или «Истина освободит вас»
<=> www.Marsexx.narod.ru
(Marsexx = Marsel ex Xazan = Марсель из Казани)
Адрес страницы (с 13 дек. 2006 г.): /utopia/minailov-pr-proekt_prorok.html
|
| Сверхновый Мировой Порядок, или «Истина освободит вас» <=> www.Marsexx.narod.ru (Marsexx = Marsel ex Xazan = Марсель из Казани) Адрес страницы (с 13 дек. 2006 г.): /utopia/minailov-pr-proekt_prorok.html |
| Бизнесмен, бросай бизнес! | Работник, бросай работу! |
Студент, бросай учёбу! | Безработный, бросай поиски! | Философ, бросай "думать"! | ||
|
Минайлов П. В. PR-проект «Пророк»: Роман. — М.: Молодая гвардия, 2004. — 325[11] с. — (Серия остросюжетной прозы «Стрела»). ISBN 5-235-02736-1 Роман безвременно ушедшего из жизни Павла Минайло-ва — остросюжетный, гротесковый, в чем-то, увы, пророческий — назван Александром Прохановым романом о «Матрице», в которой конструируется наша новая реальность. Автор взял на себя смелость заглянуть на десятилетие вперед и показать, во что может превратиться общество, ориентированное на деньги и жизненный успех любой ценой. Кому из нас, в зависимости от усердия в поклонении Золотому Тельцу, светит выйти в Наполеоны и Ротшильды, а кому — уйти от бесперспективной реальности в алкогольные ли, наркотические грезы или стать сырьем для удобрений тучных полей новых хозяев жизни. © Минайлов П. В., наследники, 2004 © Издательство АО «Молодая гвардия», художественное оформление, 2004 OCR: Марсель из Казани, 13 дек. 2006 г. www.MarsExX.ru/ |
| Ещё литературу берите в библиотеке Марселя из Казани «Из книг». |
Предисловие «МАТРИЦА» ПАВЛА МИНАЙЛОВА
I. Кремлевский дворец (апрель)
V. Историческая академия (август — сентябрь)
VI. Будни (сентябрь — октябрь)
IX. Предыстория любви (октябрь)
X. Экономическая целесообразность (октябрь)
XI. Самая дорогая девушка Мурманска
XII. История любви (ноябрь—декабрь)
XIV. Управление государственными ресурсами (декабрь)
XVI. Министр по делам православия (апрель)
XVII. Второй визит психотерапевта (декабрь)
XXIII. Качество информационных сигналов (август-сентябрь)
XXIV. Менеджмент и имиджинг (июнь-август)
XXV. Переодевание (июнь—август)
XXVI. Идея покушения (сентябрь)
XXVII. Третий визит психотерапевта (октябрь)
XXIX. Четвертый визит психотерапевта (октябрь)
XXXI. После покушения (ноябрь)
XXXIII. Мария + Эвита (ноябрь)
XXXIX. Второй этап первоначального накопления
Это роман о «Матрице». О том, как в России, в студне, оставшемся от разгромленного СССР, возникают кристаллики новой реальности. Офисы, где работают менеджеры. Пиар-компании, где священнодействуют имиджмейкеры. Политологические клубы, где заседают спичрайтеры. Рекламные бюро, где преуспевают дилеры. Торговые центры, где царят дистрибьюторы.
Этих кристалликов множество. Они соединяются плоскостями и гранями, переливаются, как голографическая картинка, складываются в систему, охватывающую все пространство жизни. Эта система напоминает электронную плату для суперкомпьютера. В ней движутся энергии, передается информация, она воспроизводит себя, защищается от опасностей, агрессивна, вездесущна. Основанная на кремнии и аммиачных соединениях, кристаллическая, стойкая, вытесняет реликтовые формы жизни, основанной на старомодных углеводородах.
В этой «Матрице» можно разглядеть людей, но они сконструированы и двумерны, как электронные тени экрана. Люди общаются, но мерой общения являются не старомодные вера, любовь, ненависть, стремление к благу, а деньги, абстрактный аналог явлений, легко передающийся от кристаллика к кристаллику, сообщающий «Матрице» нерасчленимость и структурную целостность. Деньги в этой системе — род энергии, подобной свету, теплу, радиации.
Люди, заключенные в кристаллические ячейки, охвачены этой энергией, организованы ею, сотворяют ее из своих жизней, верят в ее магическое таинство, как язычники верили в магическое таинство крови. Религиозное отношение к деньгам рождает Мессию Денег, Избранника Денег, Верховное Божество Денег, окруженных ритуалом поклонения и жертвоприношения. «Матрица» становится храмом, вместилищем Бога. Этот Бог великолепен, как огненная реклама всемирного «казино», как летящая в мироздании вывеска ночного клуба, как исполинский танцор в дискотеке. И если приглядеться к танцору, среди его сверкающих черных кудрей проглядывают алмазные, вырастающие изо лба зубцы.
Люди, захваченные в эту «Матрицу», ведут себя по-разному. Одни смирились и служат ей, как рабы, покорно питают ее своими подневольными жизнями. Другие борются с ней, отстаивая «права человека», «гуманитарные ценности», стремясь очеловечить, одухотворить кристалл, но кончают в психушке, в реанимации, раздавленные и расплющенные системой. Третьи хотят от нее убежать — в дикие леса и пустыни, в пьянство, в наркотики, и мы видим вереницы этих бледных безумцев на улицах ночных городов. Четвертые объявляют «Матрице» тотальную войну, хотят ее взорвать, уничтожить — кидают в нее помидором, кульком гексогена, атомной бомбой. Пятые стараются ею овладеть, стать хозяевами «Матрицы» — новоявленные Наполеоны, Гитлеры, Сталины.
И лишь редкие люди спасаются от этой всеобъемлющей и неистребимой системы — художники, которые находят ей образ, изображают ее и тем самым оказываются сильнее ее. К числу их принадлежал и автор этого необычного романа-сатиры о реалиях нашей действительности Павел Минайлов — несомненно, наблюдательный, даровитый, с острым словом публицист, психолог, философ, к сожалению, безвременно ушедший из жизни в расцвете лет и таланта.
Александр Проханов
Суди. Потому как судим будешь.
И воздастся тебе по судам твоим.
Президент Российской Федерации молча стоял на трибуне перед огромной аудиторией Дворца съездов. Пауза была эффектной. Президент с победным видом оглядывал ряды ошарашенных слушателей: депутатов, министров, предпринимателей — тех, кого принято называть элитой общества.
Хлопок прозвучал слишком тихо. Он потерялся в огромном зале. Это был выстрел. За ним последовал еще один, несоразмерный с колоссальным пространством дворца, как несоразмерна была с ним и черная железка — пистолет, из которого был произведен этот выстрел.
Президент покачнулся и начал падать, пытаясь удержаться за трибуну. Его хрип был тысячекратно усилен микрофонами. Заблистали вспышки фотокамер, с противоположных сторон сцены одновременно рванулись к трибуне две фигурки охранников, на передних рядах слушатели, пригибаясь, начали сползать с кресел.
Это было покушение на президента. Он был убит или ранен. Шустер, сидевший прямо перед трибуной, вместе с соседями упал в проход. В бок давила одна из стоек, державших ряд, перед глазами было испуганное лицо соседа. «Александр Яковлевич, — говорило лицо испуганно и робко, — Александр Яковлевич...»
— Александр Яковлевич, приехали! — раздался голос водителя.
Шустер открыл глаза. Он сидел в машине, в бок упирался дипломат.
— Вздремнули маленько, — спросил или констатировал водитель. — Приехали уже.
Весной этого года Александр Яковлевич вошел в новую фазу своей карьеры. Точкой отсчета можно было считать то яркое апрельское утро, когда он вышел из служебной машины, оставшейся на стоянке у Манежа, и направился к Кутафьей башне, чтобы через нее пройти в Кремль — во Дворец съездов. Это было утро первого по-настоящему весеннего дня. Во всяком случае таковым оно было для Александра Яковлевича, с утра до вечера просиживавшего в кабинете и добиравшегося на службу и домой в служебном автомобиле.
Солнце сверкало и даже грело, предвещая начало новой жизни. Свежий легкий ветерок обдувал лицо—и для Александра Яковлевича это был ветер перемен и в работе, и в жизни.
Мероприятие, на которое он был приглашен, называлось «Совещание по вопросам развития страны». Название ни о чем не говорило. Но приглашение пришло из администрации президента, и было известно, что выступят президент и премьер. Его старый приятель, которому он позвонил, чтобы выяснить, что да как, сказал, что это будет совещание по идеологии. За прошедшие лет десять это словосочетание успело стать непривычным и показалось странным Александру Яковлевичу.
Перед входом во Дворец он еще раз предъявил уже надорванный на входе в Кремль билет и направился в гардероб. До начала совещания оставалось двадцать минут, и он начал присматриваться к публике в холле первого этажа. В толпе часто попадались знакомые лица, известные по телеэкрану и фотографиям в газетах, и просто старые знакомые. Некоторых он знал по фамилиям, с другими где-то встречался.
Зал Кремлевского дворца съездов вызывал у него смешанное чувство. Скованность, которую он испытывал во время первых посещений Дворца много лет назад, осталась в далеком прошлом. Потом ее сменили ощущение торжественности огромного пространства и готовность куда-то стремиться — все здесь казалось выполнимым и достижимым. Но и это осталось в прошлом. Сейчас было утро в преддверии выходного дня. Он знал, что до вечера его не будут беспокоить звонки, не будет болеть голова о каких-то делах, обещаниях, телефонных переговорах. Но ко всем этим ощущениям добавлялось и какое-то неуютное чувство, навеянное недавним сном.
— Александр Яковлевич! — раздалось совсем рядом. Шустер оглянулся и встретился глазами с высоким черноволосым человеком.
— И вы здесь?
Шустер вспомнил его. Это был журналист, теперь уже, наверное, именовавшийся политологом. Одно время, когда Шустер частенько бывал на различных приемах, они встречались, правда, всегда случайно.
— Что вы думаете по поводу сегодняшнего совещания? — Журналист спрашивал так, будто лишь им двоим было известно то, чего не знал никто из собравшихся здесь, но знали там, на самом верху. Тем самым он подчеркивал, что Шустер стоит особняком по отношению ко всей окружающей толпе и либо причастен к государственной кухне, либо значительно умнее большинства присутствующих, поэтому ему интересно именно его мнение. В то же время журналист демонстрировал всем своим видом, что и сам не лыком шит — уж он-то знает, что все не просто так.
— Собственно, а что вы имеете в виду? — Шустер принял правила игры журналиста и решил не показывать вида, что не в курсе предстоящего заседания.
«Как же его зовут?» — пытался вспомнить он.
— Это же очевидно, что сегодняшнее совещание — начало переворота. Или — Новый курс Рузвельта.
— Почему вы так считаете? — спросил Шустер, припоминая, что его собеседник каждый раз предрекал как минимум переворот, который должен вот-вот разразиться.
— Это достаточно прозрачно. Президент слишком долго ждал. После последних перемещений в силоных ведомствах все стало ясно. Ему нужен был прочный тыл, чтобы начать проводить свою линию, и не только во внешней политике. Его интересует экономика.
— И что будет сегодня?
— Поверьте, сегодня будет что-то очень интересное! — Журналист, кажется, понял, что ничего нового из Шустера ему выудить не удастся, и откланялся:
— Приятно было увидеться.
Александр Яковлевич вошел в зал. Его место было почти в центре ложи, ближе к первым рядам. На огромной сцене стояли казавшаяся крохотной трибуна и рядом с ней накрытый зеленым сукном длинный стол, за которым сидело шесть человек. Несколько мест по краям были свободны. Среди сидящих он узнал главу администрации, министра по экономике, министра финансов, руководителя крупной корпорации, считавшейся государственной, директора первого канала телевидения, кого-то из советников по экономике бывшего президента. Еще один из президиума был похож на главного редактора «Свободной газеты», но Александр Яковлевич не был уверен, он ли это.
На сцену поднялся сухой лысеющий человечек с остатками черных волос на голове. Он долго шел к столу на тоненьких ножках, которые казались еще тоньше из-за черного костюма, в который он был одет. Раздался звонок, потом еще и еще один, после чего по залу уже никто не ходил. Все замерли в ожидании и предвкушении. И вот случилось то, ради чего сюда пришла добрая половина присутствующих — появился президент. Он также долго шел к трибуне. Его представил, поднявшись, глава администрации. Шустер опять вспомнил о недавнем сновидении.
Речь президента была короткой. Он выразил приветствие участникам совещания и произнес общие слова о национальной идее и перегибах в идеологическом строительстве прошлого.
После президента выступил глава администрации. Его выступление поразило Александра Яковлевича, как, наверное, и большинство присутствовавших в зале. Он говорил о том, что единственный способ укрепления демократических достижений, формирования демократического общества и динамично развивающейся экономики — привнесение в общество идеологии, которая бы сплотила его на пути к общей цели.
«Для России, — говорил он, — учитывая ее традиции государственной идеологии, а также принимая во внимание необходимость ускоренного культурного развития масс в духе общества потребления — развитого капитализма, идеология реформ на государственном уровне необходима. Более того, сегодня на повестке дня — идеология жизни, повседневного существования и процветания страны».
Он сообщил о том, что принято решение об учреждении поста вице-премьера по идеологии и культурной политике. Отсутствие четкой идеологии, по его словам, явилось причиной неудач в ходе экономических реформ 1990-х годов. А четкая идеология невозможна без координирующей деятельности.
Глава администрации выступал почти два часа. Последние слова его речи повисли в тишине, через несколько мгновений взорванной громом аплодисментов.
На трибуну поднялся министр экономики. Основной смысл его речи сводился к тому, что «экономика — наша главная политика, как говорил классик марксизма-ленинизма», что «эти слова, как ни странно, справедливы сегодня как никогда», что нация может создавать общественное богатство более успешно, если не обманывается в своих целях.
Сменивший его на трибуне директор первого канала телевидения заявил, что «люди в процессе созидания и творчества» должны отбросить ложный стыд в стремлении к достатку и богатству и что «осознание этой цели заполнит вакуум в головах». Его выступлением закончилась первая часть совещания.
На перерыв все присутствующие выходили слегка ошарашенными. Так, по крайней мере, казалось Александру Яковлевичу. Он испытывал какое-то странное, смешанное чувство — как будто у него вышибли почву из-под ног, но в то же время казалось, что он обретает что-то привычное и надежное, как перила под руками на узкой лестнице вверх.
Участники совещания — все больше люди лет от сорока и старше — потянулись па верхний лаж, где были расположены буфеты и столовые. Александр Яковлевич решил не толкаться и столовой и переждан, очередь к курилке. Гам тоже было полно народу. Он увидел Николая — старого знакомого по оргкомитету Партии демократических свобод. Тот его тоже, кажется, заметил, но пока не подходил. Шустеру хотелось подзадорить бывшего коллегу, фанатичные суждения которого по любому поводу его всегда забавляли, пока не начинали надоедать.
— Возможно, он в чем-то прав, — с несвойственной ему задумчивостью произнес наконец подошедший Николай. Было непонятно, кого он имел в виду — президента или главу администрации. Возможно, и того и другого. — Реформы невозможны без идеологии. Я это всегда говорил.
— Но сколько лет мы занимались реформами... И вы в том числе.
— Наконец-то меня услышали.
— Так вы имеете какое-то отношение к совещанию?
— Я не раз об этом писал...
Несмотря на весь свой пыл и фанатичность, Николай был существом безобидным. Даже если он что-то придумывал и его идея обретала какую-то плоть, то вскоре неизменно оказывался где-то с краю. Его оттесняли более практичные люди. Николай, кажется, начинал это осознавать.
— Думаю, этим моментом стоит воспользоваться, — сказал он. — Я не раз писал... — Не увидев энтузиазма на лице Шустера, Николай не стал подробно рассказывать, о чем он писал, лишь заметил:
— Сейчас самое время показать мои материалы и статьи.
— В «Вестнике демократии»?
— В «Голосе демократических реформ».
Так называлась газетенка, основанная много лет назад по инициативе Николая. Шустер о ней не слышал с тех пор, как перестал видеться по работе с бывшим коллегой.
— Она еще выходит?
— Еще как! Два месяца назад отмечали юбилей.
— И большим тиражом? — Шустер уже пожалел, что вступил в разговор, и старался перевести его на другую тему.
— Нет, тираж, конечно, немного уменьшился. Как и у всех. Что поделать — рынок... — Николай вздохнул. Шустеру показалось, что эта фраза была им давно отработана и в последнее время повторялась часто.
Николай открыл тонкий черный портфельчик и достал газету.
— Вот, кстати, последний номер. Здесь моя новая статья. Возьмите, очень интересно.
— Спасибо.
— Вы посмотрите: это как раз то, о чем я всегда говорил...
— Вы сейчас куда? Не собираетесь перекусить?
Николай молчал, напряженно раздумывая. Вероятно, голод в нем боролся с нежеланием тратить деньги.
— Нет, сейчас хочу подышать свежим воздухом. Может, пойдем погуляем по Кремлю? Переедание ведет к инфаркту — болезнь века. Вы знаете, что восемьдесят пять процентов американцев страдает от излишнего веса?
— Страдает ли?
Николай открыл рот, чтобы ответить, но, почувствовав подвох в последних словах, закрыл его.
— А я схожу в буфет. Ладно, еще увидимся, — поторопился Шустер закончить беседу и для приличия спросил:
— Вы до конца остаетесь?
— Да, наверное... — Николай явно сожалел, что потерял собеседника.
В столовой было полно людей. Они толкались у прилавков и толпились вдоль длинных высоких столов. Убедившись, что бывший коллега его не преследует, Шустер выбросил газету в ближайшую мусор-ницу и, постояв в очереди, взял несколько бутербродов и кофе. Место он нашел в стороне от столов у неработающего прилавка, где уже обосновались несколько человек со своими тарелками и чашками. Не успел он съесть свои бутерброды, как к нему протолкнулся молодой человек лет двадцати пяти. Он приветливо улыбался, ловя взгляд Шустера.
— Александр Яковлевич? — громко спросил он, не переставая улыбаться.
Шустер с бутербродом во рту недоуменно кивнул. Окинув взглядом соседей, молодой человек продолжал чуть тише:
— Здравствуйте. Андреев Сергей Васильевич. Помощник Анатолия Ефимовича. Референт.
И ответ на удивленный взгляд переставшего жевать Шустера он пояснил:
— Маковского.
Маковский был заместителем главы администрации и советником президента.
— Анатолий Ефимович просил разыскать вас. Он знает, что вы здесь.
«Вот Орефьев, старая лиса, — подумал Шустер о том самом приятеле, благодаря которому оказался во Дворце съездов. — Значит, он пригласил меня по поручению Маковского. Нельзя, что ли, было сказать сразу? Ну ладно. Интересно, что ему надо?»
— Не могли бы вы, — продолжал молоденький помощник, — к трем часам подойти в комнату для делегаций? — По форме это был вопрос, но по сути — распоряжение.
— Конечно же. Нет вопросов. Где эта комната — на втором этаже?
— Да. Слева от зала.
— Хорошо, я буду.
— Спасибо, — произнес помощник и, так же улыбаясь, удалился.
Перекусив, Александр Яковлевич направился в комнату для делегаций. Она представляла собой зал метров двадцать в длину, с окнами во всю стену. Вдоль стен стояли ряды стульев, обитых ярко-красным кожзаменителем, через середину зала проходил длинный стол, с каждой стороны которого могли сесть человек по пятнадцать. В дальнем конце зала, за сравнительно небольшим, перпендикулярным главному, столом, сидели два человека.
Увидев Шустера, один из них поднялся и энергично направился к нему навстречу.
— Здравствуйте, Александр Яковлевич, — протянул ему руку Маковский. — Рад вас видеть.
Они подошли к столу.
— Вот тот человек, который нам нужен, — обратился Маковский к сидевшему за столом. — Рекомендую: мой старый знакомый и... — он взглянул в лицо Шустера, словно для того, чтобы убедиться в справедливости своих слов, — и добрый друг, Шустер Александр...
— Яковлевич, — помог ему Александр Яковлевич.
— Ну, это не обязательно, — улыбнулся Маковский. — Я надеюсь, сработаемся.
Он снова повернулся к сидевшему за столом, продолжая представлять Шустера:
— Идеолог от Бога! Да, я вас не представил: Антонович Лев Семенович.
Шустер заочно знал Антоновича. Очно или заочно его знал, наверное, каждый, кто имел хоть какое-то отношение к власти — от журналистов, пишущих о политических кулуарах, до президента. Антонович был советником еще первого президента. Говорили, что он имел большое влияние и на всех последующих руководителей государства. Наиболее радикальные издания называли его кукловодом, другие о нем забыли, считая его фигурой из прошлого. С середины девяностых он практически пропал с телеэкрана, почти не посещал политтусо-вок, его экспертное мнение не появлялось на страницах газет.
Шустер пока не понимал, чем он обязан этой встрече, и потому выдавил из себя:
— Я еще не совсем в курсе...
— Ах да. — Маковский жестом пригласил его присесть. — Ну конечно. Это — поправимо. Значит, тема такая... Ты был на утреннем заседании?
Шустер кивнул.
— Ну, значит, ты все слышал. Шустер снова кивнул.
— Отлично! Так вот, Лев Семенович — создатель концепции.
— Один из создателей, — поправил Лев Семенович.
— Ну-ну, не скромничай, — захохотал Анатолий Ефимович.
— Скромность — кратчайший путь в неизвестность, — заметил Антонович. — Анатолий Ефимович прав в одном, — продолжил он, — хотя все еще достаточно сыро, основное уже есть — идея. Нет главного — команды; Нужны люди. И я хотел бы видеть вас в этой команде.
Поймав удивленный взгляд Шустера, Антонович пояснил:
— Я знаю о вас достаточно, чтобы судить. И у вас отличные рекомендатели. Вот хотя бы Анатолий Ефимович. Речь идет о создании государственного, — он выдержал паузу, как будто произносил официальную речь, — я подчеркиваю, государственного органа, который бы занимался идеологией. И не просто что-то отслеживал, но и руководил. В первую очередь руководил. Этому органу, я думаю, со временем будут переданы полномочия Министерства печати и информации. Но это будут как дополнительные функции. Главное же — идеология. Это — сознание миллионов людей, всего населения. Это то, с чего надо было начинать. И не упускать. Кто руководит людьми? Правительство? Начальство? Жена? Нет! Сознание, рефлексия! — Было очевидно, что в разных вариациях эти слова Антонович произносил не один раз, но они ему не наскучили, и будь Шустер помоложе, он мог бы их воспринять как экспромт.
— А мы должны руководить сознанием, — с нажимом на последнем слове сказал Лев Семенович.
Шустер воспользовался возникшей паузой:
— В чем будут состоять мои обязанности?
Маковский захохотал:
— Сразу согласился! Ну, портфели мы пока делить не будем. Войдешь в штаб. Тебе надо будет осмотреться. Поработаем, там, глядишь, и портфели будут готовы, а у тебя уже — имя, опыт... Ну как?
— Надо посмотреть.
— Посмотришь. Вот тебе рабочие документы. — Он протянул Шустеру черную кожаную папку. — Вот тебе и портфель! — Он снова захохотал. — Почитай, подумай. Завтра позвонишь, скажешь — ты с нами или нет.
— Согласен.
— Подожди, подожди, ты сядь. Послушай, какие перспективы открываются! Мы, все мы... с тобой — главные идеологи страны, как Ленин и Сталин... Бери больше — как Христос и Мухаммед... И Будда. Вчера на гребне были экономисты и администраторы. Сегодня мы. Что они без нас? Они себя уже показали. У кого была власть — у короля, м-м-м... у Людовика или у кардинала Ришелье? Власть, ты понимаешь! Это — богатство, деньги, все, что душе угодно. Ты будешь главным в этой стране! Согласен? — Он явно повторял чьи-то слова, возможно, Антоновича, который славился в узких кругах умением убеждать. Его фразы, подкрепленные темпераментом Маковского, давали неплохой эффект.
