Томас КАРЛЕЙЛЬ

ЭТИКА ЖИЗНИ
Трудиться и не унывать!

I. ТРУДИТЬСЯ

II. НЕ УНЫВАТЬ

III. ЛЮДИ И ГЕРОИ

IV. ЛОЖНЫЕ ПУТИ И ЦЕЛИ

V. МОЛЧАНИЕ

ПРИЛОЖЕНИЕ

Валентин Яковенко НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТОМАСЕ КАРЛЕЙЛЕ

ИЗ КНИГИ ДЖ. САЙМОНСА "ТОМАС КАРЛЕЙЛЬ. ЖИЗНЬ И ИДЕИ ПРОРОКА"

ПРИМЕЧАНИЯ

ГЕРОИ, ПОЧИТАНИЕ ГЕРОЕВ И ГЕРОИЧЕСКОЕ В ИСТОРИИ

ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ

ЭТИКА ЖИЗНИ Трудиться и не унывать!

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

ЭТИКА ЖИЗНИ
Трудиться и не унывать!

I. ТРУДИТЬСЯ

1.  Надо жить, а не прозябать. Да, подумай о том, что надо жить! Жизнь твоя, хотя бы ты был самый жалкий из смертных, — не праздная греза, а действительность, полная высокого смысла! Твоя жизнь — твое достояние; это все, с чем ты можешь пойти навстречу вечности. Действуй поэтому подобно звездам, "не торопясь, но и не зная отдыха".

2.  Сколько возвышенного, торжественного, почти страшного заключается для каждого человека в мысли, что его земное влияние, — влияние, имевшее начало, — никогда, во веки веков не прекратится, хотя бы человек этот был ничтожнейший из нас. Что сделано, того не воротишь, то слилось уже с безграничным, вечно живущим, вечно деятельным миром, то вместе с ним приносит людям пользу или вред, явно либо тайно, на вечные времена.

Жизнь всякого человека можно сравнить с рекой, начало коей ощутимо для всех; дальнейший же бег ее и ее назначение, когда она змеей извивается по широким плоскостям, может различить один только Всевидящий. Сольется ли она с соседними реками, увеличивая их объем, или примет их в себя? Останется ли она безымянной речкой; будет ли она питать своими мелкими водами вместе с миллионами других речек и рек какую-нибудь великую реку? Или из нее образуется новый Дунай или Рейн и потоки вод ее явятся вечной пограничной линией на земном шаре, оплотом и водным путем для целых государств и материков? Мы этого не знаем; нам известно лишь одно, что путь ее лежит в Великий Океан и что воды ее, хотя бы их было не более горсточки, существуют и не могут быть уничтожены, не могут быть и надолго задержаны.

3.  Тебе дано время испытания. Никогда не получишь ты другой возможности. Вечность пронесется, но тебе не будет дано другого такого времени.

4.   Ясные звезды и вечные солнца сияют и поныне для тех, кто способен это узреть. И в наши дни, как и в дни минувшие, раздаются голоса богов вокруг и внутри всякого человека, голоса — всем повелевающие, если даже никто их не слышит, —голоса, внятно произносящие слова: "Встань, сын Адама, сын времени, позаботься о том, чтобы то-то и то-то стало чище, лучше, и ты сам раньше всего! Трудись и не дремли, потому что настанет ночь, когда никто не сумеет работать". У кого уши есть, чтобы слышать, тот может услышать эти слова и ныне.

5.  Есть что-то облагораживающее и даже священное в труде. Как бы ни был человек погружен в мрак ночи, как бы мало ни думал он о своем высоком призвании, на него все еще следует возлагать надежды, покуда

296

он действительно серьезно трудится; лишь в праздности — вечное отчаяние. Труд, как бы он ни был низок или корыстен, всегда тесно связан с природой. Уже одно желание трудиться ведет все ближе и ближе к истине, к тем законам и предписаниям природы, которые суть истина.

Новейшее Евангелие нашего времени: Познай свое дело и исполни его. "Познай самого себя!" — твое бедное я долгие годы промучило тебя, но ты, по-моему, никогда не сумеешь "познать" его. Не считай же своей задачей познание самого себя, потому что ты представляешь собою существо, которого тебе никогда не познать. Познай же, над чем ты можешь трудиться, и работай, как Геркулес! Ничего лучшего не может быть для тебя.

Говорят: "Значение труда не поддается учету". Человек совершенствуется при помощи труда! Пространства, заросшие сорной травой, расчищаются, на их месте появляются чудные нивы, воздвигаются дивные города, и сам человек перестает быть пашней, заросшей плевелами, или бесплодной, чахлой пустыней. Вспомните, что даже самый низменный труд в известной степени приводит душу в состояние истинной гармонии. Сомнения, страсти, заботы, раскаяние, разочарование, даже уныние — все эти исчадия ада мучительно осаждают душу бедного поденщика точно так же, как и всякого другого человека. Но стоит лишь человеку свободно и бодро приняться за труд, как все они умолкают и, ворча, прячутся по своим конурам. Человек становится воистину человеком. Священный жар труда похож на очистительный огонь, истребляющий любой яд, сквозь самый густой дым дающий светлое, чистое пламя!

У судьбы нет, в сущности, других средств, чтобы сделать людей культурными. Бесформенная хаотическая масса от вращения становится все круглее и круглее, и вследствие одной только силы тяжести располагается сферическими слоями. Это уж более не хаос, а круглая, компактная земля. Что сталось бы с землей, если бы она перестала вращаться? По бедной старой земле рассеяны всякие неровности и шероховатости, но все неправильное на ней беспрестанно становится правильным.

Видели ли вы когда-нибудь, как вертится гончарный станок, предмет почтенный, времен пророка Иезекииля и даже древнее того? Бесформенные комья глины одним только быстрым вращеньем превращаются в красивые, круглые сосуды. Представьте же себе самого прилежного в мире горшечника, но без станка, поставленного в необходимость изготовлять посуду или, вернее, безобразный брак, формуя глину руками и затем обжигая ее! Таким горшечником явилась бы судьба по отношению к душе человека, если бы та захотела отдыхать, расположиться поудобнее, не работать и не кружиться. Из ленивого, неподвижного человека самая благосклонная судьба, подобно самому старательному горшечнику без станка, не создаст ничего, кроме брака. Сколько бы судьба ни потратила на него дорогих красок и позолоты, он навеки останется лишь браком. Из него никогда не получится сосуд, а выйдет только неустойчивый, безобразный, кривой, косоугольный, бесформенный брак; раскрашенный и позолоченный сосуд бесчестья! Пусть подумают об этом ленивые.

297

Благословен тот, кто нашел себе дело. Да не пожелает он иного благословенья. Раз он обрел его, он последует за ним. Подобно свободно протекающему каналу, с благородной настойчивостью проведенному через гнилое болото человеческого существования, подобно все более и более глубоко пролагающему себе путь потоку, труд мало-помалу уносит с собой даже из отдаленнейших корней мелкой травки кислую, сгнившую воду и превращает вредоносное болото в зеленый, цветущий луг, с прозрачным ручьем. Благотворно влияет река на луг, как бы она ни была мала, как бы ни была незначительна.

Труд есть жизнь. Из сокровеннейшей глубины сердца работника подымается Богом дарованная сила, святая, небесная жизненная эссенция, которую всемогущий Бог вдохнул в человека. Всей душой пробуждается человек, чутко воспринимая все благородное, — и всякое знание, и "самопознание", и многое другое, как только он правильно примется за труд. Знание? Крепко держитесь того знания, которое в труде доказывает на деле свое значение, потому что сама природа оправдывает такое знание, подтверждает истинность его. В сущности, у человека и нет других знаний, кроме тех, что приобретены трудом, все остальное лишь гипотезы; гипотезы, о которых спорят в школах, гипотезы, несущиеся в облаках и кружащиеся в бесконечном логическом водовороте, пока мы не проверим их на опыте. "Сомнению, какого бы рода оно ни было, может положить предел одна только деятельность".

Известно ли вам, далее, значение терпения, мужества, выдержки, готовности осознать свою ошибку и постараться в другой раз лучше исполнить свою работу? Всем этим добродетелям нигде нельзя научиться, как только в борьбе с суровыми силами действительности, помогая своим собратьям в этой борьбе, здесь и нигде больше. Поместите какого-нибудь достойного сэра Кристофера^* среди развалившейся кучи почернелых камней, глупых, не сочувствующих архитектуре епископов, педантов-чиновников и вялых поборников веры и посмотрите, создаст ли он когда-нибудь при таких условиях собор святого Павла! Грубыми, неотесанными, неподатливыми оказываются и вещи и люди, начиная с мятежных каменщиков и ирландцев-подносчиков, кончая инертными поборниками веры, педантичными чиновниками, глупыми, не сочувствующими архитектуре епископами. Все это существует на свете не ради сэра Кристофера, а для себя самого. Кристоферу нужно всех победить, всех пересилить, если только он на это способен. Все эти условия против него. Даже всегда справедливая природа и та лишь отчасти за него и грозит стать и вовсе против него, если ему не удастся ее покорить! Даже денег достать неоткуда! Благочестивая щедрость Англии рассеяна по стране, далека, неспособна заговорить и сказать: "Я тут", ее надо прежде окликнуть, и тогда только она отзовется. Благочестивая щедрость и вялая готовность помочь так тиха и невидима, как боги; а затруднения и многочисленные препятствия говорят так громко и стоят так близко! О, мужественный сэр Кристофер, надейся тем не менее на первых и выступи против всех остальных. Покори и победи их трудом, терпением, умением, выдержкой и силой и поставь, наконец, победоносно последний (замковый кирпич) в своде купола собора святого Павла, твоего памятника на многие столетия!..

298

Да, помощь всякого рода и благочестивый отклик людей и природы всегда безмолвны и не могут заговорить или выйти на свет Божий, пока их не увидят и с ними не заговорят. Всякое благородное дело вначале "невозможно". На самом деле возможность осуществить такое дело всегда есть, но ее нужно отыскать в неизмеримом пространстве, а это доступно одной только вере. Подобно Гедеону^*, ты должен разложить свое руно у входа в свой шатер, чтоб узнать, не найдется ли под обширным небесным сводом немного благодатной росы. Твое сердце и твоя жизненная цель должны быть подобны чудесному руну Гедеона, распростертому с безмолвной мольбой к небу, и из бесконечности на тебя низойдет благословенная, удовлетворяющая тебя роса!

Труд, по самой природе своей религиозен, труд по существу своему мужествен, ибо в мужестве цель всякой религии. Любой труд человека похож на работу пловца. Необозримый океан грозит поглотить его, и, если пловец не будет мужественно бороться, океан сдержит свое слово. Но человек беспрерывно и разумно противится волнам, мужественно борется с ними, и послушно несет его море и победителем доставляет к цели. "Точно так же, — говорит Гёте, — обстоит дело со всем, за что берется человек в этом мире".

Отважный мореплаватель, северный морской властелин, — Колумб, мой герой, самый царственный из повелителей моря! Не радостная окружает тебя обстановка здесь, на чудовищных, глубоких волнах. Вокруг тебя мятежные, малодушные люди, позади тебя гибель и позор, перед тобой, по-видимому, непроницаемый мрак ночи. Брат, эти дикие водные горы, вздымающиеся из своих неведомых глубин, не ради тебя одного очутились здесь. На мой взгляд, у них много своего дела, и не заботятся они о том, чтоб нести тебя вперед; а ревущие ветры, прорывающиеся в гигантском танце сквозь царство хаоса и бесконечности, не думают о том, как надувают они маленькие паруса твоего корабля, не больше ореховой скорлупы в их глазах; ты не стоишь среди членораздельно разговаривающих друзей, брат мой; ты окружен неизмеримыми, безмолвными, дикими, ревущими, обгоняющими друг друга чудовищами. Глубоко в недрах их скрыта одному твоему сердцу лишь видимая помощь тебе; постарайся добыть ее. Терпеливо будешь ты выжидать, пока пронесется безумный юго-западный шторм, ловко пользуясь своими знаниями, ты спасешься и смело, решительно пустишься вперед, когда подует благоприятный восточный ветер — олицетворение возможности. Ты сумеешь строго обуздать мятеж экипажа; ты весело ободришь малодушных, впавших в уныние; но жалобы, неразумные речи, утомление, слабость и других и свою собственную ты спокойно оставишь без внимания. В тебе должна найтись, в тебе найдется сила молчания, глубокого, как море, — молчания безграничного, известного одному только Богу. Ты станешь великим человеком. Да, мой мирный боец, плывущий в море, ты должен стать выше этого шумного, бесконечного мира, окружающего тебя. Сильной душой, как руками борца, охватишь ты мир и заставишь его нести тебя дальше — к новым Америкам — или куда еще захочет Бог!^*

6. В сущности говоря, всякий истинный труд — религия, и всякая религия, которая не является трудом, может нравиться браминам, пля-

299

шущим дервишам, кому угодно, только не мне. Я преклоняюсь перед изречением древних монахов: Laborare est orare — трудиться значит молиться.

Старше всех проповедуемых Евангелий было Евангелие непропо-ведуемое, невысказанное и тем не менее неискоренимое, вечно живущее, гласящее: трудись и в труде находи благоденствие. Человек, сын земли и неба, разве в глубине твоего сердца не скрыт дух бодрящей деятельности, сила, призывающая к труду, воспламеняющая тлеющий огонь, не дающая тебе покоя, пока ты не развернешься, пока ты не дашь силе той воплотиться в добрых делах! То, что несистематично и неясно, ты приведешь в порядок, сделаешь правильным, заставишь повиноваться тебе и нести плоды. Всюду, где царит беспорядок, ты должен выступить в качестве непримиримого его врага. Подави беспорядок; водвори порядок, покорный не хаосу, а разуму, Божеству! Если на пути твоем растет репейник, выкопай его, чтоб на его месте могла вырасти полезная травка. Попадется тебе неупотребленный доселе кусок хлопчатника, собери его белый пух, начни прясть и ткать его, чтобы вместо бесполезной соломы получить хорошую ткань и прикрыть ею нагое тело человека.

Но прежде всего, как только столкнешься ты с невежеством, глупостью и грубостью, нападай на них обдуманно, неустанно, не знай отдыха, пока ты жив, и, благословясь, наноси им удар за ударом... Всевышний Бог явственно повелевает тебе так поступать, если у тебя есть уши, чтоб слышать. Но то же самое повелевает он тебе и своим неизреченным голосом, более внушительным, чем гром Синая или рев бури; разве ничего не говорит тебе молчание глубокой вечности, миров, более далеких, чем утренняя звезда? Еще не родившиеся столетия, старые гробницы с истлевшим в них прахом, даже давно засохшие слезы, когда-то орошавшие его, — разве не говорят они тебе того, чего не слыхало еще ни одно ухо? Глубокое царство смерти, звезды, никогда не останавливающиеся на своем пути, и пространство, и время — все возвещает тебе непрестанно и безмолвно: трудись, как и всякий другой человек, ты должен трудиться, пока длится день, потому что настанет ночь, когда никто не сумеет работать.

Всякий истинный труд священен; в каждой истинной работе, хотя бы то было просто рукоделие, есть что-то божественное. Труд обширный, как земля, упирается вершиною в небо. Труд в поте лица, в котором принимают участие и мозг, и сердце, труд, породивший вычисления Кеплера, рассуждения Ньютона, все знания, все героические поэмы, все совершенные на деле подвиги, все страдания мучеников, до "кровавого пота смертных мук", признанных всеми божественными, о братья! если это не — молитва, тогда молитву надо пожалеть, потому что это — самое высокое, что до сих пор известно нам под Божьим небом.

Что ты такое, что жалуешься на избыток труда и работы в жизни? Не жалуйся. Взгляни вверх, усталый брат мой. Ты увидишь там, в Божьей вечности, своих сотрудников. Они еще живы, они одни еще продолжают жить, — священный сонм бессмертных, небесные телохранители царства человечества. Даже в слабой людской памяти долго живут они, как святые, как герои, как боги! Одни они живут, одни они населяют

300

неизмеримую пустыню времен! Небо хоть и сурово, но не без милости по отношению к тебе. Небо благосклонно к тебе, как благородная мать, как та спартанка, что говорила сыну, подавая ему щит: "С ним, сын мой, или на нем!" Так и ты должен с честью вернуться домой; так и ты — не сомневайся в том — с честью появишься в своей далекой отчизне, если ты в бою сохранишь свой щит! В вечности, в глубоком царстве смертных ты не будешь чужим, ты всюду явишься полноправным гражданином! Не жалуйся; даже спартанцы не жаловались...

Ах, кто из нас может сказать: "Я поработал"? Прилежнейшие из нас лишь бесполезные слуги, и чем они прилежней, тем больше сознают это. Самые старательные люди вправе сказать вместе с печальным и искренним старым Сэмюэлом^*: "Значительную часть жизни своей .потратил я зря". Тот же, кто, за исключением "официальных случаев", не имеет другого дела, как только изящным или неизящным образом предаваться безделью и порождать сыновей, столь же праздных, что должен такой человек сказать о себе, если он хочет быть справедливым!..

Что касается вознаграждения за труд, то можно бы многое сказать по этому поводу, и многое еще скажут, многое еще напишут об этом... "Справедливая поденная плата за честный поденный труд" — вот минимальное требование людей! Денежное вознаграждение "в размере, достаточном, чтобы работник мог жить и дальше работать", также необходимо для благороднейшего из тружеников, как и для ничтожнейшего, если вы считаете, что он должен остаться в живых!

Мне хочется сделать только одно замечание по отношению к первому классу, благородному и самому благородному, бросающему свет и на другие классы, и на решение этого затруднительного вопроса о вознаграждении: награда за всякое благородное дело дается на небе либо нигде. Ни в каком банке на свете тебе, героическая душа, не учтут твоего векселя. Людьми созданные банки не знают тебя или узнают, лишь когда пройдут века и поколения и тебя уже не сумеет достичь людская награда...

Но нужна ли тебе, собственно говоря, награда? Разве ты стремился к тому, чтоб за свой героизм набить себе брюхо лакомыми кусками, вести пышную, комфортабельную жизнь и получить в сем мире или в ином то, что люди называют "счастьем"? Я за тебя отвечаю с уверенностью: нет. Вся духовная тайна новой эпохи в том и заключается, что ты со спокойной головой от всего сердца можешь за себя решительно ответить: нет!

Брат мой, мужественный человек должен подарить свою жизнь. Подари ее, советую тебе; или ты ждешь случая приличным образом ее продать? Какая же цена, примерно, удовлетворила бы тебя? Все творения в Божьем мире, все пространство во вселенной, вся вечность времен и все, что в них есть, — вот что ты бы потребовал, и на меньшее ты бы не согласился, в этом ты должен сознаться, если хочешь быть правдивым. Твоя жизнь — все для тебя, — и взамен ее ты пожелал бы себе — все. Ты — неразумный смертный, или вернее, ты — бедный смертный, и в тесной темнице мира ты кажешься столь неразумным. Никогда ты жизнь свою или хоть часть своей жизни не продашь за надлежащую цену.  Подари же ее по-царски; пусть ценой ее будет ничто.  Тогда

301

окажется, что ты в известном смысле получил за нее все! Человек с героической душой — а разве, благодарение Богу, не всякий человек — дремлющий герой? — должен так поступить в любое время и при всяких обстоятельствах. В самые героические времена, как и в самые негероические, человек должен сказать, как сказал Бёрнс о своих маленьких шотландских песнях, крошечных капельках небесной мелодии в такое время, когда было столько немелодичного на свете, гордо и в то же время смиренно: "Клянусь небом, либо они бесценны, либо ничего не стоят; мне ваших денег за них не нужно!" Вот отношение, которое должно повлиять на все договоры о плате за труд. Иначе они никогда не будут "удовлетворять" нас, о евангелие маммоны, никогда и никоим образом!..

В сущности говоря, мы совершенно согласны со старинными монахами: laborare est orare. Во многих отношениях истинный труд на деле оказывается настоящей молитвой. Тот, кто работает, в чем бы ни состояла работа его, придает форму невидимым вещам, воплощает их, и каждый работник — маленький поэт. Его идея, хотя бы то была только идея изготовления глиняной тарелки, не говоря уже об идее создания эпического стихотворения, видима пока только ему одному, и то лишь наполовину. Для всех других она — нечто невидимое и невозможное; даже для самой природы это — нечто доселе невиданное, вещь, которой до сих пор еще не было, — по всей вероятности, вещь "невозможная", потому что до сего времени она была ничто! Невидимые силы имели повод охранять такого человека, потому что он творит в невидимом и для невидимого. Да, если взоры человека будут направлены лишь на видимые силы, тогда уже лучше ему отказаться от исполнения своей задачи. Из того ничто, над которым он работал, никогда не выйдет ничего хорошего, ничего, кроме обмана, кроме чего-то ложного, чего лучше и не создавать.

Если ты намерен написать стихотворение, поэт, и при этом ничего не имеешь в виду, кроме рецензентов, гонорара, книгоиздателя и популярности, то у тебя ничего не выйдет, потому что в твоем творении нет правды! Хотя бы оно было напечатано, прошло через массу рецензий, заслужило похвалу, продано в двадцати изданиях, — что с того? Твое произведение, на философском и на коммерческом языке, все еще ничто, чаще всего лишь призрак, обман зрения; благодетельное забвение безостановочно грызет его и не успокоится до тех пор, пока хаос, создавший его, не поглотит его снова.

Тот, кто не сдружился с невидимым и с молчанием, никогда не создаст видимого и способного говорить. Ты должен спуститься к матерям, к теням усопших и, как Геркулес, терпеть и трудиться, если ты хочешь победоносно вернуться к солнечному сиянию. Как в бою, в сражении — потому что это действительно бой — должен ты презреть и страданья, и смерть; радостные голоса из утопических стран изобилия, как и рев жадного Ахерона, должны умолкнуть под твоими победоносными шагами. Твоя работа должна, как труд Данте, "заставить тебя похудеть на многие годы". Мир и его награда, его приговор, советы, поддержка, препятствия должны быть как дикий морской прилив, хаос, сквозь который тебе приходится пробираться и плыть. Не дикие волны и их смешанные с морской травой течения должны указывать тебе путь,

302

а одна лишь звезда твоя должна руководить тобой — Se tu segui tua Stella! Одной лишь звезде своей, то ярко сияющей над хаосом, то на миг угасающей или зловеще темнеющей, одной ей должен ты постараться следовать. Нелегкая, я думаю, задача таким образом прокладывать себе путь сквозь хаос и адскую тьму! Зеленоглазые драконы подстерегают тебя, трехглавые Церберы — не без своего рода сочувствия! "Eccovi l'uom ch'e stato all'Inferno"^*. Ведь, в сущности, как сказал поэт Драйден, ты действительно идешь всю дорогу рука об руку с чистейшим безумием, которого никак нельзя назвать приятным спутником! Пристально вглядываешься ты в безумие, в его неисследованное, безграничное, бездонное, мраком ночи окутанное царство, и стараешься извлечь из него новую премудрость, как Эвридика из преисподней. Чем выше премудрость, тем теснее ее близость, ее родство с чистым безумием. Это верно в буквальном смысле слова; в немом удивлении и страхе придешь ты к заключению, что высшая премудрость, пробираясь на свет Божий, часто приносит с собой приставшие к ней остатки безумия.

Все творения, каждое в своем роде — превращение безумия в нечто осмысленное; это, несомненно, религиозное дело, немыслимое без участия религии. Иначе ты не создал ничего настоящего, а лишь заботился о том, что приятно для глаз, лишь жадно гонялся за наградой, за быстрейшим изготовлением мнимых ценностей, с целью получить вознаграждение. Вместо хороших фетровых шляп, которыми можно было бы прикрыть голову, ты создал лишь большие из дерева и гипса изготовленные шляпы для рекламы, как те, что развозят по улицам на колесах. Вместо земного и небесного руководства душами людей ты занимаешься прениями о черных или белых стихарях; перед тобой набитые волосом кожаные чучела пап, земные законодатели, "организующие труд", разрабатывая законы о хлебе. Увы, наша измученная земля полна таких явлений до того, что готова взорваться. Все это показное, все гладко, чтобы не оскорбить ни чувства, ни зрения, но тем не менее все это достойно проклятия, гибельно для тела и души. Видимости, будь то скверно вытканное сукно или дилетантское законодательство, нельзя считать действительной шерстью или сущностью, а лишь ничтожной пылью, проклятой Богом и людьми! Ни один человек никогда не творил иначе как религиозно, ни один, не исключая бедного ремесленника, ткача, соткавшего твое платье, сапожника, тачавшего твои сапоги. Все люди, если они работают не так, как на глазах у Великого наблюдателя, работают неправильно и на свое собственное и чужое несчастье^*.

7. "Трудиться значит молиться"; в этих словах скрыт высокий смысл, при теперешнем положении молитвы и. всякого поклонения понятный лишь немногим; но кто понимает их истинное значение, тому понятно пророчество относительно всего будущего; последнее Евангелие, заключающее в себе все остальные. Его собор — купол неизмеримого, — видел ли ты его? Его кровля — млечный путь, под ногами у него — зеленая мозаика лугов и морей; алтарем ему служит звездный трон Вечного! Его молебны и псалмы — великие дела, героические поступки и муки и искренние, от всего сердца идущие речи смелых сынов человеческих. Хоровые песни поют старые ветры и океаны и низкие, неясные, но красноречивые голоса судьбы и истории.

303

8.  Труд — призвание человека на земле. Обстоятельства так складываются, что настанет день, когда человеку, не имеющему работы, нельзя будет показаться в пределах нашей солнечной системы и ему придется искать другую, ленивую планету.

9.  Задача человека на земле, назначение всякого отдельного человека —  быть попеременно то учеником, то работником, или, вернее, быть одновременно учеником, учителем и исследователем. От природы одарен человек силой не только учить и подражать, но и действовать и познавать себя. Разве мир, в котором мы живем, не бесконечен, и разве мы не видим, что самые близкие, друг от друга зависящие отношения постоянно изменяются последними открытиями связей между предметами? Если бы когда-нибудь удалось превратить человека в простого ученика, так что ему ничего не оставалось бы исследовать и исправлять; если бы когда-нибудь можно было установить теорию мироздания, окончательную и совершенную, которую оставалось бы только выучить наизусть, тогда человек был бы духовно мертвым, тогда род людской перестал бы существовать.

10.  Сколько правды в старинной басне о сфинксе, что лежал на большой дороге, задавал путникам загадку и разрывал их на части, если они не могли ее решить. Таким сфинксом является наша жизнь для всех людей, для всех обществ людских. Природа как сфинкс, божественна, мила и нежна. У нее лицо и грудь богини, но в то же время когти и тело львицы.   В  ней  что-то  небесно-прекрасное  —  порядок  и  мудрость

— и темная роковая жестокость — порождение ада. Она — богиня, но богиня, лишь наполовину освобожденная из темницы, наполовину еще заточенная в тюрьме, — отчетливое, милое переплетено еще с невысказанным, хаотическим.

Как это верно! И разве не предлагает нам жизнь загадок? Каждого человека она ежедневно вопрошает ласковым тоном, но страшно многозначительно: "Знаешь ли ты назначение сегодняшнего дня? Стараешься ли ты разумно сделать то, что ты в состоянии сделать сегодня?"

Природа, вселенная, судьба, существование или как вы там называете великую неизъяснимую действительность, среди которой мы живем и боремся, разве не представляется она как божественная невеста или как клад человеку мудрому и храброму, способному понять и исполнить ее законы, и как губительный демон для тех, кто на это не способен? Разреши ее загадку — и будет благо тебе. Не разрешишь ее, пройдешь мимо, оставив ее без внимания, и она сама ответит тебе на свой вопрос, но ответит зубами и когтями, потому что природа — немая львица и яростно растерзает тебя, не внемля твоим мольбам. Ты уже не победоносный жених ее, а изуродованная низвергнутая в пропасть жертва, как это неминуемо и должно случиться с уличенным в измене рабом.

С народами дело обстоит точно так же, как с отдельными лицами. Сумеют ли они разрешить предложенную им загадку или нет?..

В этом, в сущности, тайна всех несчастных людей, всех несчастных народов. Они забыли настоящую, внутреннюю правду, променяли ее на внешний блеск. Они неверно отвечают на вопрос сфинкса. Неразумные люди не могут правильно решить его вопроса! Неразумные люди принимают внешний, преходящий успех за вечную суть и запутываются все больше и больше.

304

Глупые люди полагают, что раз наказание за злое дело не последовало тотчас же, то здесь на свете нет справедливости, а если есть, то лишь случайная. Наказание за злое дело задерживается иногда на несколько дней, иногда на несколько столетий, но оно так же верно, как жизнь, так же неминуемо, как смерть! В центре мирового водоворота все еще живет и говорит Бог, Бог истинный, как в древние времена. Великая душа мира справедлива^*.

11.  В произнесенном слове, в написанном стихотворении сказывается, говорят, квинтэссенция человека; но насколько больше в сделанной работе? Вся нравственность человека, его ум, терпение, выдержка, порядочность,   верность,   проницательность,   изобретательность,   энергия

—  одним словом, все силы, которыми обладает человек, все начертано в выполненной им работе. Трудиться значит испытать свои силы в борьбе с природой и ее никогда не обманывающими законами;  они-то вынесут   человеку   правильный   приговор.   Столько-то   добродетелей и способностей нашли мы в нем, столько-то — и больше ни одной! Столько-то способности было у него прийти в согласие со мной и с моими неизменными, вечно истинными законами, прилагать усилия и трудиться сообразно с ними, как я ему приказывала, и ему это удалось, или не удалось, как вы видите!

Трудиться, как повелела великая природа, разве это не добродетель во всех отношениях? Хлопчатую бумагу можно прясть и продавать; можно достать рабочих, чтобы прясть ее, и, наконец, можно продавать сотканную материю, следуя в этом деле предписаниям природы. Если не будете следовать предписаниям природы, вы ее не получите; если же вы ее не получите, если не будет в продаже хлопчатобумажных тканей, то природа уличит вас в бессилии, сила ваша — не сила, ваш труд — бесплоден! Уважай способность до тех пор, пока она делает честь человеку. Я всегда уважаю человека, которому удается его труд.

12.  Воистину, в сем мире нет ничего мертвого; то, что мы называем мертвым, на самом деле лишь изменено, силы его действуют лишь иным образом. "Лист, гниющий на сыром ветру, -— как выразился кто-то,

—  имеет еще силу: иначе как мог бы он гнить?" Весь наш мир — бесконечно сложное, запутанное соединение сил, разнообразнейших сил, начиная с силы тяготения и кончая мыслью и волей; в свободе человека, в непреложности законов природы, во всем мире ничто не дремлет ни на одно мгновенье; все бодрствует и деятельно творит. Нигде ты не увидишь предмета в одиночном бездействии, начиная с медленно распадающихся со времен сотворения мира гранитных гор вплоть до рассеивающегося дыма,  до  живого  человека;  вплоть до  поступка,  до слова человека. Мы знаем, что сказанного не вернешь; тем более не вернешь сделанного. "Сами боги, — говорит Пиндар, — не могут уничтожить содеянного поступка". Да, что случилось однажды, то случилось навек, ввергнуто в бесконечное время и независимо от того, остается ли оно надолго видимым для нас или быстро исчезает, вечно действует и растет, как неразрушимый, новый элемент в беспредельности вещей. Да и что такое представляет собою эта беспредельность вещей, которую мы называем вселенной, если не деяние, совокупность поступков и действий? Живая, готовая сумма, которой никто не в состоянии вычислить, состо-

305

ит из трех слагаемых, явных для всех: все, что случилось, все, что случается, и все, что случится в будущем. Пойми это как следует: все, что ты видишь, результат поступка, следствие и выражение напряжения силы; совокупность вещей — это бесконечное спряжение глагола "творить". Безбрежное море сил, власти творческой, где силы трепещут и кружатся, подымаясь дружными течениями, широкими, как неизмеримость, глубокими, как вечность, прекрасными и страшными и непонятными, — вот что человек называет жизнью и миром. Это окрашенная в тысячу цветов огненная картина, одновременно скрывающая от глаз наших явления и обнаруживающая их отражение, едва уловимое жалким мозгом и сердцем человека, неизреченного, живущего в свете, когда кругом царит тьма, сквозь которую никто не может к нему пробраться. Выше блестящего звездного пути, раньше начала времен трепещут творческие силы вокруг тебя, да и ты принадлежишь к числу их на том месте, на котором сейчас стоишь, в тот самый момент, который ты сейчас видишь на часах своих.

13.  Сильный человек всегда найдет себе дело, то есть трудности, страдания в той мере, какая только ему по силам.

14. Талантливый человек, в какой бы период истории он ни родился, всегда найдет довольно работы; никогда не может он вступить в жизнь при таких обстоятельствах, чтобы не было противоречий, нуждающихся в примирении, чтобы не было трудностей, на преодоление коих потребуются его силы, если только сил этих вообще достаточно. Везде душа человеческая находится между полушарием мрака, на границе двух враждующих царств: необходимости и свободной воли.

15. Положение, не имеющее своего идеала, своей обязанности, никогда еще не было занято ни одним человеком. Да, в этой бедной, жалкой, презренной действительности, в которой ты сейчас живешь, заключен идеал твой, здесь или нигде. Отсюда стремись к нему, надейся, живи и будь свободен. Глупец! Идеал твой лежит в тебе самом, препятствия к нему скрыты тоже в тебе самом. Твое состояние лишь материал, из которого ты должен образовать, сформировать этот идеал.

16.   А вы, работники, уже состоящие на работе, взрослые люди, благородные, достойные уважения, вас призывает свет к новому труду, к новым  благородным  поступкам.  Победите  бунт,  раскол,  широко распространенное отчаяние своим мужеством, справедливостью, мягкостью и мудростью. Хаос темен и глубок, как ад; заставьте воссиять свет, и мы увидим вместо ада зеленый цветущий мир. Нет ничего более великого, как заставить какой-нибудь уголок Божьих созданий стать  плодороднее,   лучше,  достойнее   Бога,   заставить  сердца  человеческие стать немного умнее, мужественнее, счастливее, благосклоннее. Эта задача достойна какого-нибудь  бога.  Черный ад мятежа,  варварства, отчаяния может быть превращен людскими усилиями в своего рода небо, очищенное от копоти, от мятежа и от потребности в бунте. Вечная дуга небесной лазури подымается и над ними, и над их хитрыми машинами, как порождение неба, и Бог, и люди, довольные, смотрят на это.

17.  Я уважаю людей двух категорий, и только двух.  Во-первых, трудящегося работника, созданными из земли орудиями покоряющего

306

землю, превращая ее в собственность человека. Достойна уважения грубая, сведенная, мозолистая рука, в которой тем не менее есть нечто царственно-величественное, потому что она держит скипетр нашей планеты. Почтенным нахожу я грубое, загорелое лицо работника с бесхитростным умом, потому что это лицо человека, живущего так, как человек должен жить. Да, я тебя еще больше уважаю за грубость твою, именно потому, что нам приходится и пожалеть, а не только любить тебя! Тяжело обремененный брат! Из-за нас так гнулась спина твоя, из-за нас твои прямые члены так изуродованы. Ты был нашим рекрутом, тебе выпал жребий, и в то время, как ты за нас воевал, ты сделался калекой. И в тебе заключался созданный Богом образ, но ему не суждено было развернуться. Труд крепкой пеленою окутал тебя и лишил тело твое и душу твою свободы. И все же продолжай работать, трудись! Ты исполняешь долг свой, хотя бы другие его и не исполняли; ты трудишься ради необходимого, ради насущного хлеба.

Другого человека уважаю я гораздо больше — того, который трудится ради необходимого душе человеческой, не ради хлеба насущного. И он исполняет свой долг, стремясь к внутренней гармонии и содействуя ей словом и делом. Всего выше стоит такой человек, когда его внешние и внутренние стремления составляют одно, когда мы можем назвать его артистом, не простым рабочим, а воодушевленным мыслителем, небом созданными орудиями завоевывающим небо! Если бедный скромный труженик работает, чтобы добыть нам пищу, то разве одаренный умом и гением человек не должен трудиться в свою очередь для него, чтобы дать ему свет, руководство, свободу и бессмертие! Этих двух людей на различных ступенях их развития уважаю я. Все другое лишь дым и прах, и дуновения ветра достаточно, чтобы его не стало.

Но несказанно трогательным нахожу я соединение этих двух типов в одном лице, когда тот, кто внешне должен трудиться для удовлетворения самых низменных человеческих потребностей, внутренне работает для самых высоких из них. Я не знаю ничего в мире выше святого, обрабатывающего землю, если такой человек в наше время еще может встретиться. Такой человек вернет тебя к временам Назарета. Сияние неба подымется перед тобой из глубочайших недр земли, подобно свету, блестящему во мгле.

18. Не за тяжелый труд жалею я бедняка. Все мы должны либо трудиться, либо красть (каким бы названием мы ни прикрывали своей кражи), что гораздо хуже; ни один честно трудящийся человек не находит, что его задача — одно лишь препровождение времени. Бедняк голоден, ему хочется пить, но и для него найдутся пища и питье; он тяжко обременен и устал, но небо посылает ему сон, и даже глубокий. В его закоптелой избе на него нисходит благодатный отдых, сновидения пестрой чередой проносятся перед ним. — Но я жалею его за то, что светильник духа его угасает, что ни один луч небесного или хоть земного знания не доходит до него; и лишь в густой мгле, как два призрака, живут страх да дерзость. Неужели в то время, как тело так сильно, душа должна быть ослеплена, искалечена, погружена в оцепенение? Неужели и это также дар Божий, уделенный человеку еще на небе, которому не суждено было развиться в мире? Что человек должен умереть в неведе-

307

нии, хотя он был одарен способностью к познанию, это я называю трагедией, хотя бы явление это и повторялось до двадцати раз в минуту, как оно и выходит по известным вычислениям. Та жалкая частичка знания, которой добилось соединенное человечество, среди целого моря неведения, почему бы ей не сделаться достоянием всех людей?

19.   Разве сильная правая рука, прилежная и ловкая, недостойна названия "скипетра нашей планеты"? Кто может работать, тот прирожденный король, тот в тесной связи с природой, властелин, повелитель вещей и в своей сфере жрец и царь природы. Кто не может работать, тот лишь присваивает себе царское достоинство; в каком бы он наряде ни выступал, он прирожденный раб всех вещей. Человек, чти свое ремесло!

20.  Современный эпос нужно назвать не "оружие и человек", а "орудие и человек". Что такое наши орудия, начиная с молотка и лота и кончая пером, если не оружие, которым мы боремся снаружи и изнутри с безрассудством и с глупостью, которым мы сокрушаем не своих же собратий,  а нашего непримиримого врага,  заставляющего всех нас страдать; это отныне единственная законная война.

21.  Что касается отдельного человека, то его борьба с духом противоречия, живущим и внутри и вне его, продолжается непрестанно; мы говорим о злом духе, который можно назвать и слабым, и жалким духом, живущим и в других, и в нас самих. Его движение вперед, как и всякая ходьба, по определению физиков, продолжительное падение.

22.  Жизнь никогда не была для людей веселым праздником. Во все времена тяжелая доля миллионов бессловесных людей, рожденных для тяжких трудов, была искалечена страданиями, несправедливостью, тяжким бременем, неминуемым и подчас произволом навязанным. Не забава, а горькая работа наносила раны и мышцам, и сердцу.

23.  Никогда жизнь человеческая не была что люди называют "счастливой"; никогда и не может этого быть. Беспрестанно предавались люди мечтаниям о рае, о какой-нибудь земле изобилия, где в ручьях течет вино, а к деревьям привешена колбаса да жаркое; но то был лишь сон, неисполнимый сон. Страдания, противоречия и заблуждения поселились надолго, а быть может, и навсегда на нашей земле. Разве труд — не удел человека? И какая работа в настоящее время бывает радостна и не сопряжена со страданием? Труд и забота являются перерывом в состоянии покоя и комфорта, неразумно представляющимся людям как счастье, и тем не менее без работы никакой отдых, никакой комфорт не были бы даже мыслимы.

Таким образом, зло, или то, что мы называем злом, должно существовать вечно, пока жив человек. Зло, в самом широком смысле, какое мы можем ему приписать, является тем темным, запутанным материалом, из коего свободная воля человека должна построить здание порядка и добра. Вечно должна боль понукать нас к работе, и только в свободном стремлении к деятельности мы можем добиться счастья.

24.  Нет, творчество не может даваться легко. Юпитер испытывает сильную боль и чувствует, как огнем охвачена голова его, из которой силится выйти вооруженная Афина-Паллада. Что касается производства, то это, конечно, дело иного рода и оно может быть легким или трудным, в зависимости от точки зрения. Но и тут наблюдается общая

308

истина, что ценность производства состоит в прямой зависимости от степени труда, потраченного на него.

25.   Так было с самого начала, так оно и останется до  конца. Поколение за поколением принимает форму тела и выходит на свет Божий из темной ночи со своей небесной миссией. Всю силу и весь огонь, скрытый в каждом из нас, берет себе жизнь. Один отдает все свои силы промышленности, другой знанию, третий погибает в борьбе с братом-человеком, и тогда его, посланца неба, отзывают обратно. Его земная оболочка отпадает и превращается в прах. Как неистово грохочущая, неистово открывающая огонь небесная артиллерия, гремит и пылает таинственный род людской, проходя длинным рядом отдельных, быстро следующих друг за другом возвышенных личностей сквозь неизведанную глубину. Подобно созданной Богом огнедышащей толпе духов мы, вынырнув из моря вечности, бурно проносимся над удивленной землей и снова погружаемся в вечность. Горные хребты мы сравниваем с землей на пути своем и высушиваем моря. Может ли земля, мертвая земля-призрак, противостоять духам, одаренным жизнью, духам действительно сущим? Самый твердый алмаз носит на себе след наших шагов, и последний арьергард наших полчищ найдет следы первого авангарда. Но откуда мы? О Боже, куда мы? Ум не знает того, вера не знает, одно лишь известно, что через тайны проходит человечество от Бога к Богу.

26.  Известное "рыцарство труда", определенная благородная гуманность и практическая божественность труда может быть осуществлена еще в этом мире. Но почему же не сейчас? Почему мы возносим молитвы к небу, вместо того чтоб самим приняться за дело? Надо начинать в настоящее время, если хотят, чтоб в будущем что-нибудь удалось. Ты, пророчествующий, верующий, начни же сам и исполнять свое пророчество... Протяни руку, прося Божьим именем; знай, что слово "невозможно" там, где приказывают истина, милосердие и вечный голос природы, должно быть вычеркнуто из словаря мужественного человека; что, если все ответят тебе "невозможно" и шумною толпой бросятся в другую сторону и ты останешься один? Тогда настанет твой час, тогда наступит возможность для тебя. Тогда очередь за тобой. Тогда примись за дело и ни у кого не спрашивай совета; слушайся лишь себя да Бога. Брат, в тебе заключена возможность создать многое, возможность написать историю героической жизни на скрижалях вечного неба^*.

27.  Человек рожден, чтобы бороться, и всего лучше, пожалуй, можно его   определить,   как  прирожденного   борца;   жизнь  его  — сражение и марш под предводительством истинного полководца. Человеку вечно приходится бороться, то с необходимостью, бесплодием, нуждой, болотистыми пространствами, непроходимыми лесами, нечесаным льном или хлопчатой бумагой, то с ослеплением бедных его современников. Обманчивые видения проносятся перед взором моего бедного собрата и заставляют его предъявлять ко мне требования, не подобающие ему. Всякая борьба сводится к столкновению сил, из коих каждая считает себя сильнее, и, как это постоянно происходит в нашей справедливой вселенной, означает столкновение прав. Во время борьбы преходящая часть бойца рассыпается в прах после достаточного числа поражений, и лишь

309

когда этот процесс закончен, тогда выступает наружу вечное, истинное, правильное.

Теперь мы можем заметить, как при этих обстоятельствах поступит благородный, благочестивый рыцарь и как выкажет себя неблагородный, забывший Бога вандал. Победа — цель обоих, но в глубине сердца благородного человека ясно начертано, что так же верно, как то, что сотворил его Бог, Божья справедливость, и она одна, будь она даже совершенно невидима при всех предприятиях и во всех боях, одержит в конце концов победу, должна ее одержать.

28.  Поле битвы тоже бывает велико. Если правильно взглянуть на дело, то это своего рода квинтэссенция труда, труда до крайности сконцентрированного; значение нескольких годов, собранное в один-единственный час. И тут ты должен быть силен, и силен не одними лишь мышцами, если ты хочешь одержать победу. Тут тебе придется еще быть сильным сердцем и благородным душой; ты не должен бояться ни страдания, ни смерти; ты не должен любить ни покоя, ни жизни; во гневе должен ты не забывать милосердия и справедливости — ты должен быть рыцарем, а не диким индейцем, если ты хочешь, чтобы победа была за тобой! Это — закон всякой борьбы, как против ослепленных людей, так и с нечесаным льном и с чем бы иным ни приходилось бороться человеку на веку своем.

29.  Чем бы человек ни занимался, его работа будет тогда лишь хороша,  если  он  знает,   когда  нужно  остановиться.   Иной  человек напрасно изнемогает от беспокойства; он не может приобрести надлежащей сноровки;  это не мастер своего дела, а лишь несчастный кропатель, не знающий, когда он готов. Абсолютное совершенство недостижимо. Ни одному плотнику не удавалось получить математически правильный угол; и тем не менее все плотники знают, когда угол готов, и не теряют времени над дальнейшим исправлением его, не стараются сделать угол слишком правильным. Кто слишком старается, тот так же болен духом, как тот, кто вовсе не старается. Ловкий человек, здоровый духом, прилагает ко всякому делу ровно столько стараний, сколько оно заслуживает, и потом без угрызений совести оставляет работу в покое.

30.  Разве мы не вправе сказать и тут, как везде: довольно, если каждый день приносит с собой свою собственную муку! Наша задача не в том, чтоб преобразовать все будущее; достаточно, если мы преобразуем лишь небольшую часть его в соответствии с уже известными правилами. Быть может, каждый из нас, если отнесется достаточно серьезно к своей задаче, сумеет узнать, какая часть общей работы приходится на его долю. Пусть он свою работу делает от всего сердца и не останавливаясь. Общий исход работы зависит, как это и было всегда, от разума более высокого, нежели ум человека.

31. Повторим слова бедного француза, сказанные им членам Конвента: "Je demande l'arrestation des coquins et des laches"^*, но только не на час, а на всю жизнь. Арестовать всех плутов и трусов — задача нелегкая, и немало пройдет времени, пока всех их целиком или хоть частью удастся переловить; но если хоть один попадется вам, арестуйте его, Бога ради; все же хоть одним меньше останется на свободе.

310

32.  Если ты сталкиваешься с ложью, истребляй ее. Ложь для того только и существует, чтоб ее истребляли; неправда искренне ждет и требует того, чтобы ее преследовали. Но проверь себя хорошенько, чтобы знать, в каком духе ты так поступаешь: не из ненависти, не из себялюбивой,  торопливой горячности,  а с чистым сердцем,  со священным рвением, мягко, почти сострадательно должен ты уничтожать зло. Не правда ли, ведь ты не хочешь уличенную тобою ложь заменить другой, неправду заменить несправедливостью, исходящей от тебя и подающей повод к новой неправде? Тогда конец был бы хуже начала.

