Владимир Алексеевич МОРОЗ

Толстой в моей арестантской жизни

«Если религия не на первом месте, она на последнем»

«...причины угнетения находятся в самом народе, а не вне его, сам народ поставил себя в такое положение, отступив от истинной веры»

«То, что я отрекся от церкви, это совершенно справедливо. Но я отрекся от нее не потому, что я восстал на Господа, а, напротив, только потому, что я всеми силами души желал служить ему»

«Для христианина нет и не может быть никакой сложной метафизики. Все, что можно назвать метафизикой в христианском учении, состоит в простом понятном всем положении, что все люди — сыны Бога, братья и потому должны любить Отца и братьев и вследствие этого поступать с другими так же, как желаешь, чтобы поступали с тобой»

«В том-то и сила христианского учения, что оно из области вечных сомнений и гаданий переводит вопросы жизни на почву несомненности»

Л. Толстой

ГОЛОС  ТОЛСТОГО

Предисловие Вл. Мороза к "Толстовскому листку"

     Слово свободно. Но в несвободе, запрещенное, оно не переходит в  “свободу слова”.

    Обращенная к человечеству на рубеже XIX — ХХ веков религиозная проповедь Толстого, в несвободе — при единовластном царстве православной церкви и самодержавного государства — почти не была услышана: «Людей, разделяющих мои взгляды, едва ли есть сотня».

Толстой, как и  религиозный мыслитель, проповедник  христианского учения, был беспощадно гоним. Получал угрозы убийства и однажды, по почте, веревку — чтобы убил себя сам. В разные годы гонение испытали самые близкие помощники и единомышленники Толстого (личный секретарь Николай Николаевич Гусев был уведен из Яснополянского дома, посажен в тюрьму и затем сослан в Чердыньский  уезд, Владuмир Григорьевич Чертков под угрозой ареста выслан за границу без права возвращения в Россию). Рассыпались готовые типографские наборы запрещенных сочинений Толстого. Арестовывались и сжигались выпущенные тиражи книг, а удавшееся их распространение грозило тюрьмой. Издатели устрашались судом и штрафами. Позже безгранично преданная отцу младшая дочь Александра не избежала первых советских кутузок.. Особое озлобление российского общества, уже беременного революцией — то есть готовностью в неслыханных масштабах убивать друг друга, — вызывал приписываемый Толстому (наделе лишь выдвинутый им на первое место в христианском  учении) не устраивавший никого ни в какие времена завет Христа — НЕПРОТИВЛЕНИЕ ЗЛУ НАСИЛИЕМ.

Всякая власть безбожна. В дни набирающей силы, откровенно безбожной власти, толстовцев стали убивать. “...толстовщина в полной мере разоблачает себя, как  та сила, против которой направлен наш пролетарский  атеизм... толстовщина дает оплот кулацкой идеологии, помогает кулакам бороться с большевиками под прикрытием лицемерного религиозно-нравственного учения о непротивление злу ... кулак, сектант, интеллигент, бесчисленные гады... все они имеют в аргументации Толстого верную нравственную самозащиту... Социализм для толстовщины — худший, самый ненавистный «дьявол»... Толстой и толстовщина относятся к числу тех явлений, против которых трудящиеся массы должны бороться... Толстой не ставил перед собой иных задач, как только  выяснения основного, интересовавшего его вопроса, — вопроса о боге... пролетариат должен изжить и преодолеть вредное влияние толстовщины» («Атеист», 1928 г.).

Наибольшее рвение в неприятии Толстого проявляли те, кто, или вовсе не зная учения, или, не уяснив исток  его — боль и любовь к  людям, узнавал о нем от его сознательных извратителей и хулителей. Так  будет до тех пор, пока свое суждение о Толстом люди будут выводить из существующего на сегодня толсто ведения, которое, не принимая источник, питающий мировоззрение Толстого — Иисусово понимание Бога, не принимает и толстовского учения о Боге.

Непонятый, изуродованный атеистическим толкованием Толстой отдан в среду образования (от школы до академий), и непонятым, не принятым ни душой, ни сердцем от академий, по порочному кругу, снова возвращен школе. Мимо познания.

Чтобы не стать невольно причастным к  гонению Толстого, не встать тем самым на пути движения истины от души к  душе, надо, внимая совету Блока, «торопиться понимать Толстого с юности, пока наследственная болезнь призрачных дел и праздной иронии не успела ослабить духовных и телесных сил». Чтобы не оказаться затянутым мнимыми знатоками и исследователями толстовского мировоззрения в ложное понимание, в неведение, что есть Толстой на самом  деле, надо, постоянно углубляясь, изучать Толстого. 

         Мы переживаем время, какого, может быть, никогда не было в России. Оно позволяет вывести мысль Толстого хотя бы вровень с другими, поначалу хотя бы в так  называемый плюрализм, чтобы мысль Толстого могла открыться нам, его современникам, ведь последние десять лет своей жизни Толстой жил в «наше время», начав новый век новым пониманием христианского учения.

Как  раньше, так  и теперь голос Толстого есть проверка «гласностью» — гласности, «свободой слова свободы. Проверка – действительно ли  мы переживаем время,   какого никогда не было в России, когда религиозная мысль Толстого может стать достоянием всех.

Цель этого издания — вывести из забвения великого религиозного мыслителя, о котором мало или почти ничего не известно просвещенному человечеству, тогда как обращение к мировоззрению Толстого и вживление его в жизнь людей могло бы означать не только возрождение России, но и спасение рада человеческого, стоящего на грани самоуничтожения. Распространение мировоззрения Толстого есть задача «Толстовского листка”.

Началом религиозного пути мыслителя можно считать написанную им в 1880 году книгу «Исповедь». Завершением — оконченный в 1910 году грандиозный труд «Путь жизни». Тридцать последних лет своей жизни отданы Толстым на разъяснение истинности христианского учения, на необходимость руководиться им современному человечеству, которое, далеко  удалившись по времени от Иисуса-Учителя, еще дальше отдалилось от сущности его учения.

Раскрывая смысл учения Христа, суть которого в объединении народов мира в единую семью человечества — братство людей, имеющих одного Отца — Бога, Толстой не мог тем самым не задеть разделяющие мир государственные системы, не мог не обличить — «любовно обличить» (его слава) — существующие общественные, культурные, научные структуры, не мог не показать ложность различных философских  учений, оправдывающих настоящее устройство мира, и прежде всего не мог не указать на главных виновников разделения мира — различные церковные учения — «ложные веры» (как их называл Толстой), в том числе и учение православной церкви. Умолчание и оболгание деятельности Льва-Учителя, идущей вразрез с существующим порядком вещей  утвержденным государством — господином над жизнью человеческой, и церковью — господином над душой человеческой, сделалось неизбежным. Сокрытие и извращение смысла жизни и труда Толстого стало целью как для представителей безбожной власти, так и для представителей ложной веры. Bласть и ее институты, церковь и ее институты объединились в общем усилии — вырвать из нравственной жизни людей важнейшие творения религиозной мысли Толстого.

Основные труды Толстого, призванные направлять сознание человека к пониманию истины, и изменению своей жизни в соответствии с этим пониманием, не были опубликованы в России при жизни Толстого. Так же обошлись с трудами единомышленников, писавших о Толстом и его учении.  До последнего времени не была известна ценнейшая книга Маховицкого,  проведшего последние годы жизни Толстого в его даме «Яснополянский дневник», свидетельствующая, что мыслительная жизнь человека рождается из высоконравственной жизни человека. Ближайший друг, помощник, единоверец Толстого    В. Г. Чертков, о котором сам Толстой говорил, что он с ним «удивительно одноцентрен», годами собирал в один свод мысли Толстого. Труд этот преступно скрывается, покоясь мертвым грузом в одном из толстовских архивов, что лишает людей знания вершин религиозной мысли.

Россия до Толстого не имела своего духовного учителя, подобного Будде, Конфуцию, Лао-Цзы, Сократу, Иисусу. Эту роль со времени князя Владимира, перенесшего на русскую почву переписанные при императоре Константине евангельские тексты, выполняла союзничающая с государством православная церковь со своим церковным толкованием учения Христа, допускающим рабство людей, смертные казни, «христолюбивое воинство» — благословляющая убиение людей друг другом во имя «защиты отечества» и прочие дикости. Неудивительно, что Heпpuмиpuмыми врагами и гонителями Толстого, возрождающего христианское учение в его чистоте, были и остаются церковь (с ложной верой в то, что вера в церковь — это и есть вера в Бога), и государство (сложной верой в то, что, соединенные в общую семью — «общество», люди могут быть братьями, не будучи «сынами Бога”). Усилиями церкви и государства величайший духовный учитель, несущий истину не только своему времени и своему народу, но и другим временам и другим народам, исключен из сознательной жизни человечества.

       В последующие за октябрьским  переворотом гады духовные писания Толстого, нужные как воздух духовно нищему обществу, были заключены в темницу — так называемую «стальную комнату” в Щукинском доме (ныне здание Академии художеств на Кропоткинской улице). Доступ к ним был разрешен немногим. Остальным: «Только через мой труп», — заявила, как известно, просвещающая массы соратница вождя отступившего от истинной веры народа.

Как прежде, так и теперь, печатаются и восхваляются художественные шедевры «великого писателя земли русской» (Толстой шутил: «Почему не воды?»). То же, что Толстой совершил как главное деяние своей жизни – возрождение  религиозной мысли Христа, — отвергается и осмеивается. Главарь атеизма называет философию Толстого «утонченной поповщиной». Бывший марксист Бердяев, впавший в православие, винит учителя непротивления злу насилием, убеждавшего приходивших к нему рабочих не совершать революции: «Хуже будет. Придет к власти какой-нибудь адвокатишка” (предугадал Ульянова-Ленина), — в том, что он оказался источником  всей философии русской революции», и что «нео6ходимо освободиться от Толстого, как от нравственного учителя».

Полностью Толстого стали печатать лишь после смерти главного идеолога насилия и лишь благодаря упорству людей, признающих величие религиозной мысли Толстого и таких его единомышленников, как Владимир Григорьевич Чертков и Николай Николаевич Гусев. Несмотря на принятое в 1924 г. Совнаркомом решение об издании всех без исключения сочинений Толстого, в том числе религиозно-философских трактатов, дневников и писем, издание это затянулось на десятки лет и закончилось лишь в конце пятидесятых годов. Так, главнейшие труды Толстого увидели свет не только спустя много лет после их создания, но и по сей день остаются недоступными оттого, что тираж многих из них не превышает пяти тысяч экземпляров. Кроме того, оказавшись в фондах библиотек, они сознательно списывались и уничтожались. Благодаря замалчиванию и преднамеренному сокрытию, Толстой — мыслитель, мудрец, учитель жизни остается почти неизвестным России и миру. «Толстовский листок» имеет целью вернуть жизни то, что намеренно скрывалось и скрывается.

«Толстовский листок” должен был бы открыться «Исповедью” — первым религиозно-философским творением Толстого, с которого художник Толстой прео6ражается в  Толстого — религиозного мыслителя (истинная деятельность не может начаться без исповеди), но составитель взял на себя смелость выдвинуть вперед те писания Толстого, которые могли бы сразу войти в каждый дом и стать домашним чтением в каждой семье: «Краткое изложение Евангелия», «Учение Христа, изложенное для детей”*, и особенно «Христианское учение»** — то «возвещение о благе» (толстовский перевод слава «евангелие»),  от которого поведет свое начало новое благое человечество.

Сейчас со всех сторон можно слышать о нео6ходимости «духовного возрождения России». Говорят: «Программа духовного возрождения необъятна». Но мало кто вспоминает Толстого. И вовсе не говорят о Толстом, как  надо о нем говорить: как о великом духовном учителе России, как о последнем на сегодня, ближайшем» нам по времени великом духовном учителе человечества.

Еще предстоит понять, что никакого духовного возрождения России и человечества не будет, пока отторгнут от жизни и не осознан  совершенный Толстым во благо людей труд уяснения и разъяснения вечных, не отмененных ни «прогрессом», ни «цивилизацией» божественных истин. Соединение людей в братскую  семью человечества возможно лишь на пути того христианства, которое началось со спасения Учения  Иисуса Христа, совершенного Львом Толстым.

1991 г.

___________________________________________________

*     Напечатано в первом выпуске.

**   Напечатано во втором выпуске.                                                                                               

В.А. Мороз
ТОЛСТОЙ В МОЕЙ АРЕСТАНТСКОЙ ЖИЗНИ

(выдержки из дневника 1974-1981 гг.)

Господи, я назвал Тебя и страдания мои кончились, отчаяние мое прошло.

Л. Толстой

Толстовства никакого нет, есть вечные истины, если что сделал я, так только то, что применил эти вечные истины теперь.

Л. Толстой

Жизнь коротка — мысль вечна.

В. A. M.

Дверь распахнулась, кто-то, оказавшийся сразу посреди камеры, в шинели, накинутой на плечи, как бурка, выкрикнул, не переводя дыхания, раздуваясь и страшно сверкая глазами: «Сознаетесь, выдадите сообщников — будет снисхождение, не сознаетесь, не выдадите сообщников — канете в Лету». «Кто это?» — спросил я потом у надзирателя. — «Начальник следственного изолятора КГБ полковник Петренко.»*

1. Замечательно. Отняты все радости жизни, кроме самой большой — размышления. Эти стены — мое тело (меня нет, раз нет мира) и в них — мои мысли.

2. «Страшная штука жизнь, но они меня не закрючат.» (Вспоминаю Сезанна.)

3. «То, что мы называем «злом», есть лишь наше неведение последствий того, чему мы видим только причины». (К моим раздумьям здесь — покою, крошечному, в аду беспокойств — радость, подспорье: Толстой 1880-1910 годов.)

4.  Толстой: «Помоги мне чувствовать, мыслить, жить с Тобою — Тобою, а в остальном, что бы ни было — все благо — вот как Бог поможет переносить страдания. Самое главное, не противиться им, не желать их прекращения, не надеяться на это. Тогда много легче.»

5. А в остальном — все благо. Арест и то, что я здесь — благо? Да. Труднопереносимое.

«...Мы сердимся на обстоятельства, огорчаемся, хотим изменить их, а между тем, все возможные обстоятельства суть не что иное, как указание того, в каких положениях как нужно действовать... Ты обижен — делай усилие любить своих обидчиков. Ты обидел — делай усилие уничтожить сделанное тобой зло». Так помогает здесь Толстой.

__________________________________________

* Позже мне сказали, что он вел дело Рокотова и участвовал в его казни.

6. Три сферы: «...Первая — учение о своем «я», отделенном от всего, то есть учение о душе; вторая — учение о том, что такое то все, от чего человеческое «я» сознает себя отделенным, т.е. учение о Боге, и третье — учение о том, каково должно быть отношение «я» к тому всему, от чего оно отделено, то есть учение о нравственности», — так ясно говорит Толстой.

«Для христианина нет и не может быть никакой сложной метафизики. Все, что можно назвать метафизикой в христианском учении, состоит в простом, понятном всем положении, что все люди — сыны Бога, братья и потому должны любить Отца и братьев и, вследствие этого, поступать с другими так же, как желаешь, чтобы поступили с тобой», — след в след идет за Иисусом Лев. «В том-то и сила христианского учения, что оно из области вечных сомнений и гаданий переводит вопросы жизни на почву несомненности.» «Я убедился, что показать путь может только жизнь, — пример жизни».

«Зло есть то, что разумно с мирской точки зрения. Убийство, грабеж, наказание, все разумно — основано на логических выводах. Самопожертвование —  любовь — бессмыслица». (Бессмыслица — с мирской точки зрения. С религиозной — наоборот). «Мне представляется так: закон жизни органической есть борьба, закон жизни разумной, сознательной есть единение, любовь».

«Любовь — это стремление расширить свое сознание, включив в него сознание другого, других.» «Не забывать надо, а помнить, всегда помнить свои грехи, чтобы ими смягчать осуждение чужих. <...> Главная разница доброго человека от злого та, что добрый помнит все сделанное им зло, а добро забывает, злой наоборот.»

«Я скоро 30 лет со всех сторон повторяю одно и то же — что все дело в духовном состоянии людей, что всякое насилие есть грех, а насилие тех, которые борются против насилия, есть безумие.» «Я всегда примеряю так: на какой работе приятнее было бы, чтобы застала смерть.» «А спорить, опровергать пустяки и ложь — самое праздное занятие, и ему конца нет, потому что лжей может быть и есть бесчисленное количество.» «Разумеется покуда есть желание знать и говорить правду, стараешься знать и говорить. Это одно, что осталось у меня из морального мира, выше чего я не могу стать. Это одно я и буду делать.» (За двадцать лет до написания «Исповеди».) «Люби своих мучителей... радуйся тому, что тебя ругают и срамят.»

«И такое странное отношение — просить мучителей поменьше мучить.»

«Братцы, помилосердствуйте. Братцы, помилосердствуйте. Но братцы не милосердствовали.» (Эпиграф всей нашей жизни.)

«Не могу сказать, Ваше благородие. Мне Бог не велит сказать — и не скажу. Что хотите со мной делайте — власть ваша.» (Вот что я должен сказать своим мучителям здесь.)

7.  «Любить своих мучителей» — не усилие уже, а естественное отношение тогда, когда исполняешь, не заботясь о том, что будут думать об этом и как истолкуют.

8.  Надо быть в положении страдающего, как мое здесь, чтобы знать, что «душевные муки» есть отмирание стискивающей Дух Божий оболочки: человека, как существа телесного, и — разрастание Духа Божьего: человека, как существа духовного. Что так открывается человеку иная жизнь, делающая легким все, что было для него тяжелым. Подтверждающаяся нисходящим на него откровением и новым для него самого поведением: несением и излучением света, который вошел в него.

9. Лев учит любовно смотреть на насильников своих.

10. «Ничто так не удовлетворило бы меня и не дало бы мне такой радости, как именно то, чтобы меня посадили в тюрьму — в хорошую, настоящую тюрьму, вонючую, холодную.» (1908 г.)

11. Толстой о своем желании бедности, испытаний, тюрьмы: «Такое желание есть желание внешних благ для себя — такое же, как желание дворцов и богатства, и славы, и потому оно не Божье <„.> недовольство теми условиями, в которые меня поставил Бог, это не верное исполнение посланни-чества.»

12. «А воля пославшего в том, чтобы каждый в поте лица добывал хлеб, и это надо толковать людям и они поймут это и понимают, потому что совесть обличает их.» (В «поте лица» — когда я кладу живот свой в самую трудную для меня работу, которую никто за меня не сделает — мою работу для Бога.)

13.  Винцент писал, что у Толстого есть религиозная книга «Моя вера» и что она, наверное, очень хороша. Что, как он понял: «Толстой ищет непреходящее в христианской религии, являющееся общим для всех религий.» Из живописцев мало кто так бы сказал о Толстом. У Ван-Гога это от его миссионерской закваски, от истока его живописи — его религиозности (это не Врубель).

14. Два Толстых: один — министр внутренних дел в годы, когда преследуются и сжигаются сочинения другого Толстого (1880-1889 гг.).

15. Надо бы всем помнить слова Толстого, сказанные им о русском народе в связи с насилием над ним, что оно «...совершалось и будет долго еще совершаться над этим кротким, мудрым, святым и так жестоко обманутым народом».

16.  (Памятка себе.)

Показать, если будет жизнь и время, главные положения учения Льва, всю его цельность и связность. Показать, что он объяснитель жизни. Растолковать, чем он связывает. Вот как получается: он растолковывал мудрецов, теперь его, апостола истины, мудреца, надо растолковывать.

17.   Увязывание всего в цельность есть свойство Любви. Увязывать больше, значит показать большую Любовь, дать большему жизнь!

18. «Удивительное чтение — все то же, как и Христос, только на низшей ступени. И потому особенно драгоценно» (Лев о Сократе). «У Христа все сказано, все договорено.»

19. «Злы только дураки и дети», — сказал Пушкин. Толстой любил Иисусово: «Аще не будете как дети, не внидете в Царствие Божие». Сам сказал: «Необходимо детям прямое религиозное воспитание». Если расширить слово «дети» до понятия «дети Бога», т.е. все мы, и большие и малые, то само собой уяснится, что религиозное воспитание это — самовоспитание (в труде и срывах), что иметь его нельзя, что оно — работа всей жизни. Знание заповедей легко — образование. Исполнение заповедей — тяжкий труд или, лучше сказать -Путь Жизни. Перед исполнением — все дети. Взрослость начинается с труда исполнения, и потому «злые» — это не невоспитанные религиозно в свое время чьи-то дети, а не самовоспитанные религиозно мы сами — «дети Божий» не признающие послушания Ему, не внявшие слову Его, наводящему на Путь, не пошедшие по Пути.

20.  Может ли быть польза в преподнесении мудрости (религиозном воспитании) детям малым, если мысль мудрецов не принимается детьми большими (нами самими)?

Казалось бы, то, что преподносится детям, как нечто разумное, должно быть под силу взрослым. Но нет. Нет взрослых перед заповедями. Все мы дети, в большей или меньшей степени выполняющие заданный урок. Поэтому надо учить себя самовоспитываться.

Воспитание (образование) — это узнавание того, что уже есть, и что надо делать в том что есть. Самовоспитание — это делание себя — каким ты должен быть в том что есть.

21. (Главная молитва в пересказе Льва.)

«Отец наш — всех нас людей, Отец не земной, а небесный, вечный, от которого я изшел и к которому приду. Свята да будет для нас сущность — имя — твоя. Сущность твоя есть любовь. Да будет царствовать твоя сущность — любовь — так, чтобы как на небе любовно, согласно совершаются движение и жизнь светил — воля Твоя, чтоб также согласно, любовно шла наша жизнь здесь по Твоей воле. Пищу жизни — любви к людям — отношения с людьми — дай нам в настоящем, а прости, сделай, чтобы не имело на меня, на мою жизнь, влияние то, что было прежде, и потому я не вменяю никому из людей то, что прежде они сделали против меня. Не введи меня в искушение, извне соблазняющее меня, но, главное — избави меня от лукавого, от зла во мне. В нем гордость, в нем желание сделать то, что хочется, — в нем все несчастия — от него-то избавь».

22. Вот как хорошо Лев говорит: «Лучшее средство к истинному счастью — это без всяких законов пускать из себя во все стороны, как паук, цепкую паутину любви и ловить туда все, что попало: и старушку, и ребенка, и женщину, и квартального».

23.  Толпа (не «чернь», а вся склеенная корыстью масса человеческая) все приспосабливает к себе под мерку приемлемости: понятия, открытия, учения. Этим они засоряются, укатываются в лоск и перестают быть камертоном требовательности к себе и указанием Пути (так с Учением Христа, переделавшемся в учение церкви, так с научением Сезанна, пределавшемся в «сезанизм» и т.д.). Нужно, чтобы объявлялся новый голос, ставил бы все на свои места — очищая, и говорил бы в чем истинность каждого дела.

Толстой, очиститель вечных законов через слово, объясняющий их своей работой — обновитель вечных истин. Сезанн, очиститель вечных законов через видение (живопись), своей работой вносящий ясность в общую работу — обновитель извечно-известного. Вот в чем открытия. В очищении того, что есть. В высвобождении из наслоений.

24.  Толстой сыну Сергею: «...Разумный и как бы практический в приобретении знаний научных и практических, умевший всегда пользоваться тем, что сделано прежде тебя людьми, не выдумавший сам логарифмов и т.п. вещей, которые давно выдуманы, и знающий, куда обращаться за этими знаниями, ты, в самом важном знании, что хорошо, что дурно и потому как жить — хочешь доходить своим умом и опытом, а не пользуешься тем, что давно несомненно и очевиднее всякой геометрической теоремы объяснено и доказано...»

А ведь ясно почему. Потому что это дает возможность беспутствовать, отговариваясь, что «познается жизнь».

25. Много общего между Бахом (его детьми духа и его детьми плоти) и Толстым (его детьми духа и его детьми плоти). Сыновья и того и другого не понимали и не ценили своих отцов. Да что сыновья! В жизни теперешней России нет ничего о мыслителе Толстом, как о великом событии жизни. Нет следа.

26. (Из неотправленного письма 1885 г.)

«... Я прихожу в отчаяние и спрашиваю свою совесть и разум, как мне поступить, и не нахожу ответа. Выбора есть три:

1) Употребить свою власть: отдать состояние тем, кому оно принадлежит — рабочим, отдать кому-нибудь, только избавить малых и молодых от соблазна погибели; но я сделаю насилие, я вызову злобу, раздражение, вызову те же желания, но не удовлетворенные, что еще хуже.

2) Уйти от семьи? Но я брошу их совсем одних — уничтожить мое кажущееся мне недействительным, может быть действующее, имеющее подействовать влияние — оставлю жену и себя одиноким и нарушу заповедь.

3) Продолжать жить, как жил, вырабатывая в себе силы бороться со злом любовно и кротко. Это и делаю, но не достигаю любовности и кротости и вдвойне страдаю от жизни и от раскаяния. Неужели так надо? Так в этих мучительных условиях надо дожить до смерти?»

(Из дневника 1889 г.)