— Главным?
— Ну, одним из... Новости, газеты, журналы, ТВ, реклама, кинематограф, издательства, институты, школы — все в твоих руках.
— В моих?
— Ну, это уже неважно. Если с нами, то в твоих. Представь, бюджет страны — для тебя, кредиты МВФ —- для тебя.
— Я уже согласен.
Антонович, молча изучавший Шустера во время тирад Маковского, произнес, будто ставя точку:
— Тем не менее возьмите это с собой и внимательно все прочитайте на досуге. Послезавтра буду ждать от вас звонка. — Он протянул визитку. — А сегодня рекомендую еще послушать доклад Константинова.
Весь вечер Александр Яковлевич изучал полученные бумаги. Ничего принципиально нового помимо услышанного в них не было. Весь следующий день он провел в состоянии радостного предвкушения. Ему уже давно надоела работа в фонде. Она казалась ему мелкой возней на обочине настоящей жизни, где вершатся большие дела и кипят настоящие страсти. Не тот масштаб, не те деньги. Да и те приходится выколачивать из многочисленных должников-спонсоров, для которых важны были связи Маковского, когда-то возглавлявшего фонд. С переходом Маковского в администрацию деньги пошли было водопадом, который постепенно превратился в тоненький ручеек — Маковский, вероятно, нашел лучшие каналы для обналичивания своих услуг, — а потом и этот ручеек практически иссяк. Хотелось снова настоящей работы.
Еще через день, придя в офис, он первым делом позвонил Антоновичу и был приглашен на совещание в четыре часа того же дня. В три, сославшись на нездоровье и выслушав пожелания побыстрее поправиться, он направился к Антоновичу в Фонд политологии переходного периода.
Фонд, возглавляемый Львом Семеновичем, занимал часть голубого трехэтажного особняка на одной из центральных улиц столицы. До революции он вроде бы принадлежал какому-то графу или князю. Шустер точно не помнил, кому. После того, как в него вселился Фонд, особняк отремонтировали, вставили пластиковые стеклопакеты на место прежних окон, превратив их в огромные витрины, сделали новый главный вход, достроили мраморную колоннаду и переделали всю внутреннюю планировку.
Обо всем этом Шустер слышал от Маковского. Он знал, что Маковский близко знаком с Антоновичем, но не понимал, почему тот так близко к сердцу принимает такие маленькие радости своего друга, как ремонт какого-то дома. Особняк, как хвастался Маковский, наконец-то приобрел достойный вид. Говорил он и о том, что Антонович хочет сделать в подвале ВИП-клуб — «филиал Давоса», а для этого собирается прорубить в старинной стене еще один вход. Деньги, судя по всему, были.
«В конце концов, статус умного человека не обязывает его обладать вкусом», — подумал Шустер об Антоновиче. Поговаривали, что его финансирует какой-то американский фонд. Если это было так, то, судя по всему, американцы не особо следили за тем, как расходуются их средства, а может, не считали это главным в сотрудничестве с Антоновичем. Кроме того, Шустер понимал, что у бывшего министра и пожизненного советника осталось достаточно должников с тех времен, когда он был министром. Эти долги и обеспечивали пока что бесперебойный денежный поток в Фонд и другие контролируемые Антоновичем организации.
Чувствуя некоторые уколы зависти, Шустер вошел в здание.
Илья работал в журнале «Перфект». Он числился фотокорреспондентом, но предпочитал называть себя фотохудожником. В его основные обязанности входили портретная съемка, съемка интерьеров, принадлежавших их многочисленным клиентам: разнообразных салонов, косметических и стоматологических кабинетов, фитнес-центров, ночных клубов и ресторанов, домов мод и других заведений, плативших за якобы случайные репортажи как за рекламу. Практически вся съемка — вне зависимости от того, где она проводилась, — была постановочной. Клиенты хотели, чтобы фотографии их салонов выглядели как в рекламных буклетах.
По роду работы Илья часто общался с моделями и, поскольку сам был весьма симпатичным молодым человеком, пользовался женским вниманием. Впрочем, нельзя сказать, чтобы он был им избалован. Для этого, как он считал, ему недоставало зарплаты. Девушки же из редакции, оказывающие ему знаки внимания, на его взгляд, ему не подходили. Он бы сказал, «не возбуждали». Хотя скорее дело было в том, что он боялся длительных, обязывающих к чему-то отношений и предпочитал им мимолетные знакомства, благо встреч по работе было немало. Кроме того, руководством не приветствовались близкие отношения между сотрудниками редакции. Правда, менеджер по распространению женился на секретарше, по случаю чего им подарили компьютер. Но когда молодая жена ушла в декретный отпуск, никто не обещал, что она снова будет принята на работу. Еще одного паренька, который слишком настырно интересовался моделями, часто посещавшими редакцию, уволили.
В свободное от съемок время Илья, как правило, сидел в Интернете или просматривал фотокаталоги, которые редакция приобретала по его инициативе, либо просто валял дурака — общался с народом в курилке или на кухне. Редактор-американец считал Илью обладателем тонкого вкуса, поэтому видел в его свободной манере поведения причуду творческого человека и смотрел на его невинные шалости сквозь пальцы. Так он относился к нему и до того, как узнал, что отец Ильи имеет какое-то отношение ко всем общероссийским СМИ, хотя так и не понял, какое.
Невинные шалости заключались в слишком свободной, на взгляд многих, манере общения с женской частью коллектива и в слишком частых возлияниях с мужской его частью.
У Ильи был отдельный кабинет — крохотная комната перед фотолабораторией. Сейчас в этой комнате, кроме него, была Наташа, невысокая невзрачная девушка, работавшая в редакции корректором. С некоторых пор она стала проявлять повышенное внимание к фотографии. Сначала Илья думал, что таким образом она решила добиться его внимания, потом услышал от редактора, что она мечтает сама вести какую-нибудь рубрику и фотографировать для нее. Он напрягся, но потом решил, что даже если у Наташи и начнет что-нибудь получаться, пройдет немало времени.
Наташа принесла новый номер журнала с фотографиями, спрашивала его мнение о разных работах и, как ему казалось, с большим, чем следовало, вниманием выслушивала его безразличные резолюции, часто выражавшиеся односложно: «Фигня».
— Что-то ты неважно выглядишь, — озабоченно сказала Наташа.
— Да что-то спина болит...
— Продуло?
— Или перепил. Может, разомнешь мне плечи?
— Хорошо, — согласилась она. — Садись.
Наташа зашла за его офисный стул и начала массировать спину.
— Ну как? — спросила она через несколько минут.
— Значительно лучше.
— А ты мне? — спросила она робко.
Илья поморщился и отрицательно покрутил головой.
— Ну сделай массаж, — повторила просьбу Наташа.
— Не могу.
— Почему?
— Сегодня я могу тебя изнасиловать.
— Ну раньше ты же делал. И ничего.
Он действительно пару раз делал ей массаж — разминал плечи, но лишь для того, чтобы она могла воздать ему сторицей.
— Раньше у меня не было настроения тебя насиловать. Тем более у тебя нет презерватива.
— Вот ты какой... Ну ладно. — Она притворно надулась и отвернулась от него.
— Хорошо, завтра я приду с презервативами и сделаю тебе массаж.
Это, конечно, была шутка. Именно так она и поняла его слова, как и другие женщины редакции воспринимали подобные выходки Ильи. Хотя никто другой в редакции так не шутил.
Наташа застенчиво засмеялась, и разговор затух. Вздохнув, она вышла в коридор.
Илья снова остался один на один с Интернетом. Интересных анекдотов и историй сегодня не было. Он залез на любимый сайт новостей и стал просматривать сегодняшние сообщения. Вдруг в глаза ему бросилась знакомая фамилия. В одной из заметок сообщалось, что председателем какого-то комитета назначен Александр Яковлевич Шустер. «Тот ли?» — подумал Илья и внимательно прочитал предыдущий абзац. Там говорилось, что в соответствии с указом президента создан Комитет по идеологии Российской Федерации, в компетенцию которого будут входить разработка государственной идеологии, информационная политика государства и правительства, консультации со СМИ, работа с общественными, религиозными, молодежными организациями и «многое другое».
Шустер, если, конечно, это тот Шустер, был хорошим знакомым его отца и лет десять — пятнадцать назад часто бывал у них дома. Насколько помнил Илья, он был приятный дядечка лет сорока пяти, с интеллигентным лицом, черными, чуть тронутыми сединой редеющими волосами, что было заметно благодаря короткой стрижке. Тогда Илье нравилось, что Шустер не пытался скрыть все это с помощью краски или особой прически — это казалось ему признаком открытых взглядов на жизнь.
Открылась дверь, оторвав Илью от праздных воспоминаний. Дверь в комнатке открывалась внутрь, сокращая ее и без того небольшой объем. Появилась рука, потом лицо редактора отдела «Персона» — Юли Перениной.
— Привет, — сказала она. — Художники не нашли ничего приличного для меня. Пол сказал, что ты поможешь.
Такие фразы всегда означали «геморрои» с журналистами: придется что-то не только искать и фотографировать, но и ругаться, споря о том, что нужно для материала. Ругаться приходилось не со всеми, но с Юлей, Илья это знал по опыту, перепалок было не избежать.
Их видение материала, если не всего мира, не совпадало. Юля не принимала его идеи, считала своим долгом устраивать скандалы по поводу его фотографий, которые делались для ее статей. Если же он сразу соглашался с ее идеями, она начинала подозревать его в том, что он относится к заданию без души. И тогда, понукая его самого что-нибудь придумать, выматывала эту самую душу. Впрочем, так она вела себя и с дизайнерами. В остальном же она была милым и безобидным человеком.
— Что-то случилось? — спросил Илья.
— Посмотрим, — многообещающе ответила Юля.
— Так не мучь же! — голосом трагического героя воскликнул фотограф.
— Ты уже читал мою последнюю работу? — поинтересовалась Юля. Она считала, что все как минимум в редакции обязаны были читать ее последние работы.
— Нет, еще не читал.
— Это материал о Трушкиной, знаменитом модельере. Ну, ты знаешь.
— Ты хочешь сказать — «модельерше»?
— Модельере, — строго посмотрела она на него.
— Никогда не слышал.
— Ну ладно. Так вот в чем там дело. Она сильный, целеустремленный человек и в то же время религиозный. — Юля смотрела на него в ожидании реакции.
— Ну?
— Я бы хотела с тобой посоветоваться...
— Значит, ты пришла не за съемкой, а за советом?
— Пока да. Так вот, я хотела бы, чтобы рядом со статьей была фотография библейской сцены. Понимаешь, у меня там в середине статьи будут крупно набраны слова: «И сказал Он ей: "Дщерь, вера твоя спасла тебя. Иди в мир и будь свободна от болезни своей"».
— Значит, ты хочешь, чтобы я сфотографировал библейскую сцену?
— Не притворяйся идиотом. Я считаю, что этим словам должен соответствовать какой-то изобразительный ряд. Мне кажется, что это должна быть икона, а они говорят, что у них, в этой... электронной библиотеке нет икон.
— Так ты хочешь, чтобы я сфотографировал иконы?
— Ну не знаю...
— Слушай, а ты попробуй посмотреть европейскую живопись, средневековую или, может, эпохи Возрождения. Там много библейских сюжетов. У художников, я знаю, есть каталоги европейской живописи.
Илья предчувствовал, что, узнав авторство идеи, художники вспомнят о нем совсем не добрым словом. Но что такое вытащить изображение из электронного каталога по сравнению с тем, чтобы фотографировать иконы. Неизвестно где и неизвестно на каких условиях.
— Это идея, — задумчиво произнесла Юля.
— А она что, больная? — спросил Илья, видя, что Юля не уходит и стараясь ее подтолкнуть к этому.
— Кто?
— Модельер.
— Нет. Я же говорю, она — религиозный человек, и это ей помогает в работе. Она верит в то, что цель достижима, и достигает ее. А эти слова про «дщерь» для нее своего рода девиз жизни.
— Повтори-ка.
— «И сказал Он ей: "Дщерь, вера твоя спасла тебя. Иди в мир и будь свободна от болезни своей"». Понимаешь, он ей сказал, что она выздоровела потому, что поверила, что выздоровеет. Понятно?
— А кто сказал?
— Дед Пихто. Христос сказал, вот кто. — И она вышла.
«Интересно. Надо запомнить», — подумал Илья.
В этот день Илья принял несколько заявок от трафик-менеджера — молодого сотрудника, в обязанности которого входили прием заявок на работы фотографа и дизайнеров, составление графиков для них и координация их работы.
Несколько раз он выходил покурить, выбрал наиболее удачные кадры из последней, отснятой на демонстрации моделей пленки. В половине седьмого к нему зашел Андрей из отдела дизайна и предложил «по пивку». Предложение было поддержано. Рабочий день фотографа, один из многих подобных, был закончен.
Рабочий день секретаря Московского городского комитета по идеологии начинался в восемь утра. К этому времени в его приемной уже сидели первые посетители. Виктор Иванович прошел в кабинет, на ходу бросив секретарше обычное хмурое: «Доброе утро». Повесив пальто в шкаф, он расположился за рабочим столом. Из системы громкой связи раздался почти детский голосок секретарши:
— Виктор Иванович, как всегда чайку?
— Да, будь добра, Анюта, — ответил секретарь.
Через минуту открылась дверь и на пороге появилась высокая худая блондинка в обтягивающей кофточке и вызывающе короткой юбке. Перед собой она катила тележку, на которой стояли дымящийся пластмассовый чайник, фарфоровая чашка с блюдцем и тарелка с парой булочек. Она налила в чашку кипяток, опустила в него пакетик, от которого повеяло «ароматом успеха», набившим оскомину в телевизионной рекламе, и переставила все с тележки на стол перед шефом.
— Разрешите напомнить вам о планах на сегодняшнее утро.
— У-у-м, — промычал Виктор Иванович.
— Восемь ноль-ноль — Курилин, устроить разнос за статью. Восемь тридцать — интервью о ценностях свободы для журнала «Жизнь». В одиннадцать ноль-ноль — совещание в Комитете по вопросам молодежной политики в прессе. В час к вам на прием записан Иванов из Ассоциации рекламодателей. Также сегодня у вас конференция по вопросам свободы слова в демократическом обществе. На приеме будет Шустер. Начало в семнадцать ноль-ноль. Потом вы хотели просмотреть материалы по предстоящему мероприятию Комитета по истории. Прием в Государственной академии исторических наук на Неглинке. Материалы по Курилину в этой папке. Курилин ждет. Позвать?
— Давай, — он посмотрел на часы, — через пять минут. Я позвоню.
Секретарша вышла, и почти сразу раздался звонок. Звонил старый телефон с бронзовым двуглавым гербом вместо диска — дань старой традиции или новому веянию в Комитете. Виктор Иванович взял трубку.
— Господин Терещенко? — В трубке раздался знакомый почти девичий голос. — Государственный комитет по информации и печати. Замминистра на проводе.
Глава Комитета по идеологии формально занимал министерскую должность, соответственно, его заместители считались замминистрами. Но само название Комитета, особенно после включения в него Министерства информации и печати, звучало, как раньше КГБ, и было на ступеньку выше обычных государственных ведомств.
— Алло, — раздалось в трубке.
— Здравствуйте, Евгений Александрович, — выпалил Терещенко.
— Здравствуйте, здравствуйте, Виктор Иванович. Что-то я не пойму нашего мэра, — сразу перешел он к делу.
— Что вы имеете в виду?
— После скандала со строительством делового центра он так ни разу четко и не выступил. В каком городе, в конце концов, это происходит? Мне что, самому ему звонить?
— Евгений Александрович, прошло-то всего два дня... Еще не ясно, что там на самом деле. Возможно, ждет сигнала...
— Кто, в конце концов, мэр, мы или он? Кто должен знать? Сегодня же на имя Шустера доклад от мэра и свои соображения по реакции. К трем часам.
— Но...
— Что-то неясно? — Голос замминистра в трубке звенел.
— Я попробую, — сказал Виктор Иванович, слыша уже короткие гудки. Потом вызвал секретаршу:
— Аня, соедини меня с мэрией.
Через минуту в кабинете раздался новый звонок. Терещенко взял трубку:
— Мэрия?
— Переключаю, — ответила Аня.
— Приемная мэра слушает, — прозвучал другой женский голос.
— Главный на месте? — спросил Терещенко.
— Нет, Виктор Иванович, пока нет.
— Кто есть из помощников?
— Иванов, Корнеев...
— С Корнеевым соедините... Что же это такое, господин Корнеев? — ответил он на приветствие. — Второй день скандалим, а мы не в курсе. Почему у нас нет информации...
— Она как раз у меня на столе — сегодня пришлю по факсу, как только шеф придет.
— Ладно. Жду. Как только подпишет, сразу — мне. Это срочно. Ясно?
— Ясно, Виктор Иваныч.
Терещенко положил и снова поднял трубку.
— Аня, кто там у нас?
— Курилин из «Национальной». Можно?
— Пусть заходит.
Терещенко открыл красную папку, лежавшую верхней в стопке на его столе. На первом листе в самом верху крупными буквами было написано: «"Национальная газета" в течение последнего месяца на своих страницах проводит дискуссию по вопросам глобализации. Подавляющая часть выступлений содержит критические отзывы по поводу взаимопроникновения национальных финансовых систем, делаются опасные намеки на зависимость России от некоего международного финансового капитала. Считаю, что в этом проявляется линия редакции на отрицание преимуществ рынка на межгосударственном уровне и отражение в негативном свете текущих реформ в стране. Подпись: начальник управления центральной прессы...»
Читая записку, Терещенко слышал, как открылась и закрылась дверь в кабинет. Захлопнув папку, он поднял глаза. Перед ним стоял грузный человек лет сорока в черном пиджаке и желтом галстуке.
— Что же это у нас получается, господин Курилин? Превращаемся в оппозиционный листок? Надоела господдержка, или давно не было налоговой проверки?
— Здравствуйте, Виктор Иванович, — жалко улыбнулся грузный человек. — Разрешите? — Он присел за стол. — А в чем дело?
— Что это за дискуссию проводит ваша газета?
— По глобализации?
— По глобализации. Вы что, считаете, что прогресс уже не для нас? Зовете назад?
— Да нет, если кто-то из авторов...
— Вы главный редактор или не главный, что это за авторы?
— Но мы же должны представить разные точки зрения...
— Вы бы еще опубликовали коммунистов или... или адвентистов какого-то там дня.
— А при чем здесь адвентисты?
— Не уводите разговор! Чтоб этого больше не было.
— Разрешите? — робко произнес Курилин. — Что?
— Я считаю, что необходимо представлять разные точки зрения. Наши читатели должны видеть, что мы — независимая газета.
— Независимая от кого?
— Ну... что мы — объективная газета.
— Так и пишите объективные вещи. Вы что думаете, я не понимаю, о чем вы говорите?
Курилин молчал.
— Да. Должны быть разные точки зрения, но надо уравновешивать, смягчать. Есть, в конце концов, точка зрения редакции?
Грузный редактор кивнул. Терещенко продолжал:
— Что, мало экспертов, которые видят, в отличие от вас, преимущества глобализации, так сказать, перспективы? Или вы уже не можете взять у них интервью?
— Не знаю, можно ли так однозначно судить... Глобализация — сложный многогранный процесс... И что из этого выйдет, никто не знает.
— Вы-то понимаете, что она неизбежна? — Терещенко, похоже, успокоился, и в вопросе слышался искренний интерес.
— Я-то понимаю.
— Тогда, как говорится, расслабьтесь и получайте удовольствие. А сейчас — работать! И чтоб такого больше не повторялось.
— Виктор Иванович, я думаю, может, опубликовать эту дискуссию отдельным изданием? — Встретив хмурый взгляд Терещенко, он поторопился добавить: — С учетом ваших замечаний, конечно. И пока еще не все материалы даны. Вы правы — мы шире представим другие точки зрения. Хотелось бы дать вам посмотреть...
— Посмотрим...
— Вы согласны?
— В смысле посмотрим, что будет дальше.
— Я вам обещаю. И... — главный редактор преобразился, словно осененный какой-то внезапной идеей, — хотелось бы какое-то вступительное слово... От вас.
— Ладно, там видно будет, — кивнул Терещенко, несколько оттаивая. — Позвоните мне тогда.
Курилин попрощался и вышел. Терещенко попросил еще чаю.
— Аня, — сказал он вошедшей секретарше, — должен прийти факс из мэрии. Если в течение часа не будет, позвони Корнееву в мэрию, напомни. Ясно? Что у нас дальше?
— Интервью.
Терещенко посмотрел на часы:
— Зови.
В кабинет заглянула высокая черноволосая девушка с совсем короткой стрижкой.
— Можно? — спросила она.
— Да, пожалуйста, проходите, — расплылся в улыбке секретарь по идеологии и спросил у нее:
— Чай или кофе? Она выбрала кофе.
— Вот и не угадали! — засмеялся Виктор Иванович. — Чай!
Журналистка заливисто рассмеялась старой шутке и, блестя глазами, села на ближайший к Терещенко стул.
— У нас не так много времени, — будто оправдываясь, произнес Терещенко и улыбнулся: — Пришли бы как-нибудь вечерком, я бы угостил вас не только чаем.
Она понимающе закивала по поводу времени и сказала «с удовольствием» в ответ на «как-нибудь вечерком». Потом начала задавать банальные вопросы, на которые он отвечал фразами из рабочих документов и выступлений своих руководителей. Прощаясь с окрыленной журналисткой, он дал ей визитку с те-лефонами секретариата и подумал: «Может, правда встретиться... Или с сыном познакомить?..»
В последнее время Виктора Ивановича беспокоили дела сына, и он постоянно искал возможность ему помочь. По дороге в Комитет, сидя на заднем сиденье служебной машины, он думал о сыне. Его не радовала карьера отпрыска, который ушел из журналистики в фотографию. И теперь, когда у Виктора Ивановича открывались такие возможности, связанные как раз со средствами массовой информации, сын отказывался принимать его помощь. «Надо будет поговорить с ним», — решил Терещенко, выходя из машины и поднимаясь по ступенькам Комитета.
Заседание проходило в зале для прессы. Терещенко занял приготовленное для него место в президиуме. Выступать собирался сам Шустер. Виктор Иванович знал, что выступление Шустера будут записывать журналисты, запись будет вестись и независимо от них, тем не менее, как всегда, приготовил свой внушительный ежедневник, который использовал для личных заметок.
В зале собралось человек сто двадцать. «Здесь пятьдесят только главных редакторов периодических изданий, радио- и телевизионных каналов, — прошептал, наклонившись к Терещенко, сосед по президиуму. — Этот постоянный контингент таких совещаний Шустер называет "наши люди". Еще человек пятьдесят — руководители региональных подразделений Комитета, остальные — сотрудники аппарата».
На трибуну вышел Шустер. Основной причиной его высокого назначения многие считали ораторские способности и умение выступать перед камерой. Терещенко находил это справедливым, так как был убежден, что главная задача «министра пропаганды» состоит в пропаганде, в искусстве выступать, убеждать, заражать своими речами.
Шустер поднял руку, и шепот в зале смолк. Свою речь он начал тихим голосом, заставив всех присутствующих напрячь внимание и тем самым обратив их в слух. Вдруг голос его резко возвысился, так что довольно банальные изречения всем стали казаться исполненными нового смысла и откровения:
— Наша задача — готовить боеспособное поколение для нашего динамичного общества, растить новых адептов современной дивил изацион ной модели. Хочу привести в качестве наглядного положительного примера воспитания молодежи выдержку из статьи хорошо вам известного журнала: «Модели, предлагаемые дизайнерским домом "Осборн", формируют образ современной деловой женщины, ориентированной на успех».