33.  Каждый может и должен быть настоящим человеком: то есть чем-то высоким, творцом великих дел, все равно как один желудь мог бы покрыть всю землю дубами! Каждый может что-нибудь сделать. Только бы он честно трудился, а исход можно со спокойным сердцем предоставить Высшей Силе.

34.   Во всяком случае, тот, кто хочет честно трудиться, должен глубоко веровать. Кто на каждом шагу ждет одобрения света, кто не может обойтись без сочувствия толпы и собственное убеждение приноравливает к мнению людей, тот жалкий слуга видимости; какую работу ни дайте ему, он любую плохо исполнит. Всякий такой человек ежедневно содействует общему падению. Всякая работа, исполненная, таким образом, с точки зрения внешнего блеска, только злит людей и порождает новые беды.

35. Послушание — наш общий долг и наше назначение; кто не может покориться и сгибаться, тот будет сломлен. Мы должны вовремя освоиться с мыслью, что в сем мире хотение равно нулю по сравнению с долгом и составляет лишь небольшую дробь того, что случается на деле.

36.  Самое неприятное чувство — это чувство собственного бессилия, или, как говорит Мильтон: быть слабым — вот настоящее несчастье. И все же сила ни в чем ином не может себя проявить, как лишь в счастливо доведенной до конца работе. Что за разница между колеблющейся способностью и твердым, лишенным сомнений исполнением задуманного! Известное, смутно выраженное самосознание живет в нас, и только дела наши могут отчетливо и решительно показать нам нас самих. Наши дела — зеркало, в коем дух впервые видит свои очертания. Отсюда  и  неразумность  невозможного  требования:   "Познай самого себя", если не перевести его в хотя бы отчасти возможное требование: "Познай, что ты способен сделать".

37.  Человек, которому хотелось бы работать и который не находит себе дела, — самое грустное зрелище, доставляемое нам неравномерным распределением счастья на земле.

38.  Во всех детских играх, хотя бы при своевольной ломке и порче вещей,  видно стремление к творчеству.  Мальчик чувствует,  что  он рожден быть человеком, что его призвание — труд. Ему нельзя сделать лучшего подарка, как дать орудие в руки.  Будь то нож или ружье, средство строить или разрушать — и то и другое есть работа и ведет к изменению вещей. Играми, требующими ловкости и силы, мальчик, состязаясь с другими,  учится совместной деятельности, мирной или воинственной, готовится быть правителем либо управляемым.

311

II. НЕ УНЫВАТЬ

1.  Маленькая спасательная лодка, называемая Землей, с ее шумным экипажем — родом человеческим, со всей ее беспокойной историей исчезнет  в один прекрасный день, как  исчезает облачко с небесной лазури! Но что такое человек? Он существует лишь час, и раздавить его не труднее, чем моль. И все же в жизни и деятельности верующего человека лежит нечто — нам в том порукой вера, — нечто такое, что неподвластно разрушительной силе времени, что одерживает победу над временем, что есть и будет даже тогда, когда уже не станет времени.

2.  Человек в собственном сердце своем носит вечное. Стоит ему заглянуть в свое сердце, и он прочтет в нем о вечности. Он знает сам, что будет долговечным и что ни в каком случае на долговечность рассчитывать не может!

3. Причина несчастья человека лежит, как мне кажется, в его величии. В нем есть что-то бесконечное, чего он при всей своей хитрости не может похоронить под конечным. Могут ли соединенные усилия всех министров финансов современной Европы сделать хоть одного сапожника счастливым? Они не могут этого сделать, а если и могут, то только пару часов, потому что и у сапожника есть душа, и требования ее совсем иные, нежели требования его желудка, душа, для продолжительного удовлетворения и насыщения коей потребовался бы не больше и не меньше как бесконечный Божий мир, отданный ей в исключительную собственность, дабы в нем бесконечно наслаждаться и удовлетворять всякое свое желание, как только оно появится. Не говорите поэтому о целых океанах дорогого вина; для сапожника с вечной душой это все равно что ничего! Не успеет океан наполниться, как человек станет роптать, что вино могло бы быть еще лучше. Попробуйте подарить человеку полмира, и вы увидите, что он затеет ссору с владельцем второй половины и будет утверждать, что его обидели.

4.   Все видимые предметы суть эмблемы. То, что ты видишь, не существует само для себя, да и, строго говоря, оно вовсе и не существует, потому что материя существует лишь в зависимости от духа и для того, чтобы представить идею, воплотить ее. С этой точки зрения сам человек и все его земное существование не более как эмблема, одеяние или видимая драпировка для божественного Я, как искра с неба, брошенная вниз на землю. Поэтому и про человека говорят, что тело его лишь служит ему оболочкой.

5.  Человек, "символ вечности, скованный временем", не дела твои, которые все смертны и бесконечно малы, из коих величайшее стоит не больше самого мелкого, а лишь дух, в котором ты работаешь, имеет некоторую ценность и продолжительность.

6.  С душой человека происходит то же, что было с природой: начало творчества ее — свет. Пока глаз не видит, все члены томятся в неволе. Божественный миг, когда над бурно мечущейся душой, как некогда над диким хаосом, раздаются слова: "Да будет свет!" Разве для величайшего из людей этот момент не столь же чудесен и божествен,  как для простейшего из смертных, почувствовавших его.

7.  Люди с созерцательным направлением ума переживают временами задумчивые, сладкие и в то же время полные ужаса часы, когда они

312

с любопытством и страхом ставят себе неразрешенный вопрос: "Кто я; то существо, которое называет себя я?" Мир с его громким шумом, с его делами отступает на задний план, и сквозь бумажные обои и каменные стены, сквозь густую ткань всевозможных отношений, политики, живых и безжизненных препятствий (общества и тела), какими окружено существование отдельной личности, — взор проникает в глубокую бездну, и человек остается один во вселенной и молча знакомится с ней, как одно таинственное создание с другим.

"Кто я; что такое мое я?" Голос, движение, явление; воплощенная, принявшая видимый образ идея вечного мирового духа? Cogito ergo sum^*. Ax, жалкий мыслитель! С этим ты далеко не уедешь. Правда, я есть, и недавно еще меня не было, но откуда я? Каким образом появился? Куда иду? Ответ скрыт в окружающем, написан во всех движениях, во всех красках, высказан во всех звуках радости и криках скорби, в разнообразной, тысячеголосой гармоничной природе. Но где тот мудрый взор, где тот слух, который уловит значение Богом написанного откровения? Мы живем точно в безграничном, фантастичном гроте и видим дивные сны: грот безграничен, потому что самая тусклая звезда, самое отдаленное столетие не приближается к его окружности. Звуки и пестрые видения проносятся перед нами, но Его, никогда не дремлющего, создавшего и грезы, и того, кто грезит, мы не видим, мы даже не догадываемся о том, каков он, за исключением редких мгновений полусознательного состояния. Творение лежит перед нами, как сияющая радуга, но солнце, создавшее ее, лежит за нами, скрыто от нас. В этих необычайных снах мы гонимся за тенями, точно это существа, и спим глубочайшим сном тогда, когда думаем, что окончательно пробудились. Которая из наших философских систем представляет собою что-нибудь иное, чем теория сна, уверенно сказанное частное, причем делимое и делитель оба неизвестны. Что такое все народные войны, отступление из Москвы, все кровавые, исполненные вражды революции, если не сомнамбулизм беспокойно спящих людей? Этот сои, это хождение во сне, это то, что мы называем жизнью; большинство людей проживают ее, не зная сомнения, как будто они в состоянии отличить правую руку от левой, а между тем лишь те мудры, которые знают, что они ничего не знают.

Как жаль, что всякая метафизика до сих пор всегда оставалась столь непродуктивна! Тайна существования человека на земле по сегодняшний день еще не разгадана, как загадка сфинкса, которой человек никогда не может правильно решить, почему он и должен умереть самой ужасной смертью, смертью духовной. Что такое всевозможные аксиомы и категории, системы и афоризмы? Слова, слова! Высокие воздушные замки хитро воздвигаются из слов, сами слова крепко цементируются логикой, но знания мы так и не добиваемся. Целое больше части — что за необыкновенная истина! Природа не терпит пустоты — как это необыкновенно лживо и что за клевета! Далее, ничто не может влиять иначе, чем оно влияет там, где находится, — я охотно с этим соглашусь, но позволю себе только вопрос: где же оно находится?

Не будь рабом слов. Разве далекое, мертвое, если я к нему стремлюсь, люблю его, скорблю о нем, не находится тут же, в истинном значении

313

этого слова? Оно так же верно, как та земля, на которой я стою. Вот это-то где со своим братом когда всегда были основным цветом нашего грота грез, вернее, полотном, на котором все наши сны, все видения наши были изображены.

И тем не менее зрелое размышление убеждает нас, что столь таинственно связанные с нашим мышлением понятия где и когда — лишь поверхностные, земные придатки мысли, что пророки видели вещим оком, поскольку они исходили из небесных везде и всегда. Разве не все нации признали своего Бога вездесущим и вечным, существующим во всемирном здесь, в вечном теперь? Обдумай это хорошенько, и ты тоже найдешь, что пространство лишь условное понятие нашего человеческого разума, точно так же как время. Мы сами не знаем, что мы — искры, плывущие в эфире Божества.

Быть может, эта столь массивная на вид земля на самом деле лишь воздушная картина, быть может, наше я — единственное, действительно сущее, а природа с ее различными произведениями и разрушениями лишь отражение нашей собственной внутренней силы, фантастическая греза или, как называет это Дух земли в "Фаусте", "живое одеяние Божества"^*.

8.  Будет ли человек времен Адама Смита прясть хлопок или строить города и рыть колодцы или, как это было при пророке Самуиле или во времена Давида, обрабатывать Ханаанскую землю, он всегда останется человеком, посланником невидимых сил, великим и победоносным, пока верно служит своему призванию; низким, жалким, обманутым и, наконец, пропащим, исчезнувшим с глаз долой, забытым людьми, если он окажется нечестным тружеником. Брат мой, ты, я думаю, человек; ты не простой, строящий бобер или двуногий бумагопрядилыцик; ты действительно обладаешь душой, хотя бы она сейчас и находилась в состоянии смертельного обморока! Закоптелый Манчестер и тот построен над бесконечной  пропастью;   и  над  ним  простирается  твердь  небесная; и в нем царит рождение и смерть; и он во всех отношениях так же таинствен и непостижим, как древнейшие города времен пророков. Ходи или стой, в какое время, на каком месте тебе будет угодно, везде ты найдешь неизмеримости. Вечности над нами, вокруг нас, в нас самих.

...Тихо

Покоятся звезды вверху,

А снизу могилы.

Между этими двумя видами безмолвия раздается грохот наших ткацких станков, торговых обществ, союзов и клубов. Сама глупость должна была бы здесь задержать свой бег и обдумать это. Истинно говорю тебе: сквозь все твои кассовые книги и философствование относительно спроса и предложения, все современные грустные дела и хитрые модные речи светит присутствие первобытного, неизреченного, и ты был бы мудр, если бы признал это не одними устами.

9.  Каждый человек вмещает в себе целое духовное царство, отражение вселенной, и, хотя незначительная фигура едва достигает шести футов в вышину, он доходит вверх и вниз⁴ бесконечно далеко, расплыва-

314

ясь в сферах неизмеримости и вечности. Жизнь, сотканная на чудесном "ткацком станке времени", состоит, так сказать, из нитей света, перемешанного с таинственным мраком ночи, — только Тот, кто создал жизнь, может это понять.

10.  У кого есть глаза и сердце, тот и в настоящее время может сказать: "Чего мне страшиться?" Свет доходит до тех, кто любит свет, как его следует любить, с самопожертвованием, с готовностью все переносить. К тому же напрасное старанье познать тайну бесконечности  следует  прекратить  раз  навсегда.  Тайну  эту  нам  никогда  не удастся узнать иначе, как читая ее отдельными строками то тут, то там. Разве нам не известно уже, что имя бесконечного — доброта, Бог? Здесь, на земле, мы похожи на воинов, воюющих в чужой стране; мы не понимаем плана кампании, да нам и не нужно его понимать. Мы и так знаем, что нам надлежит делать. Будем же исполнять каждый свою работу, как воины, послушно, мужественно, с героической радостью. "Если есть у тебя работа, исполни ее по мере твоих сил". За нами, за каждым из нас лежат шесть столетий людских усилий и побед; перед нами безграничное время с его еще не созданными и не завоеванными странами и счастливыми царствами, которые мы, да, мы сами должны создать и завоевать; и над нами светят небесные, руководящие звезды вечности.

Вот мое наследство, прекрасное, нетленное.

Время — мое владение, моя пашня — время.

11.  Не думаешь ли ты, что в этом мире с его дико кружащимся водоворотом и неистово пенящимися океанами, где люди и народы погибают, точно нет на свете закона, где суд над неправедными часто надолго откладывается, не остается никакого правосудия? Так в сердце своем считает безумец. Мудрецы всех времен тем и были мудры, что отрицали этот вывод и знали, что этого быть не может. Я снова повторяю, что на свете нет ничего, кроме справедливости, и одно только сильно в сем мире — то, что справедливо, то, что истинно.

12. Дождись исхода. Во всех боях, если дождаться исхода, видно, что каждый воин добился того, что по праву ему принадлежало. Его право и его сила, в конце концов, одно и то же. Он воевал, напрягая всю свою силу, и защищался в точном соответствии со своим правом.  Даже смерть его не означает победы над ним. Правда, сам он умирает, но дело его живо и воистину будет продолжать жить.

13.  Обыщи весь мир, и, если у тебя глаза не такие, как у совы, ты не найдешь в нем ничего живущего, что не имело бы права на пищу и на жизнь. Остальное, если только твое зрение хорошее, представится тебе отживающим, все равно что мертвым! Справедливость учреждена с самого сотворения мира и будет существовать, покуда существует мир и долее того.

Из этого я заключаю, что внутренняя сущность события значительно отличается от внешней его стороны; что временное, преходящее в этом, как и во многом другом, слишком часто ставится на первый план в ущерб вечному; что тот, кто живет, руководствуясь внешней стороной

315

преходящих явлений, не углубляясь в вечную суть их, не разрешит загадки, заданной ему сфинксом. Потому что одна только сущность действительна; это закон всего происходящего: если ты этого не понимаешь, то само происходящее, знающее эту истину, познакомит тебя с ней!

Что такое справедливость? В общем, в этом и заключается вопрос, предложенный нам сфинксом. Закон действительности состоит в том, что справедливое должно случиться и непременно случится. Чем раньше, тем лучше; потому что время строго и ужасно требовательно! "Что такое справедливость?" — вопрошают многие, которым одна суровая действительность могла бы дать удовлетворительный ответ. Так вопрошал Пилат, преступно шутя: "Что такое истина?" Шутивший Пилат не имел ни малейших шансов отыскать истину. Он не был бы в состоянии узнать ее. Даже если бы Бог показал ему ее. Слепота скрывала истину от его смеющихся глаз; внутренняя сетчатая оболочка его глаз онемела и омертвела. Он смотрел на истину и не узнал ее. "Что такое справедливость?"

Воплощенное правосудие, заседающее в судах, с наказаниями, документами, полицейскими и т. п., действительно, видимо. Но невоплощенное правосудие, бледной копией, а иногда лишь искажением коей является земное правосудие, — меньше бросается в глаза! Потому что невоплощенное правосудие исходит от неба; оно незримо для всех, кроме тех, у кого благородное, чистое сердце. Нечистые, неблагородные глядят во все глаза и не видят его. Они доказывают вам его отсутствие с помощью логики, путем бесконечных споров, красноречивых тирад. Неутешительно присутствовать при этом!^*

14. Счастье человека не зависит от того, чем он обладает, и не от того, что ему недостает, бывает он несчастен. Нищета, голод, нужда во всех ее видах, даже смерть переносились с радостью, когда сердце бывало верно направлено. Нестерпимо для людей чувство несправедливости того, что с ними случается. Самый простой негр не переносит, когда с ним поступают несправедливо. Ни один человек не может этого перенести или, по крайней мере, не должен был бы этого переносить. Закон, глубже всякого другого, записанного на пергаменте, закон, Божьей рукой непосредственно вписанный в душу человека, находится в непримиримом противоречии с несправедливостью. Что такое несправедливость? Лишь иное название беспорядка, неправды; нечто такое, что правдиво созданная природа, именно потому, что она не хаос, не призрак, отрицает и отталкивает. Внешняя боль от несправедливости, — хотя бы то была боль от ударов плетей, раздирающих в клочья живое мясо, или от топора, отсекающего голову, — ничто по сравнению со страданиями души, с тем позором, который она переносит, тем вредом, который причиняет ей личная жизнь. Самый грубый пентюх оказывает сопротивление, борется до смерти, если ему предстоит бесчестье. Так жить он не может. Громким голосом заявляет ему об этом душа, тихим кивком подтверждает вселенная. Этого быть не должно. Он должен отомстить, должен восстановить свое достоинство — чтобы каждому досталось свое, чтобы все стояло твердо на своем месте, чтобы порядок нигде не был нарушен. В этом есть что-то достойное внимания и, смеем сказать, всеми уважаемое. Это — печать мужественности, защищаемой

316

всеми нами, основание всего того, что есть в нас достойного, что, несмотря на поверхностное различие между людьми, одинаково встречается у всех.

Подобно тому, как вредный по своей природе беспорядок ненавистен человеку, для которого здоровье и порядок являются главными условиями существования, так и несправедливость кажется наихудшим злом, для многих даже единственным злом на земле. Все люди с трудом мирятся с разочарованиями и с несчастьем; таков их удел в нашем мире; но лишь к этому их удел не сводится, во всех сердцах говорит тихий голос, которого не заглушить ни логике, ни горю, насилию или отчаянию, и говорит он, что на этом жизнь не окончится; что как бы ни казалась жизнь дика, беспорядочна и несообразна, Бог послал ее; что это не может быть несправедливо и что, напротив, так оно и быть должно. Власть, против которой безнадежно всякое сопротивление, имеет, несомненно, успокоительное влияние. Тем не менее продолжительная несправедливость, хотя бы она даже и исходила от бесконечной власти, оказалась бы нестерпимой для людей. Если бы они потеряли веру в Бога, то единственным их спасением от слепого не-Бога неизбежности и механизма, обхватывающего их, как чудовищная мировая машина, было бы возмущение, независимо от того, была ли бы надежда на успех или нет. Они могли бы, как говорит Новалис, одновременным, всеобщим самоубийством ускользнуть от мировой машины и если не победоносно, то хоть с неукротимым, неусмиримым протестом против такой машины покончить с собой.

15.   Благословенная надежда,  утеха человечества,  ты рисуешь  на стенах тесной тюрьмы человека прекрасные, далеко простирающиеся ландшафты и проливаешь священный мягкий свет даже в глубокую ночь смерти. Ты в сем мире — всеобщее достояние: для мудреца ты — священное знамя, начертанное на вечном небе, под которым он победит, потому что самая борьба уже означает победу; для глупца ты — временная фата-моргана, тень от тихой воды, нарисованная на засохшей земле, облегчающая усталому путнику его странствие по пескам даже тогда, когда она оказывается призраком.

16.  Несмотря на тяжкий труд, несмотря на то что нам предстоит переправа через далекие моря и ревущие пучины, разве это ничто, если перед нами внезапно возникает Полярная звезда на небе, если вечный свет сияет сквозь грозные тучи и бушующие волны, если вдали виден маяк, к которому в течение всей жизни мы неуклонно стремились? Разве это ничто; о Боже, разве это не все для нас?

17.  Чего ты, собственно, боишься? Почему ты, крадучись, пробираешься, дрожа и пугаясь, как трус? Презренное двуногое создание! В чем состоит в общем итоге худшее, чего ты можешь опасаться? Смерть? Допустим, смерть, и, скажем, муки ада, и все, что дьявол и человек может или хочет против тебя предпринять! Разве нет у тебя мужества, разве ты не можешь перетерпеть что бы то ни было и, как дитя свободы, хотя и изгнанное дитя, топтать ногами даже самый адский огонь, в то время как он пожирает тебя? Пусть же совершится то, что может совершиться. Я пойду навстречу всему и бросаю судьбе вызов.

18.  Редко случается, чтобы жизнь человеческая вела к нравственной погибели без того, чтоб главная вина заключалась в неудачном внутрен-

317

нем устройстве, в отсутствии не столько счастья, сколько хорошего руководства. Природа не создает ни одного творения, не наделив его в то же время силой, нужной для его деятельности и дальнейшего существования; всего меньше она забывает о своем шедевре, о своей любимице, о поэтической душе. Поэтому мы и не можем поверить, чтобы какие бы то ни было внешние условия смогли вконец загубить душу человеческую и даже сколько-нибудь существенно повредить его здоровью или обезобразить его внешнюю красоту, если только человеку дарован надлежащий ум. Величайшая сумма несчастий — смерть; хуже этого ничего не может вместить чаша бытия и горестей человеческих, и все же многие люди всех времен победили даже смерть и взяли ее в плен, превратив ее физическую победу в нравственную победу человека, в печать и бессмертное освящение всего того, что человек совершил в своей жизни.

19. Мужественный человек, если он храбро борется, одерживает время от времени маленькие победы, дающие ему бодрость для продолжения борьбы.

20.  Здоровая душа, будь она даже заточена как угодно: в грязной мансарде, в истертом платье, в больном теле или в чем-либо еще, всегда сумеет защитить свою неотъемлемую свободу, свое право побеждать трудности, работать и даже радоваться.

21. Свободен тот человек, кто подчиняется мировым законам и в глубине души убежден, что, несмотря на все противоречия, ничего несправедливого с ним не может случиться, что вообще лишь леность да трусливая неверность делают зло возможным. Первой отличительной чертой такого человека является то, что он не противится необходимости и, не возмущаясь, покоряется ей. Как давно уже писал бедный Анри Мартен:

Есть слово, часто повторяемое и мудрости полное:

Благо тому, кто радостно работает и страдает, сколько должен.

Радостно! кто радостно принимает на себя и свой труд, и свои страдания, лишь тому небесные силы благоприятствуют и нива времени приносит ему плоды. Слово это было много раз сказано, все благородные души на свете знали его и на многих языках старались и нас познакомить с ним. Внутренняя сущность всякой "религии", как бывшей, так и будущей, в том, чтобы сделать человека свободным. Тот, кто в своем жизненном странствии отважится поставить все на карту, посвящая жизнь послушанию Богу и слугам Божьим, отрекаясь от дьявола и слуг его, такой свободный человек пройдет с благочестивым мужеством, несмотря на бурю и грозы, по намеченному пути. Через пустыню Сахару, через мрачные, населенные гальванизированными трупами и горестными созданиями пустыни ведет его путеводная звезда, его тропа, куда бы ни сворачивали другие, идет по направлению к вечному. У такого человека стоит спросить совета, стоит узнать мнение его о мирских делах. Такие люди, собственно, единственные люди, достойные этого названия, всегда были редки, но прежде их хорошо знали. Теперь они стали много реже, но еще не вымерли; они станут снова многочисленнее, если Бог еще долго сохранит нашу планету в обитаемом виде.

22.  Борись все больше и больше, мужественное, верное сердце, и не уклоняйся от цели ни в несчастье, ни в счастливой судьбе. Делу, за

318

которое ты борешься, насколько оно истинно и не больше, обеспечена победа. Только то, что в нем ложно, будет побеждено и отстранено, как оно и должно быть.

23.  Бодрость, которую мы желаем себе, заключается не в том, чтоб прилично умереть, а чтобы мужественно жизнь прожить. Эта бодрость, если она однажды дана Богом, глубоко запрятана в душе; благодетельным ласковым теплом питает она другие добродетели и дарования, которые без нее жить не могут. Несмотря на все бесчисленные победы под Ватерлоо и тому подобное, мужественный дух стал слабее в людях теперь, чем он был когда бы то ни было. Но совершенно вымереть он не может, иначе род человеческий больше бы никуда не годился; но тут и там, в различные времена и в разном образе посылаются с неба в мир нам люди, выказывающие необычайную бодрость духа и доказывающие, что и в наше время она еще встречается, она еще возможна и применима.

24.  В тесном соотношении с бодростью духа и с мужеством, отчасти исходя из этих качеств, отчасти защищаясь ими, находятся легче познаваемые качества правдивости в речах и мыслях и честности в поступках. Тут налицо взаимовлияние, потому что насколько проведение в жизнь правдивости и честности является конечной целью, путеводным огнем душевного мужества, настолько, с другой стороны, они без мужества не могут быть осуществлены никаким способом.

25.  Нельзя назвать удачным слово "невозможно"; от тех, кто часто его употребляет, нельзя ожидать ничего хорошего. Ты жалуешься: "лев стоит на дороге?" Ленивец, так убей его; дорога должна быть пройдена. На поприще искусств, практической жизни многочисленные критики доказывают, что отныне, собственно, все дальнейшее невозможно; что мы раз навсегда вступили в предел постоянных общих мест и должны с этим примириться. Пусть эти критики продолжают доказывать свое; это уж их манера такая, что за беда? Уже было доказано, что стихотворное искусство невозможно, тогда появился Берне, появился Гёте. Будничная, серая жизнь казалась единственно отныне возможной, появился Наполеон и завоевал весь мир. Точным вычислением течений было установлено, что пароходам никогда не удастся проехать кратчайшим путем из Ирландии в Ньюфаундленд: двигательная сила, сила сопротивления, максимум здесь, минимум там, — законы природы и геометрические доказательства: что могло тут произойти? И тем не менее "Грейт Вестерн" осветил якори в Бристольской гавани и, смело проехав через Гудзонову пучину, бросил якорь в Нью-Йорке, прежде чем чернила наших рукописей успели высохнуть. "Невозможно?" — воскликнул Ми-рабо, отвечая своему секретарю: "Ne me dites jamais ce bete de mot"^*.

26.  Если человек говорит действительно то, что думает, то всегда найдутся слушатели, какие бы ни существовали препятствия.

27.  Настоящий юмор исходит из сердца точно так же, как из головы; внутренняя сущность его не презрение, а любовь; он не разражается смехом, а вызывает тихую улыбку, что лежит много глубже. Это своего рода величие наизнанку. Юмор — цветок, аромат, чистейшая форма, в какую выливается глубокая, прекрасная, любящая натура, натура, гармонирующая сама с собой, примиренная с миром, с его бедностью,

319

с его противоречиями, черпающая в самых этих противоречиях новые элементы красоты и доброты.

28.  Пусть все люди, если это хоть сколько-нибудь возможно, стараются быть здоровыми! Пусть тот, кто почему бы то ни было погрузился в страдания и болезнь, подумает об этом; пусть он знает, что ничего хорошего он до сих пор не достиг, а зла достиг несомненно, — что он может быть на пути к добродетели, но может также легко и сойти с него.

29. Здоровье — весьма важная вещь как для ее обладателя, так и для посторонних. В сущности говоря, не так уже не прав был тот юморист, который решил выказывать почтение одному лишь здоровью: вместо того чтобы унижаться перед высокопоставленными, богатыми и нарядными людьми — снимать шапку лишь перед здоровыми. Экипажи дворян с бледными лицами не удостоивались его внимания; зато стоило проехать телеге с краснощеким силачом, как он принимался радостно и почтительно кланяться. И, действительно, разве здоровье не служит признаком гармонии, разве, в известном смысле, как показывает опыт, оно не является итогом всего ценного, что есть в человеке?

Здоровый человек весьма достойный продукт природы, поскольку он является таковым. Хорошо иметь здоровое тело, но здоровая душа — вот самое главное, что человек должен выпросить себе у неба, вот самое прекрасное, чем небо может осчастливить бедных смертных. Здоровая душа сразу — без помощи искусственных философских лекарств, без всегда сомнительных символов веры — сама узнает, что есть благо, принимает его и твердо придерживается; она узнает также, что худо, и добровольно отталкивает это от себя.

30.  Как возможна дружба? Путем всесторонней привязанности ко всему, что хорошо и истинно. Без этого она немыслима, раз это не вооруженный нейтралитет или пустой торговый договор. Человек, слава Богу, всегда может довольствоваться самим собой, но тем не менее десять человек, связанных любовью, могут сделать больше, чем десять тысяч человек, действующих раздельно. Бесконечна помощь, которую люди могут оказать друг другу.

31. Очень часто бывает, что у нашего друга самое честное намерение нас поддержать, что он всеми силами старается это сделать и тем не менее не в состоянии понять, чего именно нам не хватает и что нам нужно, чтобы идти вперед на избранном нами пути, настаивает на том, чтобы мы шли его дорогой, и бранит нас, называя неисправимыми, за то, что мы не хотим или не можем следовать его совету. Таким образом и выходит,  что люди одиноки даже среди друзей; никто не  хочет поддержать ближнего, и каждому приходится даже встать в оборонительную позу, чтобы сосед не явился ему помехой!

32.  Как верно сказал Новалис: "Одно несомненно, мое убеждение становится бесконечно сильнее с того момента, когда другой человек признает его!" Взгляни в лицо своему брату, в глаза, сияющие мягким огнем доброты или пылающие гневом, и ты почувствуешь, как твоя дотоле спокойная душа моментально помимо твоей воли загорается таким же огнем, так что от ваших взаимных взоров получится одно безграничное пламя (всеобъемлющей любви или смертельно разящей ненависти), и тогда скажи, как чудесная сила переходит от человека

320

к человеку. Если это верно в различных случаях нашего земного существования, то тем более это случается, когда мы говорим о божественной жизни и внутренне наше я приходит в соприкосновение с чужим я.

33.  Все людские дела во что бы то ни стало хотят иметь идеал, как мы говорили "душу", хотя бы только ради того, чтобы предохранить тело от гниения. И удивительно, как идеал или душа, — перенесите вы его в самое уродливое тело на свете, — передает телу собственное благородство, изменяет его и преобразует и делает его в конце концов прекрасным и до известной степени божественным!

34.  К сожалению, давно известно, что идеальные состояния никогда не могут быть вполне реализованы. Идеалы всегда остаются в известном отдалении, и мы должны быть довольны, если хоть несколько приблизимся к ним. Никто, как сказал Шиллер, не должен слишком точно сравнивать жалкий результат действительности с масштабом совершенства. Такого человека, который все сравнивал бы с совершенством, мы не стали бы считать мудрецом, мы назвали бы его глупым, недовольным созданием. С другой стороны, никогда не следует забывать, что идеалы должны существовать; если люди перестанут стараться приблизиться к идеалу, тогда всему настанет конец. Неминуемо. Ни один каменщик никогда еще не возводил совершенно перпендикулярной (вертикальной) стены; это математически невозможно; достаточно, если стена в известной степени перпендикулярна; тогда каменщик не поправляет ее больше, как хороший работник, который должен закончить свою работу. Но горе ему, если он слишком уклонился от отвесной линии, если он отбросил совсем и лот и ватерпас, а просто сложил камень на камень! Такой каменщик свернул на плохую дорогу; он забылся, но закон равновесия не забывается и мстит ему; и каменщик и стена его рухнут, рассыпаясь в прах!

35.  Мы знаем, что все человеческое несовершенно; далек от нас по большей части идеал; очень далек! Но пока идеал (внутренняя правда) как бы то ни было еще смутно живет и действует в жизни, это несовершенство можно переносить. Невыносимым оно становится тогда, когда идеал целиком исчезает и действительность оказывается лишенной всякой идеи,  всякой правды;  в  такой степени несовершенства  людские положения не могут оставаться, они должны измениться или погибнуть, если дело до того дошло. Оспа и т. п. болезни могут уродовать кожу, если сердце осталось здоровым; но совсем иначе бывает, когда сердце само заболевает, если самого сердца вовсе нет и на его месте водворилась противоестественная головешка.

В общем, читатель, ты всюду найдешь доказательства тому, что все проложившее себе путь в человеческой жизни с самого начала должно было быть истинно и ценно, не призрак, а действительность. То, что не является действительно ценностью, не находит себе надолго убежища среди людей. Возьмите мусульманство! Даже ламаизм, да, ламаизм — мы с радостью устанавливаем этот факт, — достоин жить на свете; не фраза это, а искреннее мнение. Тот, кто верит, что обман, насилие, несправедливость, вообще какая-нибудь неправда, как бы она ни была прикрыта или прикрашена, может лечь в основу людских сношений и   сообщества  людей,   тот   жестоко   заблуждается.   Это   заблуждение

321

— плод неверия, в котором отсутствует правда. Заблуждение, приводящее лишь к новым заблуждениям и к новому бедствию, заблуждение роковое, достойное сожаления, от которого все люди должны были бы отказаться.

36. Можно считать истинным, что все вещи имеют две стороны: одну освещенную, другую темную. Не один идеал, переходя, насколько возможно, в практику, превращается в совершенно неожиданную действительность, и мы с удивлением спрашиваем: неужели это действительно ваш идеал? К сожалению, идеал всегда должен переходить в область действительности и в ней искать себе очень скудной иногда пищи и приюта.

37.   Согласно законам природы, идеалы всех родов имеют свои определенные границы, свой период юности, зрелости или совершенства, увядания и, наконец, смерти или исчезновения. Ничто не рождается, что не должно было бы рано или поздно умереть.

38.  Искушения в пустыне — разве всем нам не пришлось пройти через подобного рода испытания? Вкоренившийся в нас от рождения ветхий Адам не может так легко быть изгнан из своих владений. Мы в жизни постоянно наталкиваемся на необходимость, и тем не менее значение всей нашей жизни не что иное, как свобода, свободная сила. Таким образом, постоянно происходит борьба, и, в особенности вначале, жестокая борьба. Потому что данное нам Богом приказание: "Действуй, творя добро",  таинственно пророческими знаками начертано в наших сердцах и ни днем, ни ночью не дает нам покоя, пока мы не раскроем и не исполним его, пока оно, как видимое, деятельное Евангелие свободы, не будет просвечивать во всех наших поступках. А так как данный прахом приказ: "Ешь и набивай себе брюхо" одновременно с убедительной силой проходит сквозь все наши нервы, — то ясно, что должно наступить замешательство, что должен произойти бой, прежде чем лучшее влияние одержит верх.

39.  Мы, люди, идем по удивительным дорогам; различно ведет нас Бог к цели.  Поэтому мы должны  были бы  к каждому  относиться с терпением, с надеждой на его исправление, должны были бы дать всякому возможность испытать, что еще может из него выйти. Пока жизнь не кончена, для всякого есть надежда.

40. Долгая, бурная весна, дождливый апрель, зимний холод еще в мае; наконец наступает все-таки лето. До сих пор дерево стояло голым; сухие, голые сучья жалобно стонали и трещали от ветра. Хочется сказать: сруби его, что оно напрасно занимает место на земле! Но нет, мы должны ждать. Всему свое время. — Вот дыхание июня коснулось голого обнаженного дерева, и оно покрылось листьями и стоит в цвету. Что за листья и что за цвет! Прошедшее долгое время наготы и зимнего брожения сделало свое дело, хотя и казалось, что оно ничего не делает. Прошлое молчание получило голос и говорит тем многозначительнее, чем дольше оно продолжалось. У всех деревьев, у всех людей, во всех учреждениях, верованиях, народах, у всего растущего и развивающегося, что встречается во вселенной, мы наблюдаем такую перемену и такое время расцвета.

41.  Подумаем о том, что за судья природа, какое величие, какое глубокое спокойствие и долготерпение присуще ей. Ты берешь пшеницу и сыплешь ее в недра земли: твоя пшеница, быть может, перемешана

322

с высевками, с сечкой, с сором, пылью и всяким мусором; это не беда: ты отдал ее доброй матери-земле: пшенице она дает расти, весь же мусор она молча уберет, прикроет его и не станет даже о нем говорить. Золотистая пшеница вырастает; мать-земля молчит об остальном, молча и не жалуясь давно уже извлекла пользу из остального. Так и всегда поступает природа. Она правдива, без фальши и притом велика и справедлива и матерински нежна в своей правдивости. Она требует лишь одного: чтобы вещь была подлинной, тогда она бережет ее, но только тогда. Правда — душа всего того, что природа когда-либо брала под свое покровительство. Ах, разве одна и та же история не повторяется со всякой возвышенной истиной, которая когда-либо появилась на свет или которой еще предстоит появиться? Тело ее несовершенно; она свет в темноте; нам она представляется воплощенной в логике, облеченной в чисто научные теоремы относительно вселенной, теоремы, которые не могут быть совершенными, которые в один прекрасный день признаются несовершенными и ошибочными и должны умереть и исчезнуть. Тело всякой истины должно умереть, и все же в каждом таком теле живет душа, никогда не умирающая, бессмертно живущая, облекаясь то в одну, то в другую форму, вечная, как душа человека. Так поступает природа. Внутренняя сущность какой-нибудь истины никогда не умирает. Природе нужно только, чтобы она отличалась подлинностью, чтобы истина была голосом, исходящим из глубины природы. То, что мы называем чистым или нечистым, не является перед судом природы решающим вопросом. Не то важно, сколько в тебе соломы, а то, сколько в тебе пшеницы. Чистота? Иному человеку мне хочется сказать: Да, ты чист, ты достаточно чист, но ты — солома, бесчестная гипотеза, слух, мнимая ценность. Ты никогда не слыхал великого сердца вселенной; ты не можешь быть назван ни чистым, ни нечистым; ты — ничто; с тобой природа не имеет ничего общего.

42.  Ни один человек не живет, никого не задевая и никем не задетый; он должен обязательно проложить себе путь, толкаясь локтями. Жизнь его — борьба. Даже устрицы, кажется, приходят в столкновение с другими устрицами. Несомненно, что они должны наталкиваться на необходимость и на трудности и что они пробиваются не как совершенные, идеальные устрицы, а как несовершенные, действительно живые существа.  Устрица должна быть знакома с известной степенью раскаяния, с известной степенью ненависти, с некоторой долей малодушия.

43.  Бедная природа человеческая! Разве движение человека вперед по пути истины не представляет собой падения за падением? Иначе и быть не может. В дикой жизненной стихии борется он, пробиваясь вперед; он падает, и падает глубоко, — все снова и снова должен он со слезами и раскаянием, с обливающимся кровью сердцем вставать на ноги и продолжать борьбу. Лишь бы борьба его велась с верностью и несокрушимым упорством: в этом вся суть.

44.   Есть  много почтенных,  беспорочных людей,  которые все же немногого стоят. Невелика заслуга человека, сохранившего руки в чистоте, если он всю работу исполнял не иначе как в перчатках.

45.  В живых существах изменения обычно происходят лишь постепенно, так что, пока змея сбрасывает с себя старую кожу, под ней уже

323

успевает образоваться новая. Немного ты знаешь про сожжение мирового Феникса, если думаешь, что он должен весь сгореть и предстать в виде кучи пепла, из которой чудом выбьется живая молодая птичка и полетит к небу. Ошибаешься! В огненном вихре вселенной творение и уничтожение идут рядом, и в то время, как пепел старого разносится ветром, уже таинственно ткутся органические нити нового, и среди шума и вихря бушующей стихии раздаются звуки мелодичной предсмертной песни, заканчивающиеся звуками еще более мелодичного гимна воскресения. Да, взгляни собственными глазами в огненную вьюгу, и ты увидишь, что это так и есть.

46. Великая истина или по крайней мере одна сторона великой истины заключается в том, что человек сам создает условия своего существования и духовно, как и материально, сам своего счастья кузнец. Но эта же истина имеет и другую сторону, а именно: что окружающие обстоятельства — тот элемент, где человеку приходится жить и действовать, что человек в силу необходимости заимствует у них свою окраску, свою одежду, свой внешний вид и что во всех практических случаях жизни человек почти до бесконечности изменяется обстоятельствами, так что в ином, не менее верном смысле можно сказать, что обстоятельства делают человека.

Если нам поэтому следует настаивать на первой истине по отношению к нам самим, то, с другой стороны, нам необходимо помнить последнюю, когда мы судим о других людях.

47.  На мирное житье в этом водовороте человеческого существования дитя времени не должно претендовать, тем менее, когда призрак отгоняет его от прошлого, а будущее представляется не чем иным, как тьмой, наполенной привидениями. С полным правом мог бы странник воскликнуть про себя: разве ворота счастья в сем мире не закрыты неумолимо перед тобой, разве есть у тебя надежды, которые не были бы неосновательными? И все-таки можно громко сказать или, если это лучше, подобно древнему греку, прошептать про себя: Кто может глядеть в глаза смерти, тот не испугается теней.

48.   Разве  мера  страданий  не  является  в  то  же  время  мерилом сострадания, на которое способен человек, и мерилом его силы и той победы, которая предстоит ему? Наша печаль — оборотная сторона нашего благородства. Как велико наше отчаяние, так велики и наши способности,  настолько мы и можем предъявлять свои требования. Черный дым, застилающий перед тобой мир, точно подымаясь из ада, может истинной силой воли превратиться в пламя, в небесное сияние, поэтому не унывай!

49.  Неимоверное количество сделанной и забытой работы, молча лежащей у ног моих, одевающей, поддерживающей меня и сохраняющей мою жизнь, куда бы я ни пошел и что бы я ни делал, дает богатый материал для размышлений!  Во всяком случае, то, что называется известностью для мудреца, теряет свое значение. Для глупцов и людей легкомысленных эта известность стоит того, чтоб подымать из-за нее шум; она сулит им "бессмертие" и т. п. Но если правильно взглянуть на вещи, что она собою представляет, эта известность?

50.  Хорошо понимать и сознавать, что ни одна мысль никогда не умирала, что точно так же, как ты, создатель ее, почерпнул ее из

324

прошлого, точно так же ты и передашь ее будущему. Таким образом, героическое сердце, видящее око первых времен, живет еще в нас, хотя мы принадлежим настоящему времени. Так, мудрец постоянно бывает окружен толпой свидетелей и братьев, простирающих к нему руки, и на свете существует живая община святых, в буквальном смысле слова пространная, как земля, и древняя, как история.

51. Скажи мне, например, кто научил тебя говорить? С того времени, как две обросшие волосами, нагие или покрытые листьями фигового дерева человеческие фигуры почувствовали желание не быть более немыми, а делиться мыслями, старались объясниться с помощью всевозможных звуков, жестов, мучительной пантомимы и неловких телодвижений, до того времени, когда, скажем, написана была вот эта книга, прошло немало времени и совершена значительная работа, которую кто-нибудь да совершил. Думаешь ли ты, что до Чосера не было поэта, не было сердца, горящего мыслью, которую оно не могло не высказать и для которой не  было слова,  так что слово  это  пришлось ему создать и выковать? Для каждого слова нашего языка был такой человек, или такой поэт, который придумал его.

52.  Первый человек, с открытой душой взглянувший на небо и на землю, на все прекрасное и страшное, что мы называем природой, вселенной и т. п. и сущность чего навсегда останется без соответствующего названия,  первый человек, говорим мы, который впервые увидел все это сознательно, торжественно и, по всей вероятности, молча опустился на колени, совершил под влиянием внутренней потребности "нечто оригинальное", что другим, мыслящим людям показалось весьма выразительным и достойным подражания! И с того дня стали молиться преклонив колена.  Эта безмолвная молитва старше всех словесных молитв, молебнов и литургий; она — начало всякого богослужения, которое нуждалось в одном лишь начале, так оно было разумно. Что за поэт был этот первый молящийся!

53.  Не падай духом! Ты не одинок, если ты веруешь. Разве мы не говорили о сонме святых, невидимом, но действительно существующем, сопровождающем тебя и окружающем своими объятиями, покуда.ты достоин того? Героические страдания святых возносятся из всех стран и из всех времен, как священное "Miserere"^*, и их великодушные дела, их подвиги звучат как безграничный, вечный мелодичный гимн, подымающийся к небу. И не говори, что в настоящее время нет символа божественного. Разве Божий мир не символ божественного? Разве неизмеримость не храм? Разве история человека и человечества не бесконечное Евангелие? Прислушайся только, и вместо органа ты услышишь, как и в древние времена, пение утренних звезд.

54.  Какие полки и толпы и поколения таких людей уже поглотило забвение! Их прах образует ту почву, на которой жизнь наша продолжает давать плоды.

55.  Человек не должен жаловаться на времена; из этого ничего не выходит. Время дурное: ну что же, на то и человек, чтоб улучшить его.

56.   "Настанет время, — говорил Лихтенберг с горькой иронией, — когда вера в Бога будет подобна вере в детские сказки" или, как выражается Жан Поль, "когда сделают из мира — мировую машину, из

325

эфира — газ, из Бога силу, из загробной жизни — могилу". Мы же думаем, что такого дня не будет. Во всяком случае, пока борьба еще ведется — и философия газа и могилы еще не вылилась в форму устава с выработанными положениями, — нужно предоставить свободу действия мистицизму и всему тому, что честно выступает против этой философии. Побольше беспартийности и свободы, и правда одержит верх!

57.  Если время наше — время неверия, почему мы должны на это роптать? Разве не настанет лучшее время? Да и не настало ли оно уже? Период веры чередуется с периодом неверия,  как сжимание сердца чередуется с расширением сердца. Весенний рост, летнее изобилие всяких мнений и творений должны сопровождаться смертельным увяданием осени и земной развязкой, а за ними снова наступает весна. Человек живет во времени; все его земное существование, его стремления и судьба — продукт времени, и лишь в преходящих символах времени обнаруживается всегда неподвижная вечность, в которой мы живем. И все же в такое зимнее время отрицания для людей, одаренных благородной душой, сравнительно тяжело, что они родились, должны в такое время бодрствовать и трудиться; а для людей с притуплённой чувствительностью даже приятно, что они могут, погрузясь в лень, грезить и спать и проснуться лишь тогда, когда гремящие бури с градом пронесутся, совершив свою работу, и нашим молитвам, нашему мученичеству наконец будет дарована новая весна.

58.  Еще неосновательнее кажется нам страх, что вместе с суеверием исчезнет и религиозность. Религиозность не может исчезнуть. Маленький дымный огонь от горящей соломы может скрыть от наших глаз звезды на небе, но звезды тем не менее остались на небе и снова покажутся нам.

В общем, мы должны повторить известное изречение, что недостойно верующего человека смотреть на неверующего со страхом, или с отвращением, или с каким бы то ни было другим чувством, кроме сожаления, надежды на его исправление и братского сочувствия. Если он ищет истины, разве он нам не брат и недостоин сожаления? А если он не ищет истины, разве он все же не наш брат и тем более достоин сожаления?

59.  Не можем ли мы посмотреть на то ужасное горе, которое теперь со всех сторон окружает нас, как на голос из немых недр природы, взывающий: "Взгляните! Спрос и предложение — не единственный закон природы; уплата наличными деньгами — не единственная обязанность людей по отношению друг к другу. Глубоко, много глубже спроса и предложения лежат законы и обязательства, священные, как сама жизнь человеческая. Если вы будете действовать дальше, вы познакомитесь с ними и должны будете покориться им. Кто познает их и научится повиноваться им, тот будет иметь природу на своей стороне. Он будет работать, и высокая награда достанется ему в удел. Кто же не узнает этих законов, против того будет сама природа, и он не в состоянии окажется работать в пределах природы.  Мятежи, ссоры, ненависть, одиночество и проклятия будут следовать за ним по пятам, пока все люди не познают, что то, чего он добился, как бы оно ни казалось блестящим, не успех, а полнейшая неудача".