«Надо все дело жизни сосредоточить на любовном воздействии на Соню»

(Из письма 14 июля 1910 г.) «... Мое отношение к тебе и моя оценка тебя такие: как я смолоду любил тебя, так я, не переставая, несмотря на разные причины охлаждения, любил и люблю тебя. Причины охлаждения эти были <...> во-первых, все большее и большее удаление мое от интересов мирской жизни и мое отвращение к ним, тогда как ты не хотела и не могла расстаться с ними, не имея в душе тех основ, которые привели меня к моим убеждениям, что очень естественно и в чем я не упрекаю тебя. <...> Главная причина была роковая та, в которой не виноваты ни я, ни ты, — это наше совершенно противоположное понимание смысла и цели жизни. Все в наших пониманиях жизни было прямо противоположно: и образ жизни, и отношение к людям, и средства к жизни — собственность, которую я считал грехом, а ты — необходимым условием жизни. <...> За то же, что ты не пошла за мной в моем исключительно духовном движении, я не могу упрекать тебя и не упрекаю, потому что духовная жизнь каждого человека есть тайна этого человека с Богом, и требовать от него другим людям ничего нельзя. И если я требовал от тебя, то ошибался и виноват в этом...»

27.  По письму от 29 октября 1910 г. из Оптиной Пустыни видно, что уход Толстого — уход в чистоту, как это я сейчас сам для себя называю. Узнав, что то, от чего он ушел —. опять обступило его в Астапове, он, как Гоголь: «оставьте меня», бежал в смерть: «пора удирать». Замечательно и то, что крепился, не уходил. Замечательно и то, что ушел. И как то и другое наполнено!

28.  Знаменитые «Ксантиппы» — жены Сократа, Дюрера, Толстого (а сколько их неизвестных, не знаменитых!).

«Люди, которые женятся так, мне представляются людьми, которые падают, не споткнувшись... Я сам женился так. Не женитесь так. Если упал, то что же делать. А если не споткнулся, то зачем же нарочно падать.» (Бирюкову.)

29.  «Ужасно, страшно, бессмысленно связывать свою жизнь с материальными условиями — жена, дети, здоровье, богатство.»

Сын в «Очерках былого» пишет об отце: «У него, как у Сакия-Муни, открылись глаза на бедствия людей.<...> Он стал критически относиться к церковному учению. Бывший патриот, он стал отрицать патриотизм и государственность. Как землевладелец, он с увлечением занимался хозяйством в своих имениях; теперь же он стал отрицать право владения землею. Он смотрел на богатых людей, не принадлежащих к рабочему народу, как на сумасшедших (в том числе и на своих семейных).».

30. «Государь» у Конфуция и «государь» у Льва: по Конфуцию и конфуцианству государь — лучший человек в государстве. По Льву, т.е. по тому, как он понимал христианство — худший.

31. Вот почему Лев не замечал сделанного им. «Мне восемьдесят два года, но и мне предстоит

много работы над собой. Мое положение <...> положение землекопа перед массой еще не тронутой земли. И когда я делаю эту работу, то получаю большое удовольствие.»

32. Пабло о рисунках детей: «В их годы я рисовал как Рафаэль, но мне понадобилась вся жизнь, чтобы научиться рисовать как они».

Лев говорит: «Когда я писал раньше... то как это было трудно! Теперь все это кажется так легко, потому что не надо исполнения...».

33.  Микельанджело в старости, а лучше сказать в более зрячем возрасте разбивал свои статуи. Роден говорит о нем: «Искусство его больше не удовлетворяло. Он захотел беспредельного». Беспредельное это ЗА, ВНЕ-предметное — всевмешающее и животворящее. Не вещественное что-то, помещающее в себе разные чувства и разные мысли, а всесвязующая собой одно чувство и всеобъясняющая собой одна мысль.

То же с Толстым. Он вышел из области чувств разных и мыслей разных к чувству одному — любовному и мысли одной — любовной. Придя к Любви, он стал разбивать «свои статуи» (то, что зовется искусством).

34. Зона. Всего нас здесь тысяча человек. В том зарешетчатом отсеке, где я — сто. Хочу подвигнуть соседа по двухъярусной койке к общению (ведению общей тетради мыслей нужных, как мне кажется, нам обоим для поддержания духа). Вписал следующее, но не получил отклика:

1) Я живу в условиях, где мои способности, которые я знаю в себе, испытываются на жизнестойкость: будут ли целы? Каждая в отдельности и в связи с другими. Иначе: останусь ли я жить как целое — чувствующим, думающим, как мне свойственно? И потому надо дорожить главной способностью своей, связывающей другие, тем, что составляет достоинство мое как целого — думать и говорить правду. А уцелеть так, как меня здесь призывают, чтобы попутно, не заметив как, лишиться этой способности, все равно что не уцелеть — умереть, развалиться как целому.

2) Толстой так определил работу, которую он открыл для себя, как благо: «Самосознание суда над собой». Делать эту работу надо непрерывно. Непрерывно высветляя себя правдивостью.

3) Можно помогать в этом труде друг другу, «любовно обличая друг друга» (опять мысль Льва).

4)  Животворящее, выдвигающее из себя действенное (помощь) — это честность. Нельзя помогать друг другу, не говоря друг другу правды.

5) Нечестность в оценке себя перед самим собой не есть касающееся меня одного мое заблуждение. С этим я лишаюсь способности честного суждения во всем остальном, и от этого неспособным в нужный момент ни оказать помощь, ни принять ее (превратно истолкую). Начинать надо с себя.

6) Я являюсь служителем лжи в каждом моменте, когда не перед кем-то, а перед собой, никем невидимый, я не могу одолеть и впрямь самой трудной работы: честно судить себя. Начинать надо с себя.

7) Поставить за собой неотступный свой собственный взгляд — честно ли? честно ли? — значит следить за тем, чтобы быть живым и без провалов омертвления (которые сляпывают ложь), иметь живой контакт с жизнью. Иначе: моя честность — это моя жизнь. Она делает меня живым.

8)  Если я с беспощадной придирчивостью к себе делаю тяжкий труд суда над собой и тем очищаю себя, я обретаю силу — чистоту, — тот канал, по которому вливаются (только через канал чистоты) силы, составляющие все деяния, все воздвигнутое, все представшее и окружившее меня как живая среда (оживляющая и меня, питающая и меня), по которой я, находясь в жизни и имея представление о ней, могу считать себя живым только тогда, когда соединен с нею.

9) Если я делаю тяжкий труд очищения себя, я обретаю силу, которой могу делиться с другими, и этим тогда могу помогать. Моя честность — не мое личное дело, она касается всех.

10) Честность стремится быть действенной. От слова, сказанного в правде (крупицы) — до дела (трудоемких стараний, громадных творений). Ложь бездейственна. Крайняя точка замирания всякого созидания. Ложь — безучастность к жизни.

11) Ложь — месиво с барахтающимися в ней людьми, обманувшими самих себя тем, что, будто бы, во лжи они делаются всесильными. Они «сильны» ложью, тем, что не пригождается ни в простом деле — протянуть руку помощи одному, ни в многосложном, когда честность одаривает и тем помогает не одному человеку, а нации, веку, вечности, если это — честность Художника.

12) Ложь наматывает себя на себя и оставляет лжеца с ложью (его «богатством») в полной духовной бедности с самым, какое только может быть, убогим представлением о жизни своей и других.

13) Помощь — поступок, выделенный из всего многосложно пересекающегося в жизни, в чистую ясность. Помощь — свидетельство честности. Потому что ничего нельзя сделать честнее (когда сам, имея короткую жизнь, нуждаешься постоянно в помощи, чтобы она продолжалась), как поступить по самой высшей, из того, что дано мне как человеку, способности проявления себя: быть настолько честным, чтобы не взять что-то, а отдать то, что можешь. Ничего нельзя сделать честнее, чем помочь.

Я признаю только одну форму человеческих отношений: отношения взаимной помощи.

14) Там, где я сейчас, в полном смысле слова — царство лжи. Чан отравы. И в нем каждый со своей маленькой ложью, вытекающей из его рта и втекающей его долей в общую жижу. Жижа: яд — ложь. Ничто, что обмакнулось в нее, не может избежать отравления.

35. 1) Сколько недобросовестного является вместе с возможностью рассказывать о других (М.Горький «Литературные портреты»). Но у Пешкова вранье это «миссия». Зато, с какой неизбежностью, само собой, через его НЕбожье мировоззрение разворачивается и предстает в его повествовании он сам.

2) «Оценка» — автопортрет оценивающего, так как то, что оценивается, остается рядом в своем нетронутом виде и, присутствуя своей величиной, указует на величину критика. Тем, что и как Пешков отмечает, изображая Толстого, он изображает себя, и здесь проступает страшная и вялая физиономия одного из персонажей толстовской легенды «О разрушении ада и восстановлении его».

3) Цель — обмануть и подать описываемое как раскрытие явления, а выходит, предстает под внимательный взор не то, о чем он говорит, а он сам (передергиватель, со стремлением приговорить свидетельством, запутывающий, но все видно, и потому менее гадко не делается). «Соглядатай», — сказал о нем Лев.

4)  Описатель-картиночник, чтобы поверили, для убедительности, вносящий в ложь прикрасы — «сок и краски жизни». С портретом Бугрова у него это получается — «картинка». Но Толстой не картинка. Как же сделать, чтобы поверили? Просто подсмотреть, донести — не поверят, а надо выполнять «миссию», вот и живописует, да выдает нелюбовь в каждой строчке. Сознательно делает упор на видимость противоречий — дел, слов — и тем выдает свою цель: не дать предстать важным, великим, святым тому, что делал и говорил Лев.

5) Как действует колдун: напускает дурное слово, наговаривает мешанину, мутит там, где все ясно. По человеческим меркам сказать: от корысти, от нечистого сердца и от слабости ума вместе. Но нет, надо мерки расширить: это «черт говорит». «Противоречия» — стихия черта. Сам он называет противоречиями ясное, чтобы обмануть и увести от ясного. По тому, что кто-то называет противоречиями Учение Льва — узнается обманывающий и уводящий за собой черт.

6)  Нарочно хочет показать общее между Львом и людьми вообще в общих слабостях, а не отличие Льва от людей вообще в том, что им-то слабости торжествующе побеждаются. Иначе, нарочно показывает напрасность усилий — не в них будто бы дело, а дело будто в том, чтобы быть «...грешником, близким сердцу насквозь грешного мира, навсегда близким сердцу каждого из нас». Лишает жизнь мудреца главного смысла в ней, говорит: «... я в тревоге яростной, не хочу видеть Толстого святым».

7)  Жизнь Льва — жизнь, претворяющая себя в жизнь вечную сжатием плоти и расширением Духа. Жизнь живою верой, соединение мысли и дела. Как же может не имеющий веры, что жизнь в этом — неверующий — оценить эту жизнь? Остается пачкать ее.

8) Нет веры и потому — декор сказочности. Богоподобие подается как лешеподобие. Толстой признается «своим» и возводится в главные над такими, как сам Пешков.

9) Грязь и про «бессмертие», и про «непристойные слова». («Граф» Толстой называл вещи так, как их народ называет. «Простолюдин» Пешков обиделся, что его принимают за грубого человека, с которым можно говорить таким языком.)

10) И как нелепо сказать три раза про смерть Толстого: «отломился».

36.  Завести тетрадь «мнения», как автопортреты высказывающихся, с ответами на полях: почему мнение о Льве того-то такое, а не другое. Сюда войдут перлы Ульянова, «веховцев», и вообще «толстоведов».

37.  Бердяев и Ульянов одновременно говорят о «противоречиях Толстого». Цель и того и другого ввести в заблуждение.

38. Апостол истины и мудрец кажется противоречивым? Вот сюда и надо направить ум: почему мысли, кажущиеся противоречивыми, объединены? Чем? Что их связывает?

Объединены они усилием Духа того, кто размышлением устанавливал связь. И этим же усилием они познаются опять.

Если видятся «одни противоречия» — значит нет размышления над мыслью. Над нею не думается, не видится связь, она не устанавливается (замечаемые противоречия и незамечаемое единство говорят о слабости чувства и ума).

39.  Ни один вопрос жизни не оставлен Львом без оценки. Оценки сложены мировоззрением. Многие из тех, кому даны низкие оценки, пытаются скрыть их смысл ходульным словом «противоречия», чтобы лишить их смысла. Но высказанное Львом выпрямляется с силой пружины. Замечательно то, что мысль его остается рядом с тем, что о ней говорится и так указует на ложь (но ко лжи не привыкнешь, в сотый раз она бьет как в первый).

40. Выходит, что вся жизнь, чуть ли не столетняя, светлого ума — в одной заботе: чтобы противоречия, в которых протекает жизнь всех, заменить ясностью, в которой надо жить самому (и, как выработанную страданием, болью за неясность, в которой живут люди, дать эту ясность всем, прибавляя каждым новым прояснением новый вызревший плод любовной мысли), — выходит, ум этот не видел простых вещей, в которых его обвиняют — противоречий в своем Учении, произведя в итоге работы всей жизни что-то никому не нужное и ни на что не годное.

Оказывается, чтобы видеть противоречия, не нужны ни разумение-любовь, ни опыт-жизнь, ни труд-связывание. Критики — бездельники видят их без совершения усилий. Выходит, что забота всей жизни — выгнать противоречия не только из себя, делая это прежде всего для себя, но и выгнать противоречия также из всей мысли мировой, делая это уже для всех, (выгнать противоречия, как затемнения духа, и безжалостная чистка, произведенная с одной целью, чтобы обнажил себя свет: «толстовства никакого нет, есть вечные истины, если что сделал я, так только то, что приложил эти вечные истины теперь», и чтобы убедительностью своей свет привлек к себе всех) — выходит, забота эта была напрасной... Выдумка ленивых, недобрых, сознательная хула на Льва, сбивающая людей с Пути Жизни.

41.  22-го января 1976 г. начали «Толстовские чтения» (нас, зэков, четверо).

1)  Вступление (мои лефортовские заметки). 2) О шести религиях (Толстой). 3) О воспитании и образовании (Толстой).

Перед этим, в честь дня рождения учителя целомудрия Христа, было прочитано послесловие к «Крейцеровой сонате».

42. Вступление к «Толстовским чтениям». 1)Если то, что говорит Толстой — Учение Христа, то Толстой — величайший из его апостолов. Если то, что говорит Толстой — новое учение и только частью своей Христово, то тогда Лев не меньше Иисуса как Учитель, такой же Божий посланник жизни.

2)  Вот участь великого Учения! Не вторя ему, не признавая его публично, и не примазываясь к нему (чтобы втайне выдавать за свое), каждый может питаться им, как существующим от начала даром жизни.

3) Как и Евангелие, Учение Льва не может быть ни государственным, ни общественным. Оно для жизни души, желающей соединиться с другими. Для сознания, желающего стать разумным — религиозным. Чудо в том, что каждый может черпать из него посреди невообразимого нравственного хаоса, учрежденного атеизмом. Одно оказалось в другом. И другое, уверенное в оторванности и неприложимости первого к жизни, позволяет ему быть при себе примером самоопровержения, несостоятельности, видимой ошибки, в роли чего-то обезвреженного, не представляющего никакой опасности (как чучело кабана не опасно), или в роли до смешного нестоящего.

Атеизм задвинул Учение Льва — нравственный источник жизни — в угол, в расчете, что там его, как второстепенный экспонат, легче проглядеть. Благодаря этой терпимости, которую атеизм, как большой господин, по праву сильного себе позволяет, притаившийся в темном углу свет напряженно и ярко светит.

4)  Изучать величайшего русака всемирного! Не в том дело, был ли когда на земле второй такой Учитель жизни, но важно то главное, что он есть, и со всем своим великим писанием — и в этом чудо! — в самое непригодное к его изучению время открыт каждому.

5) Все, что написано Львом, должно быть ежедневным трудом русского, изучающего жизнь и то, что сделано в ней другими. Он то же для нас, что Лао и Конфуций для китайца.

6) «Я пишу главное для себя: тот, на кого я нападаю, кого я убеждаю — это я». Тут весь ключ к пониманию Толстого.

7)  Сверхрусский, он выводит из русского ко всему, что есть — во всеобщее. Вот почему надо его знать! Чтобы через него (русскому через русского это легче) связать себя с порядком мира, а не выпасть в мир, как в неразбериху и суету. Чтобы жизнь Учителя Льва, сложившая себя в дело, послужила прозрению всякой жизни.

8) Как понять людям, что значит для них Толстой? Как правильно к нему отнестись? Можно сказать: изучать, можно сказать: черпать из него. Но не для доказательства чего-либо другим, например, что кто-то «неправильно живет», а для доказательства этого самому себе — для того, чтобы проверять себя по этому примеру жизни, потому что Лев коснулся всех сторон, составляющих жизнь человека, неся их по жизни своей жизнью.

9) Идеей «фикс» Толстого было исправление себя и людей вместе. От доброго и жаркого огня в себе он хотел единения: «Хочу кричать истину, которая жжет меня.» И был одинок.

10) Лев учит честности. Суть учения Толстого (для того, кто к нему обращается) — отучение себя от лжи. Он хочет для всех того, чего в семьях хотят своим детям.

Толстой говорит, что общественная жизнь стала ложью, и говорит, что надо чистить это место жизни. Когда он говорит о высотах, большинству людей не ясных, он говорит о них, как о пригождающемся там, где люди живут: не надо сходить со своего места, надо делать его чистым. Делайте ясным ближайшие вещи, окружающие вас. Очищением себя вынимайте их из лжи. Он знает правоту Христа: «остальное приложится». Порывы, стремления, открытия — все это пути бескорыстия — то, что прикладывается к самому тихому, самому затерянному, земному, но честному существованию. Толстой учит честности, без которой не может проявиться в человеке движение духа.

11) Все дела Льва вытекали из его все в нем поглощающего, раскаленного, как кузнечный горн, жара: «Самосознание суда над собой», — так он это называл, — беспощадного требования к себе, которое он переводил и на других. Отсюда, оттого что он его переводил на других, и его гнев, и отступление от того чувства, которому он поклонялся как главному научению Иисуса: Чувства Любви. (В чем он и каялся и что больше всего в себе осуждал.) Но вспомним его: «Тот, на кого я нападаю, кого я убеждаю — это я.» Он говорил: «... надо все дело жизни сосредоточить на любовном воздействии... Чем дольше живу, тем больше убеждаюсь, что любовь — это самое главное, что должно наполнять

всю нашу жизнь и к чему надо стремиться.»

12) Не может русский человек быть полноценным, если он не внял всеми возможными глубинами своими тому, кто в духовном развитии России стоит на самой его вершине.

13)  В современном мире, несмотря на то, что он связан (имеет в себе стройные соединения) и хаотичен в то же время (имеет в себе распадающиеся соединения или только устанавливающиеся), есть и то, о чем, несмотря на эту двойственность мира, можно говорить, как об установившемся в нем точно.

Это установившееся в мире точно есть то, что отбиралось в нем веками, и что улеглось в нем, как кладези мудрости. Эти кладези мудрости — проявления Духа Божьего в человеке — живое из живых, о чем жизнь новая, приходящая в мир, должна в первую очередь узнавать, чтобы зажигаться Духом жизни и жить в жизни Духом. Это пребывающее в жизни движение духа есть учитель для новой, входящей в мир жизни, и в его объятья, как в защитную среду, должна отдать себя новая жизнь, желающая сберечь себя и развить.

Учитель этот есть жизнь человека, которую, получив как дар, подарком от Бога, он сделал религиозной — примером жизни. Проявляющая себя религиозность или нерелигиозность в делах жизни, просто жизни, обнаруживает: в открытой ли для себя ясности, в покое ли, в установившемся ли проходит жизнь человека — и тогда она учит его самого и научает других. Или жизнь человека, его поступки, все проявления говорят о том, что он живет отдельно от установившегося, вне связи с ним, а значит и в неясности для себя, и тогда жизнь его не может быть ни для кого примером. Не может учить.

14) Толстой в последние 30 лет своей жизни — а это целая жизнь! — выявил и вывел на свет, в единую цепь всех мудрецов мира, с тем чтобы они могли учительствовать, объединив свои учения, перед теми, кто способен им внять. Толстой сделал работу сверхмудреца.

15) Для нас, русских, Лев прежде всего «домашний учитель», какими были для своих народов любимые им Сократ, Будда, Конфуций, Лао, Христос. Знае-мое, ценимое, любимое им самим Толстой открывает всем.

Пример его жизни показывает, что было ему ясно и открыто, и показывает, что вобранное им в себя как ясное и открытое, через него, как Учителя, снова поступает в жизнь.

43.  Объяснить, почему обязанность каждого русского — изучать Толстого. Потому что от русского (национального) он выводит дальше, чем древние учителя своих народов, к общемировому — НАД-ВНЕнациональному. Вот почему!

44.  Владение истинным приходит из высветления — достижения немногих. Через запреты себе, через владение собой — очищение (причастности к истинному). Среди тысяч «босяков» — один. Из тысяч «господ» — один. Из тысяч «ученых мужей» — один. Из толпы «людей искусства» — один и т.д.

Из мудрецов, тоже на каждое время из тысячи — один, как Лев. Заботясь о том, как жить «со всеми в истине», он показал такую заинтересованность поиском истины, что добавить что либо к его единоличным усилиям едва ли кто мог. Он был с ней один на один.

45. Человечество поделено надвое: на учителей и учеников нерелигиозной жизни, их — 99%, и — на учителей и учеников религиозной жизни, их — 1% (первые, руководящиеся исхитрением, не могут смотреть на вторых иначе, как на юродствующих). Как же люди, руководящиеся исхитрением (противоположностью религиозного отношения к жизни) могут признавать учителем жизни разоблачителя своего — такого отвергателя лжи, как Лев.

46. Есть мнение, что «Толстой, как никто до него, увеличил количество думающих и верующих людей». А как же тогда революция? Но противоречия нет. Количество верующих и думающих оставалось меньшинством. А победа большинства стала легче потому, что думающие и верующие отдали себя не борьбе, а смирению.

47. Отношением ко Льву (вот «лакмусовая бумажка») просвечивается сознание каждого.

48. У Льва живым помощником в деле его «исключительного духовного движения», пошедшим за ним до конца, был один человек.

49.  Софья называет Черткова «глупым деспотом», а Толстой считал его своим самым верным, самостоятельно пришедшим к единомыслию с ним, преданнейшим другом и единственным, кому он мог доверить все свои писания: «Я удивительно с ним одноцентрен».

Так Софья, косвенно, не понимая этого, дает оценку и тому, кого она называет «своим горячо любимым мужем». Разве что-нибудь остается неясным в несоединении Софья — Толстой? И не требуется никаких описаний случаев размолвок, правоты одного, неправоты другого, достаточно полного несовпадения взглядов в оценке одного и того же явления, сделанного Толстым и Софьей Андреевной Берс, чтобы понять все.

50.  Великий Лев говорит о духовной жизни человека: «Это его отношения с Богом. И потому требовать от других в этом помощи для себя нельзя».

51. Говорят о Толстом, что он увлекался: начинал, потом оставлял... Но вид увлечения придавала его делам отдача им в дело всего живота своего. Оставлял же потому, что развивался, шел дальше, отбрасывая то, что не складывалось в Путь жизни.

52. Софья пишет: «... из всего он делал почему-то одни страдания». Как не понять! Боль может быть, когда есть Любовь. Любовь — когда есть боль.

53. Софья говорит о Льве, что он «... не мог жить в атмосфере страдания других, особенно близких ему людей, и, умышленно, а скорее даже инстинктивно, бежал от них». Да, таким образом оценивая их, и через оценку свою обращая внимание на нерелигиозную причину этих страданий.

54.  Сколько раз Толстым было сказано, до какой степени чуждо его пониманию жизни насилие (как властвующих, так и противников власти), — обоснованное право убивать. Что его понимание жизни и оправдание насилия находится на разных концах разорванного круга. Сколько раз!

И все-таки непонимание тех высот, с которых он давал оценку власти и прислужникам ее (церкви, науки), было так велико, что его единогласно относили к ниспровергателям, а не к созидателям. И все-таки то, что он не был распят, как Христос, за то же, или убит, как Сократ, говорит о том, что мир этот за 1900 лет чуть-чуть сделался более христианским. Чуть-чуть.

55. Вырабатывание последовательности, как выковывание цепи... Но надо заслужить видеть это в Толстом. Видеть может тот, кто совершает над собой то же усилие, что и он, и поэтому — ценить его. В этом — секрет понимания Толстого, единомыслия с ним.

Судят и приговаривают: «противоречия» — те, кто не совершает усилия. Называют противоречиями то, что не годится для них. Сказать: «противоречиво», все равно, что сказать: «бессмысленно». Великое учение кажется бессмысленным тому, «кому не нужен нравственный закон, кто не хочет жить им», — как Лев говорит.

56.  «Счастье» по Чехову и «счастье» по Толстому. У Толстого: «должен», «обязан» быть счастлив человек. У Чехова: «не может» быть счастлив. Имеется в виду разное счастье.

57. Может быть составить сборник «Чертизм о Толстом или мнения тех, кому не нужен нравственный закон, кто не хочет жить им.» Тогда туда войдет, конечно, и такое: «Непротивление злу насилием — это теория, которую в старости мог бы придумать и Наполеон: теория состарившегося в боях и победах вождя, которому кажется, что вместе с ним состарился и подобрел весь мир.» (Эйхенбаум «Худ.Лит.» 1969 г., Сборник статей). Параллельно колонке «чертизма» можно было бы вписывать Льва, чтобы становилось видно, что единственная цель называющих себя несогласными с Толстым — оболгать его, извратив его мысли.

Туда войдет такое о жизни общества: «Конечно, вся эта ложь и все насилие должны быть уничтожены, но дурно то, что ничего нет, что заменило бы эту ложь и насилие.» Вот как: «Ничего!» Какие уж тут «противоречия Толстого».