«Ориентированность на успех» — вот та наиболее удачная формулировка, которая дана в статье. Это то, о чем я говорю. Вот он, идеал, к которому нужно стремиться, к которому нужно направлять наше подрастающее поколение.
«Ориентированность на успех». В этом контексте
29
наиболее актуально встает вопрос: что есть успех? На прошлом совещании я говорил: это слава и деньги, это возможность обладать тем, что престижно и модно, тем, что за тебя говорит о твоем успехе. Успех — это независимость и самостоятельность, к которым стремится каждый человек или должен стремиться и в конце концов будет стремиться. Это то, что так емко выражается словом «свобода». Свобода, нужная для того, чтобы быть успешным.
К этому я добавлю сегодня следующее: «Что есть успех? Это профессионализм. Если же из-за непрофессионализма у человека не остается времени, чтобы пользоваться тем, что он заработал, зачем он должен работать? Кстати, — произнес Шустер так, будто мысль только что пришла ему в голову, — я думаю, необходимо дать рекомендации Министерству экономики о развитии капиталоемких направлений индустрии развлечений и аналогичных сфер. Человек, в поте лица зарабатывающий деньги, должен иметь возможность изредка тратить большие суммы. И необязательно на покупку недвижимости за рубежом или на дорогой отдых там.
Итак, зачем он должен работать? Ответ прост: чтобы стать профессионалом. Здесь сделаю небольшое отступление. Благодаря чему общество становится богаче? Во-первых, благодаря собственно усилиям человека, его труду, во-вторых, и это уже не высокие материи и высокие слова, благодаря существованию банковского сектора, который аккумулирует средства, направляя их в том числе и в производство. Общество, ориентированное на обогащение, есть общество, ориентированное на производство.
Главное же, уважаемые коллеги, успех — это реализация мечты. Но разве мы можем позволить реа-лизовывать какую угодно мечту? Мы эту мечту создаем. Наша задача — эту мечту создать, но перед этим понять, какая это должна быть мечта. Должна ли она быть одна для всех, или у каждого — своя? И да, и нет».
Постепенно Терещенко потерял мысль оратора и начал рассматривать публику, выискивая знакомых. Через какое-то время он снова прислушался к голосу Шустера:
— ...В начале моего выступления я упомянул одно издание и процитировал из него фразу. Казалось бы, журнал, каких немало. Но именно такие издания — не о политике, не об экономике, а о моде, кино, одежде, деньгах, просто юмористические — формируют вкусы людей. Девяносто процентов думает не о политике, а о том, что составляет обыденную жизнь. И в еще большей степени о том, как осуществить свою мечту. Формируют ее, формируют, так сказать, перспективу, те горизонты, к которым стремятся мужчины и женщины, юноши и девушки, — СМИ. Многие газеты и журналы трудятся на этом поприще. Конечно, главное поощрение этих изданий — любовь читателей и увеличение их числа, но и не самое последнее — те деньги, которые платят читатели, чтобы снова встретиться с мечтой. Мы с коллегами считаем необходимым поощрять такие издания. Думаю, здесь важны не столько даже деньги, сколько демонстрация того, как ценится повседневное дело журналистов и редакторов, какое внимание им уделяет общество в лице государства. Я предложил бы учредить ежегодный конкурс и назвать его «Мечта». Ровно через год состоится вручение первой премии этого конкурса. А сегодня позвольте мне вручить, так сказать, нулевой Диплом победителю конкурса «Мечта». И вручаю я его журналу «Перфект» за серию рассказов о людях, достигших успеха, о наших с вами соотечественниках. В зале, я знаю, находится представитель этого журнала. Прошу его подняться на сцену.
Вечером, сидя в домашнем кресле, Терещенко смотрел по телевизору информацию о выступлении Шустера на утреннем совещании. Снятый камерой чуть снизу, он казался выше своего роста. Темно-синий, безукоризненно сидящий пиджак, черные, слегка тронутые сединой, аккуратно уложенные волосы придавали ему вид эдакого американского отца нации или, по крайней мере, родоначальника крупного финансового клана, безупречного как в смысле внешности, так и в смысле репутации, не способного на злой умысел и ошибки.
«Целью молодежи, — вещал с экрана Шустер, — должно стать безотчетное стремление к высшему идеалу нашего общества — квинтэссенции ценностей, к тому, что заставляет поднять голову тех, кто опустил руки, и идти вперед тех, кто остановился, и воплощать в жизнь свою мечту тех, кто способен мечтать. Эта цель — наш высший идеал, мерило всего, альфа и омега, воздух и легкие, кровь и сердце, смысл жизни нашего общества — деньги...»
— Как дела на работе? — спросил Виктор Иванович у сына, сидевшего рядом на диване.
— Да все по-прежнему.
— Зарплату не прибавили?
— Вроде бы нет.
— Не надоело тебе фотографировать?
— Да нет.
Между тем на экране телевизора Шустер вручал диплом призеру только что учрежденного ежегодного конкурса среди печатных средств массовой информации.
— Смотри-ка ты, наша замша Валентина пошла! — воскликнул Илья, глядя на экран. — За что это, интересно?
— Она — ваш заместитель главного? А как называется ваш журнал? — спросил отец.
— Надо же. — Илья вглядывался в экран. — Да, действительно она. Что ты говоришь? — повернулся он к отцу
— Как называется журнал?
— «Перфект». Скромный журнал, то ли для женщин, то ли для мужчин — как посмотреть. Никакой политики, никакой идеологии.
— Теперь так не бывает и уже не будет, — возразил Виктор Иванович. — Идеология есть везде и во всем.
И немного помолчав, добавил:
— А что, может, тебе пора стать замом редактора? Ты же журналист по образованию. Так я скажу... Кто там у тебя главный?
— Вермауэр.
— Еврей, что ли?
— Нет, американец.
— А-а-а... Поэтому диплом получала зам. Понятно. Да, тогда посложнее. Но найдем возможность. Может, в другом журнале?
— Да нет, мне и так обещали зама. Есть смысл подождать.
— И сколько ждать?
— Ну... месяца два.
— Месяца два можно и подождать, ладно, — сказал Терещенко.
Больше в этот день они не говорили о работе.
«Было десять часов утра, когда звонок в дверь вывел ее из состояния легкой утренней дремы. Наташа, откинув одеяло, выпорхнула из постели, хранившей тепло ее тела, набросила на плечи белоснежный шелковый халатик и направилась к входной двери. Звонок продолжал трезвонить. Наташа, отбросив назад льняные волосы, приготовилась открыть дверь.
— Кто там ? — спросила она.
— Это ваш новый сосед, — ответил приятный баритон за дверью.
Наташа недавно купила эту квартиру в новом доме».
Наташа стерла слово «доме» и написала «жилом комплексе». Она поправила свои бесцветные жирные волосы и подумала, что сегодня наконец их надо вымыть. Что могло понадобиться соседу по дому? А может, это не сосед? Но не бандит же... Нет, кто же пустит бандита в новый охраняемый жилой комплекс? Она снова наклонилась к клавиатуре:
«Наташа открыла дверь и увидела высокого брюнета лет тридцати в дорогом темно-коричневом костюме...»
Наташа взглянула в лежавший рядом на столе список рекламодателей и дописала: «от Гуччи».
« — Я прошу прощение за вторжение, — мягким голосом продолжал мужчина. — Ко мне сегодня должны приехать родственники, вернее, уже должны были приехать, но, видимо, где-то задержались... А мне нужно на работу. Не могли бы вы передать им ключи. Я оставлю им записку в двери. Если, конечно, вам не сложно.
Наташа смотрела на нового соседа, но не прислушивалась к его словам, для нее больше говорила внешность молодого человека».
Наташе не понравился последний оборот. Она подумала, что поправит его позже. Зато причина визита казалась вполне убедительной.
« — Мне тоже надо скоро уходить, — придерживая рукой халатик, едва скрывавший ее модельное тело, ответила Наташа. — Не проще ли передать ключи консьержу?
— Резонно, — ответил молодой человек и улыбнулся. — Вы работаете? Я думал, вы домохозяйка...
— Что вы, я считаю, что современная женщина должна работать».
Нет, лучше так:
« — Я считаю, что современная женщина должна быть совершенно самостоятельной. И я здесь не домохозяйка. Это моя квартира. — Наташа поймала себя на мысли, что сказала собеседнику слишком много.
— Вы позволите, я еще как-нибудь зайду к вам, по-соседски ? — И молодой человек попрощался, не дав ей ответить.
Принимая душ, Наташа думала о неожиданном визитере. В последнее время у нее не было молодого человека. С тех пор, как она рассталась со своим другом — он был американцем, — она не встречала человека, который бы по-настоящему ей понравился. Знакомства последнего времени были несерьезными, и среди нынешних знакомых не было того, настоящего мужчины. Красивого, сильного, самостоятельного — такого, который мог бы завоевать ее сердце. Поглаживая себя розовой губкой, пропитанной гелем для душа...»
Наташа посмотрела в список рекламодателей. Среди них не было никого, кто, как она была бы уверена, производил гель для душа. Она оставила пропуск после слова «душа» — лишние 50 баксов журналу бы не помешали. Наташа вздрогнула, отгоняя от себя ощущение мягких прикосновений то ли розовой губки, то ли рук утреннего гостя в темно-коричневом костюме, достала из сумочки яблоко, которое утром положила ей мама.
В свои двадцать четыре года Наташа работала корректором в известном женском журнале и в свободное время, которого было достаточно и на работе, писала рассказы в этот же журнал. Делала она это не из-за денег, вернее, не только из-за денег. В юности она, как и многие ее сверстницы, писала стихи но, в отличие от них, повзрослев, не оставила этого занятия. Стихи она уже никому не читала — писала для себя. Сочиняла также короткие рассказы и называла их «фэнтези». Эта страсть определила выбор профессии — она поступила на филологический и продолжала писать для себя. После института Наташа устроилась в модный журнал, но, к сожалению, пока только корректором. Она, конечно, станет журналисткой. А пока ею может стать ее героиня.
«В своем маленьком голубом "пежо " Наташа добралась до редакции. Она передала материал редактору, который похвалил ее за предыдущую статью. Наташа вела рубрику "Ресторанная критика " и в ее обязанности входило посещение не только лучших ресторанов Москвы, но и всевозможных ночных заведений. "Ночная жизнь" — так назывался новый проект главного редактора и будущая постоянная рубрика в журнале. Она должна будет включать в себя не короткие заметки о ночных клубах, а развернутые репортажи о наиболее известных вечеринках, которые принято называть "пати". Они обещают встречи со знаменитостями, и не только с представителями наскучившего ей бестолкового и слишком пафосного племени попсы. Как ей надоели эти безголосые певцы, у которых хватало своих безголосых певиц или не умевших двигаться девиц из группы поддержки».
Нет, последнее предложение придется стереть.
«Главный редактор, американец лет сорока, с красивым волевым лицом и заметной проседью в волосах, поразил ее еще при первой встрече. Легкий акцент придавал его голосу милую непосредственность. Уже тогда между ними могло что-то начаться, но Наташа придерживалась правила не смешивать личную жизнь с работой. Работа с языком очень скоро обеспечила ей хорошую зарплату, собственную колонку, потом рубрику».
Звучит двусмысленно, подумала Наташа и стерла начало фразы. Надо написать, что ее героиня прекрасно владела английским...
«Хорошее владение языком сделало их друзьями...»
Нет, лучше так:
«Великолепное знание языка позволило ей возглавить отдел переводов. Потом у нее появилась собственная колонка, потом рубрика. Редактор предлагал ей выйти за него замуж, но Наташа сочла это предложение данью ее красоте. А она считала, что отношения между мужчиной и женщиной должны основываться на чем-то более глубоком и фундаментальном. Поэтому она не взяла золотую брошь с огромным рубином, которую шеф хотел подарить ей».
Да, пожалуй, неплохо. Наташа доела яблоко. Питаясь, на работе тем, что давала ей мама, Наташа убивала сразу двух зайцев: во-первых, она экономила на обедах, во вторых, держала своеобразную диету, которая не позволяла ей уподобиться матери, которая в свои пятьдесят с небольшим на глазах превращалась в тучную тетку. Наташа любила свою мать и ненавидела ее за то, что та не умела одеваться, не следила за своей фигурой, не смогла в последние годы найти более приемлемую, нежели преподаватель, пусть даже в университете, работу, за которую ей платили бы не нынешние гроши. Она жалела и ненавидела мать за то, что та не была похожа на современных женщин — тех, о которых писал ее журнал, в конце концов за то, что отцом Наташи стал обыкновенный ученый — сотрудник НИИ, не желавший быть кем-либо кроме ученого. И, самое главное, она ненавидела родителей за наследственность, которую родители ей оставили, — неброскую внешность, серые редкие волосы и склонность к полноте.
«В редакции делать было практически нечего. Наталья просмотрела отпечатки фотографий, которые утром положил ей на стол фототехник редакции. Фотографии Наташа делала сама — профессиональный "Кэнон" с огромным объективом ей подарил известный фотохудожник, которому однажды позировала Наташа. Она совсем не гнушалась такими случайными приработками. Раз природа наделила ее потрясающей внешностью, то почему она не может это использовать? Фотографии тогда получились замечательные — в них чувствовались рука мастера и, главное, вдохновение мастера, которым он был обязан ей. Тогда она просто подарила ему эти фотографии. Между ними начали складываться какие-то взаимоотношения, но Наташа не позволила им вылиться в нечто большее. Во время последней встречи он и подарил ей этот роскошный фотоаппарат — игрушку в несколько тысяч долларов. Но сейчас эта игрушка оказалась как нельзя кстати. Про ее работы высоко отзывался художественный редактор, и она рассчитывала в дальнейшем опубликовать их на страницах любимого журнала. Да и зачем брать с собой в рестораны какого-то фотографа? Наташа улыбнулась Андрею — обозревателю отдела дизайна.
— Ты, как всегда, очаровательна, — сказал Андрей.
— Ты тоже отлично выглядишь. Как успехи?-— с улыбкой поинтересовалась Наташа».
Наташины герои всегда улыбались. Корректор считала оптимизм и улыбку — основным залогом удачи современного человека, ориентированного на успех. Она и сама старалась относиться к жизни так, как ее герои.
К столу подошел Юра — ведущий светской хроники, огромный волосатый человек. Всегда неряшливо одетый и потный, он напоминал ей репортера, только что пробежавшего несколько километров с телекамерой на плече, или ведущего одной вечерней аналитической телепрограммы.
— Слушай, Натаха, — обратился он к ней, — забацай пару страничек. Тут написан адрес файла. Мне тут надо отъехать, отдашь это сама Володь-ке? — вопрос звучал как просьба.
Володька был верстальщиком Юриной полосы.
— Обязательно, — с улыбкой ответила Наташа. — Ты с концами? Что сказать, если жена позвонит? — Это была скорее шутка, чем вопрос.
Юра совсем не обрадовался этой шутке, подумав, что если уж Наташе так нравится улыбаться, то лучше бы она это делала с закрытым ртом, буркнул что-то нечленораздельное и ушел.
Наташа быстро просмотрела листы, поправила пару опечаток, исправила их в Юрином файле и отправила по электронной почте верстальщикам. Этим можно было бы ограничиться, но Наташе захотелось самой отнести листы в отдел верстки. Она поправила волосы, припудрила еле заметные прыщики на лице и быстренько оглядела себя. Промокшие по дороге на работу полусапожки, купленные на динамовском рынке, высохли, но все были в засохших брызгах грязи и соляных разводах. Наташа протерла их салфеткой, одернула юбку и отправилась к верстальщикам. Верстальщик Володя, носивший гордое звание арт-директор, сидел, уткнувшись в огромный монитор. Наташа подошла к нему почти вплотную:
— Володь, я тебе принесла корректуру.
— Брось мне в ящик, — ответил, не оборачиваясь, Володя.
— Я бросила.
— Спасибо.
— Как работа?
— Работа как работа, — ответил Володя, наконец-то повернувшись к ней. — Что у тебя новенького?
— Пишу новый рассказ.
— Про бизнес-вумен?
— Просто про девушку...
— «Она ехала по улице, обгоняя бесчисленные серебряные лимузины и... и улыбалась одетым во фраки бомжам... попивавшим мартини...» Ладно, почитаю. — Он снова повернулся к монитору.
— Хорошо, — кокетливо улыбнулась она Володиной спине и вышла.
«Наташа вела свой голубой "пежо" по вечерним московским улицам, забитым бесчисленными машинами. Пообедать она решила где-нибудь в центре и уже по дороге вспомнила, что ее старая подруга что-то говорила о "Планете Голливуд ". Она ехала в ресторан, где должна была быть Лена. Лена работала переводчиком в аппарате правительства. Она хотела познакомить ее со своим новым другом — советником правительства по экономике».
Наташа засомневалась, так ли звучит название должности, которую она имела в виду, но решила, что ее читательницы ее поймут.
«Припарковавшись у "Планеты Голливуд ", она протянула купюру охраннику стоянки и, не дожидаясь сдачи, направилась к ярко освещенному входу».
Подумав, Наташа исправила «освещенному» на «залитому огнями».
«Лена сидела за своим любимым столиком. Ее спутник — яркий широкоплечий брюнет с правильными чертами лица — выглядел не старше двадцати пяти лет. Это показалось Наташе необычным. Не таким представляла она себе правительственного советника. Вид молодого человека сразу расположил Наташу — ей нравились молодые люди, умевшие ставить перед собой цель и добиваться ее».
Наташа тяжело вздохнула. Не лучше ли сделать его фээсбэшником? Не стоит, подумала Наташа. В прошлом рассказе ее героиня уже узнала фээсбэш-ника или гээрушника в одном из героев, и, как тогда шутили в редакции, «в случайном прохожем она угадала секретного агента ЦРУ, а в таксисте все говорило о том, что он был законспирированным агентом МОССАДА».
«После обеда Наташа зашла в галерею "Актер", где приобрела желтую кофточку от "Карлуччи" и новые часики "Своч". Покупки она небрежно бросила на заднее сиденье автомобиля. Потом направилась в агентство моделей, которое ей рекомендовала Лена. По словам подруги, там сегодня была какая-то интересная работа. Эта информация показалась Наташе заслуживающей внимания. Давно хотелось какого-то разнообразия в работе. Агентство моделей находилось в известном деловом центре. Оставив машину на стоянке, Наташа легко поднялась по широкой лестнице, практически не чувствуя усталости после рабочего дня. Огорчало только то, что если обещанная работа придется на сегодня, то бассейн и фитнес-клуб она вынуждена будет пропустить.
Она позвонила снизу по мобильному телефону и передала его симпатичному охраннику. Тот коротко произнес в трубку: "Да " и, уважительно кивнув Наташе, объяснил, как пройти в нужную ей организацию. В дверях агентства ее встретила жгучая брюнетка с ярко-синими глазами, излучающая радушие и аромат духов "Ланком". Она выглядела как настоящая модель, но, как вскоре выяснилось, была директором агентства.
— Привет. Ты Наташа ? — спросила она. Наташа представилась.
— А я Ольга. Лена мне о тебе говорила. Речь идет о съемках ролика. Сегодня будет кастинг. После кас-тинга — ужин с хозяевами компании, которая рекламируется. Это банкиры. Если хочешь, можешь остаться на ужин. Ничего такого там не будет, никто приставать не станет. Просто приятная компания, пообщаешься. За то, что ты там будешь пару часов — 100 долларов. Если хочешь, можешь потом поехать с кем-нибудь из них. Но это — за отдельную плату. Можешь смело назвать сумму долларов в четыреста. Но учти, сто — агентству. Понятно, это между нами.
— Понимаете, Оля, я стопроцентная лесбиянка, — соврала Наташа. — Я могу, конечно, переспать с мужчиной, но это — не меньше тысячи.
Ольга сделала круглые глаза, будто удивляясь сумме, несоразмерно большой даже для красавицы Наташи. Это деланое удивление взорвало Наташу.
— А откуда, думаешь, у меня бабки на квартиру и на машину? У вчерашней студентки?» — написала Наташа, зло ударив пальцами по клавишам последних букв, и рывком отодвинулась от компьютера. Восемь часов.
Пора домой, где ее ждут мать и отец. Эх...
Завтра она переделает концовку и отдаст рассказ редактору. Тот похвалит ее, предложит добавить оптимизма и поработать над деталями. Под деталями будут подразумеваться торговые марки, проплатившие свое «присутствие» в ежемесячных рассказах. Наташа покраснеет, улыбнется, скажет, что редактор ей льстит, и пообещает доработать рассказ.
А сегодня впереди метро, троллейбус, лужи, желтая от школьных воспоминаний комната, родители. Правда, еще самое любимое ее существо — Никол -сон. Так звали фокстерьера. Хотя с ним еще придется гулять. Но ведь собака есть не только у нее. Может быть, однажды она встретит молодого человека — тоже хозяина собаки. Он окажется предпринимателем, для которого в девушке важнее всего не внешность, а ум...
Мероприятие, начавшееся вечером, официально называлось «Открытое заседание Государственной академии исторических наук по вопросам развития исторической науки в России и совершенствования методики преподавания истории в высших и средних учебных заведениях». По окончании — торжественный прием.
Это было обязательное, программное мероприятие Комитета. Терещенко знал, что это означало: Шустер озвучит новую идею Антоновича.
Для Терещенко, как всегда, было приготовлено место в президиуме, хотя он и не выступал. Оно было положено ему по рангу. Шустер появился в последнюю минуту. Выйдя на сцену, он коротко поздоровался со всеми, пожал руку Виктору Ивановичу.
— Ты не уходи без меня, Витя, — сказал он ему.
Терещенко кивнул.
Шустер сел на приготовленное для него место за столом, где красовалась табличка: «Шустер А. Я. — председатель Комитета РФ по идеологии». Открыл мероприятие председатель Академии исторических наук, в далеком уже прошлом политэмигрант, известный скандальными и сенсационными книгами о Сталине, написанными в Париже и Лондоне. Вторым поднялся на трибуну Александр Яковлевич.
— Человек по своей природе смертен, как и всё в мире, — вещал Шустер с трибуны Академии исторических наук. — Всё, в том числе и человеческая жизнь, имеет свой конец. Человек не может примириться с этим фактом. Об этом свидетельствуют все религии, придуманные человеком. Человек хочет видеть себя бессмертным, если не на этом, то на том свете. В этом стремлении к бессмертию — корни желания увековечить себя в своих делах, в потомстве, в созидании и подвигах. Корни стремления к постоянству лежат в изменчивости мира. Человек хочет видеть незыблемым свой дом, все то, что его окружает. Тем не менее он понимает, что и материальные творения его рук не вечны, и стремится увековечить себя в истории. Но наивно считать, что история — исключение из порядка вещей, что она пишется раз и навсегда, что она незыблема. История — есть знание. Знание о прошлом, взгляды живущих на свое прошлое. Только в этом виде она жива. Только так она существует.
И в человеческой жизни прошлое есть не то, что он видел или слышал, а то, что он помнит. Хорошо известно, что человеческая память может служить на благо человеку, что какие-то воспоминания могут быть во вред ему. Те, для кого прошедшие события вспоминаются как поражения, — проигрывают, те, кто считает их победами, — побеждают. Это касается и истории. История должна служить сегодняшним целям. Еще недавно она служила сегодняшним целям, но эти цели стали вчерашними.