326

60. Будем же радоваться, что по крайней мере одно признается всеми и повторяется на всех языках: человек все еще человек. Гений механизма не всегда будет давить на нашу душу, как кошмар, и в конце концов, когда волшебным словом старые чары будут разрушены, станет нашим послушным рабом и будет исполнять все, что мы потребуем.  "Мы близки к пробуждению, когда видим во сне, что нам снится сон". У кого есть глаза и сердце, тот и теперь может сказать: "Зачем мне колебаться? Свет светит в мире для тех, кто любит свет, так как любить его следует безграничной, самоотверженной, все выносящей любовью".

61. Дайте знать людям, что они люди, созданные Богом и в кратчайший промежуток времени способные создать такое, что будет жить на веки вечные. Это действительно великая задача. Не машинами для обработки земли и не машинами для переваривания пищи, а также и не рабами других людей или собственных страстей должны они быть, а прежде всего им следует быть людьми.

62.  Одно, собственно говоря, следовало бы нам уяснить, "в общих чертах", а именно, что "сияние Божье" так или иначе, в той или иной форме должно развиться из глубины даже этого нашего промышленного века.

63.  Да, всюду свет проникает в мир. Люди не любят тьмы, они стремятся к свету. Глубокое чувство вечной природы, справедливости проглядывает везде и видно на каждом шагу.

64.  Человек, в сущности говоря, всегда был борцом и тружеником и, несмотря на широко распространенную клевету, утверждающую противное, всегда любил истину.

65.  Всякая душа человеческая, как бы она ни была погружена во мраке, любит свет; стоит лишь раз зажечь свет, чтобы лучи его разошлись во все стороны.

66. Слишком легкомысленно пришли люди к заключению, что голод, великий фундамент нашей жизни, является и венцом ее, и последней степенью совершенства; что так как "жадность и неумеренное честолюбие" составляют отличительные признаки большинства людей, то нет человека, который поступал бы или думал бы поступать на основании иных принципов.  Чего нельзя подвести под категории бедности,  то подводят под рубрику честолюбия, не входя в дальнейшие рассуждения.

67.   Совершенно неверно, что люди, с тех пор как они населяют землю,  живут  с  помощью  бреда,  лицемерия,  несправедливости или какой-либо иной формы безрассудства. Неправда, что они когда-либо жили чем-нибудь иным, чем противоположностью всего перечисленного.

68.  Известное одобрение совести необходимо даже для физического существования  и  составляет  тонкую,  всюду  проникающую  замазку, которою держатся составные части нашего я. Поэтому, если человек не сидит в сумасшедшем доме и еще не застрелился и не повесился, то мы должны утешаться и заключить, что он одно из двух: либо злая собака в образе человека, которой нужно надеть намордник, пожалеть и подивиться;  либо  это  настоящий  человек,  следовательно,  создание,  не лишенное нравственной ценности, которое надо просветить и до некоторой степени одобрить. Но для того чтоб правильно судить о его характере, мы должны научиться смотреть на него не только своими, но и его глазами; мы должны пожалеть его, должны видеть в нем брата, одним

327

словом, должны  научиться  любить его,  иначе настоящая,  духовная сторона его природы никогда не будет правильно понята нами.

69.  Прежде всего не следует забывать, что людьми и их поступками управляют не материальные, а нравственные силы. Как бесшумна бывает мысль! Ни барабанный бой, ни стук копыт целого эскадрона, ни бесконечный шум обозов с амуницией и багажом не сопровождают ее движений. В каких безвестных, отдаленных уголках земного шара работает иногда мысль в голове, которая в один прекрасный день будет увенчана властью, какой не дает и царская корона, потому что короли и цари будут в числе слуг ее. Не над головами, а внутри их будет властвовать мыслитель и своими комбинациями идей, придуманными в одиночестве, как магическим заклинанием, подчинит весь мир своей воле.

70.  Интересно наблюдать, как распространена и вечна среди людей любовь к мудрости; как самый знатный и самый незначительный человек, гордые князья и грубые мужики и все люди, один за другим, уважают мудрость или то, что они принимают за мудрость, как они, в сущности говоря, ничего иного и не могут почитать. Потому что все полчища какого-нибудь Ксеркса со всей их несокрушимой силой не в состоянии смирить ни одной мысли нашего гордого сердца. Только перед нравственным достоинством преклоняется дух человеческий, только в такой душе, которая глубже и лучше нашей, можем мы увидеть небесную тайну, и, смиряясь перед ней, мы чувствуем, что возвышаемся.

71.  Люди редко и почти никогда надолго не возмущаются тем, что не заслуживает возмущения. С готовностью и ревностно оказывают они послушание и преданность всему великому, истинно высокому, склоняясь к ногам его со всем, что у них есть, отдаваясь душой, телом, сердцем и духом тому, кто действительно выше их.

72.  Страна, в которой народ до глубины души охвачен какой-нибудь религиозной идеей, завладевшей всеми жителями ее, такая страна сделала шаг вперед, после которого уже нет возврата к прошлому. Мысль, сознание того, что человек — гражданин мира, создание вечности, проникло в отдаленнейшую хижину, в самое бесхитростное сердце. Вся жизнь становится прекрасной, достойной уважения, когда ее осеняет чувство небесного призвания, Богом возложенной обязанности. В таком народе живет воодушевление,  и в тесном смысле можно про него сказать: "Дыхание Всемогущего дает этим людям разумение".

73. Утешительной является истина, что великие люди существуют во множестве, хотя они и пребывают в безвестности. Да, величайшие люди наши, именно потому, что они по природе тишайшие, вероятно, те, что навсегда остаются безвестными. Философ Фихте утешался этой мыслью, когда с кафедр и из соборов он ничего не слыхал, кроме бесконечной болтовни и трескотни честолюбивых вещателей общих мест; когда от всестороннего движения и грохота, заменившего тишину и молчание, все сбилось в бурную пену, так что серьезный Фихте чуть ли не жалел, что познания нельзя обложить налогом, чтоб немного угомонить их; тогда, как мы уже сказали,  он утешался несокрушимым убеждением, что мышление в Германии еще существует, что мыслящие люди, каждый в своем углу, действительно исполняют свое дело, хотя и молчаливо, тайным образом, укрывшись от взоров.

328

74. Большой шаг вперед, по нашему мнению, заключается в настоящее время в ясном убеждении, что мы стоим на пути к прогрессу. О том, как управляет нами Провидение, какие у него конечные цели, мы ничего или почти ничего не знаем; человек начинает работу во тьме и кончает ее во тьме; тайна повсюду вокруг нас и внутри нас. Под нашими ногами и в наших руках. Несмотря на это, каждому хоть то ясно, что это удивительное человечество движется в каком-то направлении, что все дела человеческие находятся в движении и подвержены беспрестанным изменениям, как были и будут им подвержены вечно; действительно, существа, живущие во времени и в силу времени и созданные из времени, давно уже могли бы это понять.

III. ЛЮДИ И ГЕРОИ

1. Искреннюю радость доставляет человеку возможность восхищаться кем-нибудь; ничто так не возвышает его — хотя бы на короткое время — над всеми мелочными условностями, как искреннее восхищение. В этом смысле было сказано: "Все люди, в особенности женщины, склонны к преклонению" — и преклоняются перед тем, что хоть сколько-нибудь того достойно. Можно обожать нечто, хотя бы оно было весьма незначительно; но невозможно обожать чистейшее, ноющее ничтожество.

2.  Я думаю, что уважение к героям, в различные эпохи проявляющееся различным способом, является душой общественных отношений между людьми и что способ выражения этого уважения служит истинным масштабом для оценки степени нормальности или ненормальности господствующих в мире отношений.

3. Богатство мира состоит именно в оригинальных людях. Благодаря им и их творениям мир есть мир, а не пустыня. Воспоминание о людях и история их жизни — выражение его силы, его священная собственность на вечные времена, поддерживающая его и, насколько возможно, помогающая ему пробиваться вперед сквозь неизведанную еще глубину.

4.  Можно возразить, что я проповедую "поклонение героям". Если хотите, да, — друзья, но поклонение прежде всего должно выразиться в том, что сами мы будем героически настроены. Мир, полный героев, вместо целого мира глупцов, в котором ни один доблестный король не может царствовать, — вот чего мы добиваемся! Со своей стороны мы отбросим все низкое и лживое; тогда только сможем надеяться, что нами будет управлять благородство и правда, но не раньше.

5.  Сказано: "Если сами мы холопы, для нас не может быть героев". Мы не узнаем героя, даже если увидим его, — мы примем шарлатана за героя.

6.  Ты и я, мой друг, мы можем в этом отменно холопском мире создать из себя каждый из нас по одному, не холопу, герою, если мы захотим. Таким образом, получились бы для начала два героя. Мужайся! Так можно создать целый мир героев или хоть по мере возможности содействовать их появлению.

7.  Я предсказываю, что мир снова станет искренним, станет миром верующих людей, будет полон героических деяний, будет полон геро-

329

ического духа.  Тогда,  и только тогда,  он сделается победоносным миром.

Но что нам до мира и его побед? Мы, люди, слишком много говорим о нем. Пусть каждый из нас предоставит мир самому себе; разве каждому из нас не дана личная жизнь? Жизнь — короткое, очень короткое время между двумя вечностями; другой возможности у нас нет. Благо нам, если мы не как глупцы и лицемеры проживаем свой век, а как мудрые, настоящие, истинные люди. Оттого что мир будет спасен, мы не спасемся; мы не погибнем, если погибнет мир. Обратим поэтому внимание на самих себя. Наша заслуга и наш долг состоят в выполнении той работы, которая у нас под рукой. К тому же, по правде говоря, я никогда не слыхал, чтоб "мир" можно было "спасти" иным путем. Страсть спасать миры перешла к нам от XVIII века с его поверхностной сентиментальностью. Не следует увлекаться слишком сильно этой задачей! Спасение мира я охотно доверяю его Создателю; сам же лучше позабочусь, насколько возможно, о собственном спасении, на что я имею гораздо больше права.

8.   Великий закон культуры гласит: дайте каждому возможность сделаться тем, чем он способен быть, дабы он мог развернуться во весь свой рост, преодолеть все препятствия, оттолкнуть от себя все чуждое, особенно  всякие  вредные  наносные   явления  и,   наконец,  предстать в своем собственном образе, во всем своем величии, каковы бы они ни были. Не бывает единообразия превосходства ни в физическом, ни в духовном мире — все настоящие вещи таковы, какими они должны быть. Северный олень очень добр и красив, точно так же и слон.

9.  Первая обязанность человека — подавить чувство страха. Мы должны быть свободны от него, иначе мы не можем действовать. Иначе поступки наши — поступки рабов; не искренние, а лишь для глаза, даже мысли наши фальшивы: мы мыслим, как рабы и трусы, пока не научились попирать страх ногами.  Мы должны быть мужественны, идти вперед, храбро завоевать свободу — в спокойной уверенности, что мы призваны и избраны высшей силой, — и не должны бояться. Насколько человек побеждает страх, настолько он — человек.

10.  В этом мире даже бодрый человек может быть не уверен в столь многом относительно того, как он живет, ему необходимо быть хотя бы уверенным в себе.

Ни один человек, желающий сделать что-нибудь значительное, не может надеяться на успех иначе как при условии, что он решит: "я хочу совершить это или умереть". Потому что мир всегда представлялся здравому смыслу каждого отдельного человека в большей или меньшей степени домом сумасшедших.

11.  Велик тот миг, когда до нас доходит весть о свободе, когда долго закрепощенная душа освобождается от своих пут и пробуждается от печального стояния на одном месте, хотя бы слепо и в замешательстве и именем Создателя клянется, что она хочет быть свободной. Свободной? Поймите это хорошенько, то ясно, то смутно все существо наше глубоко проникнуто законом: будь свободен. Свобода — единственная цель, к которой, разумно или нет, стремится вся борьба, все старания людей на земле. Да, это высокий миг (знаком ли он тебе?): первый

330

взгляд на охваченный пламенем Синай в пустыне нашей жизни — нашего паломничества, которому отныне столб дыма днем и огненный столб ночью будут указывать дорогу.

12.  Люди привыкли всем лицам и всем вещам, начиная с ничтожнейших книг и кончая церковными епископами и государственными деятелями, предлагать вопрос, в каком парике и в какой черной треуголке гуляют они по свету, вместо того чтоб спросить у них, кто призвал их к деятельности? О Боже! Мне отлично знакома твоя треуголка, отлично известно и то, кто призвал тебя. Но во имя Бога спрашиваю я тебя: кто ты? Что ты собою представляешь? Не ничто, отвечаешь ты! Ну, так скажи, насколько же, и что же ты, наконец, — это именно то, чего мне хотелось бы знать и что я должен знать и поскорее!

13.   Настоящий не стоящий на месте человек, если он только не манекен, какую бы сущность вы ему ни вложили в душу, сумеет ее более или менее двинуть вперед. Самое нескладное, бестолковое в мире он сумеет сделать несколько менее нескладным. Негибкое он сделает более подвижным — вот польза от его существования в мире.

14. Прежде всего отыщите человека; тогда вы уже всего достигли. Он может научиться всему — быть сапожником, произносить приговоры, управлять государствами, и все это сделает так, как можно ожидать от человека. Возьмите с другой стороны не-человека, и у вас в руках будет ужаснейший "татарин" в мире, который быть может тем страшней, чем он с виду тише и мягче. Беды, какие способна наделать одна только глупая голова, какие способна наделать всякая глупая голова в мире, кишащем таким бесконечным множеством последствий, не поддаются подсчету. Уже не понимающий своего дела шарлатан-сапожник может причинить немало зла, о чем свидетельствуют мозольные операторы и люди, доведенные до необходимости носить с отчаяния Одну лишь войлочную обувь. Подумайте же о том, сколько зла может сделать шарлатан-священник, шарлатан-король!

15.  Гений, поэт, — знаем ли мы, что означают эти слова? Подаренная нам вдохновенная душа, непосредственно из великого горнила природы присланная, чтобы видеть правду, вещать ее и совершать. Это — священный голос природы, раздающийся снова сквозь бесплодную, бесконечную чащу слухов, болтовни и трусости, в которой заблудился доведенный до края погибели мир.

16.  Гений, о котором известная дама сказала, что он не имеет пола, ни в коем случае не принадлежит к какому-нибудь сословию; поэтому образование не должно гордиться своим искусственным светом, часто лишь тлеющим или фосфорическим, там, где мы имеем дело с загоревшейся искрой Божьей. Мы начинаем сознавать, что аристократическая снисходительность, с учтивой улыбкой с высоты трона, воздвигнутого из книг в дорогих переплетах, признающая, что "для человека из народа" это очень мило, совершенно неуместна теперь. Настало несчастное время в истории человечества, когда наименее образованный — прежде всего и наименее исковерканный и при обилии выпуклых, вогнутых, зеленых и желтых очков не потерял способности видеть собственными глазами. В наше время человек, владеющий пером точно так же, как и молотком, не должен возбуждать удивления.

331

Тем не менее снисходительно-доброжелательное отношение так широко распространено, что нам кажется полезным взглянуть на оборотную сторону дела. Я полагаю, что для способного от природы человека, имеющего в себе зародыши сильного характера — особенно, если его склонности указывают на поприще литературы и предназначают его быть мыслителем и писателем, — для такого человека, говорю я, в наше странное время не было бы большим несчастьем вырасти среди народа, а не среди образованных людей, — быть может, это и вовсе бы не было несчастьем?

Все люди наталкиваются на избыток препятствий, потому что духовный рост должен быть задержан и остановлен и должен пробиваться сквозь затруднения, иначе он совершенно остановится. Мы сознаем, что посредственным личностям беспрестанное воспитание и обучение языкам, танцам, правилам приличия, как это практикуется во всех странах у людей высокопоставленных, дает известное превосходство, в худшем случае кажущееся превосходство над средними людьми низшего класса: так что обыкновенно праздный человек по сравнению с человеком трудящимся почти всегда оказывается более милым; у него кругозор шире, яснее. Во многих отношениях, если даже взглянуть на дело глубже, он имеет преимущество над тружеником. Противоположное верно лишь для необыкновенных личностей, одаренных зародышем неукротимой силы, которая во что бы то ни стало достигнет развития. Для таких зародышей всего лучше та почва, на которой он свободнее будет расти. Там, где есть охота, должен найтись и путь. Одновременно с гением человек бывает одарен и возможностью развития, даже уверенностью в развитии. Часто случается, что неумелое окапывание и удобрение вреднее, чем отсутствие ухода, и убивает то, что слепой жестокий случай щадит. Редко бывает, чтобы какой-нибудь Фридрих или Наполеон воспитывались с целью подготовить их к последущей деятельности, чаще всего даже их подготовка осуществляется совсем иным путем, в одиночестве и страдании, в нужде и при неблагоприятных обстоятельствах. В наше время мы видим двух гениальных людей: Байрона и Бёр-нса. Оба они по велению природы должны были стремиться к зрелому мужеству и бороться, преодолевая бурю и натиск тридцать шесть лет; и все же один только даровитый земледелец добивается частичной победы; гениальный же дворянин борется, не жалея труда, и умирает, когда лишь в отдалении слышится обещание успеха его деятельности. Правда, как сказано где-то: только артишок не может расти вне сада; жёлудь бросают куда попало, а он питается на невспаханной почве и вырастает в виде дуба. Каждый лесовод подтвердит, что жирная земля губительна для желудей. Чем легче почва, тем крепче и плотнее дерево, но тем оно и ниже. То же самое происходит и с духом человеческим: он будет чист, лишится своих недостатков, если станет страдать за них. Кто боролся хотя бы только с бедностью и тяжким трудом, тот оказывается сильнее и более сведущим, чем тот, кто удалился с поля битвы и осторожно спрятался между обозами с провиантом. В этом смысле один опытный наблюдатель нашего времени сказал: если мне нужно было отыскать человека с определенно развитым характером (развитым определенно и искренно, в рамках своих границ), человека с умом проница-

332

тельным, мужественного, сильного духом и сердцем — а не с исковерканным характером, с надменностью, заменяющей мужество, со спекулятивным мышлением и призраком силы вместо проницательности и мощи, я обратился бы скорее к низшим, а не к высшим сословиям и там стал бы его искать.

Другое резкое мнение сострит в том, что тот, чьи потребности определены наперед, чьим способностям предстоит только одна задача — развиться как можно лучше, достигает меньшей степени истинной образованности, чем другой человек, задача и долг коего состоит не в достижении образования, а в добывании хлеба насущного тяжелым трудом. Что за печальная превратность судьбы выражается в том, что столько многообещающих начинаний задерживаются и искусство, при всем богатстве своих средств, ничего не в состоянии совершить даже там, где природа сама дает материал. Но жизнь полна зла, точно так же как и добра, и богатство средств и путей может дойти до опасных размеров, может укрепить дурные склонности, вместо того чтобы направить их по верной колее. Но что значит необразованность с тех пор, как у нас есть книги, с тех пор, как книги составляют часть домашней утвари в каждой квартире цивилизованных стран? В беднейшей хижине вы найдете книги, во всяком случае, одну книгу, из которой дух человеческий веками черпает свет и пищу и ответ на глубочайшие свои запросы; в которой и по сей час для зрячего глаза заметно отражение тайны бытия, если и непоясненной, то хоть открытой и представленной в виде пророческих символов; если и не удовлетворяющей разум, то хоть доступной внутреннему пониманию, что гораздо важнее. "В книгах скрыт творческий пепел Феникса всего нашего прошлого". Все, что люди думали, открыли, перечувствовали и придумали, записано в книгах; и кто научился секрету чтения, может все это найти и усвоить.

Но что из этого следует? Разве образование человека, то, что мы называем образованием, бывает закончено в университетах, библиотеках и аудиториях; разве живая сила нового человека пробуждается исключительно или главным образом мертвой буквой и повествованием о силе других людей, разве иначе она не может загореться, и очиститься, и дойти до побеждающей ясности? Ты, неразумный педант, с сожалением распространяющийся о неведении Шекспира! Шекспир проник глубоко в бесчисленное множество вещей, в природу с ее божественной красотой и ужасами ада, ее хорами светлых ангелов и таинственными жалобными стонами; глубоко проник он в дела людские, в искусство и в уловки искусства. Шекспир знал многое (знал [kenned] в его время было почти тождественным с мог [canned]) о людях и мире и о том, к чему люди стремятся, чего добивались они веками в различных странах света; обо всем было у него ясное представление и умение передать все понятое в новых образах. В этом и состояло его знание; что же знаешь ты? Ничего из того, что мы только что назвали, быть может, вообще ничего. Ты знаешь только собственные дипломы, документы, академические почести; только слова да буквы алфавита и то не все. Ясный взгляд на вещи и свежая сила для деятельности — вот величайший успех обучения; упражнение — лучший учитель.

333

В наше время "знать" и "мочь" стали совершенно различными терминами; а ведь в этом первая причина всей человеческой культуры, краеугольный камень подлинного образования; то, что человек прежде всего должен быть подготовлен к труду, ряд поколений совсем не затронуло, и мы видим последствия этого! Подумайте, какое преимущество имеют необразованные трудящиеся классы над образованными и нетрудящимися только вследствие того, что они должны работать. Работа! Что это за неизмеримый источник образования! Как захватывает работа всего человека, не только его спокойное теоретическое мышление, но всего деятельного, действующего, решительного и терпеливого человека; как шаг за шагом пробуждает она дремлющую силу, как искореняет старое заблуждение! Кто ничего не делал, тот ничего не знает. Сидеть, строить планы и умно говорить ни к чему не ведет: встань и действуй! Если знания твои верны, то применяй их, борись с живой природой, испытай свои теории и посмотри, как они выдержат искус. Сделай что-нибудь, в первый раз в жизни сделай что-нибудь! Тогда ты сразу станешь лучше понимать всякую деятельность вообще. Работа имеет неограниченное значение; при ее помощи скромнейший ремесленник добивается великого и необходимого, чего не может сделать высокопоставленный человек, не умеющий трудиться. Примись за практику, и заблуждение с истиной перестанут идти рука об руку: успех заблуждения заставляет тебя запутаться в квадратном корне отрицательной величины; постарайся извлечь его, добыть из него какое-нибудь земное содержание и жизненную поддержку. Почтенный член парламента может открыть, что "существует реакция", может верить этому и утомительно доказывать это наперекор всему миру, сколько ему угодно; он не будет испытывать от этого недостатка в пище; но если медник откроет, что медь — зеленый сыр, то он должен действовать сообразно со своим открытием и потому должен прийти к заключению, что, как это ни странно, медь нельзя жевать, а из зеленого сыра никак нельзя получить огнеупорной посуды; что его открытие поэтому не имеет под собой твердой почвы и что о нем надо забыть. Проведите эту основную разницу через всю жизнь обоих людей и постарайтесь уяснить себе ее последствия. Необходимость, нужда, которая в данном случае является матерью точности, давно уже известна как мать изобретательности. Тот, кому многого недостает, кто во многом нуждается, должен много знать; много трудиться, чтобы только чего-нибудь достигнуть, в противоположность тому, кому необходимо только знать, что для того, чтобы позвонить, нужно пальцем нажать на кнопку звонка.

Мы приходим к заключению, что жизнь человеческая — школа, в которой глупые от природы — хоть бы ты стал толочь их в ступе — останутся при своей глупости, а умные от природы-, несмотря на самые неблагоприятные обстоятельства, становятся все умнее. Однако же каково должно быть состояние эры, когда величайшие преимущества превращаются во вред! Это знаменательно; вот двое гениальных людей, один из них ведет плуг, другой катается на четверке с гербами в карете; они развиваются — из одного вырастает Бёрнс, из другого — Байрон; вот двое талантливых людей, один стоит в типографии, вымазан в саже, живет в тяжелых условиях, исполняя трудную работу; другой работает

334

в Оксфордском университете среди словарей и библиотек, наемных толкователей и прекрасных условий труда: первый известен миру как доктор Франклин, второй — как доктор Парр.

17.   Гении — наши настоящие люди, наши великие люди, вожди тупоумной толпы, следующей за ними, точно повинуясь велениям судьбы. Они — избранники света. Они обладали редкой способностью не только "догадываться" и "думать", но знать и верить. По натуре они склонны были жить, не полагаясь на слухи, а опираясь на определенные воззрения. В то время как другие, ослепленные одной наружной стороной вещей, бесцельно неслись по великой ярмарке жизни, они рассматривали сущность вещей и шли вперед, как люди, имеющие перед глазами путеводную звезду и ступающие по надежным тропам.

18.  Сколько есть в народе людей, которые могут вообще видеть незримую -справедливость неба и знают, что она всесильна на земле, — столько людей стоит между народом и его падением. Столько, и не больше. Всемогущая небесная Сила посылает нам все новых и новых людей, имеющих сердце из плоти, не из камня — а тяжелое несчастье, и так уже довольно тяжелое, — окажется учителем людей!

19.  Жизнь великого человека, сказал кто-то, похожа на Библию, на Евангелие свободы, проповедуемое всем людям, посредством которого мы узнаем, что среди стольких неверующих душ возвышенный дух еще не сделался невозможным; это служит признаком того, что, хотя мы окружены пошлостью и презренными делами, природа человеческая неугасимо божественна;  поэтому мы должны придерживаться самой главной веры, веры в нас самих.

20.  Подобно тому как величайшее Евангелие было биографией, так и история жизни всякого хорошего человека несомненно является Евангелием и проповедует глазу и сердцу и всему человеку, так что сами дьяволы должны дрожать от этих слов: "Человек рожден божественным, не рабом условий и нужды, а победоносным их покорителем. Смотри, как он сознает собственное достоинство и свою свободу и, как сказал один мыслитель, является "мессией природы".

21.  Начинают понимать, что настоящая сила, которой должно подчиняться все на свете, это — проницательность, духовное созерцание и решительность. Мысль — мать деятельности, она — живая душа ее, не только зачинщица ее, но и охранительница. Мысль поэтому служит основанием, началом и сокровеннейшей сущностью всей человеческой жизни на земле. В этом смысле было сказано, что слово человека, высказанная мысль — магическое изречение, благодаря которому он покоряет мир. Разве не покорны ему ветры и волны и все бушующие силы, безжизненные точно так же, как и живые? Жалкий, совершенно механически действующий волшебник говорит, и по его слову окрыленные огнем суда пересекают океан. Народы разделены раздорами и несогласиями, погружены в отчаяние и мрачную хаотическую злобу, но раздается тихий голос древнееврейского мученика и освободителя, и он успокаивает и мирит людей. Земля становится приветливой и прекрасной, ужасающая жестокость заменяется миролюбивым отношением людей друг к другу. Настоящий властитель мира, по своему желанию преобразующий свет, как мягкий воск, это тот, кто с любовью взирает

335

на мир, это вдохновенный мыслитель, в наше время называемый поэтом.

22.  То, что Гёте был великим учителем человечества, уже одно это доказывает, что он был также и хорошим человеком, что сам он учился, боролся в школе опыта и наконец победил. Для скольких сердец, томившихся в тесной тюрьме неверия — настоящем ничто, пустом пространстве — и близких к смерти, уверение, что такой человек существовал, что такой человек оказался возможным, было радостной вестью! Тот, кто хочет научиться привести в единство благоговение и ясность мысли, отрицать то, что ложно, бороться с неправдой и в то же время верить в правду и поклоняться ей; среди бушующих партий, думающих лишь о том, что либо совершенно пусто, либо может продержаться всего один день, вызывающих конвульсии распадающегося, умирающего общественного строя, дергая его во все стороны, среди партий этих оставаться на верном пути и, работая для мира, оставаться чистым перед миром — кто этому хочет научиться, пусть взглянет сюда. Этот человек был нравственно велик, потому что он в свое время был тем, чем в иные времена могли быть многие люди, — настоящим человеком. Его величайшее преимущество перед другими состояло в его неподдельности. Точно так же как главными качествами его ума были мудрость, глубина и сила мировоззрения, основным нравственным качеством его была справедливость, мужество быть справедливым. Мы восхищались в нем силой великана, но силой, благородно превращенной в кроткую мягкость, подобно безмолвной, опоясанной скалами силе мира, из недр коего вырастают цветы, а почва покоится на алмазах. Величайшее из всех сердец было и храбрейшее, бесстрашное, неутомимое, миролюбивое, несокрушимое. Он был законченным человеком: трепещущая чувствительность, неистовый энтузиазм Миньоны уживается с язвительной иронией Мефистофеля, и каждая сторона его многосторонней жизни получает от него то, что ей надлежит получить.

23.  Что он был справедливый, сердцем понимающий человек, это предполагается как основание всякого истинного таланта. Как может человек без ясного взгляда в сердце своем иметь ясный взгляд в голове?

24.  Умные и мужественные люди составляют, собственно говоря, лишь один класс. Не бывает мудрого или умного человека, который прежде всего не должен был бы быть бодрым и мужественным, иначе он никогда не стал бы мудрым. Благородный пастырь всегда был вначале благородным борцом, а потом уже чем-то большим. Если бы Лютер, Нокс, Ансельм, Бекет,  Сэмюэл Джонсон не были с самого начала достаточно сильны и храбры, каким образом могли бы они когда-нибудь сделаться мудрыми и умными?

25.  Как бы часто нам ни внушали, что более близкое и подробное ознакомление с людьми и вещами уменьшит наше восхищение ими, что только темное и наполовину незнакомое может казаться возвышенным, мы все-таки не должны этому безусловно верить. И здесь, как и во многом другом, не знание, а лишь немного знания заставляет гордиться и на место восхищения узнанным предметом ставит восхищение самим узнавшим. Для поверхностно образованного человека усыпанное звездами, механически вращающееся небо не представляет собою, быть

336

может, ничего удивительного; оно кажется ему менее удивительным, чем видение Иакова. Для Ньютона же оно удивительнее этого видения, потому что тут, на небе, царит еще все тот же Бог, и священные влияния и посейчас еще, как ангелы, подымаются вверх и спускаются вниз, и это ясное созерцание делает остальную тайну еще глубже, еще божественнее. То же самое происходит и с истинным душевным величием, в общем, теория "нет великого человека для его камердинера" нам мало помогает в освещении истинной природы этого случая. Кроме довольно ясной поверхностности этого утверждения оно еще может быть применено лишь к поддельным, ненастоящим героям или к слишком настоящим лакеям. Для доброго Элвуда Мильтон всегда оставался героем.

26.   Во всяком случае гораздо легче и гораздо менее благородно находить ошибки, чем раскрывать красоты. Критикующая муха, садясь на колонну или карниз великолепного здания, будет в состоянии указать тут на пятно, там на шероховатость, одним словом, несмотря на то что взор ее простирается не далее полдюйма, она сумеет найти, что тот или иной отдельный камень совсем не такой, каким он быть должен. В этом критикующая муха будет права. Но для того, чтоб понимать красивые пропорции целого, чтобы видеть все здание как единый предмет, чтоб оценить его целесообразность, устройство различных частей и их гармоничное совместное служение требуемой цели, нужно иметь глаз и понимание знатока.

27.   Существенно   заблуждаются   те,   кто   считает   вспыльчивость и упрямство признаками силы. Кто подвержен припадкам судороги, тот несилен, хотя требуется шесть человек, чтобы сдержать его. Тот силен, кто может тащить, не спотыкаясь, самый тяжелый груз. Это мы должны помнить всегда, в особенности в теперешние крикливые дни. Кто не умеет молчать, пока не настает пора говорить и действовать, тот не настоящий человек.

28.  Разве мысли, истинный труд, всякая высокая добродетель — не дети страдания? Словно рожденные из черного вихря. — Истинное напряжение, подобное усилиям узника вырваться на свободу, — вот что такое мысль. Мы совершенствуемся путем страданий.

29.  При каких обстоятельствах приходится иногда мудрости бороться с глупостью и убеждать глупость, чтобы она согласилась на защиту мудрости!

30.  Жизнь великого человека — не веселый праздник, а битва и поход, борьба с властелинами и целыми княжествами. Его жизнь — не праздная прогулка по душистым апельсиновым рощам и зеленым цветущим лугам в сопровождении поющих муз и румяных гор^*, а суровое паломничество через знойные пустыни, через страны, покрытые снегом и льдом. Он странствует среди людей; он любит их неизъяснимой, нежной любовью, смешанной с состраданием, любовью, какой они ему не могут ответить, но душа его живет в одиночестве, в далеких областях мироздания. В зеленых оазисах, в тени пальмовых деревьев у ручья отдыхает он на мгновение, но долго оставаться там не может, гонимый страхом и блеском, дьяволами и архангелами. Все небо сопровождает его. Весело сияющие звезды посылают ему вести из неизмеримости; могилы, молчаливые, как скрытые в них покойники, — говорят ему

337

о вечности. О мир, как тебе застраховать себя от этого человека? Ты не можешь нанять его за деньги и не можешь также обуздать его виселицей и законами. Он ускользает от тебя, подобно духу... Его место среди звезд на небе. Тебе это может казаться важным, тебе это может представляться вопросом жизни и смерти, но ему безразлично, дашь ли ты ему место в низкой хижине на то время, пока он живет на земле, или отведешь ему помещение в своей, столь громадной для тебя башне. Земные радости, те, которые действительно ценны, не зависят от тебя или от твоего содействия. Пища, одежда и вокруг уютного очага души, любимые им, — вот его достояние. Он не ищет твоих наград. Заметь, он и не боится ни одного из твоих наказаний. Даже убивая его, ты ничего не добьешься. О, если бы этот человек, из глаз которого сверкает небесная молния, не был насквозь пропитан Божьей справедливостью, человеческим благородством, правдивостью и добротой, — тогда я дрожал бы за судьбу мира. Но сила его, на наше счастье, состоит из суммы справедливости, храбрости и сострадания, живущей в нем. При виде лицемеров и выряженных стараниями портного высокопоставленных шарлатанов глаза его сверкают молнией; но они смягчаются милосердием и нежностью при виде униженных и придавленных. Его сердце, его мысли — святилище для всех несчастных. Прогресс обеспечен навсегда. Но имеешь ли ты представление о том, что такое гениальный человек? Гений — "вдохновенный дар Божий". Это — бытие Бога, ясно выраженное в человеке. Более или менее скрытое в других людях, оно в этом человеке заметнее, чем в остальных. Так говорит Мильтон, а он должен был в этом что-нибудь понимать; так говорят ему в ответ голоса всех времен и всех стран. Тебе хотелось бы общаться с таким человеком? Так будь, действительно, подобен ему. В твоей ли это власти? Познай себя и свое настоящее, а также и кажущееся место и познай его и его настоящее и кажущееся место и действуй сообразно со всем этим^*.

31.  Голод и нищета, опасности и поношения, тюрьма, крест и кубок с ядом — вот что почти во все времена и во всех странах было рыночной ценой, предлагаемой миром за мудрость, — тот доброжелательный прием, который он оказывал тому, кто приходил, чтобы просветить или очистить его. Гомер и Сократ и апостолы христианства принадлежат к древним временам, но мартирология мира на них не остановилась. Роджер Бэкон и Галилей изнывают в тюрьмах духовенства, Тассо грустит в келье в сумасшедшем доме, Камоэнс умирает нищим на улицах Лиссабона. Так небрежно относились к пророкам, так преследовали их не только в Иудее, но и везде, где только жили люди.

32.  Это естественный ход вещей, это история божественного во всех странах, во все времена. Какой бог мог когда-нибудь пробиться в открытые церковные собрания или в какой-нибудь сколько-нибудь влиятельный синедрион? Когда какое-либо божество было "приятно" людям? Обыкновенный порядок вещей состоит в том, что люди вешают своих богов, убивают, распинают на кресте и в течение нескольких столетий попирают их ногами, пока они вдруг открывают, что то были боги, когда они опять-таки на очень глупый манер начинают блеять и кричать.

Так говорит саркастический наблюдатель, и слова его, к сожалению, глубоко истинны.

338

33.  В сущности говоря, гениальному человеку стыдно жаловаться. Разве в его груди не горит небесный свет, по сравнению с которым сияние всех тронов земных лишь ночь и тьма? Как же голова, украшенная такой короной, может роптать на то, что корона неудобно сидит на ней? Современный жрец мудрости должен либо терпеливо переносить постигающие его мелкие неприятности и искушения, к числу которых следует отнести и болезнь, либо он должен сознаться, что фанатики и безумцы древности были лучшими служителями Бога, чем он.

34.   "Неужели мне может казаться тяжелым, — говорил Кеплер в своем одиночестве и в гнетущей нужде, — что люди ничего не хотят знать о моем открытии? Если всемогущий Бог шесть тысяч лет ждал человека, который увидел бы то, что он сотворил, то и я могу подождать лет двести, пока найдется кто-нибудь, кто поймет то, что я увидел!"

35.  Мы вовсе не думаем, что непоколебимая серьезность составляет существенное условие величия и что великий человек никогда не должен показываться иначе, как с пристальным взором и уксуснокислой миной, никогда не должен смеяться и радоваться!  На свете есть вещи, над которыми нужно посмеяться, как есть и такие, которые достойны восхищения, и никто не может хвастаться всеобъемлющим умом, если он не умеет воздать каждой вещи должное.

Тем не менее презрение — опасный элемент, если мы хотим на нем играть, и смертельный, если мы привыкаем с ним жить. Как, в самом деле, может человек предпринять нечто большое, взять на себя труд и усталость и противиться искушению, если он не любит горячо преследуемую цель? Способность к любви, к восхищению можно рассматривать как отличительный признак и мерило возвышенных душ. Неразумно направленная, она ведет к немалому количеству бед, но без нее не может быть ничего хорошего.

36.  В современном обществе, точно так же как и в древнем и во всяком другом, аристократы или те, что присвоили себе функции аристократов, независимо от того,  выполняют ли они их или нет,  заняли почетный пост, который является одновременно и постом затруднений, постом опасности — даже постом смерти, если затруднения не удается преодолеть. II faut payer de sa vie^*.

Это и есть настоящий, истинный закон. Всюду, постоянно должен человек "расплачиваться ценою жизни", он должен, как солдат, исполнять свое дело за счет своей жизни.

37.  Тот, кто не может быть слугою многих, никогда и не может быть господином и истинным вождем и освободителем многих; в этом значение настоящего совершенства.

38.  Знатный класс, не имеющий никаких обязанностей, похож на посаженное над обрывом дерево, с корней которого осыпалась вся земля. Природа ни одного человека не признает своим, если он не является мучеником в каком-нибудь отношении. Неужели, действительно, существует на свете человек, который роскошно живет, застрахованный от какой бы то ни было работы, от нужды, опасности и забот, победа над коими и считается работой, так что ему только остается нежиться на мягком ложе, а всю нужную для него работу и борьбу он заставляет исполнять других?

339

39.  В чем, собственно говоря, состоит благородство? В том, чтобы храбро страдать за других, а никак не в том, чтобы лениво заставлять других страдать за себя. Вождем людей бывает тот, кто стоит впереди других людей, кто пренебрегает опасностью, перед которой другие отступают в страхе, опасностью, грозящей погубить других, если ее не одолеют. Всякий благородный венец — венец терновый.

40. Трудящийся мир, точно так же как и воинственный мир, не может функционировать без благородного рыцарства поступков и без соответствующих законов и правил.

41.  Руководители промышленности, если только промышленность должна быть руководима, будут, в сущности, вождями мира. Если в них нет благородства, то на свете никогда больше не будет аристократии. Но руководителям промышленности надлежит принять к сведению, что они созданы из другого материала, чем прежние начальники кровавой резни. Руководители промышленного труда — истинные борцы и отныне должны быть признаны единственными истинными борцами. Они борются с хаосом, с беспорядком, с чертями и вовлекают человечество в единственную великую и праведную всеобщую войну. Звезды на небе борются за них, и вся земля внятно говорит: "Так, хорошо!" Пусть же предводители труда исследуют собственное сердце и торжественно спросят себя, нет ли в них чего-нибудь другого, кроме жажды тонких вин и зависти к раззолоченным экипажам? О сердцах, сотворенных всемогущим Богом, — мне не хотелось бы этого думать, да я этому никогда и не поверю.

42.  Храбрые полки работников должны законным образом стать вашими, их следует систематически удерживать в вашей среде путем справедливого участия в общих завоеваниях, они должны быть связаны с вами совершенно иными и более крепкими узами, нежели временной поденной платой,  и сделаться вашими истинными  братьями и сыновьями.

43.  Уважай немногочисленное меньшинство, если оно окажется искренним. Его борьба иногда трудна, но всегда оканчивается победой, как борьба богов. Сыновья Танкреда д'Отвилля приблизительно восемьсот лет тому назад завоевали всю Италию^*, соединили ее в органические массы, своего рода живое расчленение; они основали троны и княжества. Этих норманнов было четыре тысячи человек. В Италии, покоренной ими в открытом бою и разделенной по их усмотрению на части, насчитывалось до восьми миллионов населения, состоящего из таких же высоких ростом, чернобородых людей, как и те. Как же случилось, что немногочисленное меньшинство норманнов победило в этой, по-видимому, безнадежной борьбе? По существу, несомненно, победа потому осталась за ними, что на их стороне была правда, что они смутно, инстинктивно следовали повелению неба и небо решило, что они должны победить. К тому же присоединялось то обстоятельство — я это ясно вижу, — что норманны не боялись и готовы были в случае надобности умереть за свое дело. Обдумайте это: один такой человек против тысячи других! Пусть незначительное меньшинство не унывает! Вся вселенная стоит за него, и туча невидимых свидетелей глядит на него с высоты.

44.  Что касается власти "общественного мнения", то всем нам она хорошо знакома. Ее признают необходимо нужной и полезной и уважа-

340

ют ее соответственно, но ее никоим образом не считают решающей или божественной силой. Нам хочется спросить: какое божественное, какое действительно великое дело было когда-либо совершено силой общественного мнения? Эта ли сила побудила Колумба отправиться в Америку или заставила Иоганна Кеплера променять пышное житье в толпе астрологов и скоморохов Рудольфа на нужду и голод, терпя которые он открыл истинную звездную систему?

45. Уже много раз было сказано и снова необходимо подчеркнуть, что все реформы, за исключением нравственных реформ, оказываются бесполезными. Политические реформы, довольно страстно желаемые, могут действительно вырвать с корнем сорную траву (ядовитый болиголов, обильно растущий ненужный горец), но после этого почва остается голой, и еще вопрос, что будет на ней произрастать, благородные ли плоды или новая сорная трава. Нравственную реформу мы можем ожидать лишь таким образом, что появится все больше и больше добрых людей, присланных всеблагим Провидением, чтобы сеять добрые семена; сеять в буквальном смысле слова, как падают крупинки семян с живых деревьев. В этом всегда и везде состоит натура хорошего человека; он таинственный творческий центр добра: его влияние не поддается вычислению, потому что дела его не умирают; они берут начало в вечности и продолжаются вечно; в новых превращениях, распространяясь все шире и шире, живут они на свете и раздают жизнь. Тот, кто приходит в отчаяние от гнусности и низости настоящего времени, кто считает, что теперь Диогену^* нужны были бы два фонаря средь бела дня, должны обдумать следующее: над своим временем человек не имеет власти; ему не дано спасти падший мир; только над отдельным человеком мы имеем полную, неограниченную, несокрушимую власть. Так употреби же эту власть, спаси человека, сделай его честным, и тогда можешь считать, что ты кое-что сделал, что ты многое сделал и что жизнь твоя и деятельность были не напрасны.

IV. ЛОЖНЫЕ ПУТИ И ЦЕЛИ

1.  Это действительно так. "Мы забыли Бога", выражаясь старинным слогом, или, говоря новейшим языком и исходя из сущности самого предмета, мы восприняли действительность не такой, какова она есть. Мы спокойно закрыли глаза на вечную суть вещей и открыли их только на видимость вещей.  Мы спокойно верим в то, что вселенная, по внутренней сущности, есть одно большое, непонятное "может быть", а внешне она представляется несомненно достаточно большим, вместительным хлевом и работным домом, с огромной кухней и длинными обеденными столами, — и только тот оказывается умным, кто может найти здесь место. Всякая правда этой вселенной сомнительна, и для практического человека остаются очень ясными только прибыль и убыток, пудинг и внешнее одобрение.

2.   Дело, в сущности,  обстоит не иначе и с народами, которые становятся несчастными и беспомощными. Древние руководители народов, пророки, священники или как бы их ни называли иначе, очень

341

хорошо знали это и самым убедительным образом проводили свое учение до новых времен, чтобы запечатлеть по возможности глубже. Современные руководители народов, у которых также много названий, как, например, журналисты, политэкономы, политики и т. д., совершенно забыли об этом обстоятельстве и готовы его отрицать.

Но тем не менее оно вечно останется неотрицаемым, и точно так же нет сомнения в том, что нас всех учат этому, дабы мы все это снова познали. Нас всех бичуют и наказывают до тех пор, пока мы этому не научимся и в конце концов мы научимся или нас будут бичевать до смерти,'потому что это неотрицаемо!

Если народ несчастен, то древний пророк был прав и не неправ, когда он говорил ему: "Вы забыли Бога, вы оставили пути Божьи, иначе вы не стали бы несчастными. Вы жили и вели себя не по законам истины, а по законам лжи и обмана и умышленно или неумышленно не признавали истины".

3.  В мире ночь, и много времени еще пройдет, пока наступит день. Мы странствуем среди тления дымящихся развалин, и солнце и звезды небесные на время как бы совершенно уничтожены и два неизмеримых фантома:   ханжество  и  атеизм,  вместе с  прожорливым  чудовищем чувственностью гордо шествуют по земле и называют ее своею собственностью. Лучше всех чувствуют себя спящие, для которых существование представляет собой обманчивый сон.

4.  Такие поколения, как наше, играют замечательную роль во всемирной истории. Точно обезьяны, сидят они вокруг костра в лесу и не умеют даже поддерживать его и двинуться дальше, вероятно в хаос, в страну, гора Сион коей Бедлам. Выходит, что мир состоит не только из еды и напитков, из газетных реклам, раззолоченных экипажей, суеты и мишуры; нет, из совершенно другого материала. Древние римляне, какими их изображает Светоний, огрубелые, болтливые греки времен вырождения Римской империи; у нас есть еще много других примеров. Помните их, учитесь на них, не увеличивайте еще их числа. Без геройства, не подражательного и переданного, без выраженного или молчаливого чувства, что в человеческой жизни есть подобие Божества, что движущаяся во времени человеческая история есть, в сущности, символ вечного, не было бы Рима; вот то, что создало Древний Рим, Древнюю Грецию и Иудею. Обезьяны со сверкающими глазами сидят на корточках вокруг костра, который они даже не умеют поддерживать свежим запасом дров; они говорят, что он и так будет дальше гореть, без дров, или, увы, говорят они, он вечно гаснет; это печальное явление.

5.   Многие люди умерли; все люди должны умереть; наш самый последний уход происходит в огненной колеснице боли. Но печально и жалко, когда человеку приходится существовать, не зная для чего, усиленно работать и ничего при этом не наживать, с усталою душой и с тяжелым сердцем стоять одиноким и окруженным всеобщим, холодным laissez faire; быть принужденным медленно умирать в течение всей своей жизни и быть заключенным в глухую, мертвую, бесконечную справедливость, как в проклятом железном чреве Молоха! Это является и всегда останется невыносимым для всех людей, созданных Богом.

