Геральд Геттинг

Встречи с Альбертом Швейцером

Предисловие. Альберт Швейцер — мыслитель и человек (Ю. Л. Левада)

Вступление

Альберт Швейцер — жизнь, отданная человечеству

Поэтому доктор уехал в Африку

С препятствиями в Ламбарене

Во вторую поездку были свои трудности

Человек, которому ничто человеческое не чуждо.

Габон в прошлом и настоящем

Термометр в Ламбарене — контрабанда

От резиденции короля к больнице в джунглях

Архитектор и десятник в одном лице

Здесь пациенты живут по-иному

О телесных и душевных болезнях

Трудотерапия — источник жизненной энергии для прокаженных

Ананасы растут здесь как сорняки

День в Ламбарене

Благоговение перед жизнью

В защиту животных и растений

За мир в мире

В курсе всех актуальных проблем

Ну, а что же критика?

Великий пример

Приложения

Альберт Швейцер  Доверие и взаимопонимание

Письмо  Альберта Швейцера В. Петрицкому

В. Петрицкий  История одного письма

Н. Португалов   В гостях у Альберта Швейцера

К. Коничев  За экватором у доктора Швейцера

Альберт Швейцер — мыслитель и человек

Он человек был в полном смысле слова.

Шекспир, Гамлет

5 сентября 1965 года из Габона пришло известие, заставившее склонить головы многих друзей мира и гуманизма в разных странах: умер Альберт Швейцер. О его деятельности написаны десятки книг и сложено немало легенд. В Швейцере видели не только мыслителя-гуманиста, но и подвижника, личность которого вызывала в памяти образ Франциска Ассизского, а у иных и образ самого основателя христианства. Сколь ни фантастичны эти сопоставления, однако они свидетельствуют о необычайной для нашего времени славе Швейцера куда убедительнее, чем многочисленные знаки почета (Нобелевская премия в том числе), которыми осыпали его в последние годы правительства разных стран и международные фонды. Эта яркая личность долго будет привлекать внимание как его восторженных поклонников, так и трезвых исследователей целой эпохи, преломившейся я этой долгой жизни, наполненной исканиями.

Альберт Швейцер прожил девяносто лет (его юбилей торжественно отмечался во всем мире в январе 1965 года), и почти шестьдесят лет он пользовался широчайшей известностью. Ромен Роллан в 1905 году отмечал «отлично известное историкам музыки» имя Альберта Швейцера — «директора семинарии св. Фоны, пастора, органиста, профессора Страсбургского университета, автора интересных работ по философии, теологии и книги, отныне уже знаменитой: "Иоганн Себастьян Бах"» (Р. Роллан, Музыканты наших дней, — Сочинения, т. XVI, Л., 1935, стр. 389). Когда Р. Роллан писал эти строки, Швейцер уже принял решение, определившее всю его дальнейшую жизнь: отстаивать идеалы добра и красоты путем непосредственного, личного служения людям. Философия и музыка были отодвинуты на второй план. Случайно попавший в его руки миссионерский журнал, где сообщалось, что селению Ламбарене на реке Огове (в Экваториальной Африке) требуется врач, подсказал конкретный путь к достижению этой цели. Последующие семь лет были отданы основательному изучению естественных и медицинских наук в Страсбурге (одновременно с исполнением обязанностей пастора, органиста  и профессора теологии).

В марте 1913 года, спустя месяц после получения диплома доктора медицины, Швейцер привез в Ламбарене оборудование для госпиталя. Основную часть его средств составляли тогда гонорары за книгу о Бахе и сборы от органных концертов. Швейцер потом любил говорить, что первые здания больницы оплачены Иоганном Себастьяном Бахом.

Хотя в течение последующих десятилетий Швейцер неоднократно — иногда и надолго — приезжал в Европу, выступал с концертами и лекциями, издавал и перерабатывал свои философские и теологические сочинения, госпиталь в джунглях оставался центром всей его работы и главной трибуной проповеди его идей. Там пережил он и события второй мировой войны. Широкая известность Швейцера и его антивоенных выступлений последних лет в огромной степени связана с деятельностью в Ламбарене.

На первый взгляд кажется странным: чем больше был известен Альберт Швейцер широкой публике и широкой прессе, тем меньше жаловала его вниманием специальная, «серьезная» литература, к какому бы философскому или теологическому направлению ни принадлежали ее издатели. Прямые или завуалированные намеки на «наивность», «старомодность», «невыдержанность» концепций Швейцера всегда сопровождались вежливым расшаркиванием перед гуманизмом и благородством этого человека. Дело здесь не только в симпатиях или антипатиях лидеров признанных современным Западом идейных течений. Рассматривая отдельные компоненты воззрений Швейцера, мы ни в одном из них не обнаружим целостной и оригинальной системы. Он проявлял огромную эрудицию и талант во всех областях, в которых работал, но ни в какой отдельно взятой области не открыл новых путей и не поставил новых проблем. В то же время ни в одну из сложившихся схем движения философской мысли взгляды Швейцера не укладываются. Сам Швейцер писал, что не придает значения системе категорий и «техническим выражениям» философского языка, поскольку они «затрудняют естественное развитие мысли так же, как колеи на дорогах мешают движению».