Тогда туда же войдет все, что невозможно переврать, например, приведенное Гусевым в книге «Два года с Толстым»:

«Никогда нельзя сказать: теперь я все исполнил, я чист. Это можно тому генералу, который председательствует в военном суде, приговаривает к смерти, можно купцу, который аккуратно платит жалование, а нам с вами этого нельзя. Так вся жизнь и пройдет — в том, чтобы работать над переменой своей жизни — не внешне, а внутренне, то есть сделать для себя возможной хорошую жизнь во всяком положении».

«Хотелось бы показать, что виноватых нет. Как этот председатель суда, который подписывает приговор, этот палач, который вешает, естественно были приведены к этому положению, также естественно, как мы теперь тут сидим и пьем чай, в то время, как многие зябнут и мокнут.»

«Все мои сыновья, да и много людей есть таких, у которых очень развито познание внешнее, но совершенно отсутствует сознание внутреннее. То есть нельзя сказать совершенно отсутствует: оно есть, но оно вытесняется познанием внешним. И это познание внешнее особенно ценится. Удивляются человеку, как он много знает, и на этом основании заключают, что он очень умный. А в этой области — в области внутреннего сознания — тоже существует преемственность». «Если человек знает, что он такое, знает, что в нем есть божественное начало, какая ему еще нужна поддержка? То, что он может получить от других, относится к тому, что он имеет в себе, как одна миллионная, как одна стомиллионная.» «Благо одно — духовная жизнь.» «Когда вы видите, что человек делает зло братьям — людям и люди от этого страдают, то никак это не может вызвать насилия над ним — для меня это вопрос решенный, но не может не вызвать слов обличения. Обличение неизбежно, и обличение простительно».

«Я объясняю, чтобы они употребляли средства разумные, которые действительно могут их освободить: средства исполнения Христианского Закона». «Строй нашей жизни неправилен. В этом неправильном строе люди наименее совестливые всегда будут властвовать, как властвуют теперь наименее совестливые в правительстве, те, которые душат, подписывают смертные приговоры, сейчас же делают карьеру. В промышленности, думаю, то же самое».

«Он живет литературой. А это, по-моему, вроде проституции».

«Причины угнетения находятся в самом народе, а не вне его, сам народ поставил себя в такое положение, отступив от истинной веры».

«Не думаю, чтобы все русское население было в таком ужасном положении — ужасном духовно. Это было бы ужасно».

«Как это важно — помнить о смерти. Скажут: зачем это помнить? Затем, что все предметы получают совсем другое освещение». Выписки из Толстого-мыслителя покажут полноту, цельность, ясность, законченность и яркость Учения, а не противоречивость, как объявляют враги этого Учения.

58.  Форма мышления Толстого — граненый монолит. Что грани — плоскости, продолжающие друг друга — «противоречия», можно говорить или по глупости или от злонамеренности.

59.  Вот за что можно уважать Репина (я полюбил его за это, а раньше не любил за живопись): «Лев Толстой в своей статье о смертной казни высказал то, что у всех нас, русских, накипело на душе и что мы по малодушию или неумению не высказали до сих пор. Прав Лев Толстой — лучше петля или тюрьма, нежели продолжать безмолвно ежедневно узнавать об ужасных казнях, позорящих нашу родину, и этим молчанием как бы сочувствовать им. Миллионы, десятки миллионов людей, несомненно подпишутся под письмом нашего великого гения, и каждая подпись выразит собою как бы вопль измученной души. Прошу редакцию присоединить мое имя к этому списку.» («Слово», 10 июля 1908 г.)

60.  Вот за что я полюбил Блока, а раньше не любил его за его стихи: «Мы сами не понимаем, что несмотря на страшные уклонения наши от истинного пути, мы еще минуем самые страшные пропасти: что этим счастьем, которое твердит нам всегда: еще не поздно, — мы обязаны может быть только недремлющему и незаходящему солнцу Толстого».

61. Какая прелесть Толстой! — «Вдохновение состоит в том, что вдруг открывается то, что можно сделать.»

Открывается тогда, когда есть то, что я для краткости зову отношением и что Лев определяет как отношение человека к Богу.

62.  Все, сказанное Толстым, учит всему давать оценку, и право на это дает ему вершина, с которой он все озирает и видит — пять заповедей Иисуса в нашем веке.

63. Я вижу одно отношение — у Сезанна, Лао-Тзы, Толстого. Отношение — соотношение с вневременным. Вневременное — Бог.

64.  Толстой — это проживший полностью свою жизнь Пушкин, осознавший все свои способности, переоценивший все ценности, взявшийся за главное дело в жизни и совершивший его.

65.  Толстой и Учением и примером с тем художником, который понимает дело свое, как служение, и кладет в него свой живот. Чем и замечательно общение с Львом-Учителем.

66. Говорить, что я не согласен с Толстым в том-то и в том-то, не уясняя мысль его, и высказывать при этом что-то свое — попросту высказать глупость. Надо дойти до понимания целого, до видения связности, до разумения, до согласия! И тогда уж иметь свое добавление в гранении целого, может быть, ценнейшую деталь, как свой вклад в Учение. Иметь же «свое», как несогласие и отрицание, значит оказаться заодно с неисчислимой массой глупцов, не знающих ничего, против чего не хотелось бы им возразить.

67.  Вот пример, как приходить на помощь к человеку во всех случаях жизни: Некто Юшко привлечен к суду. Толстой просит за него у Столыпина (брата министра). Юшко приговорен к высылке (не к тюрьме или лагерю, как многие сейчас из нас на неизвестное число лет, а к административной высылке в Вологду на 1 год, что по теперешним меркам «ниже низшего»). Высылка зависит от московского градоначальника. Толстой продолжает просить: «М.Г.! Простите, что не пишу Вашего имени и отчества, что дает моему письму совершенно мне не желательный характер официальной холодности. Письмо это передаст Вам г-жа Сербашева, обратившаяся ко мне по делу своего брата Юшко. Будьте так добры принять и выслушать ее, и я почти уверен, что Ваше доброе сердце подскажет Вам то, что нужно и можно сделать. Все, что я знаю о Юшко, говорит за то, что он человек хороший и противник насилия. С надеждой на Вашу доброту остаюсь уважающий Вас Лев Толстой».

И вот пример отношений гонителя власти и гонителя инакомыслия. Написав 8 июня 1908 г., 12 июня Толстой получает «тронувшее его», как пишет Гусев, ответное письмо градоначальника: «Многоуважаемый Лев Николаевич, Ваше доброе письмо, переданное мне г-жой Сербашевой, глубоко тронуло меня, и я возбудил ходатайство об отмене высылки г-на Юшко в Вологодскую губернию, сделав необходимые распоряжения, чтобы его не тронули до получения ответа на мою просьбу. Дай Бог Вам сил и здоровья. Почитающий Вас А. Андрианов».

68.  Сегодня вторая пятница по программе «пира ума» (наши чтения). Сначала чтения вслух о Византии. Потом о русской мелкой пластике (церковном литье). Тема, смыкающаяся с предыдущей. Новое для меня и полезное было то, что на известное раньше и любимое мною всегда я не могу теперь смотреть без того, чтобы не взирать на все через сконструированное Толстым всевидящее око: взгляд на все содеянное в веках через пять заповедей Христа. На какую толщу времени Лев замахнулся, чтобы и ее просветить лучом! — на всю от Никейского собора! (Эти святые с мечами. Эти Александры Невские и князья драчуны, освященные церковью для убийств...) «Беда, когда человек начинает рассуждать, не имея в себе настоящей основы любви», — сказал Лев о Достоевском. Настолько ему это было ясно, раз тот рассуждением одобрял войну (с турками). Какая же беда, когда мир людей в целом рассуждает и действует без этой основы. Толстой явился в мир очищением сознания человечества, таким же, как Христос.

69. Толстой уточнил важное — говоря о том, какие есть в детях хорошие качества, сказал: «Одного только нет в детях: самоотречения. Это главное свойство вырабатывается с годами». Так ставится на место неоправданное восхищение «качествами» детей. Без самоотречения жизнь не обретает духовного веса, лишается главного.

70. Учение Льва за его главную идею — непротивление злу насилием — называют утопией. А учение Иисуса, из которого все оно вышло, чтобы опять-таки придать ему значение невыполнимости, объявлено «Божьим», в том смысле, что оно не человеку, а Богу только по силам. То-есть, та же утопия.

Самое реальнейшее из стремлений, на которое может направить себя человек, и не в мечтах, а на деле идти в его русле — нравственное совершенствование — назвать утопией! Но не удивительно. Потому что говорится это из тупика действительно утопического представления о том, что изменения условий жизни средствами насилия и убийств может осчастливить людей. Через совершенствование сознания, и, значит, поступков, жизнь текущая, меняющаяся в своих образах (соблазны, испытания, муки), приживляется к жизни, пребывающей в одном своем образе — научающей мудрости. Мудрость сказанная и мудрость содеянная, вслед сказанной, сливаются в Путь Жизни. Ненасилие, Любовь — единственный ход к покою души.

Представление, что насилие может быть средством улучшения жизни — безумие, как говорит Толстой, и так это надо называть. Безумие выдвигать ложный призыв: не улучшение себя, а всепозволение себе. Утопия — изменять жизнь к лучшему насилием. Она, эта утопия, подобна пасти чудовища, всегда готового к пожиранию жизней. И, конечно, видя ее постоянно разинутой возле себя, не можешь не содрогаться.

О том, что принесет революция, Лев говорил: «Хуже будет <...> Когда нет религиозного чувства, нет пределов жестокости к людям. <...> Благодаря отсутствию религии люди дошли до такого состояния, которое дольше не может продолжаться, дальше идти уже некуда. <...> Если хочешь бороться с каким-нибудь злом, то нужно бороться с его причиной. А причина эта — русское государство.» («Два года с Толстым» Н.Н.Гусев).

71. Снова записываю из опыта долгой жизни Толстого: «... Выхода мне нет другого... Я и прятаться не стану, я громко объявлю, что продаю имения, чтобы уехать из России, где нельзя знать минутой вперед, что меня, и сестру, и жену, и мать не скуют и не высекут, — я уеду. <...> Надо бежать из такого государства, надо все бросить...» (1862). «Я умру, а вы увидите, ... как все распадется, вся жизнь».

Эта «распавшаяся жизнь» — то, что я всю жизнь вокруг себя вижу.

72.  Поместить себя между двумя полюсами: один — бескомпромисность своих оценок (что значит делающихся с одной точки зрения — религиозной); другой — непротивление полное тому, что низко сам оцениваешь. Иначе: не смазывание, а рассечение, чтобы видно было, что помещается между крайними точками. Помещается соединяющее поле — Любовь. Жизнь в Любви. Жизнь миротворением. Засевание этого поля рисунком жизни, как это я сейчас называю, есть дело жизни.

73.  Обличения у Толстого — не разрушение того, что «есть», а очищение того, что «есть» до того, что «должно быть». Камертон того, что связывается с Учением Христа — всплеск чистоты религиозного сознания, подобный Иисусову. И, подобно Иису-сову обличению, обличение церкви Львом.

74. Пять заповедей в XX веке. То есть давняя истина и изъяснение ее еще более давних основ, с одновременным изъяснением необходимости на эти основы опираться сейчас, как и всегда- Это и есть свод религиозной мысли Толстого, как единый довод Любви.

75. Учитель Лев говорит о человеке, допускающем в своем сознании возможность притеснительства: «Беда, когда рассуждают, не имея настоящих основ любви.» Поступки такого человека будут уже с изъяном. Они уже не будут рисунком жизни, как я для себя называю то, что складывается в Путь жизни.

76. Учитель Лев говорит, что «совершенствование в том и состоит, чтобы забывать себя и помнить другого.»

Помнишь тем, что отдаешь себя в рисунок жизни.

77.  Призыв к нравственному усилию, все исправляющему — вот что такое писания Льва. Исправляет не внешнее действие, например: отдача имущества, а внутреннее действие: отказ от него. И так во всем. Потому помощь не в отказе от чего-то в пользу другого, а в отказе от этого для себя, т.е. что будет передачей другим примера нравственного — будет помощью.

78.  Толстой все ставит на место определением «единственного дела всего человечества»: уяснение «нравственного закона», который «уже есть». Называет, в чем дело жизни.

79.  Грузом для Толстого, беспокойством-бедой и крестом его стало то, что он привязал свое самосовершенствование к боли за всех и любви ко всем. Пещерному Лао, должно быть, было легче.

80.  Отдавшийся в служение, ставший Сыном Бо-жиим, скажет: «Господи, я назвал Тебя, и страдания мои кончились. Отчаяние мое прошло.» (Записная книжка 1879г. перед «Исповедью»).

81. Так, как Лев говорит об искусстве, не говорит никто: «Правду узнает не тот, кто узнает только то, что было, есть и бывает, а тот, кто узнает, что должно быть по воле Бога.» (Вот в чем искусство! В правде того, что «должно быть»). «Правда — это путь. Христос сказал: Я есмь путь, и истина, и жизнь.»

Произведения искусства хороши, «когда показывают людям один тесный путь воли Божьей, ведущей в жизнь. Для того же, чтобы показать этот путь, нельзя описывать только то, что бывает в мире. Мир лежит во зле и соблазнах. Если будешь описывать много лжи, и в словах твоих не будет правды. Чтобы была правда в том, что описываешь, надо писать не то, что есть, а то, что должно быть, описывать не правду того, что есть, а правду царствия Божия, которое близится к нам, но которого еще нет. <...> От этого и бывает то, что есть горы книг, в которых говорится о том, что точно было или могло быть, но книги эти все ложь, если те, кто их пишут, не знают сами, что хорошо, что дурно, и не знают и на показывают того единого пути, который ведет людей к царствию Божьему».

82.  «Искусство должно устранять насилие и только искусство может сделать это.» Разве можно после этих слов Учителя ненасилия сказать, как это говорят, что он недооценивал роль искусства. Наоборот! Так сказать — значит признать общую, в понимании Льва, цель религии и искусства: выражение отношения человека к Богу. Очищение религии и очищение искусства было для него одинаково важно.

83. Сказанное Толстым в передаче Ганца:

1) О Шекспире: «Он груб, безнравственен, льстит сильным, презирает малых, клевещет на народ, безвкусен в своих шутках, неправ в своих симпатиях, лишен благородства, опьянен успехом у современников, хотя его одобряли только несколько аристократов.»

2) «Ницше совсем не философ и вовсе не стремится искать и высказать истину,... кокетливый фельетонист.»

3)  «У Гете есть вещи, перед которыми я безусловно преклоняюсь, которые принадлежат к лучшему, что когда-либо было написано, но я не могу сказать, чтобы я особенно любил вашего Гете.» Нельзя понять взгляда Льва на Шекспира и других, не видя соотношения: предмета и высоты, с которой о нем говорится. Высота же одна— религиозная точка зрения на жизнь. Обзор, с которого все видно.

84. Прочел ложь, что непротивление толстовское не есть Евангельское. А ведь как ясно, какое оно.

Христос: «Не противься злу». Толстой разъясняет, ничего не меняя: «Не противься злу насилием».

Действительно ли это не меняет Христа? Если бы Христос сказал: не противься злу, не в том смысле, как его договаривает Толстой, то вышло бы: не противься злу, дай ему войти в тебя, дай ему действовать через тебя, т.е. не противься злу, а заражайся им. (Полная бессмыслица по Учению Христа).

Толстой уточняет: не противься злу насилием, так как, отдавая злом за зло, ты даешь действовать злу через тебя, давая злу войти в тебя. Противясь злу насилием, ты заражаешься злом. Если же сказать только так, как сказано Христом: не противься злу (терпи, не отвечай, гаси зло, навязываемое тебе в себе), то вернемся опять к Толстому: «Не противься злу насилием, противодействуй добротой. Добром и Любовью».

85.  Не могу успокоиться. Почему досказано: «насилием»? «Не противься злу насилием» — чтобы слово Христа навести на самое острие мысли, и, дойдя до него, исключить толкования.

86.  «Закон прогресса или самосовершенствования написан в душе каждого человека» (статья о прогрессе). Вот как определенно утверждено Толстым. Чего же не хватает, чтобы прогрессу быть? Только следования закону самосовершенствования.

87. «Если бы мне 20 лет тому назад сказали: придумай себе работу на 23 года, я бы все силы ума употребил и не придумал бы работы на три года. А теперь скажите мне, что я буду жить в 10 лицах по 100 лет, и мы все равно не успеем всего переделать, что необходимо» (1872 г.). (То же хочется сказать о себе.)

88. Толстой в разговоре о событиях в России: «Если бы было так, как вы говорите — это было бы ужасно».

Так и оказалось. Ужасно. Народ «отошел от истинной веры» и в силу вступил открытый Толстым «дифференциал истории», т.е. однородные влечения людей*.

___________________________________

* Рассуждение о движущих силах истории («Война и мир» том 3, часть 3-я, глава 1).

89. Толстой в «Ассархадоне» разъясняет, что жизнь — одна; что тот, кто губит жизнь человека или животного — губит себя. Помни одно: «что жизнь одна».

90. Мф.ХХII, в изложении Льва

«35. И один из православных сказал:

36. Учитель! Какая же, по-твоему, главная заповедь во всем законе? Православные думали, что Иисус запутается в ответе по закону.

37.  Но Иисус сказал: главная — то, чтобы любить всей душой Господа, того, во власти которого мы находимся, и другая выходит из нее.

38. Любить ближнего своего, так как в нем тот же Господь».

91. Говоря о науке и искусстве, Лев не сказал прямо, что то и другое или выходит из главной заповеди и тогда есть наука и искусство, или делается мимо нее — и тогда это то, что он называет ложной наукой и ложным искусством.

92.  Как Толстой выдвинул к жизни всю мудрость мира, за все прошедшие тысячелетия (и что никто не хочет знать), так теперь нужно выдвинуть к жизни всю мудрость Толстого для предстоящих тысячелетий (захотят ли знать?).

93.  Христос велик тем, что известное до него собрал в узел, произвел сжатие. И так явил свое. То же сделал Толстой с известным до него. И тоже явил свое.

94. Льва-Учителя не понимают, не замечают, отвергают по той же причине, что и Иисуса-Учителя. За то же Учение. Не видя за обличением Любви, за Любовью боли, не видя «любовного обличения», как Лев это сам называет, и цели его — обращения к Любви, нельзя не гнать такое Учение.

95. Когда Лев говорит, что «искусства настоящего еще нет», он хочет, чтоб видели языческое содержание того, что на сегодня зовется искусством. Что оно не есть усилие Духа, не выражает отношения человека к Богу, что оно не религиозно. Также можно сказать, что настоящей жизни еще нет, — это Лев тоже говорит, что она языческая, что она не есть усилие Духа, не выражает отношения человека к Богу, что она НЕрелигиозна.

Но художник, живущий единством листов жизни, как это я называю, был во все времена.

96. Как вскользь Толстой оценивал искусство живописи, — вскользь в том смысле, что сразу замечал отношение к изображаемому. Насквозь сюжетная (от наскальной до живописи XX века), она оценивалась им с позиции, во-первых, выбора того, что называется содержанием (стоящего или нет), и, во вторых, толкования его (верного или нет), т.е. с позиции религиозного понимания жизни.

97. Выразитель взгляда на «Искусство изображения как искусство зрительной абстракции» (ранние мои попытки формулирования взгляда на искусство), я не только не нахожу противоречия между ним и взглядом на искусство религиозного мыслителя Толстого, но, наоборот, открываю полное единомыслие мое с Толстым, имеющее под собой одно и то же начало мысли — Религиозное Чувство.

98. То, что Лев говорит о служении, понималось и принималось мной с 30 лет. Когда же я все скажу об искусстве как о служении (не музам, а Богу), — все свяжется как я хочу.

99.  У художника, если он не только «профессионал», несогласия с Учителем жизни, т.е. художником высшим, быть не может. Взявшийся работать «Для славы Божией», отдающий себя в служение, связующий жизнь и работу в единое дело — Любовь к Богу и ближнему, прежде всего и более всего увидит это в Толстом, творящим картину жизни любовной мыслью.

100. Толстой считает искусство выражением «противоречивого в фокусе». Художественная литература перестала быть для него ответственным делом, потому что она — место стечения в фокусе разного, противоположного, вместо одного — Чувства Истинного и Мысли Истинной. Выражение взгляда на жизнь одного — религиозного, стало для него важнее показа взглядов разных. Тому, что именуется литературой, но не имеет своей опорой Религиозное Чувство и Религиозное Сознание, не о чем говорить. То же, чему есть о чем говорить, и что есть высшее у человечества, опирающееся на высшее понимание жизни как несение истины, презрительно называют «проповедью».

101. Художник (Учитель и объяснитель жизни) говорит: художник тот, «... кому есть что сказать... об отношении человека к Богу, к миру, ко всему вечному, бесконечному».

«Под религиозным содержанием искусства... я разумею не внешнее поучение в художественной форме каким-либо религиозным истинам и не аллегорическое изображение этих истин, а определенное, соответствующее высшему в данное время религиозному пониманию, мировоззрение, которое, служа побудительной причиной..., бессознательно для автора проникает все его произведение.» «Жизнь человечества совершенствуется только вследствие уяснения религиозного сознания (единственного начала, прочно соединяющего людей между собою). Уяснение религиозного сознания людей совершается всеми сторонами духовной деятельности человеческой. Одна из сторон этой деятельности есть искусство.» «Искусство... для того, чтобы иметь значение, ко--торое ему приписывается, должно служить уяснению религиозного сознания.» «Искусство ... должно найти, как оно и начинает

находить теперь, свою новую форму, соответствующую совершившемуся изменению понимания христианства.»

«Искусство..., не имеющее в своей основе религиозного начала, есть не только важное, хорошее дело, как это думают теперь, но самое пошлое, презренное дело».

«Искать и вырабатывать ту новую форму современного искусства, которое будет служить уяснением и утверждением в людях высшей ступени религиозного сознания.» (Толстой. Из статьи «О Шекспире и о драме»). С такой высоты не сказано об искусстве никем.

102.  «Его нет», — говорит Лев о том, что зовется искусством, когда оно не подтверждает, что тот, кто его производит, живет Духом Божьим в себе. «Оно есть», — надо добавить, когда Дух Божий выражается всеми поступками человека, в том числе и искусством.

103.  «Искусство есть микроскоп, который художник наводит на тайны своей души и показывает эти общие всем тайны людям».

Так, в моем понимании, совершает свое дело жизни, Художник.

104.  У Моцарта и Льва одинаковое отвращение к возвеличиванию.

105. Отвращение к подмене и мнимому. Полное их различение. Вот что у Льва.

106. Толстой не считал за истинное искусство академическое, сюжетно-религиозное, салонное, портретирование и искусство для забавы. Не были для него критерием «реалистичность» и «нереалистичность». Он высоко ценил искусство орнамента, как всечеловеческое, всем понятное.

107.  Читаю сборник «Толстой и художники». Не религиозный сюжет в картине, а Религиозное Чувство, выражаемое в сюжете (раз уж живописи навязан сюжет) — вот что сразу отмечал Толстой, как единственное достоинство произведения. Я тоже.

108.  Единство мнений (оценок) следует из последовательного выведения их из одной и той же опоры. Степень единства мнений (оценок) определяется тем, что держит их: вся площадь опоры, или часть ее в половину и меньше, или отдельные ее островки? Отсюда слова Учителя Льва о своем друге единственном: «Он со мной удивительно одноцентрен».

«Центр» (сам художник) есть тогда, когда он имеет опору —творящее (или что то же — религиозное) начало. Всю площадь его. Начни от нее откраивать что-то, как необязательное, и тут же появится разномыслие. Чем больше ущемляется площадь опоры, раскрошивается, тем меньше единства. И когда нет опоры, все мнения (оценки) становятся разными.

Сходство того, что я говорю, с тем, что говорит Учитель, оттого, что мы оба исходим из всей полноты площади общей для нас единой опоры — «Для славы Божией».

109.  Непонимание оценок, которые Толстой дает Шекспиру, Вагнеру и многим другим показывает, что не видят опоры, с которой он их делает. А оценивает опора. Как бы оценивал Вагнера не Учитель Лев, а Учитель Иисус? Да так же!

110. Мерить надо все живым Христом — Духом Божиим, живущем в человеке. Тем же, что в Иисусе и Льве. И все будет ясно.

111. Спаситель культуры и цивилизации — Духа в них — Лев. Как спаситель людей — Духа в них — Иисус. С чем обращен Иисус к людям, с тем же обращен Лев сразу к людям, культуре, цивилизации — со спасением Духа в них.

112. Иная плоть, но тот же Дух — Лев и Иисус. Новое воплощение Отца в Сыне.

113.  Обличение? Да! Но у Иисуса и Льва любовь впереди. Как себе, так и всем — не спущение ничего, это главное. Но обличение с Любовью: «вхождение в положение другого», т.е. прощение самое милосердное всем, но не себе. Иначе не исполнишь посланничества.

114.  Толстой студенту Р.Роллану: «Призвание доказывается жертвой своим спокойствием.»

115.  «Какой молодец!» — говорит Толстой о Паскале. Одновременно и свысока, и с преклонением.

116. У Ньютона не признаются называемые противоречащими его ученой деятельности религиозные писания второй половины жизни (хотелось бы об этом знать больше, чем я знаю). Похоже на вынесенный приговор Толстому.

117. Органическую и эволюционную теорию в науке Лев называет «суеверным вероучением царствующей науки». Он считает, что познание «первое -мира, второе — человека, познание, удаляющее первое и приближающее второе — есть только орудие, которое берется в руки перед работой, чтобы делать ее».

118. Когда Учитель Лев, говоря о чем-то, что должно прийти, исполниться, говорит «скоро», например: «Скоро должна получить осуществление мысль о равном всех людей праве на землю», то надо понимать так, что через сто лет, тысячу — и то все это будет скоро. Потому что говоримое и предсказываемое им надо ставить в связь со всем сказанным им и всем предсказанным. Например, и с тем сказанным им о просвещении, что ничего хорошего не будет в жизни человеческой, «никакого разумного распределения знаний», без признания основным и главным религии и нравственности.

