ТРАКТАТЫ О ВЕЧНОМ МИРЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

ВЕКОВАЯ МЕЧТА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Эразм. ЖАЛОБА МИРА

Ян Амос КОМЕНСКИЙ. ВСЕОБЩИЙ СОВЕТ ОБ ИСПРАВЛЕНИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДЕЛ

(ЧАСТЬ ШЕСТАЯ) ВСЕОБЩЕЕ ИСПРАВЛЕНИЕ (PANORTHOSIE)

Глава пятая. Понятие  всеобщего исправления

Глава шестая. Об истреблении всяческой скверны, препятствующей всеобщему исправлению. А также об искоренении душевной косности, беспечности, предрассудков и упрямства

Глава  восьмая. Об искоренении бесчеловечности, то  есть взаимного безрассудного  поведения, и  возникающих из-за этого распрей, ненависти и несправедливости

Глава   тринадцатая. О религии повой, воистину всеобщей преобразовательнице человеческого сердца в состояние совершенства

Глава   пятнадцатая. О том, как сохранить установленный справедливый порядок; о трех высших соборах и трибуналах, звеньях счастья века, и о том, какими эти соборы должны быть

Глава   семнадцатая. О мировом суде как универсальном звене, связующем государства

Глава двадцать четвертая. Исправление мирских дел

Вильям ПЕНН. ОПЫТ О НАСТОЯЩЕМ И БУДУЩЕМ МИРЕ В ЕВРОПЕ путем создания европейского Конгресса, Парламента или Палаты государств

I. Мир и его выгоды

II. О средствах установления мира, которые основаны на господстве справедливости, а не войны

III. Правительство, его возникновение и цель во всех государственных системах

IV. О всеобщем мире  или о мире в Европе и о средствах его достижения

V. О причинах споров и поводах для нарушения мира

VI. О понятиях права, из которых могут возникнуть подобные споры

VII. О составе Палаты государств

VIII. О порядке заседаний Палаты государств

IX. О возражениях, которые могут быть выдвинуты против данного плана

X. О реальных выгодах, которые вытекают из данного мирного плана

Заключение

Шарль Ирине де СЕН-ПЬЕР. ИЗБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ПРОЕКТА ВЕЧНОГО МИРА (В ИЗЛОЖЕНИИ   Ж.-Ж. РУССО. 1760)

Жан Жак РУССО. СУЖДЕНИЕ О ВЕЧНОМ МИРЕ

Иммануил КАНТ. К ВЕЧНОМУ МИРУ

Раздел  первый, который содержит, прелиминарные статьи вечного мира между государствами

1.   «Ни один мирный договор не должен считаться таковым,   если  при   его  заключении   была  сохранена скрытая возможность новой войны».

2.  «Ни одно самостоятельное государство (большое или малое,  это  безразлично)   ни  путем  наследования или обмена, ни в результате купли или дара не должно быть приобретено другим государством».

3. «Постоянные армии (miles perpetuus) со временем должны полностью исчезнуть».

4. «Государственные долги не должны использоваться во внешнеполитической борьбе».

5.  «Ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в вопросы правления и государственного устройства других государств».

6.  «Ни одно государство во время войны с другим не должно прибегать к таким враждебным действиям, которые  сделали  бы  невозможным  взаимное  доверие в будущем, в мирное время, как, например, подсылка убийц (percussores), отравителей (venefici), нарушение условий капитуляции, подстрекательство к измене (perduellio) в государстве неприятеля и т. д.»

Раздел второй, содержащий дефинитивные статьи вечного мира между государствами

Первая, дефинитивная статья вечного мира

Вторая дефинитивная статьи вечного мира

Третья дефинитивная статья, вечного мира

Первое добавление О гарантии вечного мира

Второе добавление Тайная статья к вечному миру

Приложение

I. О разногласиях между моралью и политикой относительно вечного мира

II. О согласии политики и морали в трансцендентальном   понятии   публичного   права

Иоганн Готлиб ФИХТЕ. К ВЕЧНОМУ МИРУ. ФИЛОСОФСКИЙ  ПРОЕКТ ИММАНУИЛА   КАНТА

Иоганн Готфрид ГЕРДЕР ПИСЬМА ДЛЯ ПООЩРЕНИЯ ГУМАННОСТИ

118 К ВЕЧНОМУ МИРУ  Опыт ирокезов

119

Первое убеждение. Отвращение к воине

Второе   убеждение. Меньшее почтение к военной славе

Третье  убеждение. Отвращение к ложному государственному искусству

Четвертое убеждение. Очищенный патриотизм

Пятое   убеждение. Чувство справедливости к другим народам

Шестое убеждение. О торговых притязаниях

Седьмое  убеждение. Деятельность

Василий Федорович МАЛИНОВСКИЙ. РАССУЖДЕНИЕ О МИРЕ И ВОЙНЕ

Часть   первая           

I. Привычка к войне и мнение о необходимости оной

II. Мнимые пользы войны

III. Предубеждение народов

IV.  Почтение  и  войне, геройство  и  великость духа

V. Бедствия войны

VI. Выгоды мира

VII. Причины войны и политика

Часть вторая

I. Общенародные законы

II. Общий союз и совет

III. Облегчение зол войны

IV. Вооружения

V. Возражения, самовластия и независимости

VI. Право естественное и право гражданское*

VII. Соединение по согласию

VIII. Последствия предыдущего

ПРИМЕЧАНИЯ И УКАЗАТЕЛИ

ПРИМЕЧАНИЯ

Эразм Роттердамский

Ян Амос Коменский

Вильям Пенн

Шарль Ирине де Сен-Пьер

Жан Жак Руссо

Иммануил Кант

Иоганн Готлиб Фихте

Иоганн Готфрид  Гердер

Василий Федорович Малиновский

УКАЗАТЕЛЬ   ИМЕН

ПРЕДМЕТНЫЙ    УКАЗАТЕЛЬ

БИБЛИОГРАФИЯ

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ

В «Войне и мире»  Л.  Н.  Толстого  мы находим примечательный диалог. Гуманист и мечтатель Пьер Безухов доказывает, что придет время, когда не будет войн. Старый князь Болконский бросает ему в ответ:

«Кровь   из   жил   выпусти,   воды   налей,   тогда   войны   не   будет.   Бабьи бредни, бабьи бредни...»

Великий писатель земли русской был противником войн между народами, он, как и многие выдающиеся люди прошлого, мечтал о воцарении на земле всеобщего мира. В уста старого князя Толстой лишь вложил аргумент, к которому, казалось, испокон веков людей приучала история: война присуща природе человека. С тех пор как общество разделилось на противоположные классы, отношения внутри стран и между странами основывались на антагонизме, на таких противоречиях, которые разрешались насилием. Антагонистические отношения между государствами, порождавшие войны, отражали внутреннюю структуру рабовладельческого,   феодального,   капиталистического   общества.

3

Войны являлись продолжением внутренней  политики эксплуататорского государства.

Историки подсчитали, что за 5559 лет народы перенесли 14513 войн, в которых было истреблено 3640 миллионов человек, т. е. больше, чем все теперешнее [1960-е гг.] население земного шара. Путем войн и насилия создавались и разрушались могущественные государства, такие, как империя Александра Македонского и Древний Рим, Арабский халифат и держава Чингисхана, огромные колониальные империи Англии, Франции, Испании.

Общественный прогресс, поступательное развитие общества покупались крайне дорогой ценой. Агрессивные, грабительские войны были и остаются величайшим бедствием для человечества, неся с собой массовое истребление людей, разрушения, одичание, моральную деградацию, упадок культуры.

Идеологи эксплуататорских классов, заинтересованных в войнах, пытались в научных трактатах, в художественной литературе возвеличивать и оправдывать войны, возводить в добродетель грабительский разбой и истребление народов. Немецкий реакционный философ Фридрих Ницше создал теорию о «воспитательной» роли войны; война — это своего рода кровопускание, которое, по его мнению, способно излечить общество от любой болезни. А современник Ницше кайзеровский генерал Мольтке цинично заявлял: «Вечный мир есть мечта, и даже далеко не прекрасная. Война является одним из элементов мирового порядка, установленного богом. В ней проявляются благороднейшие доблести мужчин. Без войны мир выродился бы и исчез в трясине материализма». Подобные разглагольствования были возведены германским фашизмом в ранг государственной мудрости и официальной философии. Фашисты воспевали войну как вечный, естественный закон исторического развития; в войнах якобы происходит «омоложение» народов; сильное государство имеет право захватывать и порабощать другие страны.

Хотя и не в столь циничной форме, как в фашистской литературе, но все же достаточно откровенно современные идеологи империализма в США и в других

4

империалистических странах пытаются обосновать тезис о войнах как вечном законе природы, считая, что они вытекают якобы из неуемной, драчливой и звериной «природы человека». Войны были и будут — таково философское кредо современных идеологов империализма.

Но «природа человека» здесь ни при чем. Войны нужны империалистам для укрепления своего положения внутри страны, для получения сверхприбылей, для угнетения других народов. Гонка вооружений приносит финансовым и промышленным магнатам баснословные барыши, горы золота. Вот почему они препятствуют разрядке международной напряженности, призывают бороться с «чумой вечного мира». В этом странном словосочетании виден звериный, человеконенавистнический оскал современного империализма. Чтобы подкрепить и обосновать свою антинародную идеологию, оправдывающую войны как «вечный, естественный закон бытия», империалистическая буржуазия поднимает на щит реакционных идеологов прошлого, оправдывавших разбойничьи войны. Но история общественной, философской мысли знает немало мыслителей, которые по-своему выражали ненависть народов к войнам, их вековую мечту о вечном мире.

Многие прогрессивные мыслители прошлого осуждали войны, показывали их вред для развития экономики, торговли, культуры, нравственности. Философы-гуманисты создавали трактаты, содержавшие проекты установления мира на земле.

Разные мыслители разрабатывали различные аспекты проблемы всеобщего мира. Внимание одних было привлечено полностью к ее этической стороне, они полагали, что война есть порождение безнравственности и одновременно ее причина, что мир может быть достигнут только в результате морального перевоспитания людей. Другие видели главное зло, причиняемое войнами, в хозяйственной разрухе; они пытались склонить человечество к миру, рисуя картины всеобщего процветания в обществе без войн. Мир представлялся им в виде непосредственного результата разумной политики просвещенного правителя. Третьи разрабатывали

5

правовые аспекты проблемы мира, достичь которого они стремились путем договора между правительствами. Наконец, наиболее проницательные умы уже догадывались, что корни военных столкновений имеют социальный характер, что устранить их можно, лишь изменив структуру общества.

Публикуемые в данном сборнике трактаты о вечном мире принадлежат перу таких выдающихся философов-гуманистов XVI — XVIII вв., как Эразм Роттердамский, чешский педагог и философ Ян Амос Коменский, английский мыслитель Вильям Пени, французские просветители Шарль Ирине де Сен-Пьер и Жан Жак Руссо, немецкие философы Иммануил Кант, Иоганн Фихте и Иоганн Гердер, русский просветитель Василий Малиновский, и выражают заветные мечты народов разных стран об установлении мира на все времена.

Конечно, эти трактаты носили утопический характер. Их авторы еще не понимали действительных источников войн и поэтому не могли указать реальных средств борьбы против военной опасности и против самих войн. Не было тогда и реальных условий для всеобщего мира на земле. Философы-гуманисты прошлого видели путь к предотвращению войн в создании европейских и даже мировых конфедераций или всеобщих советов.

Отмечая донаучный, утопический характер этих трактатов, мы, однако, не можем не учитывать, что зачастую в них метко и правильно указывается на корыстолюбие господствующих кругов как на один из источников грабительских войн. Авторы трактатов подвергают убийственной критике феодальных правителей, военщину и в особенности религию и служителей церкви, на словах провозглашающих любовь к ближнему, а на деле благословляющих разбой и насилие. Эта критика религии и церкви, например Эразмом Роттердамским, часто звучит прямо-таки злободневно, попадая не в бровь, а в глаз многим современным клерикалам ФРГ, США и других империалистических стран.

«Как можно совмещать шлем и митру? — спрашивает автор «Жалобы мира». — Что общего у епископского или пастырского посоха с мечом? Что общего у Еванге-

6

лия со щитом? Как можно приветствовать людей с миром и одновременно ввергать их в самые жестокие битвы, ниспосылать мир на словах, а на деле призывать войну? Как можно, чтобы одни и те же уста громко восхваляли миролюбивого Христа и одновременно восхваляли войну?» (50) *.

Недаром католическая церковь и церковники ненавидели Эразма, предавали его проклятиям, а его книги, в том числе и «Жалобу мира», объявили богохульными и запретили.

Произведения Эразма Роттердамского — это острые стрелы, пущенные меткой рукой в стан врагов мира, в виновников и поджигателей войн.

Говоря о дворцах королей, владетелей тогдашних государств, Эразм пишет: «Самое преступное и гнусное — это лицемерие тиранов. Они ощущают и видят свое могущество, лишь разрушая согласие в народе, и, когда это согласие нарушено, они втягивают и вовлекают народ в войну, чтобы разъединить тех, кто еще оставался единым, и чтобы еще свободнее и легче грабить и истязать несчастных людей. Другие из них еще преступнее — это те, кто живет за счет несчастий и разорения народа и кому в мирное время нечего делать в человеческом обществе» (48).

Тот, кто старается найти причины войн, пишет Эразм, обнаружит, что все они начинались по почину правителей, кончались великим ущербом и потерями для народа, который не имел к войнам никакого отношения. Ненависть Эразма обращена против тиранов — виновников войн. Его симпатии на стороне народа, страдающего от войн. Если уж война становится неизбежной, писал он, пусть ведут ее так, чтобы все несчастья и тяготы обрушились на головы тех, кто является ее виновником.

Борясь против войн, Эразм требует, чтобы величайшие почести воздавались тем, кто предотвращает войну, кто мудрым советом восстанавливает согласие и кто всеми силами делает так, что становятся ненужными великие армии и огромные запасы оружия.

* Здесь и далее при ссылках на настоящее издание указываются только страницы. — Ред.

7

Среди других трактатов, включенных в данный сборник, обращает на себя внимание глубиной и реализмом «Суждение о вечном мире» Ж.-Ж. Руссо. Он дает и меткую критику утопического проекта Сен-Пьера, его плана создания Европейской лиги.

Войны, завоевания и усиление деспотизма взаимно связаны и содействуют друг другу, пишет Руссо. Войны создают предлог для финансовых поборов. В обществе, разделенном на богатых и бедных, на господствующих и угнетенных, частные интересы, т. е. интересы властвующих, противоречат общим интересам, интересам народа. Поэтому и проект Европейской лиги, проект вечного мира, при этих условиях не мог быть осуществлен.

«Не следует также думать вместе с аббатом де Сен-Пьером, — говорит Руссо, — что даже при наличии доброй воли, — которой самодержцы и их министры никогда не проявят, — оказалось бы возможно найти благоприятный момент для осуществления его плана, ибо для этого нужно было бы, чтобы совокупность частных интересов не возобладала над общими интересами и чтобы каждый осознал, что в общем благе заключено то высшее благо, которого он пожелал бы для себя самого. Значит, все это требует сочетания мудрости стольких голов и взаимодействия интересов такого количества людей, что нет ни малейшего основания ожидать, что какая-либо случайность сможет привести к гармоничному сочетанию всех необходимых условий: между тем, раз нет такого сочетания, его может заменить только сила, а тогда дело уже не в увещеваниях, а в принуждении, и не книги надо писать, а собирать войска»  (143).

Итак, заключает Руссо, хотя проект и очень разумен, средства его воплощения в жизнь свидетельствуют о наивности их автора. Сен-Пьер простодушно полагал, что для достижения всеобщего мира стоит лишь собрать международный конгресс и предложить ему статьи договора, которые необходимо подписать. Приходится признать, что этот честнейший человек достаточно хорошо учитывал во всех своих планах, к чему должны привести уже введенные преобразования, но о способах их введения судил как  ребенок.   В противовес  идеалистиче-

8

ским мечтаниям Сен-Пьера Руссо реалистичней рассуждал о том, на что способны государи, верховные правители государств и их министры. Правда, при всей своей проницательности он сам впадает в утопизм, связывая возможность осуществления проекта, подобного сен-пьеровскому, с именем такого деятеля, как Генрих IV. Но Руссо не верил в силу одного красивого плана, благородного слова и считал, что необходимо применение более действенных средств для осуществления проекта вечного мира.

К проницательности авторов трактатов о вечном мире следует отнести и то, что они понимали связь между вооружением, ростом армий и войной и выдвигали смелые планы разоружения. Так, выдающийся чешский просветитель-гуманист Ян Амос Коменский писал: «Чтобы устранить всякую возможность вернуться к вражде и войнам, необходимо запретить оружие... Ружья следует применять против хищников, тогда как пушки надо бы перелить на колокола, которыми созывают народ, или на музыкальные инструменты»   (80).

Мы не ставим перед собой задачу дать подробный анализ трактатов, помещенных в сборнике, но и отмеченные их аспекты свидетельствуют о том, что при всей утопичности и наивности эти трактаты представляют важный этап в развитии идеи вечного мира.

В своей борьбе за устранение войны из жизни людей советский народ опирается на великое учение марксизма-ленинизма, вместе с тем в борьбе за мир он использует и давнюю традицию передовой общественной мысли, восстававшей против взаимного истребления народов, и отдает дань уважения тем философам-гуманистам, которые отстаивали идею мира в условиях жестокого феодального гнета и произвола.

Конечно, теперь коренным образом изменились условия борьбы за обеспечение мира на земле. В настоящее время существуют две мировые общественные системы: система социализма и система капитализма. Враги социализма не хотят примириться с этим фактом. Но факты — упрямая вещь, с ними нельзя не считаться. Мировая система социализма охватывает свыше миллиарда людей — треть человечества. Экономическая и полити-

9

ческая мощь содружества социалистических стран увеличивается из года в год, во все возрастающей мере обнаруживая преимущества нового социального строя. Социализм превратился в силу, определяющую направление мирового развития.

С самого момента своего возникновения социализм неразрывно связан с идеей мира между народами. Основатель Советского государства В. И. Ленин и его соратники подняли знамя борьбы против империалистических войн. Первым декретом Советского социалистического государства был декрет о мире. Внешняя политика Советского Союза всегда опиралась и опирается на ленинскую теорию и практику мирного сосуществования, получившую за последнее десятилетие свое творческое развитие во внешней политике Советского правительства, в решениях XX и XXII съездов КПСС, в замечательных по глубине и убедительности выступлениях и докладах Н. С. Хрущева.

В Программе КПСС, принятой XXII съездом партии, говорится, что в нашу эпоху впервые в истории возникла реальная возможность исключить мировую войну из жизни общества. Великой организующей силой антивоенного движения масс выступает международный пролетариат, возглавляемый коммунистическими и рабочими партиями. «Уничтожить войны, утвердить вечный мир на земле — историческая миссия коммунизма» (Программа Коммунистической партии Советского Союза, М., 1961, стр. 58).

Раскрывая содержание изменившегося соотношения сил в борьбе за мир, Н. С. Хрущев говорит:. «Новая расстановка международных сил, сложившаяся после второй мировой войны, дает основание для утверждения, что теперь уже нет фатальной неизбежности новой мировой войны, что ее можно предотвратить.

Во-первых, в наши дни за мир активно борются не только все социалистические государства, но многие государства Азии и Африки, ставшие на путь развития самостоятельной национальной государственности, и многие другие государства, не входящие в агрессивные военные блоки.

10

Во-вторых, политика мира встречает мощную поддержку со стороны широких народных масс во всем мире.

В-третьих, миролюбивые социалистические государства располагают весьма внушительными материальными средствами, что не может не оказывать сдерживающего влияния на агрессоров» (Н. С. Хрущев, О мирном сосуществовании, М., 1959, стр. 14).

В борьбе нового, молодого, растущего п развивающегося социализма со старым, отжившим свой век капитализмом победа будет, несомненно, за новым, передовым. Предчувствуя свою гибель, империализм стремится во что бы то ни стало сохранить свои позиции и осуществляет бешеную гонку вооружений. Милитаризм подчиняет себе в капиталистических странах экономику, политику, культуру, идеологию. Союз империалистических монополий и военщины — опасная сила: здесь заложена угроза войны. И народы всех стран должны помнить об этой опасности, быть бдительными и вести неутомимую, всестороннюю борьбу против агрессивных империалистических сил.

Огромное сдерживающее влияние на агрессоров оказывает наличие у СССР ядерного и других видов вооружения, обладающего большой разрушительной силой. В этих условиях развязывание войны империалистами чревато катастрофой и гибелью для самого капитализма, чего не могут не учитывать правящие круги капиталистических стран. В критической ситуации в районе Карибского моря это обстоятельство вместе с героической борьбой кубинского народа сыграло свою роль. Взаимный компромисс дал возможность предотвратить страшную катастрофу. Миролюбивая, мудрая, гибкая внешняя политика СССР, опирающаяся на экономическую и военную мощь стран социализма, на моральную поддержку всех народов, на стойкость кубинского народа, одержала победу. Американский империализм, правящие круги США, толкнувшие своей вероломной политикой человечество на грань войны, к пропасти, заглянули в бездну и, видимо, поняли, что это значит.

Исход кризиса в Карибском море еще раз показал, что войну можно предотвратить. Важнейшим условием

11

на пути к миру является прекращение гонки вооружения, осуществление программы всеобщего и полного разоружения, запрещение и уничтожение атомного оружия. Народы мира должны добиться этого своей неусыпной бдительностью и неустанной борьбой. Это нелегкая, но благородная и справедливая борьба. Под своим знаменем она будет собирать новые и новые миллионы людей.

В своей Программе Коммунистическая партия Советского Союза запечатлела пламенные слова: Мир, Труд, Свобода, Равенство, Братство и Счастье всех народов. Эти великие идеи являются могучей движущей силой нашего времени. Они выражают интересы, чаяния, надежды сотен миллионов людей. И поэтому они не могут не победить.

Ф. В. Константинов

ВЕКОВАЯ МЕЧТА ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Человечество издавна мечтает о мире. Войны всегда сеяли смерть и разрушение, приносили неисчислимые бедствия простым людям, приводили к уничтожению культурных ценностей. Не удивительно, что передовые умы всех эпох, всех народов боролись против войны. При этом стремление к будущему без войн и вражды между народами сочеталось с мечтой об уничтожении бедности, нищеты и социальной несправедливости. Высшее свое воплощение эти гуманистические принципы нашли в идее коммунизма.

С развитием человечества идея мира проделала сложную эволюцию, принимая всевозможные формы в зависимости от характера общественного строя и господствующей идеологии. Исторические корни идеи всеобщего мира восходят к глубокой древности. Уже в мифах народов Азии, Европы и Америки в той или иной форме можно найти рассказы о золотом веке человечества, когда повсюду царил мир. Представления о всеобщей гармонии содержатся, в частности, в древней-

13

ших памятниках индийской литературы — «Ведах» (около XV — V вв. до н. э.). В «Авесте» (от IX в. до н. э. до III в. н. э.) — священной книге древних персов, прошлое людей изображается как время изобилия, покоя и мира. Принцип ахимсы, т. е. непричинения зла в действиях, речах и даже в мыслях, приобрел огромное значение в буддийской философии. Согласно индийской историко-философской традиции, царь Ашока (III в. до н. э.), приняв буддизм, стал рассматривать принцип ахимсы как национальную добродетель и, отказавшись от завоеваний с помощью оружия, провозгласил покорение мира любовью. И даже если мотивы, побудившие его к этому, не были вполне искренними, тем не менее его имя прочно вошло в историю восточного гуманизма как символ миролюбия (см. M.A.Indra, Ideology of War and Peace in ancient India, Hoshiapur, 1957, p. 102).

В эпоху расцвета античной философии идея всеобщего мира находилась в центре внимания мыслителей. Но вопрос о мире рассматривался только как проблема отношений между греческими государствами, только как внутриэллинская проблема. Война являлась основным источником рабской силы, без которой не могло существовать рабовладельческое хозяйство. Поэтому о полном искоренении войн не могло быть и речи. Античные мыслители стремились лишь к устранению междоусобных войн, В идеальном государстве Платона (427 — 347 гг. до н. э.) нет внутренних военных столкновений, но воздаются почести тому, кто отличился во втором, «величайшем» виде войны — в войне с внешними врагами (см. Платон, Законы, I, 630, Соч., т. XIII, Пг., 1923, стр. 24). Военное искусство для Платона — часть искусства политического.

Такой же точки зрения придерживался Аристотель (384 — 322 гг. до н. э.) (см. Аристотель, Политика, М., 1911, стр. 21 — 22). Вместе с тем в своем учении о государстве Аристотель исходил из общественной природы человека, из естественного стремления людей к совместной жизни и политическому общению. Эта ценная мысль Аристотеля получила развитие в арабской философии, в частности в трудах Абу-Наср Мохаммеда

14

Фараби (870 — 950 гг.) (см. Фараби, Трактат о взглядах жителей добродетельного города. В кн.: С. Н. Григорян, Из истории философии Средней Азии и Ирана VII — XII вв., М., 1960, стр. 157).

В Западной Европе в средние века с проповедью «божьего мира» выступила христианская церковь. Косвенным образом эта проповедь отражала чаяния народных масс, измученных бесконечными феодальными распрями, но основная ее цель состояла в попытках защитить церковные владения и доходы от посягательств феодальных сеньоров (см. В. Töpfer, Volk und Kirche zur Zeit der beginnenden Gottesfriedensbewegung in Frankreich, Berlin, 1957). Идея «божьего мира» служила также прикрытием теократических устремлений католической церкви. Подоплекой учения «блаженного» Августина (354 — 430 гг.) о граде божием была идея мирового господства римской курии. Проповедь всеобщего мира не мешала христианской церкви освящать многочисленные завоевательные войны, крестовые походы против «неверных», подавление крестьянских движений и т. п. Недаром Августин считал войну злом, «необходимым по отношению к миру»: без нее-де не может быть этого блага. Не случайно один из представителей средневекового свободомыслия, испытавший влияние передовой арабской философии, Марсилий Падуанский (ок. 1280 — 1343 гг.), излагая в своей знаменитой книге «Защитник мира» (1324 г.) принципы суверенности и права на независимость отдельных государств, одну из главных причин, подрывающих здоровую и мирную жизнь народов, видел в непомерных притязаниях римских епископов.

Протесты против феодальных войн не прекращались на протяжении всего средневековья, поднимаясь подчас до антивоенных выступлений народных масс. Однако критика войны в общественно-политических сочинениях того времени ограничивалась этическими установлениями христианского вероучения, а идеалом всеобщего мира оставался мир среди христианских народов Европы, что объяснялось историческими особенностями эпохи средних веков, идеология которой была проникнута религиозным  сознанием.   Правда,   интерпретация

15

евангельских моральных норм часто приобретала довольно радикальное звучание.

Новое слово о мире сказал молодой буржуазный гуманизм. Эпоха его подъема (XVI — XVIII вв.) была временем становления капиталистических отношений. Процесс так называемого первоначального накопления кровью вписывался в историю Европы: силой оружия создавались национальные государства, приобретались заморские колонии. Но, с другой стороны, молодая буржуазия в известной степени была заинтересована и в сохранении мира, в прекращении феодальных распрей, в развитии внутренней и международной торговли. Борьба за устранение определенного типа войн — войн феодальных, создавала реальную основу для появления многочисленных антивоенных теорий. К тому же следует иметь в виду, что «люди, основавшие современное господство буржуазии, были всем чем угодно, но только не людьми буржуазно-ограниченными» (см. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 20, стр. 346). В центре внимания передовых мыслителей этой эпохи стоял человек, его освобождение от пут феодальной зависимости, от гнета церкви и социальной несправедливости. Проблема гармонического развития личности последовательно привела гуманистов к постановке вопроса об устранении из жизни людей величайшего зла — войны.

Рождению идеи вечного мира, бесспорно, способствовало превращение войны во все большую угрозу для народов в Европе. Усовершенствование оружия, создание массовых армий и военных коалиций, многолетние войны, продолжавшие раздирать европейские страны в еще более широких масштабах, чем ранее, заставили уже мыслителей эпохи Возрождения задуматься над проблемой взаимоотношений между государствами и искать пути их нормализации.

Среди ранних буржуазных гуманистов наиболее ревностным поборником идеи мира был Эразм Роттердамский (1466 — 1536 гг.) — автор знаменитой сатиры «Похвальное слово глупости», неоднократно издававшейся в нашей стране. Защите мира посвящен его трактат «Война сладка тем, кто ее не испытал» (1515   г.).   Включенный   в  данный   сборник    трактат

16

«Жалоба мира» (1517 г.) содержит яркое обличение бедствий войны. Эразм обращается к человечеству с горячим призывом — объединиться против войны.

Этот призыв к миру, который еще и теперь не утратил своей актуальности, был подхвачен представителем левых кругов реформационного движения в Германии XVI в. Себастьяном Франком  (1500 — 1543 гг.). Мобилизовав все доступные ему сведения из мировой истории и философии для доказательства неизбежности гибели имущих сословий и установления царства справедливости, Франк связывал торжество справедливости с утверждением всеобщего мира на земле. В его «Боевой книжке мира»   (1539 г.)  содержится всесторонняя критика войны, которую он называет «скотской, бесчеловечной, противной природе людей». Все войны прошлого, за редким исключением, он считает варварскими и сугубо грабительскими. Полагают, пишет Франк, что войны — божье дело, а воины — слуги господни. Но если это так, то военные действия  должны   начинаться   не иначе как по божьему повелению и вестись не в собственных интересах воюющих сторон, а исключительно ради божьей чести и всеобщей пользы. Но бог повелевает не впадать в неистовство   без   достаточно   веских оснований, незачем поэтому заботиться об умножении и усилении своих войск и вооружения, ибо только всевышнему ведомо, когда его нужно защищать.

Не следует думать, как это делают некоторые буржуазные историки, что эта апелляция к богу и библейским установлениям придает рассуждениям Франка абстрактный, чисто религиозный характер. Напротив, религиозное обрамление его идей, обычное и естественное длясредних веков, подводило читателя к выводу о том, что если отказаться от разрешения земных конфликтов силой оружия, то для войны во славу бога не останется места и на земле воцарится «долгий, поистине вечнын мир» (см. S. Frank, Kriegbiichlein des Friedens. В кн.: К. Raumer, Ewiger Friede, Freiburg — München, 1953, S. 274).

Среди проблем, поставленных Франком, заслуживает внимания «небольшой, — как он говорит, — вопросик», в котором   впервые   формулируется   важная

17

моральная проблема, ставшая впоследствии: предметом специальных исследований, темой юридических споров и даже одним из аспектов Нюрнбергского процесса. Речь идет о моральной ответственности человека за военные преступления. Франк говорит, что подчинение приказу своего господина или командира нисколько не снимает вины с солдата, если он участвует в несправедливой войне, которая ведется ради славы или грабежа, ради тирании или зависти. «Говорят, кто первый ударит, тот неправ. Тот, кто затевает войну и применяет силу, чтобы отнять то, что ему не принадлежит, и жнет, не посеяв, является не кем иным, как тираном, и все, кто ему помогают, также тираны, убийцы и грабители» (там же, S. 247). Именно поэтому только войну подданных против притесняющих их господ и против тирании Франк считает справедливой. Такова, по его мнению, крестьянская война 1525 г., таковы крестьянские восстания. Только уничтожение господства и несправедливости, преступлений и недоброжелательства, отказ от присвоения чужого имущества, всеобщая дружба будут содействовать устранению войны из жизни людей.

Таким образом, выступление против войны, сочетавшееся у Франка с гневным протестом против социального угнетения, приобретает в его творчестве революционное звучание. Не случайно почти все произведения Франка при его жизни были запрещены и сам он пал жертвой своих политических противников. Однако горячее обличение Франком войн и социальной несправедливости не подкреплялось реальной программой действия и его стремление к справедливому и миролюбивому строю оставалось утопической мечтой. Современная ему действительность не содержала в себе возможностей для установления такого строя.

Последующие поколения буржуазных гуманистов, разрабатывавших идею вечного мира, создавали подчас проекты, носившие видимость плана действий, однако они оказывались несбыточными и их авторы, отдававшие лучшие годы жизни попыткам их осуществления, убеждались в конце концов в бесплодности своих усилий.

18

XVII век ознаменовался кровопролитными войнами между различными коалициями европейских государств. И хотя эти войны велись все еще, как правило, феодальными государствами и прикрывались подчас религиозными лозунгами, в их целях начинают сказываться интересы буржуазии. Возникают войны за рынки сбыта, осуществляется захват колоний. Но опустошения, причиняемые военными действиями, задерживают общественное развитие. Особенно пагубное влияние имела Тридцатилетняя война (1618 — 1648 гг.), в которую были вовлечены почти все государства Европы, понесшие огромный урон в людях, материальных ценностях и т. д.

В этих условиях появляются проекты создания союза государств, целью которого является предотвращение военных конфликтов. В исторической литературе обычно начинают рассмотрение такого рода проектов с так называемого «Великого плана», автором которого долгое время считали короля Франции Генриха IV, но подлинным создателем которого был его министр Максимиллиан Сюлли (1559 — 1641 гг.). Однако на самом деле проект Сюлли не только не был первым среди подобных планов, но, главное, он не преследовал цели установления всеобщего мира. Это был проект военно-политического союза западноевропейских государств, направленный прежде всего против Турции, которую предполагалось вытеснить с Балканского полуострова. Сюлли не поднялся выше античной и средневековой идеи о внутреннем мире и говорил лишь о «военном и политическом союзе монархов, который должен быть образован в форме христианской республики, всегда миролюбивой по отношению к христианским государствам и всегда воинствующей по отношению к неверным» (см. Nouvelle collection de Memoires relatifs a l'histoire de France par Michaud et Poujoulat, t. XVII, Paris, 1854, p. 428).

Кроме того, в проекте Сюлли рассуждениями о мире прикрывалась определенная внутриевропейская политическая задача, стоявшая перед французским абсолютизмом, — добиться ослабления могущественной Габсбургской монархии. Именно это было   главной   целью

19

плана Сюлли. Он предлагал добиться в Европе политического равновесия, которое пошло бы на пользу Франции. Сюлли считал необходимым разделить Европу на 15 приблизительно равных по силе государств. Внутренние споры между ними должен был решать Союзный совет из 60 членов (по четыре от каждого государства); располагая вооруженными силами союза, этот Совет был обязан также предупреждать возникновение гражданских и религиозных войн. Таким образом, мысль о мире была использована в проекте Сюлли исключительно в интересах поднимавшегося французского абсолютизма, а его план политического равновесия в Европе был своеобразной формой критики, направленной в адрес кардинала Рншелье, втянувшего Францию в Тридцатилетнюю войну. Тем не менее «Великий план» своей идеей союза государств оказал значительное влияние на позднейших мыслителей, в частности на В. Пенна и Ж.-Ж. Руссо.

Следует отметить, что еще за полтора десятилетия до появления проекта Сюлли, в 1623 г., во Франции было опубликовано сочинение Эмери Крюсе (ок. .1590 — 1648 гг.) «Новый Киней», в котором излагался план установления всеобщего мира, предусматривавший учредить для предотвращения войн международный третейский трибунал. Создание союза государств всего мира должно было содействовать развитию экономических связей и свободы торговли, что в условиях господства протекционизма было весьма радикальным предложением. Для Крюсе характерна необычайная широта взглядов, религиозная и политическая терпимость, он адресует свой проект всем «людям доброй воли» без различия рас и религий; он отвергает не только внутри-европейские войны, но вообще всякое применение оружия для решения спорных международных вопросов. Его план предполагал создание действительно всеобщего мира путем включепия в ассамблею не только государств Европы, но и Турции, Китая, Индии, Эфиопии и других стран. К сожалению, план Крюсе не получил в то время широкого признания и лишь в XIX в. привлекал внимание тех, кто разрабатывал вопросы мирного сосуществования народов.

20

Во второй половине XVII в. все чаще раздаются голоса, осуждающие войны. Лабрюйер, Фенелон, Гудар де Ламотт ищут причины военных столкновений и средства устранить их. Над грандиозным планом защиты мира работает видный чешский философ и педагог Ян Амос Коменский (1592 — 1670 гг.). Обоснованию идеи мира посвящен его трактат «Необходимо только одно» (1668 г.) — своего рода духовное завещание выдающегося мыслителя. Несколько раньше Коменский посвятил участникам международной конференции в Бреде, вырабатывавшей условия мирного договора между Англией и Голландией, книгу «Вестник мира», в которой призывал прекратить взаимную вражду и установить среди «христианских народов» прочный мир. В этой книге Коменский поставил вопрос о коренном пересмотре внешней политики ведущих держав. «... Нельзя положить конец войнам, продолжая вести их, распрям, разжигая их, преследованиям, преследуя людей. Для этого необходимо предпринять полное изменение всех этих дел» (см. J. A. Comenius, The Angel of Peace, English-latin Edition, New York, 1945, p. 126).

Коменский разработал всеобъемлющую программу преобразования человеческого общества; ее обоснованию он посвятил многие годы своей жизни. Его капитальное сочинение «Всеобщий совет человеческому роду, и прежде всего ученым и благочестивым властителям Европы, об исправлении человеческих дел», выражающее устремления простых людей, содержит основные положения этой программы. Коменский гневно клеймит здесь феодальные порядки и в особенности порождаемые ими войны.

К сожалению, автору не удалось закончить свою грандиозную программу и поведать о ней современникам. Из «Всеобщего совета...» при жизни Коменского были опубликованы лишь первые два тома — «Панэгерзия» («Всеобщее пробуждение») и «Панавгия» («Всеобщее озарение»). Остальные пять томов этого сочинения были найдены в наше время, а наиболее важный, шестой том — «Панортозия» {«Всеобщее исправление»), мирный проект из которого публикуется

21

в данном сборнике, впервые издай лишь в 1950 г. Впрочем, если бы план чешского гуманиста увидел свет в свое время, он все равно не был бы осуществлен, как и проект младшего современника Коменского — видного английского общественного деятеля Вильяма Пенна.

Вильям Пени (1644 — 1718 гг.), один из руководителей квакерского движения, управлявший колонией в Северной Америке, названной впоследствии в его честь Пенсильванией, опубликовал свой «Опыт о настоящем и будущем мире в Европе» в 1693 г. — в разгар войны Франции с Аугсбургской лигой, в которую была втянута почти вся Европа.

Основная идея «Опыта о настоящем и будущем мире...» — создание всеобщего союза государств. Пенн, как и многие просветители, сторонник договорной теории происхождения государства, согласно которой люди из любви к миру и справедливости согласились пожертвовать частью своей свободы и образовали государство, законам которого они подчиняются с общего согласия. Эту теорию он пытался применить к отношениям между государствами, предлагая современным правительствам отказаться от решения спорных вопросов силой оружия и вступить в союз государств, решения которого, оберегая всеобщий мир, защищали бы в то же время интересы каждого из членов союза. В отличие от «Великого плана» Сюлли (который Пенн упоминает в своем сочинении) его проект предусматривал включение в союз государств не только западноевропейских держав, но также России и Турции. Есть сведения о том, что проект Пенна был направлен английской королеве Анне для обсуждения на одной из мирных конференций, но, как и следовало ожидать, не оказал никакого влияния на политические судьбы Европы.

Мирные проекты, возникавшие в начале XVIII в., ожидала такая же участь, хотя они и имели больший общественный резонанс. Это относится, в частности, и к получившему в свое время наибольшую известность проекту аббата Шарля Ирине де Сен-Пьера.

Дипломат и философ, представитель раннего Просвещения, Сен-Пьер  (1658 — 1743 гг.)  принадлежал к

22

числу тех, кто впервые пришел к выводу о непрерывном поступательном движении общества. Наиболее пагубным для прогресса культуры препятствием он считал войну. На мысль посвятить себя делу мира Сен-Пьера натолкнуло следующее происшествие. Однажды во время путешествия в его карете сломалась ось. Почему это произошло, размышлял путешественник, наблюдая за ремонтом своего экипажа. Потому, что дорога находится в ужасном состоянии. Почему не чинят дороги? В казне нет денег для этого: король Франции ведет войну. Этот анекдот содержит как бы в зародыше дальнейшую аргументацию, которую впоследствии разовьет Сен-Пьер против войны. Война не только уносит человеческие жизни, но и пожирает огромные средства, которые с успехом могли бы быть употреблены для целей всеобщего благоденствия. Характерно, что впервые свой мирный план Сен-Пьер изложил в «Записке об улучшении дорог» (1708 г.).

В дальнейшем Сен-Пьер отдает все силы обоснованию и развитию идеи всеобщего мира. В 1712 г. он издает «Записку о сохранении вечного мира в Европе». В 1713 — 1717 гг. он создает трехтомное произведение «Проект вечного мира в Европе». А в 1729 г. выпускает сокращенный вариант «Проекта», который вскоре переиздается. Наконец, во многих других небольших работах, письмах и документах он излагает основные идеи своего плана. В этом проекте Сен-Пьер сформулировал идеи всеобщего мира столь обстоятельно и так настойчиво добивался их самого широкого распространения, что на долгое время его имя стало символом служения делу мира.

Сен-Пьер подобно Пенну считал, что залог мира — в создании европейского союза государств, члены которого должны отказаться от применения оружия при решении возникающих между ними конфликтов. Правители Европы, все без исключения, должны по собственной инициативе послать своих представителей в этот союз и неукоснительно соблюдать его постановления. Все споры должны разрешаться толвко путем переговоров. Если государства, вступившие в конфликт, не   в   силах   договориться,    они   должны  обратиться

23

к специальным посредникам, выделенным другими государствами. В случае неудачи подобных переговоров; окончательное решение выносит Совет. Если же члены союза откажутся выполнять постановление Совета или станут готовиться к войне, или попытаются поссорить, союзников, союз вправе рассматривать их как нарушителей мира в Европе. В том случае, если кто-либо из. членов союза осмелится прибегнуть к оружию, союз: выступит против него, «принудив его к возмещению ущерба, который был причинен, и к уплате всех военных издержек союзников» (см. Abbe de Saint-Pierre, Abrege du Projet de Paix perpetuelle, Rotterdam, 1729, p. 30).

Однако тщетно взывал Сен-Пьер к доброй воле монархов: его идеи не оказали непосредственного воздействия на политику европейских кабинетов, а сам он снискал лишь насмешливые прозвища «мечтателя» и; «добряка». Но, получив широкое распространение, эти идеи влияли на формирование мировоззрения многих: передовых мыслителей. Полвека спустя после его смерти: Гердер писал: «Если бы Сен-Пьер воскрес и увидел бы,, что его идеи, желания, надежды стали в известном смысле достоянием всех добрых и достойных... он бы, наверное, сказал: «Время прошло быстрее, чем я предполагал»» (см. J. G. Herder, Samtliche Werke, hrsg. von В. Suphan, Bd. XVII, S. 276).

Сильной стороной антивоенных сочинений, принадлежащих мыслителям эпохи Возрождения и раннего Просвещения, была их всесторонняя критика войны. Союз государств, который они часто называли в соответствии с принятой в то время терминологией федерацией, ассамблеей, трибуналом и даже сеймом или парламентом, должен был иметь одну-единственную функцию и был направлен к одной главной цели — к установлению и сохранению всеобщего и длительного мира между государствами.

Правда, В. Пенн в одном месте своего трактата уподобляет предлагаемую им ассамблею европейских государств Генеральным штатам Объединенных провинций Нидерландов (см. настоящее издание, стр. 105). Однако это не более чем литературный прием, исполь-

24

зованный В. Пенном для большей наглядности изложения. Весь текст его трактата, и особенно раздел, в котором излагается конституция верховного органа союза, подтверждает мысль об изложенном выше понимании В. Пенном функций и задач союза. Да и сам В. Пенн считает своим долгом специально подчеркнуть, что его план нисколько не умаляет суверенитета и независимости государств и их правителей (см. настоящее издание, стр. 97).

Преклонение перед независимостью и единством государства, перед суверенностью государя было отличительной чертой эпохи. Авторы проектов всеобщего мира безгранично верили в осознание монархами своего долга перед народами, у них еще не возникало сомнений в том, что абсолютные правители Европы по самой своей природе не способны покончить с войнами, что до тех пор, пока царствует социальная несправедливость и произвол, никакое объединение народов в пользу мира невозможно.

Подобные иллюзии понятны для мыслителей XVI — XVII вв. В то время абсолютные монархи олицетворяли собой процесс централизации государственной власти и консолидации национальных государств, который повсюду в Европе шел на смену феодальной раздробленности. Но по мере того как с начала XVIII в. углубляется кризис феодально-абсолютистских порядков, апелляция к доброй воле правителей кажется последующим поколениям просветителей совершенно неприемлемой.

Не случайно выдающиеся представители Просвещения, высказывая свое отношение к плану Сен-Пьера, отмечали как слабую его сторону идеализацию роли суверенных правителей Европы в создании миролюбивого союза государств. Наиболее обстоятельному критическому разбору подверг план Сен-Пьера Жан Жак Руссо (1712 — 1778 гг.), который поддерживал критику войны Сен-Пьером и его требование всеобщего мира. Для популяризации проекта Сен-Пьера он издал в 1761 г. его краткое изложение, включенное в данный сборник. Опустив повторения и подробности, которыми изобилует труд Сен-Пьера, Руссо полностью сохранил

25

его аргументацию и основное содержание проекта. Придав изложению более доступный характер, он особенно подчеркнул те моменты, которые казались ему наиболее важными, в частности мысль о том, что государственное устройство и характер внутренней политики страны являются существенным условием для обеспечения внешнего мира.

Эта мысль приобретает совершенно новую интерпретацию в небольшой статье «Суждение о вечном мире», написанной Руссо в том же году, но увидевшей свет лишь после его смерти — в 1782 г. В этой статье Руссо горячо призывает к созданию международной мирной организации. Он подчеркивает, что для осуществления вечного мира нужно, чтобы личные интересы гармонировали с общими, чтобы каждый видел в благополучии всех высшее благо для самого себя. Между тем в обществе, где процветает деспотизм, где власть имущие руководствуются корыстными целями, притесняя свой народ под предлогом всеобщей необходимости, никто не заинтересован в сохранении мира. Условием обеспечения прочного мира является изменение внутреннего устройства государств, устранение деспотизма, демократизация политической жизни. Руссо высказывает предположение, что мирный союз государств может быть создан только путем революции. Хотя в рассуждениях Руссо и заметен страх перед революцией, его заслуга в том, что идею всеобщего мира он связал с необходимостью социально-политических изменений в обществе.

Убежденным противником войн был Вольтер (1694 — 1778 гг.). Правда, считая войну страшной болезнью, охватывающей нации одну за другой, он вместе с тем отмечал, что в современном ему мире нет средств для ее предотвращения. Поэтому к идее союза государств он относился весьма скептически, высмеивал план Сен-Пьера, называя его утопией, а самого аббата глупцом. План аббата, по его мнению, чистейшая химера, столь же неприемлемая для государей, сколь для слонов или носорогов. Вольтер не мог себе представить такой эпохи, когда войны будут полностью уничтожены. «Единственный  вечный   мир, — писал  он, — который   может

26

быть установлен людьми, есть религиозная терпимость» (см. F. M. Voltaire, De la paix perpetuelle, Collection complete des oeuvres, Geneve — Paris, t. 28, p. 105).

Перу видного французского энциклопедиста Дени Дидро (1713 — 1784 гг.) принадлежит резкий памфлет «Изучение опыта против предрассудков...», направленный против военной политики правителей. Дидро, как и Руссо, связывал завоевательную политику с усилением деспотизма. Республиканский строй в отличие от монархического уменьшает, по мнению Дидро, возможность военных столкновений. Но любовь к свободе и боязнь утратить ее нередко побуждают республиканские страны к войнам против деспотических государств. И только всеобщий прогресс свободы и ликвидация монархического строя создадут такие условия, когда «войны народов с народами заменятся, главным образом, войнами законодателей с законодателями» (см. Д. Дидро, Собрание сочинений, М. — Л., 1939, т. 7, стр. 247). Но пока это время не наступило и тираны продолжают вершить судьбами народов, лицемерие, низость, угнетение, несправедливость и военные столкновения неизбежны.

Французские просветители идеализировали республиканские и демократические формы правления, которые должны были утвердить не что иное, как капиталистический строй с его социальной несправедливостью и войнами. Но все же их критика феодальных учреждений и абсолютной власти феодальных монархов Европы имела прогрессивное значение. И это прекрасно понимали те, против кого она была направлена. Так, прусский король Фридрих II, считавший себя философом и поклонником Просвещения, написал брошюру, направленную против работ известного французского материалиста П. Гольбаха (1723 — 1789 гг.), которую коронованный автор не решился подписать своим именем, издав ее анонимно. В ней Фридрих издевался над мирными устремлениями Гольбаха, утверждая, что войны неизбежны. «Если вы хотите достигнуть вечного мира, то отправляйтесь в идеальный мир, где неизвестно «твое» и «мое», где у князей, министров и подданных нет страстей и все следуют предписаниям разума» (см. W. Dilthey, Gesammelte Schrijten, Stuttgart — Gottingen, 1959,

27

Bd. 3, S. 95). Но достигнуть такого состояния, по мнению Фридриха II, невозможно. Несмотря на все философские учения, человек останется самым злобным животным на свете. Суеверие, своекорыстие, месть, лицемерие, неблагодарность всегда будут порождать злодеяния, потому что людьми владеют страсти, а не разум; всегда будут войны, опустошения, эпидемии, разорения — вокруг этих вещей вращается мир.

Фридрих II, разумеется, не олицетворял собой немецкую философию. В передовой общественной мысли Германии имелась своя антивоенная традиция, шедшая еще от «Боевой книжки мира» Себастьяна Франка, о которой говорилось выше. В конце XVII в. Лейбниц вынашивал планы, аналогичные проекту Сюлли. Христиан Вольф и Лессинг приветствовали трактат Сен-Пьера. Наконец, в лице Канта, Фихте и Гердера идея вечного мира получила не только горячих приверженцев, но и мыслителей, обогативших ее новым содержанием.

Иммануил Кант (1724 — 1804 гг.) впервые высказал догадку об объективной закономерности, ведущей к установлению вечного мира, о неизбежности создания на мирных началах союза народов. Хотят ли люди этого или нет, но они вынуждены будут вступить в этот союз. В обществе действует сила, которая независимо от личных устремлений людей в конечном итоге заставит государства заключить между собой соглашение. Это та же сила, которая, по его мнению, принудила людей создавать государство; сила эта — социальный антагонизм.

Кант отметил роль общественных противоречий как движущей силы истории, что является важным вкладом в подготовку научного взгляда на развитие человечества. Человек хочет согласия, но природа лучше знает, что составляет благо для его рода: она стремится к раздору. Природа использовала человеческую неуживчивость и в отношениях между государствами, и внутри государств как средство, чтобы «на почве неизбежного антагонизма последних создать состояние покоя и безопасности. Иными словами, она посредством войн и напряженного, никогда не ослабевающего вооружения, посредством нужды, которая как их следствие дает себя

28

чувствовать в любом государстве даже в мирное время, побуждает вначале к несовершенным попыткам, но в конце концов — после многочисленных опустошений, переворотов, и даже полного истощения внутренних сил — к тому, что разум мог бы подсказать и без этого столь печального опыта, а именно: выйти из беззаконного состояния дикости и вступить в союз народов, где каждое, даже самое маленькое государство могло бы ожидать своей безопасности и прав не от своей силы или своей правовой оценки, но исключительно от великого союза народов (Foedus Amphictyonum), от объединенной силы и от решений объединенной воли в соответствии с законами. Какой бы фантастической ни показалась эта идея и как бы ни высмеивались се сторонники аббат Сен-Пьер и Руссо (может быть, вследствие того, что они верили в ее слишком близкое осуществление), это неизбежный выход из нужды, в которую люди ввергают друг друга...» (см. I. Kant, Zur Geschichtsphilosophie, Berlin, 1946, S. 19 — 20).

Знаменитый трактат Канта «К вечному миру» (1795 г.) был создан вскоре после заключения Базельского мира между Францией и Пруссией, который, однако, не уничтожил их взаимной враждебности, так что в любой момент могли возникнуть новые военные столкновения.

Кант, как и многие его современники, отрицательно относился к этому договору, который был по существу сделкой, подтвердившей, с одной стороны, территориальные захваты Францией прусских владений, а с другой — компенсировавшей прусского короля некоторыми территориями. В этом труде Кантом высказаны глубокие идеи о сущности и перспективах взаимоотношений между народами.

Кант признавал неизбежным установление мирных отношений между народами. Он подчеркивал, что общественное развитие приближается к этой отнюдь не химерической цели. Вместе с тем, считая ненормальными такие отношения между государствами, при которых постоянно возникают военные конфликты, он признавал право народа вести войну за свою независимость, считал такую войну справедливой.

29

Трактат Канта написан в виде своеобразного дипломатического договора. Первый раздел его, своего рода прелиминарное соглашение о вечном мире, содержит статьи, в которых формулируются условия мирных отношений между государствами и возможности их дальнейшего сближения.

Второй раздел трактата содержит три «дефинитивные» статьи, в которых говорится о сохранении вечного мира, после того как он будет достигнут. В первой из них определяется наилучший для достижения мира государственный строй.

Во второй статье Кант выдвигает положение о создании союза народов — организации государств, призванной служить обеспечению мира. Это ядро всего произведения, во-первых, потому, что именно в этом положении раскрывается конечная задача договора, который предлагает Кант, во-вторых, потому, что именно в этом разделе Кант определяет форму этого союза не в виде всемирной монархии или всемирной республики, а в виде союза свободных государств. Характерно, что в современной буржуазной литературе преуменьшается значение этой идеи или она искажается до неузнаваемости. Так, в книге М. Адлера «Мысли о войне и мире» делается попытка опереться на это положение Канта, чтобы доказать мысль о том, что национальный суверенитет якобы неизбежно приводит к войне, что единственное средство к сохранению мира — наднациональное, всемирное правительство (см. М. Adler, How to Think about War and Peace, New York, 1944, p. 41). Аналогичный подход проявляет и К. Фридрих, утверждая, что Кант был противником суверенных государств, поскольку союз народов он считал лишь паллиативом, недостаточным для предотвращения войны (см. С. Friedrich, Inevitable Peace, Cambridge Mass., 1948, p. 46).

Несостоятельность подобных попыток извратить подлинный характер идей Канта доказывается в первую очередь немецкими марксистами. Так, Г. Менде подчеркивает, что взгляды Канта не имеют ничего общего с планами создания «мировой империи» (см. I. Kant, Zum ewigen Frieden, Leipzig, 1954, S. 23). Менде ука-

30

зывает, что мысль Канта о мирном союзе государств как хранителе свободы и независимости каждого народа и защитнике всеобщего мира представляет собой драгоценное достояние немецкой национальной культуры.

Американские интерпретаторы Канта модернизируют употребленное Кантом понятие «федерализм», истолковывая его иначе, чем это делал Кант. Немецкий мыслитель придавал этому понятию то же значение, что и его предшественники: «федерализм свободных государств» означал лишь объединение их усилий для достижения всеобщего и вечного мира и никоим образом не затрагивал суверенности каждого государства. Современное же понятие федерализма, обычное для понимания неискушенного американского читателя, означает объединение отдельных государств в единое государственное целое. Подобное толкование не только вульгаризирует и модернизирует мысль Канта, но имеет и откровенно реакционное звучание, поскольку именем великого мыслителя пытаются оправдать идеологическую и политическую экспансию империалистических держав.

Третья статья этого раздела направлена против колониальной политики европейских держав, которую Кант рассматривал как источник военных конфликтов. Права иностранца, прибывшего в чужую страну, говорит Кант, должны ограничиваться лишь возможностью, не более, завязать мирные торговые сношения с коренными жителями.

В наше время трактат Канта «К вечному миру» имеет не только историческую ценность. Очевидна и политическая актуальность этого произведения, которое многократно переиздавалось в послевоенной Германии. Но и в момент его первого появления идеи Канта не могли не привлечь внимания передовых умов его времени. Среди них мы должны в первую очередь упомянуть имя Иоганна Готфрида Гердера (1744 — 1803 гг.).

В его «Письмах для поощрения гуманности» (1793 — 1797 гг.) есть раздел, озаглавленный так же, как и трактат Канта, — «К вечному миру». Автор не называет имени Канта, но в содержании его произведения можно увидеть определенную полемику с некоторыми

31

идеями Канта. Гердер считает, что соглашение, заключенное в условиях враждебных отношений между государствами, не может служить гарантией мира. Для достижения вечного мира необходимо нравственное перевоспитание людей. Только путем повсеместного распространения идей гуманизма — всеобщей справедливости и человечности — можно добиться если не вечного мира, то во всяком случае постепенного уменьшения войн.

Гердер выдвигает семь мирных принципов, с помощью которых можно воспитать людей в духе справедливости и человечности. Отличительные черты этой программы — гуманизм и демократизм. Гердер апеллирует не к правительствам, а к народам, к широким массам, которые больше всего страдают от войны. Если голос народов прозвучит достаточно внушительно, правители вынуждены будут к нему прислушаться и повиноваться. Гердер занимает по отношению к Канту такую же позицию, как Руссо по отношению к Сен-Пьеру: и Руссо, и Гердер были глубоко убеждены в творческой силе народа.

Далее мы остановимся на взглядах Иоганна Готлиба Фихте (1762 — 1814 гг.). Ученик и почитатель Канта, Фихте развил и обогатил во многих аспектах философию своего учителя. Восторженно поддерживая французскую революцию даже в период Якобинской диктатуры, Фихте подхватил идею Канта о миролюбивом союзе народов и дополнил ее революционной мыслью о необходимости изменения существующих имущественных отношений. В работе «Основания естественного права» (1796 г.) он писал, что по мере развития союза народов и его постепенного распространения. по всей земле «наступит вечный мир, при котором только и станет возможным юридическое общение между государствами» (см. J. G. Fichte, Samtliche Werke, Leipzig [о. J.], Bd. III, S. 367 ff). В том же году в «Философском журнале» появляется рецензия Фихте на трактат Канта «К вечному миру», включенная в настоящий сборник. Здесь Фихте подчеркивает, что государство, которое несправедливо по своему внутреннему строю, неизбежно стремится  к ограблению    соседей.   Только

32

«правомерное государственное устройство», основанное на «равновесии» имуществ, на справедливом распределении богатств, на праве и разуме, может служить примером и предпосылкой создания союза народов, действительно способного установить вечный мир. Мысль о необходимости внутренних социальных преобразований как предпосылке миролюбивой внешней политики, уверенность в том, что природе присуще поступательное движение к созданию справедливого государственного строя, весьма плодотворны и сохраняют свое значение и в наши дни.

Точно так же близки нам мечты великого французского утописта Клода Анри де Сен-Симона (1760 — 1825 гг.), который выступал за умиротворение Европы на основе коренных социальных преобразований. «Воображение поэтов, — писал Сен-Симон, — поместило золотой век у колыбели человеческого рода, среди невежества и грубости первобытных, племен; но это время скорее следует считать железным веком... Золотой век человеческого рода не позади нас, но впереди, он заключается в совершенстве социального строя. Наши отцы его не видели; наши дети когда-нибудь его достигнут; нам надлежит проложить для них путь» (см. С. H. Saint-Simon, Oeuvres, Paris, 1865, t. 15 (1), p. 153-248).

В годы революционного подъема, вызванного Французской буржуазной революцией, идея всеобщего мира получила сильного защитника в лице знаменитого английского естествоиспытателя и философа-материалиста Джозефа Пристли (1733 — 1801 гг.). На склоне лет он вынужден был уехать в Америку из-за преследований, которым подвергался на родине как горячий сторонник французской революции. К тому же Пристли, решительно осуждая захватнические войны и порабощение одних народов другими, отстаивал право американских колоний Англии на борьбу за независимость и приветствовал их победу. Находясь в Североамериканских Штатах, Пристли выступил в печати против Эд. Бэрка — защитника феодального строя и дворянства. Называя французскую революцию и войну за независимость великими событиями, Пристли выражал надежду, что

 33

они откроют новую, в высшей степени удивительную эру в истории человечества. В этой новой эпохе перестанут существовать причины для гражданских и внешних войн, они исчезнут вместе с уничтожением религиозного и социального гнета и национальных предрассудков. Разум окажется господином во всех спорах, и царство разума всегда будет царством мира. «Наступит то счастливое состояние, когда ... прекратятся войны во всех концах земли, люди перекуют своп мечи на орала и свои копья на серпы. Народ не будет больше восставать на народ, и народы больше не будут учиться воевать» (Дж. Пристли, Избранные сочинения, М., 1934, стр. 258). Исчезнет колониальный грабеж. Ни одна часть Америки, Африки и Азии не останется в подчинении у какого-нибудь европейского государства. Постоянные армии — эти орудия тирании — будут неизвестны. Но мир, как справедливо полагает Пристли, может быть установлен только «после уничтожения причин войны, которые кроются во всех настоящих формах управления и их политических максимах, которые постоянно поддерживаются этими формами» {там же, стр. 260).