6.  Нельзя бродить ни по какой большой дороге и даже по самой глухой тропинке современной жизни без того, чтобы не встретить чело-

342

века или какого-нибудь человеческого интереса, который потерял бы надежду на вечное и на истину и направил бы свою надежду на нечто временное, наполовину или совсем обманчивое. Достопочтенные члены парламента жалуются на то, что йоркширские суконщики фальсифицируют свой товар. Господи! Даже бумага, на которой я пишу, и та, кажется, отчасти изготовлена из хорошо полированной извести и затрудняет мое писание. Ведь это счастье, если можно теперь получить действительно хорошую бумагу — и вообще какую-нибудь хорошо выполненную работу, где бы ее ни искать, начиная с высочайших вершин фантазии и кончая самым низким заколдованным основанием.

Возьмем для примера огромную шляпу, вышиною в семь футов, которая разгуливает теперь по улицам Лондона и которую мой друг Зауэртейг^* справедливо считает одной из наших английских достопримечательностей. "Дал бы Бог, — говорил он, — чтобы это был кульминационный пункт, которого уже достигло английское шарлатанство и чтобы можно было от него вернуться обратно". Шляпочник на лондонской Стрэнд, — вместо того чтобы делать лучшие фетровые шляпы, — сажает громадную шляпу из папье-маше, в семь футов вышиною, на колеса, заставляет человека катать ее по городу и надеется таким образом найти свое благо. Он не пробовал делать лучших шляп, к чему, собственно, и был предназначен этим миром и что, вероятно, мог бы осуществить при своих способностях, но сосредоточивает все свое усердие на том, чтобы убедить нас, что он сделал такие шляпы! Он сам знает, что шарлатан стал богом. Не смейся над ним, читатель, только не смейся! Он перестал быть смешным; он скорее становится трагичным.

Вот в чем, собственно, заключается беда; это центр всеобщей социальной язвы, которая угрожает всему современному строю страшною смертью.

7.  В человеческой общественной жизни циркулирует теперь не здоровая кровь, а как будто диаметрально противоположные ей купоросные чернила, — все стало острым и едким и угрожает распадом, и ужасная, шумная общественная жизнь стала нагальванизированною и как бы в самом деле объята дьяволом. Одним словом, маммона отнюдь не Бог, а дьявол, и притом весьма достойный презрения. Слушайтесь в точности дьявола, и вы можете быть уверены в том, что пойдете к черту — куда же вам еще идти?

8. Может быть, немного рассказов из истории или мифологии имеют больше значения,  чем мусульманский рассказ о Моисее и соседних жителях Мертвого моря. Некоторое племя людей жило на берегах этого Асфальтового моря, и поскольку они, как и все мы склонны это делать, забыли внутреннюю сущность природы и привыкли лишь к обманчивой наружности лжи, то впали в печальное состояние. Тогда милостивому небу угодно  было  послать к ним пророка  Моисея с поучительным словом предостережения, из которого они могли бы почерпнуть немало полезных правил. Но не тут-то было; люди у Мертвого моря не нашли ничего привлекательного в Моисее, что и следовало ожидать от рабского народа по отношению к герою или пророку. Поэтому они слушали его неохотно или с пошлыми насмешками и издевательствами; они даже зевали и давали понять, что считают его хвастуном и лишь скучным

343

болтуном. Итак, люди с Асфальтового моря откровенно решили, что он, очевидно, шарлатан и во всяком случае, пустой болтун.

Моисей ушел, а природа и ее строгие истины все же остались. В следующий раз, когда он посетил жителей Мертвого моря, "все они превратились в обезьян". Они сидели на деревьях, скалили зубы самым естественным образом, болтали сущую ерунду, и вся вселенная представлялась им одним сплошным призраком. И действительно, вселенная стала призраком для обезьян, которые так смотрели на нее. Так сидят они и болтают поныне, и только каждую субботу в них как будто пробуждается смутное, полусознательное воспоминание и они с высохшими, почерневшими лицами и своими слабыми глазами глядят на дивные, смутные очертания предметов. Впечатления, которые производят на них эти явления, они по временам выражают лишь в форме неблагозвучных, резких звуков и мяуканья; это самый настоящий и трагический призрак, который может представиться уму человека или обезьяны! Они не делали ниАкого употребления из своих душ, и поэтому они потеряли их. Субботняя молитва их заключается лишь в том, что они сидят на деревьях, неприятно кричат и как бы стараются вспомнить, что у них когда-то были души.

Разве тебе, путник, не приходилось никогда сталкиваться с группами таких созданий? Насколько мне кажется, — они в наше время стали достаточно многочисленными^*.

9.   Когда исчезли идеалы, истина и благородство, которые были в людях, и не остается ничего, кроме одного только эгоизма и жадности, то жизнь становится немыслимою и самая древняя судьба, мать вселенной, беспощадно приговаривает их к смерти. Изредка лишь избирают они себе какую-нибудь легкую и удобную философию еды и питья и говорят во время жевания и пережевывания, которое они называют часами размышления: "Душа, радуйся; это очень хорошо, что ты стала душою дьявола", и очень часто, раньше чем они успеют очнуться, начинается их предсмертная агония.

10. А все же жаль, что наши души пропадают. Мы, конечно, должны будем их снова отыскать, иначе нам во всех отношениях станет хуже. Известная степень души необходима, чтобы предохранить тело от самого страшного разрушения, чтобы избавить себя от расхода на соль. Известны случаи, когда у людей было достаточно души для того, чтобы охранить тело и все пять чувств от порчи, и для того, чтобы не иметь расхода на соль; были такие люди и даже народы.

11. Итак, требуют доказательства существования Бога? Бог, которого можно доказать! Самое маленькое из конечных существ старается доказать существование наивысшего бесконечного, иными словами, если посмотреть на это правильно, оно составляет некий рисунок и пытается втиснуть его в себя — это наивысшее бесконечное, в котором оно живет, движется и является тем, что оно есть!

12.  Ты не хочешь иметь никакой тайны и никакого мистицизма; ты хочешь бродить по миру при солнечном освещении того, что ты называешь правдой, или при помощи фонаря, того, что я называю адвокатской логикой; ты все хочешь "объяснить" себе, "отдавать себе во всем отчет" или ни во что не верить? Да, ты даже хочешь пробовать смеяться?

344

Каждый, кто признает всепроникающую область тайны, которая находится всюду под нашими ногами и между наших рук, — для кого вселенная представляется оракулом и храмом, так же как кухней и хлевом, — будет в твоих глазах сумасшедшим мистиком; с насмешливым участием предлагаешь ты ему свой фонарь, и обижаешься и кричишь как ужаленный, если он оттолкнет его ногой. — Бедный дьявол! Разве сам ты не родился и не умрешь? "Объясни" все это или сделай одно из двух: отойди в сторону со своей дурацкой болтовней или, что еще лучше, брось ее и плачь, — не потому что прошло господство удивления и Божий свет сбросил с себя красоту и стал прозаичным, а оттого, что ты до сих пор был дилетантом и близоруким педантом.

13.  Методизм^*, постоянно сосредоточивающий взгляд на собственном своем пупе, все время спрашивает себя с мучительною боязнью надежды и страха: "На правильном ли я пути? Виновен я или нет? Стану ли я праведником или буду обречен на вечные муки?" Что это, в сущности, как не простертый в бесконечность вид эгоизма, который при всей своей бесконечности тем не менее не является блаженным. Брат, по возможности скорей, постарайся стать выше всего. "Ты на неправильном пути; ты, вероятно, попадешь в ад". Смотри на это как на действительность, привыкни к этой мысли, если ты человек. Тогда только всепоглощающая вселенная будет тобою побеждена и из мрака полночи, из суеты алчного Ахерона, выплывет рассвет вечного утра и осветит твою крутую тропу высоко, выше всех надежд и всей боязни, и пробудит в твоем сердце небесную музыку Мемнона^*.

14.  Увы, самый бесполезный из всех смертных — это сентиментальный человек. Даже допуская, что он искренен и не обманывал нас постоянно, — что же в нем хорошего? Не служит ли он нам вечным уроком сомнения и образчиком болезненного бессилия? Его добродетель преимущественно такая, которая каждой фиброй познает самое себя. Она совершенно больна; ей кажется, что она из стекла, что ее нельзя тронуть; она сама не решается позволить кому-нибудь тронуть себя. Она ничего не может делать, и может, в крайнем случае, при самом тщательном уходе лишь остаться в живых.

15.  Самонаблюдение — несомненный признак болезни, независимо от того, является ли оно предвестником выздоровления или нет. Нездорова та добродетель, которая изводит себя раскаянием и страхом или, что еще хуже, тщетно и хвастливо надувается. В обоих случаях в основании лежит самолюбие или бесполезное оглядывание назад для измерения пройденного расстояния, — между тем единственная наша задача

— безостановочно продвигаться вперед и идти дальше.

Если в какой-нибудь сфере человеческой жизни уместны целостность и бессознательность, то это во внутренней и самой интимной жизни его, —  в жизни нравственной, так как они служат доказательством ее. Свободная, разумная воля, которая живет в нас и в наших Святая святых, может на деле быть свободной и искать повиновения,  как Божество; это составляет ее право и стремление. Полное повиновение всегда будет немым.

16.  Человек ниспослан сюда не для сомнения, а для работы. Цель человека — так уже давно написано — проявляется в поступках, а не

345

в мыслях. В состоянии совершенства все мышление было лишь образом и вдохновляющим символом деятельности, а философия существовала в форме поэзии и религии. И тем не менее как может она оставаться в этом несовершенном состоянии, как можно обойтись без нее? Человек также постоянно находится в центре природы; время его окружено вечностью, — пространство его окружено бесконечностью. Как он может воздержаться, чтобы не спросить себя. "Кто я? Откуда я пришел? Куда я когда-нибудь пойду?" Какой иной ответ может он получить на эти вопросы, кроме поверхностных, частичных указаний и дружеских уверений и успокоений, в виде тех, какие мы, бывало, слышали от матери, когда она пробовала успокоить своего любопытного, невинного ребенка?

Сообразно с этим, болезнь метафизики продолжительна. Во все века должны опять возникать, в новых формах, эти вопросы о смерти и бессмертии, о происхождении зла, свободы и необходимости, и постоянно, время от времени, — будет повторяться попытка построить теорему вселенной. Но она, к сожалению, останется всегда безуспешной, ибо какую теорему бесконечности могло бы создать конечное существо в достаточной и совершенной форме?

17. Тебе не нужно никакой "новой религии", и ты, по всей вероятности, ее не получишь. У тебя и то больше "религии", чем ты используешь. Сегодня, взамен одной обязанности, которую ты исполняешь, тебе известны десять обязанностей, которые тебе приказано помнить, ты видишь в своем уме десять правил, которым нужно подчиняться! Исполни хоть одно из них; оно само укажет тебе еще десять других, которые должны и могли бы исполняться. "А моя будущая судьба?" Ах, вот как, твоя будущая судьба! Твоя будущая судьба кажется мне, — в то время как это для тебя составляет главный вопрос, — весьма загадочной! Я не думаю, чтобы она могла быть хороша. Разве не учил нас норвежец Один, — с незапамятных времен, еще на рассвете веков, хотя он был лишь бедным язычником, — тому, что для труса не может быть и не бывает счастливой судьбы, что для него нет нигде пристани, за исключением преисподней у Хели, во мраке ночи. Но трусы и мальчишки — те, кто жаждал удовольствия и дрожал перед болью. Для сего мира и для иного трусы составляют класс людей, созданных для того, чтобы быть "изолированными". Они ни на что больше не годны и не могут ожидать другой участи. Тут был больший, нежели Один. Больший, нежели Один, учил нас, — не большей трусости, надеюсь. Брат, ты должен молить о душе; ты должен боротся энергично, — не на жизнь, а на смерть, — за то, чтобы снова вернуть себе душу! Знай, что "религия" не пилюля снаружи, а новое пробуждение твоего собственного "я" изнутри — и прежде всего оставь меня в покое с твоими "новыми религиями" здесь или где бы то ни было в другом месте.

18. Очень правильную теорию проповедует нам мудрец, а именно: "Сомнения какого бы то ни было рода нельзя удалить иначе как поступком". На этом основании советую человеку, который с трудом пробирается в темноте или при плохом освещении и внутренно молится о скорейшем наступлении дня, строго придерживаться другого, неоценимо дорогого для меня правила:  "Исполняй долг, который тебе ближе

346

всего, о котором ты знаешь, что это обязанность. Вторая обязанность покажется тебе тогда уже гораздо более ясной".

19.  О брат, мы должны по возможности пробудить в себе душу и совесть, мы должны променять дилетантизм на честные стремления, а   свои   мертвые,   каменные   сердца   —  на   живые   сердца   из   плоти. Тогда мы познаем не одну только вещь, а бесконечный ряд вещей, в   более   или  менее   ясной  очереди,   которые  смогут   быть   сделаны. Исполни первую  из  них,  — попробуй,  — и  вторая  покажется  тебе яснее и более удобоисполнимою; вторая, третья и трехтысячная сделается тогда возможной для нас.

20.  Набожности по отношению к Богу, благородству мысли, которая вдохновляет человеческую душу и заставляет ее стремиться к небу, нельзя "научить" ни самыми избранными катехизисами, ни самой усердной проповедью или муштровкой. Ах, нет! совершенно иными методами это священное влияние может переходить от одной души к другой: особенно  благодаря спокойному,  постоянному  примеру,  спокойному выжиданию благоприятного настроения и надлежащего момента, к которому должно присоединиться своего рода чудо, которое правильнее назвать "Божьим милосердием". Но не красноречивее и не убедительнее ли целых библиотек ортодоксальной теологии бывает иногда "молчаливое деяние",  бессознательный взгляд отца или матери, которые обладали "набожным благородством мысли"?

Действительно, надо удивляться тому количеству разнородных отсталых идей, которых и сейчас придерживается, хотя бы в ущерб себе, бедный человеческий и детский ум. Массами стучатся они с шумом к ним, как будто бы это были вполне живые идеи.

21.  Прежде всего, невозможно достаточно быстро согнать со света тот "усталый, возможный деизм", составляющий теперь нашу обыкновенную английскую веру.  Какова, собственно, сущность человека, теоретически защищающего, с судорожной горячностью, Бога, — может быть, лишь неоспоримый символ и культ Бога, в остальном же, в мыслях, в словах и поступках, видно, что он живет, как будто его теория была только вежливою формою речи, а теоретический Бог его лишь отдаленный кумир, с которым он решительно ничего общего не имеет.

Глупец! Вечное не есть ограниченный образ в известном пространстве; Бог не только там, но и здесь, или нигде, — в твоем жизненном дыхании, в твоих помыслах и поступках, — и умно было бы с твоей стороны, если бы ты это запомнил. Если нет Бога, как считал глупец в своем сердце, то продолжай жить с чувством внешней порядочности и с похвалой лишь на словах, с внутренней жадностью и фальшью и со всей пустой, хитро придуманной неосновательностью, которая связывает тебя с маммоной сего мира; но повторяем мы, если Бог есть, то берегись! И все же, как в том, так и в другом случае, — что ты? Атеист бродит по ложному пути, и тем не менее в нем есть доля истины. Это правда, в сравнении с тобой, потому что ты, несчастный смертный, живешь в одной сплошной лжи и сам представляешь собою олицетворенную ложь.

22.   Представь себе человека, который советует своим собратьям верить в Бога для того, чтобы чартизм попал в арьергард и чтобы

347

рабочие в Манчестере могли спокойно остаться за своими станками. Трудно себе представить более дикую идею! Друг мой, если тебе когда-нибудь удастся уверовать в Бога, то ты убедишься в том, что весь чартизм, манчестерские бесчинства, парламентская некомпетентность, ветреные министерства, самые дикие социальные вопросы и сожжение всей этой планеты — ничто в сравнении с этим.

23.  С человеком, который, будучи честен по отношению к самому себе, приступает к делу и всю душу вкладывает как в разговор, так и в поступки, — всегда можно что-нибудь сделать. Сам сатана был, по Данте, предметом достойным похвал по сравнению с теми ангелами juste milieu^*, которыми изобилует наше время, которые не были ни мятежными, ни верными и только думали о своем собственном маленьком я — представители умеренности и аккуратности, которые были приговорены к ужасным мучениям в Дантовом аду и лишены были надежды умереть (non han speranza di morte), а должны были застыть без смерти и без жизни, в грязи, мучимые мухами, спать беспрестанно и терпеть, — "Бога ненавидят так же, как врага Божьего".

24.  Собственно говоря, ничто не может внушать такого презрения и нет ничего более достойного отвращения и забвения, чем полумошенник, который не правдив и не лжив, который никогда в жизни не сказал правды и не совершил честного поступка — ведь дух его живет в сумерках с кошачьими глазами, которые не в состоянии узнать правду, — и у которого, само собой разумеется, не хватает мужества совершить или сказать полную ложь, вследствие чего вся жизнь его проходит в склеивании правды с неправдой с целью создать из этого нечто правдоподобное.

25.  Несомненно, что наступит день, когда снова узнают, какая сила лежит в чистоте и воздержании жизни, как божествен стыдливый румянец на щеках молодых, как высока и целебна это обязанность, возложенная не только на одних женщин, а на все создания вообще. Если бы такой день никогда не настал, тогда я полагаю, что и многое другое никогда не; вернется. Великодушие и глубокомыслие никогда не вернутся; героичес-' кая чистота сердца и глаз, благородная, благочестивая храбрость, окру-; жающая нас, — и образцовый век, как могут они когда-либо вернуться?

26.  Но, во всяком случае, ясно, что не школа, пройденная в служении, дьяволу, а только наше решение бросить эту службу направляет нас; к правильным, мужественным поступкам. Мы становимся людьми не тогда, когда отступили, разочарованные в погоне за ложными удовольствиями, а после того, как мы почему-либо поняли, какие непреодолимые препятствия окружали нас в течение всей жизни, как безрассудно нашей "смертной" душе ожидать удовлетворения от подарков этого бесконечно суетного мира, поняли, что человек не должен довольствоваться самим собою и что для страдания и терпения нет иногда средства, кроме стремления и поступков. Мужественность начинается, когда мы, каким бы то ни было образом, заключаем перемирие с необходимостью; она даже начинается, когда мы, как это делает большинство, покоряемся необходимости; но весело и полна надежд начинается она лишь тогда, когда мы примиримся с необходимостью; тогда мы действительно торжествуем и чувствуем, что стали свободными.

348

27.  К чему эта смертельная спешка заработать деньги? Я не попаду в ад, даже если я не заработаю денег. Мне говорили, что есть еще другой ад.

28.  Читатель, — даже читатель христианин, как ты себя называешь, — имеешь ли ты представление о рае и об аде? Я думаю, что нет. Хотя слова эти часто у нас на языке, они тем не менее представляют для большинства из нас нечто сказочное или полусказочное, точно преходящий образ или малозначащий звук.

И тем не менее следует раз навсегда знать, что это не образ, не мысль, не полусказка, а вечная, высшая действительность. "Никакое море из сицилианской или иной серы уже нигде не горит в наше время", — говоришь ты? Ну так что же, что не горит, — верь или не верь этому, как хочешь, и твердо придерживайся этого, как настоящей выгоды, как способа подняться в высшие стадии, к дальним горизонтам и странам. Исчезло ли все это или нет, — думай как хочешь. Но ты не должен верить, что исчезло или может исчезнуть из человеческой жизни бесконечное, имеющее практическое значение, выражаясь строго арифметически! О брат! разве не было момента, когда бесконечное страха, надежды, сострадания ежеминутно обнаруживалось перед тобой, несомненным  и неназванным.  Не явилось ли  оно  тебе никогда  как сияние сверхъестественного, вечного Океана, как голос глубокой вечности, звучащей где-то до самой глубины твоего сердца? Никогда? В таком случае, к сожалению, причина не в твоем либерализме, а в твоем анимализме. Бесконечное вернее, нежели какая-либо другая действительность. Однако только люди могут это различить; бобры, пауки и хищные животные из породы коршунов и лисиц не различают этого! —

Слово "ад" еще очень употребительно в английском народе, но мне трудно определить, что оно должно означать. Обыкновенно ад обозначает бесконечный страх, то, чего страшно боится и перед чем дрожит человек, который он старается избежать всеми силами своей души. Поэтому есть ад, если как следует об этом подумать, который сопровождает человека по всем ступеням его истории и религиозного или иного развития, но ад весьма различен у разных людей и народов.

У христиан существует бесконечный страх перед тем, что справедливый Судья может найти их виновными. У древних римлян был, как я себе это представляю, страх не перед Плутоном, который их, вероятно, очень мало пугал, а страх перед недостойными, недобродетельными или что в основном означало у них — немужественными поступками. А теперь, если проникнуть сквозь ханжество и посмотреть на суть вещей, чего же современная душа бесконечно боится на деле и поистине? На что смотрит она с полнейшим отчаянием? Что составляет ее ад? Не торопясь и с удивлением выговариваю я это: Ее ад — это страх перед недостатком успеха; боясь, что не удастся приобрести денег, славы или иных земных благ, особенно же денег. Разве это не своеобразный ад?

Да, он очень своеобразен. Если у нас нет "успеха", на что мы нужны? Тогда было бы лучше, если бы мы вовсе и не появлялись на свет Божий...

В действительности же этот ад принадлежит, конечно, евангелию маммонизма, который имеет и соответствующий рай. Ведь, в сущности, действительность представляется в виде различных призраков; на одну

349

вещь мы смотрим вполне серьезно, а именно на наживание денег. Трудящийся маммонизм делит мир с праздным дилетантизмом, который со свойственным ему аристократизмом пользуется своими правами свободной охоты; слава Богу, что есть хоть маммонизм или что-либо иное, к чему мы относимся серьезно. Лень, — самое скверное, — только одна лень живет без надежды; работай серьезно над чем бы то ни было, и ты постепенно привыкнешь ко всякому труду. В работе лежит бесконечная надежда, даже если эта работа делается ради наживания денег.

Действительно, надо сознаться, что в настоящее время с нашим евангелием маммонизма мы пришли к странному выводу. Мы называем это обществом и вместе с тем открыто признаемся в совершеннейшей разобщенности и изолированности. Наша жизнь не взаимная помощь, а скорее, под прикрытием военных законов, которые называются "свободной конкуренцией" и т. д., — взаимная вражда. Мы совершенно и повсеместно забыли, что "наличный расчет" не составляет единственной связи между человеческими существами, и мы твердо уверены в том, что все обязательства человека этим исчерпываются. "Мои голодающие рабочие? — отвечает богатый фабрикант. — Разве я их не честно нанимал на рынке? Разве я не уплатил им всей условленной суммы до последней копейки? Что же мне еще с ними делать?"

Правда, поклонение маммоне очень скучная религия. Когда Каин для собственной выгоды убил Авеля и его спросили: "Где брат твой?" —  он также ответил: "Разве я сторож брату моему? Разве я не уплатил брату своему того, что он от меня заслужил?"

О, любящий роскошь богатый купец, сиятельный, занимающийся охотой герцог, разве нет другого средства для уничтожения твоего брата, кроме грубого способа Каина? "Хороший человек уже обещает кое-что своею наружностью, своим присутствием в качестве спутника в жизненном странствии". Беда ему, если он забудет все такие обещания, если он никогда не поймет, что они были даны. Для омертвевшей души, которая преисполнена лишь немым идолопоклонством чувств, для которой ад и недостаток в деньгах имеют одинаковое значение, все обещания и нравственные обязанности, неисполнение коих не подлежит судебному преследованию, как бы не существуют. Ей можно приказать уплатить деньги, — но больше ничего. Во всей прошлой истории я не слышал о таком обществе где бы то ни было на Божьем свете, которое основывалось бы на такой философии; и, надеюсь, во всей будущей истории не найти ничего подобного. Не так создана вселенная; она создана иначе. Человек или нация людей, думающих, что они так созданы, простосердечно продвигаются дальше, шаг за шагом, но мы знаем, конечно, куда. В последние два века атеистического правления —  теперь  почти  двести  лет  прошло  с  благословенного  водворения священной особы его величества и защитника веры Карла II — мы, по моему мнению, в достаточной мере исчерпали ту прочную почву, по которой могли еще  ходить,  а  теперь мы  стоим  на  краю пропасти в страхе и опьянении и надеясь отступить назад!

Дело в том, что из того, что мы называем атеизмом, вытекает еще такая масса других "измов" и ошибок, каждого из коих преследует соответствующее несчастье! — Душа не ветер, заключенный в капсулу.

350

Всемогущий Создатель не часовщик, который когда-то, в доисторические времена, сделал часы из вселенной и сидит с тех пор перед ними и следит, что с ними творится! Вовсе нет. Отсюда происходит атеизм, отсюда являются, как мы говорим, многие другие "измы", и итогом всего является рабство, противоположность героизму, печальный корень всех страданий, какими бы именами они ни назывались. И действительно, точно так же как ни один человек никогда не видел вышеупомянутого ветра, заключенного в капсулу, и считает это, строго говоря, более ложным, нежели понятным, — он одинаково находит, что всемогущий часовщик представляет собой весьма сомнительный предмет и в соответствии с этим отрицает его и вместе с ним еще многое другое. К сожалению, неизвестно, что именно и сколько другого! Ведь вера в невидимое, безымянное и божественное, присутствующее во всем, что мы видим, делаем и переживаем, составляет сущность всякой веры, как бы она ни называлась, и, если еще это отрицать или, что еще хуже, признавать это только на словах или в переплетенных молитвенниках, что же вообще останется тогда достойное веры?

Один из фактов, приведенных доктором Элисоном в сочинении его о призрении бедных в Шотландии, произвел на нас глубокое впечатление. Бедная ирландская вдова, муж которой умер на одной из маленьких улиц Эдинбурга, лишенная всяких средств к существованию, покинула свою квартиру с тремя детьми, для того чтобы просить помощи в благотворительных учреждениях этого города. Ее стали направлять из одного учреждения в другое, ни в одном из них ей не пришли на помощь, пока наконец силы окончательно не оставили ее. Она заболела тифом, умерла и заразила всю улицу, на которой жила, своей болезнью, так что еще семнадцать человек умерло от тифа. Человеколюбивый врач спрашивает по этому поводу, как будто сердце его слишком переполнено для того, чтобы как следует высказаться: "Не следовало ли бы помочь этой бедной вдове, хотя бы ввиду экономии?" Она заболела тифом и убила семнадцать человек из вас! — Очень странно! Покинутая ирландская вдова обращается к своим собратьям, как бы говоря: "Смотрите, я валюсь с ног из-за отсутствия помощи; вы должны помочь мне! Я ваша сестра, кость от костей ваших, нас сотворил один Господь; вы должны помочь мне!" Они отвечали: "Нет, это невозможно; ты нам не сестра". Но она доказывает свое родство: ее тиф убивает тех. Они действительно были ей братья, хотя и отрицали это! Нужно ли было когда-либо человеческому существу искать еще более глубокие доказательства?

В этом случае, как и в других, оказалось вполне естественным, что управление бедных богатыми предоставлено уже давно теории спроса и предложения, laissez faire и т. д., и везде считается "невозможным". "Ты не сестра нам: где была бы хоть тень доказательства этому? Вот наши пергаменты, наши замки, которые неоспоримо доказывают, что наши денежные ящики действительно наши и что они тебя совершенно не касаются. Иди своей дорогой! Это невозможно!" — "Но, что же нам, собственно, делать?" — слышу я возглас многих рассерженных читателей. Ничего, друзья мои, до тех пор, пока вы себе снова не приобретете душу. До тех пор все будет "невозможным". До тех пор я даже не могу предложить вам купить на два пенса пороха и свинца, как бы сделали

351

древние спартанцы, чтобы убить эту бедную ирландскую вдову без рассуждения. Ей ничего больше не оставалось, как умереть, заразить вас своим тифом и доказать этим свое родство с вами. Семнадцать из вас, лежащих мертвыми, уж не будут отрицать, что она была плотью от плоти вашей, и, может быть, кое-кто из живых также примет это к сердцу.

"Невозможно". Об одном пернатом, двуногом животном говорят, что если вокруг него отчетливо обвести кольцо мелом, то оно сидит заключенным, как бы окруженным железным кольцом судьбы и умирает, хотя уже и видит пищу, или дает себя откормить до смерти. Имя этого бедного двуногого существа — гусь, и когда он хорошо откормлен, то из него делают паштет, который многими очень ценится^*.

29.  Какие мы дураки! К чему мы израниваем себе колени и ударяем себя озабоченно в грудь и молимся день и ночь маммоне, которая, даже, если уже и согласилась бы услышать нас, не может нам, однако, ничего дать. Если даже допустить, что глухой бог услыхал бы нашу мольбу, что он превратил бы нашу медь в массивное золото и всех нас, голодных обезьян богатства и важности, превратил бы завтра в настоящих Ротшильдов и Говардов, что бы мы от этого еще имели? Разве мы и так не граждане этой чудной вселенной с ее млечными путями и вечностями и с ее невыразимым блеском, что мы так мучаемся, и трудимся, и рвем друг друга на куски, чтобы как-то выиграть еще клочок земли, а чаще еще лишь призрак его, в то время как самого большого из этих владений не видать уже и с луны.

Как мы глупы, что копаемся и возимся, подобно дождевым червям, в этих наших владениях, даже если у нас таковые имеются, и издали наблюдаем небесные светила и радуемся им, зная о них только по непроверенным и недостоверным легендам! Должны ли те фунты стерлингов, которые у нас, может быть, хранятся в Английском банке, — или фантомы этих фунтов, владение коими мы себе воображаем, скрыть от нас сокровища, для которых все мы в этом "Божьем граде" родились?

30.  Как многое у нас могло бы сравниться с окрашенным гробом — снаружи одно великолепие и крепость, а внутри полно ужаса отчаяния и мертвых костей! Железные военные дороги соединяют между собою своими огненными колесницами все концы суши, набережные и молы с  их несметными  флотами,  подчиняют  океан  и  делают  его  нашим покорным носильщиком; работа неутомимо двигает миллионом рук из мускулов или железа, начиная с горных вершин и кончая глубиною шахт и морскими гротами, и ставя все на службы людям, и тем не менее это; человеку ничем не помогает. Он завоевал эту планету, свое местопребывание и свое наследство и не имеет от этой победы никакой пользы.

Печальная картина! На высочайшей ступени цивилизации девять десятых человечества должно вести самую низкую борьбу дикого или даже животного человека, борьбу с голодом! Страны богаты, и рост и процветание их достигают еще никогда небывалой высоты; но люди этих стран бедны — беднее, чем когда-либо, всеми внешними и внутренними средствами к существованию, верой, знанием, деньгами, хлебом.

31.  Эта преуспевающая промышленность с ее полнокровным богатством еще никого не обогатила. Это заколдованное богатство, и оно до

сих пор еще никому не принадлежит. Мы спросили бы: кого из нас оно обогатило? Мы можем потратить тысячи там, где в былое время тратили сотни, но мы не можем на них купить ничего хорошего. У богатого и бедного мы видим, вместо благородного трудолюбия и избытка, лишь ленивую, пустую роскошь наряду с низкой нуждой и недостатком. У нас великолепные рамки для жизни, но мы забыли жить в них. Это заколдованное богатство, и никто из нас не мог до сих пор дотронуться до него. Если есть люди, которые чувствуют, что они действительно этим приобрели благополучие, пусть назовут себя!

Многие люди едят более тонкие блюда и пьют более дорогие вина. С какою пользою, об этом могут сказать нам они и их врачи. Но в каком отношении, не говоря о диспепсии их желудка, улучшилось их существование? Стали они лучше, красивее, сильнее, честнее? Стали ли они даже, как они называют, "счастливее"? Смотрят ли они с удовольствием на большее количество вещей и на человеческие лица в Божьем мире? Смотрят ли на них с удовольствием больше вещей и человеческих лиц? Конечно нет. Человеческие лица смотрят друг на друга грустно и недоверчиво. Вещи, кроме тех, которые состоят из хлопка и железа, не подчиняются человеку. На хозяине лежит теперь такое же проклятие, как и на его работнике.

32. Следует обратить внимание еще и на нечто другое, что часто приходится слышать современному человеку: общество "существует для защиты собственности". Еще прибавляют, что и у бедного человека есть имущество, а именно его "работа" и тот шиллинг или те три шиллинга, которые он ежедневно на ней зарабатывает. Довольно верно, друзья мои, что "для защиты собственности", очень верно: если вы только желали вполне подтвердить восьмую заповедь, то все "права человека" были бы обеспечены. "Ты не должен красть, тебя не должны обкрадывать": какое это было бы общество! Республика Платона и утопия Мора только бледные его изображения. Дай каждому человеку точную цену того, что он сделал и кем был; тогда никто не будет больше жаловаться и страдание будет удалено со света. Для защиты собственности, действительно только для этого!

Что же, собственно, твое имущество? Эти грамоты, этот денежный кошелек, который ты носишь в кармане? Это ли составляет твою ценную собственность? Несчастный брат, ты беднейший, несостоятельный брат; у меня совсем нет одежды; кошелек мой тощ и легок, — и тем не менее у меня совсем другое богатство. Во мне есть чудное, живое дыхание, которое вдохнул в меня всемогущий Бог. Во мне есть чувства, мысли, Богом данная способность быть и действовать, и поэтому у меня есть права, например право на твою любовь, если я тебя люблю, на твое руководство, если я слушаюсь тебя: самые необыкновенные права, о которых еще иногда говорят с кафедры, хотя и в почти непонятной форме, которые простираются в бесконечность, в вечность! Шиллинг в день, три шиллинга в день, тысячу шиллингов в день — это ты называешь моею собственностью? Я мало ценю ее; ничтожно все, что я могу на это приобрести. Как уже было сказано, что же в этом заключено? В рваных ли сапогах, или в легких рессорных экипажах, запряженных четверкой лошадей, — все равно человек одинаково доходит до конца путешест-

352

353

вия. Сократ ходил босиком или в деревянных туфлях, а тем не менее прибыл благополучно. Его не спросили ни о туфлях его, ни о доходе, а только о его работе. — Собственность, брат мой? Даже само тело мое и то принадлежит мне лишь на время жизни. А мой тощий кошелек, это "нечто" и это "ничего", был рабом у карманных воров, ростовщиков и маклеров: он принадлежал им, он мой, а теперь твой, если ты захочешь украсть его. Но душа, которую Бог в меня вдохнул, — мое я и его силы принадлежат мне, и я не позволю их украсть. Я называю их моими, а не твоими; я хочу сохранить их и действовать с их помощью, насколько возможно: Бог их дал мне, и черт их у меня не отнимет. О друзья мои! Общество существует для очень многих целей, которые не так легко перечислить.

Верно то, что общество ни в какое время не препятствовало человеку стать тем, чем он может стать. Черный как смоль негр может стать Туссеном-Лувертюром^*, убийцей, трехпалым человеком, что бы ни говорила об этом желтая Западная Индия. Шотландский поэт, "гордящийся своим именем и своею страной", может ревностно обратиться к "господам календонской охоты" или стать измерителем пивных бочек или же трагичным, бессмертным певцом с разбитым сердцем; смягченное эхо его мелодии слышно в течение многих столетий и звучит в святом "Miserere", которое во все века и из всех стран подымалось к небу. Ты, несомненно, не помешаешь мне стать тем, чем я могу стать. Даже по поводу того, чем я мог бы стать, я предъявляю тебе удивительные требования, — кажется, неудобно теперь сводить счеты. Защита собственности? Какие приемы усвоило бедное общество, которое хочет еще оправдать свое существование в такое время, когда только денежные дела связывают людей? Мы вообще не советуем обществу говорить о том, для чего оно существует, а употребить все усилия на то, чтобы существовать, стараться удержаться в жизни. Это самое лучшее, что оно может сделать. Оно может положиться на то, что, если бы оно только существовало для защиты собственности, оно тотчас потеряло бы способность к этому.

33.   Первый плод богатства,  особенно для человека,  рожденного в богатстве, — это внушить ему веру в него и при этом скрыть от него, что есть еще и другая вера. Таким образом, он воспитывается в жалкой видимости того, что называется честью и приличием.

34.  Я тоже знаю маммону, английские банки, кредитные системы, возможность международного труда и сообщения и нахожу их достойными сочувствия и удивления. Маммона, как огонь, — самый полезный из всех слуг, но и самый ужасный из всех повелителей. Клиффорды, Фиц-Адельмы^* и борцы рыцарства "желали одержать победу" — это не подлежит сомнению. Но победа, — если она не достигалась в известном духе, — не была победой, и поражение, перенесенное в известном духе, в сущности, было победой. Я повторяю, если бы они только считали скальпы, то остались бы дикарями, и не могло бы никогда быть речи о рыцарстве или о продолжительной победе. А разве нельзя найти благородства мысли в промышленных борцах и вождях? Разве для них одних, среди людей, никогда не будет никакого другого блаженства, кроме наполненных касс? Видеть вокруг себя красоту, порядок, благо-

354

дарности, преданные человеческие сердца и не усматривать в этом никакого значения; неужели лучше видеть в обществе искалеченность, возмущение, ненависть и отчаяние от полмиллиона гиней? Разве проклятие ада и полмиллиона кусочков металла могут заменить благословение Божье? Разве нет никакой пользы в разрастании благодати Божьей, и она только в денежной наживе? Если это так, то я предвещаю, что фабрикант и миллионер должен быть готов к тому, чтобы исчезнуть; что и он не рожден быть одним из властелинов сего мира; что и его нужно каким-нибудь способом низвергнуть, связать и поставить наряду с прирожденными рабами сего мира! Нам не нужны дикари, которые не могут постепенно превращаться в благородных рыцарей. Наша благородная планета не хочет ничего знать о них и в конце концов не терпит их более! Неутомимое в своем милосердии небо ниспосылает в этот мир еще другие души, для которых, равно как и для их предшественников в древнеримские, древнееврейские и в иные благородные времена, всесильная гинея, по существу, оказывается бессильной гинеей... И таких душ не одна, а много; они существуют и будут существовать, если только боги не осудили этот мир на скорую, ужасную гибель. Все они избранники мира, прирожденные борцы, сильные мужи и Самсоны — освободители этого бедного мира, так что бедному миру — Далиле не всегда удастся лишать их силы и зрения и заставлять в полной тьме вертеть жалкий мельничный жернов! В наши дни такие души не будут в ладу с миром. Даже Байрон в конечном счете был доведен до сумасшествия и решительно отказывался подчиниться миру. Мир с его несправедливостями, основанными на золоте жестокостями и надоедливыми желтыми гинеями вызывает отвращение у таких душ^*.

35.  Деньги есть нечто чудодейственное. Какие удивительные преимущества предоставили и еще предоставят они нам, но вместе с тем какую невообразимую путаницу и темноту внесли они в наши представления вплоть до полного исчезновения нравственных чувств у больших масс людей. "Защита собственности", того, что является "моим", для большинства людей означает защиту денег — вещи, которая, даже если бы я мог держать ее под тысячью замками, меньше всего моя и в известной степени едва ли заслуживает того, чтобы я назвал ее своей! Символ считается священным и защищается с помощью розг, веревок и виселиц, а собственно предмет, который он обозначает, просто-напросто отдается на поругание^*.

36.   "Люди перестают ценить деньги? В таком случае, к чему же иному все они стремятся? Даже епископ поведал мне, что христианство перестанет существовать, если он не будет иметь в кармане по меньшей мере четыре с половиной тысячи фунтов в год. Люди перестают уважать деньги? Это случится не раньше чем в день Страшного суда пополудни!" О нет, мое мнение несколько иное. Мне представляется, что Высшие Силы еще не вынесли решения уничтожить этот наш мир. Достойное уважения, все увеличивающееся меньшинство, которое действительно стремится к чему-то высшему, чем деньги, — я с надеждой ожидаю его. Оно будет все возрастать до тех пор, пока, подобно соли земли, не проникнет во все части мира. Христианство, которое не может существовать без минимума в четыреста с половиной тысячи фунтов, уступит

355

место лучшему, не имеющему надобности в этой сумме. Ты не хочешь присоединиться к нашему небольшому меньшинству? Не ранее как в день Страшного суда пополудни? Хорошо; тогда, по крайней мере, ты присоединишься к нему, ты и большинство в массе своей!

Приятно видеть, как грубое владычество маммоны везде становится шатким и дает верное обещание умереть или измениться^*.

37.  Конечно, было бы безумной фантазией ожидать, что какая бы то ни была проповедь с моей стороны может уничтожить маммонизм, что меньше стану любить гинеи и больше свою бедную душу, сколько бы я ни проповедовал! Есть, однако, один проповедник, который делает это с успехом и постепенно убеждает всех людей.  Имя его — судьба, божественное Провидение, а проповедь его — непреклонный ход вещей. Опыт, несомненно, берет большую плату за учение, но и учит он лучше всех учителей.

38.  Человеку работающему, старающемуся хотя бы и самым грубым образом продвинуть какое-нибудь дело, ты поспешишь навстречу с помощью и одобрением и скажешь ему: "Добро пожаловать; ты наш; мы будем о тебе заботиться". Лентяю же, наоборот, если он даже самым грациозным образом будет лентяйничать и если он подойдет к тебе с целой массой свидетельств, ты не пойдешь навстречу. Ты будешь спокойно сидеть и даже не пожелаешь встать. Ты ему скажешь: "Я тебя не приветствую, о сложная аномалия, лучше бы ты не приходил сюда, потому что кто из смертных знает, что с тобой делать? Твои свидетельства, конечно, стары, достойны почтения и желты; мы чтим пергаменты, старые установления и достойные уважения обычаи и происхождение. Действительно, твои пергаменты стары и, однако, — рассмотренные при свете, если ты обратишь на это внимание, — они новы, если сравнить их с гранитными скалами и со всей вселенной! Советуем тебе уложить свои пергаменты, уйти домой и зря не шуметь.

Наше сердечное желание — помочь тебе; но пока ты представляешь собою лишь несчастную аномалию и у тебя нет ничего, кроме желтых пергаментов, шумной, пустой суеты, ягдташа и лисьих хвостов, — до тех пор никакой Бог и ни один человек не Может отвратить от тебя угрожающей опасности. Слушайся советов и присматривайся, не найдется ли на Божьем свете для тебя другого занятия, кроме грациозного лентяйнича-нья, не лежат ли на тебе какие-нибудь обязанности? Спроси, ищи серьезно и со страстной настойчивостью, так как ответ для тебя означает: быть или не быть. Мы обращаем свое внимание на то, что старо как мир и что теперь снова раскрывается со всей суровостью: тот, кто не может работать в этом мире, не может продолжать существовать в нем"^*.

39.  Маммонизм захватил по крайней мере одну часть того поручения, которое природа дала человеку, и после того, как он ее захватил и исполняет, поручения природы все более и более захватят человека и приноровят его к себе. Лень, однако, совершенно не признает природы. Делать деньги, в сущности, значит работать для того, чтобы получать деньги. Но что это значит, когда в аристократической части Лондона лентяйничают?

40.  Кто ты, что позволяешь себе хвастаться своей праздной жизнью и самодовольно выставляешь напоказ блестящие, раззолоченные экипа-

356

жи с мягкими подушками, где сидишь, сложа руки, словно собираясь уснуть? Взгляни наверх, вниз, вокруг, впереди и позади себя, не увидишь ли ты где-нибудь хоть единого праздного героя, святого, Бога или хотя бы черта? Ничего этого ты не увидишь! На небе, на земле, в воде и под землей нет похожего на тебя. Ты единственный в своем роде из всех творений и принадлежишь ты нынешнему странному веку или пятидесятилетию! На свете существует лишь одно чудовище, и это — праздный человек. В чем его "религия"? Что природа — призрак; что хитрый попрошайка и вор может иногда хорошо прокормиться; что Бог — ложь и что человек и жизнь человеческая тоже лишь ложь.

41.  Овцы по трем причинам ходят вместе: во-первых, оттого что у них общительная натура и они охотно бегут вместе; во-вторых, из-за своей трусости,  потому что  они боятся оставаться одни;  в-третьих, потому что большинство из них, по пословице, близоруки и не умеют сами выбирать дорогу. Действительно, овцы почти ничего не видят и не заметили бы в небесном свете и в луженой жестяной посуде ничего, кроме невероятного ослепительного блеска.

Как похожи на них во всех этих отношениях существа, принадлежащие к человеческой породе! И люди тоже общительны и охотно ходят стадами; во-вторых, и они трусливы и неохотно остаются одни; в-третьих и прежде всего, они близоруки почти до слепоты.

42.   Но разве так мало людей-мыслителей? Да, милый читатель, очень мало думающих; в том-то и дело! Один из тысячи имеет, может быть, наклонность к мышлению; а остальные занимаются лишь пассивным мечтанием, повторением слышанного и активным фразерством. Глазами, которыми люди озираются вокруг себя, видеть могут только немногие. Таким образом, мир стал ужасной сумятицей и задача каждого человека переплелась с задачей его соседа и выбивает его из колеи, а дух слепоты, фальши и разрозненности, который правильно называют дьяволом, постоянно является среди нас и даже надеется (если бы не было противодействия, которое благодаря Богу также присутствует) взять верх.

43.  Как мало человек знает самого себя! Эзоповская муха сидела на колесе экипажа и кричала: "Какую я пыль подымаю!" Одетые в пурпур властелины со скипетрами и роскошными регалиями часто управляются своими камердинерами, капризами своих жен и детей; или, в конституционных странах, — статьями редакторов газет. Не говори: я то или другое, я делаю то или другое. Этого ты не знаешь; ты только знаешь название, под которым оно теперь идет.

44.  Неисчислимы обманы и фокусы привычки. Самый же ловкий из всех, может быть, тот, который убеждает нас, что чудо перестает быть чудом, если только повторяется. Это способ, которым мы живем, так как человек должен работать так же,  как и удивляться, и в этом отношении привычка служит ему хорошей няней, которая ведет его к его же настоящей пользе. Но эта нежная, глупая няня, или скорее — мы фальшивые, глупые питомцы, если в часы покоя и размышлений продолжаем обманывать себя на этот счет. Должен ли я смотреть с тупым хладнокровием на вещь, достойную удивления, потому, что я ее видел два раза, или двести раз, или два миллиона раз? Ни в природе, ни

357

в искусстве нет основания, по которому это следовало бы сделать, если я в действительности не рабочая машина, для которой Божий дар мысли подобен земному дару пара для паровой машины, — силе, при помощи которой можно ткать бумажные изделия и зарабатывать деньги и денежную стоимость.

45. Удивительно, как существа, принадлежащие к человеческому роду, закрывают глаза на самую ясную действительность и вследствие вялости забвения и тупоумия живут очень уютно среди чудес и страшилищ. На деле же человек был и является всегда глупым и ленивым и гораздо более склонен чувствовать и варить пищу, нежели думать и размышлять. Предубеждение, которое он будто бы ненавидит, — его абсолютный законодатель. Привычка и лень водят его всюду за нос. Пусть два раза повторится восход солнца, сотворение мира — и это перестанет быть чудом или замечательным явлением.