Все вы прекрасно знаете, что «Повесть временных лет» Нестора была написана по политическому заказу тех времен. И нашу древнюю историю мы знаем таковой, какой ее хотели видеть тогдашние государи. И, прошу заметить, именно этому заказу мы и обязаны нашей древнейшей летописи. В истории Древних Египта и Греции отражены интересы жрецов и олигархов, стоявших за Геродотом. До реальной истории уже никто никогда не докопается.
Зачем-то было нужно, чтобы Христос родился в нулевом году. Если нам будет нужно, чтобы он родился в сотом или тысячном году, он родится в сотом или тысячном. Было нужно, чтобы Чингисхан захватил полмира в тринадцатом веке, чтобы Америку открыл Колумб в пятнадцатом веке, в восемнадцатом произошла Французская революция, а атом и космос были покорены в двадцатом. Было нужно, чтобы Ньютон был ученым, Джордано Бруно — героем, Гитлер — маньяком, а Сталин — тираном. Спросим у себя — нужно ли нам это? Если да, то так будет, если нет, то будет по-другому.
Должен сразу предостеречь вас от слишком поспешных шагов. С точными датами событий мирового масштаба пока сложно. Мир широк и прозрачен. Нельзя сказать, чтобы он был напрямую подвластен нашей пропаганде. Но большие дела не делаются сразу. Мы здесь находимся в выигрышном положении — у нас за плечами опыт наших предшественников, которые не раз создавали историю. Но у них не было того, что есть у нас — осознания своей миссии, развитой системной методологии создания истории. Того, что принято сейчас называть гуманитарными технологиями. У нас есть опыт зарубежных коллег и системы, выверенные на этом опыте.
Зал молча внимал, и было непонятно: то ли речь вызывала неподдельный интерес, то ли удивление.
— Хочу обратить ваше внимание, — продолжал Шустер, — на статью, опубликованную в пятничном номере «Молодежной правды». Статья представляет собой обзор российско-американских отношений и приурочена к предстоящему визиту президента Иванова в США. Зачитаю вам один абзац:
«История взаимоотношений России и Америки — это многовековая история самой горячей и взаимовыгодной дружбы. Многие не знают, что во время борьбы за независимость российский флот поддержал свободолюбивый американский народ. Передача Аляски, которая стала крупнейшим штатом Америки, еще раз подтвердила дружбу двух наций. Америка сражалась с коммунистическими полчищами на стороне российских патриотов во время Гражданской войны в России, взаимовыгодная торговля в военное и мирное время шла на пользу обоих государств. Здоровая конкуренция между великими нациями обогатила научную мысль человечества, дала ей власть над атомом и космосом. Каждый из нас с детства помнит героев американских мультфильмов, родных для каждого ребенка. Мы с вами воспитаны американской жвачкой и американскими джинсами, которые даже в прежние времена ассоциировались для нас со словами "демократия" и "свобода ". Американская музыка и американский кинематограф сейчас являются столпами нашей культуры. Нас могут упрекнуть в том, что мы грешим против истины. Но, во-первых, кто может сказать, что такое истина? Любые события многогранны — их можно рассматривать с разных точек зрения, при том, что все они — справедливы. А история — есть всего лишь этическая оценка событий. И здесь все уже на сто процентов зависит от точки зрения, мерила ценностей и системы координат — от точки отсчета».
После последних слов оратора в небольшом зале несколько секунд стояла тишина, потом раздались неуверенные хлопки, которые почти затухли в аудитории, тяжело переваривающей непривычную информацию, но затем были подхвачены в разных концах зала. Наконец тишина утонула в шуме аплодисментов.
Когда они начали стихать, Шустер уже привычным жестом поднял руку, призывая к вниманию:
— Но это, так сказать, теория. На повестке дня перед нами стоит практический вопрос — какой мы хотим видеть нашу историю? Что в ее сегодняшнем виде не соответствует нашим целям, то есть неверно? Этот вопрос на самом деле сложнее, чем он кажется на первый взгляд. Сейчас я представлю вам концепцию, подготовленную рабочей группой нашего Комитета. Эта.концепция пока может обсуждаться, корректироваться, изменяться. Но с момента ее утверждения она превратится в директиву, в программу нашей работы, в будни каждого гражданина России, а чуть позже — в нашу настоящую историю.
Координацией работы по подготовке программы буду руководить я. Принимать участие в ней может каждый присутствующий в этом зале. Степень участия и вклад участников зависят от каждого из вас. Каждый сможет стать новым Геродотом или Нестором — что кому ближе. Наиболее активные участники создания программы будут поощрены. Более того, Комитетом по идеологии учреждается ежегодная премия за наиболее важный вклад в развитие исторической науки в нашей стране.
Пришло время, господа, когда надо написать новую «Повесть временных лет» или, если угодно, новый «Краткий курс». Я предпочел бы его назвать «Верный курс». Или «Краткий путь». Шутка. (Подобострастный смех в зале.)
Итак, позвольте вам напомнить нашу главную цель: успешное проведение реформ в этой стране, создание экономического общества. То есть общества наиболее динамичного, наиболее успешного, общества, которое само себя регулирует и само направляет вектор своей эволюции в не известное никому будущее. Это общество, реализующее наиболее мощную потенцию исторического развития, — частную, индивидуальную инициативу. И ее стимул — это то, что находится внутри каждого из нас, в глубине нашего подсознания — стремление к материальному благополучию, к личному обогащению. А значит, к обогащению всего общества, к его перерождению в самосовершенствующийся и быстрораз-вивающийся организм.
Вновь зазвучали и смолкли аплодисменты. После Шустера выступали какие-то академики, но ничего интересного, как и следовало ожидать, они не сказали.
Официальная часть закончилась. Шустер отвел Терещенко в сторону.
— У тебя как сейчас со временем, Витя? — спросил он.
— Да никак. Побуду здесь немного и — домой.
— Может, посидим, выпьем, поедим? Давно не виделись, не общались вне работы. По телефону да по телефону лишь. Ты как?
— Идея хорошая. Только, думаешь, нам дадут здесь пообщаться?
Шустер наклонился к Терещенко:
— А мы сбежим.
— И куда?
— Есть куда. Ты согласен?
— Давай.
В этот момент к ним подошел академик-эмигрант и пригласил в зал, где начинался фуршет.
— Нет, не могу. Работа ждет, — ответил Шустер.
— А вы, Виктор Иванович? — спросил академик у Терещенко.
— Мы сейчас в Комитет едем, — ответил за него Шустер.
— Да время-то восьмой час. Какая работа?
— Нет, нет и нет. Сами знаете, сколько у нашей конторы сейчас дел.
— Что ж, — академик заметно погрустнел, — работа прежде всего.
Выходя из здания Академии Шустер предложил Терещенко ехать с ним в одной машине.
— И куда мы? — спросил Виктор Иванович старого друга.
— Есть у меня один кабачок. Тихо, мирно, хозяин свой человек, выделит нам комнату, так что беспокоиться нечего.
— А дорого там?
— О деньгах не волнуйся. Я приглашаю.
— Неудобно как-то, — засомневался Терещенко.
— Для нас там бесплатно. Серьезно.
Они знали друг друга почти двадцать лет — с начала перестройки. Тогда Шустер был комсомольским вожаком и работал в Московском комитете комсомола, а Терещенко курировал его со стороны партийных органов. В начале девяностых Терещенко как-то сразу выпал из политической жизни, в то время как его младший товарищ сумел лучше приспособиться к новым реалиям. Шустер прочно держался вторых ролей, работая то помощником, то советником, то заместителем у политических фигур первого эшелона. Терещенко по старой дружбе помогал Шустеру связями, которых у него было намного больше, чем у, более молодого друга.
Последние годы Шустер работал с Маковским, прикрывая тылы патрона — заведовал Фондом, через который шли деньги шефа. Когда Маковский укрепился на вершине политического Олимпа, он потянул за собой Шустера, посадив его в кресло председателя Комитета, который обещал стать самым могущественным органом российской власти. Сразу понадобились свои люди на ключевые посты, и Шустер позвал «на Москву» своего старого друга. Не столько потому, что считал его большим идеологом, сколько потому, что был уверен — Терещенко его не предаст.
В машине они старались не говорить о делах, но разговор постоянно сползал именно на работу. Тогда они начали расспрашивать друг друга о старых знакомых. И, перебирая имена, доехали до места.
Водитель Терещенко ехал за машиной Шустера и, когда они остановились у входа в небольшой ресторанчик, припарковался рядом с ней.
Хозяин сам вышел им навстречу и проводил в ' комнату, посередине которой стоял накрытый на четверых стол.
— С нами еще кто-то будет? — спросил Виктор Иванович.
— Да нет. Это к нам девушки подъедут. Так, чтобы скрасить компанию. Хотя, если хочешь, можем их взять и — ко мне.
— Нет. Это уже не для меня.
— Ты просто не знаешь. Ведь как говорят: если человек знает, чего он хочет, значит, он или много знает, или мало хочет.
— Да нет, я действительно...
— Ладно, когда они еще подойдут.
Сколько Терещенко помнил Шустера, тот всегда был холостяком и всегда был рад рассказать о своих победах, смакуя самые интимные подробности. Терещенко не слишком верил этим рассказам, хотя как-то они оказались вместе на одной конференции в Сочи и Шустер все вечера проводил в компании двух молоденьких девушек.
Шустер считал, что еще вполне может пользоваться интересом со стороны женщин. Однажды женившись, он не смог прожить с женой и полугода. После разъезда с ней он уже не предпринимал таких попыток и называл себя убежденным холостяком. Не то чтобы он бегал за каждой юбкой, но и не упускал возможности сделать многозначительный комплимент какой-нибудь девушке, его помнили все секретарши, с которыми ему приходилось общаться. Во время отпусков и летом на пляже он чувствовал себя если не двадцати, то тридцатилетним, не слишком назойливо ухаживая за двадцатилетними девушками. Профессионалками он брезговал искренне, считая, что и сам еще способен вызвать симпатию, не прибегая к помощи денег. По этой же причине он никогда не демонстрировал свое общественное положение. На пляжах ему нравилось представлять себя эдаким Гарун аль-Рашидом, и потому он старался поддерживать себя в форме, занимаясь по утрам спортом. Так продолжалось до тех пор, пока однажды за спиной он не услышал шепоток: «Старый козел».
На новой должности Шустер полностью погрузился в работу, стал полнеть и недостаток душевного общения с «честными девушками» компенсировал поздними ужинами в компании с «разными девушками». Высокое положение и соответствующие доходы значительно упростили и ускорили процесс ухаживания, и Шустер снова поверил в то, что он еще хоть куда. И все же отсутствие семьи иногда нагоняло на него грустные мысли.
Продолжая вспоминать общих знакомых, Шустер с Терещенко принялись за ужин. После пары рюмок Шустер расслабился:
— Ты уж извини, Виктор Иванович, за мой тон иногда. Сам понимаешь — дружба дружбой, а служба службой. Зато табачок, как видишь, не врозь.
— Да что уж там, все понятно: я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак, — засмеялся Терещенко.
— Зря ты так. Дураки нынче не в моде. Зачем был бы нужен дурак на твоем посту?
— Да я шучу, Александр. Я же прекрасно понимаю, чем обязан тебе.
— Как говорит Антонович, если ты нашел подкову на счастье, значит, кто-то откинул копыта.
Через полчаса в дверях появился охранник Шустера и сказал:
— Александр Яковлевич, к вам дамы.
Шустер, задержав, в руке рюмку холодной водки,
кивнул:
—- Пусть войдут, Вадик.
Охранник пропустил вперед двух высоких девиц, очень похожих на фотомоделей. Робко подойдя к столу, девушки представились. Шустер жестом пригласил их на свободные места. Ужин приобрел новый интерес.
— Может, передумаешь и все же ко мне? — спросил улыбающийся Шустер у Терещенко, но тот покачал головой.
— Тогда еще по рюмочке. Что будут пить дамы? Дамы предпочли размяться шампанским. Щус-
тер, подняв рюмку, провозгласил тост за плодотворную и приятную работу, что каждый понял по-своему.
Разговор за столом сменил русло. Можно было шутить, не напрягая голову работой или малоинтересными воспоминаниями. Мужчины казались себе, как в молодости, неотразимыми и остроумными.
Еще через час отяжелевший Терещенко поднялся, чтобы откланяться. Шустер проводил его до машины и пригласил в выходной день в баню. Отказывать начальнику было неудобно, и Терещенко обещал подумать.
Работа в офисе Московского комитета по идеологии кипела. Рабочие дни Виктора Ивановича были наполнены до предела. Каждый день проводились заседания, почти ежедневно приходилось ездить на совещания в Центральный комитет или на официальные мероприятия.
По вечерам Терещенко старался не задерживаться на работе, но дома, сидя в кресле перед телевизором, он с головой уходил в писанину, готовя и обдумывая свои доклады и выступления.
В один из редких вечеров, когда сын был дома, он обратился к нему за помощью:
— Слушай, Илья, ты же у нас журналист по образованию. У меня завтра выступление по поводу рекламы. Я тут набросал полторы странички, а больше ничего в голову не лезет. Устал я что-то. Посмотри, может, чего подскажешь.
Сын углубился в чтение, но тут его отвлекли вечерние новости. Когда на экране появился Шустер, Илья воскликнул:
— Смотри-ка, твой шеф!
— Умеет говорить! — с некоторой завистью произнес Виктор Иванович.
— А кто ему пишет тексты?
— Он сам. Александр Яковлевич всегда пишет сам.
— А мы не хуже напишем! — пообещал сын.
На следующий день на конференции рекламо-производителей Терещенко выступал с их совместно подготовленным докладом.
— Вы думаете, реклама формирует спрос?! — обратился он к рекламопроизводителям, которые, может быть, никогда так глобально не думали. — Нет! Реклама формирует мировоззрение! Реклама формирует систему ценностей — от конкретных чипсов до общих жизненных установок.
Правительство оказывает вам доверие и идет вам навстречу. Мы создали совет производителей рекламы и ассоциацию рекламодателей. Мы вправе ожидать ответных шагов и рассчитывать на то, что и вы прислушаетесь к потребностям правительства. Мы проводим реформы, и в том числе идеологическую. Вы нам помогаете. Но помогаете не совсем сознательно, а точнее сказать, неосознанно. Так помогайте же сознательно! Запомните, что каждый рекламный ролик — это агитка, это наш манифест. Приобретать, приобретать, приобретать, тратить, тратить, тратить! — вот что должно стать девизом каждого россиянина. Деньги — товар — деньги, товар — деньги — товар — с этой мыслью каждый россиянин должен засыпать и должен просыпаться. Вы должны понять, что рекламный слоган — не ваш девиз, а его девиз. Кредо и смысл его жизни.
То, насколько в него поверит каждый, определит место этого каждого в социальной иерархии. Вот она — ваша миссия!
После этого выступления Терещенко начал часто прибегать к помощи сына. И тон его сухих выступлений изменился. На встрече с мастерами культуры столицы, проходившей в рамках Первого московского фестиваля искусств, Виктор Иванович произнес зажигательную речь:
— Культура, — вот то, чем всегда гордилась наша страна! Культура — вот наше слабое место! Я не оговорился. Пусть это парадокс, но это так.
Вы, деятели культуры — передовой отряд нашего общества. И что же мы видим? Как развивается наша культура? Она задыхается и что-то лепечет о госфинансировании. Посмотрите вокруг: в каком веке мы живем? Вы можете представить себе, чтобы Голливуд финансировался из бюджета США?! Нет — он сам готов профинансировать кого угодно. Это — высокодоходный бизнес. Весь мир смотрит голливудские фильмы. Там крутятся деньги, сравнимые с нашим бюджетом! И, прошу заметить, деньги, заработанные самостоятельно!
Вы можете себе представить госфинансирование «Мулен Руж»?! А ведь это — жемчужина французской культуры. Наравне, не побоюсь этого слова, с Лувром.
Люди платят за право приобщиться к сокровищницам мировой и российской, классической и современной культуры. Предложу вам новое определение: культура — это то, что приносит деньги.
Что же молчат наши мастера культуры?! Где герои нашего времени?
Хочу обратиться к режиссерам. Наши современные инженеры человеческих душ снимают фильмы о нищих милиционерах, рискующих жизнью неизвестно за что. Не верю! Так и хочется повторить классика: «Не ве-рю!» Люди не работают за просто так. Этого не должно быть в нашей новой жизни. Материальная заинтересованность! Каждый труд должен вознаграждаться — вот как работают экономические законы! Вот она — правда современной России! Вот где открывается новый день!
Переверните листок календаря, уважаемые деятели искусств! Вы безнадежно застряли в прошлом. Посмотрите на героев продвинутой литературы и кинематографа. Убийцы и воры, коррупционеры, проститутки и наркоманы! Убийства и насилие! Посмотрите на это с другой стороны. Это же передний край борьбы в нашей жизни, где новое побеждает старое, отжившее. Где здоровые силы нашего народа поднимают голову, борясь с вековыми предрассудками устаревшей морали. Они не боятся выступить первыми, пойти против течения и развернуть это течение вспять благодаря собственной силе, благодаря личной инициативе — этого векового двигателя прогресса любой страны. Это — война. Война нового, молодого со старым, отжившим, а в войне не бывает без жертв. И их, этих новых героев, зачастую осуждают, так неприглядно они показаны. А ведь это — люди. Люди со своими переживаниями, со своей внутренней борьбой, своими внутренними противоречиями. Отразите их. И, как говорил Лермонтов, это будет интереснее истории целого народа. И государство вас поддержит. В том числе и финансово.
Это выступление секретаря Московского комитета сопровождалось громом оваций. На следующий день выдержки из него были напечатаны во всех столичных газетах. Средства массовой информации кричали о новой программе господдержки культуры и заботе правительства о нематериальных ценностях.
В первых текстах Илья позволял себе то, что сам называл «стёбом». «Ну и что, — думал он, — раз это то, что надо». Но когда оказалось, что сарказм не вполне очевиден отцу и основным слушателям, что он как раз и есть то самое «новое и смелое», Илья начал относиться к текстам выступлений всерьез. То, что раньше казалось фальшью, стало приниматься за чистую монету.
На встрече с представителями шоу-бизнеса Терещенко говорил:
— Шоу-бизнес — это передний край борьбы за сердца нашего молодого поколения! Юная поросль, которая придет к нам на смену, должна быть лучше нас, она должна яснее видеть цели — как цели общества, так и свои собственные.
Открывайте сцену молодым, они лучше знают, что им надо. Не бойтесь экспериментировать, не бойтесь рисковать. Деньги, вложенные в шоу-бизнес, дадут огромную прибыль. Семена, посеянные вами в сердцах молодежи, дадут ни с чем не сравнимые всходы. И что это будут за всходы — зависит от вас. Молодежь и особенно подростки вступают в жизнь без житейского опыта и черпают его из вашего творчества. И это должен быть не просто багаж развлекаловки. Это должен быть багаж готовых рецептов, багаж моделей поведения. Так дайте им его, тем более что они за это платят вам деньги.
Откуда подросткам знать, что хорошо и что плохо, что прекрасно и что отвратительно, где черное и где белое, что стоит делать и чего не стоит?! В первую очередь от вас — продюсеров и певцов, современных властителей дум нового поколения.
И самое важное, они должны знать, чего все это черное и белое стоит! Они должны знать главное мерило наших ценностей! Деньги — вот цена всего и в том числе жизни. Их будущей взрослой жизни. Деньги, которые звенят или шуршат в карманах, — это то, ради чего стоит жить. Ради чего и вы живете. Что может быть проще: покажите пример. Главное — быть искренними, и вам поверит молодежь. И будет вам подражать — не только в поведении на сцене, но и в жизни.
На встрече с главными редакторами иллюстрированных журналов Терещенко заявил:
— Пришло время пересмотреть основные ценности нашего общества. Новое общество будет формироваться нами, оно уже формируется на наших глазах. И важнейшую роль в этом процессе играют средства массовой информации, в первую очередь — иллюстрированные журналы. Каким должен быть идеал современного человека? Я вам сейчас зачитаю выдержки из одного журнала, представляющего нашего с вами современника, которому надо подражать: «...костюм от Диора, туфли от Живанши, колье от Картье, золотая цепочка от Бугатти, перстень с бриллиантами от Ферре, сумочка от Армани, пять тысяч баксов в бумажнике от Готье...» Работают на формирование этого идеального человека и журнальные заголовки: «Шерше ля банк», «Обладание совершенством», «Золото — навсегда», «Вещь, которую надо купить в марте».
Иллюстрированные журналы вытесняют из повседневной жизни устаревшую литературу. Толстые романы превращаются в небольшие рассказы и переходят на страницы этих журналов. Так что в моих словах, сказанных в начале выступления, не было никакого преувеличения.
Солнце клонилось к морскому горизонту, бросая ласковые отблески на уходившие в море скалы слева и справа от виллы, легкими порывами набегал теплый ветерок — было самое время для вечернего загара. После сиесты спать не хотелось и Шустер нежился в мягких вечерних лучах, сидя в шезлонге у края бассейна и потягивая холодное пиво. Рядом стоял столик-холодильник, на котором красовалась запотевшая кружка с янтарным напитком.
— Как спалось, Саша? -- спросил заспанный Антонович, появившийся в разноцветном халате, едва прикрывавшем большую трудовую мозоль, как Лев Семенович называл свое пузо.
Шустер подумал: как такой груз держится на этих тоненьких красных ножках, торчащих из-под халата? И лениво ответил:
— Замечательно. Век бы так.
— Надоест. Мне уже, кажется, надоедает.
— Садись, попей пивка — пройдет.
Антонович подвинул к столу шезлонг и погрузился в него.
— Начинаешь думать о работе, — продолжил он. — Вот послушай, какие у меня появились мысли.
— С удовольствием, — произнес Шустер, хотя ему совсем не хотелось ни говорить, ни думать о чем бы то ни было.
— Вот смотри, развитие капитализма в Европе, как принято считать, сопровождалось появлением новых течений в христианстве. Ну там, Реформация, Мартин Лютер, протестантизм. Это нужно было для того, чтобы снять с предпринимателя клеймо.
— Какое клеймо?
— Ну, помнишь, что-то такое в Библии говорится, что богатому не попасть в рай, как верблюду не пройти сквозь игольное ушко. Потом об этом уже речи не было. Так?
— Я, честно говоря, не совсем владею этим предметом. Но ведь католицизм остался? И здравствует...
— Я, не менее честно говоря, тоже не специалист, но не в этом дело. Еще говорят, что старообрядцы — это русские протестанты. Но Бог с ними. Все это не имеет прямого отношения... Слушай дальше. Пришли коммунисты — Церковь разрушили. На ее смену пришла идеология. Она заняла место религии в душах людей. Не всех, конечно, но в принципе. В душах был вакуум и туда просочилась вера в коммунистическое будущее. Когда эта вера ослабла — коммунизм рухнул. Так вот: нам нужна наша Церковь. Понимаешь?
— Она и так наша.
— Нет. Нам нужна новая религия, новая вера.
— Какая?
— Ну, например, как у Наполеона Хилла. Слышал?
— Да, что-то такое... Не помню, как это называется.
— Это человек, который создал новую религию. Буквально недавно. Там дело вот в чем: чтобы стать богатым, надо представлять во время молитвы деньги. Не помню деталей, но суть в этом. Нам нужна такая вера, чтобы она заполнила вакуум в душах, чтобы люди стали клеточками экономического общества, отдались бы ему полностью — и на уровне подсознания, и на уровне веры.
— Это разве не одно и то же?
— Нет. Допустим, подсознательно человек злится на своего обидчика и готов его убить, а вера ему говорит: прости. Понял?
— Не совсем.
— Ну смотри... Подсознательно человек хочет все взять себе, а вера говорит ему: помоги ближнему или, там, пожертвуй... Надо, чтобы они говорили одно и то же.