Конечно, было утопией возлагать столь большие надежды на французскую революцию конца XVIII в., которая всего лишь расчистила дорогу для свободного развития капитализма в европейских странах, утверждавшего себя путем кровопролитнейших войн и грубого насилия. Но ясное понимание прогрессивного характера этой революции, сознание того, что только «прогресс Европы сможет служить примером для остального мира и сделаться орудием других важных изменений» (там же, стр. 261), ставят Дж. Пристли в ряды радикальнейших мыслителей того времени.

Русское просвещение, тесно связанное с западноевропейской передовой общественной мыслью, внесло свой вклад в разработку гуманистической идеи всеобщего мира. Р. М. Цебриков (1763 — 1817 гг.) перевел с французского языка изданный в 1757 г. в Амстердаме труд Анжа Гудара «Мир Европы, или проект всеобщего замирения», снабдив его своими комментариями и добавлениями, свидетельствующими о его непримиримой

34

враждебности к бедствиям войны. В своем дневнике Цебриков изображает тяжелую картину поенных действий и их последствий во время русско-турецкой войны, в которой он участвовал. Размышляя о жизни и смерти, о великих бедствиях войны, Цебриков приходит к выводу, что правомерна только та война, которая ведется ради защиты отечества (см. журнал «Русская старина», 1895, сентябрь, стр. 52).

В 1771 г. И. Ф. Богданович (1743 — 1802 гг.) опубликовал перевод изложения трактата Сен-Пьера, предпринятого Руссо. В эти же годы выступил с защитой всеобщего мира С. Е. Десницкий. Войны, говорил он, разъединяют народы; напротив, торговля объединяет их. Внутреннее экономическое развитие и усиление международных связей невозможны в условиях войны. Бесконечные войны, которые вел Рим, привели к упадку его экономики (см. Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века, М., 1952, т. I, стр. 202-204).

Я. П. Козельский (1728 — 1793 гг.), опиравшийся в своих трудах на идеи французских просветителей XVIII в., и особенно на теории Руссо, считал, что основной путь к достижению мира заключается в создании общества, построенного на гармонии интересов правителей и подданных. Для этого необходимо и «уравнение прав народов», и «доброе и справедливое обхождение с другими народами» (там же, стр. 541). В «Философическом предложении» Я. П. Козельского, опубликованном в 1768 г., содержится резкое осуждение захватнических войн, основную ответственность за которые должны нести властолюбивые и завистливые политические деятели, стремящиеся к обогащению за счет других народов. Военное право, считает Я. П. Козельский, выдумано специально для оправдания жестокостей войны. На самом деле понятие военного права есть не что иное, как «бесчеловечное желание, сопряженное с могуществом и силою, чтобы причинять своему ближнему всевозможный вред, даже и самую смерть без страха казни» (там же, стр. 465).

Страстно осуждал войны выдающийся русский революционер А. Н. Радищев (1749 — 1802 гг.). Разделяя

35

теорию естественного права, он отвергал те ее положения, которые признавали войну неизбежной, оправдывали право войны. В международных спорах, по мнению Радищева, нет права, здесь царит меч. Однако подобное положение достойно самого сурового осуждения, поскольку завоевания, имевшие место в истории, всегда несли народам только порабощение (см. Л.Н.Радищев, Избранные философские и общественно-политические произведения, М., 1952, стр. 35, 140 — 141). А. Н. Радищев считал, что только устройство общества на новых началах, создание путем революции демократической республики навсегда избавит народ от величайшего зла — войны.

Идея всеобщего мира рассматривалась и в рукописных философских работах русских мыслителей, которые во второй половине XVIII в. распространялись среди читающей публики. Так, в «Записках», помещенных в III томе сборника «Всякая всячина», анонимный автор выступает против захватнических войн, считая главными их виновниками монархов и священнослужителей, наживающихся на военном грабеже. Автор призывает народ отказаться от войны, не участвовать в захватах, предпринимаемых правителями: «Не продавайте кровь вашу царям, которые вас не знают... которые поступают с вами, как с собаками, коих выводят против кабанов и коих напоследок морят голодом в цепях» (см. А. И. Голодно, Из истории русской общественной мысли XVIII века. Труды Московского института тонкой химической технологии им. М. В. Ломоносова, кафедра марксизма-ленинизма, вып. III., M., 1962, стр. 106).

Наконец, всеобъемлющую программу установления мирных отношений между государствами содержит работа «Рассуждение о мире и войне», завершающая настоящий сборник. Она была издана в Петербурге в 1803 г. Ее автор — В. Ф. Малиновский (1765 — 1814 гг.), впоследствии директор Царскосельского лицея. Всесторонняя критика войны в книге В. Ф. Малиновского сопровождается красноречивым описанием преимуществ мирной жизни и процветания, которое принесет народам прочный мир. «Мир может облегчить Европу

36

от вредных и несносных ее податей, уменьшить в ней бедность и даже совсем истребить оную», — писал выдающийся русский просветитель (см. настоящее издание, стр. 231). Проект создания международной организации в защиту мира, выдвинутый В. Ф. Малиновским, предполагал создание союза всех государств, пользующегося непререкаемым авторитетом. Решения этого союза, направленные на разрешение возникающих конфликтов, должны неукоснительно выполняться, а нарушители международного спокойствия принуждаются к миру любыми средствами, вплоть до применения принудительных санкций.

* * *

Мечтам гуманистов не суждено было сбыться ни в то время, когда они жили, пи в последующую эпоху. Победа буржуазии над феодализмом отнюдь не означала установления гармонического царства разума, к которому апеллировали ее идеологи. Возник капиталистический строи, принесший человечеству небывалое обострение социальных противоречий, усиление эксплуатации человека человеком, кризисы, безработицу, нищету и еще более кровопролитные военные столкновения. «Государство разума потерпело полное крушение... — писал Ф. Энгельс, характеризуя кризис идеалов эпохи Просвещения. — Обещанный вечный мир превратился в бесконечную вереницу завоевательных войн» (см. К. Маркс и Ф. Энгельс, Соч., т. 20, стр. 267).

В XIX в. продолжают возникать проекты вечного мира. Но на фоне развернувшейся борьбы за раздел, а затем за передел мира они выглядят беспомощно, не находя того мощного общественного резонанса, который встречали подобные проекты столетием раньше. Впрочем, это неудивительно: буржуазия крупных капиталистических государств, начинавшая вынашивать планы завоевания мирового господства, давно уже потеряла всякий интерес к установлению всеобщего мира, а пролетариат, готовившийся к революционным битвам, в полной мере еще не приобрел его в то время.

37

Материалистическое понимание истории раскрыло подлинную природу общественных явлений, в том числе и таких, как война и мир. Марксизм показал, что экономической подоплекой войн является частная собственность. Устранить полностью опасность войны может только строй, не знающий социальных антагонизмов.

Победа социализма в СССР и возникновение мировой социалистической системы создали впервые в истории человечества реальную возможность исключить навсегда войну из жизни общества. Вековая мечта человечества оказалась ныне близкой к своему осуществлению.

И. С. Андреева

Эразм
ЖАЛОБА МИРА

1517

ГОВОРИТ МИР:

Когда бы смертные люди презирали меня, изгоняя и даже стараясь совсем уничтожить, чего я никак не заслуживаю, делали все это с пользой для себя, тогда я бы жаловался лишь на своп обиды и на их несправедливость. Но когда они изгоняют меня, источник всего их благоденствия, а сами погружаются в океан всевозможных бедствий, мне приходится больше оплакивать их несчастья, чем свои обиды. Теперь мне приходится сокрушаться и горевать об участи тех, на кого я должен был бы гневаться.

Посудите сами! Отталкивать того, кто любит тебя, — жестоко; относиться с неприязнью к тому, кто заслуживает величайшей благодарности, — неразумно; убивать того, кто является отцом и благодетелем всех людей, — самое нечестивое дело! А разве не верх безумия лишаться всех превосходных благ, которые я приношу, и добровольно навлекать на себя самые злейшие беды? Злых людей надо ненавидеть. Но тех, кто одержим слепой яростью, можно только оплакивать. Ибо больше

39

всех достоин сожаления тот, кто этого не понимает; несчастнее всех тот, кто не замечает своего несчастья. Ведь для того, чтобы исцелиться, нужно знать свою болезнь!

Поэтому я, Мир, прославленный людьми и богами, говорю: я — источник, отец, кормилец, умножитель и защитник всего самого лучшего, что когда-либо существовало в небе и на земле. Без меня никогда и нигде не бывает ничего процветающего, ничего надежного, ничего чистого и святого; без меня нет ничего приятного для людей и нет ничего угодного для богов.

Война же, наоборот, противна всему сущему: война — первопричина всех бед и зол, бездонный океан, поглощающий все без различия. Из-за войны все цветущее загнивает, все здоровое гибнет, все прочное рушится, все прекрасное и полезное уничтожается, все сладкое становится горьким.

Но если в войне нет ничего святого, если она, словно моровая язва, разъедает совесть и веру, если для люден нет ничего более пагубного, а для бога — ничего более ненавистного, если все это так, то почему же вы отворачиваетесь от меня? Разве вы разумные люди? Кто поверит, что вы обладаете хоть крупицей мудрости, если, не жалея ни трудов, ни забот, ни расходов, ни уговоров, прибегая ко всяческим ухищрениям, пренебрегая всевозможными опасностями, вы стремитесь во что бы то ни стало изгнать меня и заменить войной — воплощением всех бед и страданий.

Пусть бы меня отвергали дикие звери, я бы легче примирился с этой обидой. Потому что жестокость — в природе диких зверей: они злобны по натуре.

Пусть бы меня ненавидели неразумные существа, я бы. скорее простил их незнание. Потому что те, кто лишен силы разума, не могут по достоинству оценить приносимые мною дары.

Но поразительное дело! Хотя природа только человека наделила разумом, способным воспринять божественную волю и откровение, только его создала полным доброты и стремления к согласию, однако я скорее нахожу себе пристанище среди самых свирепых зверей,

40

среди самых неразумных и злобных тварей, чем среди людей!..

Согласие существует и среди самых свирепых и диких зверей. Лев никогда не проявит кровожадности к себе подобным. Вепрь не распарывает разящим клыком венря. Среди рысей царит мир. Дракон в ярости не набрасывается на дракона. А согласие среди волков даже вошло в поговорку.

Но я могу рассказать про вещи и более удивительные! Неблагочестивые души, которые первыми нарушили и продолжают нарушать божий мир и: единство людей, сегодня вступили в союз и отстаивают любезную им тиранию в полном согласии между собой!

Только людей — а именно они больше всего нуждаются в единодушии — не в силах примирить ни добрая и могучая природа, ни воспитание, ни явная польза от взаимного согласия. Самые тяжкие испытания, самый горький опыт не могут объединить их и внушить им взаимную любовь.

А ведь у всех людей общая форма лица и тела, общий звук голоса. Все прочие виды живых существ большей частью отличаются друг от друга формой тела. Но лицом и силой разума наделен только человек: разум присущ всем людям в отличие от иных существ. А кроме того, людям дан язык — лучший посредник для установления дружбы и согласия.

Язык позволяет людям установить дружбу, согласие и взаимную любовь, потому что среди всех людей посеяны семена знаний и добродетелей, все люди наделены разумом, кротким и настроенным делать добро ближним, за исключением тех случаев, когда человек, охваченный похотью или преступными мыслями, словно опоенный зельем Цирцеи, превращается в зверя. Именно поэтому в народе принято называть человечным все то, что служит признаком благожелательного отношения людей друг к другу; таким образом, слово «человечный» обозначает нравственные, а не физические свойства человеческой природы.

Всевозможными способами и путями природа учит людей согласию. Не довольствуясь выражением взаимного расположения на словах,   она   сделала   так,   что

41

содружество стало не просто приятно, но и необходимо. Для этого она так разделила все свойства души и тела между людьми, что теперь нет ни одного человека, который мог бы прожить без помощи своих ближних. Природа по-разному наделила людей самыми различными качествами, и это неравенство исчезает лишь тогда, когда между людьми царят мир и взаимная любовь. Различные предметы доставляются из различных стран; уже одно это учит людей взаимному уважению.

Природа дала всем прочим живым существам оружие и средства для самозащиты. Только человека она оставила слабым и безоружным, способным защищать себя от общей опасности лишь в содружестве с другими людьми. Так необходимость создала города, общество, научила людей товариществу, научила их, сливая воедино свои слабые силы, давать отпор диким зверям и разбойникам.

Поистине, ничто в мире не смогло бы уберечь человеческое дитя, особенно новорожденное, от гибели, если бы семья не выкармливала его и не заботилась о нем в полном согласии. Пожалуй, ни один человек не смог бы родиться, а если бы и родился, то все равно неизбежно умер бы в самом начале жизни, если бы дружеская рука матери и кормилицы не поддерживала его. А для этого природа зажгла в родителях страстную привязанность и любовь к детям. К этому она прибавила уважение и любовь к своим родителям, чтобы родители могли легче переносить болезненность и капризы детей, чтобы одно уравновешивало другое. Греки удачно называли такое соотношение «антипеларгозис», что означает: понимание взаимной выгоды. К этому прибавляются еще узы кровного родства и свойства. В общем создается такое сочетание разума, опыта и нравов, которое служит вернейшим залогом взаимной благожелательности. Во многих случаях подобное сочетание порождает стремление к дружбе и взаимную любовь, которыми старики так восхищаются, приписывая их божественному влиянию.

Так, приводя бесчисленные доказательства, природа учит людей согласию и миру. Так она привлекает их к себе всевозможными соблазнами. Так она соединяет их

42

множеством связей, так подчиняет их своей воле. И при всем этом какая-то адская злоба все же овладевает людьми! В их сердца вселяется всепожирающая, ненасытная страсть к кровопролитиям! Поверить, что люди, постоянно занятые бесплодными раздорами и войнами, наделены разумом, может только тот, кто привык к этим действиям настолько, что перестал им удивляться и видеть всю их пагубность. Наконец, люди нарушают порядок и спокойствие повсеместно, в мирских селениях и святых местах, всюду неся грабежи, кровь и разорение. И нет такого содружества или союза, которые были бы достаточно священны и чтимы, чтобы примирить и утихомирить тех, кто яростно устремляется друг на друга для взаимного уничтожения.

Да, если бы все обстояло так просто, одного общего слова или человеческого имени было бы достаточно, чтобы достигнуть соглашения между людьми. Но выходит, что природа, которая так сильна среди диких зверей, с людьми ничего не может поделать. А имя Христа, неужели и оно ничего не значит для христиан? Пусть в данном случае влияния природы недостаточно, хотя среди существ, лишенных разума, она является великой силой; но поскольку учение Христа превосходит учение природы, то почему же п оно не может убедить тех, кто его исповедует, в самом основном своем положении: в благотворности мира и взаимной любви? Или почему это учение хотя бы не заставит людей забыть о таком буйном помешательстве, как война?

Когда я слышу человеческую речь и вижу людей, я, Мир, устремляюсь к ним как к существам, предназначенным исключительно для того, чтобы я восторжествовал. Я постепенно проникаю в их души, веря, что в людях мое законное пристанище. А когда я вижу христианина, я спешу к нему изо всех сил, питая самые сладостные надежды воцариться в нем.

Но здесь — мне стыдно и горько признаться в этом — в судах и в палатах советников, при дворцах и храмах — всюду слышатся крики и вопли раздоров и споров, каких не бывает даже в капищах язычников. Причиной многих несчастий и бедствий человека являются адвокаты, однако они составляют   лишь   очень

43

небольшую часть всех тех, кто занимается спорами и раздорами.

Я обращал мой взор к городам. На время во мне зарождалась надежда, что здесь, наконец, есть доброе согласие между теми, кто живет окруженный одной стеной, что здесь царят и правят одинаковые законы и что здесь, как на одном корабле, всех объединяют одинаковые опасности. Увы, как я ошибался! И здесь тоже все настолько раздирается несогласием, что мне с трудом удается найти хоть один дом, в котором я мог бы прожить хоть несколько дней.

Минуя простой народ, который, будучи волнуем ссорами да раздорами, напоминает бушующее море, я обращался ко дворам государей, как к некоей гавани. Без сомнения, думал я, среди них и должно быть место для мира, потому что они более мудры и осторожны, чем обычные люди, потому что они — глаза народа. Кроме того, они наместники Того, кто есть Князь Согласия и кто в действительности посылает меня всем людям, а в особенности государям.

И все мне как будто благоприятствовало. Я видел нежные приветствия, любовные объятия, веселые пиршества и все прочие действия и признаки гуманности. Но, увы, невероятное дело! Я не мог отыскать среди них даже тени истинного мира и согласия! Все здесь было подкрашено и искусственно, все имело радушную внешность, за которой скрывались недовольство и подлая злоба. И под конец я обнаружил, что нет здесь места для мира, ибо здесь находятся истоки и причины всех раздоров и войн.

Неужели после всего этого я должен еще страдать, видя, как надежды обманывают меня? Я увидел, что государи скорее могущественны, чем просвещенны, что они больше внимают алчности, чем здравым суждениям разума. Тогда я решил примкнуть к обществу ученых людей. Хорошие книги делают людей, философия создает более чем людей, богословие создает богов. Я был уверен, что отдохну среди ученых после стольких мытарств.

Но, увы, новое разочарование! Здесь идет та же самая война, но только в ином роде, не такая кровавая,

44

но не менее бессмысленная и неразумная. Одна школа отличается от другой, истинная сущность вещей меняется в зависимости от страны: многие истины не могут переплыть через море, перебраться через Альпы, переправиться через Рейн. Даже в одной и той же академии логики воюют с риторами, а богословы с юристами. Воюют друг с другом даже представители одной и той же профессии; например, последователи Скотта воюют с последователями Фомы, номиналисты сражаются с реалистами, платоники с перипатетиками¹. Дело зашло так далеко, что даже в самых незначительных вопросах они не могут прийти к согласию и часто с ожесточением нападают друг на друга из-за пустяков, пока сражение не становится все жарче и жарче, когда от аргументов переходят к злословию, а от злословия — к драке. И если спор не может быть разрешен ни с помощью кинжала, ни с помощью копья, тогда они разят друг друга своими ядовитыми, отравленными перьями и лощеной бумагой, обращая смертоносное жало своего языка против доброй славы противника...

Оставался еще один род людей, которые так привержены к религии, что не могут отбросить ее, даже если бы они того пожелали, как черепаха не может избавиться от своего панциря-жилища.

Я мог бы надеяться, что найду себе место среди них, если бы надежда столь часто не обманывала меня и под конец не заставила во всем отчаяться. Но все же, решив испытать все, что можно, я сделал еще одну попытку. Вы хотите знать, чем она кончилась? Ни от одного из людей я не отказываюсь так охотно, как от этих. Да и на что мне было надеяться, если ни одна из религий не согласна с другими религиями? Различных религий столько же, сколько различных религиозных братств. Доминиканцы спорят с миноритами, бенедиктинцы с бернардинцами, сколько названий, столько и религий, сколько религий, столько и различных церемоний, потому что они ни в чем не согласны между собой. И каждый человек доволен своей религией, ненавидит и проклинает религию других. А разве одно и то же религиозное братство не раздирается раздорами? Обсерванты ругают колетанистов, и все вместе прокли-

45

нают третьих, чье название   идет   от   слова     «конвенция», — конвентуалов²; между всеми ними нет согласия.

И поскольку дела обстоят таким образом, я, уже ни во что не веря, хотел бы укрыться в каком-нибудь маленьком монастыре, в котором бы царило настоящее нерушимое спокойствие. Но как ни прискорбно говорить об этом, я до сих пор не нашел ни одного монастыря, который бы не был отравлен взаимной ненавистью п раздорами. Стыдно слушать, какие бесполезные склоки и споры из-за самых мелочных и суетных предметов затевают и поддерживают старые люди, которых должно бы уважать и почитать ради их бород и сутан. А какими учеными и какими святыми кажутся они с виду!

Еще улыбалась мне слабая надежда, что где-нибудь среди счастливых семей для меня найдется место. Разве не обещают этого общий дом, общая постель, дети, родные? А кроме того, общий закон для тел супругов, настолько единых, что можно подумать, будто это не два тела, а одно, составленное из двух. Но, должно быть, преступные Эринии и раздор пробрались и сюда и, внеся несогласие в умы, разделили тех, кто связан друг с другом столькими узами. И все же я скорее нашел бы себе место среди этих людей, чем среди тех, кто, обладая саном и знаками отличия, со всевозможными церемониями проповедует высшее милосердие.

И наконец, я возжаждал последнего — найти себе место хоть в сердце какого-нибудь одного человека. Но и это мне не удалось. Потому что человек сражается и борется с самим собой: разум воюет с чувствами, а чувства — между собой, жалость влечет к одному, а жадность — к другому, похоть требует одного, гнев — другого, честолюбие — третьего, алчность — четвертого...

То, что христианам угодно называть церковью, чему иному она поучает, как не единодушию? Но что общего между войной и церковью? Церковь славит согласие, а война есть следствие раздоров. Если вы гордитесь тем, что являетесь частью церкви, то что вам за

46

дело до войны? Если же вы отпали от церкви, то что вам за дело до Христа?

Если вы приняты в одном доме, если у вас общий господин, если вы стоите за одно и приняли одинаковую присягу, если радуетесь одним дарам, если вы питаетесь одной пищей, если с вас требуется и спрашивается одинаковое воздаяние, почему же вы так вздорите между собой? Мы видим, что даже среди подлых наемников, готовых за плату и на убийство, царит великое согласие лишь потому, что идут они на войну под одним и тем же знаменем. Но неужели такое множество вещей не может примирить тех, кто проповедует святость? Неужели все священные обряды ничего не могут поделать?..

Увы, пословица говорит, что злые дела примиряют злых людей. Есть ли что более хрупкое, чем жизнь человеческая? Или более короткое? И скольким болезням и превратностям она подвержена? И все же, зная это, люди, словно лишенные разума, навлекают на себя всевозможные беды, большие, чем они способны вынести и выстрадать. Умы людей настолько ослеплены, что они ничего этого не видят. Они всячески стараются разорвать и расторгнуть все узы природы, все узы единоверия и человеческого общежития. Они повсюду сражаются друг с другом, и этому не видно ни конца, ни края. Нация с нацией, город с городом, цех с цехом, государь с государем сталкиваются и наносят друг другу урон. И часто из-за глупости или тщеславия двух человек, которым самим, возможно, суждено в ближайшее время погибнуть от черной оспы, все человеческие дела идут насмарку.

Я не стану говорить о трагедиях древних войн. Вспомним хотя бы дела десяти прошедших лет³. Какая из наций не сражалась за эти годы на суше и на море с величайшей яростью? Какая страна не была залита христианской кровью? Какая река и какое море не были замутнены кровью людей? Стыд и позор! Христиане сражались еще более ожесточенно, чем древние евреи, чем язычники, чем дикие звери! Войны, которые вели древние евреи, были направлены против чужеземцев. Такую войну христиане должны вести  против

47

пороков, которые распространены среди них, а не против людей! Древними евреями руководила в сражениях вера. А христиан, если здраво взглянуть на вещи, отбросив предвзятые мнения, повсюду увлекает в битву тщеславие. Гнев — самый худший советчик — и ненасытная преступная жажда стяжательства руководят ими. Древние евреи воевали с варварами, а христиане вступают в союз с турками и сражаются друг с другом.

Обычно жажда славы заставляла языческих тиранов начинать войны. Ради этого они покоряли варваров и дикие народы, что шло на благо самим варварам, а потому победитель пользовался расположением побежденных. И языческие тираны делали все возможное, чтобы победа была бескровной, чтобы побеждали за них признанная сила и заслуженная слава и чтобы доброта победителя была утешением для побежденных.

Но мне стыдно вспоминать, из-за каких пустейших и суетных причин ввергают мир в войны христианские государи. Один государь отыскивает или присваивает себе какой-нибудь старый и опороченный титул, как будто в нем заключается нечто весьма важное для властвования и управления королевством, словно в этом заключены все выгоды и благополучие страны. Другой государь находит, что какая-то мелочь — я уже не могу вам сказать, какая, — пропущена в перечислении сотен титулов. Третий государь лично оскорблен тем, что ему лживо передала его супруга, разобиженная каким-нибудь ничего не значащим словом или вольной фразой.

Но самое преступное и гнусное — это лицемерие тиранов. Они ощущают и видят свое могущество, лишь разрушая согласие в народе, а когда это согласие нарушено, они втягивают и вовлекают народ в войну, чтобы разъединить тех, кто еще оставался единым, и чтобы еще свободнее и легче грабить и истязать несчастных людей. Другие из них еще преступнее — это те, кто жиреет за счет несчастий и разорения народа и кому в мирное время нечего делать в человеческом обществе.

Какие адские фурии смогли влить подобный яд в сердца христиан? Кто выдумал эту тиранию? Подобной

43

не знали ни при Дионисии, ни при Мезенции, ни при Фаларии. Нынешние тираны скорее похожи на диких зверей, чем на людей. Они горды своим тиранством. Их гордость не в благородстве и не в мудрости, а в том, чтобы вредить и наносить урон другим, не в согласии и содружестве, а в том, чтобы угнетать всех остальных. И тех, кто совершает подобное, считают и принимают за христиан, и повсюду эти осквернители приходят в святые храмы и приближаются к алтарям! О, вы хуже самой страшной чумы, и вас лучше бы изгнать на отдаленнейшие острова!

Все христиане — братья. Но почему же каждый из них но радуется, видя благополучие и процветание других людей? Теперь думают так: если соседнее государство процветает и здравствует, то одного этого вполне достаточно для того, чтобы начать против него войну.

Что же еще, если говорить правду, заставило и заставляет многих ополчаться с оружием на королевство французское, как не то, что это королевство самое процветающее из всех? Нигде нет столь обширных, необозримых владений, столь благородного сената, столь знаменитых университетов, нигде нет большего согласия, а потому и большего могущества...

Германия, я уже не говорю о Богемии, настолько раздроблена между различными королями, что никоим образом не походит на единое государство. Только Франция является неувядающим цветом христианства. Она подобна крепости, которая может служить защитой в случае грозы или бури. И в нее-то всеми путями вторгаются и всеми способами ее разоряют, хотя те, кто это делает, должны были бы именно по этой причине, если бы в них была хоть капля христианской морали, быть довольными и наиболее к Франции благосклонными. А они считают свои злые дела хорошими и справедливыми. Они говорят, что этим расчищают путь для расширения царства Христова. О чудовищное дело! Они думают, что весь христианский мир не будет достаточно богат и укреплен, если не разрушить прекраснейшую и счастливейшую часть его!..

49

Если бы так поступали простые люди, можно было бы все объяснить их невежеством. Если бы так делали юнцы, можно было бы простить им из-за отсутствия опыта. Если бы такое творили невежды и глупцы, их недостатки служили бы оправданием жестокости совершаемого. Но ныне мы видим, что виновниками войны чаще всего являются те, благодаря чьим советам и умеренности можно было бы предотвратить столкновение народов.

Простые люди возводят великолепные города, а построив их, сообща управляют ими и, управляя, становятся богатыми. Сатрапы прокрадываются в эти города и, как трутни, безбожно уничтожают и расхищают то, что создано и добыто трудом и искусством других людей. Так немногими развеивается то, что собрано трудом многих, и чем прекраснее бывает созданное, тем беспощаднее оно разрушается.

Если кто не помнит того, что было давно, то, конечно, вспомнит, если захочет, сражения и войны, которые происходили за последние десять лет. Стараясь найти их причины, он обнаружит, что они все начинались по почину государей, а кончались великим ущербом и потерями для народа, который не имел к войнам никакого отношения.

В давно прошедшие времена язычники говорили: «Не седой голове носить шлем!» Тогда это считалось постыдным. А сегодня это считается похвальным и достойным среди христиан. По мнению Овидия Назона, старцу не подобает быть солдатом, а теперь считают, что быть солдатом в семьдесят лет — похвальное дело!..

Но как можно совмещать шлем и митру? Что общего у епископского или пастырского посоха с мечом? Что общего у Евангелия со щитом? Как можно приветствовать людей с миром и одновременно ввергать их в самые жестокие битвы, ниспосылать мир на словах, а на деле призывать войну? Как можно, чтобы одни и те же уста громко восхваляли миролюбивого Христа и одновременно восхваляли войну? Как может одна и та же труба возвещать приход Христа и Сатаны? Как можете вы, прикрывшись сутаной, в святой молитве призывать к убийству  простых  людей,   которые   жаждут

50

услышать из ваших уст евангельские истины? Как можете вы, занимая места апостолов, проповедовать то, что противоречит учению апостолов? И не страшит ли вас, наконец, то, что сказанное о посланцах христовых — «как прекрасны ноги благовествующих мир, благовествующих благое»⁴ — вами полностью извращено? Подл и недостоин язык священника, призывающего к войне, толкающего ко злу, проповедующего смерть и убийство!

Среди древних римлян во времена их язычества тот, кто исполнял обязанности высшего священнослужителя, по обычаю клятвенно подтверждал, что руки его будут чисты и незапятнаны кровью. Даже тогда, когда его оскорбляли, он не должен был мстить. Тит Веспасиан, языческий император, и тот постоянно следил и заботился о том, чтобы эта клятва не нарушалась, за что был восхваляем языческими писателями.

О люди, окончательно потерявшие стыд! Священники, божьи слуги среди христиан, и монахи, претендующие на еще большую святость, чем священники, — все они разжигают в государствах и простом народе страсть к убийствам и войнам. Трубу архангела они превращают в трубу Марса — бога войны. Забыв о своем достоинстве, они бегают и рыщут повсюду, толкая всех, кого могут, к войне.

И из-за этих людей, чей авторитет должен был бы внушать кротость и согласие и примирять борющихся и враждующих, государи, которые сами, возможно, миролюбивы, загораются стремлением к войнам. Увы, что еще удивительнее и невероятнее, они сами враждуют друг с другом из-за вещей, презираемых даже языческими философами, из-за презренных пустяков, которыми служители церкви должны были бы пренебречь.

Несколько лет назад, когда мир был жестоко ввергнут каким-то роковым недугом в войну, проповедники Евангелия — минориты и доминиканцы — завопили и затрубили в свои трубы, воспламеняя все больше и больше тех, кто и так по собственному характеру был склонен к жестокостям.

Среди англичан они возбуждали англичан против французов,  а среди французов они толкали французов

51

против англичан. Они вдохновляли и призывали всех людей к войне. Никто, кроме одного или двух человек, не призывал к миру, и если бы я назвал их имена, то для них это было бы равносильно смерти.

Святые епископы, забыв свое достоинство и сан, мечутся туда и сюда, наиусерднейшим образом растравляя и усугубляя все язвы и раны мира. С одной стороны, они возбуждают папу Юлия, а с другой — королей, как будто те сами недостаточно безумны, чтобы устремиться в войну. И они же еще прикрывают это явное безумие пышным славословием.

Чтобы достичь своих целей, они бесстыдно и лживо искажают законы отцов, написанные благочестивыми людьми, искажают слова священного писания. Увы, дело дошло до того, что стало считаться безумием и даже святотатством, если человек открывает рот для восхваления того, что прежде всего восхваляли уста Христовы. То, что Христос превозносил мир — из всех вещей наилучшую и порицал войну — вещь наиболее пагубную, едва ли в силах примирить народы и мало нравится государям. Сегодня священники следуют за войсками. Епископы играют главную роль в армии и, покинув свои храмы, служат теперь Беллоне.

Увы, теперь сама война порождает и делает священников: она назначает епископов, она выбирает кардиналов, и лагерный поп считается достойнейшим претендентом на должность наместника апостолов. И нет ничего удивительного в том, что те, коих породил Марс, бог войны, так жаждут войны. А для того чтобы эта язва стала еще ужаснее, эти люди прикрывают и прячут ее под личиной милосердия...

Издавна я наслушался всевозможных оправданий, которые ловкие и умные люди изобретают на свою же погибель. Они жалуются на то, что вовлечены в распри и принуждены воевать против своей воли. Отбросьте эти объяснения и оправдания, снимите лживую личину! Вглядитесь в свою собственную душу и совесть: вы увидите, что не необходимость, а ярость, тщеславие и глупость движут вами...

Как не пожалеть о том, что любая обида или ссора приводит к войне! Между мужем и женой  случается

52

много такого, на что не следует обращать внимания, исключая то, что может погубить любовь и взаимное уважение. А если подобные несогласия возникают между государями, что же заставляет их из-за этого начинать войну? Ведь существуют законы, существуют ученые люди, существуют почтенные аббаты, почтенные епископы, чей добрый совет мог бы устранить и примирить все несогласия. Почему же они не сделают этих людей арбитрами? Даже если такие арбитры будут пристрастны, то и тогда государи потерпят меньший урон, чем от последствий войны. Нет такого худого мира, который был бы хуже самой удачной войны! Вспомните сначала все, что влечет за собой война, и вы увидите, насколько выгоднее для вас мир.

Папа римский обладает высшим авторитетом. Но когда народы и государи беспорядочно сражаются в яростной войне в продолжение многих лет, то где же он, этот папский авторитет? Где она, власть наместника Христа? В подобном положении вещей неизбежно приходится задавать себе вопрос: не связаны ли они — и авторитет, и власть папы римского — с подобными преступлениями?

Папа призывает к войне — люди повинуются. Папа призывает к миру — почему же люди не повинуются таким же образом? Если они действительно жаждут мира, почему они повинуются папе Юлию, зачинщику войны? И почему никто не повинуется папе Льву, призывающему к миру и согласию?⁵ Если бы папский авторитет был истинно свят, он наверняка бы имел наибольшую силу в тех случаях, когда призывал к тому, чему учил Христос. Но тогда как же смог папа Юлий ввергнуть людей в смертоносную войну и почему папа Лев, наиболее праведный из пап, призывавший людей путем стольких доводов к христианскому миролюбию, ничего не достиг? Это показывает, что под предлогом служения церкви папы служили своей собственной алчности, чтобы не сказать о них хуже.

Если вы в сердце своем ненавидите войну, я дам совет, как вам защитить согласие. Совершенный мир зиждется не на лигах и конфедерациях, из которых, как мы знаем и видим, часто рождаются и начинаются

53

войны. Источник, из которого вытекает это зло, должен быть очищен от злых помыслов и желаний, порождающих раздоры и споры. Если каждый человек будет служить своим личным желаниям, это сильно повредит всему обществу. И тогда ни один человек так и не достигнет того, к чему стремился со злыми помыслами по неправедным путям. Пусть государи будут мудрыми для пользы парода, а не только для своей выгоды; и пусть они будут действительно мудрыми, чтобы измерять свое величие, свое преуспеяние, свои богатства, свою славу тем, что на деле делает людей совершенными и великими. Пусть они будут для всего общества тем же, чем является отец для своей семьи. Король должен считать и полагать себя великим и благородным лишь тогда, когда он управляет и руководит добрыми подданными; он может считать себя счастливым, если приносит своим подданным счастье; возвышенным — если он командует и управляет теми, кто свободен; богатым — если его подданные богаты; благоденствующим — если его города процветают в постоянном мире.

Знатные люди и должностные лица должны подражать государю и следовать в этом за ним. Они должны судить обо всем, исходя из выгоды и пользы всего общества, и таким путем и способом они гораздо вернее смогут добиться выгоды для самих себя.

Может ли король, придерживающийся таких взглядов, стремиться отнять деньги у своих подданных для того, чтобы содержать на них наемные войска из чужестранцев? Может ли он обрекать своих подданных на голод и недоедание для того, чтобы обогатить каких-нибудь бессовестных вояк-капитанов? Может ли он подвергать жизнь своих подданных стольким опасностям? Я думаю, что не может.

Пусть, управляя своей империей, государь помнит, что, будучи человеком, он управляет людьми, что, будучи свободным человеком, он управляет свободными людьми и, наконец, что, будучи христианином, он управляет христианами. И в то же время пусть народ оказывает ему почести лишь постольку, поскольку это вдет на пользу всему обществу, — ни один добрый госу-

54

дарь не желал бы и не стремился бы ни к чему большему. Мир и согласие среди горожан могут обуздать злые помыслы плохого государя. Пусть ни горожане, ни государь не думают о своей частной выгоде. Пусть величайшие почести воздаются тем, кто предотвращает войну, кто мудрым советом восстанавливает согласие и кто всеми силами делает так, что становятся ненужными великие армии и огромные запасы оружия. Лучше всех из множества римских императоров, как мы знаем, поступал в этом отношении Диоклетиан.

Но если уж война становится неизбежной, пусть ведут ее так, чтобы все несчастья и тяготы обрушивались на головы тех, кто явился виновником войны. Теперь государи начинают войны и остаются в безопасности, их военачальники становятся великими людьми, огромная же часть всех бед и потерь падает на плечи земледельцев и простого народа, который не думал о войне и не давал к ней никакого повода. Где же мудрость у государя, если он не понимает подобных вещей? Где же разум у государя, если он относится к подобным вещам столь легкомысленно? Надо найти средства к тому, чтобы границы государств перестали подвергаться частым изменениям и сделались устойчивыми, потому что изменения государственных границ ведут к смутам, а смуты — к войне. Ведь легко можно было бы сделать так, чтобы наследники короля женились в границах своих владений, а если уж им так нравится жениться на иноземках, то у них должна быть отнята всякая надежда на престолонаследие. Точно так же следует признать незаконным, если государь уступает или продает часть своих владений, словно свободные города являются его частным поместьем. Ибо свободными городами управляют короли, а порабощенные города стонут под игом тиранов.

Ныне из-за путаных браков государей случается так, что человек, рожденный ирландцем, правит Индией, или, скажем, тот, кто правил сирийцами, внезапно становится королем Англии. Так случается, что одно государство, которое он покидает, остается без государя, а в другом этот государь никому не известен и выглядит как человек, рожденный в другом   мире.

55

Приобретая одно государство, переделывая его и устраиваясь в нем, он в то же время разоряет и истощает другое. А иногда он выбивается из сил, стараясь удержать оба государства, когда едва может справиться с одним, и оба теряет. Государям следует раз и навсегда договориться между собой, чем каждый из них должен управлять и править, чтобы никакие хитрости не могли увеличить или уменьшить границы их владений, однажды им врученных и доверенных, и чтобы никакая федерация или лига не могла их разорить и уничтожить.

Каждый из государей должен трудиться и радеть, употребляя все свои силы на то, чтобы способствовать процветанию своих владений. Вкладывая весь свой опыт и весь разум только в эти владения, он должен делать все, чтобы оставить их своим детям обогащенными всеми богатствами и благами. И таким образом во всех местах произойдет так, что все будет процветать. А между собой государи должны быть связаны не родством и не искусственным товариществом, а чистой и искренней дружбой и еще более общим и одинаковым стремлением содействовать всеобщему благосостоянию.

Пусть тот наследует государю, кто является ближайшим к нему по родству или кого народное голосование признало наиболее достойным, и пусть этого будет достаточно для других, чтобы отказаться от престола, как поступают благородные люди среди честных людей. Истинно королевское свойство — уметь отказываться от личных стремлений и судить обо всем лишь с точки зрения всенародной, всеобщей полезности. Кроме того, государь должен избегать дальних странствий. Он не должен когда-либо хотеть или стремиться оставить берега или границы своего королевства. Он должен помнить пословицу, справедливость которой подтверждена опытом времени: «Внешность всегда заманчивее, чем изнанка».

Государь должен считать себя обогащенным не тем, что он отнимает у других людей, а тем, что увеличивает свои собственные богатства. Когда речь зайдет о войне, пусть он не зовет для совета и обсуждения ни

56

юнцов, для которых воина сладка и приятна лишь потому, что они сами ее не испытали и не знают, сколько зла и несчастий она влечет и несет за собой, ни тех, кому нарушение всеобщего спокойствия приносит выгоду, ни тех, кто питается и жиреет за счет народных страданий. Пусть он призовет старых и мудрых людей, чье благочестие известно всей стране. Не позволяйте также вовлекать себя в войну ради удовольствия или прихоти одного или двух человек, потому что начать войну легко, а завершить трудно. Это самая опасная и рискованная вещь, за исключением тех случаев, когда она начата с согласия всего народа.

Поводы и причины войн надо немедленно устранять. Для того чтобы избежать многих раздоров и столкновений, следует снисходительно относиться к некоторым вещам, ибо вежливость порождает и вызывает вежливость. Иногда мир должен быть куплен. И когда ты подсчитаешь, что поглотит и уничтожит война, и учтешь, сколько горожан спасаешь от разорения, то увидишь сам, что как бы дорого ты ни заплатил, цена будет незначительной. Ведь война потребовала бы помимо крови твоих граждан гораздо более значительных расходов. И когда ты сообразишь, каких бед избежал и сколько добра защитил, то не жаль будет средств, потраченных для предотвращения войны.

В то же время пусть епископы занимаются своим делом и службой. Пусть священники будут настоящими священниками. Пусть монахи вспомнят свои обеты. Пусть богословы учат тому, что угодно Христу. Пусть все люди объединятся против войны. Пусть все люди поднимут против нее свои голоса. Пусть все люди проповедуют, прославляют и превозносят мир публично и частным образом. И если они не смогут предотвратить вооруженное столкновение, то в любом случае они не должны ни одобрять его, ни участвовать в нем, ни оказывать никаких почестей людям, участвующим в этом преступном деле.

Пусть убитых на войне зарывают в неосвященной земле, где попало. Если будут среди убитых добрые люди, которых окажется, конечно, немного, они не должны быть из-за прочих наказаны и лишены погребения.

57

Но жестокие и злые, которых множество, не должны утешаться тем, что такая честь будет оказана и им. Я говорю о войнах, которые обыкновенно ведут христиане против христиан по мелким и несправедливым поводам. Я не имею в виду при этом тех, кто решительно и умело отражает яростное нашествие варваров и, рискуя своей собственной жизнью, защищает всеобщее, всенародное спокойствие...

Мир по большей части зависит от сердец, желающих мира. Все те, кому мир приятен, приветствуют всякую возможность его сохранить. Они либо стараются не замечать того, что мешает миру, либо устраняют и мирятся со многим, лишь бы мир — величайшее благо — был сохранен и спасен. Другие же ищут поводов для начала войны. То, что ведет к миру, они оставляют без внимания или уничтожают, но то, что ведет к войне, они усиливают и усугубляют. Мне стыдно рассказывать, из-за каких ничтожных и суетных вещей развязывают и создают великие трагедии и какие страшные пожары возникают из маленькой искорки. Тогда вспоминается великое множество оскорблений и каждый человек вспоминает нанесенные ему обиды и содеянные беды. И в это же время о добрых делах никто не вспоминает, они оказываются в глубочайшем забвении, так что можно действительно поклясться, что все люди желают войны и стремятся к войне.

Часто личные дела государей вовлекают народы в войну. Но причины, по которым эта война ведется, должны быть явными и известными всем. Когда к войне нет вовсе никаких причин, они иной раз выдумывают поводы для несогласий, путая названия стран и провинций для того, чтобы разжигать взаимную ненависть. Знать поддерживает и раздувает заблуждения неразумных людей и злоупотребляет ими к своей частной выгоде и корысти. Даже некоторые священники участвуют в подобном обмане.

Англичане смотрят на французов как на врагов лишь за то, что они французы. Англичане ненавидят шотландцев лишь за то, что они шотландцы. Немцы враждуют с французами, испанцы — и с теми и с другими. Какая противоестественность во всем этом!

58

Простое название местности разъединяет людей. Почему же такое множество других вещей не может примирить их? Ты, англичанин, ненавидишь француза. Но почему ты, человек, не можешь быть доброжелательным к другому человеку? Почему христианин не может быть доброжелательным к христианину?

Не удовлетворяясь этим, некоторые людские умы намеренно и злостно выискивают поводы для противоречий и споров. Они разделяют на части Францию, такую страну, которую ни горы, ни моря, ни истинное название местностей не разделяет. Из французов они делают немцев, чтобы общие имена не способствовали усилению и росту дружбы.

Если судья в таком отвратительном деле, как развод, не принимает на веру исков и не соглашается с любыми доказательствами, то почему же люди в самом отвратительном из всех дел, таком, как война, принимают на веру любую, самую ничтожную и незначительную причину? Пусть они лучше подумают и рассудят, что на самом деле весь этот мир — единая общая страна для всех людей. Если название страны примиряет тех людей, которые оттуда родом, если кровное родство делает их друзьями, если церковь является единой семьей, одинаково общей для всех людей, если один и тот же дом объединяет и порождает дружбу, то умные и рассудительные люди должны согласиться с этим и признать справедливость моих слов...

Разбирая причины ссоры, которая была между Ахиллом и Агамемноном, Гомер сваливал все на богиню Афину. Но те, кто призывает людей к согласию, не должны оправдываться ссылками на судьбу или на каких-то злых духов: причину раздора ищите в самих людях!

Почему они гораздо сообразительнее тогда, когда речь идет об их процветании? Почему они быстрее схватывают дурное, чем доброе? Когда нужно сделать что-либо разумное, прежде чем его совершить, всегда рассуждают, раздумывают и рассматривают дело со всех сторон. Но в войну бросаются, не размышляя, закрыв глаза и очертя голову, особенно тогда, когда война уже начата и не может быть предотвращена. Увы, из

59

большой она быстро становится великой! Из одной возникают многие. Из бескровной она превращается в кровавую. А самое главное, когда разражается эта буря, она карает и поражает не одного или двух, а всех людей в равной мере.

Простой народ легкомысленно относится к подобным вещам, как будто решение вопроса о войне есть дело одного лишь государя та знати. По правде сказать, именно священники должны заниматься этим вопросом, выяснять желание или нежелание народа воевать. Если к ним будут повсюду прислушиваться, то они смогут дать ясный и определенный ответ на этот вопрос.

И неужели ты все еще хочешь войны? Сначала подумай, что такое мир и что такое война, сколько пользы приносит мир и сколько ущерба и зла приносит война, л тогда ты поймешь, разумно ли заменять мир войной. Если есть где-либо что-то вызывающее восхищение — королевство, в котором все и всюду процветает, с хорошо построенными городами, с тщательно возделанными и обработанными полями, с наилучшими законами, с самыми честными нравами, с самыми святыми обычаями, — подумай про себя: «Пойди я туда войной, вся эта благодать будет мною погублена». С другой стороны, если ты увидишь развалины городов, разбитые улицы, преданные огню храмы, опустошенные поля — все это жалкое зрелище таким, как оно есть, — подумай: «Все это — плоды войны!»

Если ты горишь желанием ввести в страну предательскую ж жестокую армию наемников, кормить и ублажать ее, разоряя народ и нанося ему ущерб, если хочешь прислуживать им — да, да, льстить им — и даже доверять свою собственную жизнь их произволу, подумай обо всем этом. Это необходимые условия войны.

Ты презираешь воровство, а война этому учит. Ты ненавидишь отцеубийство, а этому научаются на войне. Тот, кто так легко убил многих, разве он остановится перед убийством одного, если он того пожелает? Если пренебрежение к законам является ныне пороком всего общества, то во время войны законам вообще приходится молчать. Если ты считаешь блуд, кровосмесительство или еще худшие вещи злом, то война поощряет

60

все подобные дела. Если святотатство и пренебрежение к религии являются источником всех зол, то буря войны ниспровергает и религию, и веру.

Если ты считаешь, что нынешнее общество порочно потому, что худшие люди в нем имеют большую власть, то знай: во время войны царят отъявленные преступники. II их дела, за которые в мирное время их бы распяли и повесили, во время войны считаются самыми главными и самыми почетными. Потому что кто проведет войско по потайным тропам лучше разбойника? Кто лучше сможет ограбить дома других людей и осквернить храмы, чем взломщик и святотатец? Кто отважнее изрубит врага или выпустит ему мечом кишки, чем фехтовальщик или братоубийца? Кто искуснее предаст огню город или военные машины, чем поджигатель домов? Кто легче справится с опасностями волн и морей, чем пират, привыкший к морским грабежам? Чтобы яснее понять и разуметь, насколько отвратительна война, взгляни на тех, кто ее ведет.

Если для верующего государя нет ничего дороже безопасности и процветания его подданных, он должен прежде всего ненавидеть войну. Если счастье государя заключается в том, чтобы счастливо управлять государством, то он должен больше всего любить мир. Если мы хотим, чтобы хороший государь правил наилучшим образом, мы должны желать, чтобы он ненавидел войну, источник всех преступлений. Если он полагает, что все, чем владеют его горожане, принадлежит ему, он должен всеми силами избегать войны, которая, как это часто случается, поглощает все состояние людей; то, что приобретено и создано честным искусством и честным трудом, растрачивается на свирепых палачей.

Теперь следует самым тщательным образом взвесить следующее: желания и побуждения каждого человека дороги ему, ж чаще всего бывает так, что самые дурные побуждения, увлекающие его к злу, кажутся ему наиболее правильными и справедливыми. Это-то часто и вводит людей в заблуждение. Но какой бы справедливой ни казалась причина войны, какие бы выгоды ни сулило ее успешное окончание, подсчитай про себя все убытки, которые причиняет война, и все

61

ее выгоды, которые она должна была бы принести в случае победы, и подумай: а стоит ли вообще так стараться победить?

Победы во все времена почти не бывали бескровными. А теперь и подавно все люди запятнаны человеческой кровью. Кроме того, учти еще падение нравов и общественного порядка, которого не могут возместить никакие выгоды. Ты истощаешь свою казну, ты развращаешь народ, ты угнетаешь честных, ты толкаешь на преступление бесчестных. Война не кончается до тех пор, пока не устранены все ее последствия. Искусства и ремесла приходят в упадок, обмен и торговля прекращаются. Для того чтобы окружить врага, приходится самим покидать многочисленные области и места. А до начала войны все местности и страны, граничащие с вами, были вашими друзьями, потому что мир путем обмена товаров объединял всех.

Посмотри и рассуди, сколь великую ошибку ты совершил: владения, которые раньше были твоими, теперь едва ли тебе принадлежат. Сколько лагерных сооружений и военных орудий понадобилось тебе, чтобы осадить маленький город! А для того чтобы взять большой город, тебе придется соорудить и построить осадный город и башни. Ты мог бы построить настоящий город с меньшими затратами! Для того чтобы враг не прошел вперед, ты изгоняешь людей из своей страны и заставляешь их спать под открытым небом. Тебе дешевле станет построить новые стены, чем разрушать их и опрокидывать, сооружая для этого военные машины. Я уже не собираюсь считать и вспоминать, сколько денег пройдет сквозь руки поставщиков и военачальников, хотя и это сумма немалая!

Когда бы ты меня вспомнил и правильно оценил все это, я бы охотно согласился, чтобы ты меня потом изгнал и отверг навсегда и повсеместно, если ты не убедишься, что мир обходится тебе самое меньшее в десять раз дешевле войны. Но если ты при счете пропустишь хотя бы часть своего ущерба, тебе останется презирать самого себя за малодушие. Да, тогда не будет более верного доказательства злонамеренности презренного духа, которая не останется неотомщенной.

62

Ты думаешь, что если, имея дело с соседним государем и, может быть, твоим родственником или свойственником, который в прошлом благоволил к тебе, ты должен будешь уступить ему часть своих прав, так это уменьшит твое величие? Но куда более ты унизишь свое величие, если теперь и впредь тебе придется подлаживаться, чтобы понравиться варварским отрядам наемников, гнуснейшим подонкам и самым предательским личностям, которых невозможно ни удовлетворить, ни насытить никаким золотом. Почему тот, кто мудр, посылал послов с просьбой о мире даже к карийцам⁶, самому злобному и несдержанному народу? А ты, неужели ты вверишь свою жизнь и блага и само существование своего народа тем, кто не уважает ни тебя, ни бога.

Если тебе кажется, что сохранять мир можно только ценою больших жертв, почему бы тебе не подумать так: «Вот я утратил нечто, но зато я, хоть и дорого, купил мир». На это здравый смысл должен был бы ответить: «Я хотел бы прежде всего сохранить все, что принадлежит мне. Я государь, и, хочу я этого или нет, я управляю обществом». Государь не должен легкомысленно ввязываться в раздоры и начинать войну, которая не имеет ничего общего с общественным интересом. Но в действительности мы видим обратное: все причины войны проистекают и возникают из вещей, не имеющих к народу никакого отношения. Если ты обороняешь ту или иную часть своих поместий, что до этого народу? Ты хочешь отомстить тому, кто бросил твою дочь, но какое до этого дело всему обществу? Рассмотреть и взвесить все подобные вещи и здраво их обдумать — обязанность каждого истинно мудрого человека и благородного государя.

Кто во все времена правил более великодушно, или более благородно, или более славно, чем Август Окта-виан? Но даже он желал отдать власть и отказаться от своей империи, если бы нашелся другой государь, более полезный для общего блага. Великие древние писатели с восхищением приводят следующее высказывание императора: «Пусть мои дети погибнут, если кто-либо другой сможет лучше их управлять и заботиться об общественном благе».

63

Такие добрые мысли об общем благе высказывали язычники. Что же касается христиан, то христианские государи так мало считаются с народом, что готовы подвергнуть страну самым жестоким разграблениям и разрушениям ради того, чтобы отомстить за чьи-нибудь преступные замыслы или алчность, либо ради того, чтобы удовлетворить свою алчность или осуществить свои преступные замыслы.

Ныне я слышу, как некоторые говорят по этому поводу обратное, опровергая самих себя. Они твердят, что чувствуют себя в безопасности лишь тогда, когда они могут решительно сломить силу того, кто замышляет зло. Но почему тогда среди всех бесчисленных римских императоров лишь добрый Антонин да философ Марк Аврелий не подверглись нашествию варваров? Да потому, что никто не правил вернее, чем они, которые готовы были отдать все тем, кем они управляли, и которые правили для всеобщего блага, а не для своей корысти,..

Гомер, язычник, больше всего уджвлялся тому, что наступает пресыщение приятными и сладостными вещами, такими, как сон, еда, питье, танцы и музыка, и только от несчастливой войны не бывает пресыщения. И это в особенности верно по отношению к тем, кому слово «война» должно быть противно. Рим, этот неистовый воитель в прошедшие времена, в определенные периоды видел свой храм Януса⁷ запертым. Но почему же у вас нет ни одного дня, когда бы не шла война? Какое бесстыдство нужно для того, чтобы взывать ко Христу, опоре миролюбия, и в то же время в вечных раздорах сражаться между собой? И подумайте теперь, какую смелость внушают ваши несогласия туркам! Легче всего завоевать и покорить тех, кто не знает согласия. Если вы хотите быть страшными для турок, будьте согласны и едины.

Почему вы добровольно лишаете себя удовольствий и веселости этой жизни и отказываетесь от будущей благодати? Жизнь человека сама по себе подвержена множеству превратностей. Согласие может устранить большую часть тревог и страданий. При взаимной помощи люди поддерживают друг друга ж удовлетворяют

64

свои нужды. Если происходит что-либо хорошее, оно должно делать согласие еще более приятным и всеобщим. Друг должен принимать на себя часть огорчений друга, доброжелатель должен радоваться своим добрым делам...

Подумайте сами! Достаточно — увы, более чем достаточно! — пролито уже христианской крови или, если вам и этого мало, — человеческой крови. Мы достаточно яростно сражались ради взаимного уничтожения. Этим самым мы до сих пор принесли уже довольно жертв дьяволу и всем фуриям, мы слишком долго были посмешищем для турок. Теперь сказке конец.

Надо же когда-нибудь образумиться после того, как перенесено столько тягот и бед войны. Все, что до сих пор делалось неправильного, неразумного, припишем судьбе. Пусть забвение и прощение зла, которое прежде было угодно язычникам, станет угодно христианам, и пусть они после этого с общего согласия направят все свои усилия на заботу о мире. Итак, употребите свой разум и опыт для того, чтобы связывали вас не веревочные узы, а узы твердые, как алмаз, которые разорвать невозможно.

Поймите, какая огромная сила таится в согласии множества, противостоящего тирании знати!..

Большая часть народа ненавидит войну и мшит о мире. Лишь немногие, чье подлое благополучие зависит от народного горя, желают войны. А справедливо или нет, чтобы их бесчестность имела большее значение и силу, чем воля всех добрых людей, судите сами.

Вы видите, что до сих пор ничто не улучшилось, не подвинулось вперед благодаря сговорам, хитростям, жестокости или мести. Докажите теперь, что могут сделать снисходительность и доброжелательность! Война порождает войну, и месть влечет за собой месть. Теперь милосердие должно породить милосердие, добрые дела вызывать на добрые дела, и самым царственным будет тот, кто раздарит большую часть своих королевских прав...

Я сказал!

65

 Ян Амос КОМЕНСКИЙ
ВСЕОБЩИЙ СОВЕТ ОБ ИСПРАВЛЕНИИ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ДЕЛ

1643 — 1670

 (ЧАСТЬ ШЕСТАЯ)
ВСЕОБЩЕЕ ИСПРАВЛЕНИЕ (PANORTHOSIE)

Глава пятая
Понятие  всеобщего исправления

Исправлению подлежит все, что дано нам по милости создателя от рождения либо позднее щедро им приумножено, но что нами и в нас всецело растрачено и что мы должны, следовательно, всесторонне обновить, если хотим избежать окончательной гибели.

Всеобщее    исправление    предъявляет три требования: чтобы исправили мы 1. все, нами разоренное, если оно поддается еще исправлению, 2. у всех нас, 3. всеми способами.

Повторяю, должно быть исправлено все, что связывает нас с вещами, с людьми, с богом, иными словами, просвещение, политика, религия. И должны быть исправлены все: все сословия, возрасты, полы, народы, чтобы по возможности не осталось и следа испорченности. Надо исправить все снизу доверху с предельной искренностью, без лицемерия, коренным образом, а не поверхностно, последовательно, а не по прихоти.

66

Исправителями будут все вместе и каждый порознь: отдельные лица, сословия, народы, ибо все вместе и каждый в отдельности суть люди, то есть существа свободной воли, созданные по образу творца, предоставленные силе собственного разума до такой степени, что им доставляет радость руководствоваться собственной волей; и они скорее предпочтут обречь себя на гибель, по своей неискушенности отклоняясь от верного пути, чем позволят увлечь себя к лучшему вопреки своей воле. ...Поэтому необходимо учить людей (то есть всех, кто еще не умеет) мудро распоряжаться самим собой и преодолеть в себе все дурное, чтобы все обратили свои знания, дарования и волю к единой цели собственного и общего спасения и чтобы все умели, могли и хотели искренне способствовать своими личными деяниями общественному исправлению дел...

Средствами, способными возродить уклад поистине праведной жизни, будут новая философия, новая религия, новая политика, основанные на законах всеобщности, простоты и добровольности. Ибо современная философия, религия и политика насквозь пристрастны, лицемерны и насильственны; нельзя возвратиться к идеям и законам истинной универсальности, истинной простоты и истинной свободы, не перестроив их до основания, не освободив их от всего, что пристрастно, путано или угрожает страхом, горем, ненавистью и уничтожением...

Глава шестая
Об истреблении всяческой скверны, препятствующей всеобщему исправлению. А также об искоренении душевной косности, беспечности, предрассудков и упрямства

Рассмотрим преграды к исправлению. Начнем с тех, что гнездятся внутри нас, делая нас неспособными к любому исправлению; в них истинный корень каждого неустройства и нашей неисправимости. Изучим же их путем обстоятельного исследования.

Более других разумен совет философа Сенеки, который гласит: главное, человек не должен уподобляться

67

овце, бредущей вместе со стадом, и идти не туда, куда все идут, а туда, куда надлежит идти. Однако совершенно очевидно, что люди слишком часто забывают этот совет. Лишь немногие из смертных задумываются над тем, откуда мы появляемся, куда движемся с начала и до конца п где исчезаем. Мы спокойно довольствуемся положением, в котором пребывает каждый, дурно оно или хорошо, не заботясь обычно об изменении его к лучшему. Но что хуже всего, мы настолько довольствуемся своим положением, что не решаемся допустить лучшее, хотя бы такое и представилось, даже противимся этому, упорствуя в ненависти ко всему необычному и в стремлении погубить его.

Упомянутая закоренелая привычка к недугам, которым мы подвержены, выступает в трех видах: беспечность и косность; переоценка достигнутых нами правды и блага и проистекающая отсюда беспечность; наконец, пагубное пристрастие к своему и ненависть к чужому. Все это подлежит искоренению и замене противоположным, а именно: самым пристальным вниманием ко всему, что делается; ревностной озабоченностью лучшим познанием; живейшим расположением и готовностью допускать более верные взгляды...

В общих интересах повести дело иначе, а именно: зорче присматриваться ко всему, чтобы любой из нас мог обо всем судить обоснованно или обоснованно сомневаться; изучать все и, что хорошо, того держаться... где бы ни обнаружился ложный шаг, пусть каждый будет готов исправить ошибку...

Глава  восьмая
Об искоренении бесчеловечности, то  есть взаимного безрассудного  поведения, и  возникающих из-за этого распрей, ненависти и несправедливости

Существуют три главные причины, которые разделяют людей. Различия во взглядах: когда мы не можем согласно мыслить об одних и тех же вещах. Ненависть: когда мы не хотим допустить в ущерб доброй дружбе отличный от нашего взгляд на одни и те же вещи, что

68

является следствием неумения расходиться во взглядах без озлобления против инакомыслящего. Открытая несправедливость и гонения, в которые, к обоюдному несчастью, выливается ненависть. Первая распря проистекает из мысли, вторая — из воли и чувства, третья — из сил, тайно либо явно направляемых теми и другими ко взаимному уничтожению. О, когда бы дано было проникнуть в тайные хитросплетения взаимных враждебных интриг философских, религиозных, политических и интимных, мы не увидели бы ничего, кроме безмерных и жестоких стремлений и усилий ко взаимному ниспровержению!..