46. Может ли быть нечто удивительнее настоящего подлинного духа? Англичанин Джонсон всю жизнь мечтал о том, чтобы таковой увидеть, и не мог, несмотря на то что ходил в Кок-Лэн и оттуда в церковные склепы, где стучал по гробам. Безумный доктор! Разве он никогда не смотрел духовным оком, точно так же как и телесным, вокруг себя на полнокровный поток человеческой жизни, которую он так любил; смотрел ли он когда-нибудь и на то, что было внутри его самого? Славный доктор ведь сам был духом, такой настоящий, действительный дух, какого только могло желать его сердце, и почти миллион других духов бродило возле него по улицам. Еще раз повторяю: исключите иллюзию времени, скомкайте эти шестьдесят лет в шесть минут — чем иным был он, чем иным являемся мы сами? Не духи ли мы, заключенные в одно тело, в одно явление, не исчезающие в воздухе и не становящиеся невидимыми? Это не метафора, а обыкновенная, научная действительность. Мы происходим из ничего, принимаем известный образ и становимся явлениями.

47. Причудливое представление, которое мы имеем о счастье, приблизительно следующее. Благодаря известным оценкам и по расчетам, составленным в соответствии с собственным масштабом, мы приходим к определенному среднему земному жребию, о котором мы думаем, что он принадлежит нам по праву от природы. Это как бы простая оценка нашего вознаграждения, наших заслуг и не требует ни благодарности, ни жалоб. Только случайный плюс мы принимаем за счастье, — любой недостаток — за горе. Представим себе, что мы сами станем производить оценку своих заслуг и какая масса самолюбия в каждом из нас. Тогда надо только удивляться, как часто чаша весов наклоняется в противоположную сторону, и иной дурак восклицает: "Посмотри-ка, какая плата; случалось ли когда-нибудь такому достойному человеку, как я, видеть что-либо подобное?" Я говорю тебе, дурак, причина лежит исключительно в твоей пустоте, в заслугах, которые ты только воображаешь, что имеешь. Представь себе, что ты заслуживаешь, чтобы тебя повесили (что, вернее всего, правда), а ты считаешь за счастье, если тебя лишь расстреляют. Представь себе, что ты заслуживаешь быть повешенным на заволоке и для тебя будет блаженством умереть на конопле.

358

Поэтому претензии, какие ты предъявляешь к счастью, должны равняться нулю: мир под твоими ногами. Правильно писал умнейший человек нашего времени: "Жизнь начинается только отречением"^*.

48.  Счастье, в котором ищут цель своего бытия, и вся эта очень неблагородная мелкая теория,  в сущности говоря,  если хорошенько сосчитать, существует на свете еще неполных двести лет.

Единственное счастье, просьбами о котором утруждал себя достойный человек, было счастье от выполнения своей работы. Не "я не могу есть", а "я не могу работать" было наиболее частой жалобой среди мудрых людей. В сущности говоря, все-таки это единственное несчастье человека, когда он не может работать, когда он не может исполнить своего назначения, как человек. Смотрите, день быстро проходит, наша жизнь скоро проходит и наступает ночь, когда никто не может трудиться.

49.  В человеке есть нечто выше любви к счастью. Он может обойтись без счастья и взамен него найти блаженство. Для того чтобы проповедовать это самое высшее, разве ученые, мученики, поэты и священники не говорили и не страдали во  все века и разве  они не представляли доказательства — в жизни и смерти — в божественном, которое есть в человеке, и в том, что он только в божественном обладает силою и свободой? И это Богом вдохновенное учение тебе также проповедуется и тебя также преследуют различные милосердные соблазны, пока ты не почувствуешь и не научишься их сокрушению! Благодари судьбу свою за это и переноси с благодарностью остальное — оно тебе нужно; "самость" должна была быть уничтожена в тебе. Благодаря благотворным пароксизмам лихорадки жизнь прекращает глубоко лежащую хроническую болезнь и торжествует над смертью. Бушующие волны времени не поглощают тебя, а подымают в лазурь вечности. Не люби удовольствия, а люби Бога. Вот вечное да, в котором разрешаются все противоречия, и каждому, кто по этому пути идет и действует, — становится хорошо.

50.  Всякая работа, даже пряжа хлопка, благородна; только работа благородна, повторяю и утверждаю это еще раз. И, таким образом, всякое достижение — трудно. Легкой жизни нет ни для одного человека, ни для одного бога. Жизнь всех богов представляется нам возвышенною грустью — напряжением бесконечной борьбы с бесконечным трудом. Наша наивысшая религия называется  "поклонение страданию".  Для сына человеческого не существует заслуженно или даже незаслуженно носимой короны, которая не была бы терновым венцом. Все это было когда-то очень хорошо известно, будучи высказано словами или, еще лучше, прочувствовано инстинктивно каждым сердцем.

Разве вся низость, весь атеизм, как я это называю, человеческих поступков и деяний настоящего поколения в той невыразимой жизненной философии, — не кажется претензией быть, как люди это называют, "счастливыми". Самый жалкий из тех, кто бродит в образе человека, преисполнен мыслью, что он, согласно всем человеческим и божеским законам, имеет право быть "счастливым". Его желания, — желания несчастнейшего бедняка, — должны быть исполнены. Его дни, — дни несчастнейшего бедняка, — должны протекать в мягком течении наслаждения, что невозможно даже для самих богов.  Фальшивые пророки

359

проповедуют нам: "Ты должен быть счастлив; ты должен любить приятные вещи и найти их". И вот народ кричит: "Отчего мы не нашли приятных вещей?"

51.  Какая разница в том, счастлив ли ты или нет? "Сегодня" так скоро становится "вчера". Все "завтра" становятся "вчера", и тогда нет вопроса о "счастье", а возникает совсем иной вопрос. Да, в тебе остается такое священное сострадание к самому себе, по крайней мере, что даже твои печали, раз они перешли во "вчера", становятся для тебя радостью. Сверх того, ты не знаешь, какое Божье благословение и какая необходимая целебная сила заключалась в них. Ты узнаешь об этом лишь спустя много дней, когда ты станешь умнее!

52.  Если благородная душа становится в десять раз прекраснее от беды и счастья, потому что попадает в собственную лучезарную и пристойную ей стихию, то неблагородная, напротив, становится в десять раз и в сто раз более некрасивой и жалкой. Все пороки и слабости, которыми обладал человек-выскочка, представляются нам теперь, точно в солнечном микроскопе, увеличенными до страшного искажения.

53.  Да, человеческая природа настолько превратна, что уже издавна нашли, насколько превышающее обыкновенную меру счастье опаснее, нежели меньшее, — и на сто человек, способных перенести несчастье, едва ли найдется один, способный перенести счастье.

54.   Для умов, подобных Новалису, — земные блага отнюдь не бывают сладкими и полными, и они со временем проповедуют большую необходимость отречения, благодаря чему только, как заметил мудрый человек, и можно считать, что человек действительно вступает в жизнь. Облагораживающие влияния несбывшихся надежд и любви, которая в этом мире всегда останется безродной, — не зависят также от достоинства и от расположенности своих предметов, но от качества сердца, лелеявшего их и умевшего приобрести тихую мудрость из-за такого мучительного разочарования.

55.  Когда человек несчастен, что он должен делать? Должен ли он жаловаться на того или иного человека, на ту или иную вещь? Должен ли он наполнять мир и улицы жалобами?

Безусловно нет; и даже наоборот. Все моралисты советуют ему не жаловаться на какого-либо человека или предмет, а только на себя самого. Он должен узнать правду, что когда он несчастен, то, безусловно, раньше был неумным. Если бы он верно следовал природе и ее законам, то всегда верная своим законам природа предоставила бы ему плоды, рост и блаженство. Но он следовал другим законам — не законам природы, — и природа оставляет его беспомощным, так как терпение ее уже исчерпано, и отвечает ему с очень убедительной важностью: "нет". Не на этом пути, сын мой, а на ином найдешь ты здоровье; это же, как ты сам замечаешь, путь к болезни. Оставь его!

56.  Политические теории существовали всегда и будут всегда существовать и во времена упадка.  Пусть они составляют своего рода явления природы, которая не делает ничего напрасного; да будут они шагами на ее пути. Нет теории надежнее той, которая считает, что все теории, как бы они ни были серьезно и тщательно разработаны, должны быть, по своим свойствам, несовершенны, сомнительны и даже неверны.

360

Ты должен знать, что вселенная, само собой разумеется, бесконечна. Не пробуй проглотить ее ради твоего логического желудка; радуйся, если ты — тем, что прислан сюда, и тем, что ты там в хаосе строишь опору, мешаешь ему проглотить тебя. Многозначительный успех в "том, что новое молодое поколение заменило страстную веру в Евангелие по Руссо исповеданием скептицизма: "Во что я должен верить?"

Благословенна надежда; с самого начала предсказывалось тысячелетнее царство, священное царство; но что достойно удивления: до этой новой эры нет царства полного удовольствия и большого излишка. Не верьте этому обетованному царству лентяев, полного счастья, благоденствия и порока, избавленного от его уродства, друзья мои. Человек не то, что называют счастливым животным, его стремление к благоденствию ненасытно. Как мог бы бедный человек в этой дикой вселенной, которая бросается на него, бесконечная, угрожающая, — я не говорю найти счастье, — как мог бы он жить, иметь твердую почву под ногами, если бы он не запасся терпением для постоянного труда и страданий! Сохрани Бог, если в его сердце нет набожной веры, если для него не имеет значения слово "обязанность"! Что касается этих ожиданий, то они происходят от чувствительности, годной лишь для того, чтобы быть тронутым романами и торжественными случаями и больше ни на что не нужной. Здоровое сердце, говорящее себе: "Как я здорово!" — обыкновенно подвергается самым опасным заболеваниям. Разве сентиментальность не близнец лицемерной фразы, если не совсем одно и то же? Разве лицемерная фраза дьявола не "materia prima"^*, из которой может сформироваться вся фальшь, слабость и ужас, но не может получиться ничего существенного? Лицемерная фраза, в сущности, двойная дистиллированная ложь, наивысшее могущество лжи.

Если бы целый народ предался ей? Тогда, говорю я, он бы, несомненно, оттуда вернулся. Жизнь не хитро придуманный обман или самообман: это великая истина, что ты живешь, что у тебя есть желания и потребности; никакой обман не может соответствовать им и удовлетворить их, а только действительность. Положись на это: мы возвращаемся к действительности, к благословенной или проклятой, смотря по тому, насколько мы мудры.

57.  Велико существующее; вещь, спасшаяся от неосновательной глубины теорий и предположений, и представляется определенной, неоспоримой действительностью, которой придерживается жизнь и работа человека, причем придерживается раз навсегда. Мы хорошо поступаем, если держимся за нее, пока она существует, и с сожалением покидаем ее, когда она под нами рушится. Берегись слишком скоро желать перемены! Хорошо ли ты обдумал, что значит в нашей жизни привычка, как все знания и все поступки чудесно витают над бесконечными пропастями неизвестного и невозможного,  как все наше существо представляет собою бесконечную пропасть, покрытую, точно тонкой земной корой, — привычкой?

58.  Свобода? Настоящая свобода человека, следует признать, состоит в том, чтобы найти правильный путь или быть принужденным найти его и идти по нему; учиться или быть наученным тому, к какой работе он действительно годен, и потом приняться за нее, благодаря разреше-

361

нию, уговариванию и даже насилию. Это его настоящее блаженство, честь, свобода и высшее благоденствие, и если это не свобода, то я лично больше о ней не спрашиваю. Ты не разрешаешь явно безумному прыгать через пропасти. Ты стесняешь его свободу, ты умный и удерживаешь его, хотя бы с помощью смирительной рубахи, вдали от пропасти. Каждый глупый, трусливый и взбалмошный человек лишь менее очевидный безумец, и его истинной свободой было бы то, чтобы всякий человек, умнее его, видя, что он идет неправильным путем, схватил его и заставил его идти немного вернее. Если ты действительно старший надо мной или мой пастырь, если ты действительно умнее меня, — да заставит тебя благодетельный инстинкт "покорить" меня, приказывать мне! Если ты лучше меня знаешь, что хорошо и правильно, то, умоляю тебя во имя Бога, заставь меня это сделать, даже если тебе придется пустить в ход целую массу кнутов и ручные кандалы; не дай мне ходить над пропастями! Мне мало поможет, если все газеты назовут меня "свободным человеком", когда мое странствие кончится смертью и крушением. Пусть газеты назовут меня рабом, трусом, дураком или как им будет угодно и моей долей пусть будет жизнь, а не смерть! — "свобода" требует нового определения.

59.  Твоя "слава", несчастный смертный, где будет она и ты сам вместе с ней через каких-нибудь пятьдесят лет? Самого Шекспира хватило всего на двести лет; Гомера (отчасти случайно) — на три тысячи, и не окружает ли вечность уже каждое я и каждое ты? Перестань поэтому лихорадочно высиживать свою славу, хлопать крыльями и яростно шипеть, как утка-наседка на своем последнем яйце, когда человек позволяет себе подойти к ней близко! Не ссорься со мной, не ненавидь меня, брат мой; сделай что можешь из своего яйца и сохрани его. Бог знает, что я не хочу его украсть у тебя, так как я думаю, что это жировое яйцо.

60.  Есть люди, которым боги в своем милосердии дают славу; чаще всего дают они ее в гневе, как проклятие и как яд, потому что она расстраивает все внутреннее здоровье человека и ведет его шумно, дикими прыжками, как будто его ужалил тарантул, — не к святому венцу. Действительно, если бы не вмешалась смерть или, что счастливее, если бы жизнь и публика не были бы глупыми и неожиданное несправедливое забвение не следовало бы за этим неожиданным, несправедливым блеском и не подавляло бы его благодетельным, хотя и весьма болезненным образом, то нельзя сказать, чем кончал бы иной человек, достигший славы, или, еще более, бедная, достигшая славы женщина.

61.  Друг мой, все разговоры и вся слава имеют лишь короткую жизнь; они глупы и ложны. Одно только настоящее дело, которое ты добросовестно исполняешь, — вот что действительно вечно, как сам всемогущий Основатель и Создатель мира.

62.  Твоя "победа"? Бедный черт, в чем состоит твоя победа? Если дело это несправедливое, то ты непобедим, даже если бы горели костры на севере и юге, и звонили бы в колокола, и редакторы газет писали бы передовые статьи: справедливое дело было  бы навсегда отстранено и уничтожено и лежало бы попранным на земле. Победа? Через несколько лет ты умрешь и станешь мрачным, — холодным,  окоченелым, безглазым, глухим; никакого огня от костров, никакого колокольного

362

звона или газетных статей не будешь ты слышать или видеть в будущем. Какая же это победа!

63. Боже, "наши потомки". — "Эти бедные преследуемые шотландские ковенантеры^*", — говорил я французу таким французским языком, какой был в моем распоряжении, — "ils s'en appelaient a..." — "A la Posterite!", — перебил он меня, чтобы прийти мне на помощь. — "Ah, Monsieur, non, mille fois поп! Они взывали к вечному Богу; вовсе не к потомству! C'etait different!"^*.

V. МОЛЧАНИЕ

1.   Молчание  и  молчаливость!  Если   бы  в  наше  время  строили алтари, то им были бы воздвигнуты алтари для всеобщего поклонения. Молчание — стихия, в которой формируются великие вещи для того, чтобы в готовом виде и величественно предстать в дневном свете жизни, над которым они сразу должны господствовать.  Не только Вильгельм Молчаливый, но и все выдающиеся люди, которых я знал, —   даже  самые  недипломатичные  из  них  и  самые  нестратегичные избегали болтать о том, что они творили и проектировали. Да, в твоих собственных  обыкновенных  затруднениях,  молчи  только  один день, и насколько яснее покажутся тебе на следующее утро твои намерения и обязанности — какие остатки и какую дрянь выметают эти немые работники, если отстраняется назойливый шум! Речь часто, как французы это определяют, есть искусство не скрыть мысли, но окончательно останавливать и подавлять их, так что уже нечего больше скрывать. И речь велика, но это не самое большое.  Как гласит швейцарская надпись: "Разговор — серебро, а молчание — золото"; или, как я это охотнее   определил  бы:   "Разговор  принадлежит  времени,   молчание — вечности".

Пчелы работают не иначе как в темноте; мысли работают не иначе как в молчании, и добродетель точно так же действует не иначе как втайне. Да не узнает твоя правая рука того, что делает левая! Даже собственному своему сердцу ты не должен выболтать тех тайн, которые известны всем. Разве стыдливость не почва для всех добродетелей, для всех хороших нравов и для всей нравственности. Как и другие растения, добродетель не растет там, где корень ее не спрятан от солнца. Пусть светит на него солнце, или ты сам на него посмотри тайком, и корень завянет и никакой цветок не обрадует тебя. О друзья мои, если мы станем разглядывать прекрасные цветы, украшающие, например, беседку супружеской жизни и окружающие человеческую жизнь ароматами и небесными красками, — какая рука не поразит позорного грабителя, вырывающего их с корнями и показывающего с противной радостью навоз, на котором они произрастают!

2.  Так глубоко в нашем существовании значение тайны. Справедливо поэтому древние считали молчание божественным, так как это основа всякого  божества,  бесконечности или трансцендентальной  величины и одновременно источник и океан,  в которых все  они начинаются и кончаются.

363

В том же смысле и пели поэты "гимны ночи", как будто ночь благороднее дня, как будто день только маленькая, пестрая вуаль, которую мимоходом набросили на бесконечное лоно ночи, и искажает ее чистую, прозрачную вечную глубину, скрывая ее от наших взоров. Так говорили они и пели, как будто молчание — это сердцевина и полная сумма всех гармоний, а смерть — то, что смертные называют смертью, — собственно, и есть начало жизни.

С помощью таких картин, так как о невидимом можно говорить только картинами, люди постарались выразить великую истину — истину, которую забыли, насколько это только возможно, мастера нашего времени, но которая тем не менее остается вечно верной и вечно важной и когда-нибудь, в виде новых картин, снова запечатлится в наших сердцах.

3.   Всмотрись, если у тебя есть глаза или душа, в это великое безбрежное непостижимое: в сердце его бушующих явлений, в его беспорядке и бешеном водовороте времени не скрывается ли тем не менее молчаливо и вечно единое всесправедливое, всепрекрасное, единственная действительность и конечная руководящая сила целого? Это не слова, а факт. Известный всем животным факт силы тяготения не более верен, нежели эта внутренняя сущность, которая может быть известна всем людям. Знающему это молчаливо, благоговейно невыразимо западет в сердце.  Вместе с  Фаустом  он  скажет:  "Кто  смеет назвать  его?"; большинство обрядов или названий, на которые он теперь наталкивается, вероятно,  "названия того, что должно оставаться неназванным". Пусть он молится ему в молчании, в храме вечности, если нет для него подходящего слова. Это знание, венец всего его духовного бытия, жизнь его жизни, пусть сохранит он и после этого пусть свято живет. У него есть религия. Ежечасно и ежедневно, для него самого и для всего мира, воздается полная веры, невысказанная, но и не безразличная молитва: "Да будет воля Твоя".

4.  Для человека, имеющего верное об этом представление, праздная болтовня именно и есть начало всей пустоты, всей неосновательности и всякого неверия; благоприятная атмосфера, в которой всевозможные сорные травы преобладают над более благородными плодами человеческой жизни, угнетают и подавляют их, — одна из наиболее кричащих болезней нашего времени, с которой нужно всякими способами бороться. Самым мудрым из всех правил была старая мудрость, простирающаяся далеко за нашу мелкую глубину: "Береги свой язык, так как от него происходит течение жизни!" В сущности говоря, человек — воплощенное слово; слово, которое он говорит, сам человек. Глаза, вероятно, вставлены в наши головы для того, чтобы мы видели, а не для того только, чтобы мы воображали и уверяли правоподобным образом, будто бы видели. Был ли язык подвешен в наш рот для того, чтобы он говорил правду о том, что человек видит, и чтобы он делал человека братом по духу другого человека, или для того только, чтобы издавать пустые звуки и смущающую душу болтовню и препятствовать этим, как заколдованною стеною мрака, соединению человека с человеком? Ты, владеющий тем осмысленным, созданным небом органом — языком, подумай об этом хорошенько. Поэтому, очень тебя прошу, говори не раньше, чем

364

мысль твоя молчаливо созреет, не раньше, чем ты не издашь ничего другого, кроме безумного или делающего безумным — звука; пусть отдыхает твой язык, пока не явится разумная мысль и не приведет его в движение. Обдумай значение молчания; оно безгранично, никогда не исчерпается обдумыванием и невыразимо выигрышно для тебя! Прекрати ту хаотическую болтовню, из-за которой собственная твоя душа подвергается неясному, самоубийственному искажению и одурманиванию; в молчании — твоя сила. Слова — серебро, молчание — золото; речь человечна, молчание божественно. Глупец! думаешь ли ты, что оттого, что нет никого под рукой, чтобы записывать твою болтовню, она умирает и становится безвредной? Ничто не умирает, ничто не может умереть. Праздное слово, сказанное тобой, — это брошенное во время семя, которое растет вечно!

5.  Что касается меня, то, в дни громкой болтовни, я уважаю еще более молчаливость. Велико было молчание римлян, — да, величайшее из всех, потому что это не было молчанием богов! Даже тривиальность и ограниченность, умеющие держаться спокойно и молчаливо, приобретают относительно приличный вид!

6.  Молчание велико: должны были бы быть и великие молчаливые люди. Хорошо сознавать и понимать, что никакое достоинство, известное или нет, не может умереть. Деятельность неизвестного, хорошего человека подобна водяной силе, которая течет спрятанная под землей и тайно окрашивает зеленью почву, она течет и течет и соединяется с другими струями; наступит день, когда она забьет видимым, непобедимым ключом.

7.  Литературный талант, есть ли у тебя литературный талант? Не верь этому; не верь! Природа предназначила тебя не для речи и писания, а для работы. Знай: никогда не существовало таланта для настоящей литературы, — нечего и говорить обо всем том таланте, который расточали и тратили на мнимую литературу, — что первоначально не был наклонностью к чему-то бесконечно большему — "молчаливому". Лучше отнесись к литературе немного скептически. Где бы ты ни был, работай; то, что твоя рука может делать, делай рукой человека, не тени. Да будет это твоим тайным блаженством, твоей большой наградой. Пусть будет мало у тебя слов. Лучше молчать, нежели говорить в эти злые дни, когда из-за сплошного разговора одного человека голос его становится неясным другому, когда посреди всей болтовни сердца остаются  темными и  немыми  по  отношению  друг  к другу.   Остроумие

—  прежде всего не старайся быть остроумным; ни одному из нас не предлагается быть остроумным под страхом наказания; но заслуживает самого сурового наказания, если все мы не считаем себя обязанными быть мудрыми и правдивыми.

Молодой друг, которого я люблю и известным образом знаю, хотя никогда не видел и не увижу тебя, ты можешь то, чего мне не дано, —  учиться, быть чем-нибудь и делать что-нибудь вместо того, чтобы красноречиво говорить о том, что было и будет сделано. Мы, старые, останемся, кем были, и не изменимся; вы — наша надежда. Надежда вашего отечества и мира заключается в том, чтобы когда-нибудь снова миллионы стали бы такими, какие теперь встречаются в единичных

365

случаях. "Слава тебе; иди счастливой стопой". Да узнают лучше нашего будущие поколения молчание и все благородное, верное и божественное, и да оглянутся они на нас с недоверчивым удивлением и состраданием.

8.   На поприще литературы дойдут еще до того, чтобы платить писателям за то, что они не писали. Серьезно, не подходит ли, действительно, это правило ко всему писанин? и тем более ко всякой речи и ко всякому поступку? Не то, что находится над землей, то невидимое, что лежит под нею, в виде корня и основного элемента, определяет ценность. За всякими речами, стоящими чего-нибудь, лежит гораздо лучшее молчание.  Молчание глубоко, как вечность, речь течет, как время.  Не кажется ли это странным? Скверно веку, скверно людям, если эта старая, как мир, истина стала совершенно чуждой.

9. Тысячу лет молчаливо растет в лесу дуб, только на тысячном году, когда дровосек приходит с топором, раздается эхо в тишине и дуб дает знать о себе, когда он падает с оглушительным шумом. Как тихо был посажен желудь, снесенный случайным ветром! Когда цвел дуб и украшался листьями, то эти радостные для него события не возвещались радостными криками. Изредка лишь слышалось слово признания со стороны спокойного наблюдателя. Все это не было событием, — это спокойно свершалось; не в один час, а в течение многих дней; что можно было об этом сказать? Этот час казался похожим на последний, похожим на последующий.

Так происходит всюду; безрассудная молва болтает не о том, что было сделано, а о неудачах и об опозданиях; и безрассудная история (более или менее сокращенный, письменный обзор молвы) знает мало достойного изучения. Нашествие Аттилы, крестовый поход Вальтера Голяка, Сицилийская вечерня, Тридцатилетняя война: один только грех и беда; никакой работы, только помехи и задержка всякой работы. Однако все же земля ежегодно зеленела и урожай ее созревал; рука работающего, ум мыслителя не отдыхали: благодаря этому у нас, несмотря на все, остался великолепный, прославленный, цветущий мир. Бедная история может спросить себя с удивлением: "Откуда он происходит?" Мало знает она о нем, много о том, что задержало его и хотело уничтожить. Это ее обычай и правило, благодаря ли необходимости или безрассудному выбору, и странная фраза справедлива: "Счастлив народ, коего календари остаются пустыми".

10.  Так же обстоит со всеми видами интеллигентности, направлена ли она на поиски правды или на соответствующие сообщения о ней, на поэзию, на красноречие или на глубину проницательности, которая служит  основанием для этих двух последних.  Характерный признак труда — некоторая постоянная непроизвольность и бессознательность. "Здоровые не знают о состоянии своего здоровья; знают о нем лишь больные".

11.  Мудрость — божественный вестник, который приносит с собой в этот мир каждая человеческая душа, божественное предсказание новой и присущей ему способности действовать, которую новый человек получил, — по своему существу молчалива.  Ее нельзя сразу и целиком прочитать словами; потому что она написана в непонятной действительности таланта, положения, желаний и возможности, которыми снабжен

366

человек, она кроется в предчувствии, в неизвестной борьбе, страстном старании и может быть вполне прочитана лишь тогда, когда исполнена его работа. Не благородные движения природы, а низкие вводят человека в искушение, чтобы обнаружить тайну его души в словах. Если у него есть тайна, слова всегда остаются недостаточными. Слова только задерживают настоящее обнаружение поступка, мешают ему и сделают его, наконец, невозможным. Никто из тех, кто совершает важное на свете, не станет говорить об этом подробно. Вильгельм Молчаливый лучше всего говорил освобожденной страной; Оливер Кромвель не блистал красноречием; Гёте находил, что когда он собирался писать книгу, то не хотел об этом говорить; только тогда она удавалась.

12.  Человек и его работа не оцениваются по тому, что называется их влиянием на мир, по тому, благодаря чему мы можем судить об их влиянии. Влияние, действие, польза? Дайте нам делать нашу работу; забота об ее плодах принадлежит другим. Ее собственные плоды созреют; воплотятся ли они в тронах халифов или арабских завоеваниях и наполнят собой "все утренние и вечерние газеты" и все исторические сочинения (своего рода дистиллированные газеты) или не воплотятся в таком виде, — какое это имеет значение? Это неподлинный ее результат! Арабский халиф имел ценность и значение, лишь поскольку он мог что-то делать. Если бы великое дело человечества, человеческая работа на Божьем свете не поощрялась халифом, то не имело бы никакого значения, сколько раз он обнажал свои сабли и какая добыча ему доставалась, сколько золотых монет он вкладывал в карман, какой шум и тревогу подымал он на свете, — он был лишь шумным ничтожеством; в сущности, его и вовсе не было. Будем уважать великое царство молчания! Неизмеримый клад, которого мы не можем хвастливо пересчитать и показать людям! Это каждому из нас больше всего нужно в наши громкие времена.

13.  Если смотреть на дело исходя из высокого масштаба, то мы заметим, что века геройства не века нравственной философии. Если можно философствовать о добродетели, то она познала самое себя, она стала больной и становится все дряхлее.

14.  В нашем внутреннем, как и в нашем внешнем, мире нам открыто лишь "механическое", но отнюдь не динамическое и имеющее в себе жизненную силу. Говоря о нашем мышлении, мы хотели бы заметить: то, что мы формулируем в виде высказываемых нами мыслей, есть лишь внешняя, поверхностная сторона, под областью логического доказательства и сознательного выражения мыслей лежит область размышления. Здесь, в ее спокойной, таинственной глубине, живет жизненная сила, которая есть в нас, и здесь, если нужно что-нибудь создать, а не только изготовить и сообщить, должна происходить работа.  Изготовление понятно, но тривиально; создание велико и не может быть понято. Поэтому, если спорящий или демонстрирующий, которых мы можем считать   наиболее   проницательными   среди   настоящих   мыслителей, — знает, что он сделал и как он это сделал, то, наоборот, художник, которого мы ставим на самую высокую ступень, — не знает этого; он должен говорить о вдохновении и тем или иным способом назвать свое произведение подарком Божества.

367

В общем же "гений остается всегда тайной для самого себя"; мы всюду ежедневно видим доказательства этой старой истины.

15.  Как верно, что всякое деяние, которое совершает человек или народ, сознательно намереваясь сделать нечто великое, — не велико, а мало.

16.  Поэтому повторяем еще раз: великое, творящее и продолжительное всегда остается для себя тайной, — и лишь малое, неплодотворное и преходящее есть нечто другое.

17.  Мы, и даже строжайшие из нас, смотрим как на нечто естественное, что все люди, сделавшие что-нибудь, имеют право объявлять об этом по возможности громче и приглашать публику их за это вознаградить. Каждый свой собственный глашатай — это правило доведено до весьма тревожной стадии. Рекламируй, как можно громче, свою шляпу. Сначала придерживайся правдивой рекламы, если это достигает цели; если нет, то ухватись за ложную, насколько нужно для твоей цели, и не в такой степени ложную, чтобы ей нельзя было поверить. В действительности, утверждаю я, это не так. Ни от одного человека природа не требует, чтобы он рекламировал свои действия и деяния и изготовление своих шляп, — природа даже запрещает людям делать это. На всем свете нет человека или шляпника, который не чувствовал или не чувствовал бы, что он унижает себя разговорами о своих достоинствах и уменьях и о своем превосходстве в ремесле. В глубине своего сердца он слышит "предоставь своим друзьям, если возможно, — своим врагам говорить об этом!". Он чувствует, что он уже жалкий хвастун, быстрыми шагами идущий навстречу лжи и неправде.

Повторяю, законы природы вечны, и их тихий голос, говорящий из глубины нашего сердца, не должен остаться неуслышанным под страхом сильного наказания. Ни один человек не может отдалиться от истины без вреда для самого себя; то же самое относится и к одному миллиону или к двадцати семи миллионам людей. Покажите мне народ, который повсюду ведет себя таким образом, что каждый ожидает этого и позволяет это себе и другим, и я укажу вам народ, единодушно идущий по широкой дороге, ведущей к погибели^*.

18. Блаженны смиренные, блаженны неизвестные. Написано: "Ты желаешь себе великих вещей? Не желай этого". Живи, где ты есть, но живи мудро, деятельно.

ПРИЛОЖЕНИЕ

Валентин Яковенко
НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ТОМАСЕ КАРЛЕЙЛЕ

Томас Карлейль один из наиболее читаемых и почитаемых авторов в Англии. Тэн говорит: спросите любого англичанина, кого у них больше всего читают, и всякий ответит вам — Карлейля... Если бы Карлейль примыкал к какой-нибудь общеизвестной школе в сфере мысли или партии в сфере общественных дел, то мы считали бы совершенно излишним всякие с нашей стороны пояснения: в таком случае книга^* говорила бы сама за себя, а то, что в ней осталось недосказанным, уяснилось бы благодаря общему знакомству с мировоззрением, к которому примыкает ее автор. Но все это совершенно неприменимо к Кар-лейлю; он единственный в своем роде мыслитель; у него нет да и, собственно, не может быть ни подражателей, ни продолжателей. Он излагает свои мысли вовсе не путем логических выкладок. Попробуйте отыскать у него большую посылку, малую посылку и заключение. Он мыслит образами. Он вовсе не заботится обставить свою мысль правильно построенными индукциями и дедукциями. Это смущает многих, и академические логики находят, что Карлейль беден по части мысли. Впрочем, они готовы снисходительно допустить, что Карлейль возбуждает много мыслей. Но не противоречат ли они, таким образом, сами себе? Разве маломыслие, с какой бы горячностью оно ни заявляло о себе, может вообще возбуждать мысль? Затем, самые эти мысли. Они также поражают в первый момент читателя. Вначале они казались дикими и странными также и англичанам. С большим трудом и после долгих поисков Карлейль нашел издателя для первого своего капитального произведения "Sartor Resartus". Но истинная мысль, по верному замечанию самого Карлейля, рано или поздно всегда найдет себе доступ к искреннему сердцу человека. И "Sartor Resartus", а затем длинный ряд других его произведений проложили ему дорогу, и его сочинения стали обычным чтением англичан. Пусть русский читатель не теряет из виду этого факта. Почему мысли Карлейля кажутся странными, почему они поражают и мы готовы признать их анахронизмами? Потому, во-первых, что они принадлежат к иному складу мировоззрения, нежели господствующий ныне; и потому, во-вторых и главнейшим образом, что мы прикидываем к нему свои излюбленные шаблоны. Но так как эти шаблоны обыкновенно слишком малы и далеко не могут покрыть собою всего поля мысли Карлейля, то мы прилаживаем их к отдельным отрывочным положениям и утверждениям, и, конечно, получается нечто,

369

на наш взгляд, несообразное. Карлейль высмеивает "свободу и равенство"; он презрительно относится к "баллотировочным ящикам", то есть избирательным урнам, "всеобщему голосованию"; он высокомерно смотрит на "толпу" и т. д. Но оставьте шаблоны и идите вместе с Карлей-лем от его высмеивания "свобод и равенств", как эти последние обнаруживаются при данных условиях и в данном случае, от его презрения к "баллотировочному ящику", как он действует опять-таки при данных условиях, от его высокомерия к "толпе", не как к синониму человечества, а как выражению серединной пошлости, да постарайтесь подняться вместе с ним по восходящей линии его положительного верования, тогда перед вами раскроются беспредельные горизонты истинной "свободы и равенства", и вы убедитесь, что Карлейль отважно и поистине героически ведет вас в обетованную страну "Царства Божьего" на земле. Вы убедитесь, что Карлейль питал глубокое недовольство существовавшим порядком вещей, что по силе и глубине своего протеста он примыкает к самым передовым людям и что при этом он представляет собою протестанта, отвергающего всякие сделки и временные преходящие решения больных вопросов.

В Карлейле невозможно отделить человека от писателя и мыслителя. Он весь, со всей его "дикой" страстью, отдался своему призванию. Такие цельные натуры встречаются крайне редко, и обыкновенно это бывают люди глубоко религиозные. Цельность и есть прямое последствие религиозности. Мы говорим, конечно, не о догматике. Замечателен внутренний перелом, пережитый Карлейлем в этом отношении. Он имел большое значение для всей его последующей литературной деятельности, и потому мы скажем здесь о нем несколько слов.

Честная и серьезная религиозность, не имеющая ничего общего с обычным пошлым святошеством, окружала Карлейля с первых дней его жизни.

Отец Карлейля, простой каменщик, и мать его принадлежали к одной из многочисленных в Англии диссидентских сект и желали, чтобы сын их был священником. Но он утерял веру "отцов своих" и отказался от мысли быть священником. С каким трогательным беспокойством следила бедная мать за внутренним переломом, совершавшимся в душе ее сына! Сам Карлейль описал свои муки, свою борьбу и свою победу в "Sartor Resartus", который во многих отношениях имеет биографическое значение. "Он переживал лихорадочные пароксизмы сомнения. Его окружала громадная мрачная пустыня, населенная дикими чудовищами". Бывают ли чудеса? — допрашивал он себя. На какой такой несомненной очевидности держится религиозная вера и т. п.? И часто, в молчаливые бессонные ночи, когда сердце погружалось в еще больший мрак, чем небо и земля, он распростирался перед Всевидящим и громко, страстно молил о ниспослании света. Но после долгих лет, после длинной несказанной агонии верующее сердце сдалось в конце концов; оно погрузилось в какой-то заколдованный сон, в страшный кошмар, оно впало в неверие. И под влиянием этого дьявольского наваждения он стал смотреть на прекрасный, живой Божий мир как на потускнелую пустопорожнюю обитель смерти... Но таков удел человека. Искупительное страдание необходимо. Мертвенная вера в букву должна окончательно

370

замереть, рассыпаться в прах и развеяться на все четыре стороны, и тогда, высвобожденное из своего гроба, воспрянет живое чувство веры... Чистая и в высшей степени глубокая нравственная природа Карлейля нуждалась именно в религиозной вере, так как он не разделял философских теорий "прибылей и потерь" ни в отвлеченном, ни в практическом отношении. А между тем душевный мрак сгущался все больше и больше, сомнение становилось все мучительнее и мучительнее. И он допрашивал себя: итак, никакого Бога не существует? Или, в лучшем случае, это — Бог отсутствующий, Бог, опочивший в первый субботний день, отстранившийся от дел вселенной и лишь взирающий на нее со стороны? А "долг" — это слово также не имеет никакого значения? Это не небесный вестник, не руководящий принцип, а лживый земной фантом, создание желания и страха? А героическое вдохновение, называемое нами добродетелью, отвагой, всего лишь какая-то страсть, волнение крови, выгодное для других людей? Как ни были мучительны все эти сомнения и терзания, Карлейль не шел ни на какие сделки и не примирился с тем, что он признал ложью. В сущности, он страстно искал истины, и долг, под который подкапывалось сомнение, руководил им. Самое мучительное чувство, говорит он дальше, есть сознание собственной немощности. Чувствовать себя всегда бессильным — истинное несчастье. И, однако, мы не можем иметь ясного представления о своей силе, пока не станем действовать, делать. Какая громадная разница между смутной колеблющейся способностью и определенным, решительным действием! Наши поступки служат зеркалом, в котором впервые отражаются действительные очертания нашего духа. Известное предписание: "познай самого себя", невозможное само по себе, получает смысл и значение, если высказать его в несколько более частном виде: "познай, что ты можешь делать". Таким образом, бесплодное созерцание, порождающее сомнение и муки, должно замениться живым делом, на какое способен человек. Эта мысль послужила поворотным пунктом во внутренней жизни Карлейля; она же наложила печать на всю его философию и на все его общественное мировоззрение. Действительно, во всех своих произведениях он выступает непримиримым врагом бездеятельного созерцания и пассивного подчинения существующему порядку вещей. Я не говорю — подчинения действительности, так как, заметим здесь кстати, действительность, реальность в устах Карлейля означает вовсе не внешний облик и ход вещей, бросающийся в глаза каждому, а истину, глубоко сокрытую обыкновенно под внешней оболочкой.

Существует сомнение и сомнение. Одно — болезненное, худосочное, самодовлеющее; другое — здоровое, хотя и мучительное, полное жизни, так как оно расчищает путь к истине. Такое сомнение всегда заканчивается верой. Когда унаследованные Карлейлем представления о Боге, долге и т. д. были очищены критической работой мысли, сомнение обратилось на самого человека: он стал мучиться своею немощностью. Он — ничтожный атом среди грозной бесконечности; у него есть глаза, но для того только, чтобы видеть собственное свое злополучие; какая-то непроницаемая волнистая стена отделяет его от всего живого; он наложил печать молчания на свои уста: к чему он станет говорить с так называемыми друзьями, когда они считают дружбу отжившею традици-

371

ею, когда разговоры с ними неизбежно вращаются около одних только горестных новостей. Мужчины и женщины, с которыми он встречается и даже говорит, кажутся ему безжизненными, автоматическими фигурами. Вся вселенная представляется лишенной жизни и смысла; ни цели, ни хотений, ни даже вражды не ищите в ней; она — чудовищная, неизмеримо громадная мертвая паровая машина, безучастно вращающая свои колеса, перемалывающая в порошок все, что попадается ей. "О, беспредельная, мрачная, пустынная Голгофа! О, бесчувственная мельница смерти!" — восклицает он. Но дальше сомнению некуда уже было идти, и оно завершается такою мыслью: "Чего ты страшишься? Почему ты, подобно трусу, должен вечно ползком подвигаться вперед, трепетать, охать и говорить шепотом? Презренное двуногое! В чем же заключается, собственно, твое злополучие — в страхе смерти? Хорошо, смерть; скажи еще: все то, что могут причинить тебе дьявол и люди. Но разве у тебя нет сердца, разве ты не можешь перенести все это и, как дитя свободы, хотя и покинутое, попирать ногами даже самую пучину смерти, когда она поглотит тебя? Пусть же она идет; я встречу ее как подобает; я не устрашусь ее". И эти мысли, эта решимость воспламенили душу ярким пламенем. Страх исчез навсегда. Карлейль почувствовал в себе силу, неведомую ему до тех пор, и на слова вечного отрицания: "посмотри, ты без роду и племени, покинут всеми, а вселенная принадлежит мне", — он со всей силой своей пылкой души мог теперь ответить: "я не принадлежу тебе, я свободен и навеки ненавижу тебя". Таково было, как выражается Карлейль, его крещение огнем.

Я остановился так долго на этом моменте внутренней жизни Карлей-ля, так как он имел решительное, определяющее значение для всей его литературной деятельности. Карлейль вступил на литературное поприще, когда критическая работа мысли завершилась положительным верованием. Он вступил не с тем, чтобы развивать в людях скептицизм, а, наоборот, с тем, чтобы противодействовать ему и насадить новую веру или, по крайней мере, указать на возможность таковой. Поэтому он постоянно говорит о Боге и религии; в каком смысле мы должны понимать то и другое, можно судить по сказанному мною выше. Конечно, тут и речи не может быть об англиканском и т. п. исповеданиях. Лесли Стивен определяет так религиозные воззрения Карлейля: это — шотландский кальвинизм минус догма. Кальвинизм очистил католичество от всяких наслоений и бессмысленных традиций и в этом отношении был поворотом к здравому смыслу. Шотландский кальвинизм, в лице пуритан, пошел еще дальше, а Карлейль идет еще дальше в деле освобождения мысли из-под ига отживших традиционных форм. И чем дальше он уходит в своем отрицательном отношении к католическим традициям, тем напряженнее и глубже становится его религиозное чувство. Так это, собственно, и должно быть: сила, не растрачиваемая на внешнюю обрядовую сторону, всецело концентрируется на деле. Поэтому-то дело, труд, работа составляют, так сказать, материальное выражение его религиозной мысли. Но взятая сама по себе, эта мысль уносит человека в недосягаемые сферы идеала. "О, серьезный читатель, передовой либерал и всякий иной, — говорит Карлейль, — поразмысли, что единственная цель, сущность и значение всякой религии, настоящей,

372

прошедшей и будущей, состоит исключительно в том, чтобы питать и оживлять наше нравственное сознание и внутренний свет нашей жизни!" Таким образом, по справедливому замечанию Тэна, "Бог Карлейля есть тайна, которую можно назвать только одним именем идеала".

Глубокая религиозность Карлейля, находившаяся постоянно в общении с тайной жизни и мира, не могла, конечно, мириться с пустопорожними измышлениями и хитросплетениями метафизики, и он беспощадно относится к ней. Он говорит, что все метафизические системы, какие только существовали до сих пор, не дали ничего, что они отличаются "несказанным бесплодием". Какой смысл имеют все эти аксиомы, категории, системы и афоризмы, спрашивает он? Одни слова и слова; воздушные замки, построенные из слов, замки, в которых, однако, знание вовсе не желает расположиться.

Даже глава позитивистов, Конт, не нападает так жестоко на метафизику, как Карлейль. Вопрос о смерти и бессмертии, говорит он, о происхождении зла, о свободе и необходимости — вопросы вечные; но всякая попытка метафизики разрешить их оканчивается всегда неудачно; ибо теорему о бесконечном невозможно исчерпать конечным разумом. Метафизическое умозрение ведет свои спекулятивные выкладки из пустоты, из ничего, и оно неизбежно должно заканчиваться также пустотой; оно обречено вечно вращаться среди бесконечных вихрей... творить, чтобы затем поглотить свое собственное детище... Но вместе с тем Карлейль не щадит также и узких позитивистов... Никто, говорит Джон Морлей, не указывал так образно на безусловную относительность человеческих знаний, как Карлейль. Между фантастическими бреднями мистиков и не менее фантастическими измышлениями узких позитивистов лежит маленькая полоска разумной достоверности, полоска относительного, условного опытного знания, стоя на котором мы можем созерцать беспредельную область невидимого; быть может, эта область и навеки останется для нас невидимой, но она наполняет людей воодушевлением и придает интересам и обязанностям их крошечной жизни какую-то особенную возвышенность. Карлейль не отрывает нас от действительного мира и жизни и не заставляет всецело погружаться в созерцание бесконечного и неведомого, что обыкновенно превращается в пустое толчение воды. Но, с другой стороны, он ни на одно мгновение не принижает наших мыслей и чувств, не заставляет их ползать, подобно пресмыкающимся, по земле... Философия Карлейля, по словам Джона Морлея, наполняет нас тем возвышенным чувством бесконечных, незримых возможностей и сокрытых, неопределенных движений света и тени, без которых человеческая душа — высохший, бесплодный пустырь. Карлейль приводит в движение самые глубокие чувства и вместе с тем неизменно, постоянно указывает на обязанность каждого делать ближайшее дело. Он совмещает в себе пылкого идеалиста с здравомыслящим реалистом. Такое настроение, объединяющее горячий идеализм с практическим реализмом, Карлейль называет верой; отсутствие же подобного настроения, неспособность проникнуться им приводят к безверию, на которое он нападает самым жестоким образом.

Чтобы понять и надлежащим образом оценить эти беспощадные нападки Карлейля на скептицизм, безверие и, в частности, XVIII век, следует принять во внимание исторический момент его появления. Он

373

родился (1795 г.), когда Великая французская революция, совершив свое разрушительное дело и как бы истощив все свои силы в попытках создать положительные учреждения, потерпела, в свою очередь, крушение. Для нового порядка, с его девизом "свобода, равенство и братство", нужны были и новые общественные элементы, но их не оказалось. Правда, старый порядок со всем его мишурным блеском не мог уже возвратиться, но не мог наступить и действительно новый, тот новый, который среди ужасов и крови возвестила собственно Французская революция. Наступил такой порядок, какой мог наступить по совокупности всех условий общественной жизни, наступило господство буржуазии. Конечно, буржуазия не могла симпатизировать принципам Великой французской революции, и потому первая четверть XIX века носит печать всеобщей реакции. В эту-то именно эпоху и складывалось мировоззрение Карлейля. Реакция задела и его. Но каким образом? Всякий, кто хоть сколько-нибудь знаком с Карлейлем, согласится, что трудно указать более пылкого, более непримиримого, более неподкупного врага всего плоского, пошлого, шаблонного, всего мещанского, буржуазного в любой сфере мысли и жизни. Реакция задела его, но это был гений, а гений не может работать на пользу пошлого и шаблонного. Реакция заставила его глубже заглянуть в причины краха и превратила его в горячего обличителя, в своего рода ветхозаветного пророка на арене современной жизни. Разрушительная работа совершена; ложные боги повержены и разбиты; но для того чтобы создавать, надо располагать известным положительным содержанием. Вместо же него Карлейль нашел неограниченное господство скептицизма в области мысли и пессимизма — в области общественной нравственности. Скептицизм и пессимизм людям буржуазного склада не мешал, конечно, да и никогда не мешает, предаваться радостям жизни, но для людей искренних — это поистине проклятие, убивающее здоровье, жизненное чувство и извращающее мысль. И Карлейль восстал против скептицизма и пессимизма и т. д., против всего, что можно назвать одним словом "безверие" во всяких формах и во всяких сферах мысли и жизни. Затем он уже одинаково беспощадно преследует это безверие, все равно, встречается ли он с ним в лагере, скажем вообще, прогрессистов или ретроградов, и, наоборот, приветствует веру, лишь бы она была искренней, повсюду, отодвигая на второй план формы.