119. Читаю Толстого «О государстве». Заинтересованность в обмане (корысть заинтересована). Обман выгоден. От него не отказываются потому, что он плоть прячущейся за ним корысти. Корысть и покрывающий ее обман есть «устройство» телесной жизни. Корысть же подавляется усилием просветляющейся души, жизнью Духом.

120. Неприятен патриотизм Бетховена, и если он не очень искренен, то тем более. Как же было Льву не помогать освобождаться людям от засорения их патриотизмом (вроде жалкого Бетховенского). Сказал: «патриотизм — рабство».

121. «Россия? Что такое Россия? Где ее начало, где конец? Польша? Остзейский край? Кавказ со всеми своими народами? Казанские татары? Ферганская область? Амур? Все это не только не Россия, но все это чужие народы, желающие освобождения от того соединения, которое называется Россией. То, что эти народы считаются частью России, есть случайное, временное явление, обусловливаемое в прошедшем целым рядом исторических событий, преимущественно насилий, несправедливостей и жестокостей; в настоящем же соединение это держится только той властью, которая распространяется на эти народы.

На нашей памяти Ницца была Италия, вдруг стала Францией; Эльзас был Франция, стал Пруссией; Приморская область была Китай, стала Россией; Сахалин был Россия, стал Японией. Нынче власть Австрии распространяется на Венгрию, Богемию, Галицию, а английского правительства — на Ирландию, Канаду, Австралию, Египет и мн. др., русского правительства на Польшу, Грузию и т.д. Но завтра власть эта может прекратиться. Единственная сила, связывающая воедино все эти России, Австрии, Британии, Франции, — это власть. Власть же есть произведение людей, которые, противно своей разумной природе и закону свободы, открытому Христом, повинуются людям, требующим от них дурных дел насилия. Стоит только людям сознать свою, свойственную разумным существам свободу и перестать делать по требованию власти дела, противные их совести и закону, и не будет этих искусственных, кажущихся столь величественными соединений России; Британии, Германий, Франций, того самого, во имя чего люди жертвуют не только своей жизнью, но и свойственной разумным существам свободой.

Стоит только людям перестать повиноваться власти ради тех нигде не существующих, кроме как в их воображении, кумиров единой России, Франции, Британии, Соединенных Штатов, Австрии, и сами собою исчезнут эти ужасные кумиры, которые теперь губят телесное и душевное благо людей.»(Толстой. «Конец века». 1905 г.)

Начинает Толстой свою статью словами: «Век и конец века на евангельском языке не означает конца и начала столетия, но означает конец одного мировозрения, одной веры, одного способа общения людей и начало другого мировозрения, другой веры, другого способа общения.» И заканчивает: «В этом изменении отношения людей к государству и власти — конец старого и начало нового века».

122. Что я считаю самым важным для теперь живущих людей? Открытие каждым для себя Толстого, как Учителя жизни. Потому что религиозное мировоззрение Льва есть высшее выражение Духа в человеке — высшая ценность человечества.

123.  Пробило 12. Один. Читаю «Учение Христа, изложенное для детей». Новый год застал на словах: «Люди будут ненавидеть вас за то, что вы будете говорить, и будут на вас нападать и гонять вас из места в место, но вы не смущайтесь. И когда выгонят вас из одной деревни, вы идите в другую, а из той выгонят, идите в третью. Будут вас гонять, как волки гоняют овец, но вы не робейте. И будут на суды водить вас, и будут сечь вас, и будут водить к начальникам, чтобы вы оправдывались перед ними. И когда вас будут водить на суды и к начальникам, не думайте, что вам сказать, а знайте, что в вас живет дух Отца вашего, и он скажет то, что нужно сказать».

124. Иисус — Спаситель, явившийся миру возгласить Евангелие. Лев — Спаситель, явившийся миру написать Евангелие.

125. А ведь не принят Учитель всех народов Иисус (на тысячелетия вперед!) прежде всего его же народом. Факт прямо открывающий нравственную нечуткость этого народа. Теперь то же повторяется со Львом и его народом, больше того — со Львом и человечеством.

126. Подарить «Путь жизни». Надписать вроде этого: «Нет более важного свершения, чем, благодаря озарению свыше, или постоянству усилия, или счастливому случаю понять, наконец, «что я такое» (как называют это важное дело мудрецы). Однако, должно быть хоть какое-то старание, чтобы сделать возможным эти варианты. Самое верное — общение с мудростью, существующей в человечестве».

127.  Если будет на то Божья воля — останусь живым и вернусь, — продолжить выборку мыслей Толстого (из писем, статей, дневников) и — запустить их во всеобщее внимание людей.

128.  Нашей интеллигенции надо усовеститься. Пишу себе памятку: ускорить начатую мной выборку книг, написанных Львом, начиная с «Исповеди», которые считаю завещанием Толстого совести человеческой, и стараться сделать ее доступной всем. Цель «моего издания» Толстого — выделить его нравственно-религиозное Учение в отдельное собрание книг, помогающее людям усовеститься.

129.  Возможные заголовки к моей «Выборке» из написанного Львом:

1) Новый образ веры в Бытие Божие. 2) Образ веры, как разумение Бога. 3) Разумение жизни, как образ веры в Бытие Божие. 4) Завет Толстого. (Новый образ Христа. Воскрешение идеала.)

130. Читаю, просматриваю тома Толстого для свода мыслей, как приложение к моему методу рисунка, названного мною «Путь». Не могу насладиться — такая высота мысли! Никогда важное, главное не высказывалось более цельно для целого мира.

131. Толстой «отрицает церковь», как извращение религии, «отрицает науку», как извращение знания и «отрицает искусство», как извращение чувств. Отрицает, как подмену духовного — недуховным.

132. По Льву, как только видишь устроителя порядка будущей жизни, так уж наверняка дурак.

133. Лев потому говорит о человеке, как о существе разумном (тогда как только «должен быть» им), что в него вложена возможность быть разумным. Есть возможность? Должен? Ты — существо разумное!

134. Спаситель XX века — человечеству: «Пропади вся цивилизация, если она делает необходимой гибель хотя бы одной человеческой жизни».

135. Учитель говорит о неучастии в насилии как о главном. Ни в мысли, ни в поступках. И потому, что ставил дело Любви в задачу каждого дня жизни, сливая их в неразрывность: учение и исполнение, добиваясь так свободы Духа в себе, развил Иисусову проповедь Любви во всеобъемлющее учение Любви.

136. В то время, на которое пришлась жизнь Льва в жизни человечества, которое он считал страшным, и России, где боролись все со всеми, неучастие в насилии было возможно.

Теперь, в отрезке жизни человечества, на который пришлась наша жизнь, и России, где борьба закончилась победой идеологии насилия, сделавшейся для нее своей через участие в нем, — не быть причастным к общему насилию невозможно ни на какой ступеньке общества.

Только в крайней точке преследования твоей жизни, сидя во внутренней тюрьме ГУЛАГа Ш-22 УК) 400/6, знаешь, что свободен.

137. Толстой будет оставаться спасителем и России, и Мира — пока не спасет. Все, сказанное им, поступило в эту работу спасения. И важно не время, которое уйдет на нее, а сдвижение в ней. Сделанная работа раскроет творца ее. Так картина тем, что она есть, называет имя художника.

138.  Чехов — скрытый плагиатор идеалов Толстого. Идеалов, не ставших его мировоззрением. Мировоззрение сделало бы его последователем, а не плагиатором.

139.  Отстаивание «национальных интересов», как государственных границ! И это спустя двадцать веков после их упразднения Учением Иисуса, и в самое время еще большего отрицания их Учением Льва.

140. Лев-Учитель выводит религию из души каждого человека.

141.  Современное человечество — детище извращенных религий. Это ясно из Льва и того положения, в котором находится человечество.

142. Лев-Учитель определил закон истинной жизни для нового, ставшего себе известным человечества. Он в том, что только с осознанием человеком божественного начала в себе жизнь и деятельность его становится созидательной. Приходит в жизнь жизнью истинной.

Отсюда и оценка Учителем того, что именуется культурой, но не является истинным, т.е. остается духовно некультурным. Жизнь, не та, которая «есть», а та, которая «должна быть», это опыт истинной, вышедшей из осознания человеком божественного начала в себе, религиозной жизни. Так и культура, не та, которая «есть», а та, которая «должна быть», есть тот же опыт. Культура, как проявление Духа Божьего в человеке, духовная, выводится Религиозным Сознанием. Рождается разумением жизни.

Культура духовная (истинная) опирается на жизнь духовную (истинную). Жизнь духовная (истинная) опирается на сознание духовное (истинное). Сознание духовное (истинное) опирается на Дух Божий в человеке — ИСТИНУ.

143. Культура, та, которая «есть» — то, чего нет. Но скажут: культура та, что «должна быть», — тоже то, чего нет (потому что только должна быть). Что же есть? Есть учителя духовной культуры, явившиеся затем, чтобы и она за ними явилась. Есть сыновнее разумение Отца, должное стать разумением всех.

144.  Не понимают «ниспровергателя культуры и цивилизации» ... А понять легко.

Раз человечество в целом не осознало духовное начало свое и не руководится им в своей деятельности, то нет и культуры и цивилизации человечества, как проявления духовного начала. Духовная жизнь человечества, как единого целого, еще не началась.

145. Чтобы смотреть с юмором на жизнь, надо быть на очень большой высоте ее, когда страшное и жуткое есть и самое смешное в ней: «Недавно Вильгельм II заказал себе новый трон с какими-то особенными украшениями и, нарядившись в белый мундир с латами, в обтянутые штаны и каску с птицей, и сверх этого надев красную мантию, вышел к своим подданным и сел на этот новый трон с полной уверенностью, что это дело очень нужное и важное, и подданные его не только не нашли в этом ничего смешного, но нашли это зрелище весьма торжественным.» («Христианство и патриотизм.» 1884 г.)

Смешное может видеть только мудрец. Ужасное, чудовищное, гадкое всегда и смехотворно. Так и два устройства страшных — «государство» (иерархия его) и «церковь» (иерархия ее) — смехотворные идолы.

146. «Хорошо уйти можно только в смерть.» (Лев.) Отдать жизнь тела ради жизни духа. Что Лев и делал последовательно и сделал до конца.

147.  Рильке пишет о смерти Льва: «...наконец завершение Толстого как писателя, который свой собственный образ в его великом значении, в значении глубочайшего стимула и рока, довел до конца».

148. «Искусство ваше есть ложь, а я не могу любить прекрасную ложь.»

А когда оно ложь? Когда оно не есть продолжение нравственной жизни, а — искупление (как его зовут) безнравственной.

149.  Иисус зовет нас быть Сынами Божьими. Говорит, что это возможно. И показывает Путь. Лев делает то же.

150.  Попал на свою мысль у Толстого (читаю «О жизни»).

«... Целью жизни мира такому человеку, — Толстой называет его разумным, — представляется бесконечное просветление и единение существ мира, к которому идет жизнь и в котором сначала люди, а потом и все существа, более и более подчиняясь закону разума, будут понимать (то, что дано понимать теперь одному человеку), что благо жизни достигается не стремлением каждого существа к своему личному благу, а стремлением, согласно с законом разума, каждого существа к благу всех других.»

151. Разумение — «осознание божественного начала» (Лев), объясняет, что есть Божье. Больше этого сделать нельзя. Большего искусства, чем это — нет.

Сын Божий Иисус объясняет (дает видеть) Божье. Рассекает Религиозным Сознанием и так делает видным НЕбожье. То же делает Сын Божий Лев. Сознание НЕрелигиозное не дает видеть Божье. Не рассекает. И оставляет невидимым НЕбожье.

152. В который раз уже отмечаю: знают или не знают Толстого как Учителя жизни, видно по тому, как делается оценка, разбор чего-либо. Присутствует ли подход, который внес в мир Учитель: рассматривать все Религиозным Сознанием, а не умом и чувствами.

153. Неожиданно для меня художница К. высказала мне свое восхищение Толстым. Обрадованный этим, дал ей на чтение «О жизни» и «Путь жизни». После прочтения (сомневаюсь, что прочла) сказала: «Это самое слабое в нем. После того, что сказано о высших материях Розановым и другими — это побрякушки. Можно читать Бердяева.»

Книги, принесенные мной, мнение это вызвать не могли. Из них никак это не следует. Откуда же оно, мнение нашей интеллигенции о Толстом, столько раз мной слышанное? Задолго до знакомства с Толстым как учителем, оно взято ею от своих учителей и сделано своим. Пример зависимости мысли от лжеучителей и заблуждающей роли лжеучителей.

154. Я говорю, что Учение Льва не может не быть больше всех прежних учений о Боге. Потому что все они, в том числе и Иисусово, стекались в него, чтобы стать одним высшим учением о Боге. Учитель Лев дал всем видеть закон, по которому движется человечество. Общество живет так или иначе соответственно сознанию. И движет действительным, а не мнимым развитием человечества Религиозное Сознание.

155.  Сознание Учителя дает заглянуть в будущее ученика: увидеть каким будет сознание человечества (приход его от того, какое оно «есть» к тому, каким оно «должно быть»).

156. Книга «О жизни» — великое несение истины. Разумение Жизни.

157. Толстой — единственный писатель (в общепринятом значении этого слова) несущий истину. Никто, из так называемых «художников слова», не делает этого потому, что слово понимается ими не как Слово Божие, а как их собственное. Лев же сказал в XX веке все, что сказал бы в XX веке Иисус. Расстояние между миром, каким он был при Иисусе-Учителе, и тем, каким он стал при Льве-Учителе, определяет, в чем различие их как Учителей.

Первый дает главные направления — заповеди (не делать того, что не надо делать). Сказано не много и не обо всем. Особенность не в объяснении другим всего, что есть в мире, а обещание им разумения всего, и объяснение ими самими себе всего, при условии верности Пути (исполнения Учения). Главное — пример жизни (следуйте мне и все узнаете).

Второй, веря в Путь, проверяя его на «боках своих», что должно было бы делать все человечество;, начиная с Христа, уразумляя Учение жизни и пример жизни (исполняя Учение), объясняет себе, как и обещал Христос, все, что есть в мире. Что должно было бы сделать все человечество, если бы оно исполняло Учение и жило по примеру жизни истинной.

Толстой один проходит Путь, которым должно было бы пройти, но не прошло человечество, и который не избежать ему пройти впереди: до разумения жизни своей и всей и объяснения жизни себе и всем.

Из открытых Иисусом начал разумения — заповедей первой христианской эры, Лев возводит через две тысячи лет в современном нам мире заповеди второй христианской эры — вершину разумения. Из Религиозного Учения I века выводит Религиозное Учение XX века. Наполняет зовущими к себе лучами истины по прежнему нехристианский мир.

Отличие Льва-Учителя от Иисуса-Учителя во всеохватывающем уразумлении им всего для себя, и во всеобъемлющем объяснении им всего для всех. Что мог сделать в «новом» времени только «новый» Христос.

158.  Повторяюсь. Толстой один проходит Путь, которым должны пройти все, но не прошли. И который впереди не избежать пройти всем за ним, как это сделал он за Христом: до разумения жизни своей и всей, и объяснения жизни себе и всем. Объясняя жизнь человеческую так, как должны были бы объяснить ее себе все, если бы шли от истока — Учения Иисуса и жизни Иисуса. И это всеобъемлющее «объяснение всего» делает достоянием всех. Из главных направлений — заповедей — выводит в мир, ставший иным, все направления истинной жизни.

159. Верность требований Льва к жизни человеческой, как к тому, что «должно быть», подтверждает то, на что способна становится такая жизнь человеческая. На какое напряжение духа и какой глубины труд. Подтверждается самой его жизнью.

160.  Такие, как Иисус, Лев, показывают, что истинная деятельность возможна лишь с закреплением сознания на опоре духовного начала в себе, что то же — из истинной жизни своей. Что это одно. Такие как Гете, Пушкин, думают, что можно что-то дать человечеству, не живя истинной жизнью. Раздваиваясь. Совмещая противоположное. Первые — мыслители, учители, открыватели Пути. Вторые — не мыслящие, не учители, заслонители Пути. Первые — «мужи», вторые — «юноши».

161. Лев спасает душу человека тем, что обращает ее к Духу Божьему в нем.

162. «Народ» у Льва — это жившие, живущие и будущие живые люди.

163. Лев — наше время. Им вся жизнь человечества, в проходящей точке своей — XX веке, высвечена лучом Религиозного сознания, человечеством и накопленного.

164.  В Евангелии главное видеть действительное чудо: учение жизни и пример жизни. Евангелие Льва написано для того, чтобы чудо это стало видимо, незаслоненное ничем.

165. Нет любви в обличении зла, которое делается людьми будто бы для улучшения жизни, и жизнь не улучшается. Главное дело — пробуждение Любви в себе и в других — не делается.

166. Учитель так говорит о том, как избавиться от насильников: не участвуйте в. насилии.

167. Только Лев расчищает до конца от лжи Учение Христа и расчищает до конца от НЕжизни — Жизнь.

168. Читаю «Почему христианские народы вообще и в особенности русский находятся теперь в бедственном положении». Одна из вершин истинно христианской мысли.

169.  Содержание искусства? — Святость художника. То «самое важное», что он может сказать людям, как о своем отношении «к Богу, к миру, ко всему вечному, бесконечному». То «религиозное содержание искусства», которое Лев имеет в виду, когда говорит, что оно не во «внешнем поучении в художественной форме каким-либо религиозным истинам и не в аллегорическом изображении этих истин».

170.  Путь Жизни — Путь Истины. Жизнь и дело жизни есть несение истины для передачи ее. Книга «Путь жизни» учит сознание истинно мыслить, чтобы можно было истинно жить. И жизнью — несением истины — совершить дело — передать истину. Вообразить, что можно, обходя единый Путь (жизни и дела), произвести какие-то «ценности культуры» (в искусстве, науке и другой деятельности) — значит не только обмануться самому, но и стать обманщиком других. Поэтому книга, спасающая людей от самообмана и лжи, наводящая их на Путь жизни, может называться еще и так: «Путь истинной науки, истинного искусства и всякой истинной деятельности человека».

171. Не боюсь повториться. Указывает Путь истинному искусству и истинной науке лишь истинная жизнь человека, учение Льва есть научение человека истинной жизни для того, чтобы могла быть истинной и его деятельность. Только усилие быть на Пути жизни указывает Путь истинной деятельности. Обойти единый Путь (жизни и дела), вообразив, что так можно произвести какие-то «культурные ценности» в искусстве, науке, еще в чем либо, — значит не только жестоко обмануться самому, но и посвятить жизнь свою обману людей.

Не будучи причастным к жизни истины, т.е. не встав на Путь жизни, ничего нельзя сделать истинного.

172.  Тридцатилетие 1880-1910 гг. — рубеж двух христианских эпох. Выход из засорения Учения. Вторая христианская эра началась со спасения Дела Жизни Христа. Лев — спаситель Иисуса.

173.  В спасении истины — весь смысл человеческой жизни. И каждый в жизни своей, пусть хоть нечаянно, вносит каплю в это спасение. Но называться спасителем может только тот, кто расчи-щение истины, сбережение и передачу ее сознательно делает главным и единственным делом своей жизни. Таковы Иисус и Лев, делающие для всех ясным, что жизнь есть истина и путь.

174. Читаю «Реферат». Первый раз встречаю у Льва слово «нежизнь». НЕжизнь — оборотень, оборачивающая в свою противоположность все. Есть песни НЕжизни, симфонии, исследования, книги, картины, философия, и, конечно, религия НЕжизни.

175.  Сравнивая «варварский мир» двухтысячелетней давности с «варварским миром» теперешним (XX века) — видишь, в чем он изменился. Произошла работа на связь (физическую). Он стал весь известен себе. Проявился. Приготовился, чтобы связаться дальше (духовно):

1) Единым религиозным сознанием.

2) Единым языком.

3) Единым, не разделенным на государства обществом.

В этой предстоящей миру работе — первая помощь ему будет от Льва.

176. Читаю Маковицкого. Отметил на полях слова Льва:

«Вот книга! Тао есть сознание полного единства с Богом.» (О книге Лао-Тзы «Тао-текинг.) «Через пять веков будет один язык». «Если позволим себе кого-нибудь убить, то перебьемся все: правительство — революционеров, революционеры — правительство, рабочие — фабрикантов».

«Считает себя философом, а он — нравственный религиозный учитель» (О Канте).

177. Лев говорит о варварстве, что оно скоро кончится (от 5 веков до нескольких тысяч лет). И важно не то, когда, а важно, что кончится.

178.  Лев — объяснение, зачем следование накопленной в человечестве мудрости нужно. Именно зачем! Такого второго объяснения, как дела, сделанного одним для других, нет.

179. Произведения Толстого, называющиеся художественными — пристальнейшее наблюдение того, что «есть», в сочетании с неуклонным движением мысли к тому, что «должно быть». Выше их, как произведений литературы, могло стать только то, что он сам и сделал — сжал наблюдение над тем, что «есть», до полного раскрытия того, что «должно быть»: литературу — до благовеста.

180.  Повторения у Льва не литературные, как, например, музыкальные у Шуберта, и не от недоглядки, а закрепление мысли на новом витке движения, поднимающего его на высоту откровения. До Слова Божьего.

181. Лев говорит о печатных и устных дискуссиях (в связи с деятельностью человеческой), как о пустой болтовне, потому что не ими и не обсуждаемыми ими предметами изменяется лицо мира: «Только кажется, что человечество занято торговлей, договорами, войнами, науками, искусствами: одно дело для него только важно и одно только дело оно делает: оно уясняет себе те нравственные законы, которыми оно живет.

Нравственные законы уже есть. Человечество только уясняет их себе, и уяснение это кажется неважным и незаметным для того, кому не нужен нравственный закон, кто не хочет жить им. Но это уяснение нравственного закона есть не только главное, но единственное дело всего человечества».

182. Толстой: «Без науки о том, в чем назначение и благо человека, не может быть никаких настоящих наук и искусств... и потому без этого знания все остальные знания и искусства становятся, как они и сделались у нас, праздной и вредной забавой.»

183.  Учение Иисуса и Льва одно — обличение НЕиетинного.

184.  Писания Льва не для того только, чтобы прочесть их, как все читается, а для того, чтобы способность ума человеческого (производить оценки, решать) утвердилась на той одной точке зрения на жизнь, которая не позволяет уму ошибаться — религиозной. На той высоте, с которой все в жизни становится видно (что она такое, что в ней делать). Иначе: чтобы укрепиться мудростью, накопленной человечеством, которую Лев связывал воедино и вывел на орбиту общения людей, затем именно, чтобы стала она наконец настоящим участником жизни каждого человека.

185. Уяснить до конца, что явилось в мир жизни с Толстым, значит встать на ту точку обзора жизни, на которой он сам стоит — религиозную. Подняться следом за ним на ту же вершину. Значение религиозного Учителя в том, что он ставшее для него самого возможным понимание жизни делает возможным для всех без исключения людей, но только одним способом! — исполнением того, что он говорит — поведением жизни.

Нельзя понять Христа (Учение его), не идя по пути, им указанным. Потому он не понят, как равный, близкий и нужный всем человек, а в него «верят», как в недоступного, далекого и никому не нужного «бога».

То же с Толстым. «Вершина» — это ставшее неразрывным от его Религиозного Чувства его Религиозное Сознание. «Подъем на вершину», возможный для всех без исключения людей, состоит в том, чтобы мысль, а значит поступок, не отрывались от общего (в них и в их Учителе) одного и того же Религиозного Чувства.

186. Значение Учителя жизни в том, что он ставит других на ту же высоту понимания, на которой сам стоит и с которой сам судит, но только одним -исполнением Учения. Он как бы втаскивает на вершину каждого желающего подаваемыми им с нее тяжами — своею мыслью, крепость которой проверяется по мере подъема «на боках своих».

187.  Роль Учителя среди людей, или что то же -спасителя их, в избавлении от обмана и самообмана в момент кажущегося торжества обмана (как это теперь в окружающей нас жизни). Кажущегося, а не настоящего, потому что одновременно с совершающимся обманом — уничтожением жизни, приходит к ней и спасение ее от обмана — обличение обмана, движимое любовью к людям, — сохранение жизни.

Толстой: «С тех пор, как есть люди, разумные существа, они различали добро от зла и пользовались тем, что до них в этом различении сделали люди, — боролись со злом, искали истинный наилучший путь и медленно, но неотступно подвигались на этом пути. И всегда, заграждая этот путь, становились перед людьми различные обманы, имеющие целью показать им, что этого не нужно делать, а нужно жить, как живется. Стоял страшный, старый обман церковных людей, со страшными борьбою и трудом люди понемногу высвободились из него, но не успели высвободиться из него, как на место старого стал новый. Обман — государственный, философский. Люди высвободились и из него. И вот новый и еще злейший обман вырос на пути людей. Обман научный.» («Так что же нам делать?» 1884 г.)

Дело Льва — расчищение сознания людей от этих обманов. Но так как он делает это с последним обманом в самом пике его торжества, делает он один.

188. Дал на чтение А.Б. и Ю.С. 29 книг своей выборки Л.Н.Т. и два тома: I — «Исповедь», «В чем моя вера»; II — «Путь жизни». Сказал: это надо знать. (У обоих превратное мнение. Предубеждены.) А.Б. спросила: «Зачем мне это знать?» Сказал, что ответ содержится в самих книгах. Не сказал «зачем?», а надо было... Чтобы знать, какой высоты может быть религиозная мысль, что то же, что вообще знать, что такое мысль и чем может быть жизнь каждого человека, если жизнь связана с ней. То есть затем надо знать Учителя Льва, зачем надо знать Учителя Иисуса.