Распри этого рода я называю бесчеловечностью, ибо человек, сотворенный по образу божьему, обязан быть всегда и во всем приветливым, благопристойным и миролюбивым. Но ныне, когда человек чурается человека, когда человек ополчается на человека, мы видим явный упадок человечности; подобного не встречаем мы даже среди немых тварей, исключая разве бешеных псов, которым пристало рычать и лаять друг на друга, грызться и кусаться до омерзения.

Мы должны неустанно искать пути к тому, чтобы заменить бесчеловечность человечностью; мы предлагаем три таких пути: пусть люди перестанут чересчур доверять своим чувствам и, памятуя об определенной нашей телесной беззащитности, пусть признают недостойным человека взаимное бичевание, каков бы ни был повод; во имя этого пусть простят друг другу былые ссоры, жалобы и обиды; назовем это забвением прошлого. Во-вторых, пусть впредь никто не навязывает другим свои принципы (философские, теологические, политические), но каждому предоставить свободно высказывать свои взгляды и спокойно заниматься своим делом; назовем это взаимной терпимостью. В-третьих, пусть все усердно ищут общего согласия в том, что хорошо для всех, и на этом пути объединят свои чувства, свои желания и свои усилия; назовем это взаимным примирением...

Просветители для доказательства того, что нет причин преследовать инакомыслящих ненавистью, хулой либо презрением, рассуждают так: человеческая мысль

69

сама по себе жаждет света и устремляется к нему столь же нетерпеливо, сколь наше телесное зрение к нашему физическому свету, как только он появится, и, для того чтобы наставить разум, направить волю и вызвать усилие, надобен не приказ или принуждение, а только ясный свет истины. Укажи разуму ясно истину — возможно ли, чтобы он не внял ей? Укажи воле добро — возможно ли, чтобы она не пожелала его? Укажи способностям что-либо доступное и вместе с тем полезное — возможно ли, чтобы они ревностно не устремились к его осуществлению? Если же иные не устремляются к некоей истине, к некоему добру, к некоему осуществимому предприятию, не видя в том пользы для себя, то повинны в этом не только они, но и мы, не позаботившиеся или не сумевшие донести до них свет истины и добра. Следовательно, мы равно делим вину, и поэтому, искореняя ненависть, нужно терпеливо и усердно стремиться к взаимопониманию.

Кроме того, следует допустить, что всякой трудности сопутствует сложность, и лучше, закрыв глаза, утаить ее, нежели пустым любопытством еще более усложнить дело. Кто же не понимает, что многие вопросы (а бесчисленное множество их можно отыскать в философских, теологических и политических областях) содержат трудности? Так не лучше ли, закрыв глаза, многое сносить, нежели чрезмерным пылом в зародыше губить ростки взаимопонимания?

Далее, составив мнение о себе, придерживайся столь же высокого мнения о каждом из своих близких; не считай себя всезнающим, ибо что одним может быть понятно, другим — нет. У римлян по крайней мере, когда дело запутывалось, было принято изречение: «Не ясно, отложим». Зачем же нам стыдиться подражать подобной скромности? Каждый из нас тоже лишь человек, а человек не может постичь всего; он хоть и создан по образу бога, но не бог. Следовательно, коль скоро возникает неясность, коль скоро мы чего-либо не понимаем, не постигаем (а такие случаи нередки в споре), благоразумнее и честнее всего будет прибегнуть к этому щиту скромности как к убежищу, открыто признавшись в неведении: не ясно! Следует не только

70

принимать  истину,   если   она   очевидна,  но  и  питать к ней уважение и почтение, если она пока и сокрыта...

Здесь уместно сказать несколько слов о терпимости, которую должны питать власти не только друг к другу, но и в отношении к своим подданным. Лучше действовать сообща, мирными средствами, не насильственно; ведь очевидно, что весь род человеческий наделен благородным разумом, который скорее допустит руководство собой, нежели принуждение. Кто принуждает, тот ожесточает, уязвляет и отталкивает от себя. Настаивая же на принуждении, он превращает людей в лицемеров, расчищая дорогу новому (вероятно, большему) разладу... Пусть же перестанут искать право в оружии те, кому не пристало иметь никакого иного оружия, кроме закона справедливости, по примеру господа, который правит путем уступок, молчания, терпимости и умиротворения.

Мы видим, как, расходясь во взглядах, можно обойтись без ненависти и как ничуть не надобно с чувством вражды обрушиваться друг на друга пером или оружием. Следует, однако, пожелать, чтобы расхождения во взглядах не только терпелись, но и поддавались устранению, а именно пусть все спорные вопросы разрешаются так мудро, чтобы все приходили к общей истине, в лоне которой счастливо сочетались бы противостоящие один другому взгляды, причем каждый из них подкреплял бы общую истину и пользовался ее поддержкой постольку, поскольку сам он участвует в ней; в результате само собой исчезало бы то, что ей не отвечает...

Но что поможет устранить предрассудки? Ведь никто по своей воле не признается, что отягощен предрассудками, каждый, напротив, полагает, что его суждения истинны! Отвечаю: здравый смысл подсказывает нам учредить некий систематический каталог всех необходимых познаний с тем, чтобы начинать изучение с самого общего и бесспорного, что само по себе не может нас расколоть при всем нашем желании... Отсюда и двигались бы мы, пока не достигли бы конца споров. Вот необходимый путь, сумей мы поставить наше всеобщее   знание  на  правильную   основу;   если   же   нет,

71

виной тому будет не метод, а наша близорукость и несовершенство, ибо ничто не может быть совершенным тотчас после рождения...

Когда же мы утвердимся на этих основах, можно поручиться, что междоусобицы будут устранены; если же некоторые и останутся, то будут они малочисленны и невредоносны, очищены от общественной ненависти и опасности. Будут безвредны, ибо люди станут расходиться лишь там, где случится очевидный повод для расхождения, некий перекресток без явного выхода на прямую дорогу. Но такое может случиться лишь в некоторых мелких спорах, когда нет опасности окончательно сбиться с пути...

Если же одному вдруг покажется лучшим то, а другому — другое, пусть будут люди лишь взаимно терпимы в таких спорах, пока правда не станет настолько очевидной, что все явственно увидят одно и то же...

Глава   тринадцатая
О религии повой, воистину всеобщей преобразовательнице человеческого сердца в состояние совершенства

До сих пор речь шла порознь о философии, политике и религии и о целях, средствах и способах каждой области в отдельности. Но чтобы можно было с первого взгляда различить взаимные объятия этих трех граций, трех разных сестер, и совместное их участие в одном общем деле, решил я наглядно показать родство их в кратком обозрении...

Что ищет новая философия? Мира мысли с вещами путем истинного познания, чтоб не осталось ничего, что от разума ускользало бы, смущало его и сбивало бы.

Что ищет новая политика? Мира со всеми людьми, чтоб ни от кого не чинилось ущерба.

Что ищет новая религия? Мира с богом, чтоб никто не испытал его гнева.

Посредством чего?

Философия — посредством чувств, разума и откровений,   но   главным   образом   посредством    фактора,

72

названного первым,   посредством   углубления   в   само естество вещей.

Политика — посредством чувств, разума и откровений, но главным образом путем углубления в само естество человеческое.

Религия — посредством чувств, разума и откровений, но главным образом путем углубления в сами божественные откровения.

Каким способом?

Философия, пользуясь всеми способами познания вещей, вплоть до проникновения в сущность вещей.

Политика, приспособляя себя для каждого человека и всех людей для себя.

Религия, уподобляясь во всем богу...

Всеобщая философия имеет тот смысл, что она стремится привести исконные истины в гармонию на благо всех людей так, чтобы эти последние не пребывали далее в сумятице различных взглядов на смысл вещей, но по крайней мере пришли к соглашению обо всем существенном.

Всеобщая религия будет руководить врожденными инстинктами, чтобы в каждой частности открывать наивысшее добро, чтобы не было разнотолков о целях и средствах к достижению вечности.

Всеобщая политика направит все усилия к тому, чтобы удержать в согласии врожденное могущество людей так, чтобы их взаимные стремления и действия не вступали в противоречие и чтобы каждый покойно делал свое дело, тем самым уже внося свой вклад в умножение общего блага.

Новая философия должна быть написана так, чтобы признал и полюбил ее приверженец Платона и Аристотеля, академист и стоик, гельмонтовец и картезианец¹. Ибо быть мудрым — значит не терпеть оков не только чужих мыслей, но и собственных химер.

Политика должна быть такой, чтобы ее, верно поняв, вынуждены были признать все королевства мира и все республики даже меньших сообществ.

Религия или теология — такой, чтобы не мог не признать ее чистой и единственной дорогой к богу и

73

вечному блаженству приверженец любого вероисповедания или секты — христианин,  еврей,  магометанин...

Философия, политика и религия должны устранять всевозможные недостатки, нелепости и извращения.

Недостатки: в области философии — не видеть неизбежного возобладания полной и подлинной мудрости; в политике — не сознавать неизбежности полного и подлинного мира; в религии — умалять наиболее существенные стороны веры, надежды и любви.

Нелепости в философии: недостойно философа заниматься тем, что не относится к мудрости (то есть пренебрегать вещами полезными и заниматься пустыми мудрствованиями, например как далеко прыгнет блоха). В политике следует устранить все, что не служит практической пользе и лишь обременяет людей. (Это правило должно служить руководством во всех важных делах, в зодчестве, в одежде, питании и изготовлении орудий.) В религии нетерпимо все, что не подкрепляет веру, надежду и любовь, благоговение перед богом и чистоту сердца. Прочь суетные обряды.

Извращения: в философии — фальшивая философия, химеры; путаные и ошибочные трактаты, вместо логического порядка — софистика, насилие над разумом; в политике — анархия, деспотизм, тирания, вместо порядка — насилия всякого рода, проскрипции, темницы, казни, войны; в религии — ...послушание, насаждаемое насилием вместо правды и совести, например отлучение от церкви, испанская инквизиция, католическая исповедь...

Глава   пятнадцатая
О том, как сохранить установленный справедливый порядок; о трех высших соборах и трибуналах, звеньях счастья века, и о том, какими эти соборы должны быть

Когда мы достигнем того, что у нас все будет поистине всеобщее — философия, религия и политика, тогда просвещенные умы обретут возможность собираться, сообща искать истину и внушать ее человеческой мысли; священнослужители — обращать души от

74

мирского к богу; политики — сохранять всюду мир и покой; все вместе будут соревноваться в том, чтобы каждый на своем поприще возможно лучше способствовал благу рода человеческого.

Прекрасно изречение Цицерона: недостойно мужа иметь ложные взгляды либо, не пытаясь осмыслить, отстаивать то, что было признано истинным без достаточных оснований. И поэтому пусть же мужи-теологи, поводыри на стезе святости, сочтут ниже своего достинства чинить либо допускать ущерб святости; и политики, мужи мира, пусть признают несовместимым со своим достоинством подавать повод к каким-либо распрям либо терпеть их, не говорю уж — защищать!

Необходимо выбрать выдающихся людей, которые посвятят себя тому, чтобы повседневно следить, словно с высокой звонницы, за сохранением справедливо установленного порядка (то есть, чтобы нигде не объявилось ничего обманного, безбожного либо возмущающего покой).

А иначе не ждите ничего прочного или постоянного, ибо история всех времен говорит, что и образцово заведенные порядки, если их тщательно не поддерживать в добром состоянии, неизбежно ветшают, пока наконец не рушатся и все снова не погрязает в старом хаосе...

И чтобы не возобладала сумятица и разлад во всем, что касается порядка и блага человечества, нужно прибегнуть к следующему, единственно надежному: учредить постоянных стражей счастливо заведенных порядков. Они будут неустанно заботиться о том, чтобы школы исправно просвещали мысль, храмы возжигали сердца, а ратуши исправно блюли общественное спокойствие; они будут препятствовать тому, чтобы не вкралось либо снова не забрало силу отклонение от принятого устройства...

Может быть, уместно завести трехглавый третейский собор, где разбирались бы все споры, которые паче чаяния возникнут между просветителями, священнослужителями и светскими владыками? Пусть его бдительными стараниями наперед будут пресечены разлады и распри во всех основных сферах (философии, политике, религии)  и пусть все поддерживается в мире и

75

согласии. В противном случае у меня нет надежды на сколько-нибудь прочное постоянство исправленных отношений! Имеет смысл назвать их по-разному: трибунал просветителей — собором света, церковный трибунал — консисторией и, наконец, трибунал политиков — судебной палатой.

Собор света должен будет заботиться о том, чтобы никто в мире не был обойден учением и каждый по крайней мере знал все необходимое... То есть, он будет изыскивать средства к тому, чтобы взоры всех людей во всем мире обращены были к свету учения, благодаря которому все сами собой увидят истину, отныне никогда более не примешивая к ней заблуждения и химеры.

Вселенская консистория будет заботиться о том... чтобы вся земля и вся полнота ее была предана богу...

Мировой суд, наконец, будет следить за тем, чтобы нигде ни один народ не поднимался против другого, чтобы никто не отваживался выступить с проповедью войны пли готовить оружие и чтобы не осталось мечей и копий, не перекованных на серпы и орала...

Но надо, чтобы эти избранники были достойнейшими, то есть в части мудрости — самые мудрые, в сфере религии — религиознейщие, в области управления — самые могущественные, что, однако, не исключает желательности всех этих качеств для каждого. Ибо лучшим просветителем будет не просто мудрый, но в то же время религиозный и сильный. Лучшим же правителем — мудрый и чтящий бога, а не просто сильный без мудрости и веры...

Пусть члены собора света станут поистине и на деле теми, кого Сенека, говоря о философах, назвал наставниками рода человеческого. А члены вселенской консистории — поистине и на деле теми, кого Христос назвал светом света и солью земли. А правители мира — поистине и на деле теми, кого Давид назвал щитом земли, или божьими заступниками на земле (Псалмы 46, 10).

И пусть высочайшими достоинствами их будет великое  согласие  и  единомыслие,  устремленное  ко  благу

76

человечества, так что станут они словно бы единым сердцем либо единой душой мира, составленной из разума, воли и талантов к вершепию дел. Некоторые из философов и до сего дня питают сомнения о существовании души мира. Но они отбросят свои сомнения, увидев, как эти слуги света, мира и святого рвения едины своим духом и как они заботятся о единой жизни и едином спасении для мира...

Если же возникнет вопрос о числе этих ревнителей общего счастья, то лучше всего, по нашему мнению, чтоб в каждом королевстве либо республике было два, три, четыре или более стражей мудрости, столько же стражей мира и не менее стражей веры. И любой из этих соборов будет иметь одного достойнейшего во главе, а из этих последних будет избран один достойнейший в Европе, один — в Африке и т. д. Вместе же будут они тем сенатом мира, теми наставниками человечества, тем светом света и тем щитом мира, который повсюду сделает философию оплотом и храмом правды, религию — оплотом и храмом веры, политику — оплотом и храмом покоя во всем мире.

Может возникнуть вопрос, должны ли они находиться вместе. Не думаю. Пребывая телом где угодно, они могут быть едины духом, каждый на своем поприще творя общее дело и подавая ежегодные доклады об умножении царства Христова (в сфере света, мира и святости); особенно ученые разных народов, которым испокон присущ этот взаимный обмен мыслями. О средствах же к общению позаботятся короли и республики с благосклонного ведома церкви.

Уместно было бы ввести в обычай, чтобы раз в десятилетие либо в пятьдесят лет главы или их поверенные собирались в известном месте как бы на вселенский сейм для того, чтобы всем сообща вынести суждение обо всем, поделиться друг с другом плодами света и божьей милости и тем еще укрепить это правление наместников Христа, чтобы не объявился вдруг где-нибудь новый антихрист, замышляющий провозгласить себя новым пророком, главой церкви или новым цезарем...

77

Глава   семнадцатая
О мировом суде как универсальном звене, связующем государства

Первоочередной задачей любого государства должно стать наблюдение за жизнью и поведением каждого человека и каждого сословия, с тем чтобы человеческое общество в своих многосторонних связях и отношениях не поступалось законами мудрости. Государства, таким образом, должны стать главными сеятелями справедливости и мира среди всех народов. Соответствующий собор государств мог бы именоваться также директорией держав мира, сенатом мира или ареопагом мира, а его члены — правителями мира (верховными судьями мира)...

Прежде всего они сами должны стать такими, какими они хотят видеть других: неподкупно справедливыми, гуманными, единодушными в своем стремлении насаждать мир повсюду. Они должны стать подлинным звеном, связующим воедино человеческое общество, подлинным магнитом, притягивающим все и всех к полюсу мира, живыми столпами и опорой порядка в человеческом обществе...

Но для них недостаточно быть только ярким примером нерушимого согласия и объектом всеобщего уважения и любви. Они обязаны также наблюдать за тем, чтобы все выполняли свои обязанности в деле упрочения мира. Они будут, таким образом, верховными блюстителями общественного блага, препятствующими не только возникновению новых войн, бурь и кровопролитий, но своевременно устраняющими даже поводы к ним. Все это их усилиями должно быть предано вечному забвению. Посвятив себя этому, каждый из них должен заботиться не просто о судьбах одного своего народа, но стремиться насаждать мир во всем мире, воздвигая непреодолимые преграды перед любыми войнами...

С этой целью они должны обратить внимание на общественные инструменты сохранения мира у каждого народа: ратуши, трибуналы, сеймы, — чтобы эти последние в своей деятельности руководствовались законами

78

справедливости, искореняли бесправие, пресекали раздоры и распри или во всяком случае способствовали скорейшему примирению тяжущихся сторон; чтобы никто из обиженных или опасающихся обиды не остался без убежища, защиты и охраны. На этих основах нужно решать и следующую особо важную задачу.

Может случиться так, что с течением времени какой-либо народ божьей милостью размножится столь необыкновенно, что родная земля будет уже не в состоянии прокормить всех. Подобные случаи правители мира должны предвидеть, заранее предпринимая соответствующие действия для того, чтобы этот народ не искал новых выгод за счет другого, чтобы, презрев установленный порядок, он не впал в междоусобицы сам и не ополчился войной на соседа, как это бывало до сих пор. Правители мира должны вовремя склонить его к устройству колоний на чужбине, причем так, чтобы всем было хорошо и чтобы не был нарушен закон любви и общего согласия. В этом важном деле действовать надо не путем грабежей и насилия, каким недавно пошли испанцы, португальцы, англичане, голландцы и т. д., но с помощью и при решающем посредничестве судей мира.

Далее, правители мира пусть обратят внимание на то, чтобы общественные судьи были такими, какими они должны быть в интересах общего мира, назначая и выбирая их по собственному образцу. Пусть ни один из них не потерпит ничего неразумного в области своих полномочий, напротив, пусть учит и повелевает людям жить между собой по-человечески, главным образом предупреждая преступления, ссоры и убытки, а не карая за них. Если же обнаружится какой-либо повод для ссор (например, споры о границе), пусть он наставит людей и напомнит о том, чтобы они не унижали своего человеческого достоинства, питая ненависть и затевая распри по такому ничтожному поводу. Ведь в самой человеческой сущности заложено стремление идти за разумом и, если встретится что-либо трудно разрешимое, прибегать к помощи суда; ни в коем случае не следует давать  воли страсти,  гневу,  насилию

79

либо оружию: в этом есть нечто звериное, и нельзя более мириться с этим.

Равным образом пусть они примут во внимание, какими средствами сохранить во всех странах мир и покой, по возможности не прибегая к насильственным мерам, то есть без тюрем, без копий, без виселиц и т. п., чтобы этот священнейший долг в царстве Христовом не был осквернен смертными казнями; в случае же, если кто-либо будет без меры упорствовать в злодеяниях, заботой членов собора будет искать и находить средства к тому, чтобы сломить закоренелую злую волю и не позволять наносить ущерб общему делу...

Глава двадцать четвертая
Исправление мирских дел

...Целью человеческого общества является всеобщий мир и безопасность. И народное благо должно быть высочайшим законом каждой республики и королевства; потому следует запретить все, что может каким-либо образом нарушить покой человечества, поставить под угрозу, подорвать или разрушить звенья общественной или личной безопасности. Основную опасность в этом смысле представляют войны, ибо войны никому не несут спасения; поэтому, чтобы устранить всякую возможность вернуться к вражде и войнам, необходимо запретить оружие... Равно как и кровавые замыслы, которые влекут за собой одни лишь опустошения, пепелища, смерть и падение государств. Встает, однако, вопрос, как быть с ружьями и пушками? Отвечаю: ружья следует применять против хищников, тогда как пушки надо бы перелить на колокола, которыми созывают народ, или на музыкальные инструменты...

Пусть в государстве не терпят тунеядцев, то есть тех, кто не занимается честным трудом, чтобы кормить себя и свою семью, кто не служит обществу хлебопашеством, ремеслом, торговлей либо просвещением. Аргументы: чтобы никто из праздности не учился злодеяниям (следовательно, падо ограничивать в этом смысле каждого в его же интересах); чтобы не портить

80

Других дурным примером; чтобы покончить с нищенством или интригами, ибо бездеятельное тело пе дает пищи ни одному члену... Итак, пусть станет законом: 1. богатые — да посвятят себя наукам, приобретению мудрости, чтоб служить общему благу; 2. бедные — да живут трудом рук своих. Кто же поступит иначе, подлежит наказанию. Если бы удалось добиться этого, уже одно это устранило бы в мире половину беспорядков и мерзостей: исчезли бы корыстолюбие, воровство, азартные игры и всевозможные надувательства...

Точно так же следует упразднить во всем мире всякие монополии и олигархии. Просвещенному веку должен быть чужд этот позор столетий, когда несколько человек устанавливали в городах и империях монополии, не допуская других к торговле, лишая их куска хлеба. Ибо подобно тому как нельзя терпеть злые козни тех, кто вмешивается во все дела, следует определить и то, кто чем должен заниматься; точно так же нельзя допустить, чтобы все, что с большим успехом могут делать многие, соревнуясь друг с другом в усердии и старании, сосредоточил у себя кто-то один, хотя бы и с известной пользой для себя, но и с пе меньшим ущербом для государства... Пусть все будет общее, лишь бы поддерживался по-братски порядок и прекратились ссоры... Пусть все будет позволено всем, кто бы ни взялся за что-либо в разумных пределах и к общей пользе. Действует ли он разумно и с пользой, пусть докажет это делом...

81

Вильям ПЕНН
ОПЫТ О НАСТОЯЩЕМ И БУДУЩЕМ МИРЕ В ЕВРОПЕ
путем создания европейского Конгресса, Парламента или Палаты государств

1693

BEATI PAGIFICI CEDANT ARMA TOGAE¹

К читателю: Я хорошо понимаю, что взялся за дело, которое требует гораздо большего умения, чем мое, чтобы выполнить его действительно так, как оно заслуживает и как того требует тяжелое положение Европы. Но ведь и новички могут охотиться столь же успешно, как и опытные охотники, хотя для этого требуется умение выследить дичь и настичь ее. Я надеюсь, что это начинание не будет поставлено мне в вину, лишь бы оно не показалось кому-нибудь несбыточным или несправедливым. Может быть, оно побудит более искусное перо улучшить и усовершенствовать мой план с большим умением и успехом. В оправдание предпринятого мною дела я могу сказать только то, что оно является плодом тревожных размышлений о мире в Европе. Только тот, кому любовь к ближнему не свойственна, так же как вселенной   чужд   покой,    может    почувствовать    себя

82

Оскорбленным за столь миролюбивое предложение. Пусть люди поносят мое начинание, лишь бы они использовали выгоды этого проекта. До тех пор пока вера в тысячелетнее царство Христа не станет всеобщей, я не знаю другого более действенного средства для достижения мира и счастья в этой части света.

I. Мир и его выгоды

Надо быть не человеком, а статуей из меди или камня, чтобы оставаться бесчувственным, наблюдая кровавую трагедию этой войны в Венгрии, Германии, Фландрии, Ирландии и на морях, ведущейся с 1688 г.², смертность от болезней и истощения в морских и сухопутных походах, гибель бесчисленного множества людей и кораблей в свирепой морской пучине. И поскольку это должно одинаково глубоко волновать человеческую природу, есть нечто весьма знаменательное в том, что мудрые люди задумываются над этим предметом и особенно над тем, как дорого обходится кровопролитие, составляющее главную часть этой трагедии. Особенно если подумать о порождаемой войной неопределенности, ибо неизвестно, как и когда она окончится и будут ли ее издержки меньше, а опасности — не больше, чем до сих пор. Разве мы не постигаем всю прелесть и выгоду, которые дает мир, лишь в его противоположности? Ибо в условиях мира — таково несчастье человечества — мы слишком часто испытываем пресыщение, подобно тому как полный желудок не переносит сладости; или как тот незадачливый человек, который, имея прекрасную и добрую жену, искал удовольствия в запретной и мало привлекательной компании и говорил, когда его упрекали за пренебрежение большими радостями, что он мог бы любить свою жену больше всех других женщин, если бы она не была его женой, хотя именно это должно было бы только увеличивать его обязательства по отношению к ней. Именно это является важным признаком испорченности нашей натуры. И мысль о том, что мы способны оценить пользу и наслаждение нашим благополучием лишь после

83

того, как мы утратили его, должна нас немало смущать и побуждать к действию наш разум в более благородном и справедливом смысле. Ведь преимущество здоровья мы можем почувствовать, лишь перенеся болезнь, а удовлетворение достатком — лишь в результате суровых уроков нужды, и, наконец, мы не осознаем благ мира, не испытав на себе мучительных и беспощадных бедствий войны. Бесспорно, это не последняя причина того, что богу нравится наказывать нас войной столь часто. Чего мы можем желать больше, чем мира, кроме благ, которые он дает? Мир сохраняет наши владения; мы живем без страха перед вторжением; наша торговля свободна и надежна, и мы просыпаемся и ложимся без опасений. Богатые извлекают свои богатства и дают работу бедным ремесленникам. Развивается строительство и осуществляются различные проекты для пользы и удовольствия; расцветает промышленность, которая приносит благосостояние и дает средства для благотворительности и заботы о ближнем, достойных украшений королевства или республики. Война же подобно морозам 1683 года сразу уничтожает все эти блага и приостанавливает гражданское развитие общества. Богатые придерживают свои запасы, бедные становятся солдатами или ворами или умирают от голода и нищеты; ни промышленности, ни строительства, ни ремесла; исчезают гостеприимство и милосердие; все, что дарует мир, пожирает война. Мне больше нет нужды говорить об этом предмете, поскольку преимущества мира и тяготы войны столь многочисленны и заметны для любого пытливого ума при любой форме правления. Я перехожу к следующему пункту: каково лучшее средство для достижения мира? В этом разделе будет раскрыт способ, который я собираюсь предложить.

II. О средствах установления мира, которые основаны на господстве справедливости, а не войны

Справедливость является лучшим, чем война, хранителем и носителем мира: хотя, как говорят обычно, pax queritur bello — мир есть конечная цель войны, —

84

и в этом смысле О. К.³ сделал это выражение своим девизом; однако обычное употребление этого выражения показывает нам, что, честно говоря, люди охотнее стремятся удовлетворить свои желания посредством войны и что, поскольку они преступают мир, чтобы достигнуть своих устремлений, они в состоянии снова думать о мире не раньше, чем их аппетиты будут в какой-то степени удовлетворены. Если взять историю всех времен, мы увидим, что агрессоры гораздо больше побуждаются честолюбием, захватническими притязаниями и стремлением господствовать, чем сознанием права. Но, поскольку подобные левиафаны все же появляются на свете редко, я попытаюсь сейчас показать, что им никогда не удалось бы нарушить мир во всем мире и покорить целые страны, как они это совершали, если бы план, который я предлагаю на благо нашему времени, был бы осуществлен уже тогда. Выгоды, отличающие правовые действия от войны, видны также из успеха посольств, которые выслушивают жалобы и петиции, исходящие от потерпевшей стороны, и тем самым часто предотвращают войны. Быть может, успех этих посольств скорее определяется заботой о престиже или пониманием недостаточности имеющихся средств либо каким-нибудь другим частным интересом или соглашением заинтересованных правителей и государств, чем чувством справедливости. Но совершенно очевидно, что, хотя война не может быть оправдана ничем, кроме как причиненной несправедливостью или жалобой на нарушение права, большинство войн начинается с подобных притязаний. Всего лучше это можно увидеть и понять в своем отечестве. Ибо именно справедливость способна предотвратить как гражданскую войну внутри страны, так и войну внешнюю. И мы видим, что, когда открыто нарушается справедливость, в королевствах и республиках вспыхивает война между правительством и народом. И какой бы она ни была незаконной со стороны народа, мы видим, что ее возникновение неизбежно. Подобная война должна послужить правителям таким же предостережением, как если бы народ имел право вести ее. Однако при всем этом  я должен   сказать,   что   лекарство   почти  всегда

85

хуже, чем болезнь: зачинщики войны редко достигают цели или выполняют в случае победы свои обещания. А кровь и нищета, которые обычно сопровождают эти начинания, значат как на земле, так и на небесах гораздо больше, чем все прежние потери и страдания и все старания победителей улучшить свое положение. Обманутые надежды оказываются небесным приговором и божьей карой за эти насильственные деяния. Возвращаясь к прежнему, скажу, что справедливость есть средство мира между правительством и народом, индивидуумом и обществом. Она предотвращает раздоры и в конце концов прекращает их: ибо, не говоря о том, что чувство стыда или страха заставляет их прекращать борьбу, обе стороны, подчиняясь правительству, должны ограничивать свои желания и жажду мести удовлетворением, которое дает только исполнение закона. Таким образом, мир поддерживается силой права, которое есть плод деятельности правительства, так же как правительство создается обществом, а само общество — взаимным соглашением.

III. Правительство, его возникновение и цель во всех государственных системах

Правительство является средством против хаоса, сдерживающим началом, выступающим в роли арбитра, с тем чтобы никто не мог необузданно нанести ущерб ни себе самому, ни другому.

Оно, бесспорно, было сначала патримониальным: отцу или главе семьи наследовал старший сын или ближайший родственник по мужской линии. Но со временем по мере увеличения населения способ правления изменился, правительство приобрело другие обязанности и формы. Судить о его происхождении так же трудно, как о подлинности копий первых свидетельств о священных или мирских делах, которыми мы располагаем. Конечно, наиболее естественной и человечной формой правления представляется всеобщее соглашение, ибо оно устанавливает свободную, если можно так сказать, связь, когда люди поддерживают свою свободу

86

путем преданного повиновения правилам, ими самими созданным. Ни один человек не является судьей в собственном деле; благодаря этому принципу прекращается хаос и кровавый произвол бесчисленного множества судей и палачей. Вне общества каждый сам себе король, себе на погибель он может делать все, что хочет. Но, когда он включается в общество, он подчиняет это свое королевское право интересам целого, получая взамен защиту. Таким образом, он теперь не является ни собственным судьей, ни мстителем, так же как и его противник; между ними стоит беспристрастный закон. И если тот, кто раньше был свободен, станет служить другому, то и другой тоже будет служить ему, хотя прежде он не имел перед ним никаких обязательств. Таким образом, несмотря на то что мы не принадлежим себе — однако любая часть общества является частью нас самих, — мы приобретаем больше, чем теряем: безопасность общества есть безопасность каждого, кто его составляет. Так что, хотя нам и кажется, что мы подчинены обществу и все, что мы имеем, принадлежит ему, на самом деле именно общество сохраняет нам все, что у нас есть.

Итак, правительство является средством предотвращения и устранения беспорядков, орудием справедливости и мира. Для подчинения человеческих страстей и аффектов оно имеет судебные палаты и заседания, суди присяжных, парламенты, с тем чтобы люди больше не были ни судьями собственных поступков, ни мстителями за причиненное им зло. Но, поскольку эти страсти весьма свойственны человеку в его испорченном состоянии, люди не соблюдают, как правило, никаких границ, и по этой причине не так-то легко принудить их к исполнению своего долга. Не то чтобы люди не знали, что неправильно и в чем заключаются их заблуждения или за что их следует порицать, — для них нет ничего более ясного, — но человеческая натура настолько испорчена, что без принуждения тем или иным образом большинство людей не было бы готово исполнить то, что они считают правильным и достойным, или уклониться от того, чего они не должны делать, даже если они отдают себе в этом отчет. Все это побуждает   меня  изложить

87

подробнее мое понимание проблемы, а чтобы меня лучше поняли, я кратко изложил в качестве необходимого введения взгляды на мир, справедливость и правительство. Пути и методы, которыми отдельные правительства сохраняют мир, помогут читателям, наиболее заинтересовавшимся моими предложениями, понять, с какой легкостью и выгодой может быть установлен и сохранен мир в Европе. Такова задуманная мною цель, почтительно предлагаемая вниманию всех, кого заинтересует этот небольшой трактат.

IV. О всеобщем мире  или о мире в Европе и о средствах его достижения

В первой главе я показал желательность мира; в следующей — наиболее надежное средство для его достижения, а именно справедливость, а не войну. И наконец, в третьей — что эта справедливость является плодом деятельности правительства, подобно тому как само правительство есть следствие общества, которое первоначально возникло путем разумного договора людей о мире. Теперь речь будет идти о том, что суверенные правители Европы, которые представляют это общество, или сами люди в их независимом состоянии, предшествующем общественным обязанностям, должны, исходя из того же принципа, который побудил людей создать общество, из любви к миру и порядку организовать по доброму согласию встречу их представителей на всеобщем Конгрессе, в Палате государств или в Парламенте и установить там нормы права для их взаимного соблюдения государями. Таким путем они могли бы собираться ежегодно или по меньшей мере раз в два-три года или когда возникнет необходимость. И это собрание должно называться Верховным советом, Парламентом или Палатой государств Европы. На рассмотрение этой Верховной ассамблеи необходимо выносить конфликты между теми или другими державами, которые не могут быть разрешены к началу заседания с помощью посольств. И если какая-либо держава, участвующая в этом   верховном   органе,   откажется подчи-

88

ниться его желаниям и требованиям или не станет дожидаться и в точности исполнять принятое им решение, если она вместо этого прибегнет к помощи оружия или станет откладывать выполнение решения за пределы установленного срока, то все другие державы, объединенные в единую силу, должны принудить ее к подчинению и соблюдению решений с возмещением ущерба, нанесенного пострадавшей стороне, и с оплатой издержек тех держав, которые принудили ее подчиниться. Несомненно, Европа тогда получит желанный и столь необходимый для ее измученного населения мир, так как ни одно государство не будет иметь силы, а следовательно, и желания оспаривать достигнутые соглашения; так в Европе будет осуществлен продолжительный мир.

V. О причинах споров и поводах для нарушения мира

Мне кажется, что существуют только три вещи, ради которых нарушается мир, а именно: сохранение, возвращение и приумножение того, что есть. Что касается первого случая, то защита от вторжения врага является делом правым; здесь я лишь обороняюсь. Второй случай, когда я считаю себя достаточно сильным, чтобы возвратить силой то, что я или мои предки потеряли из-за нашествия более сильной державы; здесь я наступаю. И наконец, увеличение моих владений путем приобретения соседних областей, если я считаю их слабыми, а себя достаточно сильным. Чтобы оправдать эту страсть, всегда найдется тот или иной предлог. И так как я сознаю свою собственную мощь, я становлюсь собственным судьей и исполнителем. Зло, подобное этому, не найдет больше места в системе государств: она станет непреодолимой преградой для подобных устремлений. Но могут иметь место два других случая, и тогда следует обратиться к справедливости Высшего суда государств. Если подумать, как мало существует охотников за наживой и как быстро они себя разоблачают, то едва ли больше одного раза в течение жизни одного или двух поколений потребуется предпринять подобное дело. И равновесие будет не так  уж  легко  нарушить.

89

VI. О понятиях права, из которых могут возникнуть подобные споры

Но я легко предвижу вопрос, на который нужно ответить в ходе наших рассуждений, а именно: что есть право? Ведь иначе мы никогда не узнаем, что есть несправедливость. Весьма уместно установить это понятие. Но гораздо уместнее, чтобы это сделала суверенная Палата государств, нежели я. Чтобы все же содействовать решению вопроса, я должен сказать следующее. Понятие о праве могло складываться либо путем длительного и несомненного наследования, например корон Испании, Франции и Англии; либо путем выборов, как в Польше и в Германской империи; либо с помощью браков, как в династии Стюартов в Англии или у курфюрста Бранденбургского, приобревшего герцогство Клеве, или как мы приобретали в прежние времена разные места за рубежом; оно могло возникнуть также путем купли, как это часто случалось в Италии и Германии, либо путем завоевания, подобно тому как турки поступали в христианских странах, испанцы — во Фландрии, которая раньше почти целиком находилась в руках Франции, а французы — в Бургундии, Нормандии, Лотарингии, Франш-Конте и др. Только последнее понятие о праве — завоевание — с нравственной точки зрения является сомнительным. И хотя оно действительно заняло место в ряду правовых притязаний, оно утверждается острием меча и предписывается кровью. Все, кто не может защищаться и сопротивляться, вынуждены подчиниться. Но весь мир знает, долго ли существуют подобные государства и что они погибают вместе с силой, предназначенной для их защиты. И все же иногда завоевание может получить одобрение, но лишь тогда, когда соглашение о мире содержит одобряющие его статьи. Впрочем, это не всегда способно погасить огонь, подобно тому как угли, тлеющие под пеплом, готовы вспыхнуть при первой возможности. Тем не менее я должен признать, что завоевание, подтвержденное договором и заключением мира, является приемлемым правовым установлением. И несмотря на то что оно не является изначальным и естественным,

90

а в значительной мере привито искусственно, его следует поддерживать хотя бы потому, что оно обеспечивает надежность более важных правовых понятий, достигнутых путем соглашения. Еще об одном необходимо упомянуть в этом разделе: с какого времени эти понятия должны иметь силу или как далеко назад мы можем идти, чтобы принять их или отвергнуть? Было бы слишком дерзким и непростительным, если бы я попытался дать окончательное суждение по этому деликатному вопросу. Будет ли это больший или меньший отрезок времени — до последнего ли всеобщего мира в Нимвегене⁴, или до начала нынешней войны, или же с момента заключения мирного договора, — решение этого вопроса надо предоставить заинтересованным сторонам и специалистам. Но каждый должен быть готов пойти на уступки и жертвы, чтобы сохранить остальное и с помощью такого урегулирования навсегда освободиться от неизбежности потерять большее.

VII. О составе Палаты государств

Состав этого Верховного учреждения, или Палаты государств, представляет на первый взгляд немалые трудности в отношении вопроса о том, сколько голосов следует выделить, имея в виду неравенство княжеств и государств. Однако, допуская возможность более приемлемого решения, я не считаю этот вопрос неразрешимым. Ведь если было бы возможным оценить ежегодные доходы различных государств, чьи представители образуют это высокое собрание, вопрос о числе делегатов или голосов, которыми должно быть представлено каждое суверенное государство, не был бы неразрешимым. Очевидно, что доходы могут быть точно подсчитаны в Англии, Франции, Испании, Германской империи и т. д., если принять во внимание поступления с земельных владений, таможенные доходы от ввоза и вывоза, налоговые регистры и сметы, существующие во всех государствах для регулирования налогов. Таким образом, при наличии даже небольшой склонности к миру в Европе можно преодолеть это препятствие. Я мог бы,

91

принеся глубочайшие извинения, дать примерное решение, которое далеко от точности, но я не настаиваю на нем и не предлагаю его как точный расчет, я делаю его лишь приблизительно. И хотя это предложение далеко от справедливого соотношения, оно укажет рассудительному читателю — таково мое намерение — определенную цель. Кстати сказать, я исхожу не из подсчета или оценки доходов того или иного государя, но из ценности территории, в которую включаются все доходы в целом, в том числе и правителей. Это справедливое мерило для суждения, поскольку один государь может иметь доходов больше, чем другой, подчас владеющий более богатой страной, хотя в примерном решении, которое я теперь предлагаю, предусмотрительность не так уж необходима, поскольку, как я уже сказал, я не пытаюсь делать точных подсчетов и основываю свое суждение на догадке исключительно с целью наглядности. Так, я считаю, что должны послать: Германская империя — двенадцать представителей, Франция — десять, Испания — десять, Италия, которая приближается к Франции, — восемь, Англия — шесть, Португалия — три, Швеция — четыре, Дания — три, Польша — четыре, Венеция — три; семь провинций — четыре; тринадцать кантонов вместе с малыми близлежащими государствами⁵ — два, герцогства Голштинское и Курляндское — одного; если же будут приняты также турки и московиты, было бы достойно и справедливо, если бы они посылали еще по десять человек. Итак, всего было бы девяносто. Хотя это великое собрание представляет собой всего лишь четвертую часть известного нам в настоящее время мира, но зато лучшую и богатейшую, где религия и образование, цивилизация и искусство занимают достойное место. Но вовсе не обязательно, чтобы всегда столь большое количество лиц представляло крупные государства, поскольку голоса могут быть поданы одним человеком от любого государства так же хорошо, как десятью или двенадцатью. Однако, чем представительнее является ассамблея государств, тем более значительными, эффективными и свободными будут дебаты, и решения по необходимости будут иметь

92

больший авторитет. Место первой встречи должно находиться по возможности в центре Европы; в дальнейшем они могут встречаться, где пожелают.

VIII. О порядке заседаний Палаты государств

Чтобы избежать споров о старшинстве, зал заседаний должен быть круглым и иметь различные двери для входа и выхода с целью предупреждения обид. Если общее число представителей делится на десять, то каждая из частей выбирает из своей среды одного, который по очереди с другими председательствует на заседании. К ним должны быть обращены все речи, они должны резюмировать содержание дебатов, ставить вопросы на голосование, которое, по моему мнению, должно осуществляться тайной баллотировкой согласно разумному и достойному похвалы методу венецианцев, который в значительной степени препятствует дурному воздействию подкупа. В самом деле, если кто-нибудь из делегатов этого высокого и могущественного собрания оказался бы столь низким, вероломным и бесчестным, что поддался подкупу деньгами, он мог бы, даже приняв деньги, тайно проголосовать за свои принципы и в соответствии со своими убеждениями. Все, кому известно тайное голосование, очень хорошо знают это сильное средство и испытанное лекарство против подкупа: ибо, кто захочет дать свои деньги, если его так легко надуть, причем два шанса против одного, что так и будет. Если только человек будет уверен в том, что его не изобличат, принимая деньги в подобном случае, он скорее основательно надует тех, кто их дает, чем причинит зло своей стране.

Мне кажется, что в этом Верховном парламенте решение должно приниматься не иначе как большинством, составляющим три четверти от общего числа, или по крайней мере большинством в семь голосов сверх половины. Я уверен, что это поможет предотвратить предательство, поскольку понадобится слишком много денег, если с их помощью искушение в этом собрании все же окажется возможным, чтобы склонить голосова-

93

ние в дурную сторону. Все жалобы должны представляться в письменном виде в форме памятных записок, а протоколы заседаний сохраняться особыми лицами в шкафу или ящике со столькими замками, сколько имеется десяток в Палате государств. И если бы в каждой десятке имелся секретарь, а также рабочее место для него в самой ассамблее, и если бы в конце заседания от каждой десятки выделялся человек, который, изучив и сравнив протоколы, ведущиеся секретарями, затем запирал бы их таким способом, как я только что предложил, это было бы хорошо и правильно. Справедливо, чтобы каждое государство, если оно захочет, могло иметь оригинал или копию этих памятных записок и протоколов заседаний. Конечно, свобода и порядок речи не могут быть нарушены теми, кто является мудрейшим и знатнейшим в своем государстве, ради его собственной чести и благополучия. Если возникнут разногласия среди делегатов одного и того же государства, тогда представитель большинства должен подать голос за свое государство. Я думаю, что совершенно необходимо, чтобы каждое государство понуждалось к присутствию строгой системой штрафов и чтобы никто не покидал заседания без разрешения, пока все не будет закончено. Ни в коем случае нельзя допускать нейтрального отношения к спорам, так как подобное безразличие легко откроет дорогу для нечестных махинаций, за которыми доследует цепь тайных и явных преступлений. Я хотел бы сказать немного о языке, на котором следует вести заседания Верховной палаты государств; конечно, это должен быть только латинский или французский; первый очень удобен для юристов, последний наиболее легок для знатных людей.

IX. О возражениях, которые могут быть выдвинуты против данного плана

Сначала я хочу ответить на возражения, которые могут быть высказаны против моего предложения; в следующем и последнем разделах я постараюсь показать некоторые из тех многочисленных преимуществ,

94

Какие возникнут в результате образования этой Европейской лиги, или конфедерации.

Первое возражение заключается в том, что наиболее сильная и богатая держава никогда не согласится с этим планом; а если и примет его, то тогда опасность подкупа окажется большей, чем раньше угроза силы. Отвечаю на первую часть возражения: данное государство не сильнее, чем остальные, вместе взятые; вследствие этого его надлежит побудить и принудить к вступлению в союз, прежде чем оно станет слишком сильным, когда будет уже поздно что-либо предпринимать по отношению к нему. Что касается последней части возражения, то я должен сказать, что подкуп возможен в любом случае. Может быть, количество подкупов окажется меньшим. Если же будут избраны разумные, честные и состоятельные люди, они будут презирать как низость получение от кого бы то ни было денег за бесчестные поступки. Наконец, они могут контролировать себя путем взаимного наблюдения, и все они благоразумно останутся в пределах, предоставленных им властью, которую они представляют. Во всех важных случаях, особенно перед принятием окончательного решения, они обязаны передавать своему правительству наиболее существенные пункты каждого важного дела и получать его решающие инструкции. Последние должны быть даны самое большее через двадцать четыре дня с того момента, когда будет определено место заседаний.

Другое возражение состоит в том, что якобы возникает опасность изнеженности, если ремесло солдата выйдет из употребления, и, когда возникнет в нем действительно нужда, мы можем потерпеть поражение, как Голландия в 1672 г.

На самом деле опасности изнеженности не существует, потому что каждое государство, если захочет, может ввести умеренность и строгость как принцип воспитания юношества путем простой жизни и обязательного труда. Обучайте юношей точному знанию и естественным наукам, которыми гордится немецкое дворянство! Это сделает из них мужчин, а не женщин и не львов: поскольку солдат — другая   крайность   по

95

отношению к изнеженности. Только знание природы, так же как занятия искусством, столь же полезные, сколь и приятные, воспитывает в людях самопознание и понимание мира, в котором они родились; они учат их, каким путем нужно приносить пользу себе и другим, спасая и помогая, а не убивая или разрушая. Политические знания вообще и в частности изучение конституций европейских государств и особенно своей собственной страны являются наиболее ценным элементом образования. Это подготовит человека для парламентской деятельности внутри страны и службы при дворах государей и в Верховной палате государств за рубежом. В конце концов он станет человеком, которому близки общественные интересы, он принесет людям пользу, а когда наступит время, уйдет в отставку.

Теперь о второй части возражения — о нехватке солдат в Голландии в 1672 г. Само мое предложение отвечает на этот вопрос. Так как причин для войны в одном месте не больше, чем в другом, то будет бесполезно искать повода к ней. Не следует думать, что кто-либо станет содержать большую армию, зная, что за его спиной стоит сила, от которой зависит безопасность всех остальных. К тому же, если возникнет необходимость, всегда по указанию Палаты государств можно поставить вопрос о том, что правитель содержит большое количество войск или увеличивает свою армию, и он обязан будет немедленно перестроить или сократить свою армию, чтобы она не угрожала соседям. Но небольшое количество войск, необходимое в каждом государстве, предотвратит подобного рода опасность и устранит какой-либо страх.

Третье возражение состоит в том, что возникнут большие трудности при устройстве младших сыновей в семье, так как бедняки могут быть либо солдатами, либо ворами. Я отвечу на это, обратившись ко второму возражению. Мы будем иметь больше купцов, земледельцев или искусных инженеров, если правительство проявит хотя бы ничтожную заботу об образовании молодежи, что должно стать наряду с заботой о благосостоянии каждой страны главной задачей правительства. Ибо от образования молодежи зависят свойства сле-

96

дующего поколения и то,   в   каких   руках — хороших или плохих — окажется правительство.

Перехожу к последнему возражению, согласно которому государи будто бы потеряют свой суверенитет, с чем они никогда не примирятся. Но это мнение, с вашего позволения, также ошибочно, поскольку они остаются у себя дома столь же суверенными, какими были всегда. Ни их власть над народом, ни их обычные доходы, получаемые ими от народа, не уменьшатся, не говоря уже о том, что естественным следствием этого будет сокращение военных расходов. А сохраненные таким образом средства с большей пользой могут быть использованы для всеобщего блага. Таким образом, государства остаются суверенными, как и прежде, но теперь ни одно из них не имеет преимуществ перед другим. И если это называется ослаблением их мощи, то только в том смысле, что большая рыба более не сможет пожирать малую и что любая держава равным образом защищена от несправедливости и сама не способна совершать их. Cedant arma togae⁶ — прекрасное изречение: воркование голубя; оливковая ветвь мира; благодеяние, столь великое, что, когда бог хочет жестоко наказать нас за грехи, он в качестве розги по большей части выбирает войну. И опыт учит нас, что именно она оставляет самые глубокие шрамы.

X. О реальных выгодах, которые вытекают из данного мирного плана

Перехожу теперь к последнему разделу, в котором я перечислю некоторые из тех многочисленных реальных благ, которые вытекают из этого проекта о настоящем и будущем мире в Европе.

Среди них далеко не последнее место занимает тот факт, что этот план предотвращает обильное пролптие человеческой, христианской крови! Дело, столь противное богу и, как всегда, столь ужасное и бедственное для людей, само по себе говорит в пользу нашего плана вопреки всем возражениям. Ведь что иное, кроме своей души, может челрвек дать в обмен   за   жизнь?

97

И хотя люди, занимающие и правительстве высокое положение, редко подвергаются личной . опасности, их важнейшая обязанность заключается в заботе о сохранении жизни своих подданных; нет ни малейшего сомнения в том, что они ответственны перед богом за кровь, которая была пролита у них на службе. Так что помимо уничтожения многих человеческих жизней, которые необходимы каждому правительству для труда и умножения человеческого рода, отныне будут предотвращены стенания многих вдов, родителей и сирот, которые, являясь естественными последствиями войны, не могут ласкать слух правительства.

К этому добавляется другое очевидное благо для христиан, которое вытекает из осуществления мирного проекта: доброе имя христиан, которое потерпело большой урон из-за кровопролитных и несправедливых войн не только против неверных, но и друг с другом, будет в какой-то степени восстановлено в глазах нехристианских народов. Ведь позорно для нашей святой веры, что христиане во славу своего спасителя слишком долго жертвовали своей верой и достоинством ради мирских страстей, слишком часто побуждались честолюбием или жаждой мести. Не всегда поступали они по праву. И право не есть повод для войны: не только христиане против христиан, но христиане одного и того же вероисповедания обагряют свои руки в крови единоверцев, причем они, как только могут, взывают к помощи и поддержке доброго и всемилостивого бога, чтобы он держал их сторону при уничтожении их братьев. Между тем спаситель говорил им, что он пришел к людям, чтобы спасти, а не лишать их жизни, чтобы дать и укрепить мир среди людей; и во всяком случае, если он мог сказать, что хочет ниспослать войну, это была бы война подлинно священная, направленная против дьявола, а не против людей. Среди всех его титулов наиболее ценным и желанным для нас является то, что он князь мира. Это его натура, его призвание, его деяние, это конечная цель и высшая благодать пришествия его, основателя и хранителя нашего мира от бога. И весьма знаменательно, что во всем Евангелии он только один раз назван львом, но зато очень   часто — агнцем   божьим,

98

чтобы показать ого мягкую, кроткую и полную любви натуру. И те, кто хочет стать приверженцами его креста и царства, поскольку они нераздельны, должны уподобиться ему, как возвестили св. Павел, св. Петр и св. Иоанн. Также сказано, что не агнец должен склониться перед львом, но лев перед агнцем; это означает, что война должна сделать уступку миру, а солдаты — обратиться в отшельников. Конечно, христиане не должны ни искать ссор между собой, ни впадать в гнев против кого бы то ни было и меньше всего стремиться к сомнительным и преходящим радостям этого мира. И не должно быть никаких исключений из этого правила. Здесь имеется широкое поле деятельности для благочестивого духовенства Европы, которое оказывает большое влияние на правителей и народ. Проповеди и усердие священников могли бы служить осуществлению предложенных мною мирных средств, которые положат конец если не раздорам, то хотя бы кровопролитию. И тогда в ходе свободного обсуждения судьей станет разум, а не меч; таким образом, право и мир, цель и плоды мудрого правления и наилучший путь развития любой страны последуют за осуществлением этого проекта.

Третья выгода от нашего плана состоит в том, что он сохраняет деньги в равной степени как правителей, так и народа и тем самым предотвращает то недовольство и разногласия между ними, которые обычно возникают из-за чудовищных расходов на войну. С другой стороны, мой план дает им возможность содействовать развитию науки и образования, благотворительности, ремесел и т. д., что составляет добродетель правительства и украшение страны.

Но деньги и хорошее состояние хозяйства не единственная выгода, извлекаемая в соответствии с моим планом страной, благополучию и счастью которой посвящен этот краткий трактат. Мой проект сокращает также большие расходы, требующиеся для частых и дорогостоящих посольств, для содержания шпионов и разведки, на которые даже самые разумные правительства тратят огромные суммы. Причем все это осуществляется не без аморальных методов, например подкупом

99

подчиненных, с целью выведать таким путем секреты нх хозяев, что нельзя оправдать ни христианской, ни древнеримской добродетелью. Но там, где нечего бояться, не нужны и сведения, и подкуп или становится слишком дешев, или исчезает совсем. Я мог бы также упомянуть о пенсиях вдовам и сиротам погибших на войне, а также инвалидам, доля которых в бюджете страны достигает значительных размеров.

Четвертое преимущество нашего плана состоит в том, что страны, города и деревни, которые могли бы быть опустошены жестокостью войны, остаются в целости. Это благо лучше всего могут донять во Фландрии и Венгрии, а также на всех пограничных землях, которые почти всегда являются ареной грабежа и разорения. История Англии и Шотландии дает нам достаточный пример, не говоря уже о том, что делается на морях.

Пятая выгода мира обеспечивает легкость и безопасность торговли и сообщения — счастье, потерянное со времени распада Римской империи на многочисленные государства. Но мы можем легко представить себе удобства и выгодность путешествий через государства Европы с помощью пропуска от любого из этих государств, подлинность которого удостоверяется лигой миролюбивых государств. Тот, кто путешествовал по Германии, разделенной на множество государств, испытав большое количество задержек и проверок на своем пути, знает необходимость и значение этой привилегии, особенно если бы он совершал большое турне по Европе. Таким путем осуществляется преимущество универсальной монархии, но без присущих ей отрицательных сторон. Если бы все принадлежало одной империи, то отдельные провинции, которые ныне образуют европейские королевства и государства, несмотря на указанное выше преимущество, страдали бы от гнета больших денежных поборов в пользу верховного правления, от честолюбия и жадности различных проконсулов и правителей, а также от больших налогов на содержание многочисленных гарнизонов. Эти военные отряды, которые поддерживают их собственное угнетение, чувствуют себя здесь непрочно и стремятся только к тому, чтобы

100

разбогатеть: конечно, у них нет того интереса к жизни народа, какой постоянно выказывает его собственный правитель. Таким образом, только управление туземных государей или сословий в сочетании с преимуществом мира и безопасности может сделать приемлемой универсальную монархию. Такова особенность нашего предложения, и на этом основании его следует предпочесть.

Следующая выгода состоит в охране наиболее процветающих областей, принадлежащих христианам, от набегов турок. Ибо для Порты было бы невозможным одерживать над христианами столь частые и значительные по последствиям победы, если бы не беззаботность или не преднамеренное потворство, а то и прямая помощь некоторых христианских правителей. И по той же причине, по какой ни один из христианских монархов не осмелится сопротивляться или разрушать этот союз, турецкий султан почувствует необходимость согласиться с ним ради сохранения того, что он имеет в Европе, где он при всей своей силе ясно почувствует перевес противостоящей ему мощи. Грабежи и слезы, измена и кровь, опустошения, которые войны причинили христианским народам, особенно в течение последних двух столетий, говорят в пользу наших предложений и тем самым бесхитростно показывают всю благость мира.

Седьмым преимуществом европейского Конгресса, Парламента или Палаты государств является то, что возникнет и укрепится личная дружба между государями и парламентами, что приведет к искоренению войн и взращиванию мира на тучной и плодородной почве. Ведь государям, так же как и частным лицам, было бы интересно посмотреть дворы и города других стран, если бы они могли спокойно и безопасно удовлетворить эту свою склонность. Сильное стремление к миру возникло бы тогда, когда они могли бы свободно беседовать друг с другом и лично выказывать или получать знаки взаимной любезности и доброжелательности. Гостеприимство, которое оставляет подобное впечатление, едва ли послужит поводом для возникновения недоразумений или споров. Их соревнование должно выражаться в примерах доброй воли в отношении законов, нравов, образования, искусств,   строительства

101

и, в частности, в том, что относится к милосердию — истинной славе правительства, где нищие такая же редкость, как в иных местах было бы чудом не видеть ни одного.

Но этим не ограничиваются блага, которые вытекают из этого свободного общения правителей. Помимо того будет охраняться естественная взаимная склонность, которая почти целиком утрачена, с тех пор как их дети или сестры вступают в брак в другие царствующие дома. Ведь теперешнее состояние неискренности между государями лишает это естественное чувство радости, которой обладают семьи простых людей. С тех пор как дочь или сестра вступает в брак с главой другого государства, природа подчиняется интересу, который по большей части основан не па здоровом и достойном похвалы фундаменте, а на честолюбии или низкой алчности. Я повторяю, что эта свобода, как результат нашего мирного плана, в семьях правителей возвращает природе ее справедливое право и достоинство, приносит этим семьям благополучие, которое всегда сохраняется там, где природа занимает свойственное ей место. Ныне дочери могут сами просить своих родителей, а сестры братьев о добром взаимопонимании между ними и их мужьями, где природа не подавляется разлукой или нечистыми интересами; напротив, она оказывает более сильное воздействие благодаря встречам и знакам внимания, исходящим от столь близких родственников; именно так оно скорее достигнет цели. Они едва ли смогут противостоять нежнейшим просьбам столь могущественных просителей, как дети и внуки, сестры, племянники и племянницы. И наоборот, дети и сестры в ответ на такие просьбы родителей и братьев станут хорошими отношениями между ними и их супругами хранить и укреплять их собственные семьи.

Чтобы завершить этот раздел, нужно назвать еще одно очевидное преимущество, которое вытекает из этого обоюдного согласия и доброго взаимопонимания и, на мой взгляд, должно иметь большое значение для государей. Я считаю, что они должны выбирать себе в жены тех, кого они любят, а не руководствоваться выгодой

102

или низкими побуждениями, редко порождающими и сохраняющими ту доброжелательность, которая должна царить между мужем и женой. Удовлетворение, которое познают столь немногие правители и которому уступают все другие радости! Это заставляет меня часто думать о том, что преимущество простых людей в их семейном благополучии перед правителями является достаточным противовесом их большему величию и блеску: последние существуют больше в воображении, чем реально, причем часто противозаконны. Первые же естественны, прочны и достойны похвалы. Кроме того, несомненно, взаимная склонность мужчины и женщины еще до брака, которая так редко встречается среди правителей, оказывает наилучшее п благородное влияние на их потомков, которые по их примеру в свою очередь выбирают себе желанных супругов. Это в значительной степени предотвращает незаконную любовь и беды, которые неизбежно вытекают из подобных интрижек. Какая ненависть, какая кровная вражда, сколько войн и опустошений в течение столетий порождалось антипатией государей и их жен! Какой противоестественный разрыв между их детьми, какой упадок династий и даже потеря земель! Смотрите, вот подходящее средство, естественное, приносящее счастье как государям, так и их народу и в высшей мере действенное, чтобы предотвратить все эти беды! Ибо как только характер государей будет обновлен и укреплен с помощью взаимных обетов и выражений любви, о которых я уже говорил, это окажет столь благотворное и здоровое влияние на их умонастроение, что двор и страна очень скоро почувствуют благие последствия, особенно если у подданных достанет благоразумия показать свою заинтересованность в благополучии детей и родственников их правителей. Ведь это обстоятельство побудит не только государей быть добрыми, но и их родственников обяжет выступить могучими заступниками народа перед его правителями, если, к несчастью, возникнут какие-либо разногласия между ними обоими.

Так кончается этот раздел. Мне остается только дать заключение к этому трактату. Если я не сумел понравиться моему читателю или оправдать его ожидания,

103

меня немного утешает мысль о моих добрых намерениях и о том, что он затратил на это лишь немного денег и времени. А краткость — это извинение, если не добродетель в тех случаях, когда предмет незанимателен или тем более плохо изложен.