— И как вы мыслите себе эту веру? — Шустер все еще сбивался на «вы».
— Религию? Ну, надо подумать о деталях. Мне, например, ясно, что инициатива должна исходить не от правительства, а как бы снизу. Мы же можем поддержать.
— Логично. А как насчет государственной религии?
— Не думаю, что это нужно. Во всяком случае пока. Сейчас надо помочь в организации, потом посмотрим, как пойдет дело.
— А на какие средства?
— Скупой платит дважды, дурак трижды, а лох постоянно. Думаю, желающие найдутся. Надо только намекнуть. Сам знаешь, как это делается. Это может быть оформлено как пожертвования...
— От частных лиц.
— Согласен, именно так, — кивнул Антонович.
— Можно организовать трансляцию по телевидению.
— Правильно.
— И содействовать работе Церкви в учебных заведениях. В первую очередь в финансовых институтах, в бизнес-школах... — Шустер начал увлекаться.
— Интересно. — Лев Семенович глотнул пива. — Хотя пока затевать это рано. Но в перспективе стоит иметь в виду.
— Да, а трансляцию по телевидению можно проводить по типу западных проповедников... — Шустер чувствовал, как у него за спиной растут крылья. Даже сидеть стаю неудобно. Он встал и начал расхаживать взад-вперед перед Антоновичем. — Слушай, а это бизнес. Ведь американские проповедники — это бизнесмены. Плата за выступления. Если хорошо отрекламировать, можно собирать целые стадионы. Народ хочет во что-то верить, народ хочет стать богатым...
— Охладись, — остановил его Антонович, указывая глазами на бассейн.
— Нет, серьезно, это все надо записать. Сейчас мы с вами такую религию тут создадим! — Шустер взял со стола телефон и нажал на несколько кнопок. — Танюша, принеси ежедневник и ручку.
Через несколько минут у бассейна появилась Танюша с толстым ежедневником. Шустер расположился с ним в шезлонге и начал что-то строчить.
— Лев Семенович, а что вы думаете по поводу инквизиции?
Лев Семенович улыбнулся. Сейчас он почти шутил.
— Ну, будем считать, что это — в перспективе.
Снова воцарилось молчание. Шустер что-то
строчил, а Антонович потягивал пиво. Потом он добавил:
— А вот об индульгенциях подумать стоит.
Вечером того же дня они решили выбраться в город. Идею подали девушки, которым было скучно торчать на вилле. Антонович не возражал, Шустер тоже был не прочь развеяться. Возвращаться сильно трезвыми не предполагалось, поэтому поехали с водителем на самом большом джипе, который оказался в гараже. Шустер сел рядом с водителем, Антонович—сзади между девчонками. Девчонок, которых они взяли с собой «на дачу», ни тот ни другой раньше не видели. Знали, что, проведя с ними эти пять дней, скорее всего больше никогда и не увидят. Девушки считали их крупными предпринимателями, им же не хотелось вносить ясность в этот вопрос.
В машине работал кондиционер, окна были закрыты. Шустер смотрел на мелькавшие вдоль дороги темно-зеленые кусты и деревья, на открывавшуюся кое-где мертвую каменистую почву, иногда оживляемую оранжевыми лучами заката. Пейзаж казался безжизненным, полным скрытого напряжения или ожидания, и одновременно красивым этой мертвенной красотой. «Как оставленные руины, в которых даже смерть давно уже не живет», — думал Шустер.
— Куда поедем, Лев Семенович? — нарушил молчание водитель.
Сзади послышалось шушуканье. Шустер краем глаза увидел на заднем сиденье какое-то движение и не стал оборачиваться.
— А ты сам куда едешь? — спросил Антонович водителя
— Все равно — сначала в город.
— Понимаешь, — резюмировал Антонович. — Саша, куда поедем? — спросил он Шустера.
— Я — гость.
— Туда, где танцуют, — предложила одна из девчонок.
— Женщины, как мороженое, — зачем-то сказал Антонович, — сначала холодны, потом тают, потом липнут. Хотя... не тот случай.
Девушки дружно засмеялись шутке.
— Что ж, поедем туда, куда хотят наши дорогие, но тем не менее горячо любимые подруги. Поехали в «Форталесу», — сказал Антонович шоферу. — Это по-испански «Крепость», — пояснил он для всех.
«Форталесой» оказался ресторан на самом верху средневековой башни. По крайней мере, так это выглядело. Судя по тому, что их поднял туда зеркальный лифт, в котором девушки не упустили возможности поправить прически и юбочки, башня была построена все-таки недавно.
Антоновича здесь знали. Подскочивший распорядитель проводил их за уютный столик, отделенный декоративными пальмами от основной части ресторана. Отсюда открывался великолепный вид на море, в которое погружался красный солнечный шар.
Перед каждым лежало открытое меню. Тщетно попытавшись в нем что-либо разобрать, все обратились наконец к Антоновичу. Тот, выслушав пожелания, заказал все на свой вкус.
Девчонки в разговор особо не встревали, лишь с готовностью смеялись над всеми шутками Антоновича и Шустера. Выпив вдвоем не менее полутора бутылок вина, они отпросились потанцевать и оставили «мальчиков» одних.
— Я вижу, ты чем-то недоволен, — глядя на Шустера еще трезвыми глазами, сказал Антонович.
— Да так, что-то о жене подумал, хоть и живем мы отдельно, но не разведены, блюдем, так сказать, формальность.
— Нашел, о чем думать. Если от тебя уйдет жена, запомни, как ты этого достиг.
— Мне кажется, она меня подозревает.
— Ей не все равно? Чем она недовольна?
— Может быть, и все равно, но ей хочется поскандалить.
— Наверное, засиделась дома.
— Наверное.
— Не работает? -Нет.
— Устрой ее куда-нибудь. Чьим-нибудь помощником в Думу.
— Надо подумать...
— А знаешь, могу посоветовать тебе — в смысле ей — психотерапевта. Это сейчас модно. И, говорят, помогает.
— Может, и стоит попробовать.
— Да. А потом, может, и самому пригодится. Приедем на виллу — напомни.
Они еще выпили. Покурили. Девчонки затанцевались — их что-то долго не было.
— Как тебе наши девочки? — спросил Антонович.
— Очень даже ничего.
— Женщине всегда надо говорить, что она не такая, как другие, если хочешь получить от нее то же, что и от других.
— Где таких берут?
— А-а-а... места знать надо. — Антонович пьянел и уже слюняво улыбался. — Помнишь Марину?
— Какую Марину?
— Мы с ней вместе обедали в «Королевской охоте». Ну, за неделю до отъезда. Ты тоже там был. Светленькая такая.
— Не помню.
— Да помнишь точно.
— Ну, возможно, не заметил...
— Да заметил точно.
— Ладно, так что она?
— Кто — она?
— Марина.
— А-а, роскошная баба... Да, кстати, если нужен женский пол — звони ей.
— У нее что — санэпид... контроль?
— Ну, не знаю, какой у нее контроль, а качество гарантировано. Ведь тебе нравятся наши бабы?
— Ничего.
— Может, поменяемся?
Пару часов спустя Шустер помог Антоновичу и одной из девушек дойти до машины. В этот вечер ничьих телефонов он у Антоновича не брал, решив взять утром.
В машине Антонович громко храпел, но когда они доехали до виллы, пришел в себя и проявил желание посидеть на улице.
Шустер пошел к себе в комнату. Через несколько минут к нему присоединилась более трезвая из девушек и сказала, что она принесла пиво. Еще через полчаса Шустер встал с постели, принял душ и, накинув халат, вышел подышать воздухом и заодно посмотреть, что там со Львом Семеновичем.
В халате и шлепанцах он прошел по душным после знойного дня аллеям, зажатым с двух сторон плотными стенами высоких подстриженных кустов или низких деревьев. В свете частых фонарей эти живые изгороди казались изумрудными, а дальше сливались с чернильной ночью.
Антонович сидел на стуле у бассейна, но смотрел не в воду, а на лужайку. Рядом с ним на холодильнике стояла почти полная бутылка пива. Антонович медленно повернул голову, посмотрел на Шустера и молча отвернулся.
— Не спится, Лев Семенович?
— Ты знаешь, Лева, — начал Антонович, и было непонятно, к кому он обращается, не к самому ли себе? — я помню, кажется, из детства эту картину. — Он говорил медленно, но четко. — Зеленая густая листва каштанов. Ночью она кажется черной и только внизу стволы и дорога освещены желтым светом фонарей. Иногда набегает ветер, листья бесшумно колышутся, кажется, вот-вот повеет прохладой, но ты только слегка чувствуешь ее кожей, как она тает. И снова тепло южной ночи. Вот мы здесь стоим, вот когда-то давно была та первая южная ночь, которую я помню. А между ними снова было лето, другое лето, еще лето, и так много-много раз. Даже не верится как много. Хочется, чтобы всегда было так, а эти лета текут сквозь пальцы, как короткие летние ночи, и кажется, такого никогда не будет, а оно снова возвращается. И только ты уже не тот. Ты незаметно стареешь. И в ту летнюю ночь не вернуться. А она — вот она, абсолютно такая же. Это ты уже не тот. Лева, мы иногда почему-то стыдимся самых глубоких чувств и называем их романтизмом. А ведь это — всего лишь искренние чувства. То, о чем мы думаем. Так же, как думаем о процентах и прибылях, проектах, переговорах, только те нам кажутся более естественными, нормальными, Лева. А ведь и то и другое — части жизни. Нас самих. Почему мы так редко это видим. И ту искренность уже не купишь...
— Да вы, батенька мой, нахрюкались. Ладно, пойдем спать, или я тебя оставлю здесь? — спросил Александр Яковлевич.
— Да, пойдем... Грех предаваться унынию, когда есть другие грехи! — сказал Антонович и, покачиваясь, поплелся за Шустером.
Квартира первого секретаря Московского городского комитета по идеологии была похожа на музей или антикварный магазин. Виктор Иванович любил старые редкие вещи. Он не гнался за новинками, да и не разбирался в них. Хотя их присутствие создавало некоторые удобства, как, например, огромный телевизор с плоским экраном, перед которым он вечерами просматривал газеты и по которому смотрел программы новостей.
Рядом с ним сидел сын Илья, который в последние месяцы редко появлялся дома, тем более два дня подряд. Правда, о новостях в своей жизни Илья исправно сообщал по телефону.
— Да, такая сейчас жизнь. Что поделаешь. — Виктор Иванович тяжело вздохнул. — Илья, хочу вернуться к нашему вчерашнему разговору. У меня появилась возможность, которую, думаю, ты должен использовать.
Илья с интересом посмотрел на отца.
— В нашем ведомстве проводится закрытый конкурс. Нужен человек... Человек с твоими данными, который мог бы... ну, сыграть, или как там, роль Иисуса Христа.
— В рок-опере, что ли?
— Перестань, я говорю серьезно.
— В театре?
— Да нет. Хотя в каком-то смысле да. По телевизору и со сцены в том числе. Но нужно играть такую роль и в жизни.
Отец помолчал, подбирая слова, и продолжил:
— Ну вот, есть, например, кинозвезды. Про их настоящую, частную жизнь мало кто знает. Все знают их по ролям. И еще есть сплетни, легенды, которые создают их ложный облик для публики. Ну, не ложный — мнимый, мифологический... Понимаешь?
— Не совсем. При чем тут Иисус Христос?
— Христос здесь ни при чем. Это сравнение. — Виктор Иванович начинал раздражаться. Голос его звучал громче и резче. — Создается образ, ну... нового Пророка, что ли. Как, помнишь, была Мария Дэви Христос, которая выдавала себя за Бога на земле. Или лидер «Аум Синрикё». Ну, или, на худой конец, Махатма Ганди. Обществу нужен новый духовный лидер. Не формальный, а реальный.
— И вы решили не ждать, пока он сам появится, а создать его сами?
Отец строго взглянул на сына:
— Да, обществу и государству нужен духовный вождь, человек с харизмой, который умел бы говорить и увлекать людей.
— А что говорить?
— Что говорить — скажут. Об этом не беспокойся. — Отец помолчал, будто колебался, и произнес: — Вот что. Я тебя попрошу позвонить завтра одному человеку и сказать, что ты от меня по поводу проекта «Пророк». Запиши.
Илья записал на клочке бумаги.
— Позвони завтра с утра, ну часов в одиннадцать. Не забудешь? Положи куда-нибудь... в бумажник.
Илья записал все, что сказал отец, и положил бумажку в бумажник.
— И денежное это дело? — спросил он.
— Всю жизнь нуждаться не будешь. Забудешь на всю жизнь, как выглядят деньги.
— В смысле, что их у меня не будет?
Отец посмотрел на него с плохо скрываемым раздражением.
На следующее утро около одиннадцати Илья позвонил по записанному телефону. Трубку взяла секретарша, соединив его с обладателем совсем юного голоса. Тот выслушал Илью, дал телефон некоего Николая Витальевича Вернера и попросил сослаться на него.
До Вернера Илья дозвонился сразу, тот пригласил его прийти через день в студию и дал адрес.
Придя по указанному адресу, Илья оказался в небольшой комнате, которая служила приемной. В ней, помимо той, через которую он вошел, было еще две двери. Секретарша пригласила его сесть и попросила подождать: «Сейчас придет Вернер». Пока Илья ждал, мимо него по маршруту «входная дверь — секретарша — еще одна дверь» прошли несколько однотипных молодых людей его возраста. Еще через несколько минут открылась третья дверь, оттуда выглянул молодой парень с шапкой черных волос. Он близоруко сощурился, глядя на Илью:
— Илья Викторович?
— Да, — громко и максимально харизматично ответил Илья.
— Зайдите, — сказал кудрявый молодой человек и скрылся за дверью. Потом снова выглянул и близоруко посмотрел на секретаршу.
— Маш, начнем через пять минут.
Рядом с ним уже возвышался Илья. Шапковоло-сый с некоторым удивлением посмотрел на него, как будто впервые увидев, и снова сказал: «Пройдите».
— Значит вы...
— Терещенко Илья Викторович.
— Нигде не снимались?
— В смысле?
— В кино, на телевидении, в рекламе. — Вернер, сощурившись, смотрел на Илью.
— Один раз, но это было давно.
— Странно. Наверное, я вас не видел. Отлично. Пройдите в зал.
— Куда?
Вернер открыл дверь и сказал секретарше:
— Маш, проводи молодого человека на просмотр. Маша повела Илью к третьей двери и вдруг остановилась, будто что-то вспомнив.
— А где ваша фотография? — спросила она.
— Какая фотография?
— Так. Подождите минутку, — озабоченно произнесла она, вернувшись к столу, набрала номер и произнесла в трубку: — Так, Валера, ты у себя? Еще у одного нет фотографии. Сейчас он подойдет.
— Как вас зовут? — обратилась она к Илье.
— Илья.
— Илья, — сообщила она в трубку и повернулась к нему: — Пройдете направо по коридору в комнату пятьсот пять. Там вас сфотографируют, и сразу возвращайтесь.
В пятьсот пятой комнате была небольшая фотостудия. Низкорослый невзрачный человек неопределенного возраста усадил его на стул, включив осветительные приборы. Как заметил Илья, в руках у фотографа была мощная цифровая камера. Он обошел Илью, несколько раз щелкнул камерой с разных ракурсов, попросил его наклонить голову, поднять голову, повернуть голову, нахмурить брови, сделать серьезное лицо, улыбнуться. После этого сообщил, что Илья может идти и передать, что фотографии через десять минут будут готовы. Илья вернулся в приемную, секретарь проводила его в смежную комнату, которую они называли залом. Там у стены стоял ряд стульев. Сидевшие на них пятеро молодых людей, из которых кое-кого он уже видел, с интересом повернулись к нему, окидывая изучающими взглядами. Нетрудно было догадаться, что все они — актеры или модели. И все они претендовали на ту же роль. Стараясь не смотреть на претендентов, Илья прошел мимо них и сел на свободный стул. Он уже начинал чувствовать себя идиотом и жалел о том, что ввязался в эту историю. Противоположная стена, лицом к которой они сидели, была зеркальной, слева, возле двери, в которую он вошел, — стол. Справа высился шкаф до потолка, все полки его были заполнены скоросшивателями. Здесь же стоял небольшой музыкальный центр, настроенный на волну какой-то музыкальной радиостанции. Музыка несколько скрадывала идиотизм ситуации. От нечего делать он изучал комнату и украдкой наблюдал за соседями в зеркало.
Минут через десять ожидания в комнату вошли Вернер и высокий худощавый человек лет тридцати пяти в очках в тонкой позолоченной оправе.
— Уберите музыку, — бросил он.
Вернер поспешил к шкафу и выключил музыкальный центр.
— Все собрались? — Вопрос был направлен Вер-неру.
— Да.
— Здравствуйте, — обратился наконец вошедший к присутствующим. — Как вы знаете, наша телекомпания проводит кастинг на роль... Иисуса Христа. Это будет многосерийный исторический фильм с элементами фэнтези... Вопросы потом, — резко остановил он одного из претендентов, пытавшегося уточнить, какая телекомпания. — Через несколько минут мы начнем вызывать вас. Пока входите в образ. Это образ духовного пастыря, фанатически верующего и очень умного человека, обладающего огромной харизмой, способного увлекать за собой миллионы и творящего чудеса. Всё.
С этими словами он и Вернер направились к выходу. Последний снова метнулся к шкафу и включил музыку.
Вопрос о том, что за телекомпания, повис в воздухе, но никто не решился его задать, боясь показать, что не знает того, что другим, вероятно, давно известно. «Вот так попал!» — подумал Илья. Придя в себя после неожиданного известия, он все же решил попробовать-ся на роль, раз уж пришел. Чем бы это ни закончилось, он ничем не рискует, зато будет что вспомнить.
Антонович, Шустер, Фимин и Вернер вошли в продолговатое помещение с голыми стенами. В центре стояли несколько мягких стульев и небольшой, но высокий офисный столик. В комнате не было окон, стены были выкрашены в нейтральный светло-серый, почти белый цвет, свет был приглушен. Одна из стен от пола до потолка была из затемненного стекла. За стеклом вдоль противоположной стены соседней комнаты сидели несколько человек и не замечали вошедших.
— Вот — наша гордость. Смотровая комната. Абсолютная звукоизоляция. Можно хоть кричать, нас никто не услышит. Пожалуйста, присаживайтесь, — на правах хозяина пригласил Вернер присутствующих.
— Они нас видят? — спросил Шустер, кивая на сидящих за стеклом.
— Разумеется, нет, — ответил Вернер.
— Должен вам представить Николая Вернера, — обратился Фимин к Антоновичу и Шустеру. — Николай режиссер, высокий профессионал.
Только сейчас Антонович удостоил его взглядом.
— Не такой уж и высокий, — усмехнулся он.
— Я имею в виду профессиональные качества.
— Все понятно.
Вернеру было не совсем все понятно, и он растерянно улыбнулся.
— Давай, Коля, — приободрил его Фимин.
— А с той стороны зеркальная стена, что ли? — продолжал интересоваться Шустер.
— Да. И для тех, кто находится в той комнате, абсолютно непрозрачная. Итак, господа, — начал Вернер, — перед вами шесть кандидатов. Они подобраны по мосфильмовской картотеке. В том числе...
— Что значит «в том числе»? — спросил Шустер.
— Ну, у «Мосфильма», конечно, крупнейшая в России картотека актеров, однако, к сожалению, уже далеко не та, что раньше. В последние годы появилось много молодых артистов, которых по понятным причинам там нет...
Присутствующие сделали вид, что им более чем очевидны «понятные причины», Вернер продолжал:
— ... так что пришлось использовать собственные контакты, знание театрального мира, связи со студиями. В общем, была проделана большая работа. И вот — результат перед вами. Шесть Иисусов и Магометов.
В той комнате, за стеклом, над каждым сидящим на стене висел номер. Они продолжали не замечать никого перед собой, и это выглядело неестественно. Шустер ощущал какую-то неловкость, будто его самого разыгрывают или рассматривают голого незнакомые люди. Вероятно, такие же чувства испытывали и другие, впервые попавшие в это помещение. Все несколько смущенно посматривали на сидящих за стеклом претендентов.
— Они считают, что будут играть роль Христа в телесериале, — прервал молчание Фимин.
— С какого перепугу? — удивился Антонович.
— Думаю, это лучше всего. Да и в какой-то мере соответствует действительности... А что бы вы хотели, чтобы я им сказал?
— М-да, может быть, вы и правы. Посмотрим... А если они не согласятся?
— Не согласятся? А куда они денутся?!
Все четверо молча начали прохаживаться вдоль стеклянной стены, разглядывая сидящих.
— Только прошу вас, ни в коем случае не прикасайтесь к зеркалу, иначе с другой стороны будет видно движение. Трое гостей, не сговариваясь, отступили от стекла. Так они молча ходили несколько минут, меняясь местами, останавливаясь напротив то одного, то другого претендента.
— Кто эти люди? — спросил Шустер.
— В основном актеры, — повторился Вернер. — Здесь у меня фотографии каждого в разных ракурсах.
— Дайте-ка.
Вслед за Шустером все подошли к журнальному столику. Вернер вытаскивал из папки фотографии, передавал Шустеру, комментировал их, тот передавал их Антоновичу, а тот — Фимину.
— У четвертого интересное лицо, — вслух размышлял Шустер. Его реплика осталась без ответа.
— Толя, каким ты видишь Пророка? — спросил Антонович Фимина.
— В первую очередь он должен быть воплощением мужской красоты/ Эдакий красавец-мужчина. Он должен хорошо говорить. К тому же обладать яркими актерскими данными и интеллектом. То, что он говорит, он должен чувствовать... пропускать через себя. Он должен уметь зажигать людей.
— Странно... Разве таких людей мало в театральных училищах или среди актеров, неужели так трудно выбрать?
— В том-то и дело, — ответил Фимин. — И потом, я не думаю, что он должен быть актером. Тем более профессиональным. Во-первых, всех актеров где-то видели. Во-вторых, в Пророке не должно быть фальши. Жизнь — это не сцена.
— Тут я с вами не согласен, — вступил Вернер. — Ему придется выступать как раз со сцены.
Фимин внимательно посмотрел на него, но не ответил и продолжал свою мысль:
— И потом, это — работа на всю жизнь, даже не работа, а стиль жизни.
— Насколько я понимаю, он должен быть хорошим оратором, — сказал Шустер.
— Абсолютно верно, — подтвердил Антонович.
— Мы из рыбы сделаем оратора, — заверил Вернер.
Все посмотрели на него и промолчали.
— С кого начнем? — спросил режиссер.
— Давайте, с четвертого, — предложил Шустер.
— Да. Мне тоже нравится, — одобрил его выбор Антонович. — В нем есть что-то демоническое.
— Да вы поэт, — улыбнулся Анатолий.
— Истинный, — коротко ответил Лев Семенович.
— Так, четвертый... — Вернер посмотрел в свои бумаги. — Терещенко Илья Викторович. Это как раз новичок. Единственный непрофессионал. Не я его отбирал, так что сказать ничего не могу.
—- А кто же его отбирал?
— Это мой вам сюрприз, — улыбнулся Фимин.
— Стоп, так это Терещенко... Родственник, что ли? — спросил Антонович.
— Сын, насколько я знаю, — выступил вперед Шустер.
— Это осложняет дело, — задумчиво произнес Антонович.
— Не думаю, — сказал Шустер. — Если пройдет Терещенко, то его отец у нас в кармане. И сын будет под контролем.
— Логично. В конце концов, нас же никто не заставляет...
Они увидели, как в соседнюю комнату вошла секретарша, что-то сказала, поднялся молодой человек под четвертым номером и вслед за секретаршей вышел из комнаты. Через две минуты открылась дверь.