189. Учение Иисуса и Льва (оно одно) — проверяемо. Познаваемо на «боках своих». И то, что истина, что в душе человека живет Дух Божий, — узнается, а не принимается на веру, что истина вовсе не загадка: «Что есть истина?», — а знание, это и есть творимое (тем, кто проверяет и познает) чудо.

190.  «Выдумывается история падения первого человека и первого ангела, и эта выдумка принимается за учение Христа ... и выдумка становится в основании тысячелетней работы ученых богословов, строящих на ней свои теории.» («Так что же нам делать?» 1884 г.)

191. Лев делает совершенно ясным, из чего состоит, чем движим мир НЕжизни.

192.  Любовь человеческая, женская у Софьи ко Льву была, но не было общей с ним любви к делу Божьему. И «разрыв», так называемый, между ними — именно это. Прочнейшая связь между людьми — делание дела Божьего. Из него единая жизнь — единомыслие.

193. Лев из центра осознания духовного начала в себе провел радиусы-направления ко всем «вопросам жизни» и, сделав их вопросами религиозными, сделал жизнь свою религиозной. Равнодушие к пониманию жизни, как ее понимает Толстой, от равнодушия к началу жизни, из которого она исходит.

194.  На виду у человечества лежит не замеченный им, брошенный ему спасательный круг — учение Льва (для человечества, а не страны или народа).

195. В XX веке в религиозную мысль, как проявление сознания, соединенного с началом духовным, влилось явление — учение Льва, которое всю ее осветило, поставило все в ней на свои места и связало ее всю с жизнью. Надо это явление знать.

196. Учение Льва обращено не к верующим в церковное учение, а к большинству людей, отпавших от церкви. (Не стань безбожие фактом, Учение Льва не явилось бы.) Церковь недовольна неверием людей в истину, как она ее понимает и проповедует. Но неверие это не есть неверие в истину, как хочется ей думать, а есть неверие людей в ложь (ее ложь). Мир не атеистичен, как хочется ей думать, а заблужден (заблужден ею). Церковь самоуничтожится. (Как неправда самоуничтожается.) Осознание неправды — отрезок движения к осознанию правды: Сознанию Религиозному. Сознание неправды прошлого своего, к которому человечество сдвинулось, есть перемещение его к сознанию правды, к которому человечество сдвигается. Передвижение от веры (мнимо духовной) к знанию (истинно духовному).

Перемещение из неправды прошедшего в правду будущего, совершающееся сознанием, есть становление Религиозного Человечества.

197. Ни какого-нибудь одного народа и ни какого-нибудь одного времени пророк или святой, а вышедший, наконец, из всего времени ко всему человечеству свет человеческого сознания — вот кто Лев.

198. Не максимализм вообще, а максимализм труда нравственного. Что только и есть жизнь. Истинная. Религиозная. Разумная.

Толстой дает определение усилия, которым совершается исправление НЕжизни в Жизнь: труд нравственный. Определяет задачу: чтобы иметь жизнь истинную, надо не жить жизнью ложной.

И вот это, что одно только дает открыть человеку «смысл и назначение» своей жизни, называют ненужным жизни максимализмом.

199.  «Максимализм» в труде нравственном и есть жизнь — жизнь истинная. Нет этого усилия постоянного и на месте ее — НЕжизнь (жизнь ложная). Так что толстовский максимализм правильно называть условием обретения истинной жизни общим для всех людей.

200. У людей есть руководство в новой, прежде неизвестной им жизни — необходимость жить не враждебно (разрозненно), а любовно (соединенно). Чтобы человечество, приготовленное многими веками, могло шагнуть в эту жизнь, оно должно сделать последнее движение — открыть для себя Толстого. Открыв его, как Учителя своей новой жизни, оно откроет новый период своей истории.

201. Учение Христа, без спасения его из засорения (совершенного Львом), не может спасать людей, т.е. не достигает того, ради чего оно явилось в мир.. Не спасает.

202. Толстой считает, что если что и происходит в человечестве, так это рост разумного сознания в нем. Отрицают происходящее в человечестве вразумление его в трех случаях:

1) Когда судят о человечестве не по тому, как живут в нем мудрые люди и на что они кладут жизнь свою, а как распоряжаются ею глупцы (справедливо не видя разницы в том, что думает и как поступает в разные времена толпа).

2)  Когда непременно хотят видеть сдвиг на пути вразумления в отрезке жизни человечества равном жизни своей, т.е. с слишком близкого расстояния, и нетерпеливо). Хотя каждый такой отрезок — шаг-сдвиг на Пути.

3) Когда из свойственного человеку (вложенного в него с рождения) на первое место выдвигается низшее в нем: «первородный грех» — телесное, с берущей из него начало телесной жизнью — НЕразумной, а не высшее в человеке (также вложенное в него с рождения) — Дух Божий, с берущей из него начало духовной жизнью — разумной. Отрицая рост разумного сознания в человечестве, естественно заключить, что человек неизменен (дикарь с топором). А раз человек (дикарь-одиночка) сросся в человечество (дикаря-толпу) и топор у него атомный, естественно заключить, что самоуничтожение его (с орудием его) неизбежно. Признавая рост, естественно заключить обратное, что «Бог не допустит». Зачем тогда рост, и зачем по ступеням его в крайней точке одурения человечества (цивилизацией, наукой, культурой) пришло к нему совсем другое орудие: учение о разумении Бога.

203. Подарил «Что такое религия и в чем сущность ее». Надписал: Эта книга — книга новой христианской эры. В чем новая христианская эра? В том, что учение Христа выведено из засорения. Спасено. (Чтобы могло руководить человечеством).

204. Дал крещеной еврейке 20 книг своей выборки Л.Н.Т. на чтение. Выслушал очень тяжелое для себя. Какая общая у «верующих» и «неверующих» хула на Льва! И аргументы одни (не своим умом придуманные, а подброшенные им их кумирами).

205. Убеждаюсь все больше, что отношением к Льву распознается жизнь человеческая. За нападками на него (одними и теми же) всегда одно и то же: все-разрешение, потакание себе. И главное — нецеломудрие.

206. На вопрос: почему читаю Толстого и не читаю многое из того, что читают все? Читаю то и по многу раз, что помогает мне в труде нравственном. Тот же выбор во всем остальном.

Свой «Круг чтения» Толстой начал так: «Лучше знать немного истинно хорошего и нужного, чем очень много посредственного и ненужного.»

207. Попрекать Льва совершившимся возвышением его над всем, то же, что попрекать Иисуса возвышением его над всем. За то, что были не как все — не взяли непригождающееся, а нашли для себя и другим дали самое нужное — Учения свои.

208. Толстой не «отнимает веру», как думают люди, отождествляющие церковь с религией и церковного Бога с верой в Бога, а — дает ее.

209. Учение Толстого не было бы всеобъемлющим религиозным учением, если бы в нем не содержался ответ на аргументы против самого Учения. Учение Толстого есть исчерпывающий ответ на аргументы как верующих в «ложную веру» — церковную, так и верующих в «ложное знание» — научное.

Трудность же одинаковая для всех в том, что ответ приходит вместе с проверкой его на «боках своих». Знать ответ — значит войти в глубину Учения исполнением его. Прийти за ответом. Те, кто не знает или не хочет знать Учения Толстого и сознательно или бессознательно извращает его, адресуют Толстому одни и те же свои аргументы, на которые давно отвечено не только Толстым, но и бывшими до него мудрецами. Учение Толстого отвечает на «вопросы жизни», не пропуская ни одного из них. Люди же снова задают те же вопросы. Почему? Да потому что видимыми, убедительными ответы делаются тогда, когда проверяются опытом своей жизни. Тогда только они не застревают в голове в виде неразрешимых вопросов.

210.  Учение Толстого отвечает на те же вопросы жизни, на которые отвечает Учение Христа. Потому правильно сказать, что Учение их — одно.

211. Атеисты, те что верят в церковь и в науку, но не в Бога, объединились в оспоривании Толстого и не хотят видеть, что полный ответ на их аргументы против него содержится в мудрости, накопленной в мире задолго до Христа, затем — в Учении Христа, и потом уже только, совершенно исчерпывающий, чтобы никогда больше не возвращаться к ним, как свидетельству неразумности человеческой — в Учении Толстого.

Они не знают, точнее не хотят знать, что мудрость, идущая из глубины веков, имеет один и тот же исток — Дух Божий в человеке. Поэтому же они не видят общности, «одноцентренности» Иисуса и Льва, позволяющей сказать о двух Учениях их, как об одном.

Знали бы — так видели бы и ответ. И невозможной была бы та ложь, которую они повторяют так, как будто она никогда не обличалась. Ни дохристианской мудростью, ни Христом, ни Толстым. Знали бы, так не думали бы сами и не представляли бы так дело перед другими, что величайшим мудрецам человечества не известны те затасканные доводы, которые в споре с мудрым приводит глупец. А то бы величайшие мудрецы человечества учили не тому знанию, к которому их привел путь жизни истинной, а тому, которым гордятся их ниспровергатели, живущие ложной жизнью — лжеучителя человечества.

212. Оспоривание Учения Толстого опровергается Учением Христа и всей мудростью человечества.

213.  Не все, но многие из тех, кто называют себя противниками Толстого, не рискнут назвать себя противниками Христа. Тогда как Учение Христа и Учение Толстого — отрезки одного ствола: «роста разумного сознания» в человечестве (как ни дели дерево на части и ни раскидывай их друг от друга, они останутся отрезками свершившегося в нем роста).

214. Церковь ставит «первородный грех» на первое место, Дух Божий — на второе. Иисус и Лев наоборот. Первое — мировоззрение нерелигиозное, второе — религиозное.

215.  Не характер свой, а религиозное мировоззрение надо ставить впереди. «Определите свое мировоззрение и боритесь с обманом и проповедуйте истину», — говорит Лев.

216. Человек письменно или воочию отрицает Толстого и думает, что раскрывает так перед другими суть его — рисует его портрет.

Выходит обратное. Оказывается, нельзя быстрее, законченнее набросать перед мысленным взором другого, или на глазах у него, свой автопортрет — сочно, точно выразив в нем всю свою подноготную, чем на этой теме: ТОЛСТОЙ. (Один из примеров — «Духи русской революции» Бердяева.) Чудесное свойство Льва проявлять сущность людей отношением к нему. В таких случаях хочется сказать: не думайте, что говоря то, что вы говорите о Толстом, вы мне показываете, кто он и что он. Вы мне даете видеть вас, положение вашей души. Все в вас вижу я за тем, что вы говорите, и то даже, что привело вас к этому.

Что можно это видеть — удивительно и страшно одновременно.

217. Повторяю: когда я слышу или читаю, как человек воочию или письменно отрицает Толстого, передо мной выпукло, красочно, в сценах и картинах предстает его «образ с житием». Видишь положение терпящей в нем бедствие души человеческой. И удивляешься лучу высвечивающему. И — страшно видеть.

Говорить отрицающим Толстого: не думайте, что так вы изображаете мне его — какой он есть. Он — весь в писаниях своих, мне известных. А изображаете вы так себя — какие есть вы.

218.  Не то важно, чтоб дать Учению Льва название — максималистское, утопическое или еще какое-то, а то важно, чтобы знать, что вне согласования с ним своей жизни, вне выбора его проводником своей жизни, вне единомыслия с ним — строительство жизни своей как жизни истинной — невозможно. Невозможен Путь жизни.

219. Мы живем в первом веке новой христианской эры, в котором вступило в жизнь Учение, спасающее Учение Христа, когда Учитель Лев спасает Учителя Иисуса, и потому и мы спасаемся.

220.  Иисус не потому «спаситель», что «искупитель», а потому что указал путь спасения. Лев — спаситель потому, что очистив путь спасения, утвердил его.

221. Единственный способ не быть в жизни беспомощным — принимать помощь от Бога Как? Исполнением Закона Бога. Вот он в понимании Льва по главам его изложения Евангелия.

«I. Человек — сын бесконечного начала, сын этого Отца не плотью, но духом.

II. И потому человек должен служить этому началу духом.   

III. Жизнь всех людей имеет божественное начало. Она одна свята.

IV. И потому человек должен служить этому началу в жизни всех людей. Это воля Отца

V. Только служение воли Отца жизни дает истинную, т.е. разумную жизнь.

VI. И потому удовлетворение своей воли не нужно для истинной жизни.

VII. Жизнь временная, плотская есть пища жизни истинной — матерьял для жизни разумной.

VIII. И потому истинная жизнь — вне времени, она только в настоящем.

IX.  Обман жизни во времени: жизни прошедшего и будущего, скрывает от людей истинную жизнь, настоящего.

X.  И потому человек должен стремиться к тому, чтобы разрушать обман временной жизни прошедшего и будущего.

XI. Истинная жизнь есть не только жизнь вне времени — настоящего, но есть и жизнь вне личности — жизнь общая всем людям и выражается любовью.

XII.  И потому, живущий в настоящем общей жизнью всех людей, соединяется с Отцом — началом и основою жизни.»

222.  Молитва, которой Иисус учил молиться учеников, в понимании Льва-Учителя, есть ни что иное, как «в самой сжатой форме выраженное все Учение Иисуса». Каждое выражение молитвы соответствует смыслу и порядку глав в изложении Евангелия Львом-Учителем.

1)     «Отче наш.          Человек — сын Бога

2)     Иже еси               Бог есть бесконечное

        на небесех.          духовное начало жизни.

3)     Да святится         Да будет свято это

         имя твое.             начало жизни.

4)     Да приидет          Да осуществится его

        царствие твое.     власть во всех людях.

5)   Да будет воля      И да совершается воля

      твоя яко на           этого бесконечного на-

      небеси                   чала, как в самом себе,

6)     и на земли.          так и во плоти.

7)     Хлеб наш на-      Жизнь временная есть

        сущный даждь     пища жизни истинной, нам

8)     днесь.                  Жизнь истинная в на-

                                     стоящем.

9)     И остави нам      И да не скрывают от нас

        долги наша,         этой истинной жизни

        яко же и мы        ошибки и заблуждения

        оставляем дол-    прошедшего.

        жникам нашим.

10)   И не введи нас   И да не вводят нас

         во искушение.   в обман.

11)   Но избави нас     И тогда не будет зла.

          от лукавого.

12)   Яко твое есть      А будет твоя власть, и

        царство и сила    сила, и разум.

         и слава».

223. Лев, обращаясь к тому, кто взялся за углубленное изучение Евангелия, пишет: «Читатель должен помнить, что Иисус никогда сам не писал никакой книги, как Платон, Филон или Марк Аврелий, даже никогда, как Сократ, не передавал свое учение грамотным и образованным людям, а говорил тем безграмотным людям, которых он встречал в жизни, и что только гораздо после его смерти хватились люди, что то, что он говорил, было очень важно и что не худо бы записать кое-что из того, что он говорил и делал, и почти через 100 лет начали записывать то, что слышали о нем. Читатель должен помнить, что таких записок было очень, очень много, что многие пропали, многие были очень плохи и что христиане пользовались всеми ими и понемногу отбирали, что им казалось лучше и толковее, что, выбирая эти наилучшие Евангелия, церкви, по пословице: «не выберешь дубинки без кривинки», должны были захватить в том, что они вырезали из всей огромной литературы о Христе, и много кривинки; что много есть мест в канонических Евангелиях столь же плохих, как и отвергнутых апокрифических, и что в апокрифических есть кое-что хорошее. Читатель должен помнить, что священно может быть учение Христа, но никак не может быть священно известное количество стихов и букв, и не могут сделаться священными именно такие-то книги от первой до последней строчки только потому, что люди скажут, что они священны. Только наш русский читатель из образованных людей, благодаря русской цензуре, может игнорировать 100-летний труд исторической критики и наивно говорить о том, что Евангелия Матфея, Марка и Луки, так, как они есть, написаны евангелистами каждое отдельно и вполне.

Читатель должен помнить, что говорить это в 1880 году, игнорируя все, что выработано по этому предмету наукой, — все равно, что в прошлом столетии было говорить о солнце, вертящемся вокруг земли. Читатель должен помнить, что Евангелия синоптические, как они дошли до нас, есть плод медленного нарастания посредством списывания и приписывания, и соображений тысяч разных умов и рук человеческих, а никак не произведения вдохновения святого духа евангелистам. Что приписывание Евангелий апостолам есть басня, не только не выдерживающая критики, но не имеющая даже никакого основания, кроме желания благочестивых людей, чтобы это так было. Евангелия отбирались, прибавлялись и толковались веками, все дошедшие до нас Евангелия IV века писаны слитным письмом, без знаков, и потому и после IV и V веков подлежали самым разнообразным чтениям, и что таких разночтений евангельских книг насчитывают до пятидесяти тысяч. Все это должен помнить читатель, чтобы не сбиться на тот привычный нам взгляд, что Евангелия, как они понимаются теперь, так точно и пришли к нам от святого духа. Читатель должен помнить, что не только не предосудительно откидывать из Евангелий ненужные места, освещать одни другими, но, напротив того, предосудительно и безбожно не делать этого, а считать известное число стихов и букв священными. Только люди, не ищущие истины и не любящие учение Христа, могли установить такой взгляд на Евангелия».

В связи с тем, что Евангелия открыты не теперь и что учение Христа подвергается «1800-летним лжетолкованиям» Лев пишет:

«Теперь, для понимания истинного учения Иисуса, как он мог сам разуметь его, необходимо сознать главные причины лжетолкований, извращавших учение, и главные приемы этих лжетолкований. Главная причина тех лжетолкований, которые так изуродовали учение Христа, что его трудно видеть под их толстым слоем, состоит в том, что со времени Павла, который, не поняв хорошенько учение Христа, да и не зная его таким, каким оно выразилось потом в Евангелии Матфея, связал его с учением о фарисейском предании и потому со всеми учениями Ветхого Завета. <...> Это-то учение о предании, этот принцип предания было главной причиной извращения христианского учения и непонимания его.

Со времени Павла начинается талмуд христианский, который называется церковью, и учение Христа делается не учением единственным, божественным и полным, а одним из звеньев цепи откровения, начавшегося с начала мира и продолжающегося в церкви до сих пор.

Лжетолкователи эти называют Иисуса Богом; но признание его Богом не заставляет их придавать словам и учению, приписываемому Богу, больше значения, чем словам Пятикнижия, псалмов, Деяний апостолов, Посланий, Апокалипсиса и даже соборных постановлений и писаний отцов церкви. Лжетолкователи эти не допускают иного понимания учения Иисуса Христа как таковое, которое было бы согласно со всем предшествующим и последующим откровением, так что цель их не в том, чтобы объяснить значение проповеди Христа, а только в том, чтобы найти наименее противоречивый смысл всем самым невозможно разноречивым писаниям: Пятикнижия, псалмов, Евангелий, Посланий, Деяний, т.е. всего, что считается священным писанием.

Очевидно, что при таком взгляде на учение Христа немыслимо его понимание. Из этого же ложного взгляда вытекают и бесчисленные разногласия в понимании Евангелия.

Объяснений таких, имеющих целью не истину, а согласование несогласимого, т.е. писаний Ветхого и Нового Заветов, очевидно, может быть бесчисленное количество, и таково оно и есть.» Лев пишет, что при этом согласователи эти «... употребляют один и тот же грубый прием утверждения истины своего согласования тем, что согласование их есть не плод их мыслей, а утверждение св. духа».

Лев считает: «Только согласование огромного числа откровений может быть бесконечно различно; толкование же учения одного лица, почитаемого за Бога, не может порождать сект. Учение Бога, сошедшего на землю, чтобы научить людей, по самой цели сошествия Бога на землю не может быть понимаемо различно. Если Бог сошел на землю, чтобы открыть истину людям, то наименьшее, что он мог сделать, это то, чтобы открыть истину так, чтобы все ее поняли; если же он этого не сделал, то он не был Бог; если же истины Божеские таковы, что и Бог не мог их сделать понятными для людей, то люди уже никак не могут этого сделать. Если Иисус не Бог, а великий человек, то учение его еще менее может породить секты. Учение великого человека только тем и велико, что оно понятно и ясно высказывает то, что другие высказывали непонятно и неясно. <...> Только такое толкование, которое утверждает, что оно есть откровение св. духа, что оно единое истинное, что все остальное — ложь, только такое толкование порождает ненависть <...> Никогда, ни одно утверждение какого бы то ни было догмата, начиная с Ария, не вытекало ни из чего другого, как из осуждения во лжи противоположного догмата. Заявление же о том, что выражение такого-то догмата есть выражение божественное, св. духа, есть высшая степень гордости и глупости; высшей гордости потому, что ничего нельзя сказать горделивее, как то, что сказанные мною слова сказал через меня сам Бог, и высшей глупости потому, что ничего нельзя сказать глупее, как то, чтобы на утверждение человека о том, что его устами говорит Бог, сказать: нет, не твоими, а моими устами говорит Бог, и говорит совершенно противоположное тому, что говорит твой Бог. А между тем только это самое говорят все церкви... <...>

Признав последним откровение св. духа, сошедшего на апостолов и перешедшего и переходящего на мнимо избранных, лжетолкователи нигде не выражают прямо, определенно и окончательно, в чем состоит это откровение св. духа, а между тем на этом мнимо продолжающемся откровении основывают свою веру и называют ее Христовой.» Обо всех, признающих откровение св. духа Лев пишет, что они « так же как магометане, признают три откровения: магометане: Моисея, Иисуса и Магомета; церковники: Моисея, Иисуса и св. духа. Но по магометанской вере Магомет есть последний пророк, тот, который объяснил значение откровения Моисея и Иисуса, и он есть последнее откровение, объяснившее все предыдущее, и это откровение всякий правоверный имеет перед собою. Но не то с церковной верой. Она, как и магометанская, признает три откровения: Моисеево, Иисусово, и св. духа, но она не называет себя по имени последнего откровения — святодуховскою, а утверждает, что основа ее веры есть учение Христа. Так что учение они проповедуют свое, а авторитет этого учения приписывают Христу.» И вот вывод Льва, которым он заканчивает предисловие к «Краткому изложению Евангелия.» «Признавая последним откровением, объясняющим все предшествующее, кто Павла, кто одни, кто другие соборы, кто пап, кто патриархов, кто частные откровения св. духа, должны бы были так и сказать и называть свою веру по имени того, кто имел последнее откровение, и если последнее откровение — отцы, или послание восточных патриархов, или папские постановления, или силлабус, или катахезис Лютера или Филарета, то так и сказать и так называть свою веру, потому что последнее откровение, объясняющее все предшествующее, всегда и будет главным откровением. Но они не делают этого и вместо того, проповедуя самые чуждые Христу учения, утверждают, что эти учения проповедывал Христос. Так что по их учению выходит, что Христос объявил то, что он искупил своей кровью род человеческий, павший в Адаме, что Бог — троица, что св. дух сошел на апостолов и перешел через рукоположение на священство, что для спасения нужны семь таинств, что причастие должно быть в двух видах и т.п. Выходит, что все это есть учение Христа, когда в учении Иисуса нет ни одного намека ни о чем этом. Лжеучители эти должны называть свое учение и свою веру учением и верою св. духа, а не Христовой, потому что Христовой верой можно называть только ту веру, которая — откровение Христа, дошедшего до нас в Евангелиях, и признает последним откровением, как она и должна признавать по словам Христа: и учителем никого не признавайте, кроме Христа. Казалось бы, что это так просто, что не стоило бы и говорить про это, но, как ни странно это сказать, до сих пор никто еще не попытался, с одной стороны, отделить учение Христа от искусственного, ничем не оправданного согласования его с Ветхим Заветом и с теми произвольными дополнениями к его учению, которые делались и делаются во имя св. духа. И странно — в этой ошибке сходятся два крайних лагеря: церковники и свободно мыслящие историки христианства. Одни, церковники, называя Иисуса вторым лицом троицы, понимают его учение не иначе, как в связи с теми мнимыми откровениями третьего лица, которые они находят в Ветхом Завете, в посланиях соборных, отеческих постановлениях, и проповедуют самые странные веры, утверждая, что эти веры — Христовы. Другие, не признавая Иисуса Богом, точно так же понимают его учение не так, как оно могло быть проповедуемо, но как оно понимается Павлом и другими его толкователями. Признавая Иисуса не Богом, а человеком, эти толкователи лишают Иисуса самого законного человеческого права отвечать за свои слова, а не за лжетолкователей его слов».

И Лев пишет: «Дело не в том, чтобы доказать, что Иисус не был Бог и что потому учение его не божеское, и не в том, чтобы доказать, что он не был католик, а в том, чтобы понять, в чем состояло то учение, которое было так высоко и дорого людям, что проповедника этого учения люди признали и признают Богом. Вот это-то я пытался сделать; и для себя по крайней мере сделал. И вот это я и предлагаю моим братьям».

Заканчивая свое предисловие, Лев пишет: «Если читатель принадлежит к огромному большинству образованных, воспитанных в церковной вере людей, но отрекшихся от нее вследствие ее несообразности с здравым смыслом и совестью (остались ли у такого человека любовь и уважение к духу христианского учения, или он по пословице: «осердясь на блох и шубу в печь», считает все христианство вредным суеверием), я прошу такого читателя помнить, что то, что отталкивает его, и то, что представляется ему суеверием, не есть учение Христа, что Христос не может быть повинен в том безобразном предании, которое приплели к его учению и выдавали за христианство; надо изучать только одно учение Христа, как оно дошло до нас, т.е. те слова и действия, которые приписываются Христу и которые имеют учительное значение. Читая мое изложение, такой читатель убедится, что христианство не только не есть смешение высокого с низким, не только не есть суеверие, но есть самое строгое, чистое и полное метафизическое и этическое учение, выше которого не поднимался до сих пор разум человеческий и в кругу которого, не сознавая того, движется вся высшая человеческая деятельность: политическая, научная, поэтическая и философская.»