Заключение

Мне хотелось бы закончить мое предложение о европейском Суверенном или Верховном конгрессе, Парламенте или Палате государств тем, о чем я упоминал раньше и что обращает на себя внимание каждого, кого это касается, если он вспомнит об опыте своего правительства. Согласно тому же закону справедливости и благоразумия, с помощью которого родители и хозяева управляются со своими семьями, магистраты руководят своими городами, сословные представительства — вольными городами, князья и короли — своими княжествами и королевствами, Европа может установить и сохранять мир среди своих государств. Ибо войны есть не что иное, как поединок между государями. И подобно тому как правительство в королевствах и республиках препятствует людям быть собственными судьями и мстителями, держпт в узде такие человеческие страсти, как оскорбление или месть, и подчиняет как малых, так и великих господству справедливости, так и сила не должна одолевать или подавлять право, а сосед не должен покушаться на независимость и суверенитет соседа, поскольку они откажутся от своих изначальных устремлений в пользу общественного блага и спокойствия. Таким образом, будет не так уж трудно, если трезво взвесить все в целом и по частям, понять, разработать и, наконец, осуществить план, который я здесь предложил.

А для лучшего понимания и осуществления идеи безопасности и умиротворения Европы, которую я здесь излагаю, я советую государям и сословиям внимательно прочитать сообщение сэра Вильяма Темпла о Соединенных провинциях⁷, которое представляет собой образец л дает основанный на опыте ответ на все возраже-

104

ния, которые могут быть выдвинуты против осуществимости моего проекта; больше того, он являет собою эксперимент, который не только подходит к нашему случаю, но и преодолевает трудности, которые могут сделать его осуществление сомнительным. В самом деле, мы найдем там три степени суверенности, из которых складывается в Генеральных штатах верховная власть. Я назову их в обратном порядке. Во-первых, это сами Генеральные штаты, затем непосредственно суверенные государства, образующие Штаты и представляющие собой провинции, соответствующие державам Европы, которые по нашему плану посредством своих представителей должны образовать европейский Конгресс, Парламент пли Палату государств. Кроме того, различные города в каждой провинции, которые образуют многие независимые или отдельные суверенные единицы, образуют провинциальные генеральные штаты, так же как последние составляют Генеральные штаты в Гааге⁸.

Но я признаюсь, что мое горячее желание состоит в том, чтобы честь провозглашения и осуществления столь великого и благого проекта принадлежала бы Англии раньше, чем всем другим европейским странам! И это несмотря на то, что кое-что из содержания нашего предложения, особенно замысел и подготовка, является заслугой мудрости, справедливости и величия Генриха Четвертого, короля Франции, чьи выдающиеся качества возвысили его личность среди всех его предшественников и современников, и он по достоинству был отмечен именем Великого. Ибо он ближе всех подошел к тому, чтобы принудить правителей и государства Европы к политическому равновесию, когда испанская клика именно по этой причине затеяла и осуществила его убийство руками Равальяка. Я не боюсь получить порицание за предложенное мною средство установления настоящего и будущего мира в Европе, поскольку оно представляет собой не только проект, но и славное поле деятельности одного из величайших государей, который когда-либо правил, и поскольку оно нашло практическое осуществление в устройстве одного из мудрейших и могущественнейших государств. В заключение

105

следует сказать, что моя личная ответственность во всем этом деле очень невелика; поэтому, если оно удастся, моя заслуга в этом будет ничтожной. Ибо уже пример великого короля показывает нам, что план заслуживает осуществления, а сообщение сэра Вильяма Темпла дает превосходный пример того, что его осуществление фактически возможно. Европа же своими беспримерными страданиями ныне настоятельно побуждает нас воплотить этот план в жизнь. Таким образом, мое участие заключается только в том, что в этот критический момент я думаю об этом и представляю свой план на суд общественности ради мира и процветания Европы.

106

Шарль Ирине де СЕН-ПЬЕР
ИЗБРАННЫЕ МЕСТА ИЗ ПРОЕКТА ВЕЧНОГО МИРА
(В ИЗЛОЖЕНИИ   Ж.-Ж. РУССО. 1760)

1713 — 1717

Никогда еще ум человеческий не был занят более величественным, более прекрасным и полезным замыслом, нежели проект вечного и всеобщего мира между всеми народами Европы; вот почему никакой другой автор не заслуживает большего внимания общества, чем тот, кто предлагает средства осуществления такого проекта. Трудно себе представить, чтобы подобная тема не возбудила в отзывчивом и добродетельном человеке хотя бы незначительного воодушевления, и я не знаю, быть может, иллюзии истинно человеческой души, которой благодаря ее порыву все кажется легко осуществимым, предпочтительнее той черствой и отталкивающей рассудочности, которая в своем безразличии к общественному благу вечно отыскивает любые препятствия всему, что может пойти ему на пользу.

Не сомневаюсь, что многие читатели заранее вооружатся   недоверием,   чтобы    воспротивиться    радости

107

убеждения, и я жалею этих людей, столь безрадостно считающих упрямство мудростью. Но я надеюсь, что какая-либо честная душа разделит упоительное волнение, с которым я принимаюсь за столь значительный для человечества предмет. Я увижу, по крайней мере мысленно, объединенных и полюбивших друг друга людей, я буду размышлять о спокойном и миролюбивом сообществе братьев, живущих в вечном согласии, руководствующихся одними и теми же истинами, счастливых всеобщим благополучием; и образ несуществующего счастья позволит мне вкусить на несколько мгновений счастье подлинное, порожденное созданной в моем уме столь трогательной картиной.

Я не в силах был отказаться от выражения в этих первых строках переполнивших меня чувств. Попробуем же теперь рассуждать хладнокровно. Твердо решив не предлагать ничего такого, что я не смог бы обосновать, я считаю себя вправе просить читателя в свою очередь не отвергать ничего того, что ему удастся опровергнуть, ибо я страшусь не столько резонеров, сколько тех, кто и доводам не поддается и противопоставить им ничего не желает.

Не нужно долго размышлять над средствами улучшения какого-либо правительства, чтобы заметить затруднения и помехи, которые порождаются скорее не его устройством, а его внешними связями, так что большую часть тех усилий, которые ему надлежало бы посвятить правлению, оно вынуждено уделять собственной безопасности и более помышлять о том, чтобы оказаться в состоянии противостоять другим правительствам, нежели стремиться к совершенству в самом себе. Если бы общественное устройство, как полагают, было плодом разума в большей мере, чем страстей, нужно ли было бы ждать так долго, чтобы увидеть, слишком ли много или слишком мало сделано им для нашего счастья, увидеть, что все мы в гражданском состоянии совместно с нашими согражданами и в природном состоянии вместе с остальным человечеством предотвращали частные войны лишь для того, чтобы разжечь из них всеобщие, в тысячу   раз  более  ужас-

108

ные, что, объединяясь в группы из нескольких человек, мы на деле становимся врагами рода человеческого.

Если существует какое-либо средство устранить эти опасные противоречия, то им может быть лишь форма конфедеративного правления, которое, объединяя народы узами, подобными тем, что сплачивают отдельных индивидов, подчиняет равным образом и тех и других авторитету законов. Подобное правление к тому же кажется предпочтительнее, чем всякое другое, потому что оно равным образом несет выгоды и большим и малым государствам, потому что благодаря своей мощи оно внушает почтение своим соседям, потому также, что в нем неукоснительно соблюдаются законы и оно, только оно одно, способно удерживать в повиновении подданных, вождей и иноземцев.

Хотя эта форма правления выглядит в ряде отношений новой — да и в самом деле, она была правильно понята только в новое время, — древним она также была известна. У греков были свои амфиктионы, у этрусков были лукумоны, у латинян — ферии, у галлов — цитеи — их народные собрания; последние дни Греции были прославлены Ахейским союзом. Но ни одно из этих обществ не достигло мудрости сообщества германских государств, Гельветической лиги и Генеральных штатов¹. Существование этих политических учреждений в столь малом числе и столь далеких от совершенства, на которое, как видно, они способны, объясняется тем, что наилучшее не достигается с такой же легкостью, с какой его можно себе вообразить, и тем, что в политике, как и в морали, обширность наших познаний свидетельствует лишь о размерах наших зол.

Помимо этих общественных конфедераций могут молчаливо сформироваться другие — менее заметные, но не менее реальные, порожденные общностью интересов, взаимосвязью истин, единством обычаев и другими обстоятельствами, в силу которых сохраняются взаимные связи между разобщенными народами. Таким образом, все европейские державы образуют между собой род системы, в которую они объединены одной и той же религией, одними и темп  же  правами   людей,

109

правами, литературой, торговлей и известным родом равновесия, являющимся необходимым результатом всего этого, и, несмотря на то что никто в действительности не помышляет сохранять это равновесие, оно может быть нарушено не столь легко, как думают многие.

Это сообщество народов Европы существовало не всегда, но особые причины, которые породили его, все еще способствуют его сохранению. В самом деле, до римского завоевания все народы этой части света, варвары, не ведавшие о существовании друг друга, имели лишь одно общее свойство — быть людьми, и это свойство, приниженное в то время рабством, в их сознании немногим отличалось от животного состояния. Так, тщеславные и склонные к резонерству греки различали, если так можно сказать, два вида людей, один из которых, а именно они сами, был создан, чтобы управлять, а другой, включавший все остальное человечество, — исключительно ради услужения. Из этого положения вытекало, что галл или ибер значил для грека не больше, чем какой-нибудь кафр или американец, а сами по себе варвары между собой имели не больше общего, чем греки с ними.

Но когда этот суеверный по своей природе народ попал под власть римлян, бывших его рабов, и часть известного тогда земного полушария испытала общее иго, среди всех членов Империи сформировалось политическое и гражданское единение. Это единство было в значительной степени упрочено благодаря стремлению — или очень мудрому, или же крайне безрассудному — наделить побежденных всеми правами, которыми располагали победители, особенно благодаря знаменитому декрету Клавдия², который всех подданных Рима включил в число его граждан.

К политической цепи, которая таким образом объединяла всех членов в одно целое, добавились гражданские установления и законы, которые сообщили новую силу этим связям, справедливо и беспристрастно, ясно и четко определив, по крайней мере насколько это было возможно в столь обширной империи, взаимные обязанности и права государя и подданых, а также граждан между собой. Кодекс Феодосия, затем законы

110

Юстиниана³ образовали новую цепь правосудия и разума, заменившую, к слову сказать, права самодержца, которые тем весьма заметно ослаблялись. Такая замена значительно задержала распад Империи, и в ней благодаря этой мере долго сохранялось подобие судебной власти, распространявшейся на тех самых варваров, которые расшатывали Империю.

Третью связь, более сильную, чем перечисленные, образовала религия, и нельзя отрицать, что прежде всего христианству Европа еще и поныне обязана существованием такого рода сообщества, которое возникло среди ее сочленов и укрепилось настолько, что тот из них, который в этом смысле не воспринял взглядов других, всегда оказывается как бы чужаком среди других членов сообщества. Столь презираемое при своем возникновении христианство послужило в конце концов прибежищем для своих гонителей. После того как Римская империя так жестоко и безрезультатно преследовала христианство, она нашла в нем источник силы, которой сама уже не располагала; проповедь христианства имела для нее большую ценность, нежели военные победы; Империя посылала епископов исправлять промахи своих полководцев и торжествовала благодаря своим священникам там, где ее солдаты терпели поражения. Именно благодаря этому франки, готы, бургуны, лангобарды, авары и множество других племен признали наконец власть Империи, после того как они покорили ее и приняли, по крайней мере внешне, вместе с учением Евангелия законы государя, который повелевал его проповедовать им.

Уважение, которое все еще оказывали этому большому агонизирующему организму, было таково, что до последнего момента его разрушители украшали себя его же титулами: военачальниками Империи становились те же завоеватели, которые ее унизили; самые выдающиеся вожди принимали почести патрициев, должности префектов, консульские звания и даже домогались их. Подобно льву, стремящемуся подольститься к человеку, которого он мог бы растерзать, эти устрашающие победители воздавали почести императорскому трону, хотя в их власти было опрокинуть его.

111

Вот таким путем духовенство и Империя образовали ту общественную связь различных народов, которые без всякой подлинной общности интересов, правопорядка или зависимости, приобрели общность принципов и взглядов, воздействие которых сохраняется и тогда, когда основа его разрушена. Древнее подобие Римской империи продолжало порождать известный род связи между сочленами, из которых она ранее состояла; и после того как Рим возобладал в новой форме⁴ после разрушения Империи, от этой двойной связи* осталось (там, где находился центр двух могущественных начал) сообщество европейских наций, более тесное, чем в других частях света, различные народы которых, слишком разрозненные, чтобы сотрудничать, не имеют к тому же никакого объединяющего их начала.

Добавьте к этому особое положение Европы, более равномерно населенной, более равномерно плодородной, лучше объединенной во всех своих частях; непрестанное перекрещивание интересов самодержцев, порождаемое узами крови, торговыми делами, искусствами, владением колониями; добавьте к этому же обилие рек и разнообразие направлений, в которых они текут, что делает легкими средства сообщения; непоседливое настроение жителей, побуждающее их непрестанно путешествовать и часто приезжать друг к другу; изобретение книгопечатания и общее влечение к печатному слову, благодаря которому у европейцев возникла общность наук и знаний; наконец, большое число и незначительные размеры государств, что в силу потребности в роскоши и благодаря разнообразию климатов, непременно делает их необходимыми друг другу. Все эти причины превращают Европу в отличие от Азии или Африки в идеальное собрание народов, объединяемых не одним лишь именем в подлинное сообщество, имею-

* Почтение, внушаемое Римской империей, настолько пережило ее могущество, что многие юристы спрашивали, не является ли германский император естественным властелином мира; а Бартоло развил эту идею до того, что считал еретиком всякого, кто осмеливался в этом сомневаться. Сочинения канонистов⁶ полны сходных решений по поводу светской власти Римской церкви.

112

щее свою религию, свои нравы, обычаи и даже законы, от которых ни один составляющий сообщество народ не может отступить, не нарушив тотчас же общего спокойствия.

С другой стороны, взирая на вечные раздоры, разбой, узурпации, восстания, войны, убийства, которые ежедневно вносят разлад в это почтенное прибежище мудрецов, это блестящее вместилище наук и искусств, сопоставляя наши великолепные слова и наши ужасающие поступки, такой избыток человеколюбия в принципах и такую жесткость в действиях, столь кроткую религию и столь кровавую нетерпимость, политику, весьма умеренную в книгах и крайне жесткую на деле, таких благодетельных вождей и столь несчастные народы, столь умеренные правительства и столь безжалостные войны, — взирая на все это, с трудом понимаешь, как можно примирить такие удивительные противоречия; пресловутое же братство народов Европы выглядит лишь насмешкой, которая иронически выражает их взаимное озлобление.

Однако все это — нормальный ход вещей. Всякое общество, лишенное законов или вождей, всякий случайно возникший или также случайно сохраняющийся союз необходимо должен переродиться в ссору и распрю при первой же перемене ситуации. Древний союз народов Европы усложнил их интересы и права на тысячу ладов; они соприкасаются в стольких пунктах, что малейшее движение одних не может не задеть других; их расхождения тем более гибельны, чем теснее их связи, а их частные столкновения носят почти такой же ожесточенный характер, какой свойствен гражданским войнам.

Согласимся же, что взаимоотношения европейских держав в точности характеризуются состоянием войны и что все частные соглашения между некоторыми из них — это скорее быстро проходящие передышки, нежели подлинный мир, вследствие того, что эти соглашения обычно гарантируются лишь самими договорившимися сторонами, или оттого, что права их никогда не регулируются радикальным образом, а их плохо удовлетворенные   запросы   или   вытекающие   из   них

113

претензии во взаимоотношениях между державами, которые не признают никакого главенства над собой, являются неизбежным источником новых войн, возникающих, как только перемена ситуации придает новые силы претендующей стороне.

Поскольку к тому же европейское публичное право не установлено, не утверждено с общего согласия и не руководствуется никакими общими принципами, постоянно видоизменяясь в зависимости от места и времени, оно изобилует противоречащими друг другу правилами, которые могут регулироваться только правом сильного; война становится еще более неотвратимой благодаря тому, что, даже если все желают поступать по справедливости, лишенный надежной ориентации разум неизменно склоняется к защите личных интересов, коль скоро речь идет о сомнительных вещах. При самых благих намерениях все сводится к решению подобного рода противоречий оружием или их смягчению посредством временных соглашений; однако вскоре к прежним причинам этих споров добавляются другие, видоизменяющие их; все запутывается, усложняется, суть дела уже невозможно разобрать, самоуправство заступает место права, слабость выдается за несправедливость; и среди этих непрерывных беспорядков каждый, сам того не замечая, в такой мере утрачивает свои изначальные позиции, что, если бы можно было вернуться к устойчивому первоначальному пониманию права, в Европе осталось бы мало государей, которые не должны были бы лишиться всего, что они имеют.

Другие, более скрытые, но не менее реальные семена войны таятся в том, что вещи не меняют формы, изменяя свою природу: ибо наследственное по сути дела правление внешне кажется выборным, ибо в монархиях существуют парламенты или национальные штаты, а в республиках — наследственные вожди; ибо одна держава, зависящая от другой, сохраняет видимость свободы, а народы, подчиненные одной и той же власти, управляются не одними и теми же законами, а порядок наследования неодинаков в различных государствах одного и того же самодержца; опасность, наконец, в том, что  каждое   правительство   вечно   изменяется

114

к худшему и нет никакой возможности помешать этому процессу. Вот в чем общие и частные причины, которые объединяют нас для взаимного уничтожения и заставляют создавать прекрасное учение об обществе руками, неизменно обагренными человеческой кровью.

Коль скоро причины зла выяснены, исцеление от него, если оно возможно, указано ими самими. Все понимают, что всякое общество формируется в силу существования общих интересов, а всякие разногласия возникают из противоположности интересов; и так как тысяча случайных событий может изменить и преобразовать эти интересы, то в обществе, раз уж оно возникло, необходимо должна быть принудительная сила, которая руководит всеми действиями его членов и согласует их с тем, чтобы придать общим интересам и взаимным обязательствам ту устойчивость, которой они не могут иметь сами по себе.

К тому же было бы большой ошибкой надеяться, что это пагубное состояние могло бы когда-либо измениться лишь в силу самих вещей и без вмешательства в него. Европейская система имеет именно ту степень устойчивости, которая удерживает ее в состоянии неизменного волнения, не позволяя ей совсем развалиться; и если наши беды не могут более возрасти, они еще менее могут прекратиться, ибо никакие великие преобразования отныне невозможны.

Чтобы придать всему этому необходимую убедительность, начнем с общего обзора нынешнего положения дел в Европе. Расположение гор, морей и рек, которые служат границами между населяющими ее народами, по-видимому, определило число и величие этих народов; можно сказать, что политическое устройство этой части света в известном отношении есть плод деятельности природы.

В самом деле, не следует думать, что это удостоившееся стольких похвал равновесие было кем-то установлено и что кто-либо прилагал усилия, чтобы его поддерживать. Равновесие существует, и те, кто не чувствует в себе достаточно веса, чтобы его нарушить, объясняют свои частные действия необходимостью его укреплять. Вне зависимости от того, помышляют о нем.

115

или нет, это равновесие сохраняется и нуждается лишь в самом себе для своего поддержания, обходясь без всякого вмешательства со стороны; едва только оно нарушилось бы в одном пункте, оно тотчас восстанавливалось бы в другом; так что, если государи, которых обвинили бы в стремлении создать всемирную монархию, действительно пожелали бы ее образовать, они проявили бы при этом больше заносчивости, чем ума. Как иначе можно отнестись к подобному замыслу, смехотворность которого тотчас бросается в глаза? Как не понять, что в Европе нет властелина, настолько превосходящего других, чтобы когда-либо стать их повелителем? Все завоеватели, которые совершали перемены в свете, всегда нападали или нежданно, или используя иноземные и более боеспособные войска; к тому же они нападали на такие народы, которые были либо безоружны, либо разобщены, либо недисциплинированны. Но где сыскал бы любой европейский государь эту непредвиденную мощь, способную подавить всех остальных, коль скоро наиболее могущественный из государей являет собой весьма малую часть целого и все остальные государи проявляют весьма значительную бдительность? Может ли он иметь большее войско, нежели все они? Этого он не может, подобная армия в короткое время разорила бы его или же его войска были бы слабее сил противника ввиду их сравнительной многочисленности. Может ли он иметь более закаленных в боях солдат? Их у него будет относительно меньше. К тому же военная выучка повсюду примерно одна и та же или же уравнивается в короткое время. Будет ли у него больше денег? Но источники их одни и те же для всех, да никогда деньги и не совершали великих завоеваний. Может быть, он совершит внезапное вторжение? Но нужда в провианте и укрепления противника будут останавливать его на каждом шагу. Захочет ли он возвыситься мало-помалу? Тогда он даст неприятелю возможность сплотиться, чтобы противостоять ему; ему тотчас же станет недоставать времени, денег и людей. Разъединит ли он другие державы, чтобы их одолеть их же силами? Европейский опыт показывает тщетность такой политики, ибо самый ограни-

116

ченный государь не попадется в подобную ловушку. Наконец, в силу того что ни одна из сторон не может получить особых ресурсов, сопротивление в конечном счете становится равным усилиям нападающего, а время быстро уравняет поражениями кратковременные удачи, если и не каждого государя в отдельности, то по крайней мере всех их в целом.

Можно ли, наконец, представить себе соглашение двух или трех монархов, направленное на подавление остальных? Эти три властелина, кем бы они ни были, не составят вместе и половины Европы. Тогда другая ее часть, безусловно, объединится против них; им нужно будет победить более сильного противника, нежели они сами. Добавлю, что интересы одних слишком противоположны интересам других, чтобы подобный проект вообще мог осуществиться. И я скажу еще, что, если уж они замыслят нечто подобное и начнут осуществлять свой замысел, причем добьются известных успехов, сами эти удачи послужат семенами раздоров в стане вооруженных завоевателей, потому что немыслимо, чтобы их завоевания были поделены так, что каждый счел бы себя необделенным и менее удачливый немедленно не выступил бы против достижений других, которые по тем же самым причинам не замедлили бы тоже рассориться между собой. Я сомневаюсь, чтобы, с тех пор как существует мир, нашлись бы три или даже две тесно сплоченные великие державы, которые бы покорили другие, не повздорив при этом по поводу контингента войск или раздела завоеванного, и не придали бы слабой стороне новых сил благодаря своему неразумному поведению. Таким образом, какие бы предположения ни строить, невероятно, чтобы один государь или союз нескольких государей могли ныне существенно и надолго изменить существующее положение вещей.

Суть не в том, что Альпы, Рейн, море, Пиренеи — непреодолимые для тщеславия препятствия; эти препятствия подкреплены другими, которые их усиливают или водворяют государства в прежние границы, когда преходящие усилия раздвигают их переделы. Что действительно в определенной степени поддерживает евро-

117

пейскую систему, так это дипломатические переговоры, которые почти всегда взаимно уравновешивают друг друга; однако эта система имеет и другую, еще более солидную опору — совокупность германских государств, расположенных примерно в центре Европы, которая удерживает от соблазнов все остальные части ее и, может быть, в еще большей степени сдерживает своих соседей, чем своих собственных сочленов: эта внушающая чужеземцам страх группировка, сильная численностью и достоинствами своих народов, полезна благодаря своему устройству, которое лишает ее средств и воли к завоеваниям и в то же время составляет камень преткновения для других завоевателей. Несмотря на изъяны в устройстве Империи, несомненно, что, пока эта группировка существует, равновесие в Европе не будет нарушено, что ни одному монарху нечего бояться быть свергнутым другим и что Вестфальский договор, пожалуй, всегда будет для нас основой политической системы⁶. Публичное право, которое немцы так тщательно штудируют, гораздо важнее, чем они сами полагают, и это не только германское публичное право, а в известном смысле и право всей Европы.

Но если эта система незыблема, то именно по этой причине она подвержена внутренним возмущениям; ибо европейские державы совершают акции, за которыми следуют ответные действия, и они если и не уничтожают совсем государства, то держат их в состоянии постоянного беспокойства; их усилия неизменно бесплодны и всегда возрождаются, точно морские волны, беспрестанно возмущающие поверхность моря, но никогда не изменяющие его уровня, так что народы неизменно страдают без всякой ощутительной выгоды для самодержцев.

Мне было бы легко вывести эту истину из частных интересов всех дворов Европы, ибо я без труда показал бы, что эти интересы перекрещиваются таким образом, что взаимно удерживают друг друга от рискованных действий: но взгляды на торговлю и деньги, порождая своего рода политический фанатизм, так быстро изменяют кажущиеся интересы государей, что нет возмож-

118

ности составить себе какое-либо определенное представление об их подлинных интересах, так как все теперь зависит от экономических теорий, по большей части весьма диковинных, которые приходят в головы министров. Как бы там ни было, торговля, которая каждодневно стремится к устойчивому равновесию, лишая определенные державы исключительных преимуществ, которые они из нее извлекли, лишает в то же время государства одного из важных способов навязывать другим свою волю*.

Если я настаиваю на равном распределении сил, которое является следствием современного устройства Европы, я делаю это ради вытекающего из него следствия, имеющего большое значение для создания общего объединения; ибо, чтобы образовать устойчивую и долговечную конфедерацию, нужно связать всех ее членов такой тесной взаимной зависимостью, чтобы ни один из них не был в состоянии Противостоять всем остальным и чтобы обособленные ассоциации, которые могли бы причинить ущерб основной части сообщества, наталкивались на препятствия, способные помешать осуществлению их намерений; без всего этого конфедерация была бы лишена смысла и в действительности каждый оказался бы самостоятельным при всей его кажущейся зависимости. Так вот, если эти препятствия таковы, как я их только что описал, причем все державы располагают полной свободой вступать друг с другом в союзы и заключать наступательные пакты, пусть читатель судит, что станут они собой представлять, когда будет существовать один большой вооруженный союз, всегда готовый упредить тех, кто пожелал бы разрушить его или оказать ему сопротивление. Этого достаточно, чтобы показать, что действия подобного сооб-

* Положение изменилось с тех пор, как я написал это; но мой принцип всегда будет верен. Так, например, очень легко предугадать, что через двадцать лет Англия со всей ее славой будет разорена и, более того, утратит свою свободу. Все уверяют, что земледелие процветает на этом острове; я же бьюсь об заклад, что оно там хиреет. Лондон непрерывно разрастается, следовательно, остальная часть королевства теряет население. Англичане стремятся стать завоевателями, значит, они не замедлят стать рабами.

119

щества будут состоять не в пустых словопрениях, которым каждый может безнаказанно противиться, но что они выльются в создание эффективной силы, способной принудить честолюбцев держаться в рамках общего договора.

Из всего изложенного вытекают три неоспоримые истины: первая — что, исключая турок, между всеми народами Европы царят несовершенные социальные связи, более тесные, однако, чем самые общие и слабые узы, объединяющие человечество; вторая — что несовершенство этого общества ставит тех, кто его образует, в условия худшие, нежели лишение их всякого общества; третья — что эти связи, делающие общество вредоносным, в то же время облегчают его совершенствование, так что все сочлены могли бы превратить в благоденствие все, что ныне составляет их несчастья, и преобразовать в вечный мир то состояние войны, которое царит во взаимоотношениях между ними.

Посмотрим теперь, каким образом этот обширный труд, начатый наугад, может быть завершен разумным образом и каким путем свободное и добровольно возникшее сообщество, которое объединяет ныне европейские государства, приобретая мощь и устойчивость подлинного политического института, может стать настоящей конфедерацией. Нет сомнений, что подобное преобразование, сообщая этой ассоциации недостающее ей совершенство, искоренит имеющиеся злоупотребления, распространит ее преимущества и вынудит все стороны содействовать общему благу; однако для этого конфедерация должна быть настолько всеобщей, чтобы ни одна значительная держава не уклонилась от участия в ней; чтобы в ней существовал судебный трибунал, способный издавать законы и уложения, которым должны подчиняться все сочлены; чтобы федерация обладала действенной и концентрированной волей, принуждающей каждое государство подчиняться общему суждению об участии в каких-либо действиях или об отказе от них; наконец, чтобы она была прочной и длительной, способной помешать ее членам отделяться по своей прихоти, как только они сочтут свои частные интересы противными общим. Таковы надежные при-

120

знаки, по которым возможно убедиться, что эта организация разумна, полезна и устойчива. Теперь надлежит далее изучить эти предположения, чтобы выяснить посредством анализа, какие следствия должны вытекать из них, какие средства необходимо применить и какую разумную надежду можно питать на осуществление их на деле.

Время от времени у нас возникают некие совместные устройства, получающие название конгрессов, на которые торжественно съезжаются представители всех европейских государств, чтобы вслед за тем столь же торжественно отбыть восвояси. Там, на этих конгрессах, совещаются, чтобы ничего не сказать, там все общественные дела обсуждаются с глазу на глаз; там совместно решают, заседать ли за круглым или квадратным столом, сколько дверей должно быть в зале, лицом или спиной к окну будет восседать тот или иной полномочный представитель, не пройдет ли другой пару лишних дюймов во время- какого-нибудь визита, и толкуют о множестве других столь же значительных вопросов, бесполезно возбуждающихся вот уже три столетия и вполне, что и говорить, достойных занимать умы политиков нашего века.

Может случиться, что участники одной из таких ассамблей обнаружат присутствие здравого смысла, не исключено даже, что они будут искренне желать общего блага и по изложенным ниже причинам можно также представить себе, что после устранения многих трудностей они получат от своих суверенов приказ подписать договор о конфедерации, который, по моему мнению, может содержаться в общем виде в следующих пяти статьях.

1.  В первой статье договорившиеся государи установят между собой вечный и нерасторжимый союз и назначат своих полномочных представителей, которые образуют в надлежащем месте постоянный  совет, или конгресс, в   котором   будут   разрешаться   арбитражем или судом все разногласия между договаривающимися сторонами.

2.  Вторая статья установит число государей, представители которых будут иметь голос в совете; опреде-

121

лит приглашенных к участию в договоре, установит порядок, время и способ передачи через равные промежутки времени председательствования и, наконец, относительную долю взносов для покрытия общих расходов и способ их получения.

3.  В третьей статье конфедерация гарантирует каждому из своих членов владения и правление в тех государствах, которыми   он владеет   в настоящее   время, так же как выборную   и  наследственную   преемственность  согласно   основным    законам    каждой   страны, а чтобы разом   покончить   с   источниками   постоянно возрождающихся раздоров, договор будет исходить как из основы из всех взаимных обязательств договаривающихся держав, взаимно и навсегда отказывающихся от всяких дальнейших претензий, кроме будущих спорных наследований и других временных прав, которые будут регулироваться арбитражными решениями   совета   без права ставить других перед свершившимся фактом или когда-либо и под каким бы то ни было предлогом поднимать друг против друга оружие.

4.  В четвертой   статье   будут    определены  случаи, когда каждый союзник, нарушивший договор, должен подвергаться изоляции и преследоваться как враг общества, а именно, если он откажется выполнять решения суда великого альянса или начнет подготовку к войне, заключит союз, противоречащий законам конфедерации или возьмется за оружие, чтобы противостоять ей или напасть на одного из союзников.

Той же статьей будут также предусмотрены создание армии и совместные наступательные действия за общий счет против любого, подвергнутого санкциям государства, пока оно не сложит оружия, не подчинится решениям и постановлениям совета, возместит ущерб и расходы и покончит с противными договору приготовлениями к войне.

5.  Наконец, по пятой статье полномочные представители европейских государств всегда будут иметь возможность вначале большинством голосов в совете (для временных решений), а через пять лет для окончательных решений — тремя  четвертями  голосов — издавать по   представлению   их   дворов   законы,   которые   они

122

сочтут необходимыми, чтобы добиться для европейской республики и для каждого из ее членов всех возможных благ; однако лишь с общего согласия всех конфедератов возможно будет вносить изменения в данные пять основных статей.

Эти пять статей, сокращенные и изложенные в форме общих правил, породят — я этого не отрицаю — множество всяких мелких затруднений, ряд которых потребовал бы длительных разъяснений. Однако незначительные трудности легко устраняются при необходимости; и не в них дело в столь значительном предприятии, как то, о котором идет речь. Когда дело дойдет до вопроса о деталях устройства совета, встретится тысяча препятствий и десять тысяч способов их устранить. Здесь же надлежит рассмотреть исходя из сути дела, осуществимо ли или нет это предприятие. Мы запутались бы в целых томах мелочей, если бы пожелали все предвидеть и ответить на все вопросы. Если придерживаться неоспоримых принципов, совсем не нужно стремиться удовлетворить все умы, ответить на все замечания, сказать, как все осуществится; достаточно показать, что все достижимо.

Что же следует рассмотреть, чтобы верно судить о предлагаемой системе? Только два вопроса, ибо я не могу нанести читателю оскорбления, доказывая, что вообще состояние мира предпочтительнее состояния войны.

Первый вопрос: надежно ли послужит предлагаемая конфедерация поставленной задаче и будет ли она достаточной, чтобы утвердить в Европе прочный и вечный мир?

Второй вопрос: в интересах ли самодержцев создание подобной конфедерации и достижение постоянного мира такой ценой?

Когда общая и частная польза будет таким образом доказана, не останется в силу характера вещей причин, способных помешать успеху учреждения, которое зависит лишь от воли заинтересованных в нем сторон.

Для обсуждения первой статьи применим здесь то, что я выше говорил об общем положении в Европе и   об   общих  усилиях,   которые   удерживают   каждую

123

державу примерно в ее границах, не позволяя ей полностью подавить другие страны. Чтобы пояснить мои рассуждения на этот счет, я привожу здесь список девятнадцати держав, которые предполагаются составными частями европейской республики. В связи с этим, так как каждая из них будет иметь равный с другими голос, в совете будет девятнадцать голосов, а именно:

Император Римский⁷;

Император России;

Король Франции;

Король Испании;

Король Англии;

Генеральные штаты⁸;

Король Дании;

Швеция;

Польша;

Король Португалии;

Самодержец Рима⁹;

Король Пруссии;

Курфюрст Баварский, представляющий также своих союзников; Курфюрст    Пфальцский,    представляющий    также своих союзников; Швейцарцы и их союзники; Князья церкви и примыкающие к ним; Венецианская республика и ее союзники; Король Неаполитанский; Король Сардинии.

Ряд менее значительных суверенов, таких, как Женевская республика, герцоги Моденский и Пармский и другие, опущенные в этом списке, присоединятся к менее могущественным государям на правах ассоциации и будут иметь с ними один голос подобно votum curiatum¹⁰ князей Империи. Нет смысла делать это перечисление более точным, потому что вплоть до осуществления проекта всегда могут произойти события, которые внесут в него поправки; однако они не изменят существа системы.

Достаточно бросить взгляд на этот список, чтобы совершенно ясно убедиться, что ни одна из названных

124

в нем держав не в состоянии сопротивляться остальном, сплоченным воедино, а также что средп них не может образоваться обособленная лига, способная противостоять общей конфедерации.

В самом деле, как могла бы возникнуть такая лига? Из числа наиболее могущественных? Мы уже показали, что она не могла бы быть долговечной; и теперь достаточно легко увидеть, что она несовместима с частной системой каждой великой державы и с неотъемлемыми интересами устройства страны. Может ли она образоваться между большим государством и несколькими малыми? Но тогда другие великие державы, объединенные в конфедерацию, тотчас же раздавят такую лигу; не нужно ведь забывать, что великий альянс неизменно един и вооружен, ему нетрудно во исполнение четвертой статьи договора упредить и устранить всякий частный и подрывной союз, который попытался бы нарушить мир и общественный порядок. Посмотрите, что происходит в германских государствах, несмотря на злоупотребления в правлении и крайнее неравенство членов, есть ли хоть одно из них, даже среди самых сильных, которое осмелилось бы рискнуть изоляцией в рамках Империи, открыто нарушив ее конституцию, если по крайней мере у него нет твердых оснований не бояться, что Империя подвергнет  его  этим  санкциям?

Таким образом, я считаю доказанным, что европейский совет, коль скоро он будет учрежден, никогда не будет бояться восстаний и что, хотя в нем и могут возникнуть какие-либо злоупотребления, они никогда не зайдут настолько далеко, чтобы свести на нет цели этого института. Остается теперь убедиться, удовлетворяет ли сам институт этим целям.

Для этого рассмотрим мотивы, но которым государи берутся за оружие. Это или стремление к завоеваниям, или необходимость обороны от захватчика, или желание ослабить слишком мощного соседа, или поддержать свои ущемленные права, или же разрешение споров, которые не удалось решить полюбовно, или же, наконец, выполнение договорных обязательств. Не остается ни причин, ни предлогов войны, которые нельзя было бы отнести к одной из этих шести целей; следовательно, очевидно,

125

что ни одна такая цель не должна существовать при новом положении вещей.

Прежде всего, придется отказаться от завоеваний ввиду невозможности их совершать, ибо нападающий будет уверен, что столкнется с превосходящими силами, так что при опасности все потерять не будет возможности что-либо захватить. Честолюбивый государь, который хочет возвыситься в Европе, делает две вещи: начинает укрепляться благодаря выгодным союзам и пытается захватить противника врасплох. Но обособленные союзы не послужат ничему против более сильного и очень устойчивого альянса. Ни один государь, лишенный предлога к вооружениям, не сможет, следовательно, вооружаться втайне, он будет разоблачен и наказан постоянно вооруженной конфедерацией.

По тем же причинам, которые лишают любого государя надежд на завоевание, он свободен также от боязни быть атакованным; его владения, гарантированные всей Европой, обеспечены за ним так же, как гражданам в хорошо управляемом государстве их имущество, но даже если бы он и был их единственным и подлинным защитником, в этом отношении Европа в целом сильнее его одного. Не остается более причин для желания ослабить соседа, которого уже более нечего страшиться; попытки такого рода даже не искушают, поскольку более не остается надежд на успех в таком деле.

В том, что касается подкрепления своих прав, нужно прежде всего заметить, что бесчисленное количество придирок, непонятных и запутанных претензий будет целиком уничтожено третьей статьей конфедеративного договора, которая окончательно урегулирует все взаимные обязательства суверенов, объединенных в их нынешнем положении; таким образом, все требования и возможные претензии станут в будущем ясными и будут рассматриваться советом по мере их возможного возникновения. Добавьте, что, если нападают на мои права, я должен их поддержать тем же способом, однако, нельзя воспользоваться оружием без риска подвергнуться санкциям совета, значит, не оружием я должен их защищать. То же самое следует сказать об оскорблениях, нанесении ущерба, репарациях, обо всех

126

непредвиденных расхождениях, которые могут возникнуть между двумя суверенами; та же власть, которая призвана защищать их права, должна поддержать их жалобы. Что же до последней статьи, решение очевидно. Ясно прежде всего, что раз более некого страшиться, отпадает надобность в оборонительных договорах и что, поскольку немыслимо создать что-либо более надежное и внушительное, чем договор о великой конфедерации, всякий другой пакт стал бы бесполезен, незаконен и, следовательно, утратил бы силу. Невозможно, чтобы конфедерация после ее создания могла посеять какие-либо семена вражды между конфедератами и чтобы задача вечного мира не была в точности осуществлена благодаря созданию предложенной системы.

Теперь нам остается изучить другой вопрос, который касается преимуществ договаривающихся сторон, ибо хорошо понятно, что напрасно мы стали бы говорить об общих интересах в ущерб частному. Доказывать, что мир вообще предпочтительнее войны — это значит ничего не сказать тому, кто уверен, будто у него есть основания войну предпочитать миру; а демонстрировать ему способы установления длительного мира — значит лишь подстрекать его противиться их осуществлению. В самом деле, скажут нам, вы лишаете самодержцев права самим осуществлять свои права, то есть отнимаете у них драгоценное право быть несправедливыми, когда им заблагорассудится; вы отнимаете у них возможность расширять свои владения за счет соседей, заставляете отказаться от древних притязаний, достоинством которых является их непонятность, поскольку они возрастают вместе с удачей; отказаться от великолепия могущества и ужаса, которым они любят устрашать мир, от славы завоевателя, которая доставляет им почести, и, скажем, наконец, всю правду, вы принуждаете их быть справедливыми и миролюбивыми. Каково же будет вознаграждение за множество столь жестоких лишений? Я не осмелился бы ответить вместе с аббатом де Сен-Пьером, что подлинная слава государей состоит в заботе об общественной пользе и благоденствии их подданных; что все их интересы подчинены их репутации и что репутация, которую они  приобретают  у мудрых,  измеряется

127

благом, которое они сделали людям; что установление вечного мира, будучи величайшим предприятием, которое когда-либо осуществлялось, более всего способно покрыть своего автора бессмертной славой, что это же предприятие, будучи самым полезным для народов, также наиболее почетно и для суверенов и, главное, единственное, не запятнанное кровью, грабежами, слезами, проклятиями, и что, наконец, самая верная примета для того, чтобы различить в толпе короля, есть его труд ради общего счастья. Оставим эти речи говорунам, которые в смешном виде представили в кабинетах министров автора этого проекта, но не будем все же подобно этим последним презирать его доводов и, какова бы ни была добродетель государей, поговорим об их интересах. Все державы Европы имеют права или притязания по отношению друг к другу; эти права по своей природе не таковы, чтобы их можно было всегда до конца выяснить, так как для суждения о них отсутствует общая и неизменная мера и потому еще, что они часто основаны на противоречивых или недостоверных фактах. Разногласия, которые они вызывают, также никогда не выясняются до конца как из-за отсутствия авторитетного арбитра, так и оттого, что каждый государь при случае без угрызений совести вновь отказывается от уступок, которые были у него вырваны силой при соглашении с более сильным или после неудачных войн. Заблуждением было бы думать только о своих претензиях к другим и забывать об их требованиях к нам, когда ни с той, ни с другой стороны нет ни большей справедливости, ни больших преимуществ в средствах заставить предпочесть свои притязания. Если уж все зависит от удачи, владения настоящего времени имеют такую цену, что благоразумие не позволяет рисковать ими ради будущей выгоды даже при равных шансах; ведь все вволю хулят человека, который в надежде удвоить свое богатство, рискует им, бросая игральную кость. Но мы уже показали, что в проектах расширения земель каждая сторона даже при современном положении вещей должна натолкнуться на превосходящее ее силы сопротивление; отсюда следует, что наиболее сильные не имеют никакого основания рисковать, а самые слабые — никакой

128

надежды выгадать, так что для всех будет благом отказаться от своих помыслов, чтобы обеспечить то, что они уже имеют. Примем во внимание расходы людей, денег, сил всякого рода, истощение, в которое ввергает любое государство даже самая удачная война, и сравним этот ущерб с преимуществами, которые оно извлекает, и мы найдем, что оно часто теряет там, где считает себя в выигрыше, и что победитель, всегда более слабый, чем до войны, утешается лишь тем, что побежденный ослаблен еще более; да и это преимущество скорее кажущееся, чем реальное, потому что превосходство, которое, казалось, было достигнуто над врагом, утрачивается в то же время по отношению к нейтральным державам, которые, ничуть не изменяясь, укрепляются в сравнении с нами вследствие нашего ослабления.

Если самодержцы еще не отделались от безумства завоеваний, кажется по крайней мере, что более благоразумные люди начинают понимать, что войны отнимают зачастую больше, чем дают. Не входя по этому поводу в многочисленные детали, которые завели бы нас слишком далеко, можно в целом утверждать, что государь, который с целью отодвинуть свои границы теряет столько же своих прежних подданных, сколько приобретает новых, ослабевает, расширяя свои пределы, потому что, вынужденный теперь защищать большие пространства, он имеет для этого меньшее число защитников. Однако нельзя не знать, что благодаря современным способам ведения войны не только армия несет наибольшие потери в людях — это, конечно, заметные и чувствительные потери, — но все государство (и притом куда более тяжелые и невосполнимые потери, чем урон убитыми) из-за сокращения рождаемости, из-за увеличения налогов, прекращения торговли, запустения деревень, заброшенного земледелия. Это зло, которое вначале незаметно, жестоко дает себя знать впоследствии. И вот тогда-то поражаются своей слабости те, которые, казалось, стали столь могущественными.

Что делает в наше время завоевания особенно непривлекательными — это знание способов удвоить и утроить свое могущество, не только не расширяя своей территории, но даже иногда, ее сокращая, как очень мудро

129

сделал император Адриан¹¹. Известно, что только люди составляют силу царей, и из всего, что я только что сказал, вытекает, что из двух государств, которые способны прокормить равное число жителей, то, которое занимает меньшую площадь, могущественнее на деле. Именно благодаря справедливым законам, мудрой политике, глубокому пониманию экономики разумный властелин может умножить свои силы, ничем не жертвуя случаю. Подлинными завоеваниями, которые он совершает, будут полезные учреждения, созданные им в своем государстве, а все рождающиеся в его стране подданные — то же, что убитые им враги.

Не следует обвинять меня здесь в том, что я слишком много доказываю, потому что, если бы вещи были такими, как я их изображаю, все были бы на самом деле заинтересованы не вступать в войну, и благодаря объединению частных интересов с общественным ради поддержания мира он должен был бы установиться сам собой и длиться вечно без всякой конфедерации. Такое рассуждение было бы крайне неудачно в существующих условиях; ибо, хотя всем и было бы гораздо лучше всегда жить в мире, общий недостаток уверенности на этот счет приводит к тому, что каждый, не будучи в состоянии увериться в возможности избежать войны, стремится по крайней мере начать ее при выгодных для себя обстоятельствах, когда случай тому благоприятствует, и упредить соседа, который в иных условиях не преминул бы в свою очередь опередить его; так что многие, даже наступательные, войны суть скорее несправедливые меры предосторожности ради обеспечения безопасности своего достояния, нежели способ завладеть достоянием других. Какими бы спасительными ни были принципы общего блага, ясно, что, если их рассматривать только в политическом, а часто также и в моральном смысле, они становятся вредными для тех, кто упорствует в желании применять их ко всем другим, тогда как никто не применяет их по отношению к нему самому.

Мне нечего сказать о вооружениях, потому что оружие, лишенное достаточного смысла, то есть страха и надежд, — детская забава, а короли не должны играть в куклы. Я ничего также не говорю о славе завоевате-

130

лей, потому что, если бы нашлось несколько чудовищ, которые огорчились бы исключительно тем, что им некого было бы истреблять, следовало бы им не нравоучения читать, а лишить их возможности проявлять человекоубийственное безумие. Благодаря гарантиям третьей статьи договора, предусматривающей все существенные причины войны, не остается мотивов для разжигания ее против кого-нибудь другого, которые бы не могли равным образом быть использованы для войны против нас самих, так что большим достижением будет освобождение от риска оказаться одному против всех других.

Что касается зависимости, в которой все будут от общей судейской коллегии, ясно, что она ни в чем не уменьшит прав суверенной власти, но, напротив, упрочит их и сделает их более надежными благодаря третьей статье, не только гарантирующей все государства от иноземного вторжения, но также обеспечивающей власть государей от всякого возмущения их подданных. Таким образом, правление государей будет не менее абсолютным, а их короны — более сохранными, так что, покоряясь суду совета в спорах равных сторон и освобождаясь от опасной способности овладевать чужим достоянием, они всего лишь обеспечивают себе подлинные права и отказываются от тех, которых они не имеют. К тому же существует явное различие между зависимостью от кого-нибудь одного и зависимостью от коллективного органа, членом которого вы являетесь и где каждый по очереди выступает главой, ибо в этом последнем случае зависимость лишь подкрепляет свободу благодаря гарантиям, которые ее обеспечивают. Свобода отчуждена, если она попадает в руки одного властелина, но она же укрепляется, будучи достоянием сообщества. Это подтверждается, например, рейхстагом германских государств, ибо, хотя суверенность его членов во многих отношениях урезана конституцией и они, следовательно, находятся в менее благоприятном положении, чем члены европейского содружества, тем не менее нет ни одного из них, как бы ревниво ни относился он к своей власти, который пожелал бы при случае обеспечить себе полную независимость, отделившись от Империи.

131

Заметьте, кроме того, что Германская империя имеет одного постоянного руководителя и власть его необходимо должна вести к узурпации, чего не может быть в европейской конфедерации, где председательствование должно быть сменным и независимым от неравенства сил.

Ко всем этим соображениям добавляется одно, еще более существенное для таких жадных к деньгам людей, каковы всегда государи: большим облегчением для них будет возможность вдоволь иметь денег благодаря всем преимуществам, вытекающим для их народов п для них самих из постоянного мира и освобождения от чрезмерных расходов вследствие реформы военных учреждений, упразднения множества крепостей и огромного количества войск, которые поглощают их доходы и с каждым днем становятся все более в тягость их народам и им самим. Я знаю, что не следует суверенам упразднять все их войска, не оставляя под рукой никакой общественной силы для подавления внезапных мятежей или отражения неожиданного вторжения*. Я знаю также, что понадобится предоставить конфедерации определенный контингент войск как для охраны границ Европы, так и для формирования конфедеративной армии, предназначенной в случае нужды силой подкреплять постановления совета. Однако за вычетом всех этих затрат и при ликвидации чрезвычайных военных расходов должна еще остаться большая часть обычных расходов на военные нужды, которую можно обратить на облегчение жизни подданных и пополнение государевой казны. В результате народ будет платить намного меньше, а значительно обогащенный государь будет в состоянии поощрять торговлю, земледелие, искусство, заводить полезные учреждения, которые еще более умножат богатства народа и его собственные; государство же приобретает от всего этого значительно более обеспеченную безопасность, чем та, которую оно имеет благодаря своему оружию и всему тому воинскому сна-

* На этот счет возникают и другие возражения, но, так как автор «Проекта» их пе сделал, я их перенес в нижеследующий разбор проекта.

132

ряжению, непрестанно истощающему его даже в мирное время.

Может быть, возразят, что пограничные страны Европы окажутся тогда в менее благоприятном положении и по-прежнему будут вынуждены вести войны или с Турцией, или с африканскими корсарами, или с татарами.

На это я отвечу: 1) что эти страны и сейчас вынуждены их вести и поэтому для них это не будет новой обузой, а просто они будут иметь одним преимуществом меньше, чем другие, и неизбежную в их положении помеху; 2) что, обеспеченные от всяких тревог со стороны Европы, они окажутся в гораздо большей степени способными сопротивляться внешнему врагу; 3) что уничтожение всех укреплений внутри Европы и ликвидация расходов на их поддержание позволили бы конфедерации создать большое число их на границах без обузы для конфедератов; 4) что эти крепости, возведенные, снаряженные и снабженные гарнизонами за общий счет, послужили бы средством обороны пограничных держав, облегчили бы их издержки и гарантировали бы им государственное существование; 5) что войска конфедерации, расположенные по границам Европы, были бы постоянно готовы отразить нападение; 6) что столь внушительный союз, каким будет европейская республика, лишил бы чужеземцев желания атаковать одного из его членов, подобно тому как бесконечно менее могущественная Германская империя тем не менее достаточно сильна, чтобы заставить своих соседей уважать себя и дать необходимую защиту всем входящим в союз государям.

Могут также сказать, что, поскольку европейцы более не будут воевать друг с другом, воинское искусство незаметно будет забыто, что войско утратит свою храбрость и дисциплину, что не станет больше ни полководцев, ни солдат и Европа окажется беззащитной перед угрозой любого нападения.

Я отвечу, что возможен один из двух исходов: либо соседи Европы нападут на нее и поведут против нее войну, либо они устрашатся конфедерации и оставят ее в покое.

133

В первом случае представится возможность совершенствовать воинские таланты и способности, обучать и формировать войска; армии конфедерации будут в этом смысле школой для всей Европы. На границы будут отправляться, чтобы обучиться ведению войны; в лоне Европы будет царить мир, и тем самым будут объединены преимущества и мира, и войны. Неужели можно поверить, будто всегда необходимо сражаться в собственном доме, чтобы стать воином? Или же французы менее храбры оттого, что провинции Турень и Анжу не воюют друг с другом?

Во втором случае совершенствоваться в воинском деле не удастся, это верно, но в этом уже не будет необходимости, ибо для чего упражняться в ведении войны, раз не с кем будет воевать? Что предпочтительнее — культивировать вредоносное искусство или же сделать его бесполезным? Если существовал секрет нерушимого здоровья, следовало бы или нет отказаться от него ради того, чтобы не лишать врачей возможности накапливать опыт? Можно вполне убедиться посредством этого сравнения, какое из двух искусств более спасительно само по себе и более заслуживает сохранения.

Пусть же не угрожают нам внезапным вторжением; хорошо известно, что Европа его не страшится и нежданный пришелец никогда не явится. Миновали времена нашествия варваров, которые, казалось, падали с неба. С тех пор как мы стали озирать любознательным оком все уголки земли, нас более не может постичь ничто такое, что не было бы заблаговременно обнаружено. В мире не существует державы, которая ныне могла бы угрожать всей Европе, а если когда-либо такая держава появится, остальные либо будут иметь время приготовиться, либо по крайней мере будут в большей степени способны сопротивляться ей, будучи объединены в единое целое, чем когда приходится внезапно прекращать давние распри и наспех сплачиваться в союз.

Мы только что убедились, что все пресловутые недостатки конфедеративного состояния при внимательном рассмотрении совершенно отсутствуют. Теперь мы спрашиваем, осмелится ли хоть один человек   в мире

134

сказать то же самое о недостатках, вытекающих из существующего ныне порядка устранения разногласий между государями по праву сильного, то есть из того состояния неуправляемости и конфликтов, которое необходимо порождает абсолютная и взаимная независимость самодержцев, господствующих в Европе, при несовершенных взаимоотношениях государей? А чтобы читатель мог лучше взвесить эти недостатки, я кратко суммирую их и представляю читателю изучить этот перечень:

1.  Ни одно право не   гарантировано,   кроме   права сильного.

2.  Непрестанные и неизбежные изменения во взаимоотношениях между народами, мешающие им удерживать за собой силы, которыми тот или иной из них располагает.

3.  Отсутствие подлинной безопасности до тех  пор, пока соседи не покорены или не уничтожены.

4.  Невозможность их уничтожить, учитывая, что после истребления одних появляются другие.

5.  Колоссальные затраты и всяческие меры предосторожности из-за необходимости быть настороже.

6.  Отсутствие безопасности меньшинств и возможности для них обороняться во время восстаний, ибо кто может поддержать одну из сторон в ее борьбе против другой, когда государство разобщено?

7.  Недостаточная     надежность     взаимных    обязательств.

8.  Никогда и никакой надежды на справедливость со стороны без огромных потерь и расходов, которые приносят ее далеко не всегда, причем объект спора возмещает их лишь изредка.

9.  Неизбежная опасность потери своих земель, а иногда и самой жизни в борьбе за свои права.

10.  Необходимость   помимо своей воли принимать участие в распрях соседей и воевать в самый неподходящий момент.

11. Прекращение торговли и оскудение общественных источников средств в момент, когда они более всего необходимы.

135

12.  Постоянная угроза в случае собственной слабости со стороны более могущественного соседа и со стороны союза стран, если свое государство обладает силой.

13.  Наконец, бесполезность мудрости там, где всем вершит удача;   вечные   лишения  народов;   ослабление государства как в случае неудач, так и в случае успехов; полная невозможность когда-либо учредить разумное правление, положиться на свое собственное достояние и сделать счастливыми и себя и других.

Перечислим также выгоды, которые получат от европейского арбитража объединенные в конфедерацию государи:

1.  Полная уверенность в том, что нынешние и будущие разногласия между государями будут всегда урегулированы без войны, — уверенность, для них несравненно более важная, чем уверенность   частных  лиц   в гарантии от всяких судебных споров.

2.  Поводы к спорам будут устранены или сведены к минимуму в результате  уничтожения  всех  предшествующих претензий, благодаря  чему  будут  вознаграждены уступки и упрочены владения.

3.  Полная и вечная гарантия прав и порядков наследования, закрепленных за государем, его семьей и его владениями законодательством каждой страны как   от притязаний незаконных и властолюбивых претендентов, так и от восстаний мятежных подданных.

4.  Полная гарантия выполнения всех взаимных обязательств государей, обеспеченная европейской республикой.

5.  Свобода и полная вечная гарантия торговли  между государствами и каждого  государства  в удаленных районах.

6.  Полное и вечное упразднение чрезвычайных военных расходов на армию и флот во время войны и значительное уменьшение их обычных военных расходов в мирное время.

7.  Значительное развитие сельского хозяйства и рост населения, богатств государства и доходов государя.

8.  Привилегии всем учреждениям, которые способствуют славе и власти суверена, возрастанию общественных ресурсов и счастью народов.

136

Я предоставляю, как я уже выше сделал, самому читателю оценить только что перечисленные выгоды и сравнить состояние мира, которое возникает из создания конфедерации, с состоянием войны, вытекающим из неупорядоченности европейской политики.

Если мы верно рассуждали при изложении этого проекта, следует считать доказанным, во-первых, что установление вечного мира зависит исключительно от согласия суверенов и единственной трудностью, которую предстоит преодолеть, является их сопротивление; во-вторых, что установление мира будет им полезно, с какой стороны ни посмотреть, и что немыслимо даже сравнить, хотя бы в том, что касается их самих, невыгоды и преимущества этих двух состояний; в-третьих, что разумно предположить, что их воля согласуется с их интересами; наконец, что установленный мир, коль скоро он осуществится по предложенному плану, окажется надежным и длительным и в совершенстве будет отвечать поставленным задачам. Конечно, сказанное означает не то, что правители примут этот проект (кто может отвечать за разум других людей?), но лишь то, что они могли бы его принять, если бы сообразовались со своими подлинными интересами; читатель должен был заметить, что мы отнюдь не предполагали людей такими, какими они должны были бы быть: добрыми, благородными, бескорыстными, любящими общее благо из чувства человечности, — но такими, каковы они есть: несправедливыми, корыстными, предпочитающими свои интересы всему остальному. Единственное, что в них предполагается, — достаточно смысла, чтобы сознавать свою пользу, и вдоволь мужества, чтобы составить свое собственное счастье. Если же, несмотря на все это, проект не будет осуществлен, это произойдет не оттого, что он химеричен; нет, это случится из-за того, что люди безрассудны и что быть разумным в толпе безумцев тоже род безумия.

137

Жан Жак РУССО
СУЖДЕНИЕ О ВЕЧНОМ МИРЕ

1761

Проект вечного мира, в самой высокой степени достойный по своему существу внимания добродетельного человека, явился также в сравнении с другими замыслами аббата де Сен-Пьера объектом наиболее продолжительных размышлений его создателя, который чрезвычайно упорно добивался его осуществления. Иначе трудно охарактеризовать его поистине миссионерское рвение, которое никогда не изменяло ему в этом деле, несмотря на очевидную невозможность осуществления, смешное положение, в которое он ставил себя изо дня в день, и оскорбительную неприязнь, с которой ему постоянно приходилось сталкиваться. По-видимому, эта чистая душа, отзывавшаяся исключительно на нужды общего блага, оценивала свои усилия только степенью их пользы, никогда не позволяя себе отступать перед препятствиями и помышлять о личных интересах.

Если когда-либо моральная истина была доказана, то это, мне кажется, касается именно общей и частной пользы  этого проекта.  Преимущества,  которые  выте-

138

кают из его осуществления как для каждого государя, так н для каждого народа и для Европы в целом, неисчислимы, явны, бесспорны; невозможно сказать что-либо более основательное и верное, чем доводы автора в их пользу. Создайте европейскую республику на один день — этого будет достаточно, чтобы она существовала бесконечно, так как каждый из людей обнаружит на собственном опыте множество выгод для самого себя в общем благе. Однако те же государи, которые защищали бы эту республику всеми силами, если бы она существовала, ныне стали бы противиться ее воплощению в жизнь и неизбежно помешали бы ее учреждению, так же как в иных условиях воспрепятствовали бы ее уничтожению. Таким образом, труд аббата де Сен-Пьера о вечном мире кажется прежде всего бесполезным для создания европейского альянса, а затем ненужным для его сохранения. Так, значит, это бессмысленная игра словами, заявит нетерпеливый читатель. Нет. Это основательная и разумная книга, и очень важно, что она существует.

Начнем с рассмотрения затруднений, которые испытывают те, кто не отвечает доводами на доводы, но судит только по наличным событиям и которым нечего возразить против этого проекта, кроме того, что он не был осуществлен. В самом деле, наверняка скажут они, если его выгоды столь реальны, почему же европейские суверены не приняли его? Почему они пренебрегают своими собственными интересами, если эти интересы им так хорошо разъяснены? Виданное ли дело, чтобы они отвергали способы приумножения своих доходов и могущества? Если этот проект столь пригоден для этого, как уверяют, можно ли поверить, чтобы они отнеслись к нему с меньшим вниманием, чем к тем замыслам, которые с давних пор сбивают их с пути, и чтобы они предпочли бесчисленные ложные источники силы одному, очевидному?

Сомнений нет, все эти предположения правдоподобны, если только не предположить, что их мудрость равна тщеславию и что они тем лучше различают, в чем их выгода, чем сильнее ее жаждут, тогда как величайшее наказание   крайностей   самолюбия заклю-

139

чается в том, что люди прибегают к методам, которые его ущемляют, а пыл страстей есть почти всегда именно то, что уводит их от цели. Будем же различать в политике, так же как в морали, подлинный интерес от интереса кажущегося. Первый выразится в вечном мире — это доказано проектом; второй заключается в состоянии полной независимости, которая избавляет государей от власти закона, чтобы поставить их в зависимость от случая, подобно тому как поступает безрассудный шкипер, который с целью продемонстрировать бессмысленное умение и власть над матросами предпочел бы плавать во время бури между скал, а не закрепить неподвижно свое судно якорями.