Обратите при этом внимание на громадное значение, какое Карлейль придает молчанию. Людям, которым по разным обстоятельствам поневоле приходится больше молчать, как-то даже странно читать это прославление великого царства молчания. Но в устах Карлейля оно получает глубокий смысл. Да, молчание — великое дело, но не молчание вынужденное, когда душа человека пылает гневом и негодование просится наружу, а молчание перед тем, чего никакое слово не может передать надлежащим образом. Такое молчание избавляет человека от бесплодных попыток выразить невыразимое, от построения разных догматических утверждений, от пустой игры словами и т. д.; оно приподымает настроение, расширяет поле умственной свободы и делает человека более независимым. Молчание составляет также один из основных элементов Карлейлевой религии.

374

Еще два слова о мистицизме Карлейля. Всякая вообще религиозность близко соприкасается с мистическим, с тем, что лежит за пределами точного знания. И до известной степени в нем повинен всякий, кто решается переступить через грань, отделяющую познаваемое от непознаваемого. Суть в том, чтобы мистицизм не становился чем-то самодовлеющим, или, быть может, вернее сказать, самозабавляющимся. По меткому выражению Тэна, мистицизм Карлейля — это дым от пылающего огня. Поэтому подойдите к нему с подветренной стороны, и он не причинит вам никакого беспокойства.

Политические и общественные воззрения Карлейля могут вызвать у недостаточно внимательного читателя массу недоразумений. Конечно, и при внимательном чтении с ними можно не соглашаться, но только невежество и явное нежелание понять станут доказывать, что Карлейль — приверженец старых форм жизни, ретроград и т. д. Чтобы бросить некоторый свет на общественные взгляды великого мыслителя-поэта, иногда действительно радикальным образом расходящиеся с установившимся шаблоном прогрессивного и регрессивного, мы приведем нижеследующее весьма характерное его описание современного положения человечества.

Все человечество, говорит он, распалось в настоящее время на две секты: щеголей (dandies) и каторжников труда, называемых также белыми неграми, лохмотниками и т. д. Какого верования придерживаются первые, определить довольно трудно; но, несомненно, они причастны к монотеизму и разделяют суеверие афонских монахов, которые, благодаря продолжительным постам и упорному созерцанию своего пути, начинают смотреть на него как на истинное откровение природы и отверстые небеса. В сущности, секта щеголей придерживается первоначального культа самообожания, измененного и приспособленного сообразно требованиям новейших времен. Они тщательно охраняют свои обособленность и чистоту; носят особый костюм, говорят на особом языке и вообще всеми мерами стараются поддержать свое положение и свою непорочность. У них есть свои храмы, поклонение в которых совершается главным образом по ночам, но все ритуалы держатся при этом в величайшем секрете; по всей видимости, они имеют много общего с элевсинскими^*. Священные книги, которых имеется вообще достаточно, называются у них "Модными новостями". Главные пункты их верования: панталоны на бедрах должны сидеть, насколько возможно, в обтяжку; при некоторых исключительных обстоятельствах разрешается носить белые жилеты; человек хорошего тона ни под каким видом не должен отличаться излишней плодовитостью, приличествующей лишь готтентоту, и т. д. Удивительную противоположность щеголям представляет другая секта, главный центр которой находится в Ирландии. Секта несчастных рабов, или каторжников труда, до сих пор еще не издала своих канонических книг, и потому довольно затруднительно говорить об ее верованиях. Она придерживается до некоторой степени монашеского устава; так, все рабы связаны двумя обетами: обетом бедности и повиновения, которые они блюдут с великой строгостью; мало того, они дают свои обеты даже до появления еще своего на свет Божий. Их можно считать поклонниками Герты^*, богини земли, так как

375

они вечно роются в ней и с любовью обрабатывают ее; или же, запираясь в частных молельнях, размышляют и производят разные манипуляции над продуктами, извлеченными из недр ее; иногда они поднимают свои взоры и смотрят на небесные светила, но, по-видимому, довольно безучастно. Подобно друидам, они живут в мрачных помещениях, причем нередко нарочно разбивают стекла в окнах (там, где таковые водятся) и затыкают дырья тряпьем и всякой всячиной, не пропускающей света. Все они — ризофаги, т. е. питаются кореньями; некоторые же ихтиофаги, употребляющие, впрочем, только селедку; от всякой же другой животной пищи они воздерживаются, кроме падали, что, быть может, представляет странный остаток браминского учения. Всеобщим и главным предметом их потребления служит корень, называемый картофелем, который они варят на огне. Напиток виски, содержащий в себе концентрированный алкоголь вместе с разными едкими маслами, составляет, как говорят, необходимую принадлежность всех их религиозных церемоний и потребляется в большом количестве. Одежда их представляет целый ворох разных лоскутов всевозможных форм и цветов; все это соединяется посредством пуговиц, узлов и спиц, а поясом служит кусок кожи или даже просто соломенная веревка.

Таковы два лагеря, на которые разбилось современное человечество, по мнению Карлейля. В каких же отношениях находятся они между собою? Они преисполнены, говорит он, взаимной ненависти и несогласия. До сих пор нам приходилось быть свидетелями лишь отдаленных и, во всяком случае, незначительных последствий их вражды. Но основные принципы этих сект, с одной стороны, принцип щегольского самообожания, а с другой — трудового поклонения земле, коренятся в жизни человечества и рано или поздно приведут к жестокому столкновению. Я назвал бы, говорит Карлейль, обе эти секты двумя громадными, не имеющими себе ничего подобного электрическими батареями, из которых одна заряжена отрицательным электричеством — это секта каторжного труда, а другая — положительным — это щеголи; первая притягивает к себе все отрицательные элементы, обретающиеся в народе (голод); вторая — положительные (деньги). До сих пор мы видели только слабые искорки и слышали глухое потрескивание. Но подождем, пока не наэлектризуется все человечество, пока вся существующая электрическая . сила, выйдя из нейтрального состояния, не распределится между двумя крайними полюсами: отрицательным и положительным. Когда две чудовищные батареи, две половины мира будут таким образом заряжены, то достаточно будет малютке прикоснуться пальцем, чтобы... Что произойдет тогда?

Карлейль, проникавший в самую глубину социальной дисгармонии, не мог, конечно, успокоиться на внешних паллиативах и полурешениях. С той точки зрения, на которой он стоит, политические вопросы получают второстепенное значение. Он и отодвигает их и затем критикует парламентаризм со своей абсолютной точки зрения. Этого не следует забывать. Парламентаризм бессилен разрешить основную общественную проблему, проблему установления, как он выражается, Царства Божьего на земле; ее может разрешить, по его мнению, только герой, самый способный человек, и только при одном условии: если масса

376

людей, так сказать, героически настроена. Затем Карлейль сопоставляет своего   всесильного   героя   —   воображаемого   или   действительного —  с бессильным парламентом; но нигде вы не встретите, чтобы он отдавал преимущество обыденному, негероическому правителю перед заурядным же парламентом. Можно, конечно, не соглашаться с Карлей-левой критикой парламентаризма и его выводами, но следует прежде всего понять, о чем, собственно, он говорит, во имя чего критикует и отрицает. "Свобода", по мнению Карлейля, воплощенная в надлежащие общественные формы, не может иметь ничего общего со свободой умирать от голодной смерти, "свобода" же, которая примиряется с этим фактом, немного стоит. Читатель, следящий за современными европейскими событиями, я думаю, хорошо знаком с подобными теориями, хотя бы они и были основаны на совершенно иных принципах.

Аристократия и демократия у Карлейля также имеют свое особенное значение. Аристократия — это все лучшее, благороднейшее, все отважное; то же, что мы обыкновенно считаем аристократией, он представляет нам в виде секты щеголей; это люди, которые берут от мира заработную плату, но не делают дела, возлагаемого на них. Демократия воплощает в себе, так сказать, все отрицательные элементы, ниспровергающие рутину и отжившие порядки; но на этом она не может остановиться; в дальнейшем своем развитии она должна выдвинуть положительные, созидающие принципы, должна найти своего героя или своих героев, которые и образуют настоящую аристократию.

Мы уже выше заметили, что труду Карлейль придает религиозное значение:  труд человека и есть его  религия,  его  образ  поклонения

—  "laborare est orare"^*. Поэтому вопрос об "организации труда" он считает величайшим вопросом, и вся задача будущего сводится, собственно, к правильному разрешению этого вопроса. Он восстает против теории "laissez faire"^* и говорит, что если она имела значение в свое время, то теперь,, напротив, повсюду чувствуется необходимость упорядочить и урегулировать экономические отношения, зреет мысль о необходимости настоящего (т. е. прежде всего, справедливого) правительства. Он высказывается также против мальтузианства с его "нравственным" воздержанием и со своей стороны, как на временном разрешении вопроса, останавливается на широком распространении народного образования и эмиграции. Несмотря на все нападки на парламентаризм, он приветствовал агитацию в пользу Билля об избирательной реформе как первый шаг к ниспровержению старого порядка вещей. Незадолго до смерти он (по свидетельству нашей соотечественницы из лагеря ак-саковской "Руси") сильно издевался над королевой Викторией за ее "турко-биконсфильдство"^*. Значит, не над одной парламентской говорильней он издевался... Да и как он, человек, с религиозной серьезностью относившийся к жизни, мог бы симпатизировать парламентам, в которых первую роль разыгрывают гг. Биконсфильды!..

"Наш мир, — говорит Карлейль, — есть лепет горького труда и бесконечной борьбы с житейской неправдой; одни дураки и корыстные слуги своего чрева пытаются представить его в виде какой-то арены тихого предстояния и земных радостей, хотя бы для предстоящих и будущих поколений... Человек силится уверить себя и других, что разум

377

его необыкновенно ясен, что деятельность его плодотворна, подобно солнцу, что родники чего-то великого ключом бьют в груди человеческой, что его цель в жизни — работать весьма немного, болтать чрезвычайно много и пожинать всякого рода радости. Такое самообольщение — чистый вздор. Разум человека неясен и шаток; на одного плодотворного деятеля в среде людей приходятся тысячи, миллионы служителей мрака... Родники великих помыслов в груди человека — одно самообольщение; радости, к которым предназначен смертный, — яблоки с берегов Мертвого моря"... Однако есть в человеке "и лучшее начало, есть для него идея, которой он неукоснительно служит даже в самые тяжкие эпохи своего неразумия. Идея эта — бессознательное поклонение силе правды... Как утопающий простирает свои измученные руки ко всякому подобию опоры, так человеческое общество судорожно тянется ко всему, что обещает ему спасение!" Истинный герой и является таким спасителем.

Не следует думать, однако, говорит Карлейль, что "жизнь всякого истинного вождя человечества должна заключаться в полной свободе ломать мир по произволу и совершать свой благотворный путь посреди раболепных изъявлений восторга со стороны покорного человечества"... "Горе ему (герою), если он обратит повиновение людей в оружие своих корыстных целей; горе ему, если он отступит от необходимости принять мученический венец за свои убеждения; горе ему, если он посмотрит на жизнь, как на источник радостей или на поле для своего возвышения! Настоящий герой — всегда труженик... Его высшее звание — слуга людей. Он — первый рабочий на поденном труде своих сограждан, первый мститель за неправду, первый восторженный ценитель всего благого. Если герой — царь, то ему нет покоя, пока хоть один из его подданных голодает; если он мыслитель — ему нет отдыха, пока хоть одна ложь считается неложью. Из этого ясно, что деятельность его не терпит остановок, что он вечно стремится к недостижимому идеалу. Если он хотя бы раз уклонился от избранного пути, он уже согрешил, если он хотя бы раз поставил свое личное я выше интересов общих, он уже не герой, а служитель мрака".

Но о взглядах Карлейля на "героев" мы не станем здесь распространяться. Обратимся к его книге "Герои, почитание героев и героическое в истории", она — одно из лучших его произведений и в свое время наделала в Англии немало шума. Дело в том, что Карлейль, как истый англичанин, не только является сторонником индивидуализма, но и доводит его до крайних логических выводов. Он выступил со своим протестом во имя личности в то время, когда массам, в смысле общественного фактора, стали придавать первенствующее значение, когда роль великих людей в истории была доведена до нуля, когда, одним словом, культ "героев" стал, по-видимому, вытесняться культом "массы". Такое или иное отношение к "героям" и "массе" имеет существенное значение не только при истолковании исторических явлений, но и для внутренней жизни всякого отдельного человека. Бывают времена, когда "все" становятся до известной степени героями, когда вся "масса" нравственно приподнята, когда она подхватывает даже людей совсем отсталых и трусливых и увлекает их за собой; такой "массой" можно

378

мотивировать свои поступки, не рискуя впасть в противоречие с печными идеалами правды и истины и дойти до мечтания о пошлом мещанском благополучии. Но гораздо чаще бывают иные времена, когда серенькая будничная масса, всецело погруженная в житейские заботы, не только не может воодушевлять человека своим примером, своими желаниями и стремлениями, а, напротив, отымает у него "пыл души", расхолаживает стремление к идеалу и принижает до себя. Такую "массу" человек не может поставить во главе дела и своего нравственного идеала, и он ищет иной опоры. Карлейль указывает ее: это — личность, это — герой. Оставляя в стороне спорный вопрос "о героях и массе", как двух противоположных исторических теориях, всякий согласится, что Карлейль влияет самым благотворным образом в смысле подъема нравственного самочувствия тем, что, проникая в самое сердце человека, заставляет его стряхнуть с себя апатию, отрешиться от жалкого прозябания и, вопреки всему, устраивать свою жизнь сообразно своим убеждениям. Если он не сумеет убедить вас в правильности своих воззрений, то во всяком случае он заронит в ваше сердце искру божественного огня, искру нелицемерного стремления к правде в своей жизни. Мы думаем, что для нас, русских, особенно в настоящую пору, Карлейль может иметь такое же значение, какое он имел для англичан в свое время. Впрочем, нельзя сказать — "имел"; влияние его в Англии не уменьшается и ныне; по крайней мере, остается еще открытым вопросом: следует ли его считать пророком новейших времен или же безжалостная волна забвения унесет и его? Что же Карлейль сделал для Англии? Послушайте, как относится к нему Джон Стюарт Милль, человек совершенно противоположного склада ума и совершенно иного характера и преследовавший иные общественные задачи. Миллю, как известно, также пришлось переживать мучительный процесс внутреннего разлада, когда опора всей жизни колеблется и человек чувствует себя потерянным среди мира. В это время он усвоил себе теорию жизни, которая далеко не походила на его прежнюю и имела много общего с неизвестной ему еще в то время антирационалистической теорией Карлейля. "Первоначальные произведения Карлейля, — говорит он, — были одними из проводников тех влияний, которые расширили мои прежние узкие мнения". "Но, — продолжает он, — я не только сразу не научился ничему у Карлейля, но стал понимать его сочинения только по мере того, как некоторые из проповедуемых им истин начали уясняться мне через другие источники, более соответствовавшие внутреннему строю моего ума. Тогда действительно необыкновенная сила, с которой он высказывал эти истины, произвела на меня глубокое впечатление, и я в продолжение долгого времени был одним из самых пламенных его поклонников"... "Однако я не чувствовал себя компетентным судьею Карлейля. Я сознавал, что он поэт и созерцательный мыслитель, а я нет и что, в качестве того и другого, он видел раньше меня не только предметы, которые я лишь по чужому указанию мог определить опытным путем, но, вероятно, и еще многое другое, что для меня было невидимо даже при указании. Я чувствовал, что не мог вполне объять его, а тем менее быть уверенным, что вижу далее его, а потому я никогда не осмеливался судить его вполне". Карлейлеву "Историю французской

379

революции" Милль приветствовал в своем журнале "как гениальное произведение, стоявшее выше всех общепринятых, рутинных мнений". "Sartor Resartus" он считает лучшим и величайшим произведением Карлейля и читает его "с восторженным энтузиазмом и пламенным наслаждением". А между тем Милль, безусловно, расходился с Карлей-лем по капитальнейшим вопросам: по вопросам о религиозном скептицизме, утилитаризме, демократии, теории образования характера обстоятельствами, важном значении логики, политической экономии и т. д.

Карлейль воспитал в Англии целое поколение энергичных общественных деятелей, бодро делающих свое дело на различных поприщах общественной жизни. Он совершил для Англии, можно сказать, гигантскую работу; он вызвал на бой пессимизм, байронизм и тому подобные расслабляющие человеческую энергию учения и ниспроверг их. Один из выдающихся современных английских деятелей в области литературы и общественной жизни, Джон Морлей, говорит, что он положил конец увлечению байронизмом и призвал англичан к деятельной жизни. Заслуга немалая.

Одним словом, Карлейль — английский Руссо по силе своих чувств и страстей, а по глубине своей мысли он выше Руссо^*. Но своеобразная манера писать и его язык долго служили камнем преткновения для широкого распространения его сочинений. Всякому, кто в первый раз читает его, приходится делать над собой некоторое насилие, пока он не освоится с этим языком и не научится ценить его особенностей.

Великий английский мыслитель-художник становится нужен нам не просто ради своеобразной красоты, своего исторического значения и т. п., а ради тех мыслей, которые выдвигает и защищает он, ради того ориентирования в ходе современной жизни, которое он дает... Когда происходит крушение самих материальных основ общественной жизни, выражающееся в массовой безработице, голодовке, ужасающем количестве ежедневных самоубийств, тогда опору для жизни и деятельности приходится искать в самых глубоких глубинах человеческого сердца. Мысль Т. Карлейля работает всегда в этой сфере. Вы можете быть с ним или против него, но вы всегда чувствуете, что находитесь в атмосфере, где исследуются и решаются вопросы жизни.

Отметим наиболее капитальные из произведений Карлейля: "Sartor Resartus" (написан в 1831 году), "Французская революция" (1837), "О героях, почитании героев и героическом в истории" (1840), "Чартизм" (1846), "Прошлое и настоящее" (1843), "Письма и речи Оливера Кромвеля" (1845), "Памфлеты" (1850), "История Фридриха Великого" (1854—1864) и целый ряд неподражаемых биографий: Шиллера, Новали-са, Бёрнса и т. д.

ИЗ КНИГИ ДЖ. САЙМОНСА "ТОМАС КАРЛЕЙЛЬ. ЖИЗНЬ И ИДЕИ ПРОРОКА"

(Лондон, 1952). Пер с англ. Е. Сквайре

"Людям будущего трудно будет объяснить себе, по одним книгам, личным симпатиям и антипатиям, почему этот мыслитель обрел такую власть над нашей эпохой, каким образом он придал свой особый колорит и нашим идеям, и нашему стилю мышления. Во всяком случае, я не берусь определить его влияние на меня. Но невозможно нарисовать хотя бы и неполной картины середины и конца девятнадцатого столетия без того, чтобы Томас Карлейль не занял в ней заметного места " (Уолт Уитмен)

Ценность сочинений пророка-моралиста, каким был Карлейль, зависит прежде всего от того, насколько он способен постигать происходящие вокруг него события. Чистый визионер, такой, как Бёме или Блейк, может позволить себе прятаться в коконе своего видения: у него нет никакой активной идеи, которую он хотел бы донести, он лишь сообщает свое мистическое переживание. Однако писатель, который, подобно Карлейлю, стремится заложить общие принципы человеческого поведения и даже предлагает социальные преобразования, должен исходить из реальности, приемлемой для всех нас... Как гранитный монумент, стоял он, олицетворенный упрек, с презрением и гневом указуя пальцем на современное общество, спутавшее душевное здоровье с материальным благополучием. Такому обществу он служил своего рода компенсацией, грозным, но и утешительным напоминанием, что существует шкала моральных ценностей, которые можно было хотя бы уважать на словах, даже если на деле их игнорировали. Эмерсон метко заметил, что общество держит пророка в качестве "своего рода переносного церковного колокола, который оно любит показывать тем, кто о нем не знает, и звонить в него". Когда колокол, оглушая слушателей, призывал их забыть своих фальшивых торгашеских кумиров и поклониться могиле истинного героя, те, кто звонил в этот колокол, приходили в восторг. Лишь немногие серьезно внимали его звону, но те, кто останавливался его послушать, были рады убедиться в его существовании... Карлейль был пророком, почитаемым всей Англией...

Влияние XIX столетия на Карлейля было, несомненно, велико, хотя правда также и то, что между ними существовало взаимодействие, то есть что и Карлейль оказал влияние на современное ему общество. Карлейль говорил о "гнете дурной эпохи" на Свифта, и, разумеется, в какой-то степени общество всегда влияет на своих художников. Но только с началом второй трети XIX века искусство в Англии начинает все менее выражать чувства народа, а все более превращается в продукт, специально выработанный для массового употребления, в то время как

381

собственно "искусство" становится кастовой привилегией. Переход этот был в викторианской Англии медленным, но тем не менее он совершался. И внутренний и общественный гнет заставил Карлейля избрать столь необычный стиль, который символизировал одновременно его внутреннюю смятенность и раскол общества. Под этим гнетом человек, веривший, что он должен сообщить пророческую истину, прибег к форме выражения, которая иногда напоминала Ирвинговых прорицателей^*, вещавших на непонятных языках...

Язык Карлейля — единственный в своем роде во всей английской прозе. Он одновременно обескураживает простотой и разговорностью и поражает обилием изощренных метафор; слова-связки пропущены, чем достигается большая сила и выразительность; слова переставлены в предложении на первый взгляд без всякого смысла, но это неизменно служит усилению выразительности и делает язык более сжатым, напористым; части речи теряют свои обычные функции и образуют новые, фантастические сочетания. Это язык, не имеющий ничего общего с тем, что во времена Карлейля считалось правильной английской прозой: он необуздан, как само беспорядочное многообразие жизни, в то время как в моде был классицизм; в одном абзаце, даже часто в одном предложении неожиданно оказываются рядом неологизмы и сложные слова, необычные прозвища... и фантастические метафоры; все это пронизано юмором — изысканным и шутовским одновременно, бьющим через край. Этот стиль оказал огромное влияние на всю литературу XIX столетия. Так же как Вордсворт и Колридж покончили с классицистским штампом в поэзии, так Карлейль уничтожил его в прозе. Он придал небывалую до того свободу и гибкость историографии, а романистам показал, что можно о самых сложных и серьезных вещах писать метафорически. В особенности Диккенс, Мередит, Браунинг и Рёскин обязаны Карлейлю, да не найдется, пожалуй, такого писателя во второй половине прошлого века, который в той или иной степени не испытал бы его влияния...

Причина, по которой Карлейля читают сегодня, состоит, помимо чисто биографического интереса, в его общественном призыве. Однако этот призыв интересен не как боговдохновенное пророчество (как представлял себе сам Карлейль), но как объяснение происходивших тогда общественных процессов, более близкое к их сути, чем у большинства его современников. Понятый буквально, подход Карлейля к проблемам общества выглядит весьма странным. Он и сам приходил в негодование, когда ему говорили, что по нему выходит, будто сильный всегда прав: его мысль, отвечал он сердито, заключается в том, что правда — "вечный символ силы". Таков был принцип, на котором, согласно Карлейлю, держался смысл истории.

Никому так и не удавалось ответить на вопрос, заданный Эразмом Дарвином: "В конце, концов, что за религия такая у Карлейля? — да есть ли она у него вообще?" Карлейль неоднократно повторял до самого конца жизни, что Гиббон открыл ему ложность ортодоксального христианства; он не верил в воскресение души; за исключением минутного колебания перед самой своей смертью, он всегда считал большим благом отрицание ада. За много лет он ни разу не вошел в церковь. И все же: "Я чувствую глубоко в себе слабую, но неистребимую искру веры в то, что есть "особое Провидение". Я верю в это, и как будто искренне — к собственному своему удивлению".

Его выводы относительно природы и праведного устройства общества были таковы, что вполне могли быть сделаны атеистом. Но найдя

382

верный ответ, он немедленно ставил на нем печать божественного одобрения. Его интеллект трудно постигал новое, но поражал широтой осмысления и глубиной познаний. Благодаря этому, а также обстоятельствам своих ранних лет он приобрел такую глубину проникновения в природу общества, с которой его религиозные представления или упования никак не были связаны. В эпоху, когда политэкономы думали, что промышленная революция автоматически приведет к благоденствию, он понял, что она влечет за собой свержение устоев общества. В эпоху бесконечных отвлеченных споров о том, какая степень свободы допустима для индивидуальной личности, он увидел, что свобода достигается одним социальным классом за счет другого и что она не отвлеченная идея, а конкретная реальность.

Таковы истины о природе общества, которые добыл Томас Карлейль, добыл путем умственного постижения и логических рассуждений. Этими истинами можно воспользоваться по-разному. Карлейль повернул их от уважения к народным массам к неверию в них, от ненависти к проводящей время в забавах аристократии — к надежде, что в ее недрах когда-нибудь вырастут спасители Англии. Все это с грустью приходится отмечать, и все же это не умаляет открытых им истин. Он потер не ту лампу, но волшебник он был настоящий...

Известие о его смерти вызвало отклики во всем цивилизованном мире. То была дань почтения мыслителю, нравственному учителю, провидцу; но также это была и дань человеку, чья жизнь, по мнению многих, воплощала основные моральные ценности XIX века — трудолюбие, мужество и, главное, — непогрешимую честность, — которые, по тогдашнему убеждению, были залогом душевного покоя и чистой совести.

ПРИМЕЧАНИЯ

В книгу включены важнейшие произведения Томаса Карлейля (1795—1881), благодаря которым он вошел в историю человеческой мысли как яркий и своеобразный писатель-моралист, чьи идеи высоко ценили или находились под их влиянием такие его современники, как Диккенс и Рёскин, Уитмен и Эмерсон, Герцен и Толстой. О чем бы ни писал Карлейль и в каком бы качестве он ни выступал — историка или остросовременного памфлетиста, ученого-литературоведа или эссеиста, — главным для него было нравственное измерение рассматриваемых им проблем. Эту направленность его творчества проницательно подметил Гёте еще в 1827 г., когда Карлейля мало кто знал на его родине и он занимался переводами и пропагандой видных немецких писателей того времени: "Больше всего меня удивляет и восхищает в Карлейле то, что, судя о немецких писателях, он во главу угла неизменно ставит наиболее важное — нравственное зерно. Перед ним открывается большое будущее, и сейчас даже трудно предвидеть, что он совершит и каково будет его воздействие в дальнейшем" (Эккерман И. П. Разговоры с Гёте в последние годы его жизни. М., 1981. С. 538). Гёте не ошибся. Не прошло и десяти лет, как о Карлейле широко заговорили в Англии, а затем и в других странах. В России главнейшие произведения Карлейля были переведены в конце прошлого — начале нынешнего века и до сих пор (за исключением книги "Французская революция. История") не были переизданы. В настоящем издании эти переводы уточнены, сверены с оригиналом, восстановлены не включенные по тем или иным причинам места. Книга снабжена послесловием, в которое вошли материалы, написанные нашим лучшим дореволюционным знатоком и переводчиком Карлейля Валентином Ивановичем Яковенко, автором вышедшей в знаменитой серии Ф. Ф. Павленко о жизни замечательных людей книги "Т. Карлейль, его жизнь и литературная деятельность" (Спб., 1891), и современным английским биографом Карлейля Джулианом Саймонсом.

ГЕРОИ, ПОЧИТАНИЕ ГЕРОЕВ И ГЕРОИЧЕСКОЕ В ИСТОРИИ

В конце 1830-х гг. Карлейль прочитал несколько циклов публичных лекций, вызвавших большой интерес у аудитории. Последний из этих циклов, состоящий из 6 лекций (в русском переводе "бесед"), прочитанных им 5, 8, 12, 15, 19 и 22 мая 1840 г., был записан сразу после прочтения и издан отдельной книгой в 1841 г. под названием "О героях, почитании героев и героическом в истории" ("On Heroes, Hero-Worship and the Heroic in History"). И хотя, по свидетельству очевидцев, лекции в записи несколько проигрывали (Карлейль был прекрасным импровизатором), именно после этой книги он стал широко известен как оригинальный нравственный проповедник и даже пророк. На русском языке вышли три издания книги: в 1891, 1898 и 1908 гг. (все три в переводе В. И. Яковенко), причем первые два под названием "Герои и героическое в истории". Вокруг книги развернулась полемика и у нас, и на Западе. Вот, например, как оценивал ее основную идею известный французский философ и историк И. Тэн с его трезвым ("типологическим") подходом к историческим, прежде всего духовным, явлениям, который зачастую оставался в рамках позитивистской социологии ("Тэн — вообще реалист", — высказался однажды о нем В. В. Розанов): "И ангелы, и скоты — создание одного творца, и идеальный героизм, как и всякая крайность, разрешается столбняком. Человеческой природе свойственны порывы, но с пере-

384

рывами: мистицизм хорош, когда он непродолжителен. Только потрясающие события вызывают крайнее возбуждение. Нужны великие бедствия, чтобы явились великие люди, и, если вы жаждете узреть спасителей, ищите кораблекрушений. Если энтузиазм прекрасен, то причины и результаты его печальны, он только кризис, а здоровье дороже" (Тэн И. История английской литературы. М., 1904. Т. 5. С. 236). Напротив, некоторые представители русской интеллигенции пытались протянуть нить от романтической историографии Карлейля с ее "героями духа" к идеям обновления России на основе духовности (выявления и развития в личности ее духовных глубин, связанных с моралью, религией, искусством). Вот что писал о книге Карлейля в письме к брату будущий организатор сборника "Вехи" М. О. Гершензон: "Я думаю, что единственная необходимая строка во главе моего письма была бы та, которая заключала бы в себе название книги, которую я отодвинул от себя для того, чтобы писать письмо. В таком случае вместо слов: "Москва. 28 февр. 1892. Пятница. 9 часов вечера" — я должен написать: "Карлейль. Герои"... В особенности же я должен это сделать сегодня, когда пишу под впечатлением лучшей книги, которая мне была нужна теперь и которая будет моим Евангелием, моей доброй вестью. Каждая книга на каждого из нас влияет тем сильнее, чем больше опорных точек она находит в запасе наших собственных мыслей" (Гершензон М. О. Письма к брату. М., 1927. С. 13). В одной из своих ранних работ Н. А. Бердяев выступил против попыток истолковать книгу Карлейля о героях в духе субъективно-социологических идей русского народника Н. К. Михайловского. "Это увлекательное в художественном и этическом отношении произведение, — писал он, — но его нельзя сравнивать не только с социологическими воззрениями г. Михайловского, который прямо высказывается против Карлейля и культа героев, но и с какими бы то ни было социологическими теориями, так как Карлейль... принадлежит к тому же типу писателей, что и Лев Толстой, Фр. Ницше, Дж. Рёскин и т. п. ... Мы... должны признать его одним из крупнейших художников-мыслителей, пожалуй, даже религиозных проповедников нашего века. Нужно обладать большим узколобием, чтобы отбросить Карлейля как никуда не годного писателя на том только основании, что он не выдерживает критики "экономического материализма" (Бердяев Н. Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н. К. Михайловском. Спб., 1901. С. 205). И на склоне лет в философской автобиографии Бердяев писал о том потрясении, которое он испытал при чтении этой книги Карлейля, повлиявшей на его духовное развитие (см.: Бердяев Н. Л. Самопознание. М., 1991. С. 88—89).

Текст книги публикуется по изданию: Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории. 3-е изд. Спб., 1908. В нем в соответствии с английским оригиналом восстановлены фрагменты, опущенные или переформулированные переводчиком явно по цензурным соображениям. Все они отмечены в примечаниях.

С. 9^* Речь идет о вышедшей в Лондоне в 1800 г. книге "An Account of an Embassy to the Court of the Teshoo Lama in Tibet, containing a Narrative of a Journey through Bootan and Part of Tibet" ("Отчет о посольстве в Тибет ко двору Тесхо-ламы, содержащий повествование о путешествии через Бутан и часть Тибета"). Ее автор — капитан Сэмюэл Тернер, состоявший на службе в Ост-Индской компании. Книга сразу после ее выхода была переведена на французский и немецкий языки.

С. 10^* В своей повести "Путешествие пилигрима" (или "Путь паломника") (1678) английский писатель Джон Беньян в аллегорической форме, исходя из пуританских представлений, изображает человеческую жизнь как поиски некоего "небесного града" (высшей правды) через преодоление разного рода искушений, соблазнов, опасностей. Под впечатлением от повести Беньяна А. С. Пушкин написал стихотворение "Странник" (1835), в котором в поэтической форме изложил ее начало.

С. 12^* Канопус — звезда первой величины (видна в Южном полушарии), по степени блеска вторая после Сириуса.

С. 13^* Скиния завета (скиния откровения) — в Ветхом завете святилище (в виде шатра), которое соорудил Моисей во время странствования по пустыне по требованию Бога как место его постоянного "присутствия" ("святое святых");

в иудаизме "шехина" (пребывание) обозначает одно из имен Бога, олицетворяющее его присутствие в мире.

С. 14^* Könning, Canning — человек, который может или знает (ср. немецкое konnen и английское can — мочь). Древненорвежское konungr (конунг) означает "военачальник".

С. 16^* Имеется в виду биография известного английского писателя и ученого-лексикографа Сэмюэла Джонсона ("Жизнь Сэмюэла Джонсона", 1791), написанная Джеймсом Босуэллом.

^* Речь идет о деле тулузского коммерсанта Жана Каласа, гугенота (протестанта), обвиненного в убийстве одного из своих сыновей из религиозных соображений (за якобы переход в католичество). Калас был казнен в 1762 г., его жена и другие сыновья сосланы, дочери заточены в монастырь. За дело Каласов горячо взялся Вольтер и добился признания их невиновности (в 1765 г.). Он опубликовал ряд брошюр в защиту Каласов. Известен его памфлет "Трактат о веротерпимости в связи с гибелью Жана Каласа".

С. 17^* Один — верховный бог (или главный ас) в скандинавской мифологии (в германской ему соответствует Водан^* или Вотан). Первоначально это бог — покровитель воинских союзов (дружин) и бог-колдун. Изображался как хозяин вальхаллы — царства мертвых для павших в бою смелых воинов.

С. 19^* Асгард (букв, "ограда асов") — в скандинавской мифологии небесное селение, крепость, где живут боги (асы). Ётунхейм (или Утгард) — холодная каменистая страна на окраине земли, где живут ётуны (великаны), древние исполины, появившиеся раньше богов и людей и представляющие стихийные, демонические природные силы.

^*   Локи — в скандинавской мифологии бог (ас), проявляющий  хитрость и коварство, он принимает разные обличья, насмехается над другими богами, строит козни, выступает посредником между богами (асами) и великанами (ёту-нами).

^*   Инеистые великаны (хримтурсы) — прямые потомки первого  великана и первого антропоморфного существа Имира, из тела которого затем произошел весь мир, участники космогонического процесса, как он изображен в скандинавской мифологии.

^*  Донар (ср. немецкое Donner — гром) — в германской мифологии бог-громовник, в скандинавской ему соответствует Тор.

^*  Бальдр — любимый сын Одина, образ страдающего божества. Ему предсказана смерть, и его всячески ограждают от всего, что может стать орудием убийства. Тем не менее он погибает от рук слепого великана Хёда, и его смерть изображается эсхатологически — как предвестие гибели богов и всего мира (Рагнарёк).

С. 21^* Это слово образовано от названия страны исполинов Бробдингнег (Бробдиньяг), в которую попадает Гулливер во второй части сатирического романа Дж. Свифта "Путешествия Гулливера" (1726).

^*  Иггдрасиль (букв, "конь Игга", или "конь Одина") — образ, выражающий универсальную  концепцию мироустройства (пространственную  модель мира) в скандинавской мифологии. Это гигантский ясень, пронизывающий все части мира — небо, землю, преисподнюю — и соединяющий их, выступает как основа мира, древо жизни, судьбы.

^*  Хель (Гела) — в скандинавской мифологии название подземногр царства мертвых, расположенного под одним из корней дерева Иггдрасиль, и имя хозяйки этого царства. Оно противопоставлено небесному царству мертвых (вальхалле), предназначенному для избранных.

С. 23^* "Хеймскрингль" (или "Круг земной") (ок. 1225—1230) автора "Младшей Эдды" Снорри Стурлусона — это свод саг о норвежских королях, начиная с легендарных времен и кончая 1177 г.

С. 24^* Имеются в виду, по всей вероятности, изыскания основателя германской филологии Якоба Гримма (см. также с. 19), нашедшие отражение в его обобщающем труде "Германская мифология" .(1835). Этими же проблемами занимался его брат германист Вильгельм Гримм, автор книг "О германских рунах" (1821), "Германская героическая сага" (1829).

^*   "Опыт о языке" (точнее, "О происхождении языков" — "Essay on the Origin  of Languages")  Адама  Смита  представляет  собой  дополнение  к  2-му

изданию    его    книги    "Теория    нравственных    чувств"    ("Theory    of   Moral Sentiments") (1759).

С. 26^* Пояс Венеры — в греческой мифологии предназначенный для Зевса и переданный Венерой Гере пояс обольщения, в котором заключены любовь, желания, все, что способствует соблазну.

^*  Атагуальпа (Атауальпа) (1500—1533) — последний правитель инков (верховный инка). Государство инков (Тауантинсуйу) занимало территорию современных Перу, Боливии, Эквадора, Северного Чили и Северо-Западной Аргентины и было завоевано испанцами в  1532—1536 гг. Атагуальпа был казнен, хотя и уплатил завоевателям огромный установленный ими выкуп.

^*  Dios — Бог (исп.).

С. 30^* Эта мысль в несколько сокращенном виде передана в "Этике жизни", разд. III, 9 (с. 330).

^*  Роллон, или Роберт (Рольф) (ок. 860 — ок. 933) — глава отряда скандинавов (норманнов), завоевавших северо-западную часть Франции, получившую затем название Нормандии. Он стал первым нормандским герцогом (с 911). Отсюда норманны осуществляли вторжение (набеги) на Англию. Все эти события явились началом нормандского завоевания Англии, официально завершившегося во 2-й пол. XI в. воцарением Вильгельма Завоевателя.

С. 31^* Аудумла — в скандинавской мифологии корова, возникшая из заполнившего мировую бездну инея и выкормившая великана Имира, от которого затем произошел весь мир.

С. 32^* "Прорицание вёльвы" — так называется первая песнь "Старшей Эдды", в которой вёльва (провидица) вспоминает о происхождении мира, о событиях прошлого и предрекает гибель богов и всего мира, а также его возрождение, возникновение обновленного мира.

С. 33^* Речь идет о герое английских народных сказок Джеке — Победителе великанов, действовавшем в эпоху короля Артура. Его "орудия" — сапоги-скороходы, шапка-невидимка, шапка мудрости и богатырский меч.

^*  Этип (Етин) из Ирландии. Возможно, в данном случае речь идет о сниженном образе (или его варианте) героя ирландского эпоса Кухулина (его первоначальное имя Сетанта, или Сетинта).

С. 34^* Слова ученого мудреца Просперо из "Бури" У. Шекспира (1611—1612). В другом переводе: "Мы сотканы из той же ткани, что и сны, и наша маленькая жизнь окружена сном" (английское dream обозначает и сон, и мечту).

С. 35^* Змей Мидгарда — в скандинавской мифологии хтоническое чудовище, змей Ермунганд, живущий в мировом океане, окружающем населенную людьми землю Мидгард.

^* Рагнарёк — в скандинавской мифологии гибель богов и всего мира, которая последует за битвой богов и вырвавшихся на свободу хтонических чудовищ.

С. 37^* Гёте И. В. Годы странствий Вильгельма Мейстера, или Отрекающиеся. Кн. 2, гл. 1 // Собр. соч.: В 10 т. М., 1979. Т. 8. С. 139—140. С. 41^* См. Иов 33:4; Прем. 15:11; Исх. 35:31. С. 44^* Ср. этот образ с тем, как он дан в русском переводе Библии: Иов 39:19,22.

^*  Кааба — главная святыня мусульман в Мекке, четырехугольный храм, в одном из углов которого замурован черный камень, представляющий собой большого размера метеорит.

С. 54^* См. этот отрывок в другом переводе в "Этике жизни", разд. II, 41 (с 322—323).

^*   Карлейль имеет в виду проблему единосущия (греч.  homoousion) или подобия (греч. homoiousion) природы Христа природе Бога-Отца (явно считая ее схоластической), которая активно обсуждалась в раннем христианстве. О различии позиций сторонников единосущия ("омоусиан") и сторонников преимущественного (или сущностного) подобия ("омиусиан") см: Флоровскип Г. В. Восточные отцы IV века. Из чтений в Православном богословском институте в Париже. Париж, 1931. С. 13—22 (репринтное переиздание. М., 1992).

С. 56^* bona fide      чистосердечно, искренне, добросовестно (лит.).

С. 58^* Гад — в Ветхом завете пророк-ясновидец при царе Давиде (1 Парал. 21:9 ел.; 1 Цар. 22:5; 2 Пар. 24:13-14).

С. 61^* Речь идет о походе в 630 г. Магомета (Мухаммеда) (походе, не вызвавшем большого энтузиазма у многих его сторонников) с целью отразить

предполагаемое наступление войск византийского императора Ираклия на Медину. Однако слухи о приближении византийцев оказались ложными, и Магомет ограничился тем, что взял аравийский город Табук, жители которого не оказали ему никакого сопротивления.

С. 64^* Гёте И. В. Годы странствий Вильгельма Мейстера, или Отрекающиеся. Кн. 1, гл. 4 // Собр. соч.: В 10 т. М., 1979. Т. 8. С. 32—34.

^* Имеется в виду главный принцип предложенной английским философом И. Бентамом этики утилитаризма — принцип полезности. Критерий морали, по Бентаму, — это прежде всего "достижение пользы, выгоды, удовольствия".

С. 67^* Уайтчепел — во времена Карлейля один из беднейших районов в Ист-Энде в Лондоне (к востоку от Сити), где расположены промышленность, портовое хозяйство.

^*  vates — пророк (прорицатель), поэт (лат.).

С. 68^* Мф. 6:28—29.

С. 72^* Портрет, приписываемый Джотто, это фреска в Палаццо дель Подеста (ныне Национальный музей Барджело) во Флоренции, на ней Данте изображен рядом с флорентийским писателем и ученым Брунетто Латини, которого он считал своим учителем. О встрече Данте с Латини как персонажем его "Божественной комедии" см. далее у Карлейля.

С. 73^* chiaroscuro — светотень (итал.).

С. 74^* Данте был одним из семи приоров Флоренции (членов органа городского управления — приората, или синьории) с 15 июня по 15 августа 1300 г. (до этого он также участвовал в административно-политической деятельности: состоял членом "Совета ста", ведавшего финансовыми и другими проблемами города-республики).

^*  Речь идет о Кан Гранде (Кангранде I) делла Скала, правителе Вероны (1312—1329). О нем Данте говорит, не называя его по имени, в "Божественной комедии" ("Рай", XVII, 76—91).

С. 75^* Злые Щели (Malebolge) — глубокие рвы, расположенные в восьмом круге Ада у Данте, где находятся сводники и обольстители, льстецы, прорицатели, алхимики, мздоимцы, лицемеры, воры, зачинщики раздора, лжецы, клеветники и т. п.

^*  alti guai — горестные вздохи (стенания) (итал.).

С. 76^* canto fermo — главная мелодия в контрапункте (итал.).

^* terza rima — третья рифма (итал.). Известно, что "Божественная комедия" Данте написана терцинами, трехстрочными строфами с перекрещивающимися рифмами: средняя строка каждой терцины рифмуется с двумя крайними строками следующей.

С. 77^* Дит — город, расположенный в пятом круге Ада у Данте. О железном и огненном городе демонов Дите писал в своей поэме "Энеида" Вергилий.

С. 78^* Речь идет о сцене встречи Данте в шестом круге Ада с Кавальканте Кавальканти, когда на вопросы последнего о сыне Данте отвечает в прошедшем времени, из чего Кавальканте заключает, правда, неверно, что того уже нет в живых ("был").

^*  Эти слова из пятой песни "Ада" (100—102) могут быть правильно поняты лишь в контексте: "Amor, che al cor gentil ratto s'apprende,// Prese costui della bella persona,// Che mi fu tolta; e il modo ancor m'offende" (Dante Alighieri. La Divina commedia. Milano, 1914. P. 47—48); в русском переводе М. Л. Лозинского: "Любовь сжигает нежные сердца,//И он пленился телом несравнимым,//Погубленным так страшно в час конца" (Данте Алигьери. Божественная комедия. М., 1967. С. 29).

С. 79^* aere bruno — черный воздух (итал.).

С. 80^* Возможно, следующая оборванная фраза из двадцатой песни "Чистилища" (127—129): "...Tremar lo monte; onde mi prese un gelo..." (Dante Alighieri. La Divina commedia. P. 555); в русском переводе: "...Гора, как будто пасть хоте-ла,//3атрепетала; стужа обдала//Мне... все тело" (Данте Алигьери. Божественная комедия. С. 246).

С. 84^* См. этот отрывок в другом переводе в "Этике жизни", разд. V, 12 (с. 367).

^* Томас Льюси (Люси), согласно рассказам, передаваемым первыми биографами У. Шекспира, тот человек, из-за которого последний вынужден был (ок. 1586) покинуть Стратфорд. Шекспир вызвал негодование Льюси тем, что браконьерствовал (охотился на дичь) в его лесных угодьях, а затем в ответ на нападки

написал на него едкую сатирическую песенку. Современные исследователи доказали, что хотя Льюси действительно существовал, но никакого лесного парка близ Стратфорда (в Чалкоте) у него в те годы не было.

С. 87^* В этом же духе следующее высказывание Гёте о Шекспире: "Шекспировский театр — это чудесный ящик редкостей, здесь мировая история, как бы по невидимой нити времени, шествует перед нашими глазами... Все его пьесы вращаются вокруг скрытой точки... где вся своеобычность нашего Я и дерзновенная свобода нашей воли сталкиваются с неизбежным ходом целого. Но наш испорченный вкус так затуманил нам глаза, что мы нуждаемся чуть ли не во втором рождении, чтобы выбраться из этих потемок" (Гёте И. В. Ко дню Шекспира // Собр. соч.: В 10 т. М., 1980. Т. 10. С. 263).

С. 90^* Персонажи комедии У. Шекспира "Много шума из ничего" (1598).

^*  Гёте И. В. Годы учения Вильгельма Мейстера. Кн. 4 // Собр. соч.: В 10 т. Т. 7. С. 170—264.