Илья вошел в помещение с приглушенным светом, где стояли, глядя на него, четыре человека. За темным стеклом он с удивлением увидел своих недавних соседей.
— Добрый день, — сказал он разглядывающим его в упор людям.
— Добрый, добрый. Что вы имеете нам сказать? — без тени иронии произнес лысеющий и довольно полный пожилой человек.
— Простите?
— Два слова о себе и начнем просмотр, — вступил Вернер.
Его деловой тон помог Илье. «Так, теперь главное — кураж», — подумал он.
— Терещенко Илья Викторович, тридцать два года. Профессиональный фотохудожник. Работаю в журнале «Перфект».
— Покажите что-нибудь.
«Нырять так нырять», — Илья глубоко вдохнул и выдохнул: — Мне нужен ассистент. Присутствующие переглянулись.
— Я готов быть вашим ассистентом, — сказал Вернер.
— Тогда присядьте.
Вернер сел на стул, боком к Илье. Илья подошел к нему, положил руку на плечо. Не двигаясь, он смотрел на профиль Вернера. Тот оторвал взгляд от стены и поднял на Илью глаза. Илья заговорил.
— И сказал он ей... — начал Илья почти шепотом, потом голос его возвысился, заполняя все пространство: — «Дщерь! — И в комнате зазвенела разбившаяся тишина. — Вера твоя спасла тебя. Иди в мир и будь здорова от болезни своей». — Последние слова опять были сказаны тихо, будто шли из самой глубины его существа. Они звучали так, как прощается врач с дорогим и недавно безнадежным пациентом, которого он излечил, или как прощается отец, отправляя сына в «большую жизнь». Илья замолчал, но глаза его продолжали блестеть... Потом он сделал шаг назад и улыбнулся зрителям.
— Впечатляюще, — после долгой паузы произнес лысоватый.
— Вы говорите, вы не профессионал? — спросил второй — мужчина лет сорока пяти с черными вьющимися волосами.
— Нет, — снова улыбнулся Илья.
Присутствующие переглянулись. Антонович посмотрел на Фимина, Фимин еле заметно кивнул, Антонович кивнул ему в ответ, оба посмотрели на Шустера, который следил за их реакцией и, закусив нижнюю губу, покачивал головой. Потом все трое посмотрели на Вернера.
— Что скажут высокие профессионалы? — спросил Антонович Вернера.
— Очень недурно... Для новичка. Тот повернулся к Илье:
— Будьте добры, пройдите к секретарю, скажите, чтобы она проводила вас в мой кабинет.
Илья вышел.
— Должен обратить ваше внимание вот еще на что, — сказал Шустер, обведя лукавым взглядом присутствующих. — Этот сын пишет половину отцовских выступлений.
— Не понял, — сказал Антонович.
— Терещенко-младший пишет тексты выступлений для нашего московского секретаря, — выразительно повторил Шустер.
— Неожиданное сообщение, — произнес Фимин.
— Зато решающее, — наконец пришел в себя Антонович.
В комнату, где ждал Илья, гюшел один Антонович:
— Илья Викторович, если не ошибаюсь?
— Да. — Илья привстал.
— Меня зовут Лен Семенович.
— Очень приятно.
Антонович ответил кивком головы.
— Вот моя визитка. — Антонович достал из кармана золотой футлярчик для визиток и протянул карточку. — Позвоните мне завтра в три.
— Зачем?
— Можете считать, что вы прошли первый этап конкурса. Завтра я хотел бы с вами поговорить обстоятельнее.
В конце следующего дня Илья был уже в особняке Антоновича. Ему понравилось, как говорил с ним этот интеллигентный пожилой человек. Прощаясь, Антонович попросил Илью никому, даже отцу, не рассказывать ни о встрече, ни, тем более, о содержании их беседы. И пообещал, что через полгода Илья станет самым знаменитым человеком в России.
— А пока, — сказал он, — не думайте ни о чем, ходите на работу, как всегда. Мы вам позвоним, когда будет надо.
В октябре в соседнем с редакцией офисе появились новые интересные люди. Это были две девушки лет двадцати —- двадцати пяти. Обычно соседями в редакции никто не интересовался — своих людей было достаточно. Кроме того, все редакционные сотрудники видели в себе людей творческих, причастных к чему-то исключительному, встречая каждый месяц новый номер журнала в киосках или на книжных развалах. Поэтому к другому бизнесу — за редким исключением — относились чуть свысока.
Новые соседи выглядели не совсем обычно: они были похожи на фотомоделей или манекенщиц. В недавнем прошлом уж точно. Население редакции сначала решило, что они — чьи-то любовницы или жены каких-то богатеев, от скуки решившие побаловаться бизнесом на деньги своих любимых или не очень любимых супругов. Через некоторое время к ним зачастили другие девушки модельной или почти модельной внешности. И это уже всерьез заинтересовало редакционный коллектив.
Илья впервые зашел к соседкам, твердо веря, что им движет исключительно профессиональный интерес. Одну из них — стройную высокую девушку с короткими светлыми волосами — звали Марина. Кроме того, что у нее было более приятное, чем у подруги, лицо, она была еще и обладательницей роскошного бюста, что замечательно сочеталось с идеальной фигурой. Впрочем, и фигура, и длинные ноги отличали и вторую девушку, которую звали Катя.
— Вы ведь из редакции? — спросили девушки, встретив Илью весьма дружелюбно и сразу предложив ему кофе. Небольшой кабинет удивил Илью количеством посадочных мест — здесь были кожаный диван и пять или шесть офисных стульев, журнальный столик и всего один рабочий стол, на котором сиротливо стоял единственный компьютер.
— Да. Я — фотохудожник, — ответил Илья.
— Как интересно, — сказали девушки. — А у нас здесь — модельное агентство.
— Интересно, — в свою очередь ответил Илья. — Мы почти коллеги. Может, вы будете поставлять нам своих моделей, а мы вас раскрутим?
— А? Как ты думаешь? — спросила Марина у Кати.
— Не знаю. Может быть, — ответила Катя.
— Мы только начинаем работать, — сказала Марина.
— А как вы называетесь?
— Пока никак. Мы выбираем название.
— Значит, нет и логотипа, торговой марки, фирменного стиля, визиток? — заговорил в Илье старый рекламщик.
— Нет, — сказали девушки.
— А вы знаете, кто лучший в мире придумыва-тель названий, создатель логотипов и товарных знаков?
— Нет, — сказала одна.
— Карлсон? — спросила другая.
— Нет. Карлсон — второй. Первый — перед вами, — ответил Илья, закинул ногу на ногу, гордо поднял подбородок и брови, прикрыл веками глаза. Но не выдержал и улыбнулся.
Уходя, он пригласил девушек к себе. И они пообещали нанести ответный визит.
На следующее утро они вдвоем появились в его каморке — их тугие круглые попки на длинных ногах, удлиненных еще и каблуками, оказались на уровне глаз сидящего Ильи. Он представил, что девушки потревожили полредакции, пока разыскивали его кабинет, ему это не понравилось и он решил, что они — бестолковые. В кабинетике был только один свободный стул, на который села Катя, а Марина присела на крышку стола. От Ильи ее отделяло каких-то полметра, и он снова, как и вчера, почувствовал себя не в своей тарелке. Его лицо горело — он чувствовал, как краснеет, хотя до этого был уверен, что в свои тридцать с лишним уже избавился от этой способности. В этот день Илья состряпал девушкам логотип, они перешли на «ты» и стали друзьями.
Еще через два дня вечером они выпили пива в его кабинете, после чего предложили съездить с ними в какой-нибудь ресторан или клуб. Но он, несмотря на то, что именно этого ему хотелось тогда больше всего на свете, отказался, сославшись на придуманное свидание. Ресторан он не мог позволить даже себе одному, а тут подозревал, что девушки не откажутся быть его приглашенными.
Тем не менее они пригласили его к себе на шампанское в пятницу. К этому дню он запасся шампанским, логично предположив, что дополнительная пара бутылок никогда не будет лишней.
Вечером в пятницу, отклонив предложения постоянных редакционных собутыльников, он незаметно улизнул к соседкам. Через час, опьяненные шампанским и музыкой, они уже обнимались, хотя и в шутку. Для Ильи в этом не было ничего необычного, он привык к расположению женщин. Его удивляло другое, то, что он чувствовал смущение и робость, прикасаясь к Марине. Иногда его даже бросало в жар.
Раскрасневшись и возбудившись, потом устав и размякнув на офисных стульях, они говорили о том о сем, не стесняясь в выражении чувств, но отнюдь не в выражениях. С Ильи взяли честное слово, что он никому не расскажет о их разговоре, и сообщили, что сейчас — пока — их основная работа заключается в организации... ну... в общем... эскорт-услуг. Девушки поставляли других девушек многочисленным знакомым — банкирам и бизнесменам, с которыми те ужинали или появлялись на приемах и презентациях. Не исключалась возможность и более близкого знакомства, но «это уже — по обоюдному согласию». Как он узнал позже, все почему-то соглашались. Финансировали проект их друзья — банкиры, которым они поставляли девушек чаще других.
Уже теплого Илью вся эта история не смутила, хотя и немного насторожила. По роду своей деятельности он неплохо представлял себе, что такое модельный бизнес. «Я ведь и подозревал нечто подобное, — думал он позже, — наверное, и сами они начинали с того же, что и их модели». Эта мысль Илью огорчила, и он постарался относиться к Марине спокойнее. Однако, хоть и реже, продолжал заходить к девушкам, или же они заглядывали к нему, часто по совсем пустячным поводам. «Им ведь тоже скучно», — думал Илья, стараясь себя не обнадеживать. Он устал слушать их разговоры о приятелях-банкирах, о Швейцарии, Гавайях и Лондоне.
Как-то к Илье зашел его старый приятель Юра, который был в замечательном, впрочем, как всегда, настроении, и принес с собой две бутылки пива. Илья показал ему новый номер «Перфекта». Потом они выкурили по сигарете в курилке, куда захватили с собой пиво в чайных фарфоровых кружках; хотя Илья и находился на особом положении в редакции, все же не стоило демонстрировать, что он пьет пиво посреди рабочего дня.
Вернулись в кабинет, и тут вошла Катя. Юра покрылся краской и пробормотал: «Ну, я, наверное, пойду, ты работай».
— Если ты думаешь, что девушка зашла по работе, ты глубоко ошибаешься, — шутливо произнес Илья. — Она зашла поболтать или задать какой-нибудь дурацкий вопрос. Правда, девушка? Нет? Значит, она могла зайти, чтобы пригласить нас на пиво. Теперь я наверняка прав.
Катя глупо улыбалась и ничего не отвечала.
— Похоже, я угадал.
— Нет, не угадал, — наконец ответила Катя.
— Тогда что же?
— Я уже забыла.
— Может, у вас все-таки есть пиво? — спросил Илья.
— По-моему, есть две маленькие бутылки. — Катя произнесла это так серьезно, будто разговор происходил в налоговой инспекции и речь шла о каких-нибудь остатках на счету.
— Утром выпил —день свободен. Не вижу, почему бы благородным донам не выпить по бутылочке ируканского. Трудно пить боком, как говорили братья Стругацкие — этот каламбур он придумал сегодня и хотел им поскорее щегольнуть. Все улыбнулись, но Илья не был уверен, что они сделали это не из вежливости.
Илья предупредил секретаря, что к нему пришел клиент и он отведет его к девушкам. У девушек действительно оказалось пиво, но сами они пить отказались. У них можно было курить и, таким образом, совмещать приятное с вредным, не выходя в курилку.
Илья был в ударе — он шутил и каламбурил, и чем внимательнее его слушали, тем лучше у него получалось. Иногда он делал паузы, предоставляя слово Юре, но тот, похоже, чувствовал себя не в своей тарелке в компании малознакомых девушек, хотя они ему явно нравились. Пиво закончилось. Юра вызвался сходить еще. Девушки отказались — им куда-то надо было ехать, но Юра все же сходил. Рабочий день закончился, и девушки засобирались. Юра предложил проводить их, но они вежливо отклонили его предложение. Вечер с девушками заканчивался. Вечер с пивом начинался.
— Что будем делать? — спросил Юра, когда они вдвоем оказались на улице.
— Можно прогуляться, — предложил Илья. — Я заметил, ты никуда не торопишься.
— Вы абсолютно правы, сударь, — сказал Юра. — А что это были за девушки, Марина с Катей?
— Да так, просто соседки.
— Свободных нравов и легкого поведения?
— Не скажи. Не так все просто.
С тех пор Юра повадился заходить к Илье на работу. Нельзя сказать, чтобы тот был этому рад. Часто, отвечая на Юрины звонки, он ссылался на дела и в результате друг появлялся у него не чаще двух-трех раз в месяц. Оказываясь в компании девушек, они часто дурачились, подыгрывая друг другу.
— Как сложно все бывает между мужчинами и женщинами. Ну, мужчины, понятное дело, они готовы всегда. А женщины... им же это надо, но они делают вид, что им это — не надо, что им безразлично, — попытался как-то Илья предложить новую тему.
— Кстати, не факт, — ответила Марина. — Есть мужчины, которые не подают вида.
— Женщины ждут инициативы, — уточнила Катя.
— А почему бы им самим не проявить инициативу? — продолжил мысль Юра.
— А потому, наверное, что они ждут финансовой инициативы. Помнишь, был, по-моему, такой банк «Финансовая инициатива», — все более воодушевлялся Илья.
— Не люблю женщин, которые смотрят на мужчину сначала как на спонсора, «а потом посмотрим», — вздохнул Юра.
— Наши девушки не такие. Правда, девушки?
— У меня был случай: как-то ко мне в гости зашла одна девушка и я предложил ей заняться любовью, так знаете, что она мне ответила?
— Она... не устояла, — предположила Катя.
— Она сказала, что не согласна, так как дома у меня впервые и знает себе цену. — Юра помолчал, что-то припоминая, и изрек: — Как говорится, женщина, которая ценит себя слишком низко, сбивает цену всех женщин.
Девушки молчали.
— Мало знать себе цену, нужно еще и пользоваться спросом, гласит народная мудрость, — в тон ему ответил Илья.
— Фу, какая гадость, — сказала Марина и отвернулась.
Илья вдруг спохватился, что наговорил лишнего.
— Никто никого не хотел обидеть, — попытался оправдаться он.
— А никто ни на кого не обиделся.
Через несколько дней он заглянул к девчонкам.
— О, Илюша! — радостно встретила его Марина. — Ты-то мне и нужен. Ко мне приезжает мама. Илюш, ты не хочешь зайти сегодня ко мне?
— Тебе нужно ей кого-нибудь показать?
— Да нет, просто так.
— Я, наверное, чего-то не понимаю.
— Ну, просто составь компанию. Мама сварит борщ, испечет пирог...
— И что за пирог?
— А какой ты любишь?
— Я не люблю пироги.
— Ты не знаешь, какие пироги она печет.
— Да нет, спасибо. — Первый визит к Марине не хотелось связывать с ее мамой.
На следующий день Марина сама пришла к нему в кабинет с пакетом. Там были пирожки. Илья их с удовольствием съел и не пошел обедать в столовую.
С появлением девушек Илья все чаще ловил себя на мысли, что тяготится своим нынешним положением. Работа, ставшая рутиной, отсутствие денег, которые можно было бы тратить так, как, судя по рассказам соседок, тратили их знакомые. Обещанные шефом перспективы не казались ближе. Единственное, что ему оставалось, так это усиленно создавать имидж творческого человека, далекого от мыслей о материальном достатке. Он рассказывал соседкам о своих планах, о новых проектах редакции, о глобальных замыслах, которые у него появлялись после чтения какой-нибудь газетной статьи, и в их лице находил благодарную аудиторию. Девушки увлеченно слушали его и относились к его идеям более серьезно, чем он сам.
— Мне кажется, я знаю, по какому признаку можно определить состояние влюбленности, — однажды сообщил он Марине.
— По какому? — Марина с интересом посмотрела на Илью.
— Когда мужчине хочется что-то круто изменить в своей жизни, он скорее всего влюблен.
— А тебе хочется что-то круто изменить?
— Мне всегда хочется, — улыбнулся Илья, — только кого — не знаю.
— Не знаешь? —лукаво улыбнулась в ответ Марина.
Илья часто думал о Марине. Однажды он шел по офисному центру и вдруг заметил ее в самом конце коридора. И хотя до нее было далеко, он уже видел ее глаза — пронзительно голубые, глядящие на него. И все люди, которые были вокруг, сразу стали бестелесными силуэтами и отодвинулись в стороны. Он шел ей навстречу и будто видел перед собой цель в конце пути — ее синие глаза — как единственное четкое изображение в фокусе линзы огромного оптического прибора. Он шел ей навстречу, и луч, соединяющий их зрачки, сокращался.
— Привет, — улыбнулся Илья и прошел мимо.
Потом он часто вспоминал эту картину — восхитительно голубые глаза, немного удивленные и напряженные, будто осознающие важность момента. И ни тени улыбки на лице.
Илья очень обрадовался, заметив однажды на мониторе Марины стихотворные строчки. Марина читала стихи в Интернете. Он решил, что это — свидетельство ее душевности, способности чувствовать и что деньги и работа не испортили ее. И не только деньги и работа, но еще и ее прошлое. А может, и не было никакого прошлого.
В другой раз, прочитав статью о детских домах, Илья рассказал соседкам о своей новой идее. Идея заключалась в том, чтобы создать школу-интернат, которая переросла бы в университетский городок, где учились бы сироты. Илья считал, что, поощряя природный детский интерес к окружающему миру, можно из потенциальных бандитов вырастить великих ученых. И тем самым показать всему миру, как нужно воспитывать детей, и подать пример всем учебным заведениям.
Девушки внимательно его слушали. Катя, казалось, — больше из уважения или чувства такта, Марина как будто загоралась этой идеей.
— Да, — развивала она его идею, — это дело, которому можно посвятить жизнь. И не думать о всех этих жлобах. — Вероятно, она имела в виду окружавших ее людей. — Илюш, ты мог бы написать все это? А я попробую найти деньги.
Илья что-то написал, но к этой теме они больше не возвращались. Вероятно, друзей Марины эта тема не увлекла.
Потом Илья вспоминал фразу: «То, чему можно посвятить жизнь». И ему казалось, это значит, что Марина рвется чему-то посвятить жизнь и что не деньги для нее главное. И это очень нравилось Илье.
Илье было поручено разработать новый дизайн офиса. Он объехал несколько художественных салонов, но выбрать ничего не решился. Все было слишком дорого. И хотя его американец, Илья был уверен, заплатил бы нужные деньги, но, во-первых, не хотелось слышать его ворчанья, а во-вторых, не хотелось доставлять удовольствие этим хапугам, которые напряженно притворялись искусствоведами. «Пусть дурят новых русских», — думал он.
Как-то в субботу он с другом гулял в небольшом парке у Дома художника возле Крымского моста. Его друг Юра и сам был художником. Вернее, так он себя называл. На самом деле он плел безделушки из кожи. Летом он обычно уезжал в Крым и продавал их там, называя «фенечки». На вырученные деньги он жил в Крыму все лето, а зимой работал на книжном оптовом складе. Илья не знал, что входило там в его обязанности, но судя по частым звонкам на работу и после двух посещений склада, где Юра сидел один, читая какие-то книги, Илья решил, что его друг на работе не делает большей частью ничего.
Юра был человеком-загадкой. Он знал все обо всем. Кажется, не было темы, в которой он был бы некомпетентен. Судя по его рассказам, среди знакомых Юры были и бомжи, и академики, и бандиты, и предприниматели. Он запросто общался — и Илья видел это сам — с любыми людьми, хотя иногда казалось, что Юра — маменькин сынок, которого мама только что покормила манной кашей. Так наивны были иногда его суждения, а реакции на какие-то события или рассказы Ильи — столь непосредственны.
Они болтали ни о чем, куря и попивая пиво, смотрели на странные скульптуры, во множестве стоявшие вдоль дорожек парка.
— Роден бы умер от зависти, не говоря уже о Ми-келанджело, — смеялся Юра, кивая на одну из скульптур. — Наверное, так выглядела его муза, — улыбался он, глядя на белый булыжник, формы которого отдаленно напоминали женщину.
— Как критик, вы слишком строги, — заметил Илья.
— Если бы я был критиком, я бы не оставил от них камни на камне. Хотя все. конечно, зависит от суммы, — опять пошутил Юра.
Они свернули в сторону крытого вернисажа, где многочисленные Юрины коллеги продавали картины. Прошли между картинами, висевшими с двух сторон, иногда останавливаясь у какой-нибудь из них. Хозяин очередного шедевра оживлялся и начинал расхваливать полотно. Все заканчивалось Юри-ной критической шуткой, и они шли дальше.
Наконец Илья остановился у каких-то акварелей.
— Надо бы определить уровень цен, — шепнул он Юре. — Извините, сколько стоят эти акварели? — спросил он у бородатого молодого человека, крутившегося возле них.
— Эти — по сто пятьдесят.
— Все?
— Каждая.
— А-а-а... понятно. А сто пятьдесят чего?
— Долларов, конечно.
— А вот эта? — Илья указал на небольшую картину маслом, где была нарисована лодка, в которой сидело несколько человек в средневековых костюмах, где-то вдалеке были видны расплывчатые очертания берега. Он обратил внимание, что несколько минут назад художник показывал ее какому-то человеку через увеличительное стекло.
— Эта — пятьсот.
Илья потерял к картине всякий интерес, но вмешался Юра:
— Простите, это — с рамочкой?
— Да, конечно, — совершенно серьезно ответил торговец.
— А зачем вы показывали ее кому-то через лупу?
— А вы посмотрите, — опять оживился торговец, наводя лупу в антикварной оправе на одну из фигурок. — Видите?
Сквозь лупу фигурка выглядела так же, только немного крупнее.
— Да, конечно вижу, — ответил Юра.
— Ее не стыдно повесить в любой прихожей, посмотрите, какая работа.
— Это как миниатюра? — спросил Юра, сообразив, что через лупу деталь обычной картины выглядела бы как сгусток мазков.
— Да, совершенно верно. Та же техника. Обратите внимание, здесь — пять человечков. — Художник посмотрел на потенциальных покупателей, ожидая реакции. Не дождавшись, он продолжал: — Гораздо выгоднее рисовать по одному человечку на картине, написать пять картин и продать каждую дешевле. Они разойдутся гораздо легче... И значительно выгоднее. А здесь — целых пять человечков на одной картине!
— Угу. Спасибо. Я только хотел узнать, сколько стоит, — попытался закончить разговор Юра.
— Вы подумайте, — не унимался художник. — Значительно выгоднее приобрести эту картину. Вы повесите ее в прихожей...
Они отошли от создателя пяти человечков.
— Надо же, целых пять человечков, — восхищенно повторял Юра.
Илья подошел к одной из картин, похожей на хрестоматийную «Грачи прилетели».
— Что-то знакомое... Левитан? В смысле — копия? — произнес вслух Илья.
— В смысле Саврасов? Нет, просто сюжет похож.
— А да, там было много грачей, — без задней мысли сказал Илья.
— Да, у дурака Саврасова было много грачей, хотя экономически намного целесообразнее было бы рисовать и продавать по одному, — смеялся Юра. — Вот уж никогда не думал, что можно так говорить о живописи. Нет, Гайдар никогда не повесил бы у себя в прихожей такую картину, как экономически нецелесообразную.
— Или Чубайс.
День клонился к вечеру, повеяло холодом. Гуляющие покидали парк.
— Слушай, а каким идиотом был Суриков, ведь мог бы нарисовать по одному человечку вместо боярыни Морозовой — одну боярыню, одного нищего. Значительно прибыльнее. Он был экономически неграмотен. А этот, который нарисовал трех медведей? Надо было продавать по одному. Пусть не был бы так известен, зато купил бы лишнюю дачу на Рублевке.