Все заботы королей или: тех, кому они передоверяют свои функции, направлены на достижение двух целой: расширение их власти вовне государства и превращение ее в еще более абсолютную внутри страны; всякая другая задача или связана с выполнением одной из этих двух, или является не более чем предлогом; таковы заботы об общем благе, о благоденствии подданных, о славе нации — слова, навсегда изгнанные из употребления в кабинете министров, но столь тяжеловесно торжественные в публичных постановлениях, что они всегда возвещают лишь о зловещих событиях; народ заранее стонет, когда его господа говорят ему о своих отеческих заботах.

Судите же, исходя из этих двух основных положений, как самодержцы могут встретить предложение, которое прямо противоречит одному из них и столь же неблагоприятствует другому. Ибо достаточно ясно, что благодаря европейскому совету правительства всех государств Европы будут заключены в очерченных границах их государств, что невозможно обеспечить государей от возмущения их подданных, не гарантируя в то же время этих подданных от тирании государей, и что иначе вся эта организация не смогла бы существовать. Поэтому я спрашиваю, найдется ли в мире хоть один государь, скованный навсегда своими самыми заветными планами, который воспринял бы без негодования одну лишь мысль о том, что ему придется стать

140

справедливым не только с иноземцами, но даже со своими собственными подданными.

Легко помимо всего понять, что войны и завоевания, с одной стороны, и прогресс деспотизма — с другой, взаимно содействуют друг другу; что в рабски покорном народе можно вдоволь черпать деньги и людей, чтобы порабощать другие народы; что со своей стороны война создает предлог для финансовых поборов, а также не менее серьезную возможность иметь всегда под рукой большие армии с целью удерживать народ в повиновении.

Наконец, все достаточно ясно видят, что государи-завоеватели воюют в крайнем случае в той же мере со своими подданными, сколь со своими врагами, и что положение победителя ничуть не лучше положения побежденного. «Я победил римлян, — доносил Ганнибал карфагенянам, — пришлите мне войска. Я обложил Италию данью; пришлите мне денег». Вот что означают все эти Те deum («Тебе, Боже, хвалим») веселый фейерверк и радость народа, когда торжествуют его господа.

Теперь о спорах между государями: подчинятся ли суверены в своих ссорах юридическим установлениям, если вся сила законов ни разу еще не могла принудить подчиняться частных лиц? Обыкновенный дворянин, коль скоро он оскорблен, не удостаивает своей жалобой трибунал маршалов Франции, так неужели вы хотите, чтобы король подавал свои жалобы правительству европейского союза? Да еще при этом учитывая, что если человек погрешит против закона, он подвергает двойной опасности свою жизнь, тогда как король рискует лишь своими подданными; он ведь уверен, что, поднимая оружие, он осуществляет право, признанное за ним всем родом человеческим, и что он-де ответствен перед одним богом.

Государь, который вверяет свою судьбу превратностям войны, сознает, что он рискует; однако это производит на него меньшее впечатление, чем помыслы о выгодах, которые он предвкушает, потому что он менее страшится изменчивой судьбы,  чем полагается

141

на собственную мудрость: если он могуществен, он рассчитывает на свои силы; если он слаб, рассчитывает на союзников; иногда внутри страны бывает полезно избавиться от дурных настроений, ослабить непокладистых подданных, даже испытать некоторые неприятности — умелый политик сумеет извлечь выгоду из своих поражений. Я надеюсь, читатель не забыл, что так рассуждаю не я, а придворпый софист, который предпочитает обширную территорию и малое число бедных и покорных подданных устойчивой власти над счастливым п благоденствующим народом, которую обеспечивают государю справедливость и законы.

Из тех же соображений этот придворный отвергает в принципе довод о прекращении торговли, уменьшении народонаселения, расстройстве финансов и реальных потерях, причиненных бесполезным завоеванием. Было бы крайне неправильно, станет он утверждать, постоянно оценивать в деньгах приобретения и потери, которые несут государи; степень могущества, к которой они стремятся, отнюдь не исключается обладанием миллионами. Государь непрестанно пробует все новые и новые прожекты, он стремится властвовать, чтобы обогатиться, и обогащаться, чтобы властвовать, он приносит поочередно в жертву то одно, то другое, чтобы приобрести одно из этих двух, ему недостающее; при этом именно ради обладания обеими этими возможностями вместе он стремится достичь их порознь, ибо, чтобы быть властелином людей и вещей, нужно одновременно иметь и власть, и деньги.

И он добавит, наконец, что великие выгоды, которые должна получить торговля от всеобщего и вечного мира, сами по себе очевидны и неоспоримы, однако, будучи всеобщими, они не будут реальны для отдельных лиц, так как подобные выгоды ощущаются только по тем различиям, которые они приносят, отчего и следует изыскивать для себя исключительные блага, чтобы приумножить свое относительное могущество.

Так, значит, государи, постоянно увлеченные внешней стороной вещей, отвергнут этот мир, коль скоро они сами будут оценивать свои интересы или поручат это сделать их   министрам, интересы   которых   всегда

142

противоположны интересам народа и почти всегда — интересам государя? Министрам необходима война, чтобы сделаться незаменимыми, ввергнуть государя в осложнения, из которых он без них не может выпутаться, и чтобы погубить государство, если этой ценой они спасут свои посты; войны нужны им, чтобы досаждать народу под предлогом общественной необходимости; они пользуются войной, чтобы устраивать своих людей, богатеть на рынке, втайне создавать множество отвратительных монополий, они нуждаются в войне для удовлетворения своих страстей и взаимной борьбы, они используют ее, чтобы завладеть государем, увлекая его прочь из королевской резиденции, и когда против них затеваются особенно опасные интриги; вечный мир лишит их всех этих возможностей. И еще спрашивают, почему, раз проект этот осуществим, министры не принимают его! Людям непонятно, что единственно недостижимое в этом проекте есть именно признание его министрами. Что же сделают эти последние с целью воспрепятствовать осуществлению подобного замысла? То, что всегда делали: они осмеют его.

Не следует также думать вместе с аббатом де Сен-Пьером, что даже при наличии доброй воли, — которой самодержцы и их министры никогда не проявят, — оказалось бы возможно найти благоприятный момент для осуществления его плана, ибо для этого нужно было бы, чтобы совокупность частных интересов не возобладала над общими интересами и чтобы каждый осознал, что в общем благе заключено то высшее благо, которого он пожелал бы для себя самого. Значит, все это требует сочетания мудрости стольких голов и взаимодействия интересов такого количества людей, что нет ни малейшего основания ожидать, что какая-либо случайность сможет привести к гармоничному сочетанию всех необходимых условий: между тем, раз нет такого сочетания, его может заменить только сила, а тогда дело уже не в увещеваниях, а в принуждении и не книги надо писать, а собирать войска.

Таким образом, хотя проект и очень разумен, средства его воплощения в жизнь свидетельствуют о наивности их автора. Он простодушно полагал, что стоит

143

лишь собрать конгресс, предложить ему статьи договора, который затем будет подписан, и все будет сделано. Приходится признать, что этот честнейший человек достаточно хорошо учитывал во всех своих планах, к чему должны привести уже введенные преобразования, но судил, как ребенок, о способах их введения.

Чтобы доказать, что проект христианской республики не химера, я хотел бы лишь назвать его первого автора, ибо в самом деле не был же Генрих IV сумасшедшим, а Сюлли мечтателем! Аббат де Сен-Пьер использовал авторитет этих великих имен, чтобы возобновить их замыслы. Однако какая разница между эпохами, обстановкой, предложениями, способами добиться их осуществления и личностями авторов!

Для сравнения их проектов бросим беглый взгляд на общую обстановку в период, который Генрих IV избрал для осуществления своих планов.

Величие Карла V, повелевавшего одной частью мира и заставлявшего трепетать другую, побуждало его помышлять о всемирной монархии, и он располагал соответствующими возможностями и талантами для осуществления этой мечты. Его сын, еще более богатый, но менее могущественный, неустанно стремившийся осуществить замысел, который он не был способен привести в исполнение, постоянно ввергал Европу в состояние тревоги; Габсбургский дом столь значительно возобладал над другими державами, что ни один государь не мог царствовать спокойно, если не ладил с ним. Филипп III, еще менее способный, чем его отец, унаследовал все его притязания. Боязнь испанского могущества все еще сковывала Европу, и Испания продолжала доминировать скорее в силу привычки, нежели благодаря тому, что могла заставить себе повиноваться. В самом деле, восстание в Нидерландах, военные приготовления против Англии, гражданские войны во Франции истощили силы Испании и сокровища обеих Индий¹; Габсбургская королевская семья, разделенная на две ветви, уже не действовала с прежним согласием, и, хотя император прилагал усилия, чтобы удержать или восстановить в Германии власть, которой обладал Карл V, он лишь отталкивал от себя других государей

144

и князей и порождал комплоты, которые не замедлили укрепиться и едва не лишили его трона. Так исподволь подготавливались упадок Габсбургской династии и восстановление общей свободы. Однако никто не осмеливался первым сбросить иго и в одиночку рискнуть войной; пример самого Генриха IV, который с таким ущербом из нее выпутался, лишал мужества всех остальных. Впрочем, за вычетом герцога Савойского, слишком слабого и зависимого, чтобы что-либо предпринять, среди всех государей Европы не было ни одного достаточно умного и решительного человека, способного задумать и провести какое-нибудь дело; все ждали подходящего времени и случая, чтобы разбить оковы. Вот каково в целом было положение вещей, когда Генрих выработал план христианской республики и стал готовиться к его осуществлению². Замысел весьма значительный сам по себе — я не хочу преуменьшать его достоинства, — но в основе его лежало тайное стремление ослабить опасного врага; впрочем, от этого-то он и приобретал такую действенность, какую вряд ли бы мог получить из соображений одной только общей пользы.

Посмотрим теперь, какие средства употребил этот великий человек для подготовки столь значительного предприятия. Я охотно счел бы себя первым, кто отчетливо осознал все его трудности, столь значительные, что, замыслив свой план с детских лет, Генрих вынашивал его всю жизнь и откладывал его осуществление до самой старости — образ действий, свидетельствующий, во-первых, о пламенном и неизменном устремлении, которое одно только и может в трудных обстоятельствах преодолеть большие препятствия, и, во-вторых, о той мудрости терпения и прозорливости, которая заблаговременно пролагает пути благодаря умению предвидеть и готовиться к будущему. Ибо существует разница между вынужденными затеями, в которых даже сама осторожность повелевает в чем-то положиться на случай, и такими предприятиями, которые оправдывает лишь абсолютный успех, потому что при возможности обойтись без них следует действовать только наверняка. Глубокая тайна, которую Генрих хранил всю свою

145

жизнь вплоть до приведения своих намерений в исполнение, тоже была столь же важна, сколь трудно достижима в таком важном деле, в котором требовалось участие многих людей и секрет которого стремились проведать столь многие лица. Несмотря на то что Генрих вовлек в свое дело значительную часть Европы и вступил в соглашение с самыми могущественными властелинами, только один доверенный человек, как видно, был целиком посвящен в его планы, и, к счастью, которое небо даровало лишь достойнейшему из королей, этим доверенным лицом был честный министр. Дело молчаливо шло к развязке, и ничто не выдавало планов короля. Дважды Сюлли ездил в Лондон, было достигнуто соглашение с королем Яковом, и король Швеции со своей стороны, разделял их замыслы; был заключен союз с германскими протестантами, возникла даже уверенность в позиции итальянских правителей — все содействовали великой цели, не будучи в состоянии сказать, в чем она заключается, подобно рабочим, которые порознь изготавливают детали новой машины и не знают ни ее формы, ни ее назначения. Что же способствовало этому общему движению? Был ли это вечный мир, которого никто не ждал и которым очень немногие были бы в состоянии заинтересоваться? Или это было общее благо, которое никогда не совпадало с частными интересами? Аббат де Сен-Пьер мог бы на это надеяться. Однако в действительности каждый работал лишь ради своих особых выгод, которые Генрих сумел всем изобразить в самом привлекательном виде. Король Англии стремился избавиться от постоянных заговоров католиков своего королевства, которых подстрекала Испания. Он, кроме того, полагал очень выгодным освобождение Объединенных провинций, поддержка которых ему дорого обходилась и грозила в любой момент втянуть его в войну, которой он боялся или в которой он предпочел бы участвовать лишь вместе со всеми остальными, чтобы навсегда порешить с этим вопросом. Шведский король желал закрепиться в Германии и обеспечить за собой Померанию. Пфальцский курфюрст, бывший тогда протестантом и главой общины аугсбургского вероисповедания³, имел виды на Чехию

146

и разделял все устремления английского короля. Германские государи стремились сбросить иго дома Габсбургов. Герцог Савойский намеревался завладеть Миланом и Ломбардской короной, к которой он пылко стремился. Даже папа, уставший от тирании испанского двора, примкнул к договору, привлеченный обещанным ему Неаполитанским королевством. Голландцы, которые выгадывали более других, приобретали гарантированную свободу. Словом, помимо общего желания ослабить надменную державу, стремившуюся повсюду господствовать, у каждого были свои особые, жизненные, очень деликатные интересы, которые не сдерживались опасением получить вместо одного тирана другого, поскольку между ними было условлено все приобретения поделить между союзниками, не включая в их число Францию и Англию, которые не получали ничего. Этого было достаточно, чтобы успокоить союзников, которых тревожило честолюбие Генриха IV. Этот мудрый государь знал, что, ничего не оставляя за собой, согласно этому договору, он достигал большего, нежели кто-либо другой, ибо, ничего не прибавляя к своему достоянию, ои становился сильнее благодаря ослаблению более могущественного, чем он, государя; вот почему совершенно ясно, что, принимая все меры с целью обеспечить успех всего этого предприятия, он не упускал из виду и тех, которые должны были обеспечить за ним главенство в создаваемой им группировке.

Более того, его приготовления совсем не ограничивались ни созданием грозных союзов вне своего государства, ни заключением соглашений со своими соседями и с соседями своего врага. Заинтересовав столько народов в низвержении первого властелина Европы, он не забывал о приготовлениях с целью занять его место. Пятнадцать лет мирной жизни употребил Генрих для достойных задуманного дела приготовлений. Он наполнил золотом казну, свои арсеналы — артиллерией, оружием, снаряжением; он заблаговременно экономил в расходах, готовясь к непредвиденным потребностям; впрочем, он сделал нечто гораздо большее, разумно управляя  своим  народом,   исподволь   искореняя   все

147

ростки новых раздоров, и привел в такой порядок финансы, что мог позволить себе все расходы, не притесняя подданных. Таким образом, умиротворенный и могущественный, он оказался в состоянии снарядить и держать под ружьем шестьдесят тысяч человек и двадцать боевых кораблей, выйти за пределы королевства, не оставив в нем ни малейших признаков беспорядка, и вести войну целых шесть лет, не превышая своих обычных расходов и не введя ни одного су новых налогов.

Прибавьте ко всем приготовлениям рвение и осторожность в осуществлении планов — качества, благодаря которым он достиг своего положения, свойственные равным образом и его первому министру; наконец, представьте во главе военной экспедиции такого, как он, полководца, в то время как его противнику нечего было противопоставить, и вы сможете судить, могло ли чего-либо недоставать для счастливого осуществления надежд короля. Не постигнув его намерений, Европа, внимательно следившая за его обширными приготовлениями, ждала их последствий не без некоторого трепета. Незначительный предлог мог вот-вот начать великое преобразование; война, которая должна была бы стать последней войной, подготовила бы вечный мир, но в этот момент произошло событие, ужасная тайна которого увеличивает его страшный смысл, — и последняя надежда человечества была навсегда утрачена. Удар, который оборвал жизнь этого милостивого короля, поверг Европу в бесконечные войны, конец которых она уже не надеется увидеть. Во всяком случае таковы были объединенные Генрихом IV средства для осуществления целей, которых аббат де Сен-Пьер надеялся добиться с помощью одной лишь книги.

Пусть, однако, не говорят, что, если система аббата де Сен-Пьера не была осуществлена, значит, она не была хороша; пусть, напротив того, скажут, что она была слишком хороша, чтобы быть принятой, ибо зло и злоупотребления, выгодные стольким людям, входят в жизнь сами собой; то же, что полезно обществу, внедряется только  силой,  так как частные  интересы

148

тому почти всегда противостоят. Конечно, вечный мир в наше время — проект достаточно абсурдный; но пусть нам вновь дадут Генриха IV и Сюлли, и вечный мир снова станет разумным проектом; или же, скорее, с восхищением и удивлением отнесемся к столь прекрасному плану и утешимся, что он еще не осуществлен, ибо он осуществим только жестокими п чуждыми человечности средствами.

Федеративные лиги, как видно, создаются только революционным путем; так кто же из нас решится сказать, желать ли создания Европейской лиги или страшиться его? Быть может, создание ее за один раз принесет больше зла, чем отвратит за целые столетия.

149

Иммануил КАНТ
К ВЕЧНОМУ МИРУ

1795

К кому обращена эта сатирическая надпись на вывеске одного голландского трактирщика рядом с изображенным на этой вывеске кладбищем? Вообще ли к людям или в частности к правителям государств, которые никогда не могут пресытиться войной, или, быть может, только к философам, мечтающим об этом чудном сне? Вопрос остается открытым. И все же автор настоящего сочинения выговаривает для себя следующее: политик-практик в случае спора с политиком-теоретиком должен поступать достаточно последовательно и не усматривать опасности для государства в мнениях теоретика, высказанных им публично и без задней мысли; ведь отношения между ними таковы, что практик с гордым самодовольством, свысока смотрит на теоретика как на школьного мудреца, совершенно не опасного своими пустыми идеями для государства, которое исходит из принципов, достигнутых в опыте; государственный муж, знающий свет, может нисколько не опасаться за исход игры, как бы удачны ни были ходи его партнера. Автор хочет на-

150

деяться, что эта оговорка (clausula salvatoria) в достаточной мере оградит его от любого злонамеренного истолкования данного сочинения.

Раздел  первый,
который содержит, прелиминарные статьи вечного мира между государствами

1.   «Ни один мирный договор не должен считаться таковым,   если  при   его  заключении   была  сохранена скрытая возможность новой войны».

Ибо иначе это было бы только перемирие, временное прекращение военных действий, а не мир, который означает окончание всякой вражды и присоединять к которому прилагательное «вечный» есть уже подозрительный плеоназм. Мирный договор уничтожает все имеющиеся причины будущей войны, даже те, которые, быть может, в данный момент не известны самим мирящимся сторонам и которые впоследствии могут быть хитро и изворотливо выисканы в архивных документах. Если называть вещи своими именами, то сохранение (reservatio mentalis) на будущее старых претепзпй, о которых в данный момент ни одна из сторон не упоминает, так как обе слишком обессилены, чтобы продолжать войну, хотя и исполнены преступного намерения использовать для этой цели первый удобный случай, есть иезуитская казуистика, недостойная правителя, так же как и готовность к обоснованию подобных действий не достойна его министра.

Разумеется, тем, кто в соответствии с просвещенными понятиями государственной мудрости видит истинное достоинство государства в постоянном увеличении любыми средствами его могущества, наше мнение покажется ученическим и педантичным.

2.  «Ни одно самостоятельное государство (большое или малое,  это  безразлично)   ни  путем  наследования или обмена, ни в результате купли или дара не должно быть приобретено другим государством».

Дело в том, что государство   не   есть   имущество (patrimonium),  каким является,  например,  та  земля,

151

на которой оно находится. Государство — это общество людей, повелевать и распоряжаться которыми не может никто, кроме него самого. Поэтому всякая попытка привить его, имеющее подобно стволу собственные корни, как ветвь к другому государству означала бы уничтожение первого как моральной личности и превращение моральной личности в вещь и противоречила бы идее первоначального договора¹, без которой нельзя мыслить никакое право на управление народом*. Общеизвестно, какую опасность создает в наше время для Европы (другие части света никогда не знали ничего подобного) способ приобретения, состоящий в том, что даже государства могут вступать в брак. Последний рассматривается либо как новая отрасль промышленности, позволяющая без затраты сил благодаря родственным союзам увеличить свое могущество, либо как средство расширить свои владения. Сюда же следует отнести и передачу одним государством своих войск другому в качестве наемников, используемых против необщего их врага; в этом случае подданные употребляются и потребляются как вещи, которыми можно распоряжаться по своему произволу.

3. «Постоянные армии (miles perpetuus) со временем должны полностью исчезнуть».

Ибо, будучи постоянно готовы к войне, они непрестанно угрожают ею другим государствам. Они побуждают их к стремлению превзойти друг друга в количестве вооруженных сил, что не знает никакого предела, и поскольку связанные с миром расходы становятся в конце концов тяжелее короткой войны, то сами постоянные армии становятся причиной военного нападения с целью избавиться от этого бремени. К тому же нанимать людей, для того чтобы они убивали или были убиты, означает пользоваться ими как простыми машинами или орудиями в руках другого государства,

* Наследственная монархия не есть государство, которое может быть наследуемо другим государством; лишь право управлять государством может перейти по наследству к другому физическому лицу. Государство приобретает себе правителя, а не этот последний (в качестве владеющего другой страной)  приобретает себе данное государство.

152

а это несовместимо с правами человека, присущими каждому из нас*. Совершенно иное дело — добровольное, периодически проводимое обучение граждан обращению с оружием с целью обезопасить себя и свое отечество от нападения извне. Сосредоточение денежных средств могло бы привести к тем же результатам, а именно: другие государства, увидев в том военную угрозу, будут вынуждены к упреждающему нападепию (так как из трех сил: вооруженной силы, силы союзов и силы денег — последняя могла бы быть наиболее надежным орудием войны, если бы не было так трудно определить ее размеры).

4. «Государственные долги не должны использоваться во внешнеполитической борьбе».

Поиски средств внутри страны и вне ее не внушают подозрений, если это делается для экономических нужд страны (улучшения дорог, устройства новых населенных пунктов, создания запасов на случай неурожайных лет и т. д.). Но как орудие борьбы держав между собою кредитная система, при которой долги могут непомерно увеличиваться, оставаясь в то же время гарантированными (поскольку кредиторы не предъявляют свои требования одновременно), — остроумное изобретение одного торгового народа в этом столетии — являет собой опасную денежную силу, а именно фонд для ведения войны. Превосходя фонды всех других государств, вместе взятых, этот фонд может быть истощен лишь прекращением поступления налогов (что, однако, можно надолго отсрочить оживлением оборота, воздействуя на промышленность и ремесло). Эта легкость ведения войны, соединенная со склонностью к ней власть имущих, кажется врожденной человеческому роду и представляет собой большое препятствие на пути к вечному миру. Прелиминарный договор тем более должен включать в себя устранение этого препятствия, что неизбежное  в  конце  концов   государственное  банкротство

* Вот как ответил один болгарский князь греческому императору, который добродушно хотел решить их распрю не пролитием крови их подданных, а поединком: «Кузнец, у которого есть клещи, не станет вытаскивать раскаленное железо из углей руками».

153

нанесло бы ущерб другим неповинным государствам. Следовательно, другие государства имеют право объединяться против такого государства и его несправедливых действий.

5.  «Ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в вопросы правления и государственного устройства других государств».

Ибо что может дать ему право на это? Быть может, дурной пример, который одно государство показывает подданным другого государства? Напротив, этот пример может служить предостережением, как образец того, какие беды навлек на себя народ своим беззаконием. Да и вообще дурной пример, который одна свободная личность дает другой (как scandalum acceptum), еще не может считаться нанесением ущерба последней. Сюда, правда, нельзя отнести тот случай, когда государство вследствие внутренних неурядиц распалось на две части, каждая из которых представляет собой отдельное государство, претендующее на самостоятельность. Если одному из них будет оказана помощь посторонним государством, то это нельзя рассматривать как вмешательство в политическое устройство другого (ибо в противном случае возникла бы анархия). Но до тех пор пока этот внутренний спор не решен, вмешательство посторонних держав означает нарушение прав независимого народа, борющегося лишь со своей внутренней болезнью. Такое вмешательство, следовательно, является дурным примером для других и угрожает автономии всех государств.

6.  «Ни одно государство во время войны с другим не должно прибегать к таким враждебным действиям, которые  сделали  бы  невозможным  взаимное  доверие в будущем, в мирное время, как, например, подсылка убийц (percussores), отравителей (venefici), нарушение условий капитуляции, подстрекательство к измене (рег-duellio) в государстве неприятеля и т. д.»

Это бесчестные военные хитрости. Ведь и во время войны должно оставаться хоть какое-нибудь доверие к образу мыслей врага, потому что иначе нельзя было бы заключить никакого мира и враждебные действия превратились   бы   в   истребительную   войну    (bellum

154

internecinum). Война есть печальное, вынужденное средство в первобытном состоянии (где не существует никакой судебной инстанции, приговор которой имел бы силу закона) утвердить свои права силой. Ни одна из сторон не может быть объявлена неправой, так как это предполагает уже судебное рещение, и лишь исход войны (подобно тому как это имеет место в так называемом суде божьем) решает, на чьей стороне право. Карательная война (bellum punitivum) между государствами немыслима (поскольку между ними нет отношения высшего к подчиненному). Отсюда следует, что истребительная война, в которой могут быть уничтожены обе стороны, а вместе с ними и всякое право, привела бы к вечному миру лишь на гигантском кладбище человечества. Итак, подобная война, а также использование средств, которые открывают пути к ней, должны быть, безусловно, воспрещены. А то, что названные средства неизбежно приводят к ней, явствует из того, что этп гнусные адские приемы, войдя в употребление, недолго удерживаются в пределах войны, как, например, использование шпионов (uti exploratoribus), где одни пользуются бесчестностью других, которую сразу невозможно искоренить, но переходят и в мирное состояние, совершенно уничтожая тем самым его назначение.

* * *

Хотя приведенные законы объективно, т. е. по намерению власть имущих, суть без исключения запретительные законы (leges prohibitivae), однако некоторые из них относятся к разряду строгих (leges strictae), имеющих значение при любых обстоятельствах и нуждающихся в немедленном осуществлении (№ 1, 5, 6). Другие же (№ 2, 3, 4), субъективно расширенные (leges latae), — не как исключения, конечно, из правовой нормы, но силой обстоятельств в отношении ее выполнения — содержат в себе возможность отсрочить исполнение; причем не нужно терять из виду цели, не допускающей продления отсрочки — восстановления, например, свободы государств, лишенных  ее по N° 2

155

до бесконечности, (ad calendas graecas², как говорил обычно Август) исполнение этих законов не равносильно восстановлению, но позволяет осуществить его более медленно только для того, чтобы восстановление не было слишком поспешным и, таким образом, не шло бы во вред самой цели. Ведь запрещение относится здесь лишь к способу приобретения, который впредь не должен иметь силы, по не к состоянию владения, которое, хотя и не имеет требуемого правового основания, однако в то время (путативного приобретения) всеми государствами считалось правомерным, согласно тогдашнему общественному мнению.

Раздел второй,
содержащий дефинитивные статьи вечного мира между государствами

Состояние мира между людьми, живущими по соседству, не есть естественное состояние (status naturalis); последнее, наооорот, есть состояние войны³, т. е. если и не беспрерывные враждебные действия, то постоянная их угроза. Следовательно, состояние мира должно быть установлено. Ведь прекращение военных действий не есть еще гарантия от них, и если соседи не дают таковой друг другу (что может произойти лишь в законном состоянии), то тот из них, кто приглашал к этому другого, может обойтись с этим последним как с врагом*.

* По общему мнению, враждебно можно поступать лишь по отношению к тому, кто уже делом нарушил мое право, и это, конечно, верно, если и тот и другой находятся в гражданско-правовом состоянии. Ведь тем самым, что один вступил в это состояние, он уже дает другому требуемую гарантию (при посредстве высшей инстанции, имеющей власть над обоими). Человек же (или народ) в совершенно естественном состоянии лишает меня этой гарантии и, живя рядом со мной, нарушает мое право уже самим этим состоянием, если но делом (facto), то все же беззаконностью своего состояния (statu injuslo). Этой беззаконностью он постоянно угрожает мне, и я могу принудить его или вступить вместе со мной в общезаконное состояние, или же избавить меня от своего со-

156

Первая, дефинитивная статья вечного мира

Гражданское устройство каждого государства должно быть республиканским.

Устройство, основанное, во-первых, на принципах свободы членов общества (как людей), во-вторых, на принципах зависимости всех (как подданных) от единого общего законодательства и, в-третьих, на законе равенства всех (как граждан), есть устройство республиканское — единственное, проистекающее из идеи первоначального договора, на которой должно быть основано всякое правовое законодательство народа. Это устройство, следовательно, есть само по себе именно то, которое первоначально лежит в основе всех видов гражданской конституции; однако возникает вопрос: является ли это устройство единственным в том отношении, что только оно может привести к вечному миру?

Чистый источник понятия права — вот где берет начало республиканское устройство. Но кроме безупречности своего происхождения оно раскрывает перспективы желанного результата, а именно вечного мира. Основание этому следующее. Если (это не может быть иначе при подобном устройстве) для решения вопроса: быть войне или нет? — требуется согласие граждан то вполне естественно, что они далеко не сразу решатся

седства. Вот, следовательно, постулат, лежащий в основе следующих статей: «Всем людям, которые имеют возможность взаимно влиять друг на друга, следует принадлежать к какому-либо гражданскому устройству».

Правовое устройство лиц, входящих в его состав, таково:

1)   устройство людей в одном народе по  праву государственного гражданства  (ius civitatis);

2)   устройство государств в их отношении друг к другу по международному праву   (ius gentium);

3)   устройство по  праву  всемирного  гражданства  (ius cos-mopoliticum), поскольку люди и государства, находясь между собой во внешних взаимовлияющих отношениях, должны быть рассматриваемы как граждане общечеловеческого государства. Это  подразделение  не  произвольно, напротив, оно   необходимо с точки зрения идеи вечного мира. Ведь если   бы хоть   один из них, физически воздействуя на другого, все же находился бы в естественном состоянии, то с этим было бы связано состояние войны,   освобождение  от которого и является   целью в данном случае.

157

начать столь скверную игру. Ведь все тяготы войны им придется взять на себя — самим сражаться, оплачивать военные издержки из своих средств, в поте лица восстанавливать опустошения, причиненные войной, и в довершение всех бедствий навлечь на себя еще одно, отравляющее и самый мир, — никогда (вследствие всегда возможных новых войн) не исчезающее бремя долгов. Напротив, при устройстве, в котором подданный не есть гражданин (следовательно, не при республикаиском), этот вопрос вызывает наименьшие сомнения. Ведь верховный глава здесь не член государства, а собственник его; война ничего не изменит к худшему в его пирах, охотах, увеселительных замках, придворных празднествах и т. п., и он может, следовательно, решиться на нее как на увеселительную прогулку по самым незначительным причинам, равнодушно предоставив всегда готовому к этому дипломатическому корпусу подыскать приличия ради какое-нибудь оправдание.

* * *

Для того чтобы республиканское устройство не смешивать (как это обыкновенно случается) с демократическим, нужно отметить следующее. Формы государства (civitas) могут быть разделены или но различию лиц, обладающих верховной государственной властью, или по способу управления народом его верховного главы, кем бы этот последний ни был. Первая форма называется собственно формой господства (forma imperii), и возможны лишь три вида ее, а именно: суверенитетом обладает или одно лицо, или группа людей, связанных друг с другом, или же все, входящие в состав гражданского общества (автократия, аристократия, демократия; власть князя, дворянства, народа). Вторая форма есть форма правления (forma regiminis) и касается того способа, каким государство распоряжается полнотой своей власти; этот способ основан на конституции (на акте общей воли, благодаря которому масса становится народом), и в этом отношении форма управления может   быть   или  республиканской,   или  деспотической.

158

Республиканизм есть государственный принцип отделения исполнительной власти (правительства) от законодательной; деспотизм — принцип самовластного исполнения государством законов, данных им же самим; тем самым публичная воля выступает в качестве частной воли правителя...

Вторая дефинитивная статьи вечного мира

Международное право должно быть основано на федерализм свободных государств.

Народы в качестве государств могут быть рассматриваемы как отдельные люди, которые в их естественном состоянии (т. е. вне зависимости от внешних законов) уже своим совместным существованием нарушают право друг друга, и каждый из них в целях своей личной безопасности может и должен требовать от другого совместного вступления в устройство, подобное гражданскому, где каждому может быть обеспечено его право. Это был бы союз народов, который, однако, не должен был бы быть государством народов. В этом было бы противоречие, ибо всякое государство содержит в себе отношение высшего (законодателя) к низшему (повинующемуся, т. е. народу). Многие народы в государстве (так как здесь мы рассматриваем право народов по отношению друг к другу, поскольку они образуют отдельные государства и не должны быть слиты в одно государство) образовали бы только один народ, что противоречит предпосылке.

Уже из того, что мы с глубоким презрением смотрим на приверженность дикарей к их беззаконной свободе, когда они предпочитают беспрестанно бороться друг с другом, чем подчиниться законному, ими же самими организованному принуждению, тем самым предпочитая безрассудную свободу свободе разумной, и считаем это грубостью, невежеством и животным унижением человечества, должно было бы заключить, что культурные народы (каждый сам по себе объединенный в государство) поспешат как можно скорее выйти из   столь   тяжелого   состояния.   Но, напротив, вместо

159

этого каждое государство видит свое величие (величие народа есть неуместное выражение) именно в том, чтобы не быть подчиненным никакому внешнему законному принуждению, а слава верховного главы государства состоит в том, что в его распоряжении находятся тысячи людей, которыми он, не подвергаясь лично никакой опасности, может жертвовать для дела, не имеющего к этим людям никакого отношения. И отличие европейских дикарей от американских состоит главным образом в том, что в то время как многие племена последних целиком пожраны их врагами, первые умеют лучше использовать своих побежденных, чем просто съедать их, и предпочитают увеличивать ими число своих подданных и тем самым количество орудий для войны в еще более широких размерах.

При порочности человеческой природы, которая в своем настоящем виде проявляется в свободных отношениях государств (в то время как в гражданско-законном состоянии она замаскирована благодаря принуждению правительства), все же удивительно, что слово «право» не изгнано еще полностью из военной политики, как педантичное, и что ни одно государство еще не решилось предложить это публично.

На имена Гуго Гроция, Пуфендорфа, Ваттеля и многих других (в которых нет ничего утешительного) все еще чистосердечно ссылаются для оправдания нападения, хотя созданный ими философский и дипломатический кодекс не имеет, да и не может иметь, ни малейшей законной силы (так как государства, как таковые, не находятся под общим внешним принуждением) и не было еще случая, чтобы аргументами, снабженными свидетельствами столь важных мужей, какое-либо государство было принуждено отказаться от своих намерений. Это почитание, которое (на словах по крайней мере) оказывает каждое государство понятию права, доказывает, что в человеке есть еще великая, хотя временами и дремлющая, моральная склонность к тому, чтобы стать когда-нибудь господином над злым принципом в себе (отрицать чего он не может) и чтобы ждать того же от других. Ведь иначе государства, намеревающиеся воевать друг с другом, никогда не произносили

160

бы слова «право» или произносили только для того, чтобы осмеять его, как это сделал один галльский князь, определивший его так: «Право есть преимущество, которым природа наделила сильного перед слабым для того, чтобы слабый был обязан ему повиноваться».

Тот способ, каким государства добиваются своих прав, может быть не правовым процессом, а лишь войной, которой, как и счастливым исходом ее — победой, не решается вопрос о праве, и мирный договор кладет конец настоящей войне, но не военному состоянию (т. е. такому состоянию, где всегда находят предлог к новой войне; это состояние нельзя сразу объявить несправедливым, так как в нем каждый является судьей в своем собственном деле). При этом положение: «они должны выйти из этого состояния» — не имеет по международному праву для государств того значения, какое оно имеет для людей в беззаконном состоянии по естественному праву (так как они, как государства, располагают уже внутренним правовым устройством и не позволят, чтобы другие государства по своим правовым понятиям могли принудить их принять более широкое законное устройство). Но разум с высоты морально законодательствующей власти, безусловно, осуждает войну как способ добиться своего права и, напротив, вменяет в непосредственный долг мирное состояние, которое, однако, не может быть ни установлено, ни обеспечено без договора народов междусобой. Поэтому должен существовать особого рода союз, который можно назвать союзом мира (foedus pacificum) и который отличался бы от мирного договора (pactum pacis) тем, что последний стремится положить конец лишь одной войне, тогда как первый — всем войнам и навсегда. Этот союз имеет целью не приобретение власти государства, но лишь поддержание и обеспечение свободы каждого государства для него самого и в то же время для других союзных государств, причем это не создает для них необходимости подчиниться (подобно людям в естественном состоянии) публичным законам и их принуждению. Можно показать выполнимость (объективную реальность) этой идеи федерации, которая должна охватить постепенно все государства п привести таким путем к

161

вечному миру. Если бы по воле судеб какой-либо могучий и просвещенный народ имел возможность образовать у себя республику, которая по своей природе должна тяготеть к вечному миру, то такая республика явилась бы центром федеративного объединения других государств, которые примкнули бы к ней, чтобы обеспечить таким образом сообразно идее международного права свою свободу, и путем многих таких присоединений все шире и шире раздвигались бы границы союза.

Если один народ заявляет: «Между нами не должно быть войны, так как мы хотим сформироваться в государство, т. е. поставить над собой высшую законодательную, правительственную и судебную власть, которая мирным путем улаживала бы споры между нами», то это вполне понятно. Но если это государство заявляет: «Между мной и другими государствами не должно быть войны, хотя я и не признаю никакой высшей законодательной власти, которая обеспечивала бы мне мои права, а я ей — ее права», то совершенно непонятно, на чем же я хочу тогда основать уверенность в своем праве, если не на суррогате гражданского общественного союза, а именно на свободном федерализме, который разум должен необходимо связать с понятием международного права, если вообще это последнее имеет какой-либо смысл.

Собственно говоря, понятие международного права как права на войну нельзя мыслить {ибо это должно быть правом не по общезначимым внешним законам, ограничивающим волю каждого, а по односторонним максимам⁴ каждого решать вопрос о праве силой), если только не понимать под ним следующее: вполне справедливо, что настроенные таким образом люди истребляют друг друга и, следовательно, находят вечный мир в глубокой могиле, скрывающей все ужасы насилия вместе с их виновниками. В соответствии с разумом в отношениях государств между собою не может существовать никакого другого пути выйти из естественного состояния постоянной войны, кроме как отречься подобно отдельным людям от своей дикой (беззаконной) свободы, приспособиться к публичным принудительным законам и образовать таким путем (безусловно,

162

постоянно расширяющееся) международное государство (civitas gentium), которое в конце концов охватит все народы земли. Но, согласно понятию международного права, онп, безусловно, не хотят этого, отвергая тем самым in hypothesi то, что верно in thesi. Поэтому не позитивная идея мировой республики, а (чтобы не все было потеряно) лишь негативный суррогат союза, устраняющего войны, существующего и постоянно расширяющегося, может сдержать поток антиправовых враждебных склонностей при сохранении, однако, постоянной опасности их проявления (Furor impius intus... fremit horridus ore cruento. Virgil⁵) *.

Третья дефинитивная статья, вечного мира

Право всемирного гражданства должно быть ограничено условиями всеобщего гостеприимства.

Как и в предыдущих статьях, здесь речь идет не о филантропии, а о праве, и гостеприимство означает право каждого иностранца на то, чтобы тот, в чью страну он прибыл, не обращался бы с ним как с врагом. Он может выдворить его из своей страны, если это не сопряжено с гибелью пришельца, но, пока последний мирно живет там, он не должен обходиться с ним враждебно. Право, на которое может претендовать каждый иностранец, не есть еще право быть гостем (для этой цели  был  бы  необходим  особый  дружеский  договор,

* Было бы уместно, если бы для народа по окончаний войны после торжественного празднества был назначен день покаяния, чтобы от имени государства взывать к небу о прощении того великого прегрешения, в котором все еще повинно человечество, не желающее соединить все народы в какое-нибудь законное устройство, а, гордое своей независимостью, предпочитающее использовать варварские средства войны (чем, однако, не достигается то, чего добиваются, а именно право каждого государства). Торжественные празднества во время войны по случаю одержанной победы, гимны, воспеваемые (подобно израильтянским) богу воинств, находятся в не менее сильном противоречии с моральной идеей отца всех людей, так как кроме равнодушия к достаточно печальному способу, каким народы добиваются своих прав, они выражают радость по поводу истребления большого количества людей или уничтожения их счастья.

163

который делал бы его на определенное время членом дома), но лишь право посещения. Последнее принадлежит всем людям в силу права общего владения земной поверхностью, на которой, как на поверхности шара, люди не могут рассеяться до бесконечности и поэтому должны терпеть соседство других. Первоначально же никто не имеет большего права, чем другой, на существование в данном месте земли. Моря и пустыни, необитаемые части этой поверхности, разъединяют людей. Однако с помощью корабля или верблюда (корабля пустыни) они имеют возможность приблизиться друг к другу через эти никому не принадлежащие области и использовать для возможного общения то право на земную поверхность, которое принадлежит всему человечеству. Следовательно, естественному праву противоречит негостеприимство жителей морских берегов (например, берберов), которые грабят суда в ближайших морях и обращают в рабство моряков, потерпевших крушение у их берегов, или жителей пустынь (арабских бедуинов), рассматривающих приближение путников к кочевым племенам как право на ограбление путников. Но это право на гостеприимство, т. е. право пришельца, не распространяется дальше возможности завязать сношения с коренными жителями. Таким образом, отдаленные части света могут войти друг с другом в мирные сношения, которые впоследствии могут превратиться в публично-узаконенные и таким путем все более и более приближать род человеческий к всемирно-гражданскому устройству.

Если сравнить с этим негостеприимное поведение культурных, преимущественно торговых, государств нашей части света, то несправедливость; проявляемая ими при посещении чужих стран и народов (что для них равносильно их завоеванию), окажется чудовищной. Когда открывали Америку, негритянские страны, острова пряностей, Кап и т. д., то эти страны рассматривались как никому не принадлежащие: местные жители не ставились ни во что. В Ост-Индию (Индустан) европейцы под предлогом исключительно торговых целей ввели войска, и вслед за тем начались угнетение туземцев, подстрекательство различных государств к широко

164

распространявшимся войнам, голод, мятежи, вероломство — словом, весь длинный ряд бедствий, тяготеющих над родом человеческим.

Поэтому Китай и Япония, столкнувшись с подобными гостями, поступили вполне разумно, позволив им лишь въезд в некоторые порты, а не во внутренние районы страны. Голландцы были первыми из всех европейских народов, кому Япония разрешила это; но и их, словно пленных, лишали всякой возможности общения с местными жителями. Худшее во всем этом (или с точки зрения морального судьи лучшее) заключается в том, что это насилие не принесло европейцам никакой выгоды, что все эти торговые товарищества находятся на краю гибели, что острова сахарного тростника — это средоточие самого жестокого и изощрениого рабства — не приносят никакого действительного дохода. Единственная цель, которой косвенно служат эти острова, едва ли заслуживает одобрения: они служат для формирования экипажей военных флотов и тем самым для ведения войн в Европе. Все это проделывают державы, которые так высоко ставят дело благочестия и которые, дыша несправедливостью как воздухом, желают считаться избранными.

Более или менее тесное общение между народами земли, всюду взявшее перевес, развилось настолько, что нарушение права в одном месте чувствуется во всех других. Из этого видно, что идея права всемирного гражданства есть не фантастическое и преувеличенное представление о праве, но необходимое дополнение не-писанного кодекса как государственного, так и международного права к публичному праву человечества вообще и, таким образом, к вечному миру. И только при этом условии можно надеяться, что мы постепенно приближаемся к нему.

Первое добавление
О гарантии вечного мира

Эту гарантию дает великая в своем искусстве природа (natura daedala rerum), в механическом процессе которой с очевидностью обнаруживается целесообразность

165

того, чтобы осуществить согласие людей через разногласие даже против их воли; и поэтому, будучи как бы принуждающей причиной, законы которой нам не известны, она называется судьбой, а при рассмотрении ее целесообразности в ходе мировых событий она, как глубоко скрытая мудрость высшей причины, предопределяющей ход мировых событий и направленной на объективную конечную цель человеческого рода, называется провидением...

Прежде чем мы теснее определим рассматриваемую нами гарантию, необходимо исследовать состояние, установленное природой для лиц, действующих на ее великой сцене, которое в конце концов с необходимостью обеспечивает мир, и лишь затем мы рассмотрим способ, каким природа дает эту гарантию.

Предварительное установление природы состоит в следующем: 1) она позаботилась о том, чтобы люди имели возможность жить во всех странах земли, 2) посредством войны она рассеяла людей повсюду, даже в самые негостеприимные страны, чтобы заселить их, 3) войной же она принудила людей вступать в более или менее законные отношения. Достойно удивления уже то обстоятельство, что в холодных пустынях у Ледовитого океана все же растет мох, выкапываемый из-под снега оленем, который сам в свою очередь служит пищей или упряжным животным остякам или самоедам; или то, что в солончаковых пустынях водится верблюд, который как бы создан для путешествия по ним, чтобы и они не остались неиспользованными. Еще более ясно обнаружится цель природы, если принять во внимание, что у берегов Ледовитого океана кроме пушных зверей водятся еще тюлени, моржи и киты, мясо которых прибрежные жители употребляют в пищу, а жиром пользуются для отопления. Но более всего предусмотрительность природы возбуждает удивление тем, что она доставляет в эти лишенные растительности страны плавучий лес (причем даже не известно, откуда он), без которого прибрежные жители не могли бы приготовлять ни судов, ни оружия, ни жилищ. В этих странах борьба со зверями дает людям достаточно дела, чтобы между собою они жили в мире. Но они были загнаны сюда, ве-

166

роятно, не чем иным, как войной. Из всех животных, которых человек во время заселения земли научился приручать и делать домашними, лошадь в его руках была первым орудием войны. Слон же относится к более позднему времени, именно ко времени избытка уже учрежденных государств, как и искусство выращивать известные сорта трав, называемые злаками, первоначальные свойства которых нам теперь не известны; точно так же разведение и облагораживание плодов пересадкой и прививкой (в Европе, может быть, только двух сортов — яблони и груши) могло возникнуть уже в состоянии государственности, где обеспечена частная земельная собственность. Люди, жившие до тех пор в беззаконной свободе, перешли от охотничьего, рыболовного и пастушеского быта к земледельческому; были открыты соль и железо — быть может, первые всюду находившие спрос предметы торговых сношений между различными народами; благодаря этому возникли сначала мирные отношения между ними и таким образом установились связи, согласие и мирные отношения между отдаленными друг от друга народами.

Природа, позаботившись о том, чтобы люди могли жить повсеместно на земле, вместе с тем деспотически захотела, чтобы они жили повсюду, хотя бы против их склонности. Однако это долженствование не предполагает в то же время понятия долга, которое обязывало бы людей к этому нравственным законом. А средством для достижения своей цели природа выбрала войну. Мы видим народы, которые единством своего языка указывают на единство своего происхождения: как, с одной стороны, самоеды у Ледовитого океана, а с другой — родственный по языку народ на Алтайских горах, отдаленный от первых на двести миль. Между ними вклинился другой народ — монгольского происхождения, кочевой и вместе с тем воинственный, оттеснив одну часть их племени далеко от другой в негостеприимные северные страны, где они не поселились бы, конечно, по   собственной   склонности*.   Точно   так   же   финны

* Можно было бы спросить: если природа захотела, чтобы эти берега Ледовитого океана не остались необитаемыми, то что станет с их жителями, когда она   не   будет им более до-

167

в самой северной части Европы (известные под именем лопарей) были отделены от венгров, удаленных от них на столь же значительное расстояние, но родственных с ними по языку, вторгнувшимися между ними готскими и сарматскими народами. И что, кроме войны, которой природа пользуется как средством для повсеместного заселения земли, могло загнать эскимосов (может быть, бродячее древнеевропейское племя, которое совершенно отлично от всех американских племен) на север, а пешересев — на юг Америки до Огненной Земли? Для самой же войны не нужно особых побудительных оснований: она привита, по-видимому, человеческой природе и считается даже чем-то благородным, к чему человека побуждает честолюбие, а не жажда выгоды; это ведет к тому, что военная доблесть непосредственно оценивается чрезвычайно высоко (у американских дикарей, равно как у европейских во времена рыцарства) не только во время войны (что справедливо), но также как причина войны, и часто война начиналась только для того, чтобы выказать эту доблесть; следовательно, войне самой по себе приписываются внутренние достоинства, так что даже сами философы восхваляют войну, облагораживающую, по их мнению, человечество, забыв известное изречение грека: «Война дурна тем, что более создает злых людей, чем уничтожает их». Вот и все о том, что делает природа для своей собственной цели по отношению к человеческому роду как классу животных.

Теперь встает вопрос, касающийся сущности вечного мира как цели: что делает природа для достижения цели, которую человеку вменяет в долг его собственный   разум,   и   тем   самым   для   содействия   его

ставлять (как можно ожидать) плавучего леса? Ведь весьма вероятно, что с успехами культуры обитатели умеренного пояса земли будут лучше пользоваться лесом, который растет на берегах их рек. Они не будут допускать, чтобы он падал в реки и таким путем уплывал в море. Я отвечаю: «Обитатели Оби, Енисея, Лены и т. д. будут доставлять им этот лес посредством торговли и выменивать на него продукты животного царства, которыми так богато море у полярных берегов, если только она (природа) заставит сначала эти племенд жить в мире».

168

моральной цели; и как она гарантирует то, что человек благодаря ее принуждению, хотя и не во вред своей свободе, сделает то, к чему его обязывают законы свободы, но чего, однако, он не делает (во всех трех аспектах публичного права: права государственного гражданства (Staatsburgerrecht), международного права (Volkerrecht) и права всемирного гражданства (Weltbürgerrecht)? Когда я говорю о природе: «Она хочет, чтобы произошло то или другое», то это не значит, что она возлагает на нас долг делать что-либо (так как это может сделать только свободный от принуждения практический разум⁶), но делает это сама, хотим мы этого или нет (fata volentem ducunt, nolentem trahunt)⁷.

1) Если даже внутренние раздоры не принудят народ подчиниться публичным законам, то война извне все же сделает это, потому что, согласно вышеупомянутому установлению природы, каждый народ находит в соседстве с собою теснящий его другой народ, против которого он вынужден внутренне организоваться в государство, чтобы как держава быть способным к отпору. Республиканское устройство есть единственное, вполне соответствующее праву людей, но установить, а тем более сохранить подобное устройство до такой степени трудно, что, по мнению многих, оно должно было бы быть государством ангелов, так как люди со своими эгоистическими склонностями не способны к столь возвышенному по форме устройству. Но здесь общей, основанной на разуме воле, почитаемой, но на практике бессильной, природа оказывает поддержку с помощью как раз тех же эгоистических склонностей. Значит, лишь от хорошей организации государства (а она во всяком случае под силу человеку) зависит так направить силы этих склонностей, чтобы каждая из них или сдерживала разрушительное действие другой, или уничтожала его. Так что с точки зрения разума результат получается такой же, как если бы этих склонностей не было совсем и тем самым человек принуждался бы быть если не морально хорошим человеком, то все же хорошим гражданином. Проблема учреждения государства разрешима, как бы странно это ни звучало, даже для народа дьяволов   (если только   они   обладают

169

рассудком). Она сводится к следующему: «Так упорядочить некоторое количество разумных существ, которые в своей совокупности для поддержания жизни нуждаются в общих законах, но каждое из которых втайне склонно уклоняться от них; так организовать их устройство, чтобы, несмотря на противоположность их личных побуждений, последние настолько парализовали друг друга, что в публичном поведении людей результат был бы примерно таким, как если бы они не имели подобных злых побуждений». Такая проблема должна быть разрешимой. Ведь дело идет не о моральном улучшении людей, а только о механизме природы, о котором согласно задаче требуется узнать, как можно было бы воспользоватьоя им применительно к людям, чтобы так направить в народе столкновение немирных побуждений, что они сами заставят друг друга подчиниться принудительным законам и таким образом необходимо осуществят состояние мира, в котором законы имеют силу. На примерах действительно существующих, но еще очень несовершенно организованных государств можно видеть, как во внешнем поведении опи уже приближаются к тому, что предписывается идеей права, хотя, конечно, причина этому не глубина морального сознания (как и не от моральности следует ожидать хорошего государственного устройства, но, скорее, наоборот, от последнего — хорошего морального воспитания народа). Из этого следует, что разум при помощи эгоистических склонностей, которые естественным образом даже внешне противодействуют друг другу, может воспользоваться механизмом природы как средством для того, чтобы осуществить свою собственную цель — предписание права — и этим способствовать внешнему и внутреннему миру и охранять его, поскольку это зависит от самого государства. Итак, можно сказать: природа непреодолимо хочет, чтобы право получило в конце концов верховную власть. То, что не сделано, совершится в конце концов само собою, хотя и с большими трудностями. «Если согнуть тростник слишком сильно, он ломается; кто слишком много хочет, тот ничего не хочет!»  (Боутервек).

170

2) Идея международного права предполагает раздельное существование многих соседних государств, независимых друг от друга. Несмотря на то что такое состояние само по себе уже есть состояние войны (если федеративное объединение государств не предотвращает проявление враждебности), все же оно, согласно разуму, лучше, чем слияние государств в единую державу, превосходящую другие и переходящую во всеобщую монархию, так как в увеличивающейся области правления законы все более и более теряют свою силу и бездушный деспотизм, искоренив зачатки добра, в конце концов превращается в анархию. Между тем стремление каждого государства (или его верховного главы) заключается в том, чтобы, завладев по возможности всем миром, добиться таким путем для себя продолжительного мирного состояния. Но природа стремится к другому. Двумя средствами пользуется она для того, чтобы удерживать народы от смешения и разъединять их — различием языков и религии*. Это различие, конечно, влечет за собою склонность к взаимной ненависти и повод к войне, однако с ростом культуры и при постепенном приближении людей к большему единству в принципах ведет к согласию в мире, который осуществляется и обеспечивается не ослаблением всех сил, как это имеет место при деспотизме (на кладбище свободы), но их равновесием, их активнейшим соревнованием.

3. Как мудро природа, с одной стороны, разделяет народы, которые воля каждого государства на основе самого международного права охотно подчинила бы своей власти хитростью или силой, так, с другой стороны,  она соединяет силой взаимного корыстолюбивого

* Различие религий — странное выражение! Все равно, что говорить о различных моралях. Могут, конечно, существовать различные виды верований в зависимости от исторических средств, употреблявшихся для служения делу религии, но эти средства, имея свою собственную историю, относятся не к религии, а к области учености; точно так же могут существовать различные священные книги (Зендавеста, Веды, Коран⁸ и т. д.), но только одна религия, обязательная для всех людей и во все времена. Эти средства могут быть только орудием религий, тем, что случайно и может быть различным в зависимости от времени и места.

171

интереса те народы, которых понятие права всемирного гражданства не оградило бы от насилия и войны. Дух торговли, который рано или поздно подчиняет себе каждый народ, — вот что не может существовать рядом о войной. Так как из всех сил (средств), подчиненных государственной власти, сила денег является, пожалуй, наиболее надежной, то государства чувствуют себя вынужденными (конечно, не по моральным побуждепиям) содействовать благородному миру и повсюду, где угрожала вспыхнуть война, предотвращать ее своим посредничеством, как будто они находятся с этой целью в постоянном союзе. Ведь большие союзы, заключенные для войны, могут по своей природе очень редко осуществляться и еще реже вести к удачным результатам. Именно таким способом, даже самим устройством человеческих склонностей природа гарантирует вечный мир, конечно, с достоверностью, которая недостаточна, чтобы (теоретически) предсказать время его наступления, но которая, однако, практически достижима и обязывает нас работать во имя этой (не столь уж призрачной) цели.

Второе добавление
Тайная статья к вечному миру

Тайная статья в договорах публичного права объективно, т. е. по своему содержанию, есть противоречие. Но субъективно, с точки зрения свойств лица, которое ее высказывает, тайна, конечно, может заключаться в том, что это лицо находит для своего достоинства сомнительным публично признать себя ее автором.

Единственная статья подобного рода сводится к следующему: государства, вооружившиеся для войны, должны поразмыслить над положением философов о возможности осуществления общего мира.

Для законодательного авторитета государства, которому следует приписывать величайшую мудрость, унизительно, по-видимому, искать поучения о принципах своего поведения относительно других государств у подданных (философов), но все же делать это весьма благоразумно. Итак, государство будет молчаливо (де-

172

лая из этого тайну) привлекать их к этому; последнее будет означать, что государство позволит философам свободно и публично высказываться об общих максимах ведения войны и заключения мира (это они будут уже делать сами, лишь бы им только не запрещали); согласие же государств между собою по этому пункту не нуждается в особом договоре, поскольку оно уже заключается в обязанности, налагаемой общечеловеческим (морально законодательным) разумом. Это означает не то, что государству следовало бы предпочесть принципы философа высказываниям юриста (представителя государственной власти), а только — что первого следовало бы выслушать. Юрист, избравший символом права весы и вместе с ними меч справедливости, пользуется обыкновенно мечом не только для того, чтобы отстранить от весов все чуждые влияния, но и для того, чтобы положить его на чашу, если, она не захочет опуститься (vae victis!)⁹. К тому же юрист, если он в то же время (в моральном отношении) не философ, подвергается величайшему искушению, поскольку его обязанность состоит лишь в том, чтобы применять существующие законы, а не исследовать, нуждаются ли они сами в улучшении. Низшее на самом деле положение своего факультета он считает высшим, потому что последний стоит рядом с властью (то же самое относится и к двум другим факультетам)¹⁰. Философский факультет в сравнении с этой объединенной силой стоит на очень низкой ступени. Говорят, например, о философии, что она служанка богословия (то же повторяют и о двух других факультетах). Но из этого еще не ясно, «идет ли она с факелом впереди своей милостивой госпожи или поддерживает позади нее ее шлейф».

Нельзя ожидать, чтобы короли философствовали или философы сделались королями. Да этого не следует и желать, так как обладание властью неизбежно искажает свободное суждение разума. Но короли или самодержавные (самоуправляющиеся по законам равенства) народы должны не допустить, чтобы исчез или умолк класс философов, и дать им возможность выступать публично. Это необходимо  и тем и другим для внесе-

173

ния ясности в их деятельность. Здесь нечего опасаться упреков в пропаганде, так как этот класс по своей природе не способен создавать сообщества и клубы.

Приложение

I
О разногласиях между моралью и политикой относительно вечного мира

Мораль уже сама по себе есть практика в объективном смысле как совокупность, безусловно, повелевающих законов, в соответствии с которыми мы должны вести себя; явно нелепо утверждать, что это невозможно, после того как признан авторитет этого понятия. Ведь в таком случае понятие долга само собой исчезнет из морали (ultra posse nemo obligatur); не может быть, следовательно, спора между политикой как практическим учением о праве и моралью как теоретическим учением о нем (тем самым никакого спора практики с теорией), разве только если понимать под моралью общее учение о благоразумии, т. е. теорию максим, позволяющую выбрать наиболее подходящие средства для личных, рассчитанных на выгоду целей, что равносильно отрицанию морали вообще.

Политика говорит: «будьте мудры, кап змеи», мораль прибавляет (как ограничивающее условие): «и бесхитростны, пап голуби». Если то и другое не может совместиться в одной заповеди, то действительно существует спор между политикой и моралью; но если они во что бы то ни стало должны быть соединены, то понятие о противоположности абсурдно и вопрос о том, как уладить этот спор, не будет представлять собой проблемы. Хотя положение: «Честность — лучшая политика» — содержит в себе идею, которой практика, к сожалению, очень часто противоречит, однако точно так же теоретическое положение: «Честность лучше всякой политики», будучи бесконечно выше всяких возражений, есть даже непременное условие последней. Божество     морали     не     уступает     Юпитеру     (божеству

174

силы); последний находится еще во власти судьбы, т. е. разум недостаточно просвещен для того, чтобы осмыслить предопределяющие причины, позволяющие в соответствии с законами природы достоверно предсказывать счастливый или дурной результат поведения людей (хотя и дает надежду на то, что этот результат будет соответствовать желанию). Но разум указывает нам, что следует делать, чтобы остаться на стезе долга (по правилам мудрости); для этого, а тем самым и для конечной цели он светит нам повсюду достаточно ярко.

Практик (для которого мораль является только теорией) основывает свое безотрадное отрицание нашей доверчивой надежды (даже допуская долженствование к возможность) собственно на том, что он, исходя из человеческой природы, берется предвидеть, будто человек никогда не захочет осуществления цели, приводящей к вечному миру. Конечно, для этой цели недостаточно желания всех отдельных людей жить в законном устройстве но принципам свободы (дистрибутивное единство воли всех). Но необходимо, чтобы все вместе захотели такого состояния (коллективное единство объединенной воли). Такое разрешение трудной проблемы необходимо еще и для того, чтобы возникло гражданское общество как целое. Осуществление общей воли в этом разнообразии частных устремлений всех — ни одно из которых не в состоянии добиться этого — потребует выявить объединяющую эти устремления причину; при выполнении этой идеи (на практике) нельзя рассчитывать на иное начало правового состояния, кроме принуждения; именно на нем основывается затем публичное право. Это, конечно, уже заранее предполагает большие отклонения в действительном опыте от первоначальной идеи (теории); во всяком случае нельзя принимать в расчет моральные принципы законодателя, т. е. рассчитывать на то, что он после происшедшего объединения дикой массы в народ предоставит ему теперь возможность осуществить правовое устройство посредством своей общей воли.