О тех, кто проповедует церковное учение из выгоды для себя, Лев пишет: «... что им не доказывать нужно, но оправдываться. Оправдываться в кощунстве, по которому они учение Иисуса Бога приравняли к учениям Эздры, соборов и Феофилактов и позволяли себе слова Бога перетолковывать и изменять на основании слов людей. Оправдываться в клевете на Бога, по которой они все те изуверства, которые были в их сердцах, свалили на Бога Иисуса и выдали их за его учение. Оправдываться в мошенничестве, по которому они, скрыв учение Бога, пришедшего дать благо миру, подставили на его место свою святодуховскую веру и этою подставкою лишили и лишают миллиарды людей того блага, которое принес людям Христос, и, вместо мира и любви, принесенных им, внесли в мир секты, осуждения и всевозможные злодейства, прикрывая их именем Христа.»

224.  Не боюсь взять на себя смелость сказать: откровение, объясняющее все остальные — это Евангелие Льва.

225.  Я не «увлечен» Толстым, в чем меня упрекают, а потрясен своим открытием Толстого, равнозначным открытию в душе человеческой главного ее свойства: спасаться и спасать.

Найдя в себе опору — Дух Божий, любящий, болеющий за все живое, помогающий всему, приводясь им в движение, совершая дело жизни, живя не телом, а Духом — спасаясь, человек идет навстречу таким же, как он, взявшимся за то же дело — спасение души своей. Несет спасение. Помогает. Делится опорой.

Так именно, а не с неба, приходит к людям Спаситель (Иисус, Лев) — помощником в их жизни — Духом Божьим в себе.

Я не увлечен, а благодарен. Не увлечен, а потрясен тем, что один человек, найдя опору истинной жизни в себе, может выстроить из нее опору истинной жизни всего человечества.

226. Говорить то, что говорят о Толстом оспоривающие его, значит повторить то, что все говорят — не сказать ничего. То же, что я говорю, что он Учитель духовной жизни, помощник в спасении — Сын Божий (спаситель!) — значит очень много взять на себя, сказать то же, что говорили о Христе ученики его, когда еще никто не мог о нем сказать этого.

227.  Читаю «Исследование догматического богословия.»

Да! Церковь упразднена дважды. Иисусом — первый раз. Львом — второй раз.

228. Лев заложил основание разумной религии, и тем — движения человечества к сжатию: жизни неразумной (телесной) — в разумную (духовную).

229. Зачем содеянное Львом?

Чтобы разрушить обман везде, где он есть. Большего человек сделать не может. А сделать это можно только с Богом в душе.

230. Страх у них перед Львом, как перед разрушителем их представлений, понятий, и самой их привычной им жизни, которую они удержать хотят как «дорогое и близкое». А он созидатель совсем другой жизни — жизни религиозной. Помощник в ней каждому в отдельности и всем вместе.

231. Читая то, кто как думает о Толстом, не перестаешь удивляться. Толстой пишет, чтобы уяснить вопрос и отдать его разрешенным — чтобы все это увидели. Они же, прочтя, спрашивают снова о том, на что он уже ответил. Как же они читают? Сопротивляясь. Предубежденно. Оспоривая. Отстаивая то, от чего им не хочется отказаться. Не видя открытого им. Упускается из виду, что заповеди Иисуса-Льва, это заповеди той жизни, которой должны жить люди — духовной; а не той которой они живут — телесной. Упущение это ведет к тому, что высшее, до чего поднимается жизнь людей, не исполняющих заповедей духовной жизни, это их жизнь «интеллектуальная» и «возвышенно-чувственная», но не духовная. Иначе, жизнь людей поднимается до «наук» и «искусств», но никак не до «высшего из художеств»: жизни Духом Божьим в себе, — как это понимают христиане истинно следующие Христу, когда сознание делается неотрывным от Духовного Начала — религиозным, а жизнь делается — разумной.

232.  Толстого представляют так: жил в свое удовольствие, писал романы и вдруг... «церковь обругал» («зачем отнимать веру у людей?»). Действительно глупо, если не хотеть знать (не давать себе труда знать) сделанной им работы: полной расчистки Учения Христа от ложного (противоположного ему) учения церкви, и вызволения так из-под сводов ее, из унижения быть чучелом Бога на земле, величайшего мудреца человечества — Христа (для внецерковного мирового учительства).

233. Мне же так уяснилась история Христа-мудреца в связи с историей мудрости человечества. С одной стороны: созревающее, прозревающее сознание человечества — «рост разумного сознания» в нем, как зовет это Толстой. С другой: отстающая от него, сопротивляющаяся выводам, к которым оно приходит, жизнь человеческая. Сознание в лице мудрецов — религиозных учителей человечества, ко времени Христа безостановочным ростом своим подготовило и вывело из себя в жизнь смотрящее далеко вперед новое сознание

-  Христа, — определившее движение, в котором пойдет, следуя за ним, сознание все большего числа людей, а значит и жизнь человечества.

С Христом (через Христа) мудрость человечества, или что то же: разумное сознание его, пришло к высшей точке своей: «возвещению о благе» мира, а не одного какого-либо народа в мире — Учению, обращенному к человечеству в целом, объясняющему впервые, какой должна быть отдельная жизнь человека, чтоб человечество сделалось целостным, связанным, переменяющему все представления, которыми мир варварский (насильнический) держится, называющему их недействительными в мире общечеловеческом — новом, начинающемся с приходом в него сознания общечеловеческого — нового, разумения человечества, как братства Сынов Божьих.

И первое, что делает жизнь против идущего впереди нее сознания: убивает Учителя (основателя жизни новой на опоре сознания нового). Второе: когда очевидным стало, что с убийством Учителя не достигается убийство мысли его — Учения, учреждается церковь, для убийства мысли — Учения. Церковь — оцепление живой действенной мысли обессиливающим блудом слов и действ, пожирание неразумным — разумного, обезумление человечества — снесение вершины сознания с основания его, обезглавление мудрости человечества, изъятие из жизни, явившегося в нее для преображения, самого великого мудреца ее, а значит и истинных учеников его.

Тем «Христос был преждевременным», — слова Толстого, — что усилиями церкви первое объявление, сделанное варварскому, насильническому миру о «конце века» его, осталось неуслышанным. Второе объявление варварскому, насильническому миру «о конце века» его, спустя 2000 лет сделанное Львом (вместе с рассечением таких понятий, как Христос и называющаяся его именем церковь; как Учение Христа и выдающее себя за него учение церкви; со спасением Учителя религиозного и Учения религиозного от мнимо религиозного учения) не может быть в конце концов не услышано! Толстой спасает, Христа-Спасителя для человечества, а значит и само человечество, тем, что возвращает Христа-мудреца сознанию человечества (к продолжению дела живого Христа и всех мудрецов: освобождению Духа Божьего в человеке, открытию Разума Божьего в человеке) — из лона церкви, безумия человеческого, в лоно мудрости человечества.

Спасение Христа для человечества потому означает спасение самого человечества, что в теперешний современный нам варварский мир, не менее, а может быть еще более насильнический, раздираемый враждой, но механически и физически связанный (так что уйти ему от себя некуда), и имеющий поэтому новую и одну только мерку свою — глобальную, всечеловеческую, вошло новое — глобальное и всечеловеческое, связанное в единую религию мира Учение неотделимых друг от друга с XX века двух мудрецов человечества: Иисуса и Льва, о том, как раздираемому враждой миру связаться в братство Сынов Божьих. В духовное, разумное человечество. ЕДИНОЕ.

Не свободный от той церкви, которая «есть» — разъединяющей людей, Христос не мог и строить ту церковь, которая «должна быть» — соединяющую людей. Христос-Бог, а не Христос-Брат не мог строить и не строил человечество-братство. Единая религия мира явилась с Толстым потому, что спасение религиозного Учения Христа от двадцативекового посягательства на него церкви, выведение его в линию родства с религиозными учениями и учителями мира, в связанность всех их в едином росте разумного сознания спасает в них то истинное, что есть в них всех — выводит из них всех единое и вводит его в жизнь человечества. Для спасения человечества.

Спасением одного и того же — истины в них, религии многие, разделенные на многие церкви, делаются религией одной, внецерковной — истинной. Единая религия мира есть вышедшее из Религиозного Чувства истинного (одного во всех религиях) истинное (одно во всех религиях) Религиозное Сознание.

Тот, кто «церковь обругал», оказывается спасителем религиозного разумного сознания человечества. Или, что то же — самой религии, единственного, что соединяет людей в братство — в Царство Божие на земле, возвещенное Христом.

234. Мария Александровна Шмидт о Толстом в передаче Маковицкого: «...Церковь в течение веков старалась скрыть истинное Учение Христа. Раскрыть всю ее ложь — кто же это мог сделать, кроме него (Толстого). Чтобы довести до конца эту работу, нужна, кроме ума, великая любовь к людям».

235.  (Толстой. «Что можно и чего нельзя делать христианину»).

«1800 лет тому назад открыт людям Иисусом Христом новый закон. Учением своим и жизнью и смертью своей Иисус Христос показал людям, что должно и чего не должно делать тому, кто хочет быть учеником его — христианином. Учение Христа, как теперь, так и тогда, было противно учению мира. По учению мира властители управляют народами и, чтобы управлять ими, заставляют одних людей убивать, казнить, наказывать других людей, заставляют их клясться в том, что они во всем будут исполнять волю начальствующих. По учению же Христа, ни один человек не может не только убивать, но насиловать другого, даже силою сопротивляться ему, не может делать зла не только ближним, но даже врагам своим. Учение мира и учение Христа были и всегда будут противны друг другу. И Христос знал это и говорил своим ученикам и предсказывал им, как он сам пострадает за истину (МФ.ХХ, 18), так и их за то же будут предавать на мучения и убивать (МФ.ХХ1У,9), и что мир будет их ненавидеть, как он ненавидел его; потому что они будут не слугами мира, а слугами Отца (Иоан.ХУ, 19-20). И все сбылось так, как предсказал Иисус...»

236. Спасением Христом дохристианской религии и Толстым — христианской, спаслись другие религии, соединились, и всеми ими, соединенными, стало возможным спасение человечества

237.  На опоре накопленной веками деятельности Разумного Религиозного Сознания к человечеству вместе с Толстым пришла не существовавшая прежде наука о разумной религиозной жизни человечества.

238. Толстой за последние 30 лет своей жизни один сделал то же, что до него за свои 30 лет жизни один сделал Христос и что ни до Христа, ни между Христом и Толстым никем так полно не делалось. Толстой очищением религии до руководства жизнью единого человечества — дал человечеству новую религию.

239. Люди, безразличные к проделанной Христом работе (не признающие христианский идеал и не стремящиеся приближаться к нему) — безразличны и к работе, проделанной Толстым. Услышав, что без Толстого нет ни живого Учителя Христа, ни живого Учения христианского, а есть Учитель распятый и Учение оболганное, — возмущаются... Глухие к Учению Истины остаются глухи и к несущему истину.

240.  Работа, начатая в I веке Иисусом: обращение человека к Духу Божьему в себе — спасение религии, а значит и человечества, — перешла к Льву и завершилась им в XX веке.

Мир, не имевший ничего для руководства собой,

лак миром цельным, с Толстым получил для этот все.

241. Что за всем сказанным и сделанным Толстым стоит Путь жизни, начатый исповедью в «Исповеди», знать не хотят. Не хотят знать, что внесенное им в мир истинно, потому что Путь истинен. Не знают объяснения Толстым мировых религий, величия христианского учения с одной стороны и с другой — низменности учения церковного... Но знают, что он «церковь обругал».

Не знают, что спасением истинного Учения Христа (рассечением его и церковного), спаслось истинное и в других религиях (тем же рассечением), т.е. спаслась одна, соединяющая их всех истина, что в каждом человеке живет Дух Божий. И тем стало возможным спасение человечества — соединение его в истине... Но знают, что он «церковь обругал». Не знают, что освобождение Толстым спасительной силы Христа из 2000-летнего заточения ее в церкви для внецерковного мирового учительства, есть возвеличение Христа в каждом человеке, возвращение ему Христа-Брата... Но знают, что он «церковь обругал».

Не знают, что на опоре накопленной в мире деятельности Разумного Религиозного Сознания Толстой основал новую науку о разумной, религиозной жизни человечества.. Но знают, что он «церковь обругал».

Не знают, что в XX век по новой мерке человечества — глобальной, всемирной, — вместе с Толстым вошло и новое, глобальное, всемирное Учение: единая религия должного связаться воедино мира... Но знают, что он «церковь обругал».

242. Еще пример пленения мысли: «В том, что касается земного, Толстой просто великолепен.» Не видят открыто, повторяют лжеучителей. «Земным» можно назвать только то, что не есть Божье (то, что я называю НЕжизнью). Лев говорит о НЕбожьем, о НЕжизни, чтобы показать, что есть Божье, что есть Жизнь.

Так что тема Льва: Истина — божественное на земле. Или: Бог. Истина. Жизнь.

243. То, что Бердяев и другие «веховцы» не увидели рядом с собой величайшего Учителя, не открыли его для себя и не дали открыть другим, а обратное сделали — есть их саморазоблачение: что они не учители, а заблуждатели.

244. Открыть Льва, как Учителя, объяснителя жизни, можно только открыв позицию, с которой он «вершит суд». Тогда все устанавливается на места. Позиция эта — уяснение жизни (всех сторон ее) Религиозным сознанием, что есть приведение в соответствие с Религиозным Чувством (работой контролирующего, сопоставляющего, отбирающего сознания) своей жизни, — делание ее религиозной, опирающейся на «осознание божественного начала» в себе. И видение через это — какой «должна быть» жизнь.

Без проделанной Львом работы — уяснения жизни, без делания другими этого уяснения своим (через ту же работу), нельзя ответить на вопросы о смысле жизни.

245.  Учитель устанавливает понятие жизни, которая «должна быть», как идеал, и как движение к нему, и как пример жизни — приближение к нему.

246.  «Прежде чем заняться самарским имением, воспитанием сына, писанием книги, надо знать, зачем я буду это делать.» («Исповедь.»)

Также и с искусством. Не многие, как Дюрер могут ответить: «Для славы Божьей.»

247.  Тот, кто мог понять и описать НЕжизнь, т.е. то, что не есть жизнь истинная, мог понять и описать Жизнь, т.е. то, что «должно быть» — Истину.

Одно — первая половина жизни Льва и то, что зовется в ней творчеством. Другое — вторая половина его жизни и то, что не считается в ней творчеством, а оно-то, как раз, и есть высшее творчество. Для славы Божьей.

248. «Утопия, нереально...», — реакция людей на то, как ставит и объясняет вопросы жизни Лев. Это реакция сознания, оторванного от Религиозного Чувства. Начать соотносить то, в чем несогласно сознание, с одним, т.е. Религиозным Чувством в себе, а не с несчетными понятиями и представлениями, оторванными от него, и начнется работа приближения к истине.

249. Зачем знать Толстого? Все равно, что спросить: зачем испытывать великую радость, живя и наблюдая жизнь свою с высоты вложенного в нее Духа Божьего? Для того, чтобы видеть начало жизни, то счастье, о котором Лев говорит: «человек должен быть счастлив». Чтобы знать радость душевную.

250.  Почему нет отклика человечества такого, какой должен быть на Учение Льва?

Потому что так же, как Иисус, Лев ставит перед людьми вопрос об изменении жизни на опоре Религиозного Чувства, т.е. изменении сознания. Рабочее поле Толстого — сознание людей, а не жизнь. Изменившееся сознание — изменит жизнь.

251. «Истоки русского коммунизма»? (Бердяев). «В отходе от истинной веры»! (Толстой).

252. В «Переводе и соединении четырех Евангелий» Лев показывает, как надо понимать Евангелие. (Не хочешь понимать глубоко — читаешь переписчиков времен Византии, хочешь понимать глубоко — читаешь Толстого).

253. Написать Д.К. (в связи с его словами о Толстом) в форме категорической, без приведения «доказательств» и коротко о том, что мне известно (так как мне известное лежит в писаниях Толстого):

1) Прежде всего: Толстой учитель жизни (помогающий), нужнейший из когда-либо пришедших в мир. Учитель всех в человечестве, а не своего народа, как было до него — индийского, еврейского, китайского, арабского — в отрезке исторического времени. И это важно. Вышло так потому, что исторический отрезок времени, который выпал на жизнь Толстого, мучительно связал отдельные народы мира в человечество, которое и стало так себе известно. До Толстого только Учитель жизни Христос нарушил рамки национальной мудрости, обратясь ко всем, за что и был убит своим народом. Но учитель, который вывел религиозную мысль всех времен к единству и показал связность между собой тех, кто в разное время в разных местах пришел к истине, это — Толстой.

Я без страха за то, что преувеличиваю, могу сказать о Льве Толстом, что он, явившийся в XX век, новый Спаситель (тоже распятый, как Христос, но «цивилизованно» — оболганием и умолчанием). Никто не хочет знать величия Учителя.

2) Толстой — лучший из евангелистов. Имена четырех, а теперь известны, кажется, и другие, дошли до нас потому, что «Возвещение о благе» — так переводит слово «Евангелие» Толстой, было передано ими согласно тому пониманию, какое они имели о жизни и Учении Христа. Дальше и мы узнали его потому, что люди, спустя 400 лет (опять таки согласно своему пониманию жизни и Учения Христа) рассказали о нем. Евангелист Лев сделал то же, т.е. в новом, но не в более благоприятном для этого времени, огласил возвещение о благе так, как он понимает его. И именно это, самое глубокое понимание жизни и Учения Христа позволяет мне сказать, что Евангелие его — лучшее.

Работа его — очистительная, раскрывающая для всех смысл и учения о жизни и исполнения его — примера жизни, вместе, как единого и открытого для всех пути обретения жизни в «духе Отца» — исполнении «воли пославшего». Евангелие Льва — прямое наставление на путь, так оно ясно. Высвобожден тот полный силы рисунок, каким пришел в мир жизни Христос.

3) «Путь жизни» — книга, которая когда-нибудь будет признана более важной и нужной, чем «книга книг». Оттого, что это случится не скоро, не следует, что не надо всем имеющимся в себе вниманием войти в нее и увидеть то, что другие увидят только когда-нибудь, — необходимое для жизни руководство — ПУТЬ.

Если не ясно, что рисунок жизни, в какую бы форму он не выливался, выводится совестью, а вовсе не «умением делать», которому учат бессовестные «профессора живописи» своих бессовестных учеников, то покажется странным еще одно мое утверждение, что «Путь жизни» — настоящая школа художника. Если же все-таки «о совести» — ясно, тогда не будет удивительным вывод, которым я хочу закончить свое письмо, что учить вызывать жизнь (рисунок-поступок в любой его форме) — может только учитель Жизни. Почему о Толстом никто не сказал так, как я о нем говорю, разговор уже не о нем, а о тех, кого он назвал: «99% сумасшедших». По отношению к Толстому распознаются силы, движущие личностью.

254.  Почему неизвестен Лев-Учитель нам, людям его же века? Потому же, почему всегда мудрец, учитель известен меньше всего своему времени, а больше и больше идущим за ним векам. Удивляться этому, значит не знать судеб тех, с кем приходит в мир истина, и судьбы самой истины, т.е. кем и как она бережется и сохраняется.

Да, человечеству неизвестно еще как следовало бы то, что открыто тысячи лет назад его мыслителями и религиозными учителями. Оно не руководится открытым. Потому же, почему мир не живет мудростью Учителя Иисуса, Учителя Лао, Учителя Будды, потому же он не знает и не делает своей мудростью мудрость Учителя Льва. Потому же.

255.  Почему любимый мной больше других Учитель с уверенностью говорит, что именно славянские народы откроют новую эру в жизни человечества?

Да потому, что новая христианская эра открыта им среди них. А неуничтожимость своего дела он знал.

256.  К очищенному, спасенному Учителем Львом учению Учителя Иисуса уже нечего добавить, но и нельзя ничего откинуть. Надо следовать.

257. Спросить у тех, кому дал на чтение свою выборку Толстого: неужели не пронимает? А кто же и когда сказал больше, т.е. самое важное о жизни? Мы, русские, неблагодарны своему Учителю, как оказались неблагодарны Иисусу-Учителю его единоплеменники.

258.  Ведь это не парадокс, о чем Лев говорит, что чем более человек учен, тем меньше знает, что ему делать, тем меньше понимает, зачем делать то, что ему как Сыну Божьему должно делать, т.е. свое человеческое назначение. Не знает, не понимает, не ценит простоту истины: что в нем живет Дух Божий и жить он должен не телом, а Духом.

259.  Истинность простого вывода Льва-Учителя о цивилизации и культуре в том, что то и другое продукт деятельности людей НЕрелигиозных. То очевидное, что показывает отход от духовной (религиозной) жизни и подмену ее жизнью мнимой: блудом чувств, мыслей, поступков. Деятельность религиозных людей входит не в цивилизацию и культуру, а в жизнь Духа.

260. Надо исцелиться от преклонения перед понятиями: «закон», «право», «конституция», «правительство», «государство». Этому учит Лев.

261.  Нам грешным труднее вывести себя к жизни истинной из ложной, какою мы живем... Детство Иисуса: в чем воспитание? В чем общение? Все — приготовление к искушениям плоти — взрослости. Для оборения ее Духом. Последователен с уходом детства — уход в пустыню — испытание. И — жизнь Духом.

Наше детство: взросление без понятия о нужности оборения плоти и чем. Нет ращения в человеке человека духовного, приготовления к испытанию. С уходом детства естественен уход в блуд. Испробование. И — жизнь телом.

262. Наступление, организованное на Льва-Учителя, должно как бы доказать, что мудрость не может иметь сращения с жизнью.

263.  Льва можно понять только приводя жизнь свою в соответствие с Религиозным Чувством, т.е. строя в себе Религиозное Сознание. Становясь разумным. Обретая разум.

264.  Как с Учением Иисуса — только исполняя, видишь истинность его, так и с Учением Льва. (Не умом решается, а жизнью.)

265. Без освобождения себя от превратного мнения о Льве-Учителе нельзя поставить на свое место вопросы жизни и так получить на них ответ. И нельзя перестать видеть всю жизнь свою и всю жизнь всех — вверх ногами.

266.  Учителя Льва потому читаю ежедневно, что «сознаю свое положение» (понятие Льва), и приходящую от Учителя помощь считаю в этом положении, в каком находится каждый человек, самой действенной, какую могу получить. Погружение в Толстого-мыслителя — лучший способ осуществить переход от одной ступени сознания и образа жизни к другой ступени сознания и образу жизни.

267. Толстой в одной жизни своей показал две (до «Исповеди» и после нее). Два направления: «жизни ложной» и «жизни истинной» (нежизни и жизни). И то, что та и другая способны производить.

268. Называют утопией идеал жизни Иисуса и Льва. «Утопия» же как раз — представление о том, что мир, какой он есть, может выжить. Неверие в идеал жизни от того, что нет собственного опыта в изменении своего сознания. От этого и нет веры и в изменение жизни человечества, которое придет с изменением сознания большинства людей в нем.

269.  Со Львом на место веры в Бога пришло понимание Бога.

270. Знает ли мыслящий и религиозный мир Льва, как Учителя жизни, религиозного мыслителя? Всегда вижу, что нет, не знает. И вот подтверждение — выписка из философского словаря (Штутгарт 1957 г.): «... написал кроме романов и драм «Исповедь» и «В чем моя вера.» Все! Там же источник знания о Толстом: Мережковкий. «Толстой и Достоевский.» Смехотворный источник.

271. На место имеющейся в «философском словаре» статьи о Льве написать свою. Среди другого:

1) Как на примере своей жизни он показал два направления нежизни и жизни, и что каждое из них производит. Рассек то, что считается жизнью на — жизнь и нежизнь.

2) О втором направлении (в чем оно). Что сделано в нем Львом. Что оно значит.

3) Что значит для мира этот пример жизни и дела.

4) О причинах превратного, недоброго, испуганного отношения к Льву, как к учителю (главное — разрушается их понятие того, что «есть», понятием о том, что «должно быть»).

5) Что Толстой творец, не как, например, Лютер — «немецкой реформации», а — творец единого Религиозного Сознания человечества. Всечеловеческой религии. Реформатор религий разных в религию одну — всечеловеческую.

6)  Что Толстой все вопросы жизни высвечивает лучом Религиозного сознания. Он философ — религиозный. Учитель Религиозной Жизни.

7) Впереди поставить сочинения 1880-1910 гг. Сказать в конце: кроме того им написаны ... и — перечислить то, что называется художественными произведениями.

272.  Учение Льва — полное объяснение смысла жизни. Оказалось, что объяснение жизни Христом (при расширяющемся телесном, материальном мире) можно толковать превратно. Объяснение жизни Толстым нельзя толковать, на него можно только или лгать или скрывать его.

273. Один из отзывов о Толстом: «Библейский пророк». Это похвала со спрятанной критикой: «не философ». Открытая критика: «Зачем говорить о том, чего не знает — о земле. Землю лучше отдать в собственность». Пришлось сказать: это не религиозная точка зрения. Религиозная: собственность — грех.