С. 91^* Битва при Азенкуре — сражение времен Столетней войны, происшедшее около селения Азенкур (Северная Франция) между французами и англичанами, одержавшими победу. Изображено в исторической хронике У. Шекспира "Генрих V" (1598—1599).

^*  disjecta membra — разъятые члены (разъятые части) (лат.).

С. 92^* Тофет — согласно Библии, культовое место в долине Еннома (иногда ее называют долиной Тофета), где в доизральские времена, а некоторыми вероотступниками и в израильские приносились в жертву богу Молоху дети. В писаниях израильских пророков эта долина стала рассматриваться как преисподняя (отсюда слово "геенна") или место последнего, карающего суда.

С. 94^* Новая Голландия — прежнее название Австралии.

^*   Видимо, по требованию цензуры это место было переформулировано переводчиком так: "И поставьте вы рядом с нею какую-нибудь Персию, Татарию, представьте себе, одним словом, восточного деспота. Несомненно, располагая несметным войском, он силен; он удерживает громадную массу народа в политическом единении и таким образом делает, быть может, даже великое дело".

^*  Еще одно подобное место: "Все его войска и все его оружие превратятся в прах, в то время как голос Данте все еще будет громко раздаваться в нашем мире. Народ, у которого есть Данте, объединен лучше и крепче, чем многие другие безгласные народы, хотя бы они жили во внешнем политическом единстве". Карлейль высказывал и другую точку зрения о России и русских (см. его книгу "Прошлое и настоящее", наст, изд., с. 249—251, см. также с. 403).

С. 98^* См. этот отрывок в другом переводе в "Этике жизни", разд. I, 34 (с. 311).

С. 99^* Описываемый Карлейлем эпизод относится ко времени Семилетней войны (1756—1763), когда прусская крепость Швайднитц (Швейдниц) в Силезии в 1761 г. была приступом взята австрийскими и главным образом русскими войсками.

С. 104^* Санкюлотизм — от французского sans-culotte; букв.: длинные штаны. Санкюлотами в отличие от аристократии и других обеспеченных слоев общества называли себя во времена Французской революции представители низших слоев, пролетарии. Карлейль употребляет этот термин в отрицательном смысле, поскольку осуждает всякое люмпенское движение, ведущее к разрушению духовных традиций и моральных ценностей.

С. 114^* in quarto — в четвертую долю бумажного листа, т. е. большого формата (лат.).

С. 115^* Английский поэт Уильям Каупер (1731—1800) — человек со сложной личной и творческой судьбой. Еще в ранние годы, получив юридическое образование, он не смог заниматься служебной деятельностью из-за приступов меланхолии, душевного помрачения. Как поэт он проявился в зрелые годы. Его лучшие стихотворения, сатиры, в которых он воспевает природу, уединенный образ жизни и обличает роскошь, распущенность, жажду богатства, почестей и славы, были написаны в 1780—1784 гг. и сделали его имя известным лишь на склоне лет, отмеченных тяжким душевным заболеванием.

^*  Патмос — остров в Эгейском море, место ссылки во времена римских императоров. Согласно евангельской традиции, именно здесь Иоанн Богослов писал свой "Апокалипсис" ("Откровение") (Откр. 1:9).

С. 117^* "Мэйфлауэр" — название судна, на борту которого в 1620 г. на американское побережье прибыла одна из первых групп английских колонистов.

С. 118^* Neel D. History of the Puritans. London, 1755; написана в 1732—38 гг.

^*  Имеются в виду государства, основанные в Западном полушарии испанцами после открытия его X. Колумбом.

С. 119^* "Вестминстерское вероисповедание" — утвержденные в 1648 г. Вестминстерской ассамблеей по церковным вопросам, созванной по распоряжению Долгого парламента, основные принципы учения пресвитериан, изложенные в виде полного и краткого катехизиса. Все они выдержаны в духе кальвинизма: вера во всеобщую греховность и абсолютное предопределение жизни и поведения людей, республиканско-олигархическое устройство церкви, отмена епископата, упрощение культа. Пресвитерианская церковь, основанная учеником Ж. Кальвина Дж. Ноксом, и выдвинутые ею принципы, направленные Против англиканской церкви, сыграли большую .роль в революции XVII в. в, Англии.

^* Habeas Corpus (Habeas Corpus Act) — закон о неприкосновенности личности ("Habeas Corpus" — его начальные слова), принятый английским парламентом в 1679 г. В нем устанавливались правила ареста обвиняемых и привлечения их к суду.

^*  Ковенантеры — приверженцы ковенанта (союза или договора) для защиты пресвитерианства. Первый такой союз был заключен в 1557 г., чтобы укрепить позиции пресвитериан в Шотландии.  Известны также ковенанты: от  1638 г., направленный против абсолютистской политики Стюартов, которая создавала угрозу независимости шотландской кальвинистской (пресвитерианской) церкви, и от 1643 г. Последний представлял собой договор (его полное название "Торжественная лига и ковенант"), заключенный между английским парламентом и шотландскими пресвитерианами. Согласно ему в Англии официально разрешалась уже господствующая в Шотландии пресвитерианская церковь. Договор имел своей целью объединение сил (в том числе и военных) для борьбы с роялистами.

^*  Речь идет о событиях 1688 г. (т. наз. "славная революция"), когда из-за политики, ущемлявшей интересы буржуазии и "нового дворянства", оппозицией был смещен английский король Яков II Стюарт и власть была передана его зятю штатгальтеру Голландии Вильгельму III Оранскому.

С. 123^* Имеется в виду книга "История религиозной реформы в Шотландии" Дж. Нокса, вышедшая после его смерти (Knox J. History of the Reformation in Scotland. London, 1587); полностью она вышла в Лондоне в 1664 г.

С. 127^* Fichte I. G. Uber das Wesen des Gelehrten, 1794; в русском переводе эти лекции Фихте вышли под названием: О назначении ученого. М., 1935.

С. 131^* Согласно Библии, первое явление Бога Моисею произошло в Мади-амской земле (земле мадианитян), куда он вынужден был бежать от преследования египтян и откуда направился выполнять возложенную на него Богом миссию.

С. 133^* Совет знати в VI—XI вв.

С. 134^* Эта фраза в дореволюционном издании отсутствовала.

^*  Этот отрывок (начиная со слова "Нация") был снят в прежнем издании и вместо него оставлено лишь следующее: "Да, только это и требуется, больше ничего. Примите еще только во внимание, что всякая сила, раз она действительно существует, становится со временем организованной силой".

С. 136^* Р. Берне служил акцизным чиновником, об этом Карлейль говорит в других местах.

С. 137^* punctum saliens — решающий пункт, отправная точка (лат.).

^*  de facto — фактически, в силу факта (лат.).

С. 141^* caput mortuum — мертвая голова (в переносном смысле: лишенное смысла и содержания) (лат.).

^*  Речь идет об орудии казни, изобретенном тираном Агригента (в Сицилии) Фаларисом (VI в. до н. э.). Это медный бык, под которым разводили костер, а внутрь его помещали жертву. Стоны и крики истязаемых достигали ушей тирана в виде спокойного и благозвучного мычания быка.

С. 143^* См. этот отрывок в "Этике жизни", разд. III, 7 (с. 329—330).

С. 144^* См. "Этику жизни", разд. I, 13 (с. 306).

С. 145^* См. "Этику жизни", разд. II, 55 (с. 325).

^* Согласно мифу, Геркулес умер, надев окровавленный хитон кентавра Несса.

С. 149^* Это выражение восходит к следующим словам из "Опытов" французского философа М. Монтеня: "Мир считал чудом иных людей, в которых их жена или слуга ничего замечательного не видели".

^*  ultimus Romanorum — последний римлянин (лат.).

С. 150^* См. "Этику жизни", разд. III, 27 (с. 337).

С. 154^* fond gaillard — здоровая сущность, основа (фр.).

С. 155^* Карлейль упоминает это имя в связи с событиями, ознаменовавшими начало Французской революции. На заседании Генеральных штатов 23 июня 1789 г.,. когда королевский церемониймейстер Де Брезе (вернее, Дрё-Брезе) приказал очистить зал, О. Мирабо произнес свою знаменитую речь, убедив присутствующих продолжить заседание и заявить о неприкосновенности членов парламента.

С. 160^* См. "Этику жизни", разд. II, 34 (с. 321).

С. 162^* "Aux armes!" — "К оружию!" ("В ружье!") (фр.).

С. 163^* Этот отрывок (со слов "Среди солидных кругов") и начало следующего были сняты в прежнем издании.

С. 167^* Этот текст, описывающий упрощенный церковный ритуал пуритан, отсутствовал в прежнем издании.

С. 169^* "Монархия человека" ("The Monarchie of Man") — политический трактат Джона Элиота, который он написал в тюрьме перед смертью (1632).

С. 172^* Вустерская битва (битва при Вустере) произошла в 1651 г.; здесь были разгромлены О. Кромвелем шотландские войска Карла II, пытавшиеся восстановить монархию.

С. 173^* Речь идет о болотах, которые в 1634 г. пытался осушить граф Бедфорд, в результате чего крестьяне лишились общинных выгонов. Возникшие при этом распри попытался урегулировать О. Кромвель. Здесь впервые проявились его организаторские способности и общественный авторитет.

^*  Битва при Данбаре произошла в 1650 г. и завершилась разгромом армией О. Кромвеля численно превосходящей ее шотландской армии под командованием Д. Лесли.

^* Кавалеры — так назывались роялисты, сторолники короля Карла I в период революционных событий в Англии в сер. XVII в.

С. 174^* Эти слова О. Кромвеля были опущены в прежнем издании.

^*  "Железнобокие" — так называлась конница О. Кромвеля.

С. 175^* Этот текст (со слов "Мы не можем также") отсутствовал в прежнем издании.

С. 181^* Уайтхолл — с первой половины XVI в. до 1688 г. (когда он почти весь сгорел) — главный королевский дворец в центральной части Лондона, от названия которого получила наименование улица, где расположены важнейшие правительственные учреждения.

С. 182^* Еккл. 3:7.

С. 185^* Персонаж средневекового французского романа "Валентин и его лесной брат Орсон", похищенный в детстве, он долго жил в лесу среди медведей.

С. 187^* Долгий парламент — парламент периода Английской революции XVII в. Он был созван Карлом I в 1640 г., затем стал законодательным органом революционных сил, учредивших после казни короля (1649) республику, в 1648—1653 гг. после т. наз. Прайдовой чистки существовал в уменьшенном виде — "охвостья" Долгого парламента, в 1653 г. разогнан О. Кромвелем, установившим затем (после роспуска Малого парламента) протекторат (режим личной власти). Был вновь созван в 1659 г. и в следующем (1660 г.) после реставрации Стюартов году распущен.

^*  Прайдова чистка — изгнание из Долгого парламента по приказу командования парламентской армии пресвитерианских депутатов. Оно было осуществлено  6  декабря   1648  г.  полковником  Т.  Прайдом  и  означало  политический переворот, так как у власти оказалось левое течение внутри пуритан — индепен-денты, выступавшие за дальнейшее развитие революционных событий и за крайние меры в отношении короля.

С. 188^* Конвокация нотаблей (от лат. convocatio — созыв и notables — значительные, заметные) — в общем плане созыв представителей социальных верхов для обсуждения тех или иных вопросов. Во Франции в XIV—XVIII вв. короли регулярно

созывали собрание нотаблей. В данном случае речь идет о приглашении персонально Кромвелем 6 июня 1653 г. после разгона Долгого парламента 128 человек из Англии, Ирландии и Шотландии для осуществления законодательных функций. Этот новый, весьма умеренный орган стали называть Бэрбонским парламентом.

^* Бэрбонский парламент (или Малый парламент) существовал в июле—декабре 1653 г., назван по одному из активных его членов — П. Бэрбону (Barbon), прозванному Бэрбонзом (Barebones — букв, кожа да кости), и это прозвище перешло на название парламента (по-английски оно пишется так: Barebones Parliament). Был распущен О. Кромвелем, после чего и установлен его протекторат.

С. 191^* ultra vires — вне чьей-либо компетенции (лат.).

С. 195^* la carriere ouverte aux talents — дорога, открытая талантам (фр.).

^* Леобенский мир — договор, заключенный 18 апреля 1797 г. между Наполеоном Бонапартом и австрийской стороной, в соответствии с которым австрийцы уступали французам некоторые итальянские и другие территории. Условия договора были существенно пересмотрены в Кампоформио 17 октября 1797 г.

С. 196^* Конкордат — соглашение между Ватиканом (папа Пий VII) и Наполеоном Бонапартом, подписанное в 1801 г. Подобно конкордатам папского престола с другими государствами, он касался прав и привилегий католической церкви в них, назначения епископов, дипломатических отношений с Ватиканом. Особое внимание было уделено проблемам, связанным с галликанизмом — движением среди французских католиков, выступающих за ограничение власти папы и большую самостоятельность французского епископата в церковном управлении.

^*  la vaccine de la religion — религиозная прививка (фр.).

ПРОШЛОЕ И НАСТОЯЩЕЕ

Вышедшая в 1843 г. в Лондоне книга "Прошлое и настоящее" ("Past and Present") принадлежит к наиболее значительным и впечатляющим произведениям Карлейля, вызвавшим после публикации самое противоречивое отношение: от доброжелательного одобрения и удивления до горячего негодования. Разработав в предыдущих трудах свой критерий нравственной оценки явлений, он обращается к современному ему обществу, выступая как его острый, непримиримый критик. Общество, где отношения между людьми измеряются куплей и продажей, денежными расчетами, где подавляются и искажаются высшие духовные устремления человека, где, наконец, ускоренная капитализация приводит к обнищанию значительных социальных слоев, — такое общество решительно не нравится ему, особенно когда он сравнивает его с далекой историей. Не выступая здесь как историк в строгом смысле слова, он проявляет своеобразное историческое чутье, рисуя выразительные картины прошедшей жизни. Даже И. Тэн не мог отказать ему в умении воссоздавать атмосферу прошлого, взяв в качестве примера историческую (вторую) часть книги "Прошлое и настоящее": "Миллионы мыслей и дел, миллионы существ исчезли, и никакая сила не заставит их снова явиться на свет. Эти несколько светлых точек горят одинокие, словно вершины высочайших утесов на материке, погрузившиеся в море. С каким жаром, с какой глубокой любовью к погибшим мирам, о которых свидетельствовали эти вершины, хватается за них историк своими сильными руками, чтобы по их природе и структуре возродить хоть отчасти потонувшие огромные пространства, которых не увидеть уже ни одному глазу". Отсюда "его отличительная черта, как и всякого историка, обладающего чувством реального, заключается в том, чтобы понять, что пер-гаменты, стены, одежды, даже тела являются только оболочкой, документами, что настоящий факт — это внутреннее чувство людей, которые жили, что единственный важный факт — это состояние и структура их души, что прежде всего необходимо приблизиться к ней, что от нее зависит все остальное... Нужно сказать себе и повторять следующую мысль: история есть только история сердца, нам следует изучать чувства прошедших поколений, нам незачем изучать что-нибудь помимо этих чувств. Вот что ищет Карлейль... Он угадывает характеры, улавливает дух погасших веков" (Тэн И. История английской литературы. М., 1904. Т. 5. С. 186—189). Что касается социально-критической стороны произведения, то здесь не помешает привести свидетельство человека, который тоже стоит на позиции критики, хотя и не сугубо нравственной. Это молодой Ф. Энгельс, на которого книга произвела сильное впечатлении, о чем можно заключить по написанной им в 1844 г. статье-рецензии на нее, в которой он подробно пересказал вает содержание произведения Карлейля и приводит большие цитаты из него. Из всей массы вышедших книг, пишет Энгельс, книга Карлейля "единственный, которая затрагивает человеческие струны, изображает человеческие отношении и носит на себе отпечаток человеческого образа мыслей... Он, единственный и) всего "респектабельного" класса, по крайней мере не закрывал глаза на факты, он по крайней мере правильно понял непосредственную современность, а это поистине бесконечно много для "образованного англичанина". Энгельс осуждает автора книги за то, что он не делает непосредственных социальных выводов, и за критику атеизма, хотя и отмечает, что его религия далека от официальной, ибо культ этой религии — труд, пантеистический культ героев (Энгельс Ф. Положение в Англии. Томас Карлейль. "Прошлое и настоящее" // Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 1. С. 572—597).

Книга Карлейля своеобразна не только по содержанию, но и по языку, стилю, способам выражения. Она хорошо передает свойственное Карлейлю как писателю сочетание глубокой эмоциональности, искренности и пафоса, приподнятости. Поэтому в данной публикации в соответствии с английским оригиналом сохранен, в частности, такой прием, к которому прибегает Карлейль, как использование прописных (заглавных) букв там, где это не требуется правилами грамматики.

В настоящем издании это произведение Карлейля воспроизводится не полностью. И не только из-за своего большого объема. Значительное число отрывков из него (иногда даже в объеме почти целых глав) использовано в сборнике "Этика жизни", публикуемом в настоящей книге. Тем не менее труд Карлейля представлен здесь ключевыми разделами, позволяющими составить о нем возможно более полное мнение.

Публикуемый текст книги взят из издания: Карлейль Т. Теперь и прежде. Перев. Н. Горбова. М., 1906.

С. 200^* Закон о бедных — принятый в Англии в 1834 г. закон, который был призван упорядочить систему помощи бедным и сиротам. В соответствии с этим законом бедняки, обращавшиеся за помощью, направлялись в дома призрения — работные дома, где царил жестокий, полутюремный режим. Предусматривалась обязательная работа в пользу благотворительных обществ, приходов, в ведении которых находились эти дома.

С. 202^* Потоси — месторождение серебра в Боливии, в XVII—XVIII вв. на него приходилось около половины мировой добычи серебра.

^*  Башня голода Уголино. Граф Уголино делла Герардеска, родом из знатной феодальной семьи, в 1284— 1285 гг. стал правителем Пизы. В 1288 г. он был свергнут своими политическими противниками во главе с архиепископом Руджери дельи У бальдини и вместе с двумя сыновьями и двумя внуками замурован в башне, где все они умерли от голода в начале 1289 г. Этот исторический факт был использован Данте. В тридцать второй и тридцать третьей песнях "Ада" Уголино изображен гложущим затылок заточившего его Руджери. Гаддо — малолетний сын Уголино.

^*  Плач Иеремии 4:10.

С. 203^* Далее в книге расположен отрывок, включенный в "Этику жизни", разд. IV, 31 (с. 352—353).

^*  Хлебные законы — законы, принятые в Англии в XV—XIX вв. с целью регулировать ввоз и вывоз зерна и других сельскохозяйственных продуктов. Действовали они в интересах землевладельцев и усугубляли бедственное положение масс. Особенно сильно это сказалось в "голодные сороковые годы" XIX в., когда усилился экономический кризис, выросла безработица, произошли массовые выступления (чартизм). В 1846 г. законы были отменены. Их отмена считалась крупной победой промышленной буржуазии над земельной аристократией.

^*   Мидас — в греческой мифологии славившийся своим богатством царь Фригии, попросивший у богов превращать в золото все, к чему он ни прикасался, но в золото стала превращаться и пища, что грозило ему голодной смертью. За проступок перед Аполлоном он был наделен ослиными ушами, о которых, как ни старался он их прятать, знали все.

С. 204^* Здесь и далее Карлейль обыгрывает практику рекламирования сильнодействующих лекарств, чреватых нередко смертельным исходом, что нашло отражение в печати.

С. 205^* Даунинг-стрит — улица в центральной части Лондона, где находятся резиденции премьер-министра и канцлера казначейства (в переносном смысле это название означает английское правительство).

^*  Билль о реформе был принят в 1832 г. и означал первую реформу английского парламента (вторая парламентская реформа — в 1867 г., третья — в 1884 г.). Он внес изменения в систему парламентского представительства, предоставил право голоса средней и мелкой торгово-промышленной буржуазии. Это право получили новые промышленные центры, и вместе с тем были упразднены некоторые т. наз. "гнилые местечки" (безлюдные избирательные округа в небольших населенных пунктах, где депутатами фактически назначались угодные местным лендлордам люди). Был снижен также имущественный ценз, в результате чего число избирателей увеличилось вдвое и достигло 30% населения.

С. 206^* Вопрос Сфинкса. О нем Карлейль говорит в гл. "Сфинкс" первой части книги. Он сравнивает со сфинксом природу, в которой проявляется мудрость и наряду с этим нечто темное, хаотическое. Отсюда и вопросы, которые она задает человеку: "Понимаешь ли ты смысл нынешнего дня? Что можешь ты сегодня сделать? Что можешь ты попытаться сделать, проявив благоразумие?" Сфинкс — природа ставит свои вопросы как перед человеком, так и перед каждой эпохой, каждым народом. Человек, неверно отвечающий на них, попадает в его звериные лапы (см. отрывок из этой главы в "Этике жизни", разд. I, 10, с. 304—305).

С. 208^* Зауэртейг — персонаж, придуманный Карлейлем, что характерно для его писательской манеры. На немецком языке это слово означает "кислое тесто, закваска, зануда". На протяжении книги Зауэртейг выступает в основном как персонаж-резонер и критик.

^*  Так называли хартию чартистов.

^*   Расширение церкви — возможно,  речь  идет  о  тех  процессах,  которые происходили в церковной жизни в первой половине XIX в. Это прежде всего более либеральное отношение к диссентерам — представителям религиозных направлений, не придерживающихся догматов официальной англиканской церкви (например, т. наз. "эмансипация католиков" — отмена парламентом в 1829 г. ограничений их прав: права занимать государственные должности, быть избранным и т. п.). Все это увеличивало ту часть верующих в самой церкви, которая не связывала себя строгим исполнением догматов англиканства. В узком смысле слова (и, по всей вероятности, Карлейль и имеет его в виду) — это произведенное перераспределение приходов, с тем чтобы в связи с указанными процессами не снижались, а, напротив, повышались доходы англиканского духовенства.

^*  Хаундсдич — во времена Карлейля район бедноты, местопребывание старьевщиков. Здесь родился основоположник утилитаристской этики или, как пишет Карлейль, евангелия "просвещенного эгоизма" Иеремия Бентам.

С. 209^* пес plus ultra — самый лучший, непревзойденный (лит.).

С. 210^* Радамант, Эак и Мипос — в греческой мифологии (согласно версии, восходящей к Платону) судьи в подземном царстве мертвых (Аиде).

С. 211^* laissez faire, laissez passer — позволяйте делать, позволяйте идти (фр.) (лозунг свободы экономической деятельности, невмешательства в нее государства).

^* Этим эпитетом Карлейль характеризует праздную (занимающуюся охотой) аристократию, намекая также на двойные аристократические фамилии.

С. 213^* Apage, Satanas — Прочь, Сатана! (Отойди, Сатана!) (лат.) (см. Мф. 4:10; Л к. 4:8).

^*   Карлейль имеет в виду кровавые события  1819 г., когда был разогнан митинг (в нем участвовали в основном рабочие-ткачи) в поддержку избирательной реформы, происходивший на Питерсфельде в Манчестере (т. наз. Манчестерская резня, другое название этих событий — Питерлоо, поскольку в разгоне принимали участие войска, сражавшиеся под Ватерлоо).

С. 214^* Трисмегист ("Триждывеличайший") — в греческой мифологии эпитет бога Гермеса.

С. 216^* В основе этой части книги лежит изданная в Лондоне в 1840 г. "Хроника" Джосслина Бракелондского (XII в.), монаха монастыря Св. Эдмунда (Сент-Эдмундсберийского монастыря (аббатства).

^*  Методизм — течение в англиканской церкви, зародившееся и XVIII  к. Чтобы как можно более эмоционально воздействовать на слушателей, методисте-, кие проповедники главное внимание уделяли описанию будущего Страшного суда и адских мук, претерпеваемых нераскаявшимися грешниками. Для структуры методистской церкви характерен авторитаризм, строгая централизация и дисциплина.

С. 217^* Pitanceria — зд. приют, убежище (лат.).

^*  tacenda — то, о чем не говорят, умалчивают (лат.).

^*  Перевод этой фразы см. далее в конце с. 220.

^*  Здесь Карлейль ссылается на труд английского хрониста (историка) и теолога Идмера (кон. XI — нач. XII в.) "Historicae Novorum", в котором излагается история Англии с 1066 по 1122 г.

С. 218^* Filimi — сын мой (лат.).

^*   Каюс,  врач-француз  — персонаж  комедии  У.  Шекспира  "Виндзорские проказницы" (или "Виндзорские насмешницы") (1602), которому так и не удается обвенчаться с красавицей Анной Педж.

С. 219^* Джон Роквуд — лондонский издатель "Хроники" Джоселина. Драйас-дёст — сухой и педантичный человек, ученый педант и сухарь, вымышленное лицо, которому Вальтер Скотт посвятил ряд своих романов, в результате имя стало нарицательным.

С. 220^* Акра — крепость в Иерусалиме, которая вместе с городом находилась в руках крестоносцев в XI—XII вв. Однако не исключено, что здесь речь идет не об иерусалимской Акре, а о сирийской крепости Акка (Акко), расположенной на побережье Средиземного моря, которая дольше удерживалась крестоносцами (1104—1187 и 1191—1291), служила местопребыванием членов ордена святого Иоанна (отсюда ее название: Сен-Жан д'Акр — Saint-Jean d'Acre), поэтому сюда съезжались паломники из западных стран.

^*  ...monachus noster — нашего монаха (лат.).

С. 221^* Карлейль здесь сравнивает Джоселина с Дж. Босуэллом ("Боззи"), автором жизнеописания С. Джонсона (см. примечание к с. 16), который слыл образцовым, дотошным биографом.

^*  Дионисово ухо — это выражение связано с именем сиракузского тирана Дионисия Старшего (432—367 до н. э.), который отличался крайней подозрительностью и, согласно легенде, соорудил в своем дворце специальное устройство для подслушивания.

^* Роговая дверь снов — образ, взятый из "Энеиды" Вергилия (кн. 6, 893—896): "Двое ворот открыты для снов: одни роговые,//Из них вылетают легко правдивые только виденья;//Белые створы других изукрашены костью слоновой,//Маны, однако, из них только лживые сны высылают" (Вергилий. Буколики. Георгики. Энеида. М., 1979. С. 264).

^*  Frater — брат (лат.).

^* homo literatus — ученый человек (лат.).

С. 222^* Велиар (Велиал) — в Библии обозначение сатаны. Выражение "сыны Велиара" означает "низкие, подлые, нечестивые люди" — так оно передано, например, в русском переводе Библии (см. Втор. 13:13).

^* Sochemanni (сокмены)—категория крестьян в средневековой Англии. Оставаясь свободными собственниками своих наделов, они вместе с тем несли некоторые повинности в пользу лордов, занимая тем самым промежуточное положение между вилланами (крепостными) и фригольдерами (свободными держателями наделов). В XV—XVI вв. они постепенно присоединились к последней категории крестьян.

С. 223^* Dominus Rex — Государь, Его величество король (лат.).

^*  Sacrosancta — букв, священное, неприкосновенное (святой престол) (лат.).

С. 226^* Deus estcum eis — Господь с ними (лат.).

С. 228^* Те Deum laudamus — Тебя, Боже, хвалим (лат.) (начальные слова католического благодарственного гимна, автором которого считается Амвросий Миланский (340—397).

^*  Dominus Abbas — господин (владыка) аббат (лат.).

^*  Имеется в виду Ричард Гренвиль, герцог Бекингемский, маркиз Чандос, который защищал в парламенте хлебные законы, выступая против их отмены, был активным глашатаем интересов крупных землевладельцев.

^*  Далее идет отрывок, включенный в "Этику жизни", разд. IV, 52 (с. 360).

С. 229^* gaudeamus — возрадуемся (лат.).

С. 230^* vadium, plegium — пени, обязательства, залоги, проценты (лат.).

^* disputator est — толкователь (лат.).

, С. 231 ^* Герцог Логвуд — вымышленное имя (от англ. log — бревно, чурбан и wood — дерево).

^*  Далее идет отрывок, начинающийся словами: "Вследствие этого мы, во всяком случае, согласны с рассудительной миссис Глесс [автором вышедшей в 1747 г. поваренной книги]: "Прежде всего поймайте зайца!" и включенный в "Этику жизни", разд. III, 14 (с. 331).

С. 233^* Карлейль имеет в виду произведенную в 1828 г. эксгумацию останков Дж. Гемпдена, с тем чтобы выяснить обстоятельства его смерти (по официальной версии, Гемпден скончался от смертельной раны, полученной в сражении с королевскими войсками).

С. 234^* Completorium — заключительная молитва после вечерни (лат.).

С. 236^* caput — глава (лат.).

^* Подглядывающий, или Любопытный, Том. Речь идет о событии, происшедшем в г. Ковентри в 1040 г. и известном из рассказа английского хрониста XIII в. Роджера Уэндоуэра. Леофрик, граф Честер (ум. 1057), наложил на жителей Ковентри тяжкие повинности. Откликаясь на их мольбу, жена графа леди Годива согласилась выполнить его условие — проехать обнаженной на коне через весь город. Она это сделала, причем жители города закрыли все ставни, за исключением портного Тома, решившего посмотреть на это зрелище и тут же ослепшего. Повинности были сняты, и с тех пор это событие ежегодно отмечается в Ковентри процессией, а Годива считается покровительницей города. Прозвище Любопытный Том из Ковентри (Peeping Tom of Coventry) стало обозначением человека с нездоровым любопытством.

С. 237^* Ubi homines sunt modi sunt — где люди, там правила (лат.).

С. 239^* Лонгакр — квартал в Лондоне, где изготовлялись экипажи.

С. 240^* См. далее отрывок, включенный в "Этику жизни", разд. II, 51 (с. 325).

^*  Вестминстер-Холл (Дворцовый холл) — единственный зал, сохранившийся от старого Вестминстерского дворца, ныне входит в парламентский комплекс, размещенный в новом Вестминстерском дворце (построен  в XIX в.).  Ранее в Вестминстер-Холле проходили заседания различных судов.

^*  См. этот отрывок в другом переводе в "Этике жизни", разд. II, 52 (с. 325). С. 241^* Пюзеизм (ритуалистское, или Оксфордское, движение) — религиозное

течение, основанное английским теологом фламандского происхождения Эдвардом Бувери (псевдоним Пьюзи, 1800—1882), пытавшимся ввести в англиканство некоторые положения и обряды католицизма.

^*  Вертящиеся калабаши (в другом случае Карлейль упоминает калмыцкие калабаши), иначе говоря, вращающиеся тыквы. Вот как комментирует это место у Карлейля И. Тэн: Для него "это обозначение внешней и механической религии... Потому что калмыки кладут свои молитвы в тыкву, которую ветер заставляет вертеться, что производит, по их мнению, беспрерывное моление. Таковы же и молитвенные мельницы в Тибете" (Тэн И. История английской литературы. М., 1904. Т. 5. С. 173).

^*  Имеется в виду случай, когда епископ Кентерберийский У. Лод, исповедуя англиканство, совершил пышный ритуал в 1631 г. при освящении церкви святой Екатерины (см. также с. 167).

^*  Уилл Скарлет — ближайший друг и сподвижник героя английских баллад Робина Гуда. Вэксфильдский Пиндар — имеются в виду безымянные певцы из Вэксфильда в графстве Йоркшир.

^* Statutum de tallagio non concedendo (Статут о неналожении податей — лат.) был принят королем Эдуардом I в 1297 г. Он подтверждал Великую хартию вольностей (Magna Carta, или Magna Charta), 1215 (с дополнительными статьями, выдвинутыми баронами). Согласно этому статуту, никакой налог не мог взиматься королем без согласия парламента.

^*   Четыре Суда. Карлейль, по всей вероятности, имеет в виду структуру английских судебных инстанций, связанную с двойной системой правосудия (правосудие по закону, опирающееся на нормы обычного права и судебные прецеденты, и правосудие по справедливости). В соответствии с этой системой существовали три высших Суда общего права (Суд королевской скамьи, Суд общих тяжб и Суд государственного казначейства) и верховный Суд справед-

ливости — Канцлерский суд, возглавляемый лордом-канцлером, формально не связанным парламентскими законами, обычаями или прецедентами. "Кок о Литтльтоне" — такое название получил один из томов 4-х томного труда известного английского юриста и политического деятеля Э. Кока "Основы английского права" ("Institutes of the Laus of England") (1628). В этом томе он комментирует труд английского юриста XV в. Т. Литтльтона о землевладении ("On Tenures").

^*  Три парламентских сословия: духовные лорды (высшие иерархи англиканской церкви), светские лорды (те и другие — члены палаты лордов) и члены палаты общин.

^*  В произведении Дж. Свифта "Битва книг" (полное ее название "Полное и правдивое известие о разразившейся в прошлую пятницу битве древних и новых книг в Сент-Джеймской библиотеке" (изд. 1704) описывается сатирическая сценка встречи на ристалище Джона Драйдена, известного английского поэта и переводчика античных классиков (в том числе Вергилия), с самим Вергилием. Вергилий в сверкающих доспехах на сером в яблоках коне встречается с Драйденом, едущим на старой и тощей лошади. На нем был шлем, в девять раз превышавший размеры головы, которая "терялась в глубине задней его части, подобно мышке под пышным балдахином или отощалому щеголю под навесом модного парика; и глас соответствовал лику, он звучал слабо и отдаленно" (Свифт Дж. Избранное. Л., 1987. С. 289).

^*  Нора — мыс у устья Темзы.

С. 242^* Сатаническая школа — по всей вероятности, речь идет о байронизме. Кокнийская школа объединяла группу критиков и поэтов, живших в Лондоне, — лондонских романтиков (в том числе П. Б. Шелли, Дж. Китса и др.). Название это было дано критиками-пуристами (защитниками "чистоты языка"), упрекавшими членов группы в использовании "простонародных" рифм и выражений; англ. "кокни" обозначает как лондонское просторечие, так и уроженца Лондона (коренного лондонца).

^*  Арахна — в греческой мифологии искусная вышивальщица и ткачиха, из-за соперничества с Афиной была превращена последней в паука.

^*  Джабеш Виндбэг — вымышленное имя, в переводе с английского означает болтун, пустозвон.

^*   Тейт (Тевтат) — в кельтской мифологии бог племенного коллектива, покровитель его военной и мирной деятельности.

^*   Хенгст (Хенгист,  Генгст) — предводитель германского племени ютов, высадившегося ок. 449 г. на острове Тэнет, к востоку от современного Кента. Эта дата традиционно считается началом завоевания Британии англосаксами. Ок. 455—479 гг.  в бассейне реки Темзы было основано первое англосаксонское королевство Кент.

С. 243^* Цитируется стихотворение И. В. Гёте "Символ" из цикла "Ложа", оно приводится полностью на с. 271—272.

С. 244^* Далее следует отрывок, включенный в "Этику жизни", разд. IV, 1 (с. 341).

С. 245^* "Триста лет она в бурлении (кипении сил), вот почему я ее почитаю" (фр.).

^*  Corpus Christi — Тело Христово (Тело Господне) (лат.). Католический праздник Тела Господня отмечается в первый четверг после Троицына дня, установлен папой Урбаном IV в 1264 г.

С. 246^* Этот образ связан с бытующими в христианской теологии и иконографии представлениями о черепе Адама (якобы похороненного на Голгофе), который пробуждается к жизни при пролитии крови распятого Христа.

^*   Оркус (Орк) — в римской мифологии божество смерти, а также само царство мертвых.

^*  Приводятся слова хозяина гостиницы, обращенные к Джини Дине, героине романа В. Скотта "Эдинбургская темница" (подлинное название романа "Сердце Мидлотиана", или "Сердце Средних земель"): "Не встретятся ли мне дурные люди, сэр? — спросила Джини. — Да чтобы от них избавиться, я согласился бы вымостить оладьями всю Гроубинскую лужу. Но все же их теперь не так много, как раньше..." (Скотт В. Собр. соч.: В 8 т. М., 1990. Т. 5. С. 249).

^* Друри-Лейн — театр в Лондоне, расположенный на улице того же названия, был открыт в 1663 г., время его наибольшего расцвета — середина и конец XVIII

в., когда в нем играл и был его руководителем английский актер, драматург, реформатор сцены Дэвид Гаррик (1717—1779).

С. 247^* Далее следует отрывок, включенный в "Этику жизни", разд. IV, 6 (с. 342—343).

^* Об этом шляпнике, изготовившем шляпу в семь футов в качестве рекламы, см. в отрывке, включенном в "Этику жизни", о котором говорилось выше.

^*  См. далее "Этику жизни", разд. V, 17 (с. 368).

С. 250^* См. далее "Этику жизни", разд. I, 11 (с. 305).

С. 251^* Мистер Булль (Джон Булль) — простоватый фермер, персонаж сатиры Джона Арбетнота (1667—1735) "История Джона Булля". Это имя стало нарицательным для обозначения типичного англичанина.

^*  vis inertiae — сила инерции (лат.).

С. 252^* См. прим. к с. 208.

С. 253^* Бэконовская индукция — разработанный английским философом Ф. Бэконом метод логического доказательства (умозаключения) от частных фактов к общим выводам.

^*   Солецизм (от Сол — древняя афинская колония, утратившая чистоту греческого языка) — неправильный языковой оборот, синтаксическая ошибка.

^*  Берсеркер (берсеркеры) — так назывались древнескандинавские витязи, отличавшиеся особой неустрашимостью и одержимостью в бою, в переносном смысле — неистовый человек.

С. 255^* Голконда — государство, существовавшее в Индии в XVI—XVII вв., славилось добычей алмазов. О Потоси см. в прим. к с. 202.

С. 256^* Клич Хенгста (см. прим. к с. 242) перед схваткой.

^*   Трехдневное восстание — речь идет об июльской революции 1830 г. во Франции (массовое восстание произошло 27—29 июля). Революция свергла монархию Бурбонов.

С. 257^* Персонажи романа В. Скотта "Айвенго". На шее у свинопаса Гурта было наглухо запаяно нечто вроде собачьего ошейника с начертанными на нем саксонскими буквами словами: "Гурт, сын Беовульфа, прирожденный раб Седрика Ротервудского".

^*  См. далее "Этику жизни", разд. IV, 58 (с. 361—362).

С. 258^* Речь идет о событиях, связанных с нормандским завоеванием Англии. Гируорд — один из руководителей англосаксов, оказавшись в болотистой местности на севере графства Кембриджшир, безуспешно сопротивлялся нормандцам во главе с Вильгельмом Завоевателем. Граф Вальтеф — представитель англосаксов, которого Вильгельм Завоеватель сначала помиловал, а потом приказал казнить. Йоркшир и северные графства были жестоко опустошены нормандцами.

^*  par la splendeur de Dieu — Божественным сиянием (фр.).

С. 259^* etcetera — и так далее (лат.).

^* Это выражение, состоящее из немецких слов "Wahngasse" и "Weissnichtwo", означает "воображаемый переулок, расположенный неизвестно где".

^*  Тейфельсдрек (в переводе с немецкого — "чертово дерьмо") — главный персонаж романа Карлейля "Sartor Resartus" ("Заштопанный портной") (Карлейль Т. Sartor Resartus. Жизнь и мысли герра Тейфельсдрека. М., 1902; 1904).

^*  mein Lieber — мой милый (нем.).

^*  Вымышленное имя.

С. 260^* Седан и Геддерсфильд — города, где были расположены суконные фабрики. На фабрике в Геддерсфильде изготовлялись дорогие сукна.

С. 262^* Бобруммелизм — термин образован от имени известного английского франта (денди), законодателя мод Джорджа Бруммеля (1778—1840), прозванного красавцем Бруммелем (фр. Beau Brummel).

^*  Карлейль имеет в виду мусульманский рассказ о превратившихся в обезьян жителях Мертвого  моря, который он  взял из предисловия Дж.  Сэла (Сэля) к переведенному им Корану. Этот рассказ помещен в гл. III "Евангелие дилетантизма" ч. Ill книги "Прошлое и настоящее" (см. в "Этике жизни", разд. IV, 8, с. 343-344).

С. 263^* По всей вероятности, это выражение связано с английской пословицей "Nine tailors make a man" ("Девять портных составляют одного человека"). В романс "Sartor Resartus" приводится рассказ о том, как английская королева Елизавета, принимая депутацию из восемнадцати портных, обратилась к ним со словами: "Здравствуйте, два джентльмена". "Повсюду распространилась и утвер-

дилась, как широко разветвляющееся, укоренившееся заблуждение, идея, что портные суть особый физиологический вид, не люди, а дробная часть челонека" (Карлейль Т. Sartor Resartus. M., 1904. С. 320   321).

^*  Анимализм — здесь в смысле: животное состояние (от мин. animans      животное).

С. 264^* Тридцать девять пунктов (39 статей) — символ веры англиканской церкви, принятый английским парламентом в 1571 г.

^*  Fanum — святилище, священное место, храм (лат.).

^* См. прим. к с. 242.

С. 265^* Кирхеровские зрительные образы. Немецкий иезуит, востоковед, ученый Атанасиус Кирхер (1601—1680) изучал световое излучение, используя принцип laterna magica (волшебного фонаря).

^*  См. далее "Этику жизни", разд. II, 8 (с. 314).

^*  См. далее "Этику жизни", разд. V, 3 (с. 364). С. 266^* Иез. 8:13—14.

С. 267^* Flebile ludibrium — жалкая насмешка (лат.).

^*  См. этот отрывок в "Этике жизни", разд. IV, 17 (с. 346).

С. 268^* "Aestetische Springwurzeln" — "Эстетические источники" (нем.).

С. 269^* Возможно, речь идет о немецком теологе и философе Давиде Фридрихе Штраусе (1808—1874), историке христианства.

С. 270^* Талайпоны — буддийские монахи или священники.

С. 273^* Цитируется стихотворение О. Голдсмита "Элегия на смерть бешеной собаки", которое он опубликовал в своем романе "Векфильдский священник" (1766): "Собака и природы царь// Дружили поначалу,// Но вот беда: взбесилась тварь // И друга покусала...//Над раной лили реки слез,//Сердца терзала драма.// И ясно всем: взбесился пес,// Погибнет сын Адама.// Но опровергла бред ослов// Чудесная картина:// Наш добротворец жив-здоров, // .А околела псина" (Голдс-мит О. Избранное. М., 1978. С. 65—66).

С. 274^* Александрийская библиотека — крупнейшее собрание рукописей древности. Основана в нач. III в. до н. э. при Александрийском мусейоне. Ее остатки были уничтожены в VII—VIII вв.

^* Луи-Филиппизм — режим французского короля Луи Филиппа (1773—1850), установленный после июльской революции 1830 г. во Франции. Существовал до 1848 г.

С. 275^* Aristos — лучший, достойный (грен.).

С. 278^* Redivivus — воскресший, оживший (лат.). Речь идет о Кромвеле.

^* Пандарус Догдраут. Пандарус (Пандар) — персонаж пьесы У. Шекспира "Троил и Крессида" (1609), дядя Крессиды, сводник. Догдраут — словосочетание, образованное от английских слов "dog" — собака и "draught" ("draft") — черновик, набросок.

^*   "Карлтон-клуб" — главный клуб английских консерваторов в Лондоне. Основан в 1832 г. герцогом Веллингтоном.

С. 279^* Это ироническое замечание относится к Ч. Диккенсу.

^* per os Dei — через Бога (благодаря Богу) (лат.).

С. 280^* Томас Бекет, архиепископ Кентерберийский, был убит в Кентер-берийском соборе в 1170 г. по приказу короля Генриха II. Впоследствии он был причислен к лику святых. В средние века совершались массовые паломничества к его гробнице в соборе. Уильям Уоллес, национальный герой шотландского народа, разгромив (в 1297 г.) английскую армию Эдуарда I, был предательски захвачен в плен англичанами в 1305 г. и казнен на площади около крепости Тауэр.

^*  Мф. 6:34.

С. 281^* Источник Мимира — в скандинавской мифологии источник мудрости, расположенный у корней мирового древа Иггдрасиль.

С. 283^* См. далее "Этику жизни", разд. III, 41 (с. 340).

С. 284^* Буканьеры — флибустьеры, морские разбойники. В XVII в. на острове Сан-Доминго (ныне Гаити) они образовали свое государство. Чактау — искаженное написание одного из индейских племен. Возможно, речь идет о чоктаусах — индейцах группы куна.

^*  Священные месяцы — речь идет о чартистском плане всеобщей стачки.

^*  "Хенсард" ("Hansard") — официальный стенографический отчет о заседаниях обеих палат английского парламента.

^*  См. Дан. 5:27.

С. 289^* Авдиил — библейское имя, означающее "раб Божий". Имеется в виду лорд Джеймс Грэхем, проявлявший заботу об образовании и улучшении условий труда детей на фабриках.

^*Ис. 52:11.

С. 291 ^* См. этот отрывок в другом переводе в "Этике жизни", разд. IV, 37 (с. 356).

^*  В гл. V "Постоянство", ч. IV книги "Прошлое и настоящее" Карлейль рассказывает о том, что в "Отчете об обучении бедных детей" за 1841 г. он прочитал анонимные заметки одного фабриканта (он назвал его Прюденс, от англ. prudence, что значит "благоразумие, предусмотрительность"), в которых тот пишет, какую заботу он проявляет о своих рабочих, об их досуге, времяпрепровождении, поняв, что такая забота — "превосходное вложение капитала". Он сравнивает своих рабочих с рабочими других фабрикантов, которые только получают жалованье, не чувствуя к себе человеческого отношения, и поэтому устраивают забастовки, воруют и бездельничают. Я не взял бы за этих рабочих в обмен на своих, заявляет он, и "семи тысячи фунтов в придачу".

С. 292^* Далее см. "Этику жизни", разд. IV, 36 (с. 355—356).

^*  Речь идет о представителях американской радикальной и романтически настроенной интеллигенции, участниках литературного и философского течения 30—50-х гг. XIX в., объединившихся вокруг основанного в Бостоне "Трансцендентального клуба". Трансценденталисты (прежде всего Р. У. Эмерсон) поддерживали постоянные связи с Карлейлем.

^*  Социниане — протестантская рационалистическая секта, отвергавшая догмат о Троице, Откровение и божественную природу Христа.

С. 293^* Нетрудно видеть, что Карлейль, опираясь на своих "трансцендентальных друзей", слишком оптимистически оценивал те процессы, которые происходили тогда в США. Вот что писал в 1837 г. более трезво настроенный Р. Шатобриан о своих впечатлениях от американской действительности: "Барышнический дух начинает овладевать ими, денежные выгоды становятся у них национальным пороком. Денежные обороты банков в разных штатах уже задерживаются, и банкротство начинает пугать всех. ...Мы воображаем себе, что в Соединенных Штатах царствует равенство: это заблуждение, пустая мечта... В городах царствует холодный, упрямый эгоизм; пиастры и доллары, банковские билеты и денежное возвышение и понижение фондов — вот все предметы разговора" (Шатобриан. Замогильные записки. Спб., 1851. Т. 2. С. 76—77).

^*  Эксетер-Холл — большой зал в Лондоне, предназначенный для проведения религиозных, политических, благотворительных и т. п. собраний. Построен в 1831 г.

^*  См. далее "Этику жизни", разд. I, 26 (с. 309).

^*  Мейфер — фешенебельный район в Уэст-Энде в Лондоне.