Все это сводится в конце концов к следующему: тот, в чьих руках власть, не позволит себе предписывать народу   законы.   Государство,   имеющее   возможность

175

не подчиняться никаким внешним законам, не будет ставить в зависимость от суда других государств тот способ, каким оно отстаивает по отношению к ним свои права; и даже целая часть света, если она чувствует свое превосходство над другой, ни в чем ей, впрочем, не препятствующей, не замедлит ограбить или даже поработить последнюю для усиления своего могущества. Таким образом, все варианты теории правд государственного гражданства, международного права и права всемирного гражданства расплываются в бессодержательные, невыполнимые идеалы; напротив, только практика, основанная на эмпирических принципах человеческой природы, которая не считает слишком унизительным извлекать пользу для своих максим из того, что происходит на свете, могла бы найти прочную основу для здания государственной мудрости.

Конечно, если нет свободы и основанного на ней нравственного закона и все, что происходит иди может происходить, есть исключительно механизм природы, то политика (как искусство управления людьми) воплощает в себе всю практическую мудрость, а понятие права есть бессодержательная мысль. Но если считать, что это понятие безусловно необходимо соединить с политикой и возвысить его до ограничительного условия последней, то следует допустить их совместимость. Я могу представить себе, конечно, морального политика, т. е. такого, который устанавливает принципы государственной мудрости, совмещающиеся с моралью, но не политического моралиста, который приспосабливает мораль к потребностям государственного деятеля.

Моральный политик будет исходить из следующего принципа: если в государственном устройстве или отношениях между государствами будут обнаружены какие-либо недостатки, предотвратить которые было невозможно, то по возможности скорейшее их исправление и приведение в соответствие с естественным правом (согласно разуму) является долгом, а для глав государств (каких бы жертв их эгоизму это ни стоило) в особенности. Так как разрушение государственного, единства или всемирно-гражданского единства, прежде чем оно уступит место более совершенному устройству, проти-

176

воречит государственной мудрости, согласной в этом с моралью, то было бы нелепо требовать решительного и немедленного устранения этих недостатков. Но можно по крайней мере требовать от власть имущего, чтобы он всегда желал изменений такого рода и постоянно стремился приблизиться к цели (лучшему законно-правовому устройству).

Государство, даже если по существующему устройству оно обладает деспотической властью, может, несмотря на это, управляться республикански до тех пор, пока народ постепенно не приобретет способности к восприятию чистой идеи авторитета закона (как если бы закон обладал физической силой) и тем самым окажется способным для собственного законодательства (первоначально основанного на праве). Но если бы даже бурей революции, вызванной дурным устройством, неправомерно было бы достигнуто более правомерное устройство, то и тогда ни в коем случае нельзя вернуть народ к прежнему устройству, хотя в то же время каждый, кто прибегал к насилию или коварству, по праву мог бы быть наказан как мятежник. Что же касается внешних государственных отношений, то от государства нельзя требовать, чтобы оно отказалось от своего даже деспотического устройства (более сильного, однако, по отношению к внешним врагам) до тех пор, пока ему грозит опасность быть немедленно поглощенным другими государствами. Следовательно, при таком положении должно быть дозволено замедление осуществления нового устройства до более благоприятных времен.

Итак, очень может быть, что деспотические (делающие промахи при выполнении) моралисты впадают в различные погрешности против государственной мудрости (слишком поспешно принятыми или рекомендованными ими мерами); однако опыт должен, несмотря на эту погрешность их против природы, мало-помалу вывести их на лучший путь. Морализирующие политики, наоборот, оправдывают противные праву государственные принципы, ссылаясь на человеческую природу, которая, согласно разуму, якобы не способна к добру. Тем самым они по мере сил делают невозможными улучшения и увековечивают бесправие.

177

Вместо практической мудрости, которой похваляются эти государственные люди, они обходятся практической изворотливостью, раболепствуя перед ныне господствующей властью (с целью не упустить своей личной выгоды), тем самым предают народ, а если возможно, и целый мир — словом, действуют наподобие заправских юристов (по ремеслу, а не по законодательству), когда им удается приобрести влияние на политику. Так как их дело не мудрствовать о самом законодательстве, а применять действующие законы местного права, то для них должно быть наилучшим каждое существующее в данное время законное устройство, а если оно будет изменено свыше, то следующее, где опять все будет находиться в своем надлежащем механическом порядке. Но если это умение приспосабливаться ко всевозможным обстоятельствам внушит им иллюзию, что они могут судить о принципах государственного устройства вообще по понятиям права (следовательно, a priori, не эмпирически); если они кичатся тем, что знают людей (этого, конечно, можно ожидать, потому что они имеют дело со многими), не зная, однако, человека и того, что из него можно сделать (для этого необходимо рассмотрение с более высокой антропологической точки зрения), но, составив себе такие понятия, подходят к государственному и международному праву, как его предписывает разум, то они могут совершить этот переход, только проникнувшись духом придирок, следуя своему обычному способу (способу действия механизма, согласно деспотически установленным законам принуждения) даже и там, где понятия разума требуют обосновать законосообразное принуждение исключительно принципами свободы, благодаря которым только и возможно устойчивое в правовом отношении государственное устройство. Мнимый практик уверен, что сумеет разрешить задачу эмпирически, исходя из опыта организации лучше всего сохранившихся, но по большей части противоречащих праву государственных устройств. Максимы, которыми он пользуется для этой цели (хотя и не оглашает их), сводятся приблизительно к следующим софистическим положениям:

178

1)   Fac et excusa. He упускай случая, благоприятствующего самовластному захвату   (права государства лнбо над своим народом, лпбо над другим, соседним народом). Подыскать оправдание или прикрыть благовидными предлогами насилие после захвата будет гораздо легче и удастся с большим блеском (особенно в первом случае, где верховная власть внутри государства есть одновременно и законодательная власть, которой следует повиноваться, не раздумывая), чем если бы захотели предварительно обдумать   убедительные   основания, а затем еще ждать на них возражения. Сама эта дерзость дает известную видимость внутреннего убеждения в правомерности поступка,  и в  случае успеха бог — лучший адвокат.

2)   Si fecisti, nega. Отрицай свою виновность в том преступлении,  которое   ты  сам  совершил.   Например, доведя свой народ до отчаяния и таким путем до восстания, утверждай, что в этом виновато упорство подданных или же, когда ты подчинил соседний народ, — природа человека, которая такова, что если не предвосхитить насилие другого, то можно быть уверенным, что он опередит тебя и подчинит себе.

3)   Divide et impera. Это значит: если в твоем народе есть некоторые привилегированные лица, обладающие властью, которые избрали тебя своим верховным главой (primus inter pares), то поссорь их между собою и разъедини с народом; заступись далее за народ, обольщая его большей свободой, и все будет зависеть от твоей неограниченной воли. Если же дело идет о других государствах, то возбуждение  розни  между ними вполне надежное средство подчинить себе их одно за другим под предлогом помощи более слабым.

Такими политическими максимами теперь, конечно, никого не обманешь, так как все они общеизвестны; стыдиться их нечего, хотя и несправедливость в них слишком явно бросается в глаза. Ведь великие державы никогда не смущает осуждение простых смертных, они стыдятся только друг друга; что же касается самих принципов, то скомпрометировать их может не оглашение, а только неудача (относительно моральности максим все согласны между собой). Поэтому за этими

179

Державами всегда остается политический почет, на который они могут всегда рассчитывать, — почет, являющийся результатом увеличения их могущества, какими бы путями оно ни было приобретено.

* * *

Из всех этих хитроумных попыток безнравственного благоразумия установить мирное состояние среди людей вместо непрестанной войны естественного состояния явствует по крайней мере следующее: люди так же мало могут избежать понятия права в своих частных отношениях, как и в публичных. Они не решаются публично основывать политику исключительно на принципах благоразумия, отказывая тем самым понятию публичного права во всяком уважении (что особенно бросается в глаза в международном праве). На словах люди воздают ему самому по себе все подобающие почести, если даже им приходится выдумывать сотни уверток и уловок, чтобы уклониться от него на практике и приписать изворотливой силе авторитет источника и связующего звена всего права. Чтобы положить конец этой софистике (хотя и не скрытой за ней несправедливости) и вынудить у лживых представителей сильных мира сего признание, что они ратуют не за право, а за силу, от которой они перенимают властный тон, как будто они сами должны повелевать, необходимо развенчать призрак, которым они обольщают и себя и других, выявить высший принцип, порождающий цель вечного мира, и показать, что все то зло, которое преграждает путь к этой цели, происходит оттого, что политический моралист начинает там, где моральный политик справедливо кончает, и что политический моралист, подчиняя таким образом принципы цели (т. е. запрягая лошадей позади повозки), делает тщетной свою собственную цель: привести к согласию политику с моралью.

Для того чтобы привести практическую философию к единству с собой, необходимо прежде всего решить вопрос: следует ли по велению практического разума

180

начинать с его материального принципа, с цели (как предмета произвола) или же с формального (основанного только на свободе во внепшем отношении), т. е. такого, который гласит: поступай так, чтобы максима твоей воли могла стать принципом всеобщего законодательства (цель может быть какой угодно).

Без всякого сомнения, последний принцип должен быть исходным. Ведь он как принцип права, безусловно, необходим, в то время как первый принцип имеет принудительную силу только при наличии эмпирических условий, способствующих выполнению намеченной цели, и если бы эта цель (например, вечный мир) была в то же время долгом, то этот долг сам должен был бы быть выведен из формального принципа максим внешнего поведения. Первый принцип, принцип политического моралиста (проблема права государственного гражданства, международного права и права всемирного гражданства), представляет собой только техническую проблему (problema technicum), напротив, второй — как принцип морального политика, для которого, он является нравственной проблемой (problema morale), — отличен от первого как небо от земли по способам осуществления вечного мира, который желателен не только как физическое благо, но и как состояние, вытекающее из признания долга.

Разрешение первой проблемы, проблемы государственного благоразумия, требует обширных познаний о природе, чтобы использовать ее механизм для осуществления задуманной цели; вместе с тем все это неприемлемо в применении к вечному миру как ее результату, какую бы отрасль публичного права мы пи брали. Какими средствами процветающий народ мог бы быть длительное время удержан в повиновении? Строгостью или поощрением тщеславия, верховной властью одного или соединением многих лиц, обладающих властью, быть может, только служилым дворянством или властью народа? На этот вопрос у нас нет определенного ответа. История, напротив, дает примеры для всех способов управления (за исключением только подлинно республиканского, который может существовать лишь в воображении морального политика). Еще

181

неопределеннее международное право, установленное на основе министерских проектов, которое на самом деле есть слово без содержания и покоится на договорах, содержащих уже в момент заключения тайный предлог для их нарушения. Напротив, решение второй проблемы, т. е. проблемы государственной мудрости, напрашивается, так сказать, само собой; оно ясно для всякого, посрамляет все ухищрения и ведет при этом прямо к цели; однако благоразумие подсказывает не осуществлять эту цель слишком поспешно и насильственно, но постоянно приближаться к ней, сообразуясь с благоприятными обстоятельствами.

Это значит: «Стремитесь прежде всего к царству чистого практического разума и к его справедливости, таким путем ваша цель (благодать вечного мира) приложится сама собой». Ведь мораль сама по себе и, конечно, в применении ее принципов к публичному праву (следовательно, но отношению к политике, познаваемой a priori) имеет ту особенность, что чем менее она делает поведение зависимым от намеченной цели — будь то физическая или нравственная выгода, — тем более она согласуется в целом с последней. Это происходит оттого, что данная a priori общая воля (в одном народе или в отношениях различных народов между собою) есть как раз то, что всецело определяет право среди людей. Но это соединение воли всех, если только оно проводится последовательно, может в то же время и по механизму природы быть причиной, порождающей замышленное действие и придающей действенность понятию права. Так, например, принцип моральной политики заключается в том, что народ должен объединиться в государство в соответствии с одними только правовыми понятиями свободы и равенства, и этот принцип основан не на благоразумии, а на долге. Пусть политические моралисты, возражая против этого, сколько угодно мудрствуют о естественном механизме, которому подчинена толпа людей, вступающих в общество, и который лишает силы этот принцип и делает невозможной его цель, или же пытаются доказать свое утверждение примерами плохо организованных устройств старого и нового времени   (например, демо-

182

кратией без представительственной системы); они не заслуживают быть выслушанными особенно потому, что такая пагубная теория сама много содействует злу, которое она предсказывает. По этой теории человек подводится под один класс с остальными живыми машинами, которым недостает только сознапия того, что они несвободные существа, чтобы сделать их в собственных глазах самыми песчастными из всех существ в мире. Положение «fiat iustitia, pereat mundus»¹¹, которое можно перевести как: «да господствует справедливость, если даже от этого погибнут все плуты в мире», вошло в обиход как пословица. Звучит оно, правда, несколько вызывающе, но является истинным и представляет собой смелый принцип права, отрезающий все окольные пути, указанные коварством или силой. Не следует только ошибочно истолковывать его и понимать как дозволение пользоваться своим правом со всей строгостью (это противоречило бы нравственному долгу). Оно налагает на власть имущих обязанность никому не отказывать и никого не ограничивать в его праве из-за недоброжелательства или сострадания к другим. Для этого прежде всего необходимо внутреннее устройство государства, организованное по чистым принципам права, и, кроме того, соединение государства с соседними или даже с отдаленными государствами (по аналогии со всеобщим государством) для законного решения их споров. Это положение означает только то, что политические максимы должны исходить, какие бы ни были от этого физические последствия, не из благополучия и счастья каждого государства, ожидаемых от их соблюдения, следовательно, не из цели, которую ставит перед собой каждое из этих государств (не из желания), как высшего (но эмпирического) принципа государственной мудрости, а из чистого понятия правового долга (из долженствования, принцип которого дается a priori чистым разумом). Мир никоим образом не погибнет от того, что злых людей станет меньше. Моральное зло имеет то неотделимое от своей природы свойство, что по своим собственным целям оно внутренне противоречиво   и   саморазрушительно   (особенно   в   отношении

183

других, держащихся такого же образа мыслей) и, таким образом, хотя и медленно, но уступает место моральному принципу добра.

* * *

Следовательно, объективно (в теории) не существует спора между политикой и моралью. Напротив, субъективно (в эгоистических склонностях людей, которые, однако, поскольку они не основаны на максимах разума, не следует называть практикой) это противоречие остается и может оставаться всегда, потому что оно есть оселок добродетели, истинная сила которой (по принципу tu ne cede malis, sed contra audentior ito¹²) состоит не столько в твердой решимости противостоять неизбежным при этом несчастьям и жертвам, сколько в том, чтобы смело взглянуть в глаза гораздо более опасному, лживому, предательскому, лукаво мудрствующему злому принципу в нас самих, оправдывающему под предлогом слабостей человеческой природы все преступления, и в том, чтобы победить его коварство.

Действительно, политический моралист может сказать: правитель и народ или народы не совершают по отношению друг к другу несправедливости, если они в борьбе между собою пускают в ход насилие и коварство, хотя, конечно, вообще они совершают несправедливость в том отношении, что отказывают во всяком уважении понятию права, которое одно только могло бы навсегда основать мир. Так как каждый из них нарушает свой долг по отношению к другому, который в свою очередь выступает против него с точно такими же противными праву побуждениями, то обеим сторонам воздается лишь должное, если они истребляют друг друга; причем, однако, так, что способность к несправедливости сохраняется достаточно, чтобы продолжать подобное занятие вплоть до самого отдаленного будущего, и все это служит потомству предостерегающим уроком. При этом провидение в ходе мировых событий получает оправдание, так как моральный принцип в людях никогда не угасает, разум же, прагматически способный к выполнению правовых идей по этому прин-

184

ципу, непрестанно прогрессирует в силу постоянного роста культуры, хотя вместе с ним возрастает тяжесть преступлений. Творение нельзя, по-видимому, оправдать никакой теодицеей, нельзя потому, что на земле существует такой род испорченных существ (если мы допустим, что с человеческим родом дело никогда не будет, да и не может обстоять лучше). Но эта оценка слишком высока, чтобы мы могли теоретически приписать наши понятия (о мудрости) высшей, непостижимой для нас силе. Мы неизбежно придем к такпм повергающим в отчаяние выводам, если не допустим, что чистые принципы права имеют объективную реальность, т. е. не допустим их выполнимость; сообразно с ними следовало бы поступить народу внутри государства и государствам в отношениях между собою, как бы ни возражала против этого эмпирическая политика. Истинная политика не может сделать шага, не присягнув заранее морали, и хотя политика сама по себе — трудное искусство, однако соединение ее с моралью вовсе не искусство, так как мораль разрубает узел, который политика не могла развязать, пока они были в споре. Право человека должно считаться священным, каких бы жертв ни стоило это господствующей власти. Здесь нет середины и нельзя измышлять прагматически обусловленного права (нечто среднее между правом и пользой), но всей политике следует преклонить колени перед правом, и она может надеяться, что достигнет, хотя и медленно, ступени, где она будет непрестанно блистать.

II
О согласии политики и морали в трансцендентальном   понятии   публичного   права

Если публичное право, как его мыслят себе обыкновенно учителя права, я абстрагирую от всей материи (различные эмпирически данные отношения людей в государстве или государств между собою), то у меня еще останется форма публичности. Возможность этой формы содержит в себе каждое произвольное правовое притязание, потому что без нее же могло бы существо-

185

вать никакой справедливости (которая может мыслиться только публично известной), а тем самым никакого права, которое исходит только от нее.

Каждое правовое притязание должно обладать способностью к публичности, и эта способность, следовательно, может дать a priori присущий разуму удобный для употребления критерий, так как легко решить, имеет ли она место в данном случае, т. е. можно ли ее соединить с принципами того, кто действует, или нет. В последним случае проверкой чистого разума сразу может быть? определена лживость (противозаконность) рассматриваемого притязания (praetensio juris).

После подобного абстрагирования от всего эмпирического, что содержит понятие права государственного гражданства и международного права (такова, например, порочность человеческой природы, делающая необходимым принуждение), следующее положение можно назвать трансцендентальной формулой публичного права:

«Несправедливы все относящиеся к праву других людей поступки, максимы которых несоединимы с публичностью».

Этот принцип следует рассматривать не только как этический (относящийся к учению о добродетели), но и как юридический (касающийся права людей). Ведь максима, которую я не могу огласить, не повредив этим в то же время моему собственному намерению, которую необходимо скрыть, чтобы она имела успех, и в которой я не могу публично признаться, не возбудив этим неизбежно сопротивления всех против моего намерения, такая максима может сопровождаться необходимым и общим, следовательно, a priori, усматриваемым противодействием всех против меня вследствие несправедливости, которой она угрожает каждому. Этот принцип только негативен, т. е. служит лишь для того, чтобы распознать с его помощью несправедливость по отношению к другим. Подобно аксиоме он недоказуемо достоверен и, кроме того, легко применим, как это можно видеть из следующих примеров публичного права:

1) Что касается права государственного гражданства (ius civitatis), т. е.   права,  действующего  внутри

186

государства, то оно таит в себе вопрос: «является ли для народа восстание правомерным средством сбросить с себя иго так называемого тирана (non titulo, sea exercitio talis¹³)?» Ответ на этот вопрос многие считают трудным, но он легко разрешается с помощью трансцендентального принципа публичности. Если права народа попраны — восстание против тирана и лишение его трона будет справедливым, в этом нет сомнения. Тем не менее со стороны подданных в высшей степеви несправедливо таким способом добиваться своего права, и они не могут жаловаться на несправедливость, если потерпят поражение в этой борьбе и вследствие этого подвергнутся самым жестоким наказаниям.

Здесь можно привести много доводов за и против, если   решать   этот   вопрос   догматической   дедукцией основ права; однако трансцендентальный принцип публичности может обойтись   без   многословия.   Согласно ему перед заключением гражданского договора сам народ ставит себе вопрос, осмелится ли он публично провозгласить максиму намерения в случае восстания. Легко видеть, что если бы при установлении государственного   устройства    обусловить   в   известных    случаях использование силы против верховного главы, то варод должен был бы претендовать на законную власть над ним. Но тогда он не был бы верховным главой или если бы то и другое было условием учреждения государства, то последнее стало бы невозможным;  между тем   это было целью народа. Неправомерность восстания обнаруживается также благодаря тому, что публичное признание его сделало бы невозможной его собственную цель. По необходимости ее следовало бы скрывать. Но последнее не было бы необходимым для верховного главы государства. Он может открыто объявить, что за каждое восстание будет карать   смертью его зачинщиков, как бы они ни были убеждены, что именно он первый преступил основной закон. Ведь если верховный глава сознает, что он обладает непреодолимой верховной властью (это бывает, как правило, в каждом гражданском устройстве, потому что тот, кто не имеет достаточно власти, чтобы защитить каждого из подданных от другого, не имеет также права и повелевать), то ему нечего

187

опасаться повредить собственной цели обнародованием своей максимы. Точно так же (что вполне согласно с предыдущим) если бы народу удалось восстание, то верховному главе следует примириться с положением подданного и не поднимать восстание с целью возвратить власть, но и не следует бояться, что его привлекут к ответу за его прежнее управление государством.

2) О международном праве речь может идти только в том случае, если предположить наличие какого-нибудь правового состояния (т. с. такого внешнего условия, при котором право действительно может стать уделом человека), потому что оно как публичное право уже в своем понятии заключает провозглашение общей воли, определяющей каждому свое. Это правовое состояние должно проистекать из какого-нибудь договора, которому, однако, не нужно (подобно тому, из которого происходит государство) основываться на принудительных законах, но которое во всяком случае может быть договором продолжительной свободной ассоциации подобно вышеупомянутому договору федерации различных государств. Ведь без определенного правового состояния, активно связывающего различных (физических или моральных) лиц, в естественном состоянии не может существовать никакого другого права, кроме частного. Здесь также проявляется спор политики с моралью (если рассматривать последнюю как учение о праве), в которой критерий публичности максим точно также находит свое простое применение; однако если договор связывает государства для того, чтобы поддерживать мир между собою и по отношению к другим государствам, то это делается не для того, чтобы делать приобретения. Далее перечисляются случаи антиномии между политикой и моралью и предлагается одновременно способ их решения.

а) «Если одно из этих государств обещало что-нибудь другому — оказание помощи, или уступку некоторых земель, или субсидию и тому подобное, — то возникает вопрос, может ли глава государства в случае, от которого зависит благополучие государства, уклониться от выполнения слова, потребовав, чтобы его как личность   рассматривали   двояко:   с   одной   стороны,   как

188

суверена, который ни перед кем не ответствен в своем государстве, а с другой стороны, только как высшего государственного чиновника, который обязан отдавать отчет государству; вытекающее отсюда следствие состоит в том, что в качестве второго он свободен от обязательств, принятых в качестве первого». Но если бы государство (или его верховный глава) огласило эту свою максиму, то, естественно, каждое другое государство стало бы избегать его или соединяться с другими соседними государствами, чтобы дать отпор его притязаниям. Это доказывает, что в этом случае, т. е. в условиях гласности, политика при всей своей изворотливости сама неизбежно будет вредить своей цели, если ее максима несправедлива.

б)  «Если соседняя держава, разросшаяся до ужасающей величины (potentia tremenda), возбуждает опасение, что она захочет покорить других, так как имеет возможность сделать это, то дает ли это менее могущественным державам право на совместное нападение на нее   даже   без   предшествовавшего   оскорбления   с   ее стороны?» Государство, которое захотело бы в данном случае огласить подобную максиму, только ускорило бы и сделало бы неминуемым наступление зла. Ведь сильная держава   опередила   бы   слабых,   а   что   касается союза последних, то это только слабый тростник для того, кто умеет пользоваться принципом divide et impera. Эта максима государственного благоразумия, объявленная публично, необходимо вредит, таким образом, ее собственной цели и, следовательно, несправедлива.

в) «Если слабое государство своим положением нарушает связь частей более сильного, которая необходима для сохранения, то не вправе ли последнее подчинить себе первое и присоединить его к себе?» Очевидно, что более сильному государству не следует заранее оглашать такую максиму, так как более слабые государства заблаговременно заключили бы союз или другие могущественные государства стали бы спорить из-за этой добычи. Таким образом, благодаря оглашению эта максима сама делает себя невозможной — признак, что она несправедлива и, быть может, даже в очень высокой степени, ибо незначительность объекта

189

не мешает тому, чтобы выказанная на нем несправедливость была чрезвычайно велика.

3) Что касается права всемирного гражданства, то я обхожу его здесь молчанием, потому что вследствие аналогии его с международным правом легко можно показать и оценить относящиеся к нему максимы.

* * *

Принцип несовместимости максим международного права с публичностью представляет собой, конечно, яркий пример несогласия политики с моралью (как учением о праве). Теперь нам пужно выяснить, каково же то условие, при котором ее максимы согласуются с правом народов? Ведь нельзя делать обратного заключения, что те максимы, которые совместимы с публичностью, тем самым справедливы: тот, кто обладает твердой верховной властью, не имеет нужды скрывать свои максимы. Условием возможности международного права вообще является прежде всего существование правового состояния. Ведь без него нет публичного права, и все право, которое можно мыслить вне его (в естественном состоянии), есть только частное право. Но выше мы видели, что только федеративное состояние   государств, имеющее целью устранение войны, есть единственное правовое состояние, соединимое с их свободой.   Итак,   согласие  политики с  моралью   возможно только в федеративном союзе (который, следовательно, в соответствии с принципами права дан a priori и необходим), и все государственное благоразумие имеет в качестве правовой основы установление такого союза в возможно    большем   размере.   Без   этой   цели   любое мудрствование является   безрассудством и замаскированной несправедливостью. У подобной лживой политики есть своя   казуистика,   не   уступающая   лучшей иезуитской школе: это reservatio mentalis, т. е. составление публичных договоров в таких выражениях, которые при случае можно истолковать в свою пользу (например, различие между status quo de fait и de droit¹⁴); это пробабилизм (probabilismus), т. е. стремление без

190

основания приписывать другим злые намерения пли же вероятность их преобладания делать правовым, основанием для уничтожения самостоятельности других мирных государств; наконец, это peccatum philosophicum (peccatillum, bagattelle), т. е. поглощение слабого государства, считающееся легко извинительной мелочью, если благодаря этому выигрывает большее государство, ложно полагая, что это направлено к всемирному благу *.

Этому помогает двуличность политики по отношению к морали; то тем, то другим ее учением политика пользуется для своей цели. И любовь к человеку, и уважение к праву людей есть долг; первое, однако, только обусловленный, в то время как второе — безусловный, без оговорок повелевающий долг; и тому, кто захочет отдаться приятному чувству благодеяния, следует сперва убедиться, что он не преступил этот долг. Политика легко соглашается с моралью в первом смысле   (этикой) , когда речь идет о том, чтобы подчинить право людей произволу их правителей, но с моралью во втором значении (как учением о праве), перед которой ей следовало бы склонить колени, она находит благоразумным не входить в соглашение,   предпочитая   оспаривать ее реальность и все, что относится к долгу, свести лишь к благим намерениям. Такое коварство боящейся света политики легко парализовала бы философия, которая сделала бы публичными ее максимы, если только политика захотела бы решиться на то, чтобы даровать философу публичность его максим.

С этой целью я предлагаю другой трансцендентальный и положительный принцип публичного права, формула которого должна быть такой:

* Соображения об этих максимах можно найти в сочинении г-на проф. Гарве «О связи морали с политикой», 1788. Этот почтенный ученый уже в самом начале признается, что не в состоянии дать удовлетворительный ответ на этот вопрос. Но одобрить эти максимы на том лишь основании, что нельзя полностью опровергнуть выдвинутые против них возражения, кажется все же большей уступкой, чем было бы благоразумно допустить по отношеиию к тем, кто злоупотребляет этими максимами.

191

«Все максимы, которые нуждаются в публичности (чтобы достигнуть своей цели), согласуются и с правом, и с политикой».

Ведь если эти максимы могут достигнуть своей цели только благодаря публичности, то они должны соответствовать общей цели общества (счастья), согласовываться с которой (делать общество довольным своим состоянием) — истинная задача политики. Но если эта цель должна быть достигнута только благодаря публичности, т. е. благодаря устранению всякого недоверия к политическим максимам, то и они должны быть в согласии с правом общества, так как только в нем возможно соединение целей всех. Дальнейшее изложение и разъяснение этого принципа я должен отложить до другого случая; то, что он есть трансцендентальная формула, можно усмотреть только путем устранения всех эмпирических условий (учения о счастье) как материи закона путем внимания только к форме всеобщей закономерности.

* * *

Если осуществление состояния публичного права, хотя бы только в бесконечном приближении, является долгом и вместе с тем обоснованной надеждой, то вечный мир, который последует за мирными договорами (до сих пор это название применялось неверно; собственно говоря, были только перемирия), есть не бессодержательная идея, но задача, которая постепенно разрешается и (так как промежуток времени, необходимый для одинаковых успехов, видимо, будет становиться все короче) все ближе и ближе подходит к своему финалу.

Иоганн Готлиб ФИХТЕ
К ВЕЧНОМУ МИРУ.
ФИЛОСОФСКИЙ  ПРОЕКТ ИММАНУИЛА   КАНТА

1796

Имя великого мыслителя, интерес к политическим событиям наших дней и ближайшего будущего, пристрастность различных оценок этих событий и стремление узнать, как бы их расценил великий человек, и, кто знает, какие еще причины побудили, без сомнения, всех любителей чтения приобрести это сочинение. И если бы теперь мы льстили себя мыслью, будто паша рецензия первая знакомит читателей этого журнала с сочинением Канта, то наша претензия была бы явно запоздалой. Но именно связь этого сочинения со злобой дня, легкость и доступность изложения и непретенциозная форма преподнесения автором своих возвышенных, всеобъемлющих идей могли бы ввести в заблуждение многих, кто, обратив внимание только на это, не увидел бы истинного значения данного труда и счел бы основной его идеей не что иное, как скромное желание, предложение, красивую мечту, которая могла бы доставить несколько приятных мгновений человеческой душе. Однако мы позволим себе обратить внимание читателя на наше противопо-

193

ложное мнение, состоящее в том, что основная идея сочинения нечто более значительное. Из этого сочинения Канта столь же строго, сколь и из других его трудов, можно заключить, что его основная идея заключена в природе разума, что разум просто нуждается в ее реализации и что она относится к числу тех целей природы, которые следует сохранить, но не уничтожить. Я позволю себе также заметить, что это сочинение полностью содержит если не основания, то по крайней мере результаты кантовской философии права и поэтому оно весьма значительно и в научном отношении.

Первый раздел. Вводная часть к вечному миру между государствами. 1) «Ни один мирный договор не должен считаться таковым, если при его заключении была сохранена скрытая возможность новой войны»; в нем должны быть уничтожены тайные и явные причины будущей войны. Иначе был бы заключен не мирный договор, но перемирие, говорит Кант. Это неотъемлемо от понятия мира. На его основе, как полагает рецензент, договаривающиеся стороны вступают в правовые отношения друг с другом и ведут переговоры не о том, что они до сих пор оспаривали силой, но о всех тех правах, на которые претендует каждый ко времени заключения мирного договора. То, против чего нет категорических возражений (что свело бы на нет мир), признают молчаливо обе стороны.

2)   «Ни одно самостоятельное государство (большое или малое, это безразлично) ни путем исследования или обмена, ни в результате купли или дара не должно быть приобретено другим государством», так как это, как и наем войск у того или иного государства, вообще идет вразрез с договорными отношениями между государствами. И что ясно само по себе — это противоречит вечному миру, который является целью договаривающихся сторон, а также   было   причиной   многих войн и будет таковой и впредь.

3)   «Постоянные армии со временем должны полностью исчезнуть», так как они постоянно грозят войной и их создание, увеличение и содержание часто сами по себе оказывались причиной войн.

194

4)   «Государственные   долги   не   должны   использоваться   во   внешнеполитической борьбе»,   такого   рода долги, как и постоянные армии, следует запретить как средство, способствующее возникновению войн, и часто даже как причину неотвратимого   финансового   краха государства.

5)   «Ни одно государство не должно насильственно вмешиваться в вопросы правления и государственного устройства других государств» даже под предлогом какого-либо скандала. Ведь всегда можно найти scandalum acceptum (удобный повод), и иностранное вмешательство само является большим скандалом.

6)   «Ни одно государство во время войны с другим не должно прибегать к таким враждебным действиям, которые сделали  бы   невозможным   взаимное   доверие в будущем, в мирное время, как, например, подсылка убийц, отравителей, нарушение условий капитуляции, подстрекательство к измене в государстве неприятеля и т. д.», так как это делает невозможным мир и приводит к bellum internecimim (истребительной войне).

Одновременно обращается внимание и на понятие lex permissiva (закон допущений). Это возможно только потому, что закон распространяется не на все случаи, из чего, как полагает рецензент, нетрудно узреть, что нравственный закон, этот категорический императивов может быть источником естественного права, так как он безусловен и не знает исключений, естественное же право дают только законы, которыми можно пользоваться или не пользоваться. Здесь не место говорить об этом предмете более обстоятельно.

Вторая часть содержит дефинитивные статьи о вечном мире между государствами. Все здесь построено на положениях, которые Кант уже выдвигал, которые вызвали немало толков и предпосылки которых здесь изложены не иначе как намеками: «Всем людям, которые имеют возможность взаимно влиять друг на друга, следует принадлежать к какому-либо гражданскому устройству». «Каждый вправе относиться враждебно к другому, которого он призывает подчиниться этой конституции, если даже тот его до этого не оскорблял». Поскольку   мы в   своих   исследованиях   естественного   права

195

Самостоятельно пришли к изложенным здесь и ниже выводам Канта и изложили свои взгляды публично¹ еще до того, как взяли в руки рецензируемую книгу, то считаем себя вправе добавить несколько слов, чтобы смягчить удивление, вызванное этими положениями Канта.

О правах можно говорить лишь постольку, поскольку люди мыслятся во взаимном отношении друг с другом. Право — ничто вне таких отношений, которые благодаря механизму человеческого сознания остаются незамеченными. Люди не могут быть изолированы друг от друга, а человек вообще немыслим, если нет множества людей, объединенных друг с другом. Как могут существовать рядом свободные существа — вот высший вопрос всякого права. Ответ на него таков: совместное существование людей возможно лишь при условии, если каждый ограничивает свою свободу настолько, чтобы сохранить также свободу других. Действительность этого закона обусловлена общностью свободных существ. Она перестает существовать, как только эта общность оказывается невозможной. Она отпадает для всех тех, кто не может влиться в эту общность, а в эту последнюю не может войти тот, кто не подчиняется этому закону. Такой человек не имеет никаких прав, он бесправен. До тех пор пока люди живут вместе, не воздействуя еще друг на друга посредством взаимного знания, у нас нет оснований утверждать, подчиняются ли они указанному закону по внутреннему побуждению или нет. Поэтому никто не может с достаточным основанием знать, подчиняется ли другой закону внутренне или нет, так как этот другой столь же мало знает о самом себе, подчиняется ли он закону и, следовательно, обладает ли он правом пли он бесправен. Каждый обязан заявить другому о своем признании законоправия, добиться такого же признания со стороны другого, и поскольку никто не может просто доверять другому, то каждый должен добиться гарантий от другого. Это возможно только при объединении людей во всеобщую сущность, в общество, в котором каждый принуждается соблюдать право. Кто этого не воспримет, тот обнару-

196

живает свое неподчинение закону и становится совершенно бесправным.

«Всякое законодательство поэтому заключает в себе (согласно Канту) в отношении к лицам, им охватываемым, 1) право государственного гражданства людей, объединенных в данный народ (jus civitatis); 2) международное право, касающееся отношений государств между собой (jus gentium); 3) право всемирного гражданства, так как люди и государства, поскольку они находятся во внешних, взаимовлияющих отношениях, должны рассматриваться как граждане общечеловеческого государства (jus cosmopoliticum)».

Поэтому, как это может заключить каждый, согласно Канту, не существует никакого естественного права, нет никаких правовых отношений людей, кроме прав, возникающих при подчинении положительным законам и власти. Существование в государстве — единственное естественное состояние человека. Таковы безошибочные выводы, если мы правильно дедуцируем понятие права.

Первая дефинитивная статья: «Гражданское устройство каждого государства должно быть республиканским». Такое устройство само по себе единственно законное, основанное на гражданском праве, и приводит к вечному миру, требуемому международным правом. При этом не следует думать, что граждане решатся брать на себя все бремя войны с той величайшей легкостью, с какой решает за них монарх, ничего не теряя при этом...

Рецензенту кажется недостаточно определенным, по крайней мере подающим повод для неверных толкований предлагаемое автором разделение законодательной и исполнительной властей. Рецензент полагает, что законодательная власть, противопоставляемая исполнительной, должна быть освещена более обстоятельно. Если мне дозволено дополнить мнение Канта собственным пояснением, то я нахожу, что высший, основанный на праве закон дан посредством чистого разума: каждый ограничивает свою свободу лишь в той степени, в какой это необходимо для сохранения свободы других. В какой степени каждый должен отступиться от своей

197

свободы, то есть от собственности в самом широком смысле слова, должны решать сами договаривающиеся стороны. Закон всегда формален, он касается лишь того, что каждый должен ограничивать свою свободу, но он не материален, и не устанавливает, в какой степени каждый должен ограничивать ее. По этому вопросу люди сами должны найти приемлемое для всех решение. Независимо от этого закон требует, чтобы каждый в этом отношении ясно определился. Высшая формула уголовного законодательства дана также чистым разумам: каждый должен отступиться от своего права в такой мере, в какой он требует, чтобы отступился другой. Положительный закон определяет для созданного людьми государства количество людей, объединяемых в государство, районы, которые они заселяют, и виды продовольствия, которые они производят. Каждый может устанавливать для объединенных в государстве людей положительный закон, если он располагает указанными данными. Все те, которые желают вступить в гражданство этого государства, обязаны признать закои, и здесь нет нужды для сбора голосов. Каждый должен сказать: я желаю стать гражданином этого государства, и этим решается все. Общество не должно само непосредственно осуществлять право принуждения, так как в таком случае оно стало бы судьей в собственных делах, что недопустимо. Оно должно передавать эти функции или одному человеку, или целому органу, и благодаря этому отделению функций общество становится народом (plebs). Этот орган не может иметь никаких иных функций, кроме приведения в исполнение того, что правомерно. Он песет за это ответственность, и общие или частные формы применения правовых установлений можно оставлять в известных случаях в компетенции этого органа. Это неоспоримо. Все лица беспрекословно подчиняются этому органу, и любое сопротивление ему есть мятеж. Только народ может быть судьей в вопросе о том, в какой степени этот орган руководствуется законом: это преимущественное право народа. Но пока этот орган пользуется своей властью, нет народа, но есть лишь совокупность под-

198

данных. И ни одно лицо не может, не рискуя стать мятежником, сказать, что народ должен объявить себя народом, также и исполнительная власть не скажет этого никогда. Народ может конституировать только себя, но он не может конституировать себя, если он не существует. Поэтому исполнительной власти должен быть придан дополнительный орган, который не направляет ее, но, как только устанавливает, что свобода и правопорядок находятся под угрозой, призывает к суду народа всегда лишь под своей собственной ответственностью.

Вторая дефинитивная статья: «Международное право должно быть основано на федерализме свободных государств». Нет международного права, оправдывающего войну. Право — это мир. Война вообще не является правовым состоянием, и, если бы это состояние было соблюдено, не было бы никакой войны. Мы об этом говорим лишь вскользь, как и Кант. Вряд ли можно найти что-либо более несуразное, чем понятие право войны.

Для государств, желающих выйти из противозаконного состояния войны друг с другом, нет иного средства, чем то, которым пользуются отдельные государства, то есть того средства, при помощи которого отдельные государства становятся гражданским государством, а также объединяются в международную систему государств, в рамках которой спорные вопросы решаются при помощи положительных законов. Таково во всяком случае решение вопроса на основе чистого разума, и предложенный Кантом союз народов есть то переходное состояние, посредством которого человечество сможет достичь своей великой цели (международного объединения), точно так же как и сами государства возникли на основе оборонительного союза, заключенного между собой отдельными лицами.

Третья дефинитивная статья: «Право всемирного гражданства должно быть ограничено условиями всеобщего гостеприимства», то есть оно должно быть основано на праве каждого человека найти дружеский, а не враждебный прием при вступлении его на землю -любого государства. Для осуществления этого государ-

199

ство, опираясь на принципы государственного права, могло бы действовать вполне правомерно.

Добавление. О гарантии вечного мира. Если мы считаем установленным, что идея вечного мира как задача имманентна чистому разуму, то на основе чего мы можем сказать, что она является чем-то большим, чем чистое понятие, и что она может быть реально осуществлена? На основе природы, говорит Кант, на основе связи вещей, установленной механизмом природы. Согласно трем видам правовых отношений, природа должна ставить три цели.

Прежде всего, чтобы по постулату права государственного гражданства побудить индивиды объединиться в государство. Если не внутренние разногласия, то, пожалуй, военная угроза извне принудила бы людей объединить свои силы. Форма этого объединения постепенно все более и более приближается к правовой и законной, так как к этому принуждают тяготеющие над всеми несправедливость и насилие. Так что люди в конце концов для своей же выгоды начинают делать то, что сообразуется с правом.

Далее, хотя по постулату международного права народы разъединены вследствие различия в языке и в религии, что часто порождало войну, но в конце концов в результате возникающего равновесия должен быть установлен постоянный мир. В-третьих, этому способствует торговля, создающая на основе выгоды отдельных сторон надежную базу, которую вряд ли могло создать право всемирного гражданства.

Мы хотели бы для пояснения изложить, как мы понимаем этот вопрос. Всеобщая неуверенность, присущая всякому противоречащему праву строю, так сильно тяготеет над всеми, что невольно думаешь, что люди уже давно для своей же выгоды, являющейся единственным стимулом создания основанного на праве государства, должны были быть заинтересованы создать его. Но этого не произошло. По-видимому, преимущества беспорядка все еще преобладают над преимуществами порядка. Значительная часть людей при всеобщем беспорядке приобретает больше, чем теряет,

200

а у тех, кто только теряет, остается надежда, что он также выиграет. Так обстоит дело. Наши государства еще слишком молоды, чтобы называться таковыми, отношения между различными сословиями и семьями еще недостаточно твердо установлены, и у них остается лишь надежда, ограбив других, обогатиться самим. Блага, созданные в наших государствах, еще не все распределены и использованы, многое еще можно требовать н захватывать, и, наконец, если у себя дома все уже исчерпано, то угнетение других народов и континентов посредством торговли — постоянный и обильный вспомогательный источник. Пока все это остается, несправедливость еще далеко не так тягостна, чтобы мы могли рассчитывать на ее всеобщее устранение. Но как только большинство считает более надежным сохранить то, что у него есть, чем стремиться к сомнительному приобретению того, чем владеют другие, тогда наступает строй, основанный на праве и разуме. В конечном счете к этому должны прийти и наши государства. Постоянные столкновения между сословиями и семьями приведут наконец к равновесию (Gleichgewicht) в имуществе, при котором каждый будет чувствовать себя более или менее сносно. Благодаря росту народонаселения н производства продуктов питания богатства государства будут наконец открыты и распределены. Другие народы п континенты благодаря развитию также наконец придут к такому состоянию, что не позволят более, чтобы их обманывали в торговле и уводили в рабство, так что исчезнет последний стимул грабежа и хищничества.

Итак, мы имеем полное основание ожидать, что какой-либо народ осуществит на деле эту теоретически столь легко решаемую проблему единственно правомерного государственного устройства и достигнутым таким образом счастьем побудит другие народы, подражать ему. Если подходить с этой точки зрения, то поступательное движение природы к созданию справедливого государственного строя само по себе уже существует. Как только, однако, это будет осуществлено, то во всех государствах, основанных на этих принципах,   будут

201

установлены отношения, основанные на международном праве, вечный мир, так как эти государства в войне только потеряют, не приобретя ничего. Напротив, до достижения первой цели нельзя думать о достижении второй, так как государство, которое несправедливо по своему внутреннему устройству, неизбежно стремится к ограблению соседей, чтобы дать некоторый отдых своим обескровленным гражданам и завладеть новыми вспомогательными источниками.

Приложение о несогласии между моралью и политикой в их отношении к вечному миру содержит множество метко сказанных истин. Прислушаться к этим словам должен каждый, душе которого присущи правдивость и прямота.

Иоганн Готфрид ГЕРДЕР
ПИСЬМА ДЛЯ ПООЩРЕНИЯ ГУМАННОСТИ

1793 — 1797

118

Ныне, в дни одной из самых несчастливых войн¹, когда мир даже на короткое мгновение кажется невозможным, много говорят о планах вечного мира. В связи с этим я хочу поведать вам об одной действительной попытке осуществить эту цель словами того, кто сообщил мне об этом.

К ВЕЧНОМУ МИРУ
Опыт ирокезов

Некогда делавары обитал» в районе Филадельфии и дальше в сторону моря. Из этих мест они часто совершали нападения на поселки чироков; ночью они незаметно присоединялись к пляшущим и совершали многочисленные убийства. Еще ожесточеннее и продолжительнее были войны делаваров с ирокезами. По утверждению делаваров, они всегда превосходили в силе ирокезов, так что последние наконец поняли, что дальнейшее продолжение войны неизбежно приведет к их полному истреблению.

203

И тогда ирокезы направили к делаварам послов со следующим письмом: «Прискорбно, что племена ведут между собой войну. В конце концов она повлечет за собой гибель всех индейцев. Поэтому мы нашли средство предотвратить это зло. Нужно, чтобы одно племя стало «девой мира». Это племя мы поместим в середину; другие воинственные племена назовут себя мужчинами и поселятся вокруг девы. Никто не должен трогать деву, тем более причинять ей зло, а если кто-нибудь совершит этот проступок, то немедленно все обратятся к нему со словами: «Зачем ты обижаешь женщину». Все мужчины должны будут напасть на того, кто ударил деву. Сама дева не имеет права начинать войну, наоборот, она обязана всячески стремиться к сохранению мира. Если окружающие ее мужчины начнут избивать друг друга и война станет ожесточенной, дева должна найти в себе силы обратиться к ним со словами: «Мужчины, что вы делаете? Подумайте о своих женах и детях, они погибнут, если вы не остановитесь! Неужели вы хотите истребить друг друга?» И мужчины должны прислушаться к голосу девы и повиноваться ей».

Делавары согласились стать девой мира. Ирокезы по этому поводу устроили большое празднество, пригласили на него делаваров и обратились к их представителям с речью, содержавшей три пункта: во-первых, они объявили народ делаваров девой мира. «Мы одеваем на вас длинную юбку, до самых ног, и украшаем вас серьгами», — заявили они, дав тем самым понять, что отныне делавары не должны больше иметь дела с оружием. Второй пункт гласил: «Мы вручаем вам сосуд с елеем и целебными средствами. Промойте глаза другим народам, чтобы они видели доброе и не видели злого. Употребите эти средства для того, чтобы вернуть заблудшие народы на путь истины и обратить их сердца к миру». Третий пункт, который призывал делаваров заняться земледелием, был выражен следующим образом: «Мы даем вам заморские колосья и мотыгу в руки». Каждый пункт был подтвержден ожерельем из раковин. Эти ожерелья тщательно хранились, и время от времени индейцы напоминали их значение.

204

После этого необычного мирного соглашения ирокезы стали называть делаваров своими племянниками, а три делаварскпх рода называли друг друга партнерами по игре. Эти обращения употреблялись, однако, только во время совещаний и в других торжественных случаях. С того времени народ делаваров стал хранителем мира, ему было дано на сохранение великое ожерелье мира, доверена цепь дружбы. Он должен был хранить ее в целости и сохранности. Эта цепь, по представлению индейцев, лежит на их плечах, один конец находится в руках других индейских народов, другой — в руках европейцев *.

Такова история ирокезов. Европа знала времена, когда духовенство претендовало на роль девы мира. На нем также были длинные одеяния, а в руках — целебные средства. Духовенство, однако, обвиняют в том, что вместо поддержания мира, оно подстрекало к войнам. Во всяком случае его целебные средства не открыли глаза народам, не помогли больным.

Должны ли мы вместо него обрядить в женские одежды какой-либо целый народ в центре Европы и возложить на него роль судьи мира? Какой народ?

И как сможет он охранять мир, когда опустошительные войны зачастую ведутся из-за пушнины в Гуд-зоновом заливе, из-за участков земли в Парагвае, о месторасположении которых сами организаторы войны имеют лишь смутное представление, из-за гаваней в Тихом океане, из-за капризов правителей. Как часто войны начинаются вследствие прихоти монарха или низкой интриги министра! История действительных причин европейских войн начиная с крестовых походов представляла бы собой нечто гораздо большее, чем «Гудибрас»² — самое ужасное обличение, написанное когда-либо. В мире, где войны подготавливаются и развязываются в глубине министерских кабинетов, все усилия девы мира были бы напрасны.

К сожалению, и у дикарей это средство недолго служило своей цели. Когда вторгались европейцы, по требованию мужчин самой деве мира пришлось принять

* Laskiels. Missionersgeschichte in Nordamerika, S. 160.

205

участие в обороне. Сначала, как выражались индейцы, ей только укоротили юбку, но затем ей пришлось совсем с ней расстаться и взять в руки томагавк. Чужое, непредвиденное насилие разрушило прекрасный мирный проект дикарей, и так будет всегда, пока древо мира не пустит прочные и глубокие корни внутри каждого народа.

Какие только иные средства ни применялись людьми, чтобы остановить воинственные народы и преградить им путь. В горах строились стены, пограничные области превращались в пустыни, о которых придумывались устрашающие легенды. В Азии священная империя должна была положить конец набегам монголов, великий лама должен был выполнять роль девы мира. В Африке обелиски и храмы были местом, где свободно велась торговля, где возникло законодательство хозяйства. В Греции оракулы, амфиктионы, панио-нии, Ахейский союз и т. д. способствовали если не вечному, то во всяком случае длительному миру, с каким успехом — показало время. Самое лучшее, если бы народы могли не соприкасаться друг с другом, как это происходит при торговле в Центральной Африке. Одно племя оставляет свои товары и удаляется, другое поступает аналогичным образом, и так совершается обмен. Если бы они увидели друг друга, обман и брань были бы неизбежны. Моя великая дева мира носит иное имя. Ее целебные средства действуют не сразу, но зато^без-ошибочно; рассказать о ней разрешите в следующем письме.

119

Мою великую деву мира зовут всеобщая справедливость, человечность, деятельный разум.

Однажды мне довелось прочитать одну глубокомысленную рукопись, в которой принципы, лежащие в основе человеческой истории, были охарактеризованы следующим образом: 1. Люди умирают, чтобы освободить место другим. 2. Так как умирает людей меньше, чем рождается, природа расчищает место насильственными средствами. 3. К этим средствам принадлежат не только чума, неурожай, землетрясения, геологические

206

катастрофы, по также народные революции, опустошения, войны. 4. Подобно тому как один вид животных сокращает численность другого, так п человечество сохраняет себя в определенной пропорции, исключая возможность перенаселения. 5. Следовательно, внутри него действуют как созидательные, так и разрушительные начала.

Эта ужасная точка зрения, вселяющая в нас страх и трепет перед собственным родом, заставляет приглядываться к каждому и задумываться над тем, плотоядное он или травоядное животное, несет ли он в себе созидательную или разрушительную силу. Природа не лишила нас средств, позволяющих обезопасить себя от разрушительной части собственного рода, однако эти средства она вложила не в наши руки как оружие, а в наши головы и сердца. Всеобщий человеческий разум и справедливость — вот матрона, несущая елей и целебные средства и ветвь с плодами не только как символы, но и как успокоительное средство, которое приведет если не к вечному миру, то во всяком случае к постепенному сокращению войн.

Поскольку мы вступили на путь достопочтенного аббата Сен-Пьера, разрешите мне по его примеру без ложного стыда четко определить обязанности великой девы мира (pax sempiterna). Она должна в соответствии со своим именем и своей природой способствовать распространению мирных убеждений.

Первое убеждение
Отвращение к воине

Война, если она не вынужденная самооборона, а бездушное нападение на мирный соседний народ, есть зверское, самое бесчеловечное начинание, которое угрожает истреблением и опустошением не только народу, подвергшемуся нападению, но в равной мере и народу, развязывающему войну. Что может быть отвратительнее для высшего существа, чем зрелище двух армий, уничтожающих друг друга без всякой причины? А спутники войны, еще более ужасные, чем она сама, — болезни,   лазареты,   голод,    чума,   грабежи,   насилие,

207

опустошение страны, распад семьи, одичание нравов на многие поколения? Все благородные люди обязаны повсеместно распространять это убеждение; отцы и матери должны так поведать детям о том, что они пережили во время войны, чтобы это ужасное слово «война», которое так легко произносится, люди не только возненавидели бы, но не решались бы его выговорить или написать и произносили бы с таким же трепетом, с каким упоминают о безумии, чуме, голоде, землетрясении, оспе.

Второе   убеждение
Меньшее почтение к военной славе

Все шире и шире надо распространять убеждение в том, что геройский дух, проявленный в завоевательных войнах, есть вампир на теле человечества и отнюдь не заслуживает той славы и почтения, которые воздают ему по традиции, идущей от греков, римлян и варваров. Возвышенный герой, сколько бы присутствия духа, способности оценивать и предвидеть события от него ни потребовалось, всегда будет перед битвой и после нее оплакивать дело, которому он служит, и согласится с тем, что отцу народа необходимо обладать благородными дарованиями, непрестанно совершенствовать их, ему нужен характер, который не обязан своими успехами одному дню и пе делит их с чистым случаем и слепой удачей. Объединенными усилиями всех обладающих разумом надо развеять ложный ореол, окружающий имена Мария, Суллы, Атиллы, Чингис-хана, Тамерлана, пока наконец всякий образованный ум не поймет, что песни о них столь же героичны, как и песни про разбойника Липса Туллиана.

Третье  убеждение
Отвращение к ложному государственному искусству

Необходимо все решительнее разоблачать ложное государственное искусство, которое видит славу правителя  и  счастье  подданных в расширении границ,   за-

208

хвате чужих провинций, увеличении доходов, в ловких интригах, самодержавном произволе, хитрости и обмане.

Мазарини, Лувуа, Дютерре и им подобные в глазах не только честных, но и более мягкотелых людей должны выглядеть так, как они есть на самом деле, с тем чтобы стадо ясно как дважды два четыре, что всякий обман, используемый ложным государственным искусством, есть по сути дела самообман. Всеобщий голос протеста одержит победу над государственными рангами и их знаками отличия, над навязчивым фиглярством и тщеславием, над впитанными с молоком матери предрассудками. Мне кажется, что в презрении к некоторым из этих вещей люди ушли уже далеко вперед, может быть, даже слишком далеко; дело заключается в том, чтобы все достойное, исходящее от государства, ценить и уважать в той степени, в какой оно способствует воспитанию в человеке человечности.

Четвертое убеждение
Очищенный патриотизм

Патриотизм необходимо все более решительно очищать и облагораживать. Пусть каждый народ поймет, что не в глазах других народов и не в устах потомков, а сам по себе он должен стать великим, прекрасным, благородным, богатым, благоустроенным, деятельным и счастливым и что только тогда всеобщее уважение будет сопутствовать ему как тень. С этим пониманием необходимо соединить чувство отвращения и презрения к тем, кто беспричинно покидает свою страну, кто вмешивается в иностранные дела, участвует в них и бессмыленно подражает им, нанося вред своим делам, своим обязанностям, своему покою и благополучию. Надо высмеивать и окружать презрением тех, кто спорит, ссорится, чернит, ненавидит л преследует друг друга из-за событий, происходящих за рубежом, которых они не знают и не понимают, в которых они ничего не могут изменить и которые вообще их совершенно не касаются. Их нужно рассматривать как бандитов и убийц, которые безумными выходками во имя чужого

209

дела нарушают спокойствие своих соотечественников. Пора понять, что стать кем-либо можно лишь на том месте, на котором ты стоишь, на котором ты должен кем-нибудь быть.

Пятое   убеждение
Чувство справедливости к другим народам

Вместе с тем каждому народу должно быть неприятно, когда бранят и обижают другой народ; у народов постепенно должно пробудиться чувство солидарности, для этого каждый должен поставить себя на место другого. Тогда всеобщую ненависть будет вызывать наглый узурпатор чужих прав, покушающийся на чужое благосостояние, дерзкий обидчик, попирающий чужие обычаи и нравы, хвастливый авантюрист, ради своей выгоды навязывающий народам то, что им нежелательно. Любая попытка под каким бы то ни было предлогом нарушить границы, обратить соседа в рабство, навязать ему своих богов и лишить его национальных святынь — религии, искусства, привычного образа жизни — встретит врага в каждом народе, который посмотрит на себя и промолвит: «А что если бы это случилось со мной?» С ростом подобного чувства незаметно возникает союз всех просвещенных народов, направленный против любой агрессивной державы. Скорее приходится рассчитывать на этот мирный союз, чем на предложенное Сен-Пьером формальное соглашение кабинетов и дворов. От них не дождешься первых шагов, но и они в конце концов вынуждены будут вопреки сознанию и воле подчиниться голосу народов.

Шестое убеждение
О торговых притязаниях

Чувство человечности громко выражает возмущение по поводу наглых притязаний в торговле, когда угнетенные народы приносятся в жертву ради барышей. Торговля, даже если она совершается в силу самых благородных мотивов, должна не разделять, а объединять

210

людей; уже в детском возрасте надо понять ее пусть не самое благородное, но все же несомненное общественное и личное значение. Для этого существуют моря, дуют ветры, стремятся потоки. Если один народ вознамерился закрыть море для другого народа, запретить ему пользоваться силой ветра, это должно вызвать всеобщее возмущение народов, все более осознающих значение международных связей, противостоящих порабощению свободных стихий, противостоящих похитителю высшего блага, противостоящих наглому захватчику сокровищ и богатств природы. Ради его престижа, ради его алчности добровольно не прольется ни одна капля крови, как только всеобщим достоянием станет следующая правильная мысль, высказанная одним замечательным человеком, о том, что «интересы торгующих держав отнюдь не сталкиваются и что от взаимного всеобщего благосостояния и сохранения непрерывного мира эти державы могут получить  величайшую  выгоду»*.

Седьмое  убеждение
Деятельность

Наконец, колос, врученный индейской деве мира, — мощное оружие против меча. Чем больше будут люди пожинать плоды полезной деятельности и проникаться

* Пинто о торговом соперничестве. Перевод сборника «Собрание статей, относящихся главным образом к важным проблемам государственной науки», Лигниц, 1776. Автор упомянутого сочинения приводит следующее место из Бюффона: «Эпохе голода и обезлюдения, когда человек утрачивает приобретенное по наследству, варварским столетиям, когда все гибнет, всегда предшествуют войны. Человек, который только в массе может добиться чего-либо, который силен только объединением и связями с себе подобными, который может, быть счастлив только благодаря миру, вдруг впадает в неистовство, вооружается себе на горе и сражается себе на погибель. Возбужденный ненасытной алчностью, ослепленный неутомимым тщеславием, заглушая в себе человеческие чувства, направляет он свои силы против самого себя; уничтожая других, он подготавливает собственную гибель. Когда кровопролитие и туман славы развеян, перед его печальными глазами встанет опустошенная земля; он видит, что искусство погибло, народы ослаблены, его собственное счастье и подлинное могущество уничтожены».

211

сознанием того, что боевой секирой нельзя ничего создать, но многое можно разрушить; чем скорое станут жалкими и смешными позорные предрассудки о божественном призвании рожденной для войны касты, в которой якобы течет геройская кровь Каина, Немврода и Ога, царя Васанского, тем большим уважением будет пользоваться венок из колосьев, яблоневая и пальмовая ветвп по сравнению с печальным лавром, «который растет подле мрачного кипариса п вместе с крапивой п терниями вызывает лишь рапы и язвы...».

Постепенное распространение этих принципов — вот елей и целебное средство разума той великой богини мира, к речам которой в конце концов прислушивается каждый. Незаметно действует ее целебное средство, мягко стекает елей, тихо переходит она от народа к народу, повторяя слова индейцев: «Брат, внук, отец, я несу тебе знак дружбы и целебное средство. Я промою тебе глаза, чтобы они зорко смотрели, я очищу тебе уши, чтобы они хорошо слышали, я хочу, чтобы моя речь была тебе приятна, ведь я пришла недаром, я принесла слово мира».

И каждый, к кому она обратится, ответит ей: «Сестра, добро пожаловать. Я очищу твои ноги от колючек, которые пристали к тебе в пути, я помогу тебе отдохнуть и набраться сил. Кровавую секиру и копье мы зароем в землю и вырастим па этом месте деревья высотой до самого неба. До тех пор пока солнце и месяц восходят и заходят и светят нам, до тех пор пока звезды сияют на небе и воды текут на земле, будет длиться наша дружба»*.