— Идем в метро? — предложил Илья.
— Может, еще по бутылочке пива? — предложил альтернативу Юра. — Этот художник открыл мне глаза, — не унимался он. — Я вот теперь смотрю на людей и вижу человечков.
Илья посмотрел вокруг. Всюду сновали человеческие фигуры, спешащие домой, вдалеке гораздо медленнее двигались фигурки.
— Давай по пиву, — согласился Илья.
В ближайшем ларьке они взяли по бутылке и устроились рядом под тентом, который еще не успели убрать на зиму.
— Как, кстати, девушки поживают? — Пиво обратило мысли Юры в другое русло.
— Все так же.
— Слушай, давай их того... туда-сюда поужинаем?
— В «Максиме»? Вы приглашаете?
— Ну, можно у меня. Они, что, каждый день ходят в «Максим»?
— Ну, может и не каждый.
— Тебе же нравится Марина?
— А тебе — Катя...
— Видишь, какое удачное совпадение. Никакой конкуренции.
— Я не думаю, что их заинтересует твое предложение... Боюсь, что мы, как человечки, покажемся им экономически нецелесообразными. Мне иногда кажется, что они по определению не испытывают полового чувства к мужчинам, у которых в кармане меньше тысячи баксов.
— Брось, ты подумай, кто ты и кто они. Да они просто лимитчицы черт знает откуда.
— Ну и что? — Илья не очень понимал, что хотел сказать Юра.
— Как «что»? Как ты не понимаешь... — Похоже было, что Юра и сам не понимал.
— И куда ты их позовешь?
— Ну я же говорю, ко мне, — героически настаивал Юра.
— Ну, попробуй.
— Ты же их знакомый, вот и позвони. У тебя есть их телефон?
— Телефон-то есть. Тебе хочется, а как звонить, так я.
— А тебе не хочется?
— Ладно. Откуда ты собираешься им позвонить?
— У меня есть карта. Позвоним из таксофона. А вон и таксофон. Пошли?
Они пошли.
— А у тебя деньги-то есть? — спросил Илья, снимая трубку.
— Какие деньги?
— Ну, наверное, их угостить чем-то надо. Не домашним же самогоном.
— Купим пиво. У меня есть немного.
— С креветками?
— Ну, с креветками, — нехотя ответил Юра.
Илья набрал номер мобильного Марины. Она сразу ответила и неожиданно для Ильи так же сразу согласилась ехать «на тусовку к художнику». Илья продиктовал адрес, и Марина пообещала быть с Катей через два часа.
— Не было печали, — буркнул Илья.
— Отлично, — сказал Юра. — Да не переживай ты так.
На подходе к Юриному дому в местном павильончике они купили креветки, нарезанную ветчину, две трехлитровые бутыли пива.
— А не мало будет? — спросил Илья. И они купили еще две. «По сиське на рыло», как неожиданно выразился Юра.
— Может, еще вина? — предложил Илья.
— А плохо не станет? Тогда закусывать придется манной кашей и винегретом: манная каша выходит легко, а винегрет — красиво.
— Возьмем вина — сэкономим на винегрете.
— Да. Это будет экономически целесообразнее.
Девушки пришли почти без опоздания. Они были веселы, вели себя просто и легко. Оробевший было опять Юра быстро пришел в себя — то ли благодаря выпитому уже пиву, то ли — свободной манере поведения девушек. Выяснилось, что на сегодня у них — никаких планов и «до пятницы они совершенно свободны».
— Пятница — это людоед такой, — пояснил Илья. Все улыбнулись.
Пиво шло на убыль, настроение поднималось. Вскоре они лежали вповалку на ковре перед включенным на MTV телевизором. В середине стояли тарелки с креветками и кожурой от них, бокалы и бутыль пива. Юра как-то между прочим поставил кассету, потом вроде бы случайно переключил канал. Кассета оказалась с порнухой. Это событие вызвало радостную панику и требование переключить, потом было решено голосовать, и ее единогласно оставили.
Илья с Мариной начали целоваться, залезая друг другу под майки, Юра и Катя тактично вышли в другую комнату, где выключили свет.
Через час в дверях появился Юра в одних трусах и спросил, не принести ли им белье. Илья с Мариной переглянулись и молча кивнули друг другу.
— А ты говоришь, экономическая целесообразность, — сказал Юра, появившись с подушками и простынями. — Мир держится на чистых чувствах.
— Наташа, угощайтесь, — любезно обратился к корректору главный редактор.
Пол Вермауэр, почти безвыездно прожив в России три года — с момента основания русского журнала с английским названием «Перфект», совсем неплохо говорил по-русски. Однако его манеры были совсем не русскими, и всем, во всяком случае сотрудникам журнала, его стиль поведения иногда казался странным. Так и сейчас. Обычно суховатый, хотя и улыбчивый редактор проявлял совсем необычную по отношению к Наташе любезность, которая была бы уместна с малознакомым человеком, но не со своей сотрудницей, которой он лишь говорил «привет» при редких встречах, но никогда даже не заговаривал. Такие странности казались несколько неуклюжими, однако были простительны иностранцу и списывались почему-то на недостаточное знание языка. Наташа любезно согласилась принять чашечку кофе и, напряженно улыбаясь, ловила каждое слово босса.
— Наташа, мы вам очень-очень признательны за вашу серию рассказов, которую вы для нас пишете. Вы знаете, что во многом благодаря вам наш журнал поднимается на новую ступень. Вчера мы получили диплом конкурса, основанного Министерством информации. Это — большой успех. — Пол смотрел на Наташу в ожидании реакции.
— Спасибо, — сказала Наташа.
— Я считаю, что вам необходимо всерьез заняться журналистикой, — продолжал Пол, — и хочу вам предложить тему, точнее, постоянную рубрику «Успешные женщины». Что вы на это скажете?
Пол не сомневался в ответе.
— Конечно, — ответила Наташа, — я была бы очень рада.
— Вот и отлично. Мы с вами еще поговорим о вашей новой зарплате. Сейчас я хотел бы поручить вам сделать репортаж о какой-нибудь выдающейся business-woman. — Слова английского происхождения он произносил по-английски, без русского акцента.
— Скажите, а это будет рубрика только о женщинах?
— Пока я думаю, что да, — произнес Пол серьезно, но почувствовав, как ему показалось, новый подтекст фразы, улыбнулся: — У вас прекрасно получается писать об успешных женщинах. Интервью, конечно, могут быть разные. У меня есть прекрасная идея, — продолжал он. — Вы слышали про телеведущую Эллу Георгиеву. Красивая женщина. Она приехала, как это называется... из глубинки. Я слышал, она создает свою передачу на телевидении. Повстречайтесь с ней. Возьмите Илью. Нужны отличные фотографии. Материал должен выйти в следующем номере. — Фраза была закончена четко. Разговор тоже.
— Я могу идти?
— Да, конечно. Успеха вам.
«Вот он — успех», — думала Наташа, выходя из кабинета редактора. Ей хотелось писать и писать об известных людях, она уже видела себя звездой российской журналистики, предвкушая славу и деньги. В голове роились мысли о многочисленных поклонниках, о долгожданной собственной квартире, о многих мужчинах, которых она не удостоит вниманием, о том одном, которого она наконец встретит. Да и поработать с Ильей ей давно хотелось.
Три дня Наташа договаривалась о встрече с Геор-гиевой и за это время кое-что выяснила о ней. Наташу несколько огорчил слух о том, что ее подобрал ведущий передачи о шоу-бизнесе Лев Старожилов. «Завистницы распускают слухи», — решила Наташа. «Она вышла замуж по расчету, — говорили про нее, — делает все на деньги мужа, на его деньги и раскрутилась, если бы не он — грош ей цена», — говорили злые языки. «Проверим», — решила Наташа и отправилась брать интервью. Поехали они с Ильей на редакционной машине.
По дороге ей на глаза попался рекламный плакат в оливково-красных тонах. На нем была изображена черноволосая девушка в прозрачных трусиках и бюстгальтере. Надпись на плакате гласила: «Самая дорогая девушка Флориды». «Неплохое название для материала о самой дорогой журналистке... Ну, одной из самых...» — подумала Наташа.
Во время интервью Наташе почти не пришлось задавать вопросов. Элла сама рассказала о том, как приехала в Москву из далекого Мурманска, не зная в столице никого и ничего, поступила на факультет журналистики и закончила его, как подрабатывала моделью, работала в группе поддержки малоизвестного певца, участвовала в чужих программах, как встретила Старожилова — лучшего телепродюсера, какого когда-либо знала. По ее словам, недавно ей сделали предложение поработать в Америке, и сейчас она раздумывает и всерьез занимается английским. Получалась неплохая история о селф-мейд вумен.
Элла в подробностях рассказала и историю своей любви — о том, как встретила на приеме будущего мужа, как трогательно и старомодно он за ней ухаживал, как долго она притворялась недоступной, влюбившись в него с первого взгляда.
Наташа спросила: «А как же семья?» Элла странно на нее посмотрела и сказала: «Для настоящей любви нет преград». «Вот это женщина!» — подумала Наташа.
Расстались они почти подругами. Так считала Наташа.
Вернувшись в редакцию, Наташа долго изучала, разложив на столе, женские журналы, подмечая интересные, на ее взгляд, аннотации, названия статей и рубрик. «Сотвори сама» —да, может быть... «Начать все сначала» — это о ком-то другом... «Окружите себя красивыми вещами — это возбуждает нервную систему» — при чем здесь это? «Знаете ли вы, что такое новая роскошь?» — нет... «Вот это ворлд-класс» — не по-русски, для тупых американок... «Она этого достойна» — так себе... Рубрика «Успех»--жалко, что такая уже есть в каждом издании...
Наташа еще полистала журналы и отодвинула стопку в сторону. Открыла чистый лист в компьютере и напечатала крупными буквами: «Самая дорогая девушка Мурманска».
Илья проснулся от прикосновения. На своих губах он почувствовал мягкие теплые губы Марины. Вопреки распространенному правилу утром Марина выглядела так же хорошо, как и вечером. Занятие любовью с похмелья было еще более восхитительно, чем занятие любовью спьяну. Илья старался не дышать на нее перегаром. Но даже эта мысль и головная боль не могли испортить утра, когда иллюзия стала осязаемой реальностью.
— Придется жениться, — пошутил Илья, стоя под душем вместе с Мариной.
— Так сразу и жениться, — засмеялась Марина.
— Ну зачем же сразу? Надо все хорошенько обдумать. Дней пять...
Марина улыбалась. Она тоже любила фильм «Москва слезам не верит».
— Надо потренироваться. Пожить немного друг с другом...
Илья не верил своим ушам. О большем он не мог и мечтать.
На работу они поехали вместе. Марина жила одна, но в этот вечер они снова были у Юры, собравшись той же компанией. И третью ночь они провели у Юры. Половину рабочего времени Илья висел на телефоне в поисках квартиры. В субботу утром они вместе пошли смотреть предполагаемое жилье. Квартира Илье понравилась, но неожиданно хозяева попросили за нее больше, чем обещал агент. Марина предложила, раз они будут жить вместе, вносить часть арендной платы. Илью это немного покоробило, но в конце концов он решил, что это вполне эмансипированный европейский подход. И согласился.
Они начали жить вместе. Когда Илья, задержавшись на работе, шел домой, ему всегда хотелось побыстрее дойти до угла соседнего здания. И тогда каждый раз в том месте, где дорожка выворачивала напрямую к их дому, он с надеждой смотрел на свое окно. Вид освещенных изнутри голубых штор переполнял его теплой детской нежностью, и он торопился еще сильнее. Когда окно было темным, ему становилось грустно и спешить уже не хотелось. Войдя в квартиру, он не мог ничем заняться и ждал ее, хотя она всегда заранее предупреждала, когда придет, если ей нужно было задержаться.
Иногда она приходила поздно и пьяной. Тогда она плакала, а он ее утешал. Он знал, что она ему не изменяла, потому что чувствовал ее, видел всю и не находил в ней хоть капельки неискренности. Она плакала потому, что ей было противно общаться с «богатыми уродами», у которых душа умещается в бумажнике. Впрочем, так она говорила о них только когда была пьяной. Почти каждую ночь накануне выходных, несмотря на мороз или слякоть, они подолгу гуляли по городу. О чем бы ни говорил Илья, Марине все было интересно, она задавала вопросы только по существу, слушала внимательно или удивлялась, когда он говорил что-то особенно, на его взгляд, значимое и интересное.
Марина прекрасно готовила и никогда не предлагала сходить в ресторан или в дорогой клуб. Она отдавала себе отчет в том, что они могут себе позволить, а что — нет.
Даже Катя почти не появлялась у них. Зато часто бывали приятели Ильи.
Илья предложил Марине бросить работу, но она сказала, что не может позволить себе жить нахлебницей и хочет чем-нибудь заниматься. Тем более что ей что-то обещали какие-то знакомые. Ему это понравилось. Он не хотел, чтобы она сидела дома, если ей скучно. Ему хотелось, чтобы ей не было скучно.
На работе они стали держаться подчеркнуто нейтрально по отношению друг к другу, и только Катя знала, что они живут вместе. Потом Марина сообщила ему, что ей предложили создать туристическое агентство, благо потенциальные клиенты у нее есть. Ей и так часто приходилось отправлять своих «почти моделей» в Испанию или Таиланд. Илье не понравилось, что она будет днем находиться вдали от него, и он сказал ей об этом. Но все равно лучше заниматься туризмом, чем тем, чем она занимается. И Марина с Катей переехали из своего офиса куда-то в центр.
Однажды она спросила его, когда они поженятся. Он сказал, что надо еще «притереться друг к другу», еще подождать и проверить их любовь временем. Спустя месяц она задала ему тот же вопрос, и он ответил, что жениться стоит только тогда, когда они решат завести детей.
Однажды он возвращался домой позже обычного. В окне не было света. Как всегда в таких случаях, Илье стало грустно, но не более того. Он открыл дверь, в квартире его встретила темнота. Илья разделся, прошел в комнату и ощутил неприятное беспокойство. Он вышел на кухню и увидел на столе тетрадный листок. На клетчатой поверхности было написано крупными буквами таким родным, милым почерком: «Илья. Я встретила другого человека. Вещи забрала. Не звони мне больше. Марина». Илья опустился на стул. Он чувствовал себя обманутым. Ему казалось, что это какая-то злая шутка. Он бросился в комнату — вещей Марины действительно не было. Ни на диване, ни на столе, ни в шкафу. В прихожей не было ее тапочек.
Он с грустью подумал, что она забрала и тигренка, которого он ей подарил. На душе стало теплее и еще больнее. Он повертел в руках телефонную трубку, но не стал набирать номер ее мобильного.
В голове возникла неожиданная мысль. Он вернулся на кухню и посмотрел на записку. Под подписью стояла дата: 14 декабря. С запиской в руке он вернулся в комнату и посмотрел на календарь. Неужели так и есть? Прошло ровно три месяца с той ночи у Юры, с того разговора под душем. Случайность?
На следующий день он позвонил ей на работу, но там ответила Катя. Она передала ему просьбу Марины, чтобы он ей больше не звонил. Мобильный Марины был отключен.
Теперь вечерами Илья оставался дома один. Он ужинал на скорую руку, смотрел телевизор и ложился спать. Один. Илья старался разобраться в своих чувствах. И тогда он думал, что причина подавленного состояния в том, что инициатором разрыва впервые оказался не он, а его девушка. Ему казалось, что его обыграли. Но еще он чувствовал грусть и нежность. Такого как с Мариной, у него никогда и ни с кем не было.
И еще он не знал, что делать с квартирой, одному снимать ее было слишком дорого.
Трехметровый кирпичный забор, КПП с железными воротами и солдатами остались позади. Вычищенная от снега и ровная, как стол, дорога вела к даче. А дача министра по налогам и сборам являла собой трехэтажный безвкусный особняк из красного кирпича.
На окруженной сугробами площадке перед ней автомобиль остановился, сидевший на переднем сиденье охранник вышел и открыл заднюю дверцу. Теперь и доктор вышел из машины. Он почти привык к этой традиции, объяснявшейся якобы требованиями безопасности, но, по мнению Алексея, имевшей причиной растущее чувство собственной значимости тех, кому открывают дверь, и банальный страх, растущий, как на дрожжах, на текущих криминальных сводках. Хотя нет, главное, наверное, все-таки собственная значимость...
Алексей был психотерапевтом. Вернее, он закончил мед с дипломом невропатолога, но жизнь заставила его уйти из государственной медицины и устроиться помощником к психотерапевту, который называл себя известным целителем. У него Алексей проработал год, потом поменял место работы — ему предложили более выгодную. Потом еще раз — там была богаче клиентура. Вернее сказать, это была постоянная и необычная клиентура.
— Пойдемте, — сказал охранник и показал на крыльцо.
Поднявшись по ступеням, они остановились у зеркальной двери. Охранник нажал незаметную кнопку на стене, что-то пробормотал в микрофон, послышался тихий гудок, и он толкнул дверь.
— Проходите.
— Добрый день, — приветствовал их коротко стриженный, с бычьей шеей молодой человек в черном костюме, оказавшийся сразу за дверью. — Раздевайтесь.
Алексей снял пальто и передал его бычьей шее. Тот повесил пальто на вешалку и повернулся к Алексею:
— Оставьте здесь все, что у вас в карманах.
Алексей выложил на стол кошелек, ключи, записную книжку. Охранник взял какой-то черный предмет, похожий на огромную скрепку для галстука.
— Разрешите, — произнес он дежурное волшебное слово и провел черным предметом по одежде Алексея, потом сказал: — Поднимите руки, — и ощупал врача — туловище, ноги, руки.
Охранник снял с Алексея часы, извлек из его одежды ручку, носовой платок, мелочь. Все, что находил, он складывал на столике. Потом снова провел металлоискателем по одежде гостя.
— Мы положим это в сейф, — он кивнул на предметы на столике, — не беспокойтесь. Шеф вас ждет.
Алексея повели по коридору, через высокий роскошный холл первого этажа, по зеленой ковровой дорожке, покрывавшей мраморные ступени широкой лестницы с позолоченными перилами, на второй этаж. Он вдруг почувствовал себя бильярдным шаром, катящимся вверх по зеленому сукну.
В небольшой для огромного здания комнате с окном во всю высоту стены сидел невзрачный человек в свитере, джинсах и домашних тапках. Он поднялся навстречу и протянул Алексею руку, глядя прямо в глаза:
— Здравствуйте, доктор. — И кивнул охраннику: — спасибо, все.
Тот ушел.
— Вас хорошо рекомендуют. Садитесь. Как вас зовут?
— Чумаков Алексей Павлович.
Алексей устроился в большом кожаном кресле напротив клиента.
— Алексей, — повторил, запоминая, клиент. — А меня называйте Владимир. Наверное, нужно как-то неофициально, ведь у нас будет сеанс...
Сухая серая кожа и мешки под глазами выдавали в нем любителя спиртного.
— Да. Давайте приступим.
— Может, сначала хотите чего-нибудь выпить... с дороги? Кофе, чаю...
— Да нет, спасибо.
— Может, коньяку... Леша?
— Нет, что вы, я же на работе. И называйте меня лучше доктор.
— Хорошо, доктор. А я с вашего позволения коньячку. Может, все-таки выпьете рюмочку?
— Нет, ни в коем случае.
— А мне-то можно?
— Ну, это к другим врачам. А для меня даже лучше, если вы снимете напряжение.
Владимир открыл дверцу в столике, достал бутылку и рюмку, наполнил ее до краев, пригубил, медленно отпил половину, наслаждаясь ощущением, и поставил недопитую рюмку на стеклянную поверхность столика. В этом уютном дачнике трудно было угадать министра, ежедневно управляющего огромным аппаратом, сотнями и тысячами людей, жестко отдающего распоряжения, от которых зависело благополучие миллионов людей.
«Впрочем, может, он и не отдает никаких распоряжений. Хотя благополучие людей от него точно зависит», — подумал доктор. Когда он выезжал из конторы, шеф сказал, что первым клиентом на сегодня будет министр. «Министр — это что, кличка?» — пошутил тогда Алексей. «Может, и кличка, но для тебя он в первую очередь клиент», — сухо ответил шеф, давая понять, что разговор окончен.
— Владимир, давайте приступим, — начал Алексей. — Постарайтесь расслабиться. Было бы хорошо, если бы вы прилегли на диван.
— Это обязательно?
— Желательно. У вас есть причина обратиться ко мне, и, вероятно, причина весомая. Что вас мучит, что беспокоит? — Алексей говорил уверенно и спокойно, стараясь не думать, что зависит от своего собеседника значительно больше, чем тот от него.
— Я доверяю вам, доктор. Это доверие многого стоит. — Пациент сел на диван.
— Будьте уверены. Для меня то, что вы скажете — это как тайна исповеди. Кстати, если вам будет удобно, можете лечь и закрыть глаза.
— Зачем? — вдруг напряженно спросил министр. — А, в смысле, как в западных фильмах?
— Ведите себя так, как вам удобно, и постарайтесь расслабиться. Рядом с вами друг. Так что вас беспокоит?
Пациент помолчал, будто прислушиваясь к себе, потом, подыскивая слова, неуверенно начал:
— Понимаете, доктор... Вы видели, наверное, такую рекламу: «Заплатите налоги и спите спокойно».
— Да, кажется, видел.
— До этой рекламы я спал спокойно. Перед тем как она вышла на экраны, рекламное агентство показывало ее у нас. После этого предварительного просмотра я не могу заснуть. Кстати, этот вот... этот момент про выключатель мы уже вместе придумали...
— А что там про выключатель? — перебил Алексей.
— Ну, если помните, там мужчина, который не заплатил налоги, не может заснуть. Он встает с постели, щелкает переключателем ночной лампы...
— А зачем он щелкает переключателем?
— Он нервничает. И там такой подтекст, что он стал чуть ли не импотентом.
— Чуть ли?
— Он просто не может.
Алексей никак не мог сосредоточиться на новых чужих проблемах:
— Значит, рекламный ролик...
— И потом были еще два.
— Еще два чего?
— Два рекламных ролика. Вы их должны были видеть. Сейчас только о них и говорят. Там такой сюжет: «Наши учителя не получают зарплату. Пожалуйста, заплатите налоги». И второй — про пенсионеров. Что-то такое: «Наши пенсионеры не получают пенсию, пожалуйста, заплатите налоги».
— Да, кажется, видел. Теперь вспомнил, — кивнул Алексей.
Он конечно же помнил эти ролики и помнил известный анекдот на эту тему, когда чиновник в кадре обращается к зрителям: «Граждане, нам стало нечего воровать, пожалуйста, заплатите налоги».
— Что же вас все-таки беспокоит?
— Так я же и говорю. Я не плачу налоги.
Это было совсем не то, что ожидал услышать Алексей. Будь он не на работе, он бы удивился, или рассмеялся, или разозлился — в зависимости от ситуации. Здесь же он должен был говорить так, чтобы пациент стал как можно откровеннее, чтобы он смог открыться, чтобы они вместе могли разобраться в его чувствах. Пациент должен чувствовать уверенность в словах врача, а врач должен говорить так, чтобы эта уверенность стала для пациента надеждой, первой прочной ступенькой на пути к выздоровлению.
— Многие не платят налоги, — произнес он с ударением на первом слове. — Вернее сказать, почти все не платят налоги, — сказал Алексей и, поймав на себе подозрительный взгляд, осекся и пожалел о том, что решил успокоить министра таким образом.
Тот помолчал и продолжил:
— Нет, вы не поняли. Я, конечно, законопослушный налогоплательщик. Я не плачу налоги потому, что моя зарплата ниже некоторого минимума, а если бы у меня было еще какое-то второе место работы, то, конечно, я бы платил...