С. 294^* См. этот отрывок в "Этике жизни", разд. I, 16 (с. 306).

^*  Святой Георгий (Георг Английский) — христианский мученик (кон. III в.). Считается главным покровителем Англии.  Орден святого Георгия — орден Подвязки является высшим английским орденом. Учрежден в 1350 г. королем Эдуардом III для награждения узкого круга приближенных.

ЭТИКА ЖИЗНИ
Трудиться и не унывать!

Книга представляет собой сборник наиболее выразительных для характеристики взглядов Карлейля отрывков из самых различных его сочинений, созданный в Германии в конце XIX в. и вышедший там несколькими изданиями под названием "Трудиться и не унывать" ("Arbeiten und nicht verzweifeln"). См., например: Carlyle Th. Arbeiten und nicht vezweifeln. Ausziige aus seinen Werken. Deutsch von Maria Kuhn und A. Kretzschmar. Dusseldorf und Leipzig, 1902.

Насколько широко "задействованы" в сборнике произведения Карлейля, можно судить по следующему списку источников и подобранных из них отрывков:

"Sartor Resartus": I. 15, 17, 18, 25, 35, 36, 38; II. 3, 4, 6, 7, 17, 30, 32, 38, 45, 47, 50, 53, 57; IV. 3, 12, 18, 44, 45, 46, 47, 49; V. 1.

"Французская революция. История": 1.12,32; И. 5,15; III. 11; IV. 43,56,57; V. 9,15.

"Герои, почитание героев и героическое в истории": I. 13, 34; II. 34, 39, 41, 43, 44, 45, 55; III. 7, 9, 27, 28; V. 12.

"История Фридриха И": III. 10; IV. 20, 25.

"Чартизм": I. 8, 19, 33, 37; П. 14, 25, 35, 40; IV. 32.

"Письма и речи Оливера Кромвеля": II. 48.

"Современные памфлеты": I. 4; И. 21; IV. 4; V. 7, 11.

"Критические и разнообразные опыты": I. 20; II. 10; III. 16, 45; V. 6, 8, 18.

"Характеристики": I. 9, 23; II. 60, 74; IV. 14, 15, 16, 30; V. 10, 13, 14, 16.

"Гёте": I. 1, 14; П. 1, 71; III. 21, 22, 26; IV. 33, 53. "Вольтер": I. 2; П. 58, 68, 69, 70; III. 34, 35, 44. "Скотт": I. 21, 24, 29; И. 28, 29, 42, 61, 72, 73; V. 2. "Дидро": И. 9, 46; IV. И, 21. "Берне": И. 18; III. 31; IV. 26. "Жан Поль": II. 27; III. 18, 19; IV. 29. "Шиллер": II. 31; III. 25, 33. "Новалис": II. 56; IV. 54. "Мирабо": III. 3; IV. 23, 60. "Джонсон": П. 20, 23, 24, 66; III. 17, 20; IV. 41, 59; V. 4. "Калиостро": IV. 24, 42.

Все остальное — из "Прошлого и настоящего" (ниже в примечаниях будут отмечены наиболее существенные отрывки из этой работы. См. также выше примечания к "Прошлому и настоящему").

Отрывки в книге расположены таким образом, что это позволяет получить некоторое систематизированное представление о взглядах Карлейля. Карлейль не дал целостного изложения своих мыслей (и не пытался это сделать). Но такую попытку осуществил в "Этюде о Карлейле" (1839) его друг Джон Стерлинг (1806—1844). Вот как резюмировал взгляды Карлейля Стерлинг (причем сам Карлейль признал истинность такого воспроизведения): "1. Мир, с человеком как его главным предметом, весь есть область чуда и тайны; но чтобы быть понятыми, они требуют прежде всего благоговения к себе. 2. Тот, кто исключает из области своей мысли все, что требует благоговения, никогда не будет в состоянии размышлять о первоначальных фактах бытия. Но что же составляет жизненную сущность каждой вещи, как не самое ее бытие? Все остальное в предмете, все его качества и свойства, рассматриваемые без отношения к его бытию, не могут, собственно говоря, быть поняты, хотя могут быть сосчитаны, измерены и ощупаны. 3. Религия поэтому есть высочайшая форма отношения человека к миру. И когда человек отказывается признать ту неописуемую, священную глубину, к которой и он сам, и мир принадлежат, то его удел — незнание. 4. Впрочем, в конце концов мы неизмеримо невежественны. Вокруг нас полнота жизни, то слышная в звуках, то видимая в формах; но мы не можем измерить ее объема или исчислить и исследовать ее бесконечные силы. 5. Но для того, кто смотрит прямо, божественная субстанция всего иногда открывает себя, и притом как в малейших, так и в величайших вещах, ибо бытие само божественно и будит в том, кто его созерцает, чувство божественного. 6. Это чувство божественного, охватывающее всю природу человека, облекающее в образы то, что прорывается сквозь тьму повседневной практической жизни, настраивающее на высокий лад его речь, — это есть поэзия. Она — высочайшая форма божественного в человеческом существовании, свободнейшее признание божественного во всем. 7. Как во всех вещах дремлет поэтический свет, которому музыка наших чувств может дать знак к пробуждению, так особенно верно это относительно человека. 8. Таким образом, Провидение находит в людях всех времен и стран образы самые поразительные и ужасающие, но и самые высокие, прелестные, многозначительные. И ничто другое не дает ему их. 9. Но познать и понять человека не есть еще для человека главнейшая задача. Мы сотворены силой природы или Того, чьим созданием является сама природа, лишь для того, чтобы быть самим творцами. Творить, работать - вот наше призвание, ради которого нам дана жизнь. 10. Знание и сила, в их высочайшем и наиболее гармоничном проявлении, даются в награду лишь за наиболее благородные усилия. Однако и всякий, кто работает над чем-нибудь, хотя бы малым, но достойным работы, трудится достойно. 11. Посему следить за людьми и их жизнью сквозь темный лабиринт прошлого и сквозь всю путаницу настоящего, видеть все, что они делают, и как, и почему, — само по себе есть уже дело, достойное мыслящего и любящего человека, и не останется без плода ни для них, ни для него. 12. Однако при этом обозрении всех вещей вокруг нас и в познании нас самих, которое мы приобретем, если достигнем способности такого благоговейного и любвеобильного наблюдения, наш ум и наше сердце непременно будут угнетаемы огорчением, ужасом, стыдом, безумием, ошибками, всякого рода слабостями. И потому обычное настроение духа лучших людей всегда будет скорее мрачное и суровое, чем ясное и радостное. 13. Тот, кто взвешивает должным образом положение мира, никогда не будет в состоянии освободиться от чувства

острой печали и тяжкого негодования. Но в труде, ни перед чем не отступающем. для достижения высоких целей, в мужестве и простоте, в правдивости перед самим собой и перед людьми он найдет силу, поддерживающую его. И он сохранит ненарушимой веру в добро даже здесь, среди сынов человеческих, хотя и обливаясь кровью, и в одежде печали. И если он будет тверд до конца, то жизнь его пройдет достойно и хорошо, хотя и без вакхических триумфов". (Цит. по: Карлейль Т. Sartor Resartus. Жизнь и мысли герра Тейфельсдрека. М., 1904. С. X—XIII.)

Настоящий сборник отрывков и извлечений из сочинений Карлейля публикуется по изданию: Карлейль Т. Этика жизни. Трудиться и не унывать! Перев. Е. Синерукой. Спб., 1906. Оно было подготовлено журналом "Вестник знания". При его переиздании был сверен с оригиналом перевод, исправлены неточности и восстановлены опущенные при печатании книги места.

С. 298^* Речь идет об английском архитекторе Кристофере Рене, создателе собора Святого Павла в Лондоне. Его строительство было начато в 1675 и закончено в 1710 г.

С. 299^* Гедеон — в Библии израильский судья (правитель) в доцарское время. О Гедеоновом руне см. в книге Судей (6:36—40).

^*  Этот отрывок взят из гл. XI "Труд" ч. III книги "Прошлое и настоящее". С. 301^* Речь идет об английском ученом —лексикографе Сэмюэле Джонсоне. С. 303^* "Вот человек, который был в Аду" (итал.)'.

^*  Этот отрывок взят из гл. XII "Вознаграждение" ч. III книги "Прошлое и настоящее".

С. 305^* Этот отрывок взят из гл. II "Сфинкс" ч. I книги "Прошлое и настоящее".

С. 309^* Этот отрывок взят из заключительной ("Поучительной") главы книги "Прошлое и настоящее" (см. ссылку на него в прим. к с. 293).

С. 310^* "Я требую арестовать мошенников и трусов" (фр.).

С. 313^* Cogito ergo sum — мыслю, следовательно, существую (лат.) (выражение французского философа Р. Декарта).

С. 314^* "Живую одежду я тку Божеству" (Гёте И. В. Фауст. Ч. I // Собр. соч.: В 10 т. М., 1976. Т. 2. С. 25).

С. 316^* Отрывки 11, 12, 13 взяты из гл. II "Сфинкс" ч. I книги "Прошлое и настоящее".

С. 319^* "Никогда не говорите мне этого глупого слова" (фр.).

С. 325^* "Miserere" — "Помилуй" ("Сжалься") (лат.). (Католическое песнопение на слова 50-го (покаянного) псалма, начинающегося словами: Miserere mei Domine (Deus) — "Помилуй меня, Боже" (см. с. 227).

С. 337^* Горы (оры) — в греческой мифологии богини времен года, дочери Зевса и богини справедливости Фемиды.

С. 338^* Этот отрывок взят из гл. VII "Одаренные" ч. IV книги "Прошлое и настоящее".

С. 339^* "Нужно платить своею жизнью" (фр.).

С. 340^* Сыновья рыцаря из Нормандии Танкреда д'Отвилля (прежде всего Роберт Гвискар и Рожер I Сицилийский) завоевали в XI в. не всю Италию, а Южную Италию и Сицилию, установив здесь господство нормандской династии д'Отвил-лей.

С. 341^* Речь идет о Диогене Синопском, древнегреческом философе-моралисте, главе киников. О нем дошли многочисленные рассказы (анекдоты). По преданию, жил в бочке (пифосе) и искал днем с фонарем человека.

С. 343^* См. прим. к с. 208.

С. 344^* Этот отрывок взят из гл. III "Евангелие дилетантизма" ч. III книги "Прошлое и настоящее".

С. 345^* См. прим. к с. 216.

^* Мемнон — в греческой мифологии царь Эфиопии, сын богини утренней зари Эос. Родиной его считался Египет. В одной из статуй храма в египетских Фивах греки усматривали изображение Мемнона. Статуя, поврежденная землетрясением, на рассвете издавала звуки, которые воспринимались как приветствие Мемнона своей матери Эос.

С. 348^* juste milieu — "золотая середина" (фр.).

С. 352^* Этот отрывок взят из гл. II "Евангелие маммонизма" ч. III книги "Прошлое и настоящее".

С. 354^* Туссен-Лувертюр, сын раба, с 1791 г. стал руководителем борьбы народа острова Гаити против английских интервентов и французских колонизаторов. Был арестован и вывезен во Францию, где и умер в 1803 г.

^*  Клиффорды, Фиц-Адельмы — старинные английские рыцарские роды.

С. 355^* Этот отрывок взят из гл. VII "Одаренные" ч. IV книги "Прошлое и настоящее".

^*  Этот отрывок (35) взят из гл. X "Плёгсон из Ундершота" ч. III книги "Прошлое и настоящее".

С. 356^* Этот отрывок взят из заключительной ("Поучительной") главы книги "Прошлое и настоящее" (см. ссылку на него в прим. к с. 292).

^*  Этот отрывок взят из гл. VII "Перепроизводство" ч. III книги "Прошлое и настоящее".

С. 359^* Речь идет о И. В. Гёте.

С. 361^* materia prima — первичная материя (лат.).

С. 363^* См. прим. кс. 119.

^*  "ils s'en appelaient a..." — "они взывали к..." (фр.).

^*  "A la Posterite" — "К потомству" (фр.).

^* "Ah, Monsieur, non, mille fois поп!" — "Ах, месье, нет, тысячу раз нет!" (фр.)

^*  "C'etait different" — "Это было совсем другое дело!" (фр.) (Отрывок взят из гл. XIV "Сэр Джабеш Виндбэг" ч. III книги "Прошлое и настоящее".)

С. 368^* Этот отрывок взят из гл. I "Призраки" ч. III книги "Прошлое и настоящее" (см. прим. к с. 247).

В. Яковенко. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О Т. КАРЛЕЙЛЕ

Печатается по изданию: Карлейль Т. Герои, почитание героев и героическое в истории. СПб., 1908. С. 1—18.

С. 369^* Речь идет о книге "Герои, почитание героев и героическое в истории".

С. 375^* Элевсинские мистерии (таинства) проводились в Древней Греции в Элевсине, близ Афин. Они были связаны с культом богини земледелия Деметры и ее похищенной владыкой царства мертвых Аидом дочерью Персефоной и как бы символизировали таинственную связь между живым и мертвым миром. В священнодействии участвовали лишь посвященные.

^*  Герта (Ерд) — в скандинавской мифологии обожествленная земля.

С. 377^* См. перевод этой латинской фразы на с. 300.

^*  См. прим. к с. 211.

^*   В помещенных в славянофильской газете "Русь" (издававшейся И. С. Аксаковым) воспоминаниях г-жа О. К., встречавшаяся с Карлейлем незадолго до его смерти, рассказывала: "Он особенно любил бранить английскую конституцию и жестоко смеялся над теми, кто ей верит. "Россия совершила много великого. У нее и будущее велико. Пусть только развивается по-своему, на своих собственных ногах. Я люблю и всегда любил русских". Он восхищался Александром II за его реформы, а королеву Викторию критиковал за "турко-биконсфильдство" (см. Булгаков Ф. И. Томас Карлейль // Исторический вестник, 1881. № 3. С. 633, 636). "Турко-биконсфильдство" — политика английского премьер-министра Б. Дизраэли, графа Биконсфильда, пытавшегося "защитить" интересы Турции от России.

С. 380^* См. оценку Карлейлем Руссо (наст, изд., с. 149—152).

Из книги Дж. Саймонса "ТОМАС КАРЛЕЙЛЬ. ЖИЗНЬ И ИДЕИ ПРОРОКА"

(Лондон, 1952).

Печатается по изданию: Саймонс Дж. Карлейль. М., 1981. С. 22, 225, 236-237, 272, 138, 271—273.

С. 382^* Ирвинговы прорицатели — члены секты ирвингитов (ирвингиан), сочетающей католический ритуал и элементы раннего христианства, которые верят в возможность чудес типа евангельских и в наши дни. Основана в нач., 1830-х гг. шотландским пастором, другом Карлейля Эдвардом Ирвингом. Ныне существует под названием "святая католическая и апостольская церковь".

УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

 В указатель не включены мифологические, библейские имена, а также имена литературных персонажей.

Абдаллах (ум. ок. 570), отец Магомета (Мухаммеда) — 45

Абеляр Пьер (1079—1142), французский философ, теолог, поэт — 131

Абу-Талеб (ум. 620), дядя Магомета (Мухаммеда) — 45, 46, 50—52

Агриппа (ок. 63—12 до н.э.), римский полководец — 253

Аддисон Джозеф (1672—1719), английский писатель, издатель просветительских журналов — 67

Айша (ум. 650-е гг.), жена Магомета (Мухаммеда) — 50

Александр III (Роландо Бандинелли) (ум. 1181), папа римский (с 1159) — 219

Алексис, друг М. Лютера — 106

Али ибн Абу-Талеб (602—661), двоюродный брат, зять и сподвижник Магомета (Мухаммеда) — 50, 51

Ансельм Кентерберийский (1033—1109), английский церковный деятель, архиепископ (с 1093), теолог, философ, боролся за независимость церкви от светской власти — 275, 278—280, 336

Антуанетта (Мария Антуанетта) (1755—1793), французская королева, жена Людовика XVI (с 1770), казнена — 16

Аргайль Арчибальд Кэмпбелл (1598—1661), шотландский генерал — 186

Аркрайт Ричард (1732—1792), английский инженер-механик, внедрил в производство усовершенствованную прядильную машину "Дженни" — 216, 294

Атагуальпа (Атауальпа) (1500—1533), правитель государства инков, казнен испанцами — 26

Аттила (ум. 453), предводитель гуннов (с 434), совершавших опустошительные походы в Восточную и Западную Римские империи — 366

Афанасий Великий (ок. 295—373), христианский теолог, епископ Александрийский — 23'

Байрон Джордж Ноэл Гордон (1788—1824), английский поэт-романтик, член палаты лордов (с 1809) — 133, 136, 212, 332, 334, 355

Бекет Томас (1118—1170), архиепископ Кентерберийский (с 1162), канцлер Англии (с 1155), противник подчинения церкви светской власти, убит по приказу Генриха II — 273, 275, 279, 280, 336

Беллармин Роберт (Роберто Беллармино) (1542—1621), итальянский теолог, кардинал, иезуит, канонизирован — 102

Беме Якоб (1575—1624), немецкий философ-мистик — 381

Бейтам Иеремия (1748—1832), английский философ, социолог, юрист, родоначальник этики утилитаризма — 64, 140, 208

Бенъяп Джон (1628—1688), английский писатель, сторонник и проповедник пуританизма — 10

Бёрк Эдмунд (1729—1797), английский философ и публицист, автор памфлетов, направленных против Французской революции — 134, 159

Берне Гильберт, шотландский фермер, брат Р. Бёрнса — 154

Берне Роберт (1759—1796), шотландский поэт, в своем творчестве тесно

связан с национальным фольклором — 38—40, 67, 71, 119, 126, 127, 129, 133, 136,

137, 152—158, 212, 230, 288, 302, 319, 332, 334, 380 Биконсфильд — см. Дизраэли

Бишоп Генри Роули (1786—1855), английский композитор и дирижер — 249 Блейк Уильям (1757—1827), английский поэт и художник — 30, 381 Боккаччо Джованни (1313—1375), итальянский писатель, гуманист — 67 Босуэлл Джеймс (1740—1795), английский писатель, автор биографии Сэмю-

эла Джонсона — 16, 149, 156, 181

Браунинг Роберт (1812—1889), английский поэт — 382

Брезе де — см. Дрё-Брезе

Бриндлей (Бриндли) Джеймс (1716—1772), английский инженер — 250, 294

Брэдшо (Брэдшау)  Джон  (1602—1659),  английский  политический деятель,

лорд-президент чрезвычайного суда над Карлом I — 253

Бурьенн Луи  Антуан Фовеле де (1769—1834),  французский политический

деятель,   друг   и   секретарь   Наполеона   I,   министр   при   Людовике   XVIII

—  194, 195

Бэкон Роджер (ок. 1214—1292), английский философ и естествоиспытатель, монах — 338

Бэкон Фрэнсис (1561—1626), английский философ и политический деятель

— 86, 87, 253

Бэрбон Презгод (ок. 1596—1679), кожевник, анабаптист из Лондона, член созванного О. Кромвелем Малого парламента, который был прозван "Бэрбонс-ким" — 188

Вальтер Голяк (ум. 1097), французский рыцарь, предводитель состоявшего в основном из крестьян неорганизованного ополчения, отправившегося в 1095 г. освобождать Иерусалим — 366

Вальтеф (ум. 1076), англосаксонский аристократ, граф Нортумберийский, муж племянницы Вильгельма I Завоевателя, который впоследствии казнил его — 258

Вашингтон Джордж (1732—1799), американский политический и военный деятель, первый президент США (1789—1797) — 168, 186

Вергилий Марон Публий (70—19 до н. э.), римский поэт — 77

Виктория (1819—1901), английская королева (с 1837) из Ганноверской династии — 377

Виланд Кристоф Мартин (1733—1813), немецкий писатель эпохи Просвещения

— 288

Вильгельм I Завоеватель (ок. 1027—1087), английский король (с 1066) из Нормандской династии — 257, 258, 276, 278

Вильгельм Молчаливый (Вильгельм I Оранский) (1533—1584), принц, деятель Нидерландской революции, лидер антииспанской оппозиции — 363, 367

Вильгельм II Руфус (Красный, или Рыжебородый) (ок. 1056—1100), английский король (с 1087) из Нормандской династии, сын Вильгельма I Завоевателя

— 276, 278—280

Вольтер (наст, имя и фам. Мари Франсуа Аруэ) (1694—1778), французский

писатель и философ-просветитель — 16, 146, 278

Вордсворт Уильям (1770—1850), английский поэт-романтик — 382

Вэн Генри (1613—1662), английский политический деятель, в парламенте один

из лидеров оппозиции Карлу I — 168

Галилей Галилео (1564—1642), итальянский физик, математик, астроном, мыслитель — 338

405

Гемпден Джон (1594—1643), английский политический деятель, один из лидеров парламентской оппозиции накануне Английской революции — 168, 169, 171, 233, 235, 253

Генрих I Боклерк (1068—1135), английский король (с 1100) из Нормандской династии, сын Вильгельма I Завоевателя — 276

Генрих II Плантагенет (Генрих Анжуйский) (1133—1189), английский король (с 1154) из династии Плантагенетов — 225, 239, 276, 279

Генрих VIII (1491—1547), английский король (с 1509) из династии Тюдоров — 288

Георг III (1738—1820), английский король (с 1760) из Ганноверской династии — 230

Георг   герцог   Саксонский   (1471—1539),   ярый   противник   лютеранства

—  114, 115

Гердер Иоганн Готфрид (1744—1803), немецкий философ, критик, эстетик

— 288

Гершель Уильям (Фридрих Вильгельм) (1738—1822), английский астроном, основоположник звездной астрономии — 244

Гёте Иоганн Вольфганг (1749—1832), немецкий писатель, мыслитель, естествоиспытатель — 21, 33, 49, 63, 67, 69, 87, 112, 128, 129, 133, 152, 243, 249, 270, 271, 288, 294, 299, 319, 336, 367

Гиббон Эдуард (1737—1794), английский историк — 183, 382 Гизы, французский аристократический род, боковая ветвь герцогов Лота-рингских — 122

Гильдебранд — см. Григорий VII

Гируорд (Хируорд), один из предводителей англосаксов, безуспешно сражавшихся в 1070—1071 гг. против нормандских завоевателей — 258 Говарды, знатный английский род — 352

Гогстратен (Гоогстратен) Якоб (ок.  1460—1527), немецкий католический деятель, по происхождению фламандец, инквизитор, противник М. Лютера — 102 Годвин Уильям (1756—1836), английский писатель и историк — 187 Гомер, полулегендарный древнегреческий эпический поэт — 30, 32, 69, 76, 82—84, 93, 338, 362

Гренвиль Ричард, герцог Бекингемский, маркиз Чандос (1797—1861), английский политический деятель — 228

Грей Томас (1716—1771), английский писатель и историк литературы — 32 Григорий VII Гильдебранд (1015/1020—1085), папа римский (с 1073) -— 125, 279 Гримм Якоб (1785—1863), немецкий филолог, основоположник германистики, один из создателей мифологической школы в фольклористике — 19, 24

Гроциус (Гроций, Гуго де Гроот) (1583—1645), голландский юрист, социолог, политический деятель — 39, 171

Губерт (XII в.), архиепископ Кентерберийский — 236 Гуго (XII в.), аббат монастыря Сент-Эдмундсбери — 218, 220 Гус Ян (1371—1415), чешский религиозный реформатор, ректор Пражского (Карлова) университета, осужден церковным собором в Констанце и сожжен

—  109, ПО

Густав II Адольф (1594—1632), шведский король (с 1611) из династии Ваза, полководец — 117

Данте Алигъери (1265—1321), итальянский поэт, создатель итальянского литературного языка — 23, 33, 66, 69, 72—85, 89,90,92,94, 96—99,102,112, 201, 302, 348

Дарвин Эразм (1804—1881), английский публицист, друг Карлейля — 382

Демулен Камиль (1760—1794), деятель Французской революции, журналист; казнен — 162

Джеффри (ум. 1186), канцлер при Генрихе II — 225, 226

406

Джонсон Бенджамин (Бен) (1573—1637), английский драматург — 35, 217, 244

Джонсон Сэмюэл (1709—1784), английский писатель, ученый-лексикограф, создатель "Словаря английского языка" (1755) — 16, 17, 38, 58, 67, 90, 126, 127, 129, 136, 143—149, 152, 156, 176, 181—183, 275, 301, 336, 358

Джоселин Бракелондский (Брэклондский) (кон. XII— нач. XIII в.), монах монастыря Сент-Эдмундсбсри, хронист — 218, 220, 221, 224, 230, 231, 233, 236, 237

Джотто ди Бондоне (1266/1267—1337), итальянский живописец, представитель Проторенессанса — 72

Дизраэли Бенджамин, граф Биконсфильд (1804—1881), английский политический деятель, премьер-министр (1868, 1874—1880) — 377

Диккенс Чарлз (1812—1870), английский писатель — 382

Диоген Синайский (ок. 400—ок. 325 до н. э.), древнегреческий философ-киник, вел крайне аскетический образ жизни — 341

Диодор Сицилийский (ок. 90—21 до н. э.), древнегреческий историк — 44

Диоклетиан (243—313/316), римский император (284—305) — 186

Доминик (Доминго де Гусман) (1170—1221), испанский проповедник, основатель монашеского ордена доминиканцев — 96

Драйден Джон (1631—1700), английский поэт, драматург, переводчик, один из основоположников классицизма в английской литературе — 241, 303

Дрё-Брезе Анри Эврар, маркиз де (1762—1820), обер-церемониймейстер при французском королевском дворе — 155

Елизавета I Тюдор (1533—1603), английская королева (с 1558) — 84, 85

Жан Поль — см. Рихтер

Жанлис Стефания Фелисита де Крес де Сент-Обен, графиня де (1746—1830), французская писательница — 150

Жоффруа Теодор Симон (1796—1842), французский философ — 245

Ид мер (ок. 1060—1124), английский историк-хронист, теолог, соратник Ан-сельма Кентерберийского — 217, 278, 279

Иероним Пражский (ок. 1380—1416), чешский религиозный реформатор, ученый, сподвижник Яна Гуса, осужден церковным собором в Констанце и сожжен — 109

Иоанн Златоуст (344/354—407), византийский церковный деятель, епископ Константинопольский (398—404), проповедник — 13

Ираклий (575—641), византийский император (с 610) — 48

Ирвинг Эдвард (ум. 1834), шотландский проповедник и теолог, основатель секты, названной его именем — 382

Кавальканте деи Кавальканти (XIII в.), флорентийский политический деятель, отец друга Данте поэта Гвидо Кавальканти — 78

Каласы (XVIII в.), семья тулузского коммерсанта Жана Каласа, ставшая жертвой религиозного преследования — 16

Калиостро Джузеппе Бальзамо (псевд'. Александр), граф де (1743—1795), итальянский авантюрист, использовал свой талант целителя и оккультную практику — 40, 142

Камоонс (Камоинш) Луиш ди (1524/1525—1580), португальский поэт — 338

Кан делла Скалла (Канграндс I делла Скала) (1291—1329), правитель Вероны (с 1312) — 74, 75

Карл 7(1600—1649), английский король (с 1625) из династии Стюартов, казнен 173, 174

Карл //(1630—1685), английский король (с 1660) из династии Стюартов,'сын Карла I— 168, 350

407

Карл V (1500—1558), император Священной Римской империи (1519—1556), испанский король под именем Карлоса I (1516—1556) — ПО

Карл Великий (742—814), франкский король (с 768), император (с 800), основатель империи Каролингов — 53

Карлейль Томас (1795—1881) — 159, 369—383

Катерфельто (XVIII в.), фокусник — 288

Катон Старший (234—149 до н. э.), римский политический деятель, консул (195 до н. э.), писатель — 182

Каупер (Купер) Уильям (1731—1800), английский поэт-сентименталист — 115

Кеплер Иоганн (1571—1630), немецкий астроном, один из создателей астрономии нового времени — 300, 339, 341

Кларендоп Эдуард Хайд, граф (1609—1674), английский политический деятель, лорд-канцлер Англии (1660—1667), один из лидеров роялистов — 176, 191

Кок Эдуард, граф (1552—1634), английский юрист и политический деятель — 241

Коккер Эдуард (1631—1675), английский математик, автор учебника арифметики — 248

Колридж Сэмюэл Тейлор (1772—1834), английский поэт и литературный критик — 75, 76, 101, 183, 289, 382

Колумб Христофор (1451—1506), мореплаватель — 98, 299, 341

Конт Огюст (1798—1857), французский философ и социолог-позитивист — 373

Кранах Лукас Старший (1472—1553), немецкий живописец и график — 116

Кранмер Томас (1489—1556), деятель английской Реформации, архиепископ Кентерберийский (с 1533), сожжен как еретик после восстановления католицизма — 96

Кромвель Оливер (1599—1658), деятель Английской революции, опираясь на армию, способствовал провозглашению республики, с 1653 г. установил протекторат единоличную военную диктатуру — 40, 117, 119, 125, 147, 159, 165, 168, 169, 171—181, 183—193, 196, 253, 278, 367, 380

Ланфранк (ум. 1089), архиепископ Кентерберийский — 217

Латини Брунето (1220—1294), флорентийский писатель и ученый — 77

Лев X (Джованни Медичи) (1475—1521), папа римский (с 1513) — 108

Литтльтон Томас (ум. 1481), английский юрист — 241

Лихтенберг Георг Кристоф (1742—1799), немецкий писатель-сатирик, литературный, театральный и художественный критик — 325

Лод Уильям (1573—1645), архиепископ Кентерберийский (с 1633), ближайший советник Карла I, казнен — 166—168, 241

Лодло Эдмунд (1617—1692), английский политический деятель, один из руководителей парламентской армии, член чрезвычайного суда над Карлом I — 168

Локхарт Джон Гибсон (1794—1854), английский писатель и историк литературы, зять Вальтера Скотта — 154

Лопе де Вега (Вега Карпьо Лопе Феликс де) (1562—1635), испанский драматург — 24

Льюси (Люси) Томас, современник У. Шекспира, землевладелец, мировой судья в округе, куда входил и Стратфорд — 84, 93

Людовик XIV (1638—1715), французский король (с 1643) из династии Бурбонов — 67, 149, 163

Лютер Ганс, отец М. Лютера, рудокоп, родом из крестьянской семьи - 105, ПО

Лютер Маргарет, мать М. Лютера — 105

Лютер Мартин (1483—1546), немецкий религиозный реформатор, основатель крупнейшего направления в протестантизме — лютеранства, переводчик Библии на немецкий язык — 15, 23, 30, 38, 95—99, 101, 104—111, 113—117, 121, 143, 162. 192, 275, 336

Магдалина, младшая дочь М. Лютера — 115

Магомет (Мухаммед) (ок. 570—632), основатель ислама, в котором почитается как пророк, глава первого мусульманского государства (с 630) 30, 38 43, 45—47, 49—58, 60—65, 83, 92, 93, 99, 101, 103, 110, 125, 126, 128, 140, 144, 147, 148, 171, 185, 193,212

Мальборо Джон Черчилль, герцог (1650—1722), английский полководец и политический деятель, генерал-фельдцейхмейстер (с 1702) — 91

Мантон Джо, модный оружейник — 216

Мария Стюарт (1542—1587), шотландская королева (1542, фактически 1561—1567), претендовала на английский престол, казнена — 122

Мартен Анри (1793:—?), французский дрессировщик животных и писатель, чьи произведения проникнуты в основном пессимистическими мотивами — 318

Мередит Джордж (1828—1909), английский писатель —- 382

Мёррей Джеймс Стюарт, граф (ок. 1531—1570), внебрачный сын шотландского короля Якова V, сводный брат Марии Стюарт, регент после ее отречения от престола—124,125

Милль Джон Стюарт (1806—1873), английский философ, экономист и общественный деятель — 379, 380

Мильтон Джон (1608—1674), английский поэт и политический деятель — 133, 139, 188,251, 311,337, 338

Мирабо Оноре Габриель Рикети, граф (1749—1791), французский политический деятель, депутат Генеральных штатов в 1789, стал известен как обличитель абсолютизма — 40, 66, 67, 147, 154, 155, 183, 319

Монтроз Джеймс Грэм, маркиз (1612—1658), глава роялистов в Шотландии, боролся с пресвитерианами-ковенантерами — 186

Монфор Симон де, граф Лестерский (ок. 1208—1265), глава оппозиции баронов королю Генриху III, в 1265 диктатор (лорд-протектор) Англии, погиб в сражении — 166

Мор Томас (1478—1535), английский политический деятель и писатель, автор "Утопии" (1516), описывающей идеальный общественный строй, казнен по религиозным причинам, канонизирован католической церковью — 353

Морлей (Морли) Джон (1838—1923), английский ученый, литературовед и политический деятель — 373, 380

Мортон Джеймс Дуглас, граф ( 1525—1581), шотландский регент после отречения Марии Стюарт — 121, 122

Моцарт Вольфганг Амадей (1756—1791), австрийский композитор — 249

Наполеон I Бонапарт (1769—1821), французский император (1804—1814, март — июнь 1815), основатель династии Бонапартов —^*- 30, 40, 67, 71, 82, 104, 112, 147, 157, 159, 165, 193—197, 228, 259, 319, 332

Неккер Жак (1732—1804), французский политический деятель, министр финансов (1777—1781, 1788—1790)— 183

Нельсон Горацио (1758—1805), английский флотоводец, вице-адмирал — 30 Нибур Бартольд Георг (1776—1831), немецкий историк       163

Нил Даниель (Дэниел) (1678—1743), английский священник и историк — 118 Новалис (наст, имя и фам. Фридрих фон Харденберг) (1772—1801), немецкий поэт-романтик и философ — 13, 50, 89, 165, 236, 290, 317, 320, 360, 380

Нокс Джон  (1505/1514—1572),  шотландский кальвинистский  проповедник, основатель шотландской пресвитерианской церкви — 95,96,117—125, 175,184,275,336 Ньютон Исаак (1643—1727), английский математик, астроном, физик, создатель классической механики — 300, 337

Ожеро Пьер Франсуа Шарль (1757—1816), французский военный деятель, маршал (1804)— 196

Октавиан (Оттавиано Монтичелло) (1095—1164), антипапа (с 1159), боролся за папский престол под именем Виктора IV (или V) с папой римским Александром 111—219

Олаф II Святой (ок. 995—1030), норвежский король (1015/1016—1028), завершил введение христианства в Норвегии — 36, 292

Ординг, аббат монастыря Сент-Эдмундсбери (1146—1156)— 221

Осберт (XII в.), королевский сановник — 230

Осборн (XVIII в.), книгопродавец — 144

Отвилль Танкред д' (Танкред из Готвилля) (кон. X—нач. XI в.), нормандский рыцарь, сыновья которого завоевали в XI в. Сицилию и Южную Италию, основав здесь нормандскую династию д'Отвиллей — 257, 340

Пальм Иоганн Филипп (1766—1806), немецкий книгопродавец из Нюрнберга, напечатал анонимную листовку "Германия в глубоком унижении", по приказу Наполеона I расстрелян — 197

Парк Мунго (1771—1806), шотландский путешественник и хирург — 256

Парр Сэмюэл (1747—1825), английский ученый и педагог-латинист, отличался педантичностью и догматизмом — 335

Перикл (ок. 490—429 до н. э.), афинский стратег (политический и военный деятель) — 130

Петрарка Франческо (1304—1374), итальянский поэт, родоначальник гуманистической культуры Возрождения — 67, 74

Пим Джон (1583/1584—1643), английский политический деятель, один из лидеров оппозиции Карлу I — 168, 169, 171, 253

Пиндар (ок. 518—ок. 438 до н. э.), древнегреческий поэт-лирик — 36, 241, 305

Питт Уильям Старший, граф Чатам (1708—1778), английский политический деятель, премьер-министр (1766—1768) —■ 142, 191

Питт Уильям Младший (1759—1806), английский политический деятель, премьер-министр (1783—1801, 1804—1806), сын Питта Уильяма Старшего — 137

Платон (428/427—348/347 до н. э.), древнегреческий философ — И, 353

Пококк Эдуард (1604—1691), английский востоковед, исследователь ислама

— 39, 171

Помбаль Себастьян Хосе де Карвальо-и-Мело, маркиз (1699—1782), португальский политический деятель, премьер-министр (1755—1777) — 191

Поп Александр (1688—1744), английский поэт — 32

Портинари Беатриче (1265/1267—1290), флорентийка, идеальная возлюбленная Данте — 73, 79

Прайд Томас (ум. 1658), английский военный деятель, полковник парламентской армии, им было осуществлено изгнание депутатов-пресвитериан из парламента — 187

Придо Хемфри (1648—1724), английский востоковед — 56

Расин Жан (1639—1699), французский драматург, поэт, представитель классицизма — 163

Рафаэль Санпш (1483—1520), итальянский живописец и архитектор, представитель Высокого Возрождения —- 78, 249

Рейнольде Джошуа (1723—1792), английский живописец и теоретик искусства — 249

Реп Кристофер (1632—1723), английский архитектор, математик и астроном

-  242, 298

Ре'скин Джон (1819-1900), английский писатель и теоретик искусства -   382 Рихтер Иоганн Пауль Фридрих (псевд. Жан Поль) (1763—1825), немецкий

писатель -— 12, 114, 158, 285, 325

Ричард 1 Львшше Сердце (1157—1199), английский король (с 1189) из династии

Плантагенетов, большую часть жизни находился за пределами Англии — 236, 237

Розамунда ("прекрасная Розамунда") из рода Клиффордов (ум. ок. 1176/1180), фаворитка Генриха II — 225

Роквуд Джон Гэг (XIX в.), лондонский издатель "Хроники" Джоселина Бракелондского — 219

Роллон (Рольф, Роберт) (ок. 860—ок. 933), предводитель норманнов, завоевавших территорию, которую стали называть Нормандией, первый герцог Нормандский (с 911) — 30

Ротшильды — европейская финансовая группа, выходцы из банкирского дома во Франкфурте — 352

Рочестер Джон Вильмот, граф (1647—1680) английский аристократ, придворный Карла II и поэт — 168

Рудольф II (1552—1612), император Священной Римской империи (с 1576), австрийский эрцгерцог из династии Габсбургов — 341

Руссо Жан Жак (1712—1778), французский писатель и философ — 126, 127 129, 136, 149—152, 156, 278, 361, 380

Рэли Уолтер (ок. 1552—1618), английский мореплаватель, поэт, историк, фаворит Елизаветы I — 96

Саксон Грамматик (1140— ок. 1208), датский летописец-хронист — 23, 33, 69 Самсон,  монах,  затем  аббат  (1182—1211) монастыря  Сент-Эдмундсбери — 216, 218—221, 223—228, 230—234, 236, 237, 239, 242, 243, 275, 276, 278

Саутгемптон Генри, лорд (1573—1624), английский аристократ, меценат, покровитель поэтов — 93

Саути Роберт (1774—1843), английский поэт — 137

Светоний Гай Транквилл (ок. 70—ок. 140), римский историк и писатель — 342 Свифт   Джонатан   (1667—1745),   английский   писатель   и   политический деятель — 381

Сеид (Зайд) (ум. 629), раб Магомета (Мухаммеда), которого последний затем освободил и усыновил — 50, 61

Семунд (ок. 1056—1133), исландский священник и ученый — 18 Сен-Пьер Бернарден де (1737—1814), французский писатель, автор сентиментального романа "Поль и Виргиния"— 152

Сильвестр де Саси Антуан Изаак (1758—1838), французский востоковед, арабист — 44

Сквалаччи, итальянский композитор — 246

Скотт Вальтер (1771—1832), английский писатель — 47, 119, 152 Смит Адам (1723—1790), шотландский экономист и философ — 24, 314 Снорри Стурлусон (1178—1241), исландский поэт-скальд, автор "Младшей Эдды" (после 1222) — 18, 23, 26, 30

Сократ (ок. 470—399 до н. э.), древнегреческий философ — 338, 354 Сталь Анна Луиза Жермена де (1766—1817), французская писательница — 152 Стелъц Джордж, английский модный портной в 1-й пол. XIX в., владелец фирмы — 260

Стефан Кертоз (Стефан Блуазский) (ок.. 1097—1154), английский король (с 1135) из Нормандской династии, внук Вильгельма 1 Завоевателя — 276

Стивен Лесли (1832—1904), английский литературный критик и историк литературы — 372

Стюарт Дёгалд (1753—1828), шотландский философ — 154 Стюарты,  королевская  династия   в   Шотландии   (1371—1714),   в  Англии (1603—1649, 1660—1714) — 191

Сэл (Сэль) Джордж (ок. 1697—1736), английский востоковед, арабист, переводчик Корана (1734) — 43, 56, 59, 229

Тассо Торквато (1544—1595), итальянский поэт — 338

Тацит (ок. 58—ок. 117), римский историк — 77

Теннисом Алфред, лорд (1809—1892), английский поэт — 214

Тернер Сэмюэл, английский капитан, служащий Ост-Индской компании, автор книги о путешествии в Тибет (1800) — 9

Тецель (наст. фам. Диц) Иоганн (ок. 1455—1519), немецкий (саксонский) монах-доминиканец, агент по продаже индульгенций (свидетельств об отпущении грехов) — 101, 102, 108, 109

Тик Людвиг (1773—1853), немецкий писатель-романтик — 75

Торфеус Тормод (1636—1719), исландский историк — 23

Туссен-Лувертюр Франсуа Доминик (1743—1803), один из руководителей освободительной борьбы народа Гаити (с 1791), правитель острова (с 1801), арестован французскими колонизаторами, умер во Франции — 354

Тэн Ипполит (1828—1893), французский литературовед, философ и историк

— 369, 373, 375

Тюренн Анри де Ла Тур д'Овернь (1611—1675), французский военный деятель, маршал (1660) — 67

Уатт Джеймс (1736—1819), английский изобретатель, создатель универсального теплового двигателя —-119

Уголино делла Герардеска (нач. XIII в. — 1288/1289), итальянский политический деятель, правитель Пизы (с 1284/1285), был свергнут политическими противниками и замурован в башне, где умер от голода — 202

Уитмен Уолт (1819—1892), американский поэт и публицист — 381

У ланд Людвиг (1787—1862), немецкий поэт-романтик и историк литературы

— 33

Ульфила Готский (ок. 311—ок. 383), епископ готов, первый распространитель христианства среди германских племен — 21, 96

Уоллес Уильям (ок. 1270—1305), шотландский политический деятель, руководитель восстания шотландцев против английского владычества (1297—1298), был захвачен англичанами и казнен — 280

Уорвик Филип, лорд (1608—1683), английский политический деятель, член парламента, где выступал на стороне роялистов — 172

Фаларис,   тиран   (правитель)   Агригента   в   Сицилии   (565—549   до   н.   э.)

—  141, 256

Фарината дельи Уберти (наст, имя Маненте) (ум. 1264), итальянский политический деятель, глава флорентийских гибеллинов, был посмертно обвинен инквизицией в ереси — 78

Фихте Иоганн Готлиб (1762—1814), немецкий философ и общественный деятель — 68, 127, 128, 133, 328

Фолькленд Луций Кэри, виконт (1610—1643), английский политический деятель и писатель — 176

Фонтенелъ Бернар Ле Бовье де (1657—1757), французский писатель и ученый-популяризатор — 179

Франклин Бенджамин (1706—1790), американский политический деятель, просветитель, естествоиспытатель — 335

Франческа да Римини (ум. 1283/1286), дочь правителя Равенны, жена правителя Римини Джанчотто Малатесты — 78, 79

Фридрих II Великий (1712—1786), прусский король (с 1740) из династии Гогенцоллернов — 380

Фридрих II Мудрый (1463—1525), курфюрст Саксонский, поддерживал М. Лютера — 107

Хадиджа (ум. 620), первая жена Магомета (Мухаммеда) — 47, 49, 50, 52, 61

Хатчинсон (Хетчинсон) Джон (1615—1664), английский политический деятель, пуританин, член чрезвычайного суда над Карлом I — 168, 192

Хенгст (Хенгист) (ум. 488), предводитель германского племени ютов, высадившихся в Британии и основавших здесь первое англосаксонское королевство Кент (ок. 455—479) — 242

Хосров II Парвиз (ум. 628), шах Ирана (с 591) из династии Сасанидов — 48

Чандос — см. Гренвиль

Чатам — см. Питт Уильям Старший

Чиллингуортс Уильям (1602—1643), английский теолог, автор книги "Протестантская религия — верный путь к спасению" (1637) — 176

Чосер Джефри (ок. 1340—1400), английский поэт, автор книги "Кентерберийс-кие рассказы" (изд. ок. 1478) — 325

Шекспир Уильям (1564—1616), английский драматург и поэт — 21, 33, 34, 66, 67, 69, 72, 84—94, 96, 98, 133, 139, 152, 180, 242, 249, 251, 333, 362

Шефтсбери Антони Эшли Купер, граф (1801—1885), английский политический деятель, член парламента, проявлял интерес к проблемам улучшения социальных условий трудящихся классов — 289

Шиллер Иоганн Фридрих (1759—1805), немецкий поэт, драматург и теоретик искусства — 26, 160, 288, 321, 380

Шлегель Август Вильгельм (1767—1845), немецкий историк литературы, критик, поэт, переводчик, теоретик романтизма — 90, 91

Шуазёль Этьен Франсуа, герцог де (1719—1785), французский политический деятель, дипломат, в 1758—1770 гг. фактически руководил всей политикой Франции — 191

Эдмунд (святой) (ок. 841—870), король (правитель) Восточной Англии (с 855), погиб мученической смертью (привязан к дереву и расстрелян стрелами) при нападении датчан, в 903 г. его останки были перевезены в названный его именем монастырь (аббатство) Сент-Эдмундсбери — 218—221, 224, 231—237, 244, 264

Экк (наст. фам. Майер) Иоганн (1486—1543), немецкий теолог, противник М. Лютера — 102

Элвуд Томас, молодой английский квакер, друг Дж. Мильтона, помогавшего ему в изучении латыни — 337

Элиот Джон (1592—1632), английский политический деятель, член парламента, один из лидеров оппозиции Карлу I, заключен в тюрьму, где умер от чахотки — 168, 169    .

Элисон Уильям Палтни (1790—1859), шотландский ученый, профессор медицины Эдинбургского университета — 201, 351

Эмерсон Ралф Уолдо (1803—1882), американский философ, эссеист, поэт, друг Т. Карлейля — 381

Эпикур (341—270 до н. э.), древнегреческий философ — 289

Эссекс Генрих, граф (XII в.), английский аристократ, одно время приверженец Генриха II, в конце жизни монах — 264

Эсхил (ок. 525—456 до н. э.), древнегреческий поэт-драматург, известен как "отец трагедии" — 93

Эшли — см. Шефтсбери

Юлий //(Джулиано делла Ровере) (1443—1513), папа римский (с 1503) — 107 Юм Дэвид (1711—1776), английский философ, историк, экономист — 119,185,193

Составитель В. М. Персонов

Подготовил к обнародованию:
Марсель из Казани,
мыслитель, искатель Истины и Смысла Жизни.
«Сверхновый Мировой Порядок»
www.MarsExX.ru/
marsexxхnarod.ru

P.S. Впрочем, я полагаю, что «"си$тему" рабов» надо демонтировать: /demontazh.html