И если, как я почти уверен, формально вечный мир будет заключен лишь в день Страшного суда, тем  не менее ни один принцип, ни одна капля елея, подготовлявшие его даже в самые отдаленные времена, не пропадут даром.

* Все это подлинные  выражения американских индейцев при заключении мира и посвящении девы мира.

Василий Федорович МАЛИНОВСКИЙ
РАССУЖДЕНИЕ О МИРЕ И ВОЙНЕ

1803

Часть   первая

I. Привычка к войне и мнение о необходимости оной

Довольно кратка наша жизнь и исполнена премногих неизбежных зол. Должны ль мы сами оную сокращать и ко многим бедам, неразлучным с нами по человечеству, присовокупить еще войну, которая есть зло самопроизвольное и соединение всех зол в свете. Привычка нас делает ко всему равнодушными. Ослеплены оною, мы не чувствуем всей лютости войны. Если же бы можно было, освободившись от сего ослепления и равнодушия, рассмотреть войну в настоящем виде, мы бы поражены были ужасом и прискорбием о несчастиях, ею причиняемых. Война заключает в себе все бедствия, коим человек по природе может подвергнуться, соединяя всю свирепость зверей с искусством человеческого разума, устремленного на пагубу людей. Она есть адское чудовище, которого следы повсюду означаются кровию, которому везде последует   отчаяние,  ужас,   скорбь,   болезни,

213

бедность и смерть. Лишая народы спокойствия, безопасности, благоденствия, она рано или поздно причиняет их совершенное падение. Свидетели тому Египет, знаменитый своею мудростию, Греция — мать наук, Рим — отечество многих великих людей, соперница его — богатая Карфагена, и многия государства и народы, которые истреблены войною.

Время нам оставить сие заблуждение и истребить зло, подкрепляемое наиболее всего невежеством. Европа, ныне достигшая просвещения, человеколюбия, которые дают ей неоспоримые преимущества перед прочими частьми света, должна показать опыт оных чрез восстановление и утверждение общего п неразрывного мира между собою. Войны, которыми она непрестанно разоряется, не соответствуют ни человеколюбию, ни просвещению. Они могли быть извинительны для наших предков, когда они погружены были в варварстве и не знали другой славы, кроме той, чтобы разорять и убивать.

Мы думаем соединить просвещение и тихость наших нравов с варварством войны, сохраняя в оной человеколюбие и умеренность, несвойственные грубым народам, но сие человеколюбие и сия умеренность не более помогают лютостям войны, как и человеколюбие и мягкосердие палача, которые, заставляя его облегчить несколько страдания наказуемых, не препятствуют ему мучить и умерщвлять оных. Стыдно нам обманываться таковыми рассуждениями. Мы должны совсем оставить войну, чтобы показать, что мы действительно не варварские обычаи имеем.

Исключая привычку, мнение о необходимости войны есть причина нашей беспечности о истреблении оной и терпения нашего в рассуждении се бедствий. Многие' люди довольно уверены, что война есть великое зло, но в то же время думают, она пеобходима. Сие мнение о необходимости, успокаивающее человека во всех его несчастиях, заставляет нас терпеливо сносить и бедствия войны и почитать все старания о истреблении оной тщетными. Сие мнение о необходимости войны делает ее наиболее необходимою. Сохранение общего и неразрывного мира в Европе почитается невозможным,

214

и потому не помышляют об оном. Люди думают, что без войны не могут жить оттого, что войны всегда издавна были; но продолжительность зла не доказывает необходимость оного...

...Европейцы еще не сделали для истребления войны никакой попытки. Мир, какой они между собою делают толь же часто, как и войну, не достоин сего наименования, он есть токмо отдых от войны и может справедливее назваться перемирием, заключенным без означения сроку. Ибо государства и народы между тем не только что политически и тайно воюют между собою, но и явно готовятся и умножают свои силы, чтобы начать войну с большею жестокостию.

Впрочем, когда было помышлять о истреблении войны, недавно еще европейцы ослеплены были до крайности славою завоеваний и не имели понятия о истинном благосостоянии государств. Странное дело! Они старались узнать, как управляется весь мир, не зная, как управляется наша малая планета. Когда варварство и беспорядок царствовали еще в Европе, тогда уж были Тихобраг и Коперник. Европейцы считали звезды, составляли созвездия животных и думали, что они мудрые народы. Дух их парил в превыспренняя; чтобы прожить счастливо в своей планете прежде переселения в любимыя их звезды, они почитали за необходимо нужное заниматься глубокомысленными рассуждениями о бесполезных метафизических тонкостях.

Праздные толпы монахов, которых благоденствие зависело от невежества народов, питали оное, и большая часть людей воздавали нелепое почтение тем роскошнейшим и богатейшим монахам, которые сделали бога мира богом войны и обратили священный его закон в орудие своих страстей. Жестокие их повеления заставляли почитать войну и разорение народов средствами к спасению.

Вся Европа стонала под игом постыднейшего суеверия; самые государи страдали от него и со всею своею властию не могли пособить сему злу.

Мы теперь только удивляемся или смеемся ослеплению и жестокости своих предков, но кто тогда смел восстать против   суеверия?   Оно   почиталось   неразлучно

215

соединенным с истинною верою. Все, которые разнились в мнении о господствующей вере, почитались проклятыми, заблужденными и несчастными, которых убивать вменялось за угождение богу. Подобно сему теперь война кажется непременно соединенною с благосостоянием народов, каждый соседственный народ почитается естественным врагом другого, и убийством и разорением оного приобретается слава.

Находя себя ныне просвещеннейшими, мы думаем, что не имеем никаких недостатков, и те, кои, будучи слишком велики, не могут избежать нашего примечания, мы называем необходимыми. Так свойственно всем векам ошибаться в своем заблуждении!

Просвещение не осталось без действия в гражданском управлении народов. Но в общем управлении между собою европейцы осталися при своем варварстве. Решение споров между народами в нынешние времена подобно решению частных споров в прежние варварские времена, когда законы были недостаточны и частные споры решались мечом и огнем.

Не лучше сего народы, заспорив между собою, причиняют взаимно друг другу всевозможные несчастия до тех пор, покуда и правый, не в состоянии будучи оные сносить, принужден бывает уступить свои права. Война есть величайший недостаток нашего просвещения, тем более достойный внимания, что более несчастий причиняет, нежели сколько оных могли причинить домашние и гражданские неустройства в те варварские времена.

Просвещение должно распространить наши виды и показать нам, что благоденствие каждого государства неразлучно с общим благоденствием Европы. Когда честные люди захотят разделить свои особенные выгоды , от польз общественных, тогда и сами не будут счастливы, и общество, в котором они живут, не будет благоденственно. Покуда европейцы не ограничат общенародным постановлением все частные свои выгоды, они всегда так, как теперь, будут делать себя и других несчастными.

Войны их между собою столь же непозволительны и вредны им всем вообще, как междуусобныя вражды

216

баронов в прежние века, которые причиняли самим себе и всему отечеству вред для кратких и ненадужных польз или для удовлетворения страстей.

Европа довольно уже приготовлена к миру. Закон, нравы, науки и торговля соединяют се жителей и составляют уже из нее некоторый род особенного общества. Даже и языки, отделяющие один народ от другого, не делают важного препятствия в обхождении ее жителей; оные большею частию сходственны между собою, и некоторые из них могут служить всеобщими для европейцев.

Многие европейцы одного происхождения, и все почти перемешаны. Они б должны стыдиться почитать друг друга неприятелями. Они все имеют многие добродетели, достойные почтения и подражания. Имя европейца долженствовало б быть общее всем народам просвещеннейшей в свете страны и почтенно во всех народах прочих частей света.

Можно надеяться, что наступит сие блаженное время, когда Европа подобно одному отечеству всех ее жителей не будет более терзаема войнами. Но для чего мы будем отсрочивать сие блаженство? для чего не остановим мы тотчас бедствия войны? или мы не довольно еще оных испытали? или еще есть люди, которые думают, что война полезна? Рассмотрим их мнения.

II. Мнимые пользы войны

Некоторые говорят, что если б не было войны, то люди столько б умножились, что бы земля не могла их уместить и содержать. Сие мнение доказывает, что война есть весьма действительное средство предупредить размножение людей, но, впрочем, оно не достойно возражения, ибо вследствие оного должно бы радоваться всякому бедствию, истребляющему род человеческой. Посему и моровая язва не есть зло, и не токмо не должно стараться о средствах к пресечению оного, по и должно почитать за благополучие распространение оной. По сему мнению, также напрасно в нынешние времена ввели в употребление прививание   оспы,   ибо

217

оными спасаются многие тысячи людей, которые бы без того могли погибнуть в младенчестве, не имея времени умножить род человеческий. Короче сказать, мы были б слишком снисходительны к нашему потомству, если б не перестали убивать друг друга из опасения, что им не будет места, где жить. Оставим это на их благоразумие, они, конечно, найдут еще довольно места, где жить, и средство содержать себя.

Против общего мира в Европе, может, иначе скажут, что оный будет для нее пагубен в рассуждении других частей света, потому что, привыкнув к миру, она потеряет свою силу и сделается добычею своих соседей. Но с наблюдением мира в Европе не разумеется пренебрежение военного искусства, которое нам всегда доставит преимущество над другими народами...

Итак, вся Европа вообще не имеет никакой пользы в войнах, но составляющие оную разные державы думают находить пользу в оных для того, что ими могут увеличиться и удовлетворить свое честолюбие.

Увеличение государства почитается выгодою войны; но мы видим по опыту, что многие государства, увеличившись войнами, опять оными же упали. Посему и не должны ль прочие, старающиеся по примеру их увеличиться, ожидать себе подобной участи? Могут ли они думать, что одинаковые причины не будут всегда производить одинаковые действия? Оное увеличение государства чрез войны весьма часто есть первый шаг к его падению.

Сила и могущество государства и твердость оного не зависят ни от пространства его владений, ни от множества людей, которые оно может приобрести войнами. Сие увеличение токмо по-видимому и на короткое время делает государства могущественнее, но в самом деле споспешествует их падению. Они сильны иль слабы по сравнению. Будучи средственны, они бывают сильны в рассуждении средственных или слабых; сделавшись велики, они не сделаются сильнее прежнего, ибо тогда должны сравниться с большими и сильнейшими. Притом они в сем состоянии величества начинают иметь более честолюбия, более неприятелей и более случаев к истощению своей силы. Между тем, как

218

бы оставаясь в природном своем положении и не вступая в сравнение с великими, они могли б беспрестанно получать приращение внутренних сил, которые истощаются чрез потерю людей, чрез издержки, употребляемые на приобретение завоеваний и на удержание оных.

Сию истину доказывают многие европейские державы, которые из малых сделались велики, потом из великих сделались весьма слабы и возвратились из несвойственного им величества в природное свое состояние, истощенное, однако ж, непомерным напряжением их сил...

Дания владела некогда Швециею. Но сие величество ее кончилось разорением и упадком. Швеция не столь давно была одна из сильнейших держав и некогда была причиною страха для всей Европы; но величество сие, основанное на завоеваниях, оными же и упало. Оно служило к уменьшению ее внутренней силы и могущества. Когда завоевания увеличили сие государство, оно начало мешаться в европейские дела и иметь войны с сильнейшими державами. Покоренные города и провинции, умножив собою число соседей и неприятелей Швеции, не могли подавать помощь, соразмерную умножившимся от того нуждам в людях и деньгах. Напротив того, сие государство без сего увеличения не претерпело бы столько, но беспрестанно приращалось бы в народе и было б сильно само собою. То же можно сказать и об Испании, которая, истощив внутреннюю свою настоящую силу, потеряла, однако ж, приобретенные завоеваниями Нидерланды, Португалию и знатную часть Италии. Приобретения через войны подобны высоким пристройкам, несоразмерным основанию здания. Они отваливаются сами и подвергают все здание опасности разрушения.

Надежнейшая сила государства есть сила народа, собственно оное составляющего. Народ составляют не токмо единоначалие, но одна окружность земли, одна вера, один язык, одни выгоды, одни иль сходные обычаи и нравы. Привязанность, которую люди, соединенные природными отношениями, имеют между собою предпочтительно перед прочими, составляет узел наро-

219

дов. Завоевания могут присовокупить к государству целый народ или часть оного, тогда будут они соподданные; обращение к вере или случайная оной одинаковость может споспешествовать соединению завоеванных народов, но различие языка, нравов и обычаев будет всегда препятствовать тесному их соединению п оставлять некоторую холодность и неприязнь, умножаемые противуположением выгод или неравенством оных. Склонность к независимости или желание присоединиться к прежней власти навсегда останется и будет иметь со временем свое действие.

В заключение сего надлежит припомнить, что в нынешние времена завоевания трудны и невозможны почти. Если же удается кому немногие маловажные приобретения сделать, то оные производят ревность во всех других державах и непрестанные покушения в неприятеле возвратить оные. Часто государства, получив приобретения через одну войну, теряют оные через другую. Часто для соблюдения одной провинции разоряется целое государство.

Впрочем, увеличение хотя бы и не сопряжено было с толь опасными следствиями, однако ж не долженствует быть важным предметом государственного правления; оно не делает народ благоденственнее. Вся польза, какую оно имеет, есть только в удовлетворении честолюбия.

Некоторые народы имеют тщеславие почитать себя первыми в Европе своею силою; сие тщеславие заражает и дворы их, они присваивают себе первенство и поверхность в делах. Таковые дворы наиболее неприятностей должны бывают сносить, ибо, когда гордость бывает с одной стороны, тогда с другой бывает желание унизить.

Таковое тщеславие какого-либо двора бывает иногда не следствие его силы, но следствие свойств государя и тем опаснее, когда преемники его, почитая за долг поддерживать оное и не имея при том тех же свойств, довершают разорение, которому положены бывают начала несоразмерным честолюбием.

Народы превозносятся и веселятся величеством и важностию своего государства, но оные сами по себе

220

не приобретают им никакого почтения и притом весьма дорого им стоят. Век Людовика XIV, бесспорно, был славнейший век французского двора, но оный в то же время может назваться железным веком Франции; среди веселия и торжества народ стонал от податей и помирал от голода, будучи сам несчастен, притом еще проклинаем был теми, которых он побеждал. Народы не могут точно знать о преимуществе и влиянии своего двора в европейских делах; оные закрыты политикою. Оттого многие из них думают, что двор их есть первый в Европе. В самом же деле ни один двор в Европе не может почитаться первым, сильнейшие из них шесть или семь имеют свои преимущества и недостатки. Разные случайные обстоятельства дают им иногда поверхность друг над другом, но оная недолго продолжается: война или внутренние замешательства приводят государства в слабость, лишающую оные прежнего веса в европейских делах; с тем оканчивается поверхность оных дворов, и горе им, ежели они употребляли оную во зло!

Хотя война есть средство для народа узнать силу его двора, но он и тут не знает точно ни о выигрышах, ни о потерях своих, притом счастие войны весьма ненадежно. Часто знаменитейшим победам последуют поражения. Итак, ни слава войны, ни величество двора не составляют славы и величества народа. Хорошее правление, просвещение и личные свойства народов суть надежнейшие средства к приобретению славы и почтения. Англичане пользуются всеобщим в Европе уважением, сему они должны своим великим людям в добродетелях, благоустройству своего правления и личным своим свойствам. Французы прежде сего умели давать свой тон целой Европе и заставляли ее подражать себе, тому причиною прежние их личные свойства, особливая им свойственная острота разума, обходительность, живость и ловкость.

Народы наиболее всего обязаны бывают своею славою наукам и просвещению. Тщетно они будут превозноситься могуществом и победами своих дворов; оные ненадежны, непродолжительны и могут их сделать только известными, но никогда не сделают их почтен-

221

ными. Просвещение, добродетели и достоинства, напротив того, удостоверяют истинное почтение каждому народу, сколь бы он малосилен ни был. Старание народов превосходить друг друга силою и могуществом сохраняет между ними ненависть и предубеждение, способствующие к продолжению войны. Старание превосходить друг друга добродетелию и дарованиями споспешествует их истинному благоденствию и славе.

III. Предубеждение народов

Всякий думает, что грех, постыдное, беззаконное и жестокое дело есть убить человека. Хотя одно и то же не может быть вместе беззаконным и справедливым, однако ж бесчисленные тысячи людей убиваются во время войны без всякой совести. Привычка, невежество и суеверие причиною тому, что народы убивают друг друга с таким же равнодушием, как скотину. Ужасное ослепление века, почитаемого просвещенным, а и того еще более человеколюбивым! Тщетно мы будем превозноситься своим просвещением и человеколюбием, если оные не имеют довольно силы вывести нас из того заблуждения, что различие народов делает различие людей. Сожаление, благодарность, дружба и любовь не ограничиваются в своих действиях к одному или другому народу, но суть всеобщие чувствования одного человека к другому. Они часто превозмогают предубеждение народов и заставляют нас против воли верить, что и неприятели наши — люди. Вид несчастного трогает нас, хотя бы он не был одного народа с нами. Благодеяния заставляют любить человека, какого бы народа он ни был. Сходство нравов утверждает дружбу, несмотря на различие народов. Сильнее еще всех любовь, убеждает, что различие между народами не делает различия между человеками. Она заглушает глас народной ненависти и, истребляя предрассуждения, возвращает человека к природе.

Суеверие, невежество и ненависть преодолевают чувствования человечества одного народа к другому; они заставляют народы, воюющие между собою, не почитать более друг друга людьми.

222

Суеверие — обыкновенная зараза большей части Людей — в каждом народе ослепляет их и заставляет думать, что те, кои с ними разнятся в исповедывании, суть худшие люди. Они забывают, что христианский закон состоит в любви к ближнему п что, если они почитают себя лучшими христианами, то должны быть человеколюбивее и сим преимуществом доказать, что их закон лучше других. Чем более, напротив того, позволяют они себе ненавидеть других, тем более они показывают, что закон их не имеет такого главного достоинства христианского учения, которое заставляет людей любить друг друга.

Невежество потом, которое не меньшею частию людей обладает, производит самые глупые и вредные понятия между народами друг о друге. Оно приписывает им странные и нелепые обычаи и есть источник великого множества предрассуждений, которые сколь пи смешны иногда, однако ж тем не менее производят презрение и другие предрассудки, чувствования и страсти, служащие пищею вражде народов. Чтобы более уважать себя взаимно, народы должны только более знать друг друга.

Ненависть есть всех обильнейший источник предубеждения народов. Она есть следствие войны, которой бедствия, причиненные в разные времена одним народом другому, остаются навсегда в памяти. Сия ненависть питается всегда из роду в род, и младенцы ее со млеком сосут. Она приписывает неприятелям ужасные пороки, каких они не имеют, и не хочет им дать никаких добродетелей, оспаривая даже те, которые им принадлежат предпочтительно пред прочими народами. Сия ненависть никак несправедлива, бедствия войны, может, были взаимны, и при том не сам народ был оным причиною, но правители его, которые уж много раз после того переменялись и которых давно уже сокрыла в себе земля.

Предубеждения народные заражают не токмо простолюдинов, но и тех, кои могут похвалиться пред ними лучшим воспитанием. Таковые должны стыдиться презирать или ненавидеть народы, сие простительно несколько грубым невеждам; но те, кои имеют лучшие

223

понятия о вещах, должны знать, что всякой народ имеет равно пороки и добродетели. Хотя народы имеют отличные свойства, однако ж всякое свойство имеет свою добрую и худую сторону. Кроме того, свойства, приписываемые какому-либо народу, слишком общи и подвержены по состоянию людей и по другим случайностям многим исключениям п переменам. Между разными народами толь же легко можно сыскать людей, во многом сходных, как и между одинаковым народом различных. Впрочем, сие самое различие свойств между народами, сие разделение недостатков и преимуществ должны соединить людей теснейшими узами, дабы они могли быть полезными через свои взаимные совершенства и помогали друг другу во взаимных недостатках.

Не должно также умолчать об ненависти народной и того, что она неприлична народам благородных чувствований. Она есть сестра зависти и показывает бессилие отмщения или прав грубый и склонный к злопамятству.

IV.  Почтение  и  войне, геройство  и  великость духа

Когда предубеждение народов заставляет их думать, что им убивать друг друга позволительно, война кажется нам менее ужасною потому еще, что оставляет всякому средство защищаться и взаимно убивать. От сего она имеет вид справедливости, к которому, присоединяясь, победы, возбуждающие к себе удивление, и деяния мужества и храбрости и, будучи почтенны, присовокупляют и к войне понятие почтения. Величественный вид армии и флотов пленяет собою и, вселяя доверенность, возбуждает рвение отличиться. Сие самое состояние духа между страхом и надеждою, сколь ни беспокойное, но приятное для человека, показывает ему в войне некоторые прелести. Молодость, веселость, беспечность и награждения, коими наслаждаются обыкновенно военные люди во время войны, делают им оную приятною и заставляют ее любить. Оттого многие состарившиеся уже люди, воспоминая веселые дни, провожденные во время войны, любят и самую войну. Наконец, всеобщее   уважение   военных   добродетелей,

224

славные примеры храбрости и геройства в древние и новейшие времена воспламеняют к войне людей отменных достоинств и великого духа. Они почитают войну непременным путем к славе и думают, что не могут быть велики иначе как через войну, потому что оною прославились великие люди. Итак, надлежит нам рассмотреть, в чем состоит истинная великость и что значили великие люди войною.

Всякий народ считает у себя великих людей, но не все они таковы, ибо они могут быть пожалованы великими от стихотворцев или историков или они казались только велики в сравнении своих земляков или современников. Но были люди, которые почитаются великими от всех народов и всех веков. Число их весьма мало и убавляется иль прибавляется со временем, смотря по тому, как люди думают и в чем полагают славу и великость.

...Польза человечества, правосудие, жалость и человеколюбие могут отличить завоевателя от разбойника, но они толь же мало известны одному, как и другому. Если б они имели хотя одну искру оных добродетелей, то они б увидели, что не имеют права разорять людей; жалость и человеколюбие оставили б их, представив им, сколь многих несчастными они делают. Если завоеватели бывают способны к великодушным делам, если они покровительствуют иногда невинность и спасают иному жизнь, можно ли их за то почитать? Могут ли многая великодушные дела наградить тысячи жестоких? Спасая одному жизнь, они погубляют миллионы. Некоторые разбойники также известны многими великодушными делами, они щадят несчастных и награждают иногда добродетель. Часто одинаковый конец имеют они и умирают среди бою, защищая свою жизнь и честь мнимую, иногда же разная кончина их постигает. Разбойник умирает на эшафоте с именем великого злодея, завоеватель умирает природного смертию с именем великого героя.

Любовь славы располагает отменными дарованиями великого человека, он стремится достигнуть оной и избирает тот путь, какой открыт к ней мнением его современников;  внимание  его  обращается к тем людям,

225

которых почитают великими, он хочет с ними сравняться или превзойти их. Юлий Цесарь, почитаемый великим, был завоеватель для того, что римляне, его соотечественники, не имели уже в его времена прежней добродетели своих предков и полагали всю славу свою в войнах. Александр Македонский, который сам был невольник, подражатель Ахиллеса, обратил на себя внимание его. Никогда не тронуло Юлия Цесаря то, что он один был причиною смерти целого миллиона людей; но он плакал некогда как дитя о том, что примерный его герой, будучи еще моложе его, более народов и земель успел завоевать. Из новейших государей мы имеем Людовика XIV, который иными называется великий и который во всю жизнь свою смущал спокойствие Европы и разорил свое отечество для получения славы. Позднейший — Фридерик II, король Прусский, подлинно имел многие свойства и дарования великих людей, но для достижения славы войнами и завоеваниями поступал несправедливо с соседями и разорял их.

Таким образом мнение людское управляет поступками великих людей. Они делают человеков несчастными для того, чтоб заслужить от них похвалу. Слабые смертные всегда были и будут сами причиною своих несчастий! Они продают славу ценою крови.

Великий человек, разумея сие слово как должно, не так, как ласкательство оное употребляет, есть лучший дар небес и красота природы человеческой. Превосходные дарования и отличные свойства делают его способным составить блаженство многих людей; и самые трудности, которые другим кажутся невозможностями, возбуждают наиболее его деятельность, ибо преодоление трудностей соответственно силе и твердости его духа. Но тем опаснее он, когда устремится ко злу. Представим сего Магомета, которого учение содержит чрез толь многие веки в рабстве и суеверии почти всю Азию и знатную часть Африки и даже в Европе царствует. Представим сих великих завоевателей, как Александр, Цесарь, Тамерлан и Чингис-хан, которые в свою краткую жизнь причинили более напастей человечеству, нежели зараза, землетрясения, наводнения и все бедствия, какие в разные времена человеческой род

226

претерпевает. Мы должны молить бога, чтоб избавил нас от сих великих людей, или мы должны истребить ложные понятия о славе; опые побуждают великих людей к вредным делам. Мы должны гнушаться темп, кои велики без пользы, и ужасаться тех, кои велики со вредом...

Одному легкомыслию или невежеству свойственно превозносить все дела, которые имеют в себе нечто удивительное и блестящее. Удивление и блеск исчезают как случайные токмо действия славы. Истинная слава, которая одна долженствует трогать великого человека, есть та, которая признается мудростию и остается навеки.

V. Бедствия войны

Мы видели, что предубеждение народов и ложные понятия о славе споспешествуют продолжению войны. К сим причинам надлежит еще присовокупить нынешний образ ее произведения. Мы не воюем так, как варвары, и потому думаем, что война и столько зла между нами не причиняет. В прежние времена неприятели или покоряли земли, или разоряли оныя, грабили, убивали жителей и пожигали селения: тогда чувствительна была война и казалась ужасною; ныне она не менее зла производит, хотя сие зло не столь приметно. Нас не поражает вид разоренной провинции, хотя государство лишится ста или двухсот тысяч человек в одну войну; однако ж это не поражает так, как и бедность народа: убитые люди все собраны из разных мест и бедность не соединяется в одной части государства. Провинции так разделены, что жители их не имеют случая соображать свои претерпения. Столицы, которые наиболее заключают в себе людей одного государства, собранных вместе, благоденствуют часто во время войны и, будучи весьма уважаемы, заставляют судить о благоденствии всего государства во время войны. Жители оных, находясь в совершенной безопасности, ведут обыкновенную свою жизнь, наслаждаяся всеми веселиями мира, и притом еще имеют удовольствие торжествовать победы   и   питать    свое    любопытство   ново-

227

стями *. Можно полагать, что запрещение всяких публичных собраний и веселий во время войны оживило бы сострадание роскошных жителей столиц.

Но не все жители столицы избавлены от неудобств войны. Цена поднимается на многие вещи и часто остается и после войны столь же высока. От сего бедные, не имея соразмерного прибавлению цене прибытка, с отягощепием должны сносить дороговизну. Сверх того, часто печальная весть кровопролитного сражения распространяет уныние и печаль во многих семействах.

Пограничные города обыкновенно бывают предметом неприятельских действий. Оные осаждаются, и первое старание неприятеля — пресечь привоз съестных припасов, произвесть недостаток и голод, ежели удастся. Сверх того, жители находятся в беспрестанном страхе, и самая ночь вместо успокоения бывает для них причиною тревоги. Ужасная артиллерия разоряет их дома, причиняет пожары и подвергает самую жизнь опасности.

Вред, причиняемый взаимно неприятелями друг другу, не ограничивается одними сражениями и осадами. Те земли, в коих производится война, обыкновенно сохраняют долгое время остатки разорений, причиненных неприятелями. Жители оных принуждены с крайним отягощением для себя снабжать своих неприятелей нужными припасами, претерпевая притом утеснения и обиды. Случается также, что для причинения вреда неприятелю или для пресечения ему средств к пропитанию целыя селения выжигаются. Между тем воюющие государства сами себе причиняют вред не меньший того, какой неприятелем может быть нанесен.   Наборы  разоряют   селения,  необходимость в.

* Господин Лингет приметил в одном из своих политических изданий, что публика для удовольствия получения новостей часто негодует, что армии остаются в недействии и что тысячи людей не погибают. Люди, радующиеся победам и поражениям, не лучше той лондонской женщины, которая прыгала от радости о том, что два приятные для нее зрелища в одно утро имели случиться, а именно: один человек у столба должен стоять, а другой будет повешен.

228

деньгах принуждает к строжайшему взысканию податей с бедных поселян, которые уже и без того не имеют чем жить и после совсем делаются нищими, в тягость самому государству, которое для маловременной или совсем мечтательной пользы лишается навсегда от них помощи.

С другой стороны, война, занимая все внимание правительства, причиняет вред другим государственным делам, они от нее чувствительным образом претерпевают, беспорядок повсюду вкрадывается, и злоупотребления день от дня умножаются.

Торговля и рукоделия, ободряемые с толиким рачением, приходят от войны в упадок. Но что еще хуже, люди, нужные для земледелия, употреблены в армии. От сего оно приходит в худшее состояние, и от сего происходит крайний недостаток и нередко голод.

Короче сказать, война, разрушает первые основания общества, безопасность жизни и собственности. Законы наказывают смертию немногих несчастных убийц и воров, но хранители сих законов, правители пародов, не умея предупредить войну, подвергают целое государство убийству и грабительству. Тогда уж не один человек бывает убит, не один бывает ограблен, но многие тысячи теряют свою жизнь, и целые селения и города делаются добычею неприятелей.

Самое расположение народов после продолжения войны довольно доказывает вред и бедствия ее. Некоторые народы с радостию встречают войну, но нет ни одного, которой бы не вознегодовал наконец против оной. Чем долее она продолжается, тем сильнее бывает желание мира, надежда оного становится напоследок единою и общею всех отрадою.

Мир оканчивает убийства и разорения на некоторое время, но зло войны не окончится до тех пор, покуда останется опасность возобновления оной.

Содержание больших армий есть одно из сих продолжительных зол войны. Сии армии опустошают государства. Солдаты, оставаясь земледельцами, из коих они наиболее выбираются, могли б жить спокойно и с пользою для общества, вместо того они становятся в тягость самим себе и другим.

229

Когда до 200.000 сих здоровых и совершенного возраста людей принуждены вести по большой части холостую жизнь, то сколько государство вреда претерпевает! Сделав подробное исследование, государи нашли бы, что издержки на армии и происходящее от оных уменьшение народа превосходят все приобретения, какия можно сделать войнами. Ныне истребляют бедных монахов, между прочим, для того, что они не женаты; то не подлежит ли также убавить число солдат, которые не токмо не. способствуют умножению людей, но и нарочно содержатся для истребления оных.

Долгие и ужасные подати суть также продолжительные бедствия войны, она есть главная причина оных. Сколь тягостны многие налоги и сколь препятствуют благоденствию народов, в том не может никто усумниться, зная состояние хотя некоторых токмо европейских держав. Каждая новая война умножает долги и подати; народ, обремененный оными, претерпевает бедность и должен отдавать последнее на средства к разорению и убийству соседей его. Покуда не истребится война, нет надежды, чтобы народы могли жить в изобилии и благоденствии...

VI. Выгоды мира

Война есть главное употребление всех налогов и податей: произведение оной, содержание армий и флотов требуют несравненно более издержек, нежели все прочие государственные нужды вместе. Как скоро не будет оной, государственные расходы убавятся, следственно подати и бедность могут быть уменьшены. Политики занимаются изобретейием легчайших способов собирать подати, но они не могут не быть тягостны, покуда будут велики нужды государственные. Все человеколюбивые изобретения останутся тщетны, бедный поселянин принужден всегда будет претерпевать недостаток для заплаты податей, самые пороки будут всегда ободряться для получения дохода, ибо все то свято почитается, что к умножению оного служит. Многие из доходов государственных вредят благонравию; правление,

230

наказывающее преступников, само оных производит; так, например, во многих землях позволяются лотерейные игры, который бывают причиною разорения и злодейства. Пьянство — источник преступлений, также сделавшись не последнею отраслью государственных доходов, так сказать, самим правительством одобряется.

Тщетно будет кто стараться о облегчении сего зла, лучше пресечь оное в самом источнике. Один мир может облегчить Европу от вредных и несносных ее податей, уменьшить в ней бедность и даже совсем истребить оную. Мир доставит Европе богатство несравненно большее того, которое она получила из Перу и Мексики. Сие богатство не некоторым токмо державам, но всем легко можно получить.

Чрез восстановление мира государства, освободясь [от] главных своих расходов, увидят себя довольно богатыми для уплаты своих долгов и для облегчения обремененного народа; они будут еще иметь довольно денег для тех похвальных предприятий, которые, будучи признаны неоспоримо полезными, остаются без исполнения за недостатком доходов: для училищ, для награждения полезных изобретений и достоинств, для вспоможения всякого рода несчастным и бедным поселянам в случае неурожаев, пожаров, наводнений, падежа скотского и тому подобных происшествий, которые, разорив однажды человека, делают навсегда его бедным. Таково, конечно, должно быть употребление государственных доходов: будучи собраны от народа, они должны быть употреблены не иначе как для собственной его пользы, а не для разорения чужих земель и увеличения государства, которое от того не делается благоденственнее.

Правительства ныне ничем не занимаются столько, как политическими делами и государственными доходами; чрез восстановление мира освободясь [от] сей главной заботы о других народах и о недостатке своих доходов, они не будут иметь чем заниматься, кроме внутреннего благоденствия своих земель. Если теперь многие несчастия, неустройства и злоупотребления происходят от невнимания правительств, то обращение оного единственно к благоденствию парода долженствует произвесть важную перемену в его участи.

231

Если но вся Европа, то по крайней мере большая часть оной не имеет хороших законов и управляется теми, которые остались от варварских времен ее невежества; оные или жестоки и несправедливы, или так темны и запутанны, что предают судьбину тяжущихся на волю законоискусников; имея более досугу и ограничивая все свои попечения внутренним благоденствием, европейские государства могут поправить свои законы, стараться столько ж о предупреждении преступлений, сколько и о наказании оных, обеспечить права собственности и сделать законы так, как они должны быть: просты и внятны для каждого.

Образ правления, составляющий блаженство или несчастие народов, никогда не может быть толь совершен, как при утверждении мира; тогда только может разрешиться загадка совершенного правления; поелику безопасность составляет главное старание каждого общества, то оной уступают все другие уважения общественного благоденствия. Война вводит и поддерживает злоупотребления во всех родах правления.

Управляющая монархами любовь славы тогда не может ничем быть удовлетворена, как мудростию, правосудием и человеколюбием в управлении народов. Теперь государи прославляются войнами, победами и храбростию, но тогда слава должна их вести на истинный свой путь, ибо все другие будут пресечены, честолюбие их превосходить друг друга не может быть ничем иным удовлетворено, как преимуществом в том, чтоб сделать народ счастливее; высокие их достоинства ни на чем ином не могут быть показаны, как на искусстве делать людей блаженными.

Иной скажет, государи будут стараться только превосходить друг друга в роскоши и великолепии, и, избавившись опасения войны, они предадутся любви, покою и забавам. Многие и теперь столько преданы великолепию, роскошам, забавам и покою, что не могут более оным предаться среди самого глубокого мира; но имеющие честолюбие не ограничиваются сим и стараются иметь влияние в политических делах и производить искусно войны; по истреблению же оной они не ограничатся одними пышностями и забавами, но вме-

232

сто славных политиков и воинов сделаются отцами народа и славными законодателями.

То же, что сказано о государях, должно разуметь и об министрах их. Все время, все труды, вся слава их должны будут обратиться к внутреннему благоденствию.

Мир распространит в Европе изобилие и правосудие, составляющее благоденствие народов, он сохранит ее в настоящем состоянии независимости и целости и доведет распространяющееся в ней просвещение до высочайшей степени человеческой мудрости; вид народов и земель переменится так, что трудно будет их узнать, и европейцы будут только сожалеть и дивиться, что могли толь долго заблуждаться и отсрочивать блаженство мира, которым наслаждаться зависит только от их общего желания. Они будут почитать теперешние времена толь же несчастными, как времена своих грубых и суеверных предков. Теперь, когда мир редко продолжается более десяти лет сряду, беспрерывное оного продолжение кажется странно и невозможно так, как казалось прежде открытие Нового Света; но после, когда оное исполнилось, стали думать, что в том нет ничего чрезвычайного.

VII. Причины войны и политика

В варварском состоянии народов, когда они находились в беспрестанном страхе друг от друга, храбрость и все военные достоинства почитались превыше всех прочих. Слово «герой», толь давно начавшееся и приписываемое сначала людям, оказавшим важные услуги своему отечеству, долго заключало в себе понятие великих добродетелей и великих людей. И подлинно, герои заслуживали почтение и любовь, спасая отечество; но для достижения оных люди честолюбивые старалися быть героями, где не нужно.

Народы, с другой стороны, избавившись от опасности, старались увеличиться. Самолюбие и корысть возбуждали их к завоеваниям. Они с гордостию веселились оными, приготовляя себе верную погибель. Достоинства геройские, которые были прежде почитаемы

233

по справедливости, будучи необходимы для защищения общества, не менее стали почтительны и по честолюбию народов. Когда война имела предметом своим защищение собственной земли и не распространялась до отдаленных стран, народ бежал с оружием к знаменам своего предводителя; но когда войны стали иметь предметом одно честолюбие и производиться в отдаленных странах, тогда понадобились и нашлись люди, согласившиеся для платы жертвовать своею жизнию и похищать оную у других. Войны сделались тогда легче и продолжительнее, Народы не заботились много о том, чтобы решиться на войну, ибо они не подвергали опасности свою жизнь, да и не решали они уже тогда войны. Предводители войск нашли средства покорить свой народ столь же легко, как и чужой, и из защитителен своего отечества и ревнителей его славы сделалися его утесни-телями, тиранами. И так произошли сии сильные завоеватели, которые, почитая народ орудием своих страстей и не довольствуясь слепою его покорностию, с прискорбием видели другие народы независимыми; они помышляли только о приобретениях, которые им ничего не стоили, как потери многих сот тысяч народа, о благоденствии которого они не заботились и который сам в ослеплении своем думал быть награжден завоеваниями за все бедствия, им претерпеваемые. Составленные таким образом древние империи, умножившись без меры, пали под собственною своею тягостию.

Предки европейцев были орудием разорения последней из сих империй и основались на ее развалинах. Как варварские народы, долго они нападали друг на друга, возбуждаемы будучи беспокойным духом завоеваний; когда варварство уступило место просвещению, когда завоевания сделались трудны, взаимная их ненависть, произведенная многими прежними войнами, и честолюбие государей продолжали войну.

Государи завели непременные армии; дворянство, почитая за низкость всякое другое состояние, кроме военного, спешило соединиться под их знаменами; народ принужден был последовать дворянству от недостатка других средств к пропитанию или поневоле. Государи, находя себя начальниками страшных сил, гото-

234

вых всегда к исполнению их повелении, восчувствовали в себе гордость, свойственную людям сильным и не привыкшим к противоречию. Политика, запутывая дела тонкою своею хитростию, подает им частый случай к решению оных силою. Находя в своих подданных соответствие их страстям, они тем легче побуждаются к войне, что думают чрез оную исполнить долг любви отечества. С таковыми расположениями малейшая причина к спору производит войны, и присовокупление малейшей частицы земли к пространным их владениям, кажется им, оправдывает подвержение целого государства лютостям войны.

По многим прошедшим войнам, по ненависти и недоверчивости, от оных происшедшим, европейские державы имеют привычку почитать своих соседей непримиримыми и естественными врагами; для сего они стараются беспрестанно усилиться и препятствовать в том другим, и всякий случай к решению сих стараний есть случай к войне. Будучи в сем состоянии неизвестности, они находятся всегда в готовности к нападению на неприятеля или к отражению его нападений подобно людям, живущим в состоянии дикости, неудерживающимся никакими обязанностями, никакими законами и полагающим всю надежду на свою силу. Единые правила, которые европейские державы между собою наблюдают, суть правила политики.

Сия политика располагает участию Европы, она имеет важный и сокровенный вид, никто не дерзает к ней приблизиться, и редкий может совсем рассмотреть ее.

Подобно древним таинствам египтян она скрывается от простолюдинов, жрецы ее удаляют их от внутренности ее храма и имеют к тому причину.

Италианцы, которых теперь толь многие народы превосходят, были прежде учителями Европы. Они иль те, кои между ими искали своего просвещения, ввели в европейские кабинеты сию политику, которая и по сие время там сохраняется. Монахи споспешествовали утверждению опой; взошед в кабинеты государственные, посеяли там правила притворства, неправосудия и   тайны,   которая  довольно    свидетельствует   против

235

политики, ибо там наиболее нужна, где есть худые умыслы, и может быть полезна и пристойна в поступках бесчестных людей, старающихся друг друга обманывать, но не в поведении народов. Никогда бы сохранение оной не почиталося толь важным, если бы политика не имела чего скрывать. Управление политики придворными людьми также не могло сделать ее совершеннее; привыкши к неправде и хитрости и принуждены будучи оными сохранять милости своего двора, они сохраняли свои пороки в поступках с иностранными дворами.

Французские министры, кардиналы Ришелье и Мазарин, почитаются славнейшими министрами, но известно, каковы они были. Насилие, притворство, высокомерие, подлость и вероломство означали их поступки. Кардинал Флери, не имея их достоинств, имел, однако ж, их пороки притворства. Новейший граф Вержен из всех европейских министров наиболее имел монашеской хитрости, он навык в раболепном Стамбуле подлой и вероломной греческой политике.

Многие еще поныне подражают и за совершенство почитают быть подобными кардиналу Ришелье или Мазарину, Альберони, который, может, также подражал им, показал кратким своим министерством, к чему способна политика в руках честолюбивого и предприимчивого человека; он составил заговор во Франции, намеревался поднять бунт в Англии и всю Европу хотел наполнить замешательством.

Французский двор, знаменитейший своими министрами, наиболее нам представил примеров политики. Он не щадил никаких средств к увеличению себя и к причинению вреда другим.

Англия испытывала неоднократно неправосудие и коварство его. Низверженные с престола Стуарты находили прибежище во Франции, употребляемы были орудиями бунта и постыдным образом были оставляемы на волю их судьбины. Против германских императоров, французский двор содержал на пенсии большую часть немецких владетелей и не стыдился унижаться пред турками, раздавал им деньги, делал своими интригами перемены в министерстве и возбуждал сих неверных к

236

войне против императоров. Для управления делами на Севере издавна платил ежегодную сумму шведским королям и часто подкупал самые сеймы, дабы оные, не уважая благоденствие своего отечества, ссорились и воевали по воле его с соседями. Испанских королей управлял он нередко духовниками и, подобно хамелеону везде приноравливался обычаям, не стыдился мешаться в любовные дела государей и министров, низвергал их любовниц и фаворитов и возводил своих.

Таким образом, политика французского двора исполняла всю Европу войнами, неправосудиями, обманами н всеми постыднейшими делами: посеяние междуусобных раздоров, развращение министров и государственных служителей, склонение к измене, шпионства и подобные преступления, достойные виселицы, ободряемы были сим двором. Уверения, сделанные с намерением обмана, нарушенные с бесчестием, презрение доброй веры, нарушение мира без причины к войне — все сие иочиталося совершенством его политики. Доходы его многими миллионами рассыпались по Европе, когда народ стонал от податей и когда большая часть оного не имела дневного пропитания; издержки напоследок умножились без меры. Политика и войны — причиною его разорения; обратив внимание к сей одной державе, кто может сказать, что война не разоряет государств и что политика его не была заблуждение?

Однако ж люди не умеют научаться чужими несчастиями. Европейские дворы, переняв от французского роскошь и великолепие, заразились и политикою его. Оная подражается почти везде с некоторыми отменами по свойству государей, министров и народов. Иные заменили хитрость политики насилием. Славный Фридерик, который имел великие дарования сделать людей счастливыми, но помышлял много о увеличении своего государства, полагал свою политику в силе оружия и, чтоб показать свое остроумие, назвал пушки причинами государей. Горе тем народам, кон не могут противоположить сим смертоносным причинам ничего, кроме доброй веры, справедливости, истины и права народов, которые не имеют великого влияния в политических делах,   ибо    многие   начали  последовать  примеру  сего

237

государя. Священные имена человеколюбия, умеренности и ужаса к кровопролитию беспрестанно упоминаются, между тем как делаются очевиднейшие неправосудия, и реки крови человеческой без всякого сожаления проливаются.

Говоря о политике дворов, не должно умолчать и о тех писателях, которые в политическом составе Европы суть то же, что черви, зарождающиеся в ранах человеческого тела, растравляющие оные и препятствующие их излечению. Они питают ненависть народов, умножают их взаимные жалобы, описывают их самыми черными красками и не щадят самой клеветы, они защищают софизмы политики, утверждают самые нелепые ее правила и оправдывают ее в том, что она сама признать стыдится.

Извинительнейшие из сих писателей суть те, коих производит ослепленная любовь отечества; они, помышляя только об оном и возбуждаясь ненавистию неприятелей, думают, что отечество их должно быть право во всех своих требованиях и имеет более других земель права быть счастливым даже на счет счастия' других. Детское ослепление! Если все народы дадут волю своему самолюбию, то никоторому из них не будет житья; пристрастие легко обладает сердцем, исполненным любви отечества. Часто мы по незнанию обвиняем неприятеля в том, чему само наше отечество бывает причиною.

Опаснейшие всех политические писатели суть те, кои пишут по должности или в угождение двору, которые, имея дарования писать, бывают подкуплены и имеют средство знать о делах; их сочинения предпочитаются всем прочим, хотя они наименее заслуживают предпочтение; истина, и права народов уступают в них. место несправедливости и лжи. Таковые писатели, чтоб оправдать какой двор, не щадят ничего и ничем не останавливаются, ибо законно иль незаконно они должны оной оправдывать, скрывать то, что справедливо, и доказывать то, что только вероятно. Сии сочинения приводят публику в заблуждение и дают ей странное и ложное понятие о политических делах. Сии писатели часто сами себя опровергают; смотря по обстоятельству

238

дел, они утверждают системы и правила, совсем между собой противные. Короче сказать, они сами не верят тому, что пишут.

Третьего рода обыкновеннейшие политические писатели суть газетчики; они пишут для того, чтобы писать. Горестная должность — непременно новостями наполнять каждый почтовый день, исписывать положенное количество бумаги! Новости не растут как грибы; они не виноваты и принуждены изыскивать средство пособить сему злу, они добавляют недостаток слухами, догадками, предсказаниями, примечаниями и рассуждениями, они суть море политики, они вмещают в себе все, что производит ослепленный патриотизм и смешное тщеславие судить о политических делах, и часто бывают орудием второго рода политических сочинителей, которые пишут по должности и распространяют чрез газеты ложь, клевету и софизмы своего двора. Часто газетчики бывают подкуплены думать одним или другими образом. Во многих землях, или почти во всей Европе, выключая Англию, они не смеют и думать, что истина не есть пасквиль. Короче сказать, если история, почерпнутая из газет, дочитается худшею в свете историею, то может ли публика сказать, что она имеет хорошее сведение о текущих делах?

Итак, политические писатели, управляющие мнением европейцев в их делах между собою, пристрастны, ложны и незнающи, а политика, располагающая их участью, коварна, насильственна и несправедлива; истощив свою обманчивую логику, основанную на учении неправды, она прибегает к причинам государей и погублением тысяч людей доказывает, что побуждения ее суть сохранение равновесия, умеренность и правосудие. Тщетно она покрывается маскою просвещения и человеколюбия; заблуждение и жестокости ее толь поразительны, что не могут не быть примечены. История нам открывает непроницаемую ее завесу тайны. Главные войны нынешнего столетия доказывают, что настоящая политика бедственна для благоденствия народов, что европейские державы не имеют ничего верного в своем поведении, кроме желания усилиться и вредить, кроме пристрастия народов и управляющих ими, что трактаты

239

нарушаются без всякой совести, что политические союзы ускоряют только начатие войны и распространяют оную на большее число народов.

Конец первой части

Ричмонд, 1790 года.

Часть вторая

I. Общенародные законы

Всякая держава есть независима, но смежна с другою подобною.

С сей черты прикосновения распространяются внутренние обязательства правосудия на внешние. Разные соседние народы равно многим подвластным одной державы имеют необходимость в учреждении своих поступок по непременным правилам, которые, не нарушая независимости, токмо удерживают оную в пределах общей пользы.

Всякая держава властна управлять внутренними делами по собственному благоусмотрению, и всякое вмешивание в оные, посредственное или беспосредственное, есть нарушение ее независимости. Чрез тесное соединение европейских держав одна на другую имеют непременное влияние и, нарушая безопасность и независимость одной, и другую также опасности подвергают: ненаблюдение оного правила Европе по сие время многих бед стоило.

Установление общенародных правил или законов и наблюдение оных не есть вмешивание во внутренние дела, ниже нарушение независимости, ибо не иначе может утвердиться как по согласию; но только с тем, что, дав оное по здравому рассуждению, невозможно возвратить по пристрастию...

Народы заключают мирные договоры, трактаты, союзные и оборонительные, и сии служат правилом и законом их между собою поведения, которое столь же часто переменяется, как главные побуждения интереса,

240

ими управляющие, сами обязывающиеся — свои судьи и судимые, сами — обижающие и обиженные.

Где один без наказания может нарушить свои обязательства, другой сам должен искать себе удовлетворения, там нет никакой безопасности, ни суда, ни правды, ни равенства. Хотя и желательно по врожденному чувству правосудия отмщение обиженному, но и оное может быть безмерно и неправосудно, как скоро предоставлено на волю страстей.

Побежденный прибегает к посредничествам других пародов, но когда победитель оные отвергает из гордости или недоверчивости к примирителям, тогда силою его принудить хотят к миру и начинают вооруженную медиацию¹, которая показывает, каким образом и ныне воздерживаются пристрастия и независимость народа нарушается для пользы общей; но поелику сии посредники иногда пристрастны и часто имеют в виду свои особенные выгоды, то и сей обычай, имеющий тень всеобщего правосудия*, обращается в утеснение и только удовлетворяет зависть и недоброжелательство. Покорившись необходимости, раздраженный победитель удержит на время свое честолюбие и чрез выгодный союз сих самых посредников употребит против своего врага. Сому бывали примеры, и в том состоит искусство и достоинство политики, чтоб со временем довершить то хитростию, чего силой невозможно вдруг сделать. И оттого-то сии политические и кабинетные беспрерывно продолжающиеся переписки и переговоры, которые как тучи собираются и предвещают грозную войну от новых союзов. Самый секрет сих обязательств вместо мнимой важности показывает бедность нынешней политики, она ищет сокрытия тьмы и, будучи сама неискренна, видит в других врагов себе, и прежде нападения ищет обороны, и ободряет своих сообщников корыстию будущей добычи, которую уже заранее делит.

* Европейские державы мешаются в взаимные ссоры и наблюдают, дабы одна не усилилась чрез меру; но они не полагают сему вмешиванию никакого правила и закона и поступают несогласно и пристрастно; уловляя и поджигая страсти управляющих, они подвергают дела случайности личного расположения правителей.

241

II. Общий союз и совет

Всякий союз заключается дли частной выгоды двух или нескольких народов. Но общий союз Европы может заменить все выгоды сих частных с таким преимуществом, что оные не будут вреднть взаимной всех пользе.

И сем намерении вместо трактатов должны быть законы для утверждения независимости и собственности земель и народов и для учреждения поступков всех народов между собою.

Для наблюдения сих законов должен учредиться общий совет, составленный из полномочных союзных народом. Сей совет* должен сохранить общую безопасность и собственность и заранее предупреждать всякое нарушение тишины, решить предложенные споры народов по установленному порядку, и решения его должны быть всеми союзными единодушно приведены в действие; а дабы какою дружбою не склонялись народы к пристрастному решению, то не должно между ими быть никакого особенного условия: трактаты разграничения имеют быть единые частные постановления, но народы должны отказаться [от] права без общего совета делать какие-либо постановления между собою и оказывать выгоды так же, как и управляться собою в отвращении вреда. В случае неисполнения решений общего совета непокоряющаяся держава исключается от всех общих выгод и всякого сношения, и в случае упорства общая спла употребляется для соблюдения закона**. И никогда никакой самовольный и беззаконный поступок одной державы в рассуждении другой не должен быть остав-

* Назначив особенную страну для пребывания сего совета, надлежит оную признать священною и независимою для всегдашнего и безопасного пребывания полномочных совета. Выбор их как в первый раз, так и впредь навсегда должен быть с общим одобрением и большинством голосов может отмениться: как дело сие есть важное и первое всей Европы, так и люди сие долженствовали б быть первые по дарованиям и добродетелям. Особа их свящепна во всех землях.

** Помощь деньгами, морскими или сухопутными силами — по предварительному условию в рассуждении особенного местоположения союзных держав.

242

лен без наказания, так что ниже примирение обиженного не может тому помочь, ибо никто не властен уменьшить святость и непременность законов, единожды принятых для установления тишины и безопасности. Иначе в надежде примирения могут быть насильства или под видом оных сокрываться тайные соглашения.

Поелику все переговоры должны производиться чрез взаимных полномочных в совете и они должны иметь бдение о точном наблюдении всех постановлений, то обыкновение содержать посланников остается бесполезным. И в самом деле, сие обыкновение питает только враждебную политику, по сие время что пользы они сделали? Но сколько вреда своими ложными увеличенными донесениями по пристрастию, своими вмешиваниями во внутренние дела и беззаконными средствами узнавать тайны! Можно считать учащение войны от содержания посланников столько ж, как и от содержания непременных армий.

С уничтожением сего обычая политика обратится в свою пристойную простоту, чтобы судить о расположении соседей не по догадкам, но по делам их и чувствовать действие одной державы над другою только на границах, природою отделяющих народы и земли их. Чрез посланников же державы сближаются в самих особах управляющих и пограничны становятся в самих столицах их, в палатах управляющих. Посланники делают смежными страсти, пороки и слабости владеющих министров их и любимцев, и как сии между собою не согласны, потому и участь народов решится, и обыкновенно движению войск предшествуют движения страстей чрез слова, внушения и донесения посланников.

Гораздо лучше, если народы знать будут друг друга только по природпому отделению: где кончится его и начинается мое, там начинается и связь, и отношение взаимное. И потому первые законы должны быть о границах с общими положениями по возможности ума человеческого на всякие возможные пепредвпдпмые случаи между соседами.

Потом торговля смешивает самые отдаленнейшие народы, и так принадлежит она до управления обще-

243

народного и должна иметь точные положения, как особенно по соседству народов, так и вообще всех оных: для избежания несогласий торгующие иностранные должны подлежать одинаковым законам с природными без всякого исключения.

Как определяется ныне в обыкновенных союзных трактатах случай союза, так должно определить оный еще точнейшим образом в общем союзе.

Таковой случай союза бывает нападение, и потому надлежит точно означить случай нападения на сухом пути и на море.

Нападение само себя по слову своему определяет; опо есть вступление чужого войска в границы, и тщетно политики нынешние в таковых случаях манифестами оправдываются и скрывают свои памерения под разными дружественными или общеполезными видами. Вступление иностранного войска в границы всегда есть нарушение независимости и присвоение чужой власти. От ненаблюдения сего правила постепенно сделались иные державы добычею соседей.

Как на сухом пути, так и на море должно определить число нападающих: не один ли корабль, не малая ли партия, которые самовольно, без повеления правительства сделают наглость, и в таком случае достаточно наказание предводительствовавших; от ненаблюдения сего различия начиналися кровавые войны.

Кроме нападения, вряд может быть какой случай законной войпы. Впрочем, все случаи принадлежат к общему союзу и могут быть посредством договорившихся миролюбно окончены*. Например, оскорбление народной чести; определив законами, в чем оно состоит, должно определить и наказание оскорбивших, а если правительство их защищает, то оно само на себя принимает вину и тогда оно наказывается выговором.

Все державы обязаны взаимным уважением не по мере силы и могущества, но важности вверенного   им

* Совет не разрывается никакою войною: никакие неприятельские действия, нарушающие его безопасность, не могут быть дозволены, отлучение полномочных воюющих держав незаконно.

244

священного Залога, которой есть наблюдение правды. Сие взаимное уважение есть предохранение мира, элемент согласия и служит к утверждению дружбы и любви; нет нужды, хотя уважение будет и принужденное, оно есть обязанность между державами, несвободное токмо изъявление искренних расположений, как между частными людьми.

В прибавление к сему средству для удержания войны должно отнять побуждение к оной чрез лишение всякой надежды приобретения и пользы; и потому все европейские державы, означив точно свои границы, признают их взаимно непременными и гарантируют их целость; так что никакою войною, ни завоеваниями оные не могут быть нарушены; равно и выгоды торговли должны быть непременны, разве что по обстоятельствам в продолжение времени общий совет может учинить чрез взаимное и добровольное согласие.

III. Облегчение зол войны

Если война есть неизбежное ало, то по крайней мере должно ограничить ее свирепости; например, зачем переносить ее во все части света? Если ссорится Европа, должна ли Америка, Азия и Африка участвовать в кровопролитии, и потому:

Селения европейские в трех частях света должны оставаться нейтральными во всякой войне их державы. Ниже сами между собою, как подвластные, не могут воевать, и европейские державы долженствовали б содержать в селениях токмо необходимое число войска для обороны от природных жителей.

Принятие сего правила много уменьшит распространение войны; к тому еще прибавить: нераспространимость настоящих владений, точное признание случая войны в нападении и удовлетворение народной чести чрез наказание виновных выговором, награждение убытков по общему приговору чрез уплату их вдвое или втрое и установление точной формы негоциации или производства дел между народами.

245

IV. Вооружения

Вообще всякие вооружения и движения войск предшествуют войне, и потому для предупреждения оной вначале должны они быть ограничены законами на случай необходимой нужды и предстоящей опасности от нападения. Обыкновение сопровождать переговоры вооружением показывает бессилие драв между народами и надобность таких верных положений и законов, по которым бы наперед можно было судить, как в гражданском быту, кто прав и кто виноват из спорющихся.

О всяком вооружении и движении войск совет должен иметь заблаговременное сведение чрез герольдов своих и удерживать оные, как скоро не наступит случая нужды, определенного законом.

Самое противуположение может служить к утверждению общего покоя, и разделение партий будет поддерживать усердие и осторожность.

Толь многие народы разпых интересов, соединив свои выгоды, не могут согласиться на неправосудие; один или два согласные найдут противных и равнодушных, которые не вступят в их меры.

Европейские державы, заключив общий союз, будут почитать свои выгоды нераздельными, не допуская, чтоб одна другой вредила нарушением общих постановлений.

V. Возражения, самовластия и независимости

Никто не возможет ограничить волю самовластных и независимых народов и соединить их интересы, всегда противные между собою; сами токмо они по общему соглашению могут предписать себе законы правосудия и пожертвовать своими маловременными, частными интересами для общей важной и продолжительной пользы. Трудно привести народы к сему соглашению, но возможно; которые скажут: «Мы бы желали, но другие не согласятся», — те пускай как добродетельнейшие и правосуднейшие прежде окажут свои добрые расположения и пригласят европейские державы собраться чрез полномочных своих для изыскания и утверждения

246

надежных правил к предупреждению войны и соблюдению всеобщего и непрерывного мира.

Вначале против зверей, а после люди против людей соединились, и так по мере просвещения народы против народов должны соединиться.

Доброе желание вечного мира и несчастная политика необходимостей войны суть две крайности, между коими должно избрать разумную средину. Один бог возможет утвердить на земле общий вечный мир, но между тем помазанники его, властители народов, имеют долг и средства по возможности упреждать раздоры и войны решительным постановлением законов всенародных и твердым оных наблюдением...

Всякое правительство удерживает стремление страстей и сохраняет мир в своем народе, и поелику верховная власть составлена из воли многих покорившихся для сохранения взаимного мира, тишины и безопасности чрез наблюдение святых законов правосудия, то может ли она употребить свою силу орудием неправды? Удерживая других от пристрастия и несправедливости, должна ли сама следовать оным беспрекословно в своих ссорах с посторонним народом? Сие мнимое право верховной власти самовольно начинать войну без всякого суждения других противоречит самому ее существу, которое состоит в паблюдении правосудия и по которому единственно и признается она происходящею от бога исполнительницею небесной его власти, и потому противящийся оной противится самому богу: или сей меч, который ей дан для мщения злым, может она употреблять без разбору и разить для удовлетворения своей злобы?

Всякая держава старается доказывать справедливость своей войны, но кто решит справедливость без законов? Где законы, где власть для суждения справедливости? Сколько осторожности и труда для исследования частного преступления прежде осуждения одного виновника па смерть, а война, причиняющая тысячи смертей, разве может решиться по одному пристрастию?

Главное достоинство политики — уметь дать вид справедливости и честности всяческим своим делам и начинаниям.

247

Манифесты о войнах доказывают, что нет   ничего верного для решения их справедливости: или обе воюющие державы правы или   обе   виноваты,   или   иногда можно подумать, что политики признают две справедливости: одну истинную, а другую ложную.

VI. Право естественное и право гражданское*

Первое свое право, которое всякой человек естественно имеет, — сохранять и защищать себя, — соединясь в общество, уступил он верховной власти, и каждый из них, чтобы пе действовать слепому пристрастию, отнял у себя естественную силу и составил гражданскую, долженствующую действовать по непременным уставам правосудия. Таким образом, соединенная воля управляет частного, и иной, желая быть злым, принужден остаться добрым, ие имея силы делать зло. Гражданин, презирающий глас совести, поневоле покоряется закону, установленному в его обществе.