— Тогда я не понимаю.
— Что вы думаете, все это, — Владимир подался вперед и махнул рукой, обводя комнату, — на министерскую зарплату? То есть, конечно, все по закону, определено государством, по закону приватизировано — не подкопаешься, но...
— Что еще?
— Ну сын у меня учится в Англии.
— Так ведь все законно?
— Да, все законно, не придерешься. Но знаете, сейчас часто говорят, и по телевизору в том числе, раз не заплатил налоги — значит, уворовал у бабушки, у военного там. Это все — моя идея. В том смысле, что именно мы — заказчики этой информационной кампании по промыванию мозгов. Может, банкир, через которого проходят бюджетные деньги, и ворует у бабушки, но при чем тут бабушка, которая торгует после работы своими огурцами, то есть имеет побочный заработок? Она, что ли, ворует у пенсионеров или у военных?
— Хорошо, успокойтесь. Значит, вас беспокоит то, что вы по совести не платите налоги?
— Да нет же, они мне по фигу. Какая совесть? Это понятие абстрактное. Слышали выражение: «Заплати налоги и спи спокойно... на лавочках, в подвалах, на вокзале». Шею бы свернул этому шутнику...
— Так что же тогда вас беспокоит?
— Как вы не понимаете... Я... как бы это сказать. Мне кажется, что я становлюсь импотентом. Я обращался к урологу. Мне говорят, что причина — не в сосудах там... В общем, причина — психологическая.
— И что вам посоветовали?
— Посоветовали... не с женой. — И...
— Ну вы же понимаете, был бы я простым человеком...
— Понятно, положение не позволяет. Но все-таки вы пробовали.
Владимир гаденько замялся:
— Почему вы так решили?
— Потому что, не попробовав, вы не обратились бы ко мне.
— Но, доктор, это между нами.
— Конечно, Владимир. Я же врач, а не газетчик, — успокоил его Алексей.
— Да, знаете, что еще самое противное? В правительстве у меня... можно сказать, кличка главный наложник.
— Как давно это началось?
— Что началось?
— Ваше недомогание.
— С год, наверное.
— И врачи говорят, что причина — здесь... — полуутвердительно произнес Алексей, дотронувшись пальцем до головы.
— В том-то и проблема, доктор.
«Забавно, — подумал Алексей, — он сам надоумил рекламщиков использовать те приемы, которые бы воздействовали на него страшнее всего». И спросил:
— Так, скажите, Владимир, вы женаты один раз? — Да.
— А ваши родители? — Алексей ступил на привычную твердую почву, которая была очень зыбкой для пациентов. Отвечая на такие «фрейдовские» вопросы, они начинали смотреть на него с суеверным страхом. Может быть, те, кто что-то слышал о психоанализе, ощущали его пальцы, что-то нащупывающие в черных глубинах их предательского подсознания. Или, может, Алексей просто льстил себе.
— Они до сих пор женаты.
— Один раз на всю жизнь... — Алексей сделал ударение на этой фразе. Так он расставлял «вешки», которые должен был запомнить клиент. — А вы помните ссоры между родителями?
— Это так важно?
— Думаю, да. Так ваши родители ссорились?
— Да. Они иногда и сейчас ссорятся.
— Позвольте нескромный вопрос: а почему они не разводятся?
— Ну, сейчас уже, наверное, поздно.
— Только поэтому?
— Ну, может быть, они опасаются, что как-то подведут меня... Хотя не знаю, у них всегда были какие-то на то причины. Думаю, они всегда считали, что брак — это раз и навсегда.
— На чьей вы стороне?
— Это их дела. Хотя в детстве я жалел мать. — Чиновник замялся.
Алексей помолчал, потом тихо и глубокомысленно произнес:
— Все правильно. Думаю, я знаю, в чем причина вашего недуга. Но надо еще проверить...
— Мне советовали пообщаться с другими женщинами.
— Но вы испытывали комплекс вины.
— Ничего я не испытывал. И не внушайте мне этот комплекс сейчас.
— Видите ли в чем дело, Владимир. Вы можете не чувствовать никакой вины. Но, вероятнее всего, она сидит в вашем подсознании. Так же, как вас гложет мысль о том, что вы не платите налоги, призывая к этому других.
— Я же говорю, что плачу налоги.
— Формально — да. Но ваше недомогание мучит вас не формально. И мы должны найти реальную причину этого и реальный выход из положения. Попробуйте не возражать, если я сформулирую что-то не очень точно. Я создам некоторую психологически логическую конструкцию, а вы попробуйте ее принять. Если же вам покажется, что я совсем не прав, поделитесь сомнениями. Итак, вас мучит мысль о том, что вы пользуетесь благами, которые, мягко выражаясь, не рекламируются. При этом вы призываете других честно сознаться в том, какими благами пользуются они, и «поделиться» ими — заплатить налоги. Вы испытывали подсознательное — по Фрейду — влечение к матери, но на вашем пути всегда стоял отец. И вы чувствовали, что он является для вас препятствием не по своей воле — он должен был стоять там, где стоит. И делать то, что делает. В том числе — выполнять свои супружеские обязанности — именно обязанности. Долг. — Здесь Алексей опять поставил «вешку». — И если даже он не выполнял их, то оставался супругом — возможно, ради вас. Так же, как многие люди платят или не платят, но должны платить налоги, исполнять свои обязанности налогоплательщиков, в том числе ради вас, чтобы вы могли пользоваться теми благами, которыми пользуетесь. От вас, возможно — только возможно — требуется то же. То есть играть по тем же правилам, которые вы навязываете другим людям. И здесь начинается противоречие: вы формально исполняете свой долг — как ваш отец формально оставался главой семьи, но, с другой стороны, не можете его исполнять. И эта ваша неспособность переносится в другую сферу вашей жизни — половую. Вы не платите своеобразный налог своей жене.
— Да я бы с радостью...
— Но речь здесь идет не только о вашей жене. Потому что — чего проще — изменить ей и все. Чтобы произвести перенос, нужна полная аналогия — полный перенос. Именно поэтому ваш организм поступает так, что вы не хотите никого, вернее, не можете никого. Происходит еще одно, более глубокое, замещение: эти другие женщины — тоже налогоплательщики...
— Так вы советуете мне предложить законопроект, чтобы и они платили налоги?
— Прошу вас не перебивать меня. Но, если на то пошло, вы прекрасно знаете, что те, другие женщины, уж точно не платят налоги.
— Вы думаете, это какие женщины? Вы думаете, мной не могут заинтересоваться приличные женщины?
— Так... А вы о каких женщинах говорите? Чиновник поперхнулся и замолчал. Алексей продолжал:
— Ну ладно, мы отвлеклись. Вы находитесь в сложной ситуации — в плену детских комплексов. И не факт, что нужно их ломать. Думаю, что из ситуации можно выйти с меньшими потерями. Надо распутать саму ситуацию.
Алексей был спокоен: этому импотенту не в чем будет его упрекнуть. Сначала ему придется уплатить все налоги и отказаться от побочных доходов, и только потом он сможет предъявить претензии по поводу лечения. Алексей был уверен, что, будь такие претензии предъявлены, всегда отыщется что-то еще, за что чиновник не платил и в получении чего не мог и сознаться кому-либо, кроме, естественно, самого себя. Сам и будет знать вечную причину своего бессилия — вечно недоплаченные налоги. В том, что он никогда не заплатит всего, Алексей не сомневался. Этот больной всегда сам будет выбирать импотенцию.
— Скажите, доктор, а что, если — частичная уплата налогов? Например, оплатить дом? — Зерна, зароненные Алексеем, давали корни.
«Ему и больно, и смешно, а... а мать грозит ему в окно», — всплыли в памяти Алексея заученные в школе строки, но он авторитетно ответил:
— Для того чтобы убедиться в правильности моей гипотезы, мы проведем еще несколько сеансов. А позвольте спросить: почему вы так ставите вопрос?
— Видите ли, боюсь, что все оплатить невозможно. Я даже не знаю всего до мелочей.
— Думаю, что мелочи не в счет. Если вы говорите о каких-то мелочах, ну, подарках, скажем... Всех подарков никто не помнит.
— Вы не понимаете. Ведь можно сказать и так, что все это — подарки! Вы понимаете: ВСЕ!
Доктор задумался. Конечно, это не просто хорошо, а очень хорошо — не просто получить деньги с клиента, но и сделать из плохого человека хорошего, подарить государству не последнего налогоплательщика, добавить денег в казну — глядишь, лишнюю копейку какому-нибудь пенсионеру заплатят, а Алексею на том свете зачтется... У него в голове рождались фразы, которые могли бы помочь убедить министра в необходимости платить все: «Нельзя ехать на половине мотора». Или: «Бессмысленно частично надувать шины». Или: «Не полностью надутый шар не полетит»... Нет, пожалуй, лучше так: «Нельзя обратиться в истинную веру наполовину». Но, с другой стороны, зачем резать золотоносную курицу? Какой нормальный доктор сегодня лечит сразу? Правда, Андрей советовал обойтись одним сеансом. Но тут действительно не очень понятный случай. Как же быть?
— Как же быть?.. — задумчиво произнес Алексей. — Вот как мы поступим. Вы должны твердо определить для себя то, что поддается декларированию. Задекларировать и оплатить налоги. Как задекларировать, думаю неважно. Как сочтете нужным. Важен сам факт. При этом важно декларировать не что попало. Определить круг доходов, как бы это сказать, наиболее вопиющих, что ли. Тех, которые беспокоят вас в первую очередь. Думаю, мы сможем отследить позитивное движение.
— Значит, это будет еще не все?
— Посмотрим, может быть, этого будет достаточно. Знаете, как горнолыжнику необходим первый толчок, первое, так сказать, позитивное движение.
— И что? Я заплачу налоги, а где гарантии?
— Какие гарантии вы имеете в виду? Вы же сами поняли, в чем причина. Я вам ее показал. Дальше ваше право поступать так, как находите нужным. Право выбора.
Министр помолчал и наконец выдавил из себя:
— Думаю, нам надо будет еще встретиться.
— Есть смысл встречаться тогда, когда вы станете выполнять, так сказать, предписание. Через месяц, допустим, если, конечно, вы сможете. Я хочу сказать, если работа позволит.
— Смогу. — Министр сделал пометку в блокноте, лежавшем на телефонном столике рядом с диваном..
— Значит, через месяц после того, как вы выполните предписание.
— Это когда же?
— Ну, может быть, так: после того, как вы начнете его выполнять и для себя твердо решите выполнить его до конца. Вы должны понимать — себя не обманешь. Если вы оставите хоть одну лазейку в подсознании — толку не будет.
— Вы не курите, доктор? — Получив отрицательный ответ, министр достал из того же места, где был коньяк, сигареты и зажигалку. Прикурил сигарету, затянулся. Посидел молча несколько минут и наконец повернулся к собеседнику:
— Я должен вас отблагодарить, доктор.
Может, он подумал, что Алексей не уходит, ожидая денег?
— Доктор, а вы собираетесь декларировать ваш гонорар?
Этот вопрос застал Алексея врасплох.
— Думаю, это зависит от того, приняли ли вы решение лечиться.
— Возьмите этот портсигар. Уникальная вещь. Раритет. Из чистого золота. Это подарок.
— Но... я не могу принять такой подарок. Он стоит, наверное...
— Я не знаю, сколько он стоит. Считайте, что я совершаю первый шаг... прочь от золотого тельца. — Он положил портсигар на стол перед Алексеем. — Берите.
И Алексей взял:
— Спасибо.
— Вам спасибо. Всего доброго. — Министр поднялся, протянул руку: — Все, о чем мы говорили, — строго между нами.
— Безусловно. Всего хорошего. — Алексей пожал протянутую руку.
— Найдете дорогу?
— Думаю, что да.
Испытывая облегчение и приятную тяжесть во внутреннем кармане пиджака, Алексей вышел из комнаты. На обратном пути его взгляд снова притянула к себе зеленая дорожка. Но теперь он подумал, что это — огромный игральный стол. Он был пуст. Раньше на нем лежали фишки, делались ставки... «Хотя какая я, на фиг, ставка», — подумал Алексей и спустился вниз. На выходе ему вернули вещи. Машина стояла у крыльца. Там его встретил сопровождающий, открыл заднюю дверцу. Алексей сел. Машина тронулась.
— Теперь куда? — спросил Алексей.
— По плану, — ответил сопровождающий.
Десятого декабря в редакции был праздник, день рождения журнала — три года с момента основания. Илья пригласил своего старого друга Диму, с которым недавно возобновил отношения. Дима работал в МИДе. Когда лет пять назад он приезжал из командировки в «отпуск на родину», Илье показалось, что Дима сильно изменился, и не в лучшую сторону. Всем своим поведением тогда он подчеркивал свое превосходство над общими знакомыми, и Илье было неуютно со старым другом. Когда же два месяца назад дома у Ильи раздался звонок и он услышал в трубке голос Димы, то не уловил в нем тех неприятных ноток, которые так задели его когда-то. Они договорились о встрече, ходили до самой ночи по замерзшему городу, пили пиво, делились проблемами. Дима к тому времени проел все деньги, накопленные за время командировки, и язвил по поводу бывших однокурсников, которые не избрали государственную службу в качестве поля приложения сил. Расстались они пьяными и довольными встречей. С тех пор они иногда созванивались, Илья несколько раз приглашал Диму навестить его на работе, тот обещал, но так и не добрался. В этот раз Илье удалось соблазнить Диму грандиозной пьянкой и толпами фотомоделей.
Против ожидания общее веселье не особенно порадовало мидовца. Он держался скованно. После официальных поздравлений и представления некоторых гостей он совсем погрустнел. На фуршете он попробовал расслабиться с помощью шампанского, но все же старался быть рядом с другом.
Во время фуршета к Илье подошла роскошная дама с ярко крашеными волосами, лет тридцати — тридцати пяти. Она засыпала его какими-то малозначащими вопросами, при этом с интересом поглядывала на Диму и постоянно улыбалась, демонстрируя изумительно белые зубы. Илью кто-то позвал, и Дима решил поддержать разговор.
— А вы... работаете? — спросил Дима у белозубой блондинки.
— Да, конечно. Я — дизайнер.
— В смысле? — спросил Дима.
— Я дизайнер по интерьерам.
Дима с сомнением посмотрел на блондинку:
— И как сейчас обстоят дела с дизайном интерьеров?
— Великолепно. Я создаю интерьеры жилых помещений. Как правило, квартир. Я бы сказала, моя профессия — моделировать пространство. И эта услуга, — она со значением посмотрела на Диму, — нынче дорого стоит на рынке.
— Насколько дорого?
Блондинка в свою очередь смерила его взглядом, что-то взвешивая, и, будто отбросив сомнения, начала объяснять:
— Ну вот смотрите. Я покупаю квартиру. Желательно, в центре. Ведь квартира должна быть эксклюзивной. Ну, допустим, за двести тысяч. Я вкладываю в нее еще, скажем, двести — двести пятьдесят тысяч...
— Это с работой?
Блондинка посмотрела на него уважительно:
—Да... допустим, с работой.
— Ого.
— Видите ли, это, конечно, зависит от многих факторов — не существует общих цифр или расценок. Я, конечно, понимаю, что моя работа — эксклюзив, но я не стараюсь загнать цену повыше. В конце концов, деньги для меня — не главное.
— И что в результате? — заинтересовался Дима.
— И продаю — тысяч за шестьсот, — ответила дама, по-своему поняв Димин интерес к цене.
— И покупают?
— Разумеется. Это же экcкkюзив — в единственном исполнении. Вы можете посмотреть мои работы в журнале «Дом и интерьер», «Искусство дизайна», «Салон» — они часто печатают фотографии моих работ.
— Скажите... Дело в том, что я знаю многих дизайнеров, ну, может, не по интерьеру, но у меня много знакомых в рекламном мире... Как это: вы сидели-сидели дома и вот просто так решили стать дизайнером по интерьерам.
— Ну почему просто так? Я с детства любила рисовать. Нашу с мужем квартиру оформляла я. Потом я закончила двухмесячные курсы по дизайну интерьеров, так что...
— А как вы оформляете квартиру?
— Я ее не оформляю — я ее моделирую. У меня есть архитектор, у меня есть прораб, у меня есть снабженец и бухгалтер. Все не так просто. Потом, понимаете, — она лукаво улыбнулась и опустила глаза, — эта работа позволяет мне чувствовать себя независимой. Я не сижу на шее у мужа. Я знаю, что способна сама зарабатывать и могу содержать не только себя, но и детей.
Она выдержала паузу, давая Диме возможность по достоинству оценить ее самостоятельность, и спросила:
— А у вас какой бизнес?
Дима задумался, затягиваясь сигаретой:
— У меня очень сложный бизнес...
Она внимательно смотрела на него. Он продолжил:
— Я занимаюсь регулированием государственных ресурсов.
— Да? Как интересно. Я тоже хотела бы заниматься регулированием государственных ресурсов. Где этому можно научиться?
— Где? Попробуйте в МГУ или в МГИМО, например. В Институте управления...
В этот момент, к великому облегчению Димы, вернулся Илья.
— Я свободен, — сообщил он Диме, — можно ехать.
— А вы — фотограф? — спросила у Ильи блондинка.
— Да. Я — фотохудожник.
— Да? Это любопытно. А я — дизайнер по интерьерам. Ирина, — представилась она. — И где вы работаете?
— Журнал «Перфект».
— Да? Я знаю. Прекрасный журнал.
— Неудивительно — мы же сейчас в редакции.
— Можно вашу визитку? — спросила блондинка.
— Зачем мне визитка, когда есть вот что. — Он показал на стопку юбилейных номеров.
Собеседница молчала, с любопытством разглядывая Илью и ожидая объяснения.
— В том смысле, что там мои работы, а это лучшая визитка.
— Да, согласна с вами
— Ты хотел куда-то идти? — спросил Илью друг. Давно зная Диму, Илья понял, что это рекомендация в отношении восторженной дамы.
— Да, нам надо ненадолго отлучиться, — сказал он ей. — Если что, обращайтесь. Рад буду помочь. Запомните — главный фотохудожник журнала «Перфект».
— Я буду ждать вас, — пообещала блондинка. Они направились в сторону коридора и встретили Наташу.
— Наташа, видишь, там у нас за спиной стоит роскошная крашеная блондинка? — спросил ее Илья. — Это, по-моему, твой клиент.
—Где?
— У дальнего стола, в кремовом платье с декольте.
— А... Так это же Вика Андреева! — восторженно воскликнула Наташа.
— Какая такая Вика? — спросил Дима.
— Это же известный дизайнер, жена Андреева.
— Кто такой Андреев? — в свою очередь спросил Илья.
— Андреев — это хозяин крупнейшей в Москве сети мебельных магазинов «Монд».
— Тогда все понятно, — сказал Дима. — Уникальный эксклюзив.
— Эксклюзивный уникал, — добавил Илья.
— Зря вы так, — ответила Наташа и пошла дальше в поисках знакомых лиц.
Наконец Илья дозвонился до Марины. «Это ты?» — спросила она. Он ответил, и она положила трубку, как бывало уже не раз. Он снова набрал ее номер, но на этот раз услышал короткие гудки. Он набрал через час. «Я же просила тебя не звонить мне», — сказала она и положила трубку. Такая реакция Марины на его звонки совсем не прибавляла ему оптимизма, и несколько дней он ходил как в воду опущенный. Его переполняли противоречивые чувства. Он ненавидел ее, он хотел отомстить ей, он снова вспоминал, как они были счастливы, как по-детски радовалась она каждый раз, когда он приходил домой. Ему было жалко ушедшего счастья, ему было жалко себя. Иногда ему казалось, что это он обманул ее, и тогда он жалел Марину. Может, он действительно ее обманул? Разве того, что она так считала, было недостаточно, чтобы убедиться в этом?
Иногда он ловил себя на желании снова сойтись с ней, чтобы потом бросить ее самому.
Как-то вечером, спустя месяц после того как Марина ушла, Илья набрал ее номер. Она узнала его и не положила трубку. Он предложил ей встретиться и поговорить.
— Где мы встретимся? — спросила она.
— Приходи ко мне.
— Нет.
— Где ты хочешь?
— Пойдем в какой-нибудь ресторан, — сказала она.
— Разве мы сможем там спокойно поговорить? — Он не хотел тратить деньги на ресторан, к тому же не мог представить, как можно объясняться во время еды.
— Конечно, сможем.
— Я хочу, чтобы мы были одни.
Они встретились в субботу в сквере у памятника Грибоедову. Ее машина притормозила в нескольких метрах от него.
Марина была в голубых джинсах и короткой замшевой куртке с меховыми отворотами.
— Привет, — сказал он, когда она подошла.
— Привет, как дела? — спросила Марина. Она улыбалась ему, как будто они не расходились и между ними никогда ничего не было. Просто как старому другу.
— Спасибо, хреново. — Он достал сигарету и наклонил голову, прикуривая. Если она сейчас тоже достанет сигарету, значит, у него будет хотя бы пять минут.
Она тоже закурила.
— Ну что? — спросила она.
— Давай пройдемся, — предложил Илья.
— Давай.
— Тебе не холодно?
— Нет, не холодно.
Они пошли по утоптанному снегу дорожки. Еще несколько затяжек, и молчание могло стать гнетущим.
— Не скучаешь? — спросил Илья.
— Зачем ты спрашиваешь...
— Ты ушла от меня, потому что прошло три месяца?
— Нет, не только поэтому.
— Почему же?
— Ты прекрасно знаешь. Проблема в тебе. — Она с грустью посмотрела на него. — Ты ни к чему не стремишься, ты готов все терпеть таким, как есть. Тебе все безразлично. И ты сам в первую очередь.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что тебе безразлично, во что ты одет, что ты ешь... Ты, наверное, вообще можешь жить без еды — на одном пиве.
— Это не самое главное. Я имею в виду, что не самое главное, во что ты одет.
— Ну, если тебе это безразлично, то это не безразлично мне. И еще мне не безразлично, как одета я и что я ем. Я хочу себе позволить одеваться так, как мне хочется.
— Одевайся.
Она готова была ответить сразу и резко, но вздохнула и сказала спокойно:
— Но я не всегда могу себе это позволить при такой жизни.
Он молчал.
— Ты принимаешь такую жизнь, а я не могу, — сказала Марина.
— Тебе нужны слава, деньги?
— Не говори глупости.
— Так тебе не нужны ни слава, ни деньги?
— Они, конечно, нужны, но... дело не в этом. Понимаешь, я женщина. Мне нужно не просто существовать. Мне нужно рожать детей, я хочу, чтобы у меня был муж, чтобы этот муж мог моих детей обеспечить. Я не хочу, чтобы они были нищими, я не хочу, чтобы я была нищей.
— Я тоже.
В воздухе появились снежинки. Они шли по дорожке вокруг покрытого льдом пруда. Дети катались на коньках и что-то весело кричали, гуляющие пары шли навстречу... Когда кто-то оказывался рядом, приходилось понижать голос. Обстановка не слишком располагала к объяснению, и они опять шли молча. По дороге вдоль сквера проносились машины, разбрызгивая снежную грязь.
— Ты ни к чему не стремишься. Тебе все безразлично, — повторила Марина с таким выражением, как будто он не слышал от нее этих слов. — И я тебе безразлична.
— Да нет, почему же...
— Для тебя нет таких понятий, как долг... Тебя обеспечивают родители. Ты знаешь, что у тебя за спиной — они.
— Тебе нужно, чтобы я чем-то увлекался или чтобы я много зарабатывал?
— Мне нужен сильный человек.
— Тебе нужен жлоб, у которого бы была куча денег, и ты готова его за это любить.
— Не говори так.
— Как?
— Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду. — Нет.
— Я хочу любит