Марк. X, в изложении Льва «17. И подошел к Иисусу богатый начальник из правосланых и сказал ему: ты учитель благой, что мне делать, чтобы получить жизнь вечную?

18.  Иисус сказал: за что ты называешь меня благим? Благ только Отец. А если хочешь иметь жизнь, то исполняй заповеди.

19. Начальник и говорит: заповедей много — какие? Иисус и говорит: не убивай, не блуди, не кради, не лги да еще чти Отца твоего, исполняй его волю и люби ближнего, как самого себя.

20. А православный начальник и говорит: эти все заповеди я исполняю с детства, а я спрашиваю еще, что нужно сделать по твоему учению?

21. Иисус посмотрел на него, на его богатое платье, улыбнулся и говорит: одного маленького дела ты не доделал, ты не исполнил того, что ты говоришь. Если хочешь исполнять эти заповеди: не убий, не блуди, не крадь и не лги и, главное, заповедь — люби ближнего, как себя, то сейчас же продай все именье и отдай нищим, тогда исполнишь волю Отца.

22. Услыхал это начальник, нахмурился и отошел, потому что ему жалко было своего именья.

23. И Иисус сказал ученикам: вот видите, что никак нельзя быть богатому и исполнять волю Отца».

274. «Пророк, но не философ». Какое заблуждение! Что же предмет философии? Душевное спокойствие? «Душевное спокойствие — подлость», — говорит философ Толстой.

275.  Отстраненность (если это считать признаком философа) говорит о несовершающемся им нравственном труде — спасения души своей. Потому что спасающийся обязательно и спасает — приходит ко всем с помощью и сам не отказывается от нее.

276. Кто — учитель, и кто — лжеучитель? Учитель помогает обрести Религиозное Сознание и содействует с ним, — лжеучитель обращается к нерелигиозному сознанию и содействует с ним.

277. Не отвечать насилием на насилие — любовь к врагам — вершина Учения Иисуса. Ненасилие, любовь к врагам и неучастие в устройстве мира насилия со всеми его учреждениями и институтами в современном мире — вершина Учения Льва.

278. Пример Учителя — в показе выхода: «... выход для всех народов мира в одном: в том, чтобы признать то высшее религиозное сознание, до которого дожило человечество нашего времени, и следовать ему...»

279. Величие Льва-Учителя в том, что он имеющееся высшее знание в человечестве дает каждому сделать своим знанием. Тут — несение истины и полная передача ее.

280. Лев называет все своими словами — и в этом тоже новая эра христианства. Без аллегорий.

281. Лев-Учитель открывает, чтобы видели все, что вера имеет прямое отношение к каждому дню, часу, минуте жизни, т.е. к тому, как живет человек, общество, человечество... Лев — суд светом.

282. Дал Д.К. читать «О жизни». Спрашиваю: как чтение? Непробиваемый. И слово не входит. А когда не входит? Надо менять жизнь. Жизнь не пускает. Ему кажется, что он «не принимает Толстого — не близко», а он не принимает истину — не близко. Как залитый по горло кувшин ничего уже не примет в себя. Да дело и не в отличии его оценки Толстого от моей, а в том, каким соответствием этой оценке становится собственная жизнь. Не берешь круг спасения — тонешь. Не понимаешь, что духовная жизнь — та, в которой совершается труд приведения жизни своей в соответствие с Религиозным Чувством, тогда только исправляющаяся, преображающаяся. Толстой разрушает нерелигиозную жизнь. Толстого боятся.

283.  В отзывах на чтение Толстого вижу полную забитость грехом. «Забитость грехом» — угождение себе. Поэтому перелом нужен подобный толстовскому. Исповедь. Покаяние. И тогда исправление себя.

284. Жизнь художника, в том ее значении, как она обличена Толстым, не опровергает, а подтверждает Толстого, и потому каждому нужно сделать то же, что он с собой, как с художником сделал — обличил, очистил, исправил. Привел себя к «художеству высшему»: несению истины.

285. Время 1880-1910 гг. — последние тридцать лет жизни Толстого — второе отсечение язычества, Второй его формы: церковной веры.

286. В том-то и дело, что «против Толстого» означает не — против Толстого, а — против всей мудрости человечества

287. Если люди будут делать то, что велит Учитель Иисус, то увидят и в Льве — Учителя. Иначе увидеть, что есть Лев — нельзя. Как нельзя увидеть — что есть Иисус.

288.  Только связывание явлений религиозной мыслью проясняет взор и преподносит ему их ясно. Так Лев делает.

289. Значение Толстого тому открывается, кто следует Христу. Иначе не открывается. И Иисус не открывается тому, кто не следует ему. Что тогда есть у такого христианина и чей он, если не стал христовым? Есть у него «авторитет» — церковь. Чей он? Ничей.

290.  Верный признак, отличающий человека, для которого Учение Христа не является обязательным руководством в жизни, и не живущего жизнью истинной, это — отвержение им Учителя Льва (первый и самый точный признак того, исполняется ли им то, чему Христос учит его, или нет). Потому, что исполняющий никогда не отвергнет помощь в деле исполнения. А нет дела единственно важного: делать жизнь свою истинной, — не нужна и помощь.

291. Для меня по отношению людей к Льву разлит чается их отношение к Богу. Обнажение того, чем они на самом деле живут.

292. Как явления Христа — спасителя их, люди не заметили, так теперь Толстого — спасителя Христа, мир не замечает...

293.  По мне так: только отмечаемая мной в себе полная общность взгляда с Толстым, слияние моего мышления с мышлением Толстого, может мне, человеку XX века, подтвердить, что я не безумен. Других подтверждений нет.

294. Христос — «не совмещающий» (усилием Духа). Толстой — «вышедший из совмещения» (усилием Духа). «Воскрешение из мертвых» — живущих телом, совершается усилием Духа.

295.  Не понимается Христос, т.е. понимается по церковному, когда не «живут по Христу» (именно этим доказывается). И потому же не понимается Толстой.

296.  Непонимание Христа, т.е. понимание его по церковному — доказательство, что Учение Христа не исполняется. По той же причине принимается учение церкви и не принимается Учение Льва.

297. Учение Льва, теперь, в нашем XX веке, когда считается, что это не нужно, объясняет, как привести жизнь свою в соответствие с одним чувством: Любовью к Богу и к ближнему (то же, что Учение Иисуса объясняет в I веке, когда также считалось, что это не нужно).

298. У Толстого ход мысли всегда — уяснение того, о чем он говорит (всего ряда) и этому радуешься, потому что только уяснение и нужно. Кто же не радуется произведенному уяснению жизни и подаваемому объяснению? Тот, кому оно не нужно. Не нужно объяснение?!

299. Сделанное Толстым в 1880-1910 гг. (начиная с «Исповеди») в сравнении со сделанным до 1880 г. — более высокая точка. В сравнении со всей мыслью человеческой, уже существующей — самая высокая точка

300. Сказать Д.К. в связи с его словами, что «Толстой не один». В том смысле, что он под этим подразумевает, т.е. что в мире кроме него были и другие мудрецы, действительно, Толстой не один это сделал. Но он сделал свою работу в том смысле один, как сделал свою работу один — Христос.

301. То, о чем говорит Лев, не для того, чтобы назавтра это сбылось, а для того, чтобы сегодня уже начало проникать в сознание. Иначе: пророчество Льва не в том, что назавтра сбудется то, что он сказал, а в том, что сказанное им начинает свой путь в сознание сегодня. А овладев сознанием, свершит то, что сказано. Тогда, когда придет этому время.

302. Толстой: «Вера в чудесное — это вера в материальный мир. Для того, кто вполне понял, что Бог есть Дух, и он сам есть Дух, не может быть чудес в материальном мире и тем менее в духовном, потому что чудеса — это нарушение законов материального мира, а законов духовного мира мы не знаем». Не знаем их вне себя. В себе должны знать.

303.  Сначала кажется непонятным — как это словом выраженная истина не одолевает порога всякой без исключения души человеческой. В чем сила ее тогда, что она так бессильна? Потом наоборот, слишком понятно: по той же причине, что вода сливается с камня.

Истина тогда только есть для меня, когда вопрос «что есть истина?» существует для меня и разрешается мной так же, как Иисусом и Львом. Ходом жизни моей и человечества — вместе. Ростом разумного сознания моего и человечества — вместе. Тогда открытое до меня и открытое мной, устремляясь друг к другу, соединяется — в мое разумение жизни, во встречном движении.

304.  Недостающее звено в мировом христианстве, до Льва, не больше не меньше как то, без чего нет истинного христианства (потому-то его и нет) — связь (или связность), понимаемая как то, что религиозное сознание не возникает без религиозной жизни, а религиозная жизнь не возникает без религиозного сознания.

305. Вот чем велик Толстой! Он — то звено в религиозной мысли человечества, которое смыкает ее в неразрывный круг и делает единой религией желающего стать единым человечества. Можно ли сделать для человечества, как единого религиозного братства людей, больше, чем это?

306.  «Бог, если мы хотим этим понятием уяснить явление жизни, то в таком понимании Бога и жизни не может быть ничего основательного и твердого. Это одни праздные, ни к чему не приводящие рассуждения. Бога мы познаем только через сознание Ею проявления в нас. Все выводы из этого сознания и руководство жизни, основанное на нем, всегда вполне удовлетворяет человека и в познании сгмого Бога, и в руководстве своей жизни, основанной на этом сознании».

«Бог есть то неограниченное Все, чего человек сознает себя ограниченной частью. Истинно существует только Бог. Человек есть проявление Его в веществе, времени и пространстве. Чем больше проявление Бога в человеке (жизнь) соединяется в проявлениях (жизнями) других существ., тем больше он существует. Соединение этой своей жизни с жизнями других существ совершается любовью.

Бог не есть любовь, но чем больше любви, тем больше человек проявляет Бога, тем больше истинно существует». (Астапово 31 окт. 1 час 30 мин дня. Продиктовано дочери АЛ.Толстой).

307.  (Написать сыну Святославу.)

На днях я прочел статью о Толстом одного из кумиров нашей и западной интеллигенции (Бердяева) и теперь делюсь с тобой мыслями, которые она у меня вызвала. Люди, живущие дурной и злой — себялюбивой, а не любовной — жизнью, совершенно справедливо видят в распространении евангельской истины (так, как это делает Толстой: чтоб видно становилось людям, что в жизни их согласуется с нею, а что противоречит ей, бескомпромиссным рассечением их жизни, показывая им погубляющие их ошибки, «любовным обличением» помогая им вылезти из них, а не так, как делает это церковь, стирающая грани истинной и ложной жизни и «милостивым прощением грехов» обрекающая людей, ни в чем не находящих спасения от них, на повторение ошибок, погубляющих их, оставляющая их блуждать вокруг порога и не находить его), видят потрясение основ этой их привычной им жизни. Им нужен не столько выход из нее, сколько оправдание ее. Нужны вожди умственные, которые бы взялись объяснить, что все, что производит такая жизнь людей, и что сами они называют «цивилизацией» и «культурой», есть или «необходимое», или «прекрасное», без чего «нет жизни». Живя же безнравственно, себялюбиво, во вражде друг с другом, участвуя прямо или косвенно в насилиях и убийствах, совершаемых властью, люди и философствуют, и слушают литургии, и изучают все, что возможно, и пишут книги, и живописуют, и музицируют, и т.д. и т.д. — чего только не делают... А объяснив так то, что никак не может быть хорошим, потому что происхождением своим имеет нехорошую жизнь людей, объявили бы эту нехорошую жизнь искупленной «необходимой» и «прекрасной» деятельностью.

И люди, живущие ложной, безумной жизнью, выдвигают из своей среды таких же учителей — ложных, безумных, — делают их своими кумирами и слепо идут за ними. И, конечно, ложные безумные учителя человечества вместе с безумными учениками своими не могли не привести мир человеческий к той точке, в которой он оказался на сегодня, когда будто бы цивилизованный, будто бы культурный, со всеми будто бы «прекрасными» и «необходимыми», но произведенными в отрыве от духовного начала жизни вещами, он подвешен, как дичь на вертеле над огнем, который неизбежно спалит его, если исповедуемая людьми вера — вера в насилие (а не в любовь), и жизнь их, насильническая (а не любовная), не поймется ими как ложная вера и ложная жизнь, если они не «одумаются» и не обратятся к духовному началу, живущему в них — Любви, и не станут строить жизнь свою на этом единственном начале истинной жизни. (Тогда только, и никак не раньше, из истинной жизни выведет себя и цивилизация истинная и культура истинная.)

Нет другого пути жизни, кроме как истинного — спасительного. Нет другой жизни, кроме той, что «должна быть» — истинной. Другая, та жизнь, что «есть», которой человечество жило и продолжает жить — НЕжизнь. Спасение России и Мира в одном и том же — принятии Учения Любви. У России есть наконец то, чего у нее никогда не было — духовный учитель, пришедший в нее, как в самую горячую точку объятого насилием мира, чтобы спасти ее и его.

Но Учение истины о том, что в человеке живет духовное начало и назначение человека и человечества — строить жизнь свою и жизнь мира на этой единственной опоре истинной жизни — скрывается и оболгивается идеологами насилия, что есть первый и верный признак лжеучительства, имеющего цель увести людей с пути жизни. С разных сторон, часто с противоположных, (как Бердяев и Ульянов) они восстают и против Учителя, спасающего истинное значение христианского учения (мудреца, объясняющего людям, «что надо и не надо делать», чтобы жизнь их перестала наконец быть бесчеловечной, кровожадной), и против учения, восстанавливающего в истинном значении христианский идеал — любовь к духовному началу жизни.

Ответ на вопрос, кто эти люди и почему они так делают — прост. Те, кто сами для себя не ставят впереди всех дел усилие приведения жизни своей в соответствие с идеалом жизни, не могут не быть противниками Учителя, считающего дело это единственно важным, и Учения, помогающего в этом деле. Мотив нападения на истину всегда один и тот же, имеет основанием своим не высокое положение, которое подняло человека над тем, что он оспоривает или подвергает сомнению, как это думают те, у кого нападение это имеет успех (ни «философский ум», ни «ученость», ни «эрудиция», ни «известность», ни «власть» такого превосходства над истиной не дают), но, наоборот, показывают на не пускающее подняться до нее совершенно определенное низкое положение. И это низкое положенние человека есть его нелюбовное сознание, в каком бы сочетании оно не находилось с мнимыми достоинствами, обнаруживающее перед всем миром то, что уже никак нельзя скрыть — что духовное начало жизни не ставится этим человеком выше своей телесной жизни. Не ставя же духовное начало в себе выше своей телесной жизни, нельзя сдвинуться навстречу истине, к преображению сознания своего Любовью.

Живущие низкой, дурной, злой, себялюбивой жизнью всегда будут нападать на Истину, чтобы принизить ее значение, обернуть ее в своих толкованиях так, чтобы вывернуть ее наоборот, представляя людям, как «зло» то, что одно только избавляет от него. Главное, объединяющее их всех, самых разных, вместе — присущее им всем сознание, не связанное с духовным началом жизни. НЕдуховное. НЕлюбящее.

И вот это отпавшее от духовного начала сознание, уроненное человеком в НЕлюбовь — сознание нелюбящее — и оспоривает истину во всех проявлениях ее. Оно и знать не хочет, что истина, или что то же — опора жизни истинной — одна. И что только ее проявления — связь с ней движений-поступков человеческой жизни — бесчисленны и складываются в истинную жизнь человека. Сознание НЕлюбящее имеет корнем любовь человека к себе телесному, а не к себе духовному, и сознание это не может не бороться с тем, что подрывает эту его «любовь».

И что же делать людям, запутавшимся в нелюбви и затягивающим в нее других, как не призывать людей изгнать из жизни России высшее знание человека о себе и о мире — Учение Любви, как не стать ЛЖЕучителями — «идеологами насилия»? По ним во влиянии Учения, пришедшего в мир в самое нужное время и место, все беды людей. И потому нужно «преодолеть его». Тогда наступит, как они говорят, «духовное оздоровление России, ее возвращение от смерти к жизни, к возможности творчества, возможности исполнения своей миссии в мире»*. (Вот какие они зазывалы. Вот чем они «закрючивают», как сказал бы наш с тобой любимый художник Сезанн, умы и сердца людей.) Итак, верные своему лозунгу борьбы, они зовут бороться и тут — бороться с истиной (шифруя свой призыв как, «преодоление толстовства»). «Борьба», если только она не есть «борьба с собой», всегда ведется с истиной. И из обвинения Любви — любви к соединяющему людей духовному началу жизни (т.е. выбора Любви как воздвигающей «жизнь истинную» силы жизни) — из этого краеугольного камня в их здании лжи возводят все здание ее -ловушку, чтоб завести туда сознание человека, нуждающегося для того, чтобы стать участником жизни истинной, не в клети, а в свободе, которая для него одна: преображение в сознание любящее. Очень просто, казалось бы, понять, что тот мир, какой мы знаем (с Россией в нем, а отделять ее от мира и глупо и смешно), потому тот, а не другой мир, с такой, а не другой жизнью людей, что отличающиеся по виду в разных частях его различные устройства жизни — «общества», «государства» — сутью своей имеют общую пронизывающую их всех черту — насилие (им выстроены). И что возможно было сделаться насилию торжествующим принципом всех без исключения устройств общественных по той причине, что вводится оно в них оторванным от духовного начала и потому не ставшим любящим сознанием (насильническим). Мир, объединенный общим, торжествующим в мире насильническим мировоззрением людей, разобщен и находится в непрекращающейся ни на минуту борьбе «всех со всеми», потому что сознание людей очень медленно и неохотно поворачивается к той истине, на которую с тех пор, как мир стоит, обращают внимание людей их религиозные учителя — духовному началу жизни. Медленно и неохотно потому, что влияние на людей христианской заповеди любви, указывающей им на истинный путь их жизни, из-за извращения церковью Учения Христа иссякло, тогда как влияние восстановленной в истинном своем значении заповеди любви только началось. С великого духовного труда Толстого.

Легко видеть и все мы видим, если заглянем в свое сознание, что то, что допускается каждым из нас в сознании, допускается нами и в нашей жизни. Если

___________________________

* Бердяев «Духи Русской революции».

мы думаем, что без насилия благо не может быть ни достигнуто, ни сбережено, то насилие и устанавливается неограниченной властью над человечеством и делается «законом» его жизни. Так есть. Поэтому-то, пусть медленное, пусть очень постепенное, но только исправление людьми сознания своего, преображение его в духовное, любящее, разумное — религиозное, может изменить устройство жизни. Из рабского — в свободное. Для изменения же сознания есть только один путь. Если мы, люди, одурены себялюбивой — нечистой жизнью, — опиваемся алкоголем, пожираем убоину (называемую «мясом»), опьяняемся блудом, радуемся отдаче за деньги труда своего, называемого нами «творчеством», суетимся за престиж и славу в «науках», «искусствах», «спорте» и прочем, отпускаем «государству-разбойнику» грехи его, не видя греха служить ему и платя ему дань (чтобы оно могло убивать, когда ему нужно, кого оно хочет и нас в том числе), т.е., участвуя в насилиях и убийствах прямо и косвенно, вылавливаем его «награды», пользуемся от него «льготами», проталкиваемся вверх, кланяемся ниц и т.д. и т.д. — если мы так нечисты, кого же мы изберем в свои вожди и кумиры? Да таких же одуренных себялюбивой, корыстной, нечистой жизнью, оправдывающих себя и нас — ЛЖЕучителей.

«Нечистая сила», сбивающая человека и человечество с Пути Жизни, не что-то «мистическое», «фантастическое» или «аллегорическое», а реальная сила, накапливаемая в мире нечистой жизнью человека. Человек с сознанием, затемненным нечистой жизнью своей, считая ту грязную сутолку, которой он живет — жизнью, другой жизни не зная и не желая знать, не может не противостоять той жизни, которой он не знает — чистой, и тому сознанию, которое она дает — ясному. Не может не противостоять собой — воплощенным в лицах очертенением (нечистотой) — началу чистой жизни — Истине. И не может не иметь вожаков очер-тенения. Нечистая жизнь отдельных людей, с затемненным сознанием от огромного множества их, разливается в необозримую нечистую силу мира — в НЕжизнь, со стоящими во главе ее «умственными вождями» (и ее «певцами», ее «поэтами» и «художниками»). Как их назвать? Не заблуждаемых, а заблуждающих!, не сбиваемых, а сбивающих!, не ослепленных, а ослепляющих!, погубляющихдуши. Это-то противостоящее жизни чистой (истинной, духовной, любящей, разумной, религиозной), противостоящее жизни очертенение — НЕжизнь, и мешает влиянию на людей Учения, имеющегося у человечества, о том, что жизнь истинная человека есть жизнь сознательно воздвигаемая им на опоре духовного начала — «осознания Духовного Начала» — как называет это Учитель; сознательно строящаяся им на Божьем Чувстве — Любви. Мешает тем, что затемняет сознание. Если бы Учение, которое в наше время только приступило к своей предстоящей ему в веках долгой работе — изменению (исправлению) сознания человека, имело бы уже влияние на людей России (как говорят враги его), мы видели бы уже теперь, как народ ее, среди которого Учение Любви воскрешено и подано ему как средство, в котором он более всего нуждается, пошел за ним, и как Россия оценила бы и отдала должное Духовному Учителю своему и мира, пришедшему к ней и к нему их спасением, и из главного очага насилия в мире сделалась примером оборения насилия. Любовью. Но этого не было еще и нет. О «влиянии» Учения Толстого на Россию никак не скажешь, — наоборот. Но то, что оно неминуемо и что впереди обращение к нему и человечества — сказать можно. Человечеству, если оно хочет жить, не миновать пути духовной, любящей, разумной, религиозной жизни.

Должно быть ясно, что люди, которые руководятся не духовным, любящим, разумным, религиозным (это одно!) началом, а обезумливающей их любовью к своей отдельной личности — как называет это Толстой, т.е. НЕдуховным, нерелигиозным сознанием — не преображенным связью с духовным началом, живущим в них — Любовью, всегда будут оспоривать и оспоривают истину одну (и — путь один), говоря, что истин много (и путей много), всегда будут действовать против истины и против пути жизни, направляя на эту деятельность свой оторванный от Любви к Богу и людям ум. Ответ на вопрос, почему «образованная толпа» и «властители умов» с таким упорством совершают сизифов труд оспоривания истины — в этом. Потому, чтоб сбросить с себя проклятье этого мнимого труда, надо разорвать порочный круг «любви к себе телесному» и сомкнутого с ней «угождающего телу» сознания.

Человеку нельзя миновать исправления сознания своего из придатка телесной жизни и оправдателя ее — в инструмент обережения духовной жизни. И этот труд над сознанием своим он один только вправе считать своей духовной, любящей, разумной, религиозной жизнью. Только прочно связавшись «нравственным трудом» с духовным началом жизни, и можно прийти не к оспориванию истины, а — к несению ее.

Нет этой связи, и сознание, портясь нечистой жизнью и пыжась оправдать ее, раздуется в ядовитый пузырь (как случилось это с Бердяевым, с Ульяновым) и будет годно лишь на то, чтобы выполнять ту одинаковую для всякого сознания, оторвавшегося от духовного начала, жуткую роль — сделается орудием обмана людей, призывая их к борьбе друг с другом, и, скрыто или открыто борясь с духовным, любовным, разумным, религиозным общением людей, будет вносить в мир огонь лжи и насилия.

Противодвижение истинному (истине) возникает само собой, когда опыт связи сознания своего с духовным началом в себе, который весь в выборе: жить ли телом и для тела, или—духом и —для духа, и выбор: духа и жизни духом! (как усилие, как поведение, как путь), подменятся жизнью, принимаемой за духовную: заражением — впитыванием в себя самых разных чужих чувств и выдвижением в ответ (в их ряд) своих таких же, т.е. «чувствованием» и «умствованием» — жизнью, называемой «духовной» только потому, что ее нельзя потрогать руками, но НЕдуховной, потому что вызвана не духовным усилием привязывания всех сторон жизни к духовному началу, а в обход ему. Потаканием игре чувств и игре ума.

Оспоривание истины доказывает мнимо духовную жизнь («чувствованием» и «умствованием»). Показывает, что сознание может быть источником заблуждения своего и других и преграждать путь истины от души к душе (обращаясь в пробку, в затор), если не становится соединением двух полюсов человеческой жизни: Духовного Начала в ней — и движений-поступков (как проявление его), пока оно не становится «разумным сознанием», — как зовет его Толстой, определяющим поведение человека.

Человек, направляемый «чувствами» и «мыслями», не связанными сознанием с духовным началом, не видит чему он должен дать проийти через себя — истине, не любит того, что он должен передавать через себя — Любви.

Нет света сознания, связавшего духовное начало и человека в одно, нет — духовного, любящего, разумного, религиозного сознания, в которое должен ввести себя человек трудом связывания жизни своей с духовным началом в себе, чтоб видеть все в ней, чтоб знать в чем она, и он не может «нести свет» и вершить «суд светом». Он судит тьмой и несет тьму. Неправда произносится им также, как правда. И тогда это уже не несчастье только его одного — заблудшего, ослепшего, а принесение несчастия другим — заблуждение их и ослепление — погубление других лжеучительством. Лжеучитель не связывает все, что он делает и что он говорит, с духовным началом — так его видно. И, не идя сам по пути этого труда, он не может и наводить на него других. Учитель все, что он делает и что говорит, связывает с духовным началом — так его видно. И совершением труда этого он наводит на него других. Лжеучитель определяет жизнь, как противоречия, а не как — Путь, и не как — жизнь истинную. Для него нет истины одной, которая в том, что в душе каждого человека живет духовное начало, и нет жизни истинной, одной, которая есть связь — соединение движений-поступков жизни с духовным началом, живущим в человеке (жизнь его разумного сознания...) И потому лжеучитель всегда отвращает людей от Учения истины и от Пути жизни истинной.