Общества, взаимно не допускающие своих сочленов самовольно действовать и доставляя им за то покровительство законов, не обязаны ли сами поступать по оным, или в важности своей имеют право следовать единому пристрастию?..

Поелику война одного общества с другим есть не что иное, как продолжение в большем тех насилий, от которых люди думали укрыться в гражданском сожительстве, то и средства к предупреждению оной должны по соразмерности различия быть подобны тем, которые составили гражданское общежитие. Как отец, сохраняя в семействе полную свою власть, обязан наблюдать в рассуждении постороннего установленные обществом правила, так и целое общество, исполняя свою власть во внутренности, должно оную соразмерять в рассуждении другого правилам правосудия**. Как всякий сочлен покорил свою волю в поступках с другими управле-

* Права народные нераздельны с правами гражданскими; разделение правды с властию есть противоречие.

** Всенародные законы ограничивают верховную власть токмо в рассуждении другой подобной.

248

нию своей верховной власти, так сия, сохраняя всю силу свою внутри общества, должна оную покорить законам правосудия в отношении себе подобных*.

Сие взаимное согласие народов покориться всеобщим законам долженствовало б быть современно установлению обществ, тогда бы оное было совершеннее. Напротив того, война предшествовала учреждению обществ и составила их случайно, как мороз холодных стран впезапно, останавливая быструю воду, превращает ее в безобразные кучи разных кусков неподвижного льду.

Люди прежде всего повинуются природным нуждам и страстям; внушения разума начинаются гораздо позже, имея нужду в опытности. И так скорее и легче было довести людей побуждением страха повиноваться присутствующей власти, присвоившей себе наблюдение правосудия. Человек, увлекаем силою страстей своих, держится токмо настоящего, отдаленное благо и зло показывает единый разум, и единая мудрость доведет к достижению оного...

VII. Соединение по согласию

Правители народов, будучи доверенные божий, исполнители его всевышней воли, содержа подвластных своих в повиновении, должны знать крайнюю необходимость опого для обуздания страстей и для соблюдения правосудия. По сие время не видели они возможности независимые народы привести к наблюдению правды, не приводя в подданство, поелику не усмотрели, что можно повиноваться не только для страха, но для совести; не распространяли видов своих до общей пользы, довольствуясь своею частного, и не приметили в своем пристрастии, что чрез согласие, так же как и чрез принуждение, можно получить власть и привести к повиновению с тою токмо разностию, что первое может быть только для общей пользы и с оною оканчивается.

* Возможность сего соединения всеобщей воли следует из доказательства о незаконности употребления оной пристрастно.

249

Согласие единое потребно для соединения Европы в одно общество держав, равно пекущихся о благоденствии народа, поелику не имеют возможности в разделении своем доставить взаимным подвластным истинное благоденствие.

Достоинство и независимость европейских держав нимало не пострадает, когда, сами предписав себе законы, наблюдать будут исполнение опых, каждая держава останется при своих правах и притом выиграет преимущество других и себя избавлять от вреда не токмо оружием, но и силою законов.

По недоверенности своей европейские державы могут опасаться, что суд иногда будет несправедлив, а всеобщим силам сопротивляться трудно иль невозможно. Но поелику сие опасение может быть всем общее, то оно самое и удержит от покушения сделать неправду, чтобы не испытать оную на себе. Впрочем, и без всеобщего соединения бывает, что европейцы составляют сильпые союзы и без всякой правды и сопротивления располагают участию своих соседей. Но, соединившись узами правосудия, и самая слабая держава под всеобщим покровительством не имеет ничего опасаться от насилия, ибо невозможно, чтоб вся Европа имела в оном пользу; напротив того, малейшее нарушение всеобщих законов всем равно опасно и вредно.

Но если блюстители правосудия сами не возмогут оного между собою сохранить, то для успокоения всеобщей недоверенности пускай правители обязываются клятвою, чтоб не возвращать по пристрастию данное слово и так верно хранить свое обещание, как сами требуют от своих подвластных. И поелику от сохранения общенародного правосудия зависит правосудие в частном правительстве народов и с нарушением одного нарушается и другое, то в большом нарушивший веру и в малом не достоин оной. Нарушивший присягу к обществу правителей народа подвергает свой народ опасности отмщения и делается пред ним виновен.

В Англии бывают представления от народа королю о войне и мире. В сей счастливой земле позволяется народу судить свое правительство в ссорах с другими державами, полагая, что оно по пристрастию само себя

250

судить не может* и что народ страждет от войны,   а правительство ничего от оной не претерпевает.

VIII. Последствия предыдущего

Надежный и общий мир в Европе может утвердиться токмо чрез наблюдение правды, она есть единая необманчивая черта всеобщего равновесия. Как никакой народ не может существовать без законов правосудия, так и целые народы без наблюдения оных между собою не могут жить, не истребляя взаимно друг друга; единая разность в том, что один скорее многих погибнет.

Каждый народ отделяется от другого своими границами, происхождение всякой вражды — нарушение оных, и первый закон — соблюдение их чрез удерживание власти каждого народа в собственных его границах и нераспространение оной далее, ибо с нарушением соседней собственности и безопасности нарушается и внутренняя собственность.

Наблюдение общего правосудия между правительствами утверждается на тех самых основаниях, которые сохраняют их внутреннее спокойствие и тишину.

Благо частное, покуда противно благу общему, в последствии своем само себя разрушает.

Частные люди и целые народы, отделяющие свою пользу от общей, самим себе делают вред.

Никакой народ не может другому причинить вреда, не подвергаясь сам оному. И единое намерение вреда и взаимное ожидание оного разрушает безопасность и доверенность общежития. Беспрестанная готовность к нападению или обороне не сходственна с достоинством благоучрежденных правительств.

Любовь к себе, свойственная всякому человеку, всякому семейству и каждому народу, производит противные между собою желания, единым правосудием соединяемые в общую пользу.

* Нужно было бы под смотрением совета издавать ведомость, верную и справедливую о всех политических происшествиях, так, чтобы каждый народ, имея совершенное понятие о политических делах, мог справедливые   делать заключения.

251

Предел власти составляет особенность владения, но правосудие есть общественно, нераздельно и неисключительно по различию владений.

Наблюдение правосудия между целыми народами столь же необходимо, как и между частными людьми; ненаблюдение оного между народами причиняет более бед, нежели между частными людьми, — по мере больших средств ко вреду.

Ненаблюдение правосудия между целыми народами нарушает оное и в частном отделении каждого из них, подвергая невинных разорению и смерти.

Война нарушает спокойствие и безопасность, правосудием утверждаемые в благоучрежденном обществе, и продолжает те насильства, бедствия и неустройства, для избежания которых люди соединилися в общества и покорилися законам.

Война не может быть законна, покуда нет законов между народами.

Сии законы народов суть должности и обязанности их между собою, основанные на собственном их благоденствии.

Намерение и предмет правительства сохранить в безопасности жизнь и имение своих подвластных не могут исполниться без наблюдения всеобщего правосудия между народами...

Правительства по долгу своему беспрестанно занимаются сохранением внутреннего мира, воздержанием и наказанием нарушителей оного, границы полагают предел их власти, но обязанность правосудия не имеет никакого предела, она должна повсюду сопровождать все их поступки.

Когда бы все правительства имели единой предмет — благоденствие повинующихся, то бы они имели между собою естественный союз.

Когда части несовершенны, то и целое.

Совершенство каждого общества есть согласие.

Когда б все правительства согласны были в единстве своего намерения, то и между собою они бы все согласны были.

Правительство во внутренних делах — как судия, а в посторонних — действователь.

252

Правительство не должно иметь другой воли, кроме общей; ибо и сила его токмо из оной состоит.

Политика должна быть наука прав и законов между целыми народами, как юриспруденция между частными.

Она выше сей и нужнее, поелику от участи целого народа зависит и участь его нераздельных.

Война законна, когда она есть казнь народа; буде же она начинается самопроизвольно, без суда и решения беспристрастных, она есть убийство.

Насилие дает право обороны, но и самое справедливое мщение может обратиться в насилие, будучи оставлено на волю обиженного.

Правительства весами правосудия соразмеряют наказание обид и не дают воли мщению. Равно и народы должны предоставить свои жалобы на суд беспристрастных, довольно им и тогда употребить свою собственную силу, когда она единая может их оборонить.

Не один токмо страх удерживает граждан в повиновении правосудию, но и общее их согласие и уверенность в пользе оного.

Законы, будучи изъявление общей воли, заключают в себе общую силу.

Воля с силою должна быть неразлучна.

Народы и правительства их могут соединиться под защиту законов, не имея общего единого начальства, кроме управляющего вселенною, которого воля состоит в соединении частного блаженства с общим.

Правосудие есть изъявление сей вышней и совершенной воли.

Оно есть оборона слабого противу сильного, обнадеживание жизни и всех благ, для ее сохранения ниспосланных.

Во всяком отношении людей между собою должно быть правосудие.

Первая степень общества человеческого есть семейственное родство, там закон — родительская любовь и опытность.

Когда семейства умножаются, противные пользы пристрастия и несогласия потребуют соединения разных властен во единую, и так целый народ составляется —

253

вторая степень общества управляемого законами правосудия.

Третья степень общества должна быть между разными независимыми народами для утверждения гражданского благоденствия, без коего оно не может быть совершенно.

Как гражданское общество соединяет семейственные, так сие всенародное совокуплять должно гражданские всеобщим правосудием.

От состояния и свойства разных семейств происходят гражданские, а от сих зависит всенародное состояние. Семейства частные благонравием своим составляют общественное, и целые особенные общества своим добрым управлением и правосудием утвердят всенародное общество.

Как благо временное, так и благо частное есть несовершенно. Как юноша, ослепленный страстями, заблуждается наслаждением настоящего и готовит себе будущие страдания, так и целые семейства и общества, частно пользующиеся со вредом других, сами себе готовят зло.

Всевышний создатель мира, как отец всех человеков, так сотворил их, что они токмо в всеобщем благоденствии могут быть счастливы. Закон его есть любовь и правосудие. Устроив вселенную по непременным уставам естества, оставил людям волю избирать лучшее, дабы они не подобно другим творениям имели достоинство или заслугу мудрости и добродетели.

В. М.

Конец второй части,

Белозерка близ Павловского.

1798 года.

ПРИМЕЧАНИЯ И УКАЗАТЕЛИ

ПРИМЕЧАНИЯ

Эразм Роттердамский

«Жалоба мира, изгнанного и поверженного всюду» впервые была опубликована в 1517 г. («Querela Pacis undique gentium ejectae profligataeque», [s.l.], 1517). В данном сборнике текст дается по сокращенному переводу этого трактата, выполненному Ф. Л. Мендельсоном и опубликованному в журнале «Вопросы философии» № 5, 1955, стр. 124 — 137.

Эразм подчеркивает схоластический характер споров между различными течениями античной и средневековой философии и современными ему последователями этих школ.

Дунс Скот Иоанн (ок. 1270 — 1308 гг.) — шотландский философ и теолог-схоласт, выступал с критикой учения Фома Аквинского (1225 — 1274 гг.), основателя официальной религиозной философии католицизма.

Реалист — сторонник реализма, направления в средневековой философии, признававшего объективное существование общих понятий.

Номиналист — сторонник номинализма, направления в средневековой философии, рассматривавшего общие понятия лишь как имена, как знаки, которым во внешнем мире ничто не соответствует.

Платоник — последователь древнегреческого философа-идеалиста Платона (427 — 347 гг. до н. э.).

Перипатетик («прогуливающийся») — философ школы Аристотеля (384 — 322 гг. до н. э.). Название произошло вследствие того, что, по преданию, Аристотель преподавал свою философию во  время прогулок. — 45.

Доминиканцы, минориты, бенедектищы, бернардинцы — монашеские ордена.

Обсерванты, колетанисты, конвентуалы, — течения внутри монашеских орденов францисканцев и  доминиканцев. — 46,

Вспомним дела прошедших десяти лет — имеются в виду события так называемых итальянских войн, продолжавшихся с 1494 до 1559 г., в которых принимали участие

257

Итальянские государства, Франция, Испания; с начала XVI в. война приняла особенно разрушительный характер, иосле того как в нее вступили Англия и Швейцария. — 47.

Строки из Послания апостола Павла к римлянам (10, 15). — 51.

5 Эразм подчеркивает агрессивный характер политики папы Юлия II (1503 — 1513 гг.), который, стремясь увеличить территориальные владения и власть папского государства, был не только одним из наиболее активных создателей агрессивных планов и различных лиг в период «итальянских войн», но и лично руководил военными действиями. Его преемник Лев X (1513 — 1521 гг.) в глазах Эразма был поборником мира; на самом же деле он по существу продолжал политику Юлия П. — 53.

6 Карийцы — народность, населявшая юго-западную часть Малой Азии с III тысячелетия до н. э. Использовались египетскими фараонами как иноземные наемники в условиях усиливающегося социального расслоения и растущего недовольства широких народных масс. — 63.

7 Храм Януса, воздвигнутый в честь италийского бога Януса, имел двое ворот, закрывавшихся в мирное время и открывавшихся настежь во время войны; войска, отправлявшиеся в поход, проходили через эти ворота. — 64.

Ян Амос Коменский

«Всеобщий совет человеческому роду, и прежде всего ученым и благочестивым властителям Европы, об исправлении человеческих дел» («De rerum humanorum eraendatione consultatio catholica ad genus humanum ante alios vero ad Eruditos, Religiosos Potentes Europae») создавался в течение почти трех десятилетий с 1643 г. Шестая часть этого труда — «Всеобщее исправление» («Панортозия») — была впервые издана в Чехословакии в 1950 г. (Jana Amosa Коmenskeho,  Vsenaprava («Panorthosie»),   Praha, 1950).

Перевод отрывков из «Всеобщего исправления» выполнен по этому изданию Ю. В. Богдановым. На русский язык переводится впервые.

¹ Академист — член Платоновской академии во Флоренции (существовала с 1459 по 1521 г.).

Стоик — последователь стоицизма, направления в древнегреческой философии, считавшего целью жизни разумную деятельность и равнодушие к внешним благам.

Гелъмонтовец — последователь Иоганна Гельмонта (1577 — 1644 гг.), немецкого естествоиспытателя и философа.

Картезианец — последователь французского философа Рене Декарта (1596 — 1650 гг.). — 73.

258

Вильям Пенн

«Опыт о настоящем и будущем мире в Европе путем создания европейского Конгресса, Парламента или Палаты государств» впервые опубликован в 1693 г. (W. Репп, Ал Essay towards the Present and Future Peace of Europe by the Establi shment of an European Diet, Parliament or Estates, London, 1693).

Перевод выполнен И. С. Андреевой по изданию: «The Peace of Europe. The Fruit of Solitude and other Writings by William Penn». Everyman's Library, ed. Ьу Е. Rhys, №724, London — New York, [1916].

На русский язык переводится впервые.

¹  «Beati    pacifici»    (латин.) — «Блаженны    миротворцы»   (см. Евангелие от Мат., 5, 9).

«Cedant arma togae» (латан.) — «Пусть оружие уступит место тоге» (Цицерон), т. е. пусть решает не военная сила, а гражданская власть. — 82.

²  Война   1688 — 1697 гг.   Франции   с   Германией,    Испанией, Швецией и другими государствами, образовавшими Аугсбург-скую лигу, в которую с 1689 г. входила и Англия. — 101.

³ О. К. — Оливер Кромвель. — 55.

⁴  Всеобщий      мир     в      Нимвегене — ряд       мирных   договоров (1678 — 1679   гг.),   завершивших   войну   между   коалициями государств,   которые  возглавлялись  Францией и Нидерландами. — $1.

⁵ Семь провинций — Нидерланды.

Тринадцать кантонов — Швейцария.

Малые близлежащие государства — присоединившиеся к Швейцарии на правах «союзных земель» (в течение XV — XVI вв.) Сен-Галлен,  Невшатель, Валлис  и  др. — 92.

⁶  См. примечание к стр. 82. — 97.

⁷  В. Пени ссылается  на труд своего  современника государственного   деятеля   Англии  Вильяма Темпла (1628 — 1699 гг.) «Замечания о Соединенных  провинциях» (1672 г.). — 104.

⁸  Генеральные   штаты — парламент   Нидерландов   после   революции 1566 — 1609 гг. — 105.

Шарль Ирине де Сен-Пьер

«Проект вечного мира в Европе» в трех томах впервые был опубликован в 1713-1717 гг. (Ch. I. de Saint-Pierre Projet pour rendre la paix perpetuelle en Europe, Utrecht, 1713 — 1717); сокращенный вариант «Проекта» появился в 1729 г. (Abrege du projet de paix perpetuelle ... Rotterdam, 1729).

259

В 1760 г. Ж.-Ж. Руссо осуществил «Извлечение из Проекта вечного мира», впервые переведенное на русский язык И. Ф. Богдановичем в 1771 г. (см. «Сокращение, сделанное Жан Жаком Руссо, Женевским гражданином из проекта о вечном мире, сочиненного господином Аббатом Де-Сент-Пиером», СПб., 1771). Новый перевод этого произведения выполнен для данного сборника И. И. Кравченко по изданию: Collection complete des oeuvres do J. J. Rousseau, citoyen de Geneve, Geneve, 1782, t. ХХШ.

¹ Амфиктионы, лукумоны, ферии, цитеи — союзы племен и городов-государств, создававшиеся для совместной охраны общего святилища, где хранились сокровища, происходили межплеменные празднества и т. п.

Ахейский Союз — союз древнегреческих городов-государств, сложившийся в III в. до н. э., в котором было общее союзное гражданство, единая система монет, мер и веса.

Сообщество германских государств — Священная Римская империя германской нации.

Гельветическая лига — союз Швейцарских кантонов (Гельвеция — латинское название Швейцарии).

Генеральные штаты — Парламент Нидерландов. — 109.

²  Декрет   Клавдия   (48     г.   п.    э.) — предоставил   населению некоторых из завоеванных Римом областей права .римского гражданства;     основной  целью   декрета   было    упрочение власти   Рима   над   покоренными   народами   и   привлечение" граждан-провинциалов на службу в римскую армию. — 110.

³ Кодекс Феодосия — законодательный сборник указов римских императоров (438 г.), составленный при императоре Восточной Римской империи Феодосии с целью унифицировать судопроизводство на территории Римской империи и тем самым укрепить ее единство.

Законы Юстиниана — свод гражданского права (529 — 565 гг.), с помощью которого правительство Восточной Римской империи пыталось воспрепятствовать росту власти феодализирующейся знати. — 111.

⁴  Речь идет о так  называемой   Священной  Римской   империи германской нации, которую в то время считали преемницей Древней Римской империи. — 112.

⁵ Канонисты — в данном случае собиратели, истолкователи и кодификаторы канонов — норм, регламентирующих правовые отношения в сфере католической церкви. — 112.

⁶ Вестфальский договор — 24 октября 1648 г. положил конец Тридцатилетней войне в Европе (1618 — 1648 гг.). — 118.

⁷ Император так называемой Священной Римской империи германской нации. — 124.

260

⁸ Генеральные штаты — см. примечание к стр.   109.

⁹ Самодержец Рима — Папа Римский. — 124.

¹⁰  Votum curiatum (латип.) — подача голосов курией княЗсГг — 124.

¹¹  На самом   деле   римский   император   Адриап   (76 — 138 гг.) отказался от завоевательной политики своего   предшественника   императора   Тиберия   из-за слабости Римской  империи. — 130.

Жан Жак Руссо

«Суждение о вечном мире» («Jugcmont sur la paix perpe-tuelle») написано в 1761 г. в связи с предпринятым Ж.-Ж. Руссо «Извлечением из Проекта вечного мира» Сен-Пьера. Впервые опубликовано в 1782 г. (см. Collection complete des ceuvres do J. J. Rousseau, citoyen do Geneve, Geneve, 1782, t. XXIII).

Перевод выполнен по первому изданию И. И. Кравченко. На русский язык переводится впервые.

¹  Восстание   в   Нидерландах — имеется    в   виду   буржуазная революция в Нидерландах (1566 — 1609 гг.).

Гражданские войны во Франции (1562 — 1594 гг.) — войны между французскими протестантами и католиками, в основе которых лежали сепаратистские устремления феодальной знати, с одной стороны, и протест народных масс против усиления    феодального гнета — с другой.  — 144.

²  См. вводную статью, стр. 19. — 145.

³ Община аугсбургского вероисповедания — т. е. все, кто исповедует лютеранство. Основы лютеранства были представлены для утверждения на Аугсбургском имперском сейме 1530 г.; отсюда и возникло это название лютеранства. — 182.

Иммануил Кант

Трактат «К вечному миру» был опубликован в 1795 г. (I. Kant, Zum ewigen Frieden. Em philosophischer Entwurf, Kbnigsberg, 1795). Русский перевод И. Кант, Вечный мир, М., 1905. Для данного сборника перевод сверил и выправил по оригиналу А. В. Гулыга; в тексте сделаны незначительные сокращения.

¹ Противоречила бы идее первоначального договора — Кант имеет в виду так называемую договорную теорию происхождения государства, согласно которой люди, страдавшие в первобытном состоянии от постоянных раздоров и взаимной вражды, добровольно передали часть своих прав государству, задачей которого является охрана их безопасности. — 152.

261

² «Ad calendas graecas» (латин.) — «До греческих календ», т. е. никогда. Календа у римлян — первое число каждого месяца. У греков календ не было. — 156.

³  Естественное состояние ... наоборот, есть состояние войны — Кант разделяет распространенную в XVII — XVIII вв. точку зрения,    согласно    которой  люди   по  природе   враждебны друг  другу   и  находятся  в  состоянии   «войны всех против всех».   Состояние  мира   достигается  путем   договоренности между людьми, которые добровольно отказываются от своих притязаний «на все» в пользу государства. — 156.

⁴  Максима — правило личного поведения. — 162.

^s «Furor impius intus jrem.it . . . horridus ore entente» (латин.) — «Ярость безбожно внутри ... зарычит ужасающая пастью кровавой» (Вергилий, Энеида, I,   294 — 296). — 163.

⁶ Практический разум — одна из центральных категорий кантовской философии. Разум является для Канта практическим в той степени, в какой он определяет волю и действия человека. — 169.

⁷  «Fata    volentem ducunt,   nolentem trahunt»   (латипЛ  — «Судьба согласного с ней ведет, противящегося — тащит». — 169.

⁸  Зендавеста (Авеста) — священная книга    древних    иранцев.

Веды — древнейший   памятник   индийской литературы, содержащий священные гимны.

Коран — священная книга мусульман. — 171.

⁹ «Vае victis!» (латин.) — «Горе побежденным!» — 173.

¹⁰  Во времена Канта иерархия «факультетов», т. е. различных областей знания, определялась не интересами  науки,  а степенью их полезности для государства. С этой точки зрения «высшими     факультетами»    были    теологический,    юридический,     медицинский,   а    «низшим» — философский.    Кант считал   такое   соотношение   несправедливым,   полагал,   что философия,    занимающаяся    поисками    наиболее   глубокой истины, на самом деле занимает  более  высокое   положение по сравнению с другими «факультетами». — 173.

¹¹  «Fiat iustitia,  pereat mundus» (латин.) — Кант дает   вольный перевод   этой   пословицы.   Буквально:   «Да  творится    правосудие, хоть мир пропадай» — девиз германского императора Фердинанда I (1503 — 1564 гг.). — 183.

¹² «Ти пе cede malis sed contra audientior ito» (латин.) — «Бедам, ты не сдавайся, но против шествуй отважней» (Вергилий, Энеида, VI, 95). — 184.

¹¹ «Non titulo, sed exercitio tails» (латин.) — «Если не по титулу, то по поступкам». — 187.

¹⁴ «Status quo de fait etde droit» (франц.) — фактический и юридический статус-кво, — 190.

262

Иоганн Готлиб Фихте

Данная работа представляет собой рецензию на трактат И. Канта «К вечному миру». Опубликована в «Философском журнале» в 1796 г. (J. G. Fichte, Zum ewigen Friede. Ein philosophiseher Entwurf von Immanuel Kant. — «Philosophischer Journal», Jena, 1796, Bd. IV, S. 81 — 82). На русский язык переведена впервые для данного сборника Ц. Г. Арзаканьяном по кн.: J. G. Fichte, Samtliche Werke, Leipzig, [o. J.], Bd. VIII, S.   427 — 435.

Перевод дается с незначительными сокращениями.

¹ Фихте имеет в виду свою работу «Основания естественного права» (J. G. Fichte, Samtliclie Werke, Leipzig, [o. J.], Bd. III, S. 307 ff.). — 196.

Иоганн Готфрид  Гердер

«Письма для поощрения гуманности» издавались Гердером в течение 1793 — 1797 гг. как непериодический журнал (J. G. Herder, Briefe zur Beförderung der Humanität, Berlin, 1793 — 1797). Письма 118, 119, где излагается его план вечного мира, полностью на русский язык переводятся впервые. Перевод выполнил А. В. Гулыга по кн.: J. G. Herder, Briefe zur Beförderung der Humanität, Sämtliche Werke, Berlin, 1883, Bd. XVIII.

¹   Имеются в виду наполеоновские войны. — 203.

²  «Гудибрас» — сатира па пуритан английского поэта С. Бэтлера (1612 — 1680 гг.). — 205.

Василий Федорович Малиновский

«Рассуждение о мире п воине» впервые издано в С.-Петербурге в 1803 г. Текст печатается с некоторыми сокращениями но кн.: В. Ф. Малиновский, Избранные общественно-политические сочинения, АН СССР, М., 1958.

Портрет В. Ф. Малиновского из собрания Московского государственного музея А. С. Пушкина, помещенный в данном сборнике, — один из двух известных портретов — публикуется впервые. Выполнен с натуры неизвестным непрофессиональным русским художником.

Дерево, масло. Высота — 20,5; ширина — 17,5. Покрой сюртука В. Ф. Малииовского и манера исполнения портрета позволяют отнести его к началу XIX в. В Государственный музей А. С. Пушкина портрет поступил от правнука В. Ф. Малиновского — Б. Малиновского.

Сведения о портрете представлены старшим научным сотрудником Государственного музея А. С. Пушкина Г. Д. Кропивницкой.

¹ Медиация (латин. mediatio) — посредничество; в данном случае вмешательство. — 241.

УКАЗАТЕЛЬ   ИМЕН

Август Октавиан (63 до н, э. — 14 н. э.) — первый римский император 63, 156

Адриан (76 — 138) — римский император  130

Агамемнон (миф.) — аргос-ский царь, предводитель греков в Троянской войпе 59

Александр Македонский (356 — 323 до н. э.) 226

Альберони Джулио (1664 — 1752) — испанский государственный деятель и дипломат 236

Антонин Пий (86 — 161) — римский     император     64

Аристотель (384 — 322 до н. э.) — древнегреческий философ 73

Аттила (ум. 453) — предводитель племенного союза гуннов, подчинивших себе территории от Волги до Рейна   208

Афина (миф.) — богиня мудрости у древних греков 59

Ахилл (Ахиллес) (миф.) — герой Троянской войны 59, 226

Бартоло да Сассоферрато (1314 — 1357) — итальянский  юрист   112

Беллона (миф.) — италийская богиня  войны 52

Боутервек Фридрих (1765 — 1828) — немецкий философ   170

Буоффон Жорж Луи Леклерк (1707 — 1788) — французский писатель и ученый. Автор «Общей естественной истории» и «Естественной истории животных* 211

Ваттель Эмер де (1714 — 1767) — швейцарский юрист. Автор труда «Право народов, или Принципы естественного права, применяемые к поведению и делам наций и суверенов» (1758), в котором сказалось влияние Гуго Гроция   160

Вержен Шарль (1717 — 1787) — французский государственный деятель и дипломат 236

Веспасиан Тит Флавий (9 — 79) — римский император 51

Ганнибал (ок. 247 — 183 до н. э.) — карфагенский полководец 141

Генрих IV (1553 — 1610) — французский король 105, 144-147, 148

Гомер (между XII и VIII вв. до   н.   э.) — легендарный

поэт Древней Греции 59, 64

Граций Гуго (1583-1645) — голландский          ученый, юрист, политический деятель. Автор труда «О праве войны и мира» (1625), в котором, в частности, он пытался обосновать понятие справедливой войны 160

Давид (миф.) — библейский герой и царь 76

Диоклетиан (ок. 245 — 313) — римский     император     55

Дионисий (IV в. до н. э.) — сиракузский     тиран     49 Дуне Скот Иоанн (ок. 1270 — 1308) — шотландский фило-сов и теолог 45

Дютерре 209

Кант Иммануил (1724 — 1804) — немецкий философ-идеалист   193 — 197,    199,   200

Карл V (1519 — 1556) — глава монархии Габсбургов, объединявший в своих руках титул императора Священной Римской империи германской нации, власть над Австрией и Испанией с ее богатыми заморскими колониями 144

Клавдий (10 до н. э. — 54 н. э.) — римский император 111

Коперник Николай (1473 — 1543) — польский астроном, создатель гелиоцентрической системы мира 215

Лев X (1475 — 1521) — римский папа 53

Лангет  228

Липе Туллиан — предводитель разбойников. Казнен в 1715 г. 208

Лувуа Франсуа Мишель (1639 — 1691) — военный министр Людовика  XIV 209

Людовик XIV (1638 — 1715) — французский король 221, 226

Магомет (Мухаммед) (ок. 570 — 632) — мусульманский пророк, выступил с проповедью ислама в 614 г. 226

Мазарини Джулио Рапмондо (1602-1661) — французский политический деятель, министр Людовика XIV 209,  236

Марий Гай (156 — 86 до н. э.) — римский полководец и политический    деятель    208

Марк Аврелий Антонин (121 — 180) — римский император 64

Марс (миф.) — бог войны у древних   римлян   51,    52

Мезенций (IV в. до н. э.) — этрусский   тиран   49

Немврод (миф.) — по библейскому преданию, основатель Вавилонского царства, великий охотник 212

Овидий Публий Назон (43 до н. э. — 17 н. э.) — знаменитый   римский   поэт   50

Ог (миф.) — по Библии царь Васанский, побежденный воинством    Моисея    212

Пинто 211

Платон (427 — 347 до н. э.) — древнегреческий философ-идеалист   73

Пуфендорф Самуэль (1632 — 1694) — немецкий правовед и историк; в теории права последователь Гуго Гроция  160

265

Равалъяк Франсуа (1578 — 1610) — фанатичный католик, убийца Генриха IV 105

Ришелье Арма и Жан (1585 — 1642) — кардинал, министр Людовика XIII 236

Сенека Луций А нней (ок. 4 до н. э. — 65 н. э.) — древнеримский философ, представитель стоицизма 67, 76

Сен-Пьер Шарль Ирине де (1658 — 1743) — аббат, французский просветитель 127, 138, 139, 143, 144, 146,  148, 207, 210

Стюарты (Стуарты) — династия шотландских (с 1371) и английских (1603 — 1649, 1660 — 1714) королей 90, 236

Сулла Луций Корнелий (138 — 78 до н. э.) полководец и государственный деятель Древнего  Рима 208

Сюлли Максимилиан Бетюн де (1559 — 1641) — французский государственный деятель, министр Генриха IV 144,   146,  148

Тамерлан (1336 — 1405) — правитель и полководец, создавший обширную державу в Средней Азии 208, 226

Темпл Вильям (1628 — 1699) — государственный деятель Англии 104, 106

Тихобраг, Тихо Браге де (1546 — 1601) — выдающийся датский астроном 215

Фаларий (IV в. до н. э.) — сицилийский   тиран   49

Феодосии (ок. 401 — 450) — римский    император    110

Филипп III (1598 — 1621) — король  Испании  144

Флери Андре (1653 — 1743) — кардинал, французский государственный деятель 236

Фома Аквинский (1225 — 1274) — схоласт, основатель томизма — официальной философии   католициама   45

Фридрих II (1712 — 1786) — король  Пруссии 226,  237

Цирцея (миф.) — волшебница с острова Эя, превратившая в свиней спутников Одиссея 41

Цицерон Марк  Туллий (106 —

43 до н. э.) — выдающийся римский оратор и государственный деятель 75

Чингис-хан (ок. 1155 — 1227) — монгольский полководец, основатель обширного государства в Азии 208, 226

Эринии (миф.) — древнегреческие богини мщения 46

Юлий  II  (1442 — 1513) — римский папа 52, 53 Юлий Кай Цезарь  (ок.   100 —

44  до н. э.) — знаменитый римский     полководец     и диктатор  226

Юпитер    (миф.) - — верховное божество у древних римлян 174

Юстиниан (483 — 565) — император Восточной Римской  империи   111

Яков I (1603 — 1625) — английский король 146

Янус (миф.) — италийский бог входов и выходов, предрешавший исход войны или мира 64

ПРЕДМЕТНЫЙ    УКАЗАТЕЛЬ

Агрессор 85

Альянс

—   великий 122,  125

—   устойчивый 126

—    европейский 139

Анархия 74,  154, 171

Армия, войско 52, 61, 96, 116, 117, 122, 129, 132-134, 136, 141, 143, 164, 207, 224, 228, 230, 234, 243, 245,   246

—   конфедерации,    конфедеративная 132 — 134

—    наем 194

—    наемная 54, 60

—   постоянная   152,   194,   195

Ассамблея 94,  121

—   верховная 88

—    государств 92

Ассоциация 119, 120

—   свободная 188

Безопасность   61,   64,   80,   87, 96,  101, 104, 108, 132, 135, 214, 227,  229,  232,  241-244, 251, 252

—   личная  159

Благо,  благосостояние 85,  98, 102,  128

—   всеобщее, общее 56, 64, 80, 97,    108,   121,   130,   137 — 139,  143,  146,  251

—    государства см. Государство

—   народное,  народов 80,  216

—    общественное  63,   78,   104, 107

—   частное 251, 254

—   человечества  76

Благоденствие    39,    234,    252

—   пародов 230, 233, 239, 250

—   подданных  127,   140

—   внутреннее  233

—   всеобщее 254

—   гражданское 254

—   общественное 232

Взаимопонимание 70

Война 40, 43, 44, 46 — 48, 50 — 52, 54, 56 — 60, 62, 65, 74, 78-80, 83 — 85, 89, 97, 99, 100, 103, ИЗ, 114, 122, 125, 133, 134, 136, 141, 143, 146, 148, 150-158, 160, 161, 163, 165 — 168, 172, 173, 190, 194 195, 199, 200, 204, 205, 207, 208, 211, 214-217, 220 — 222, 224 — 230, 234, 235, 237, 240, 241, 243, 245 — 253

—   бедствия  40,   65,   84,   129, 158,   213,   214,   217,   223, 227 — 230

—   виновники 50

—   искоренение 101

—   жестокости 100

—   зачинщики 85

—   последствия 53, 60, 98

—   предотвращение 55

—    источник  преступлений 61

—   привычка 214

—   призыв,   проповедь   52,   76

—   внешняя  85

—   всеобщая   109

267

гражданская   85,   113,   144

завоевательная 208

законная 244

истребительная    154,    155, 195

карательная 155

наступательная   130

—   непрестанная,   постоянная 162,    180

—   несправедливая  98

—   несчастливая  64,   203

—   неудачная   128

—    опустошительная 205

—   удачная 53, 129

—   частная  108

Войско см. Армия

Воля   67,   70,    77,     119,    166, 169

—   государства   171

—    единство 175

—   к завоеваниям 118

—   всеобщая, общая 158,  175, 182,  249,  253

—   концентрированная  120

—   неограниченная 179

—   публичная 159

—   соединенная 248

—   частная 159

Восстание 113,   125,   135,   136, 140,   144,   179,   187,     188

—   справедливое 187

Вторжение 89,   116

Гарантия 156, 166

—   вечного мира 165, 172, 199

—   договора  131

—   прав  136

—   свободы  131

—   торговли  136

—   взаимные  196

Город,  города  42,  47,  50,   54, 60-62,  81,  100,  101,  105

—   вольные 104

—   пограничные 228

—   свободные 55

Гостеприимство  84,   101

—   право 164

—   всеобщее  163,   199

Государство,    королевство   21, 51, 55, 56, 61, 78, 80, 85, 89,   92,   94 — 97,   100,   105, 114, 118-120, 122, 125, 126, 129 — 131, 135, 136, 140,143,148,150 — 163, 167, 169, 170, 172, 175, 177 — 179, 182, 188, 191, 194, 195, 198, 200, 201, 209, 214, 220, 221, 232

—    благосостояние   215

—    неравенство 91

—    объединение   162,   171, 183

—   система   89,   115,   118,   199

—    сообщество 109

—   формы  158

—   учреждение  169

—    всеобщее 183

—    культурное  164

—   международное   162

—    общечеловеческое 197

—   соседнее  49, 171, 183,   189

—   суверенное 91,  105

Государь,   король,   монарх   26, 44, 47, 48, 50, 51, 53 — 56, 58, 60, 61, 63, 64, 92, 96, 101 — 105, 110, 114, 116 — 118, 121, 125, 127, 129, 130, 135, 136/ 139 — 142, 144 — 148, 173, 205, 215, 220, 232, 234, 237, 238

Гуманность  44,   203

Держава 88, 89, 97, 114, 119, 120, 123 — 125, 134, 144, 154, 189, 220, 237, 240, 242 — 245, 247,   250

—    агрессивная 210

—   великие   117,   125,   179

—   воюющие 244,  248

—   договаривающиеся   122

—    единая  171

—   европейские 109,  113,  118, 128,   239 — 241,   245,   246, 249,  250

—   нейтральная  129,

—   союзные 242

—   торгующие  211

Деспотизм   74,   141,   159,   171

Договор 90, 143, 147, 172, 173, 182,   188

—    народов 161

—    о   конфедерации   121,   126, 127,   188

268

—    гражданский  187

—   дружеский 163

—   мирный 91,   151,   161,   192, 194, 240

—    оборонительный   127

—    общий 120

—    первоначальный    152,    157

—    прелиминарный 153

—    публичный 190

—    разумный  88

Долг

—    бремя 158

—    государственный   153,   194, 230

Завоевание 90, 116, 117, 126, 129, 130, 141, 142, 164, 220,   226,   233,   234,   245

Закон 53, 60, 67, 101, 109, 113, 114,120, 142, 155,156, 166, 171, 173 — 175, 178, 195 — 198, 216, 217, 229, 232, 242-244, 246-248, 250, 251,  253

—    авторитет  177

—   власть   140

—    государя 111

—   как изъявление общей воли 253

—    исполнение 86

—   конфедерации   122

—   правосудия  246 — 248,   251, 254

—    природы 175

— равенства   173

—    сила 141

—   справедливости 71,  78,  79, 104

—    беспристрастный   87

—   внешний   159,   162,    176

—   всенародный  248

—    всеобщий, общий 170, 249, 250

—    гражданский 110

—    запретительный  155

—   нравственный 167, 176, 195

—    общенародный 240

—   положительный   197 — 199

—   принудительный   170,   178, 188

— публичный   161,    162,   169

—   справедливый   130

Империя 54,   63,  81,   206,  234

—    Германская   92,    118,    124, 125,   131 — 133

—    Римская  100,   111,   112

Интерес   102,    125

—   государей   118,    128,   142, 143

—    народа 143

—   личный  114,   138

—    общественный  63,   96,   130

—    общий   68,   115,   127,   143

—   подлинный   119,   137,   140

—   частный 85,  118,  127,  130, 143,   146,  148

Колонии 79,  112

Королевство    см.   Государство

Король см. Государь

Конгресс 101,   121,   143

—    верховный 104

—    всеобщий 88

—    европейский 82,   105

Конституция   125,    131,   157, 158

Конфедерация 53, 95, 109, 119, 122, 127, 130, 133, 134, 136,  137

—   всеобщая,   общая  120,   125

—   вооруженная  126

—   европейская 132

Лига 53, 56, 125

—   миролюбивых      государств 100

—    Гельветическая 109

—    европейская 95,   149

—   федеративная 149

Междоусобицы  72,   79

Мир 39, 41, 42, 44, 50 — 53, 55, 58,60,62,63,65,72,75,78, 82, 84, 85, 91, 88-99, 101, 104, 134, 137, 150, 152, 154, 166, 173, 184, 188, 199, 203, 204, 206, 211 — 213, 215, 217, 227, 231-233,    241,   245

269

—    как цель общества 80

—    блага,   выгоды,   преимущества 39, 40, 43, 53, 83, 84, 97,    101,    137,    230 — 233

—   в  Европе 88,  106

—   заключение 90

—   купля    57

—    нарушение   89,    125,    237

—   состояние   123,    137,   156, 161,   170,   180

—   страж,   хранитель   77,   205

—   благородный 172

—   будущий  82,   97,   105

—   вечный 107,  120,  123, 127, 128,   130,   137 — 140,   142, 143,    146,   148,   150,   153, 155 — 157,   159,   162,   165, 168,   172,   174,   175,   180, 181,   192 — 195,   197,   199, 201 — 203, 206, 207, 212, 247

—   внешний 170

—   внутренний 170,  252

—   всеобщий  80,  88,  91,   107, 142,  247

—   длительный   127,   206

—    непрерывный 211

—    общий   79,   172,   214,   251

—    ПОДЛИННЫЙ   113

—   постоянный   54,   123,   132, 200

—   продолжительный 89

Монарх см.  Государь

Монархия 100,  101,  114,  116, 144,   152

Мораль 109, 140, 171, 180, 182, 184,   185,   190,    191,   202

—    как учение о праве 188

—   моральная истина  138

—   христианская 49

Мятеж 132,  165, 198

Народ 44, 54, 55, 57, 61, 62, 64, 65, 78 — 80, 85, 86, 97, 99, 101, 103, НО, 113, 132, 139-141, 143, 147, 157, 158, 163, 167, 169, 170, 175, 177-179, 182, 184, 185, 187, 188, 198, 199, 206, 211, 217, 220 — 222, 224, 230, 231, 234, 237,  250, 251

—    величие 160

—   бедность  227

—   мирный 207

—    независимый  154

—   просвещенный   162

Народы 53, 58, 66, 67, 77, 101, 109, 114, 115, 118, 128, 132, 136, 147, 159, 163, 164, 167, 168, 171, 204, 205, 209, 210, 214 — 217, 220 222, 224, 227, 229, 231-234,   237-239,   241, 247,  249, 251

—    братство  113

—    Европы 107,  120

—    невежество 215

—    общение 165

—    отношения 182

—   порабощение,        угнетение 141,  201

—   связь 112

—   счастье 136

—   честолюбие 234

—   варварские 234

—   воинственные 206

—    европейские 165

—   культурные 159

—    независимые   246,   249

—    самовластные 246

—   самодержавные   173

—   угнетенные 211

Нации  47,   140

—    европейские  112

Неравенство 42

Несогласие 53, 58

Несправедливость   39,   68,   69, 90, 114, 164, 165, 179, 180, 184, 186, 187, 190, 200, 201,   238,  247

Нравы 42, 101, 110, 113, 209, 214, 217, 220,  222

—    одичание 208

—   падение 62

Оборона 125, 133, 253

Общество 42, 54, 61, 63, 78, 86 — 88, 107, 113, 120, 148, 152, 157, 182, 196, 198, 216,   217,   229,   232,   234, 248,   249,   252-254

—   враг 122

270

—    гражданское   развитие   84

—    учение об 115

—   цель 80,  192

—    гражданское  175,   254

—   ученых 44

Оружие  49,   76,   80,   89,   114, 122,    125,   126,   130,   132, 141, 147, 153, 204, 212, 237

Отечество 85,  153,  217, 233 — 235,  237,  238

Палата государств 82, 88, 91 — 94,  101,   104,  105, 121

—   верховная 96

—    суверенная 90 — судебная 87

Парламент 88,  89,   101,   104, 105,  114

—   верховный 93

—    европейский 82

Патриотизм 209, 239

Подданные   54,    61,   98,   103, 110, 129, 132, 140-142, 147, 152-154, 157, 160, 172,   187,   188,   198,   235

—   мятежные 136

Подкуп 93,  99, 100

Политика  66,   67,   72,   74,   75, 77, 109, ИЗ, 116, 140, 174, 178, 180, 182, 184, 185, 188 — 192, 202, 221, 233,236 — 239,241,243,247

—   как искусство  управления людьми 176

—   как наука прав и законов 253

—   как   практическое   учение о праве 174

—   военная 160

—   европейская 137

—   истинная  185

—   мудрая 130

Польза

—    общая,    общественная   81, 123,    127,   138,   145,   216, 241, 249, 251

—   частная   123,   138,   249

Правитель 76, 92, 96, 99, 101, 102, 103, 150-152, 184, 229,   249,   250

—    Европы 105

—   мира  78,   79

—    произвол  191

—    суверенный 88

Правительство    85 — 88,    95 — 99, 102, 108, 114, 140, 160, 229,   231,   244,   250 — 253

Правление 84, 86, 99, 108, 122, 125,   154,   195,   221,   230, 232

—    верховное 100

—   государственное  220

—   конфедеративное  109

—    наследственное  114

—    разумное 136

Право  71,   99,   104,   110,   113, 114,   126 — 128,   141, 154 — 156,    159 — 163, 170,  177 — 179,   183,  185 — 187,  189 — 192,   194,   195,   199-201, 225,   242,   246,   247,   250

—    основа   187

—   понятие 90,  157,  160,  161, 176,    178,   180,    182,   184

—    сознание  85

—   ассоциации 124

—   войны 85,  162,  199

—   всемирного       гражданства 157,    163,   165,   169,   172, 176,   181,   190,   197,   199, 200

—   государственного гражданства   157,   169,   176,   181, 186,   196,  200

—   людей   109,   182,   186,   191

—   народов    159,     187,     190, 237, 238

—    общества  192

—    общего владения земной поверхностью 164

—   посещения 164

—   принуждения  198

—   сила 86

—   самодержца   111

—   собственности 232

—    суверенной власти  131

—   управления     государством 152

—   управления    народом    152

—   человека 153, 186

—   временное 122

—   государственное   165,    178

271

—    гражданское  197,   248

—    естественное 161,  164,  176, 195,   197,  248

—    королевское 87

—    международное    157,    159, 161, 162, 165, 169, 171, 176, 178, 180 — 182, 186, 188, 190,  197,   199,  201

—    народное 248

—   публичное   114,   165,   169, 172, 175, 180 — 182, 185, 186,  191

—    сильного  114,   135,   155

—   частное 188,  190

Правосудие 111, 225, 232, 233, 239,   240,   248,   250 — 254

—   всеобщее,   общее  241,    251-254

—    общенародное 250

Претензии  113,   136,   151

Просвещение 66,   80,   214,   221, 222,   233,   234,   239,   247

Равновесие 89, 115, 116, 171, 200,   239

—   всеобщее 251

—   имущества 201

—   политическое  105

Разум 40, 41 — 44, 47, 55, 56, 65, 67, 70-72, 74, 77, 79, 84, 99, 108, 111, 114, 137, 161, 162, 168-171, 173, 175 — 178, 184, 194, 201, 206,   208,   212,   221,   249

—   максимы  184

—    всеобщий человеческий 207

—    практический 169, 180, 182

—   чистый  183,   186,   197 — 200

Революция  177

—   народная 207

Религия 45, 61, 66, 67, 72-75, 77, 92, 109, 111, 113, 171, 200,  210

Республика 77, 80, 84, 85, 114, 144,   145,   162

—    европейская 123,  124,  133, 136,  139

—   мировая 163

Санкции  122

—   совета 126

Свобода 86, 119, 131, 136, 157, 162, 169, 171, 175, 178, 179,   182,     190,   196-199

—    государств   155,   161

—    беззаконная  159,   162,   167

—    гарантированная  147

—   истинная 67

—    общая 145

—    разумная  159

Сейм  78,  237

—   вселенский 77

Собор 77

—   государств 78

—   третейский 75

—    света 76

Согласие 40 — 42, 44 — 47, 49, 55, 64, 65, 76, 79, 102, 244,  250

—    государств 173

—   в мире 171

—    в народе, обществе 48, 53, 252

—    народов 249

—    политики  и  морали   185 — 190

—    призыв к 53

—   вечное 108

—    общее 69,  252

Соглашение 43, 91, 117, 146, 147

—   государств 85

—   кабинетов   и   дворов    210

—    о   мире,   мирное   90,   205

—    взаимное 86

—   временное 114

—   всеобщее,    общее   86,    246

—   тайное  243

—   частное 113

Сообщество 111 — 113, 119,   131

—   народов   110

—    свободное   и   добровольное 120

Состояние

—   дикости  235

—    государственности  167

—   конфликтов 135

—   беззаконное 156,  161

—   варварское 233

—   гражданское 108

—    гражданско-правовое    156, 160

—   законное  156

272

—   естественное 156,  157,  159, 161, 162, 180, 188, 190, 197

—   конфедеративное  134

—    мирное см.  Мир

—    правовое 188, 190

—   природное 108

—    федеративное  190

Союз 41, 43, 95, 113, 119, 122, 126, 133, 134, 136, 147, 162, 189,241,242,244, 250

—    государей 117

—    народов 113, 159, 190, 199, 210

—    вечный   и   нерасторжимый 121

—    вооруженный 119

—    гражданский  162

—    европейский 141

—    естественный 252

—    мирный 210

—    оборонительный 199

—    общий 244, 246

—    политический 240

—    постоянный  172

—    родственный 152

—    устраняющий войны  163

—   частный  и  подрывной   125

Справедливость 56, 78, 84 — 88, 105, 114, 135, 142, 173, 182, 183, 186, 207, 210, 224,  237,   247

—    всеобщая 206

Суверен 121, 124, 126 — 128, 132,   136,   139,   141,     188

Суверенитету суверенность 97, 104,   105,   131

Суд 43, 79, 87, 121, 155, 241, 250,  253

—    великого альянса  122

—    государств 89,   176

—    народа  199

—    общественности   106

—    мировой 76

Терпимость 69, 71

Тиран 48, 187, 234

Тирания 41,   74

—    государей 140,  147

—    знати 65

Торговля 62, 80, 81, 100, 110, 118, 119, 129, 132, 135, 142, 200, 201, 206, 211, 217,   229,   243,   245

—   дух 172

Трибунал   76,   78,   120,   141

Устройство

—   всемирно-грашданское   164

—   государственное   154,   170, 176,   178,   187

—   гражданское 157,  159, 187, 195,   197

—   демократическое 158

—   деспотическое 177

—    законное 161, 163, 175, 178

—    общественное  108

—    организованное   182

—    политическое   115,   154

—   правовое 161

—   правомерное  177,   201

—   республиканское   158,   169

Федерализм  159,   199

—   свободный 162

Федерация   56,   120,    161,   188 Философия 44, 67,  72 — 75, 77, 173,   191

—   практическая  180

— права  194

Церковь 46, 47, 51, 59, 74, 77

римская 112

Человеколюбие   113,   214,   225, 232,  238,  239

Человечность 41, 69,  149, 206, 209,  211

БИБЛИОГРАФИЯ

Программа Коммунистической партии Советского Союза, М., Госполитиздат, 1961.

Хрущев Н. С., За прочный мир и мирное сосуществование, М., Госполитиздат, 1958.

Хрущев Н. С., Всеобщее и полное разоружение — гарантия мира и безопасности всех народов, М., Гоеполитиздат, 1962.

Хрущев Н. С., Предотвратить войну, отстоять мир! М., Гоеполитиздат, 1963.

Жить в мире и дружбе! Пребывание Председателя Совета Министров СССР Н. С. Хрущева в США. 15 — 27 сентября 1959 г., М., Гоеполитиздат, 1959.

Малиновский В. Ф., Рассуждение о мире и войне. В кн.: Избранные общественно-политические сочинения, М., АН СССР, 1958.

Bentham J., Principles of International Law, Works, vol. II, 1843.

CruceE., Le nouveau Cynec ou discours d'estat representant des occasions et moyens d'estafclir une paix et la liberte du commerce par tout le monde, ed. by T. W. Balch, Philadelphia, 1909.

Erasmus Desiderius, Querella pacis. Desiderii Erasmi Rote-rodami Opera Omnia, t. IV, 1703.

Fichte J. G., Zum ewigen Frieden. Ein philosophischer Entwurf von Immanuel Kant. Samtliche Werke. Hrsg. von J. H. Fichte, Leipzig, o. J., Bd. 8.

Franck S., Kriegbuchlein des Friedens, Hrsg. von V. Klink, Schwabisch-Gmund, [1929].

Gentz F., tJber den ewigen Frieden. В кн.: ft. Raumer, Ewige Friede, Freiburg — Munchen, 1953.

Goudar A., La paix de l'Europe ou projet de pacification gene-rale, Amsterdam, 1757 (Русский перевод: Анж Гудар, Мир Европы, или Проект всеобщего замирения, СПб., 1789).

Herder J. G., Briefe zur Beforderung der Humanitat, Samtliche Werke, Bd. XVIII, Berlin, 1883.

274

Iselin   J.,    Krieg   und   Friede.   В   его кн.: Traume  ernes Menschenfreundes, Bd. II, Zurich,  1776.

Kant I., Zum ewigen Frieden, Leipzig, 1954.

Komenskeho Jana Amosa Vsenaprava, Praha, 1950.

Comenius  J.   A.,   The'  Angel   of   Peace.   English-latin   edition New York, 1945.

Penn IF., The Peace of Europe  and other Writings, New York-London, [1916]. Rousseau   J. J.,    Extrait   du   projet   de   la    paix   perpetuelle   de l'abbe de  Saint-Pierre.   Collection   complete des  ceuvres de J. J. Rousseau, citoyen de Geneves, t. XXIII, Geneve, 1782.

Rousseau J. J.,     Jugement   sur   la   paix  perpetuelle.   Collection complete des ceuvres de J. J. Rousseau, citoyen de Geneves, t. XXIII, Geneve, 1782.

Ch. J. de S(tint-Pierre, Abrege du Projet de la   paix   perpetuelle, Rotterdam, 1729.

Saint-Simon С. Н.,   De la reorganisation de la Societe europeenne ceuvres,   t.   XV   (I),   Paris,   1865   (Русский   перевод в сб. «Родоначальники позитивизма», вып. III, СПб., 1911).

Андреева И. С, Ceu-Симон и идея всеобщего мира. «Вестник истории мировой культуры» № 4, 1961.

Андреева И. С. нГулыеа А. В., Вопросы мира'в западноевропейской философии XVII — XVIII веков. «Вопросы философии» № 11, 1960.

Араб-Оелы Э. А,, Выдающийся русский просветитель-демократ. «Вопросы философии» № 2, 1954.

Глебов А. В. Вокруг трактата Канта «О вечном мире». «Вопросы философии» Ki 2, 1958.

Лодыженский А. II., Проекты вечного мира и их значение, М., 1880.

Папаригопуло Е, В., Прогрессивные русские мыслители XVIII века о мире и войне. «Вопросы философии* № 2, 1960.

Adams R. P., The better part of valor. More, Erasmus, Colet and Vives on Humanism, War and Peace. 1494 — 1535, Washington, 1962.

Bahner W., Die Friedensgedanke in der Literatur der franzosischen Aufklarung. В кн.: «Grundpositionen der franzosischen Aufklarung», Berlin, 1955.

Friedrich C, Inevitable    Peace. Cambridge Mass., 1948.

Mende G,, Kant und das Problem des ewigen Friedens. «Deutsche Zeitschrift fur Philosophies, Heft I, 1953.

Raumer K., Ewiger Friede, Freiburg — Miinchen, 1953.

Schneider R.,   Der Friede der Welt, Wiesbaden, 1956.

Silberner E., La guerre dans la pensee economique du XVIe au XVIlie siecle, Paris, 1939.

Souleyman K. V., The Vision of World Peace in 17 and 18 Century France, New York, 1941.

СОДЕРЖАНИЕ

Ф. В.   Константинов.   Предисловие.........      3

И. С.   Андреева. Вековая мечта человечества   ....     13

ЭРАЗМ РОТТЕРДАМСКИЙ

Жалоба мира.......................    39

ЯН АМОС КОМЕНСКИЙ

Всеобщий совет об исправления человеческих дел (часть шестая)   Всеобщее исправление (Panorthosie)    ....    66

Глава   пятая.   Понятие всеобщего исправления .  .    —

Глава шестая. Об истреблении всяческой скверны, препятствующей всеобщему исправлению. А также об искоренении душевной косности, беспечности, предрассудков и упрямства     ...........67

Глава восьмая. Об искоренении бесчеловечности, то есть взаимного безрассудного поведения и возникающих из-за этого распрей, ненависти п несправедливости ..................68

Глава тринадцатая. О религии новой, воистину всеобщей преобразовательнице человеческого сердца в состояние совершенства...........72

Глава пятнадцатая. О том, как сохранить установленный справедливый порядок; о трех высших соборах и трибуналах, звеньях счастья века и о том, какими эти соборы должны быть......74

Глава семнадцатая. О мировом суде как универсальном звене, связующем государства   ....    78

Глава двадцать четвертая. Исправление мирских дел.....................80

ВИЛЬЯМ ПЕНН

Опыт о настоящем п будущем мире в Европе путем создания европейского Конгресса, Парламента или Палаты государств    ....................82

I.   Мир и его выгоды...............83

II.  О средствах установления  мира,   которые  основаны на господстве справедливости, а   не   войны   84

III.  Правительство, его возникновение и цель во всех государственных системах...........86

IV. О всеобщем мире  или о мире в Европе и о средствах его достижения    .............88

V. О  причинах  споров  и   поводах  для   нарушения мира......................89

VI. О понятиях права, из которых могут возникнуть подобные споры    ................    90

VII. О составе Палаты государств..........    91

VIII. О порядке заседаний Палаты государств ....    93

IX. О возражениях, которые могут быть  выдвинуты против данного плана    .............    94

X. О реальных выгодах, которые вытекают из создания данного мирного плана    .........    97

Заключение     ....................104

ШАРЛЬ ИРИНЕ де СЕН-ПЬЕР

Избранные места из проекта вечного мира (в излошении Ж.-Ж. РУССО)....................107

ЖАН ЖАК РУССО

Суждение о вечном мире.................138

ИММАНУИЛ КАНТ

К вечному миру.....................150

Раздел  первый,   который  содержит прелиминарные статьи вечного мира между   государствами.  . 151

Раздел второй, содержащий дефинитивные статьи вечного мира между государствами........156

Первая дефинитивная статья вечного мира .... 157

Вторая дефинитивная статья вечного мира .... 159

Третья дефинитивная статья вечного мира  .... 163

Первое  добавление.   О гарантии вечного мира . 165

Второе  добавление.   Тайная  статья   к вечному миру.......................172

Приложение

I.  О разногласиях между моралью и политикой относительно вечного мира.................174

II.  О согласии политики и морали в трансцендентальном понятии публичного права.................185

ИОГАНН ГОТЛИБ ФИХТЕ

К вечному    миру.    Философский    проект    Иммануила Канта.......... 193

ИОГАНН ГОТФРИД ГЕРДЕР

Письма для поощрения гуманности...........203

118.......................... —

119..........................206

ВАСИЛИЙ ФЕДОРОВИЧ МАЛИНОВСКИЙ

Рассуждение о мире и войне    ..............  213

Часть  первая

I. Привычка к войне и мнение о необходимости  опой    —

П. Мнимые пользы войны..............  217

III.  Предубеждения народов.............  222

IV.  Почтение к войне, геройство и великость духа    .  224

V. Бедствия войны.................  227

VI. Выгоды мира    ..................  230

VII. Причины войны и политика...........  233

Часть вторая

I. Общенародные законы..............  240

II.  Общий союз и совет ..............  242

III.  Облегчение зол войны..............  245

IV.  Вооружения...................  246

V.  Возражения самовластня и независимости.    ...    — VI. Право естественное и право гражданское    ....  248

VII. Соединение по согласию.............  249

VIII. Последствия предыдущего............  251

Примечания.....................  257

Указатель   имен     ..................  264

Предметный   указатель    .............  267

Библиография....................  274

ТРАКТАТЫ О ВЕЧНОМ МИРЕ. Предисл. Ф. В. Константинова. Вводная статья в прим. И. С. Андреевой. Сост.   сб.   И.    С.   Андреева   и А. В. Гулыга. М., Соцэкгиз, 1963. — 279 с.

Редактор А. Воронин

Оформление художника С. Данилова Художественный редактор В. Куеянов

Технический редактор Р. Москвина Корректоры О. Шарыгииа, В. Кузнецова

Сдано в набор 20 марта 19-63 г. Подписано в печать 6 июля

1963 г. Формат бумаги 84х108'/зг- Бумажных листов 4,375 +

0,28   (вклейки).  Печатных  листов   14,35 + 0,92   (вклейки).

Учетно-издательских  листов   13,96 (с  вклейками).   Тираж 10 000 экз. А 01092. Заказ № 341. Цена 81 коп.

Издательство социально-экономической литературы Москва, В-71, Ленинский проспект, 15. Первая Образцовая типография имени А. А. Жданова Московского городского совнархоза. Москва,  Ж-54, Валовая, 28.

Подготовил к обнародованию:
Ваш брат-человек Марсель из Казани,
мыслитель, искатель Истины и Смысла Жизни.
«Сверхновый Мировой Порядок, или Истина Освободит Вас»
www.MarsExX.ru/
marsexxхnarod.ru

P.S. Впрочем, я полагаю, что «"си$тему" рабов» надо демонтировать: /demontazh.html