***

Учение Христа и Толстого (одно и то же), открывающее людям ИСТИНУ (одну и ту же) и наводящее их на Путь (один и тот же), не может иметь и не имеет противоречий по двум причинам. 1-я причина — та, что Учение есть свод мудрости всех прошедших веков, дело которой всегда было и будет в том, чтобы дать человеку знать, что кроме той жизни, которая «есть» у него и которой он живет как «своей» — жизни телесной (со всеми вызываемыми ею чувствами, мыслями, поступками — НЕдуховными), ему дана еще и другая жизнь, которой он «должен» жить — духовная. Мудрость говорит о ней потому, что знает ее. Что сама возможна только из нее. Рождается в ней. Одна жизнь (и в этом сходятся мнения всех людей)

— противоречие, — потому что находится в противоречии с духовным началом в человеке и должной вырастать из него его духовной жизнью — борется с тем, что можно притеснять, преследовать, но нельзя победить, и уже по одному этому бессмысленна.

Другая жизнь (об этом говорит только мудрость) -не противоречие потому, что она — победа сознания над старавшейся закрепостить его телесной жизнью, и выход жизни человеческой к свободе (тем, что все более связываясь с духовным началом, а не противостоя ему, преображалась вместе с сознанием и получила «смысл»). 2-я причина та, что Учение это есть Учение идеала, которое только потому и может быть так названо, что не имеет противоречий. Если коротко сказать, в чем состоит совершенная Толстым работа, то можно сказать, что он, имея опорой своей истинных Учителей жизни, взяв всех их себе в помощники, вырабатывал и — выработал!

— единое мировоззрение человечества, соответствующее «возрасту, в котором оно находится» (его слова) — храм «духа и истины» (о котором Христос говорил), части которого не одно тысячелетие постепенно возводились в разных частях несвязанного, неизвестного себе еще человечества, с тем, чтобы когда оно станет все, наконец, известным себе и нуждаться в единении (время это — наше время), объединиться венчающим их куполом, под которым опять постепенно, опять в тысячелетиях, упраздняя ту «церковь», которая «есть» — разъединяющую людей, соберется та «церковь», которая «должна быть» — духовное, любящее, разумное религиозное человечество.

И поэтому преступление сокрытия и оболгания Учения об истинной жизни и использование лжеучителями разрушающей силы слова идет сразу в двух направлениях — против самого высокого, что дало человечество в прошлом в области религиозной мысли, и против самой высокой формы жизни человечества, какую оно неминуемо явит в будущем. (Ложные учителя, уверенные в оторванности от кладезей мудрости тех, из кого они умножают своих единомышленников, не боятся быть уличенными ими в том, что борьба с Толстым, которую будто бы они ведут только против Толстого, есть борьба со всей накопленной человечеством мудростью и открываемой ею истиной.) Не стой за выработанным в единое религиозное мировоззрение человечества (этим только — новое, и этим только — великое!) работа людей, совершавшийся в них «рост религиозного сознания» (слова Толстого), а то, что рост этот есть, человечество всегда узнает, узнавая религиозных Учителей своих, и не будь оно — Учение идеала, имеющее опорой весь духовный, любящий, разумный, религиозный опыт человечества, не будь всего этого, оно и не значило бы ничего ни для нашего времени, ни для будущего.

Поэтому, говоря о пришедшем с Толстым в XX век человечества религиозно-нравственном Учении — сведении в один сноп духовного света всех лучей его и высвечивании им всех сторон современной нам жизни — верно говорить не как о «толстовском» (как это делают люди, не вникающие в грандиозность этого явления и сознательно или бессознательно говорящие неправду), а как о выражении в одном человеке с наивысшей полнотой нового религиозного сознания — общечеловеческого, к которому человечество шло и, наконец, пришло, и которое тем, что так полно и ясно совершилось в одном человеке (что бывало и раньше в человечестве, отчего ступени его духовного роста и обозначены именами его духовных учителей), указывает всем без исключения людям дорогу на ту же вершину сознания, расчищая к ней подступ, делая подъем на нее возможным, путь — свободным. Учение идеала не утопия, как говорят лжеучителя и их единомышленники, а то присутствие в жизни самого важного, без чего ее нет: обозначение пути ее движения — непрерывно идущее совершенствование сознания (и из него только возможное совершенствование жизни). Утопия обратное — думать, что улучшение жизни возможно без улучшения сознания, или, что жизнь человеческая та, какая она есть, неизменна потому, что неизменно сознание, или, видя, на какой подвиг способно сознание отдельного человека, думать, что подвиг этот не под силу всему человечеству.

***

Мой дорогой, мой хороший! Может быть ты будешь одним из тех немногих в наше время, кому открывается настоящее значение жизни и дела Толстого: поднятие им на новую ступень своего сознания, которое тем самым подвигает к этой ступени сознание человечества, которое тем самым, оказывается, открывает новую эру в жизни человечества, которое, пусть не скоро и не сразу, но неизбежно перейдет от него к другим и, совершившись в них, так же как совершилось в нем, станет в конце концов, преображенным сознанием человечества. (Ведь Учение Идеала есть Путь. Один идущий по нему прокладывает дорогу всем.) Может быть, ты подумаешь о Толстом так же, как поэт Блок: «Мы сами не понимаем, что несмотря на страшные уклонения наши от истинного пути, мы еще минуем самые страшные пропасти, что этим счастьем, которое твердит нам всегда: еще не поздно, — мы обязаны может быть недремлющему оку Толстого», — согласишься с ним: «Надо торопиться понимать Толстого с юности, пока наследственная болезнь призрачных дел и праздной иронии не успела ослабить духовных и телесных сил», — и воскликнешь в конце концов, как он воскликнул: «Толстой идет — ведь это солнце идет». И, может быть, ты, прочтя «В чем моя вера», скажешь об этой книге то же, что и Ван-Гог: «...могу лишь уважать такую человеческую душу, которая настолько сильна, что может так изменяться», и что «...после ее прочтения перестает привлекать к себе циничность, скептицизм и насмешка, и хочется более музыкальной жизни».

Не смущайся тем, что ты долго или может быть никогда не услышишь такую оценку Толстого, какую ему даю я. Слишком многие люди трудятся, чтобы дело, которым он жил, было исключено из жизни человечества, не считалось важным, нужным, единственным делом людей. И если бы не шли за ними обманутые люди, мир, может быть, иначе взглянул на своего спасителя (не так как на Учителя жизни Иисуса смотрели когда-то в Иудее, не так, как на Учителя Льва смотрят теперь в России). Может быть, и внял ему, а вняв, стал бы уяснять его великое Учение, а уясняя, начал бы и новый путь своей жизни, не тот БЕЗбожный, а значит и БЕСчеловечный, какой мы знаем, а другой, соответственный вырастающему в нем его новому сознанию.

И все же, важно не то, сколько людей в одном отрезке времени (одновременно) идут за истиной, а то, чтобы (не говорю — борясь с ней, нападая на нее) хоть и нечаянно, не проглядеть ее самому в себе и мире.

Принимает ли жизнь человека форму или остается БЕСформенной — НЕжизнью (как я ее называю), зависит от того, в какое положение ставит себя он по отношению к истине (той, что известна ему, потому что с тех пор, как живет человек, и она живет в нем). Борется ли с ней, отвергает, нападает—не живет ею и потому не несет ее, или принимает ее — живет ею, и тогда несет ее. Форма Жизни истинной есть несение истины, остальное НЕ-жизнь. И поэтому важно не столько «вместе со всеми», коллективно, осознать «назначение своей жизни» и соответственно этому осознанию строить ее, а важно, пусть даже в положении одиночества и непонимания, не пропустить возможность осознания и строительства ее.

Поздравляю тебя с днем твоего рождения — «физического», так сказать, от отца и матери, и желаю тебе никогда не сомневаться, а, наоборот, все более уверяться в том, что у всех людей есть один Отец — духовный.

Я придаю большое значение тому, какое место займет в твоей жизни и в том, что ты будешь делать в ней, как музыкант и живописец, общение с мыслителем (которого считаю величайшим) и с помощником людей в их духовной жизни (которого считаю вернейшим). Желаю тебе в этом успеха.

А.Е. Бескровных
ОБ АВТОРЕ

Владимир Алексеевич Мороз родился в Москве в 1929 году. Начал рисовать, как все, в раннем детстве. В семь лет, отец, желавший чтобы сын его стал художником, определил его в районную изостудию. В пятнадцать лет Володя уже сам зарабатывал (горькой «модой» того времени среди вдов и осиротевших детей стало увеличение и ретуширование фотографий, как правило, с «удостоверений личности» — паспортов, военных или профсоюзных билетов). Заказчики были требовательны: убитый должен быть живым — чуб, сверкающие глаза, галстук под белым воротничком и хорошо сшитые борта пиджака (орден, медаль просили редко — с крошечных, истертых, выцветших снимков смотрели лица не героев, а угнанного на смерть простого рабочего и крестьянского люда). Заказов было не счесть. Родной дядя, брат матери, воевавший, но уцелевший, научил его этому ремеслу. Володя работал с усердием художника (может быть, в этом сказался прадедушкин дар — тот был деревенский ремесленник-игрушечник).

Убегая со школьных уроков, чтобы успеть за день обойти все букинистические магазины, Володя из страстной любви к живописи и жажды к знанию искусства, начал собирать репродукции произведений великих художников. Московские книжные лавки послевоенных лет (их было множество) ломились от трофейных книг, альбомов, монографий, а в антикварных магазинах можно было встретить привезенные возвращающимися с войны солдатами, офицерами, генералами, подлинники великих мастеров от Кранаха до Ренуара. Появились коллекционеры самых разных направлений... В московских коммуналках оседали художественные ценности, принадлежащие прежде музеям и частным коллекциям Германии (живопись, графика, нумизматика и прочее). Возник и узкий круг коллекционеров — не стяжателей — ценителей мирового искусства, собирателей произведений великих художников в великолепных по тем временам полиграфических изданиях («L'illustration», «Studio», «Kunst» и наиболее полных монографиях издания Зеймана). Их было пять-шесть солидных мужей: М.В. Куприянов — один из Кукрыниксов, С.Н. Иванов -редактор Госполитиздата, М.В. Алпатов — известный искусствовед, «отстаиватель великого во время торжества низменного», и среди них юноша (все они были друзья и называли себя «королями репродукций»), который в то время, как его однокашники жевали основы соцреализма, улучив момент, когда отвернется учитель-псевдоакадемист (подобный некоторым сегодня, исповедующим верность академизму, а в собственных произведениях являющих смесь плохого плаката и китча), выпрыгивал в окно первого этажа школы, пускаясь в сои ежедневные, увлекательные обходы книжных лавок, в которых неожиданные находки подстерегали его, как путешественника-первооткрывателя, на каждом шагу.

Однажды Володя столкнулся у прилавка в Книжной лавке писателей на Кузнецком мосту (за которым стоял известный всей тогдашней Москве товаровед и продавец репродукций Державин) с молодым капитаном, в руках которого был портфель, туго набитый гравюрами и рисунками старых мастеров с печатями музеев немецких городов: Кенигсберга, Бремена и др. При виде рисунка Дюрера, подцвеченного акварелью, у юного коллекционера перехватило дыхание, но он в то время еще не собирал подлинники, и адресовал капитана к московскому коллекционеру Миронову, в тот же час купившему все содержимое портфеля. Бывало невероятное... Художники И.Н. Попов и Т.Б. Александрова, известные среди коллекционеров под прозвищем «землеройки», купили великолепного Маньяско (итальянца XVII века). М.В. Куприянов положил себе в сумку, купленный за 60 рублей в Столешниковом переулке, пейзаж с этикеткой «ин.шк.» (иностранная школа), хотя в углу стояла подпись Renoir (Ренуар). Одним из коллекционеров, может быть самым удачливым, была приобретена за гроши папка с акварелями (темперами) В.Кандинского — около ста листов истинных шедевров! (за гроши, потому что приемщиком Шулимом по невежеству они были приняты за репродукции, хотя на обратной стороне листов стояли печати лейпцигского музея «Кунст-гевербен»). Судя по их сохранности, они никогда не выставлялись, прозябая в запасниках музея (как известно, гитлеровское и сталинское время одинаково не принимало абстракционизм). Подобные случаи можно перечислять бесконечно...

В шестидесятые-семидесятые годы Владимир Мороз — художник, знаток искусства, собиратель по наитию, опыту, знанию — по любви, а не по специальному искусствоведческому образованию — обладатель одной из уникальных коллекций от иконописи до русского авангарда 20-х годов.

В пятидесятые-шестидесятые годы, когда складывалась коллекция, он друг и помощник в творчестве (покупатель) картин P.P. Фалька, «выведшего свою живопись как последователь Сезанна в искусство выражения сугубо своего, глубоко индивидуального чувствования и понимания». (Фальк называл Мороза «лучшим глазом Москвы»). Близким товарищем, с которым Володя встречался почти ежедневно, был Олег Прокофьев (сын Сергея Сергеевича). Это были или домашние разговоры, или посещение музеев, или вслушивание в музыку в пустом зале на репетициях, в котором были: оркестр, дирижер, композитор и они вдвоем, или втроем с Фальком, — или прогулки с философствованиями... Одна из таких прогулок пришлась на случай смерти в один и тот же день 5 марта 1953 года «гения» и «злодея». Они шли по пустому овалу площадей: от Большого театра, вдоль «Совета министров» мимо тогдашнего американского посольства, к ломоносовскому университету с упором в Манежи поворотом налево, мимо «Александровского сада», Исторического музея, «Метрополя, Малого театра, Большого, и далее по тому же маршруту вдоль несчетного количества венков... Олег вдруг сказал, вопросительно и как бы ожидая подтверждения: «Отец будет признан классиком... Я уверен...» И тут же услышал подтверждение: «Конечно!». Олег — человек утонченного восприятия и думания, живописец и, не в пример некоторым, кое-что ведающий в живописи других. (О смерти С.С. Прокофьева, «композитора не меньше Моцарта», газеты не упомянули, так же, как, впрочем, в свое время не упомянули и о смерти Моцарта). Среди тех, с кем дружит и кому помогает Мороз в эти годы — Л.Ф. Жегин — «неоцененный живописец и теоретик», А.В. Фонвизин — «истинный свободный художник, независимый от так называемых направлений в искусстве», ближайший друг Ларионова, Татлина, перед которыми Фонвизин преклонялся. Артур Владимирович, безгранично доверявший Володе Морозу, привел его в закрытую для всех, кроме самых близких, мастерскую В.Е. Татлина — «чудочеловека, скромнейшего и величайшего из современников». Из рук голодающего, почти умирающего Татлина, молодой собиратель получил одну из первых в своей коллекции ранних картин Ларионова, которую хозяин, как бы совершая таинство, достал с антресолей (скрытого от глаз тайника). Позже В.А. Мороз подарил эту картину, изображавшую цветущий молдавский сад, начавшему собирать авангард Г.Д. Костаки. Картины самого Татлина стали попадать в коллекции после его смерти (в конце жизни он не показывал их даже близким людям — боялся).

Это были годы, в которые за любовь и хранение картин Ларионова, Татлина, Кандинского, Малевича и других несоцреалистов можно было стать «антисоветчиком» (новое название «врага народа») со всеми вытекающими из этого последствиями. Искусствоведы-музейщики тех лет, по мнению Владимира Алексеевича, делались волей-неволей могильщиками нового искусства, подобно тому, как толстоведы, скрывающие от людей новое понимание христианского учения, сделались могильщиками религиозной мысли Толстого.

Постепенно волна интереса к иконописи, спасаемой в провинции «вечными студентами», к русскому авангарду, спасаемому истинными знатоками искусства, а точнее осведомленность о стоимости того и другого, докатилась до советских властей. Коллекционирование стало опасным делом. В это время намеренно создавалась атмосфера нетерпимости к частному коллекционированию, целью которой было ограбить — отобрать то, что недавно самим государством предавалось анафеме и уничтожалось. В числе других, коллекция Мороза сделалась для них лакомым кусочком.

В июне 1974 года Владимир Мороз был схвачен в г. Львове, куда он приехал по приглашению коллекционера священника Кривошея для покупки части его коллекции. После обыска в московской квартире и переделкинском доме, Мороз самолетом, а потом в «Волге», поданной под крыло «АНа», и ехавшей от аэродрома к месту назначения по встречной полосе движения (преступник был очень «опасен»), под конвоем четырех молодцов был доставлен в Лефортовскую тюрьму КГБ.

Его арест совпал с усиливающимися преследованиями диссидентов (прошли процессы Даниэля и Синявского, только что был выслан Солженицын, посажены Якир, Гинзбург, Любарский, место которого в камере лефортовской тюрьмы занял Мороз).

В диссидентской деятельности художник не участвовал, но чувствами, мыслями, поведением не мог не выражать отвращения к системе, нежизненность которой была ясна еще Володе-мальчику. Понимание ложности переживаемой всеми жизни, пришедшее через понимание мирового искусства, и — сравнение его с той пачкатней, которая лепилась советским официзмом, привело Владимира Алексеевича к отстранению от советской действительности и неприятию всего того, что она порождала. Его жизнь шла вне ее.

Владимир Мороз был дружен и близок духом с выдающимися своими современниками: А.Б. Юмашевым — замечательным художником, героем-летчиком, генералом, А.Г. Габричевским — серьезнейшим из аналитиков искусства, Святославом Рихтером — музыкантом эпохи, КС. Мельниковым — великим опальным архитектором, которого он особенно любил и ценил, и о котором еще в 1966 г. писал: «Искусство, называемое именем Мельникова, есть памятник самой большой архитектуры, которой был создан русским на русской земле». Общение с этими людьми, вместе с рисованием и коллекционированием, наполняло глубоким содержанием жизнь 45-летнего художника. Соперниками по коллекционированию, но и самыми приятными собеседниками и советчиками были Эзрах, Чудновский, Блох, Смолянников, Шустер, Санович, Манухин, Костаки. Но особенно близким, дорогим, любимым его другом был коллекционер Игорь Васильевич Качурин, человек больших знаний, которого Мороз считает великим человеком, чья деятельность, как это иной раз бывает, остается недостаточно оцененной и мало кому известной. Это был истинный знаток книги, незаменимый участник в составлении лучших коллекций, включая коллекцию Костаки. Особым же качеством Игоря Васильевича была его необыкновенная доброта и широта. Он мог вынуть из папки или снять со стены картину, понравившуюся товарищу (любимое его слово), и подарить ее со словами: «не возьмете — обижусь навсегда». Настоящий товарищ, он не раз выручал Владимира Алексеевича от уличной слежки КГБ, так называемой «наружки» (хвоста), мог так же в любой миг, придумав маршрут, сорваться с насиженной, ухоженной московской квартиры и унестись с Володей за 300-500 километров от Москвы по матушке-Руси: в Ростов-Великий, Сратицу, Тверь или к крестьянской художнице в деревню Селиши. Коллекционеры Москвы и Санкт-Петербурга многим обязаны И.В. Ка-чурину. На допросах в КГБ следователи особенно добивались от Мороза обвинительных свидетельств о Качурине. Не получили.

В духоте советского режима отдушиной для Владимира Алексеевича было искусство живописи, которому он отдавал свою жизнь (он был также одним из первых собирателей картин ценимых им художников-сверстников: Д. Краснопевцева, И. Кабакова, О. Рабина, А. Потешкина). В 1984 году его открытием стала Любовь Михайловна Майкова («Тетя Люба») -девяностолетняя художница-крестьянка, чье искусство В.А. Мороз предпочитает называть не «самодеятельным» или «наивным» как это принято у искусствоведов, а «независимым» или «самостоятельным», соответствующим понятию Толстого о художнике, как художнике будущего: «Художник будущего будет жить обычной жизнью людей, зарабатывая свое существование каким-либо трудом... Искусство будущего будет производиться всеми людьми из народа, которые будут заниматься им тогда, когда они будут чувствовать потребность в такой деятельности».

В.А. Мороза радовало всякое диссидентство, живущее в других. И хотя не все, что они делали, художник любил, он радовался разрушению основ, на которых зижделся так называемый социалистический строй: «Родившись в самом пике его, я, тем не менее, сколько помню себя, носил в себе предчувствие, или лучше сказать несомненное чувство, что конец рабской системы настанет, что не надо его торопить и специально печься об этом. Правда, не знал, как никто не мог знать, что придется увидеть крушение его при жизни своей и испытать от этого ни с чем не сравнимую радость». Не участие внешнее, но участие внутреннее откладывалось сознанием в ежедневные записи Владимира Алексеевича — «Дневник», который писался не для читателя (современника), а для себя и — на потом. За любовь ко всему настоящему, за смелость быть свободным художником среди несвободы, В.А. Мороз получил антисоветскую статью. В приговоре сказано: «В период с 1954 г. по 1974 г. Мороз А А. занимался преступной деятельностью, распространяя произведения, содержащие заведомо ложные измышления, порочащие общественный и государственный строй...». Это за свое, всегда независимое отношение к окружающей среде, за сознание себя свободным человеком в несвободном обществе, за картины, которые им писались, за художников, которых Он поддерживал, за дом, который строил, чтобы открыть в нем свободный музей свободных живописцев, за солженицинский «ГУЛАГ»и все, что входило тогда в полное собрание сочинений писателя, которое открыто стояло на книжной полке переделкинского дома и давалось на чтение всем, кто об этом просил, за другие запрещенные книга, составившие более половины томов дела Мороза (N 90), состряпанного КГБ.

Случай с В.А. Морозом был первым, когда по предъявлению статьи 70 (антисоветской), замененной снисходительным следствием» за принудительный самооговор на смягченный ее же вариант — статью 190¹), были приплюсованы статьи, позволяющие осуществить полную конфискацию имущества и полную дескридитацию человека (образ жизни Мороза был квалифицирован как буржуазный, что и должен был подтверждать собранный КГБ букет статей).

Пока Мороз молчал, было допрошено более 200 свидетелей по его телефонной книжке. На допросах, длившихся по многу часов, Владимир Алексеевич понял, что от него добиваются признания, дающего право отнять у него все. Тогда же пришло решение: «Отдать им все». Он называл фамилии тех, кому КГБ не мог повредить: или людей умерших, или уехавших за пределы существовавшего тогда СССР (от него хотели имен «сообщников»: «что же у Вас все мертвые и уехавшие?»). Из проходивших по делу Мороза никто не был арестован. Если кто из допрашиваемых испытывал на себе давление следователей, то потому, что в сыске по телефонной книжке и на личных допросах был использован скурпулезный список приобретений, затрат, долгов, который велся Морозом из-за повышенного чувства ответственности перед другими, обязанности своей не забыть что-то и не ущемить кого-то. Зато ретивые свидетели, никогда не видевшие Владимира Алексеевича, или очень мало знавшие его, с удовольствием лжесвидетельствовали. Суд был закрытым, и только при чтении приговора в зал были допущены родственники, друзья, и задним числом позорный процесс был назван открытым.

Мир художника в день ареста в один миг из яркого, живого, стал грязно-серым: стены, одежда, человеческие лица на несколько лет потеряли краски. Для художника зрительный голод страшнее лишений физических. Стараться выжить в условиях советских исправительных лагерей — занятие бессмысленное — жизнь в них мало что стоит, жить надо было неумирающим. Прежде он понимал бы под этим искусство. Оказалось, что для него это стала Мысль, под которой он понимал мысль религиозную, вечную. Гиппократовское: «Жизнь коротка — искусство вечно», переосмыслилось им в «жизнь коротка — мысль вечна».

Доарестный дневник, продолженный в лефортовском следственном изоляторе — свидетельство способности человека жить духом. В нем нет, или почти нет описания событий, которые в красках и лицах присутствуют в лагерной литературе. «Дневник» — это стенография мысли, спасающей человека, выражающей присутствие духа в нем. Поддержкой и опорой арестанта стал заново открытый им религиозный мыслитель Толстой, тоже «арестованный» и, вместе с другими книгами Мороза, брошенный в ту же тюрьму (конфискованные книги грудой были свалены в одну из лефортовских камер, пополнив знаменитую библиотеку, состоящую из множества отнятых у жертв КГБ книг за все годы советской власти).

«Толстой в моей арестантской жизни» — выдержки из дневника, прошедшего с Владимиром Алексеевичем Лефортово, пересыльные тюрьмы, лагерь, тюремные больницы, «химию» в городе Алексине, вторую посадку, по инициативе алексинской комендатуры, из которой Мороза помогло вызволить кроме усилий юристов еще и письмо, подписанное видными деятелями культуры.

«Толстой в моей арестантской жизни» — опыт осознания мысли, возглашенной Христом, очищенной Толстым от ложных богословских наслоений (как счищаются с древней иконы знающим свое дело мастером поздние записи, обезображивающие первоначальный образ).

В лагере ГУЛАГа ША-22 УЮ 400/6 Владимир Алексеевич дал себе слово: «Если будет на то Божья воля — останусь живым и вернусь, — запустить во всеобщее внимание людей Толстого, как религиозного учителя».

Обещание, данное себе, он выполняет, являясь зачинателем и составителем «Толстовского листка».

Подготовил к обнародованию:
Ваш брат-человек Марсель из Казани,
мыслитель, искатель Истины и Смысла Жизни.
«Сверхновый Мировой Порядок, или Истина Освободит Вас»
www.MarsExX.ru/
marsexxхnarod.ru

P.S. Впрочем, я полагаю, что «"си$тему" рабов» надо демонтировать: /demontazh.html