Но не только философия Швейцера уязвима для аналитической критики. Госпиталь в Ламбарене не является первым, единственным, самым крупным или самым  современным  медицинским  учреждением в  Экваториальной Африке.  Сколь  ни  значительна  заслуга Швейцера в создании лечебного центра, через который за годы его существования прошло до восьмидесяти тысяч жителей Габона, ее нельзя рассматривать отдельно от всего образа мышления «доктора из Ламбарене». Несколько лет назад Швейцер в беседе с Норманом Казенсом так объяснял свое решение работать в Африке: «Я решил сделать свою жизнь своим аргументом. Я должен защищать то, во что верю, защищать принципы жизни, которой живу, и работу, которую выполняю. Я должен попытаться сделать так, чтобы моя жизнь и моя работа говорили о том, во что я верю».

Вот почему нельзя понять сущности Швейцера и значения деятельности этого необыкновенного человека, рассматривая лишь систему его теоретических воззрений. Весь вопрос в соединении различных сторон мышления и практической деятельности, что, собственно, и придает целостность и неповторимость этой личности. В этом отношении немногие в современной западной философии могут сравниться со Швейцером. «Ни в ком не находил я такого идеального единения доброты и страстного стремления к прекрасному, как в Альберте Швейцере», — говорил Эйнштейн. В столь необычной для людей нашего века цельности личности — главный «секрет» действительной неповторимости и общественного влияния того феномена идейной, нравственной, человеческой жизни, каким был Альберт Швейцер.

Величайшим идеалом мыслителя для него всегда оставался Кант (он сравнивал роль Канта в немецкой философии с ролью Баха в немецкой музыке), а образцом гармонического синтеза познания и этического духа — Гёте. В числе близких себе по духу мыслителей Швейцер называл поздних стоиков, Лао Цзы, апостола Павла, английских рационалистов XVIII века. Наиболее цельной по своим устремлениям в его глазах была философская мысль рационализма и гуманизма XVIII века, превыше всего ставившая идею свободного и этического индивида. Последующее же столетие отмечено нарастанием трагического разрыва между познанием и этикой и порабощением личности обществом. Оправданием этой деградации, по мнению Швейцера, послужила гегелевская формула «Все разумное действительно и все действительное разумно». «В ночь на 25 июля 1820 года, когда эта фраза была написана, начался наш век, век, который дошел до мировой войны и который, возможно, в один прекрасный день покончит с цивилизацией!» Отсюда, утверждал Швейцер, идут все современные попытки отождествить прогресс человечества с ростом познания и техники, увидеть поступательное движение во всяком общественном изменении. «Гегель отважился утверждать, что все служит прогрессу. Страсти правителей и народов — все это слуги прогресса. Можно сказать лишь, что Гегель не знал страстей народных так, как знаем их мы, иначе он не решился бы это написать!» Конечно, Швейцер не вполне справедлив по отношению к Гегелю: он клеймит прежде всего те формы апологии существующих порядков, которые представляют всякое развитие благом и всякое торжество силы — показателем неодолимого прогресса.

Растущее противоречие между внешним прогрессом буржуазной цивилизации, в том числе и прогрессом познания, и идеалами гуманистической этики, которое тревожило немногие умы в первые годы нашего столетия и которое стало столь очевидным в дальнейшем, в 30 — 50-е годы, — исходный пункт всего мышления Швейцера. Нет необходимой связи между «внешним» развитием общества (экономика, техника, образование и т. д.) и духовным совершенствованием человека, утверждал он. Национализм, войны, растущее подчинение человека социальным институтам являются признаками нравственного падения XX века по сравнению с XVIII веком. Трагедия «европейской мысли» в том, что она увлечена «внешним» прогрессом и не хочет видеть этого противоречия.

Не будучи в состоянии постичь собственным разумом исполненную тайн и страданий действительность, люди в массе своей оказываются во власти «авторитарных истин», то есть пропагандистских догм, навязываемых им «организованными государственными, социальными и религиозными сообществами». Отсюда, по мнению Швейцера, исходит современное влияние национализма, милитаризма, тоталитарно-фашистских идеологий. Тысячи путей уводят человека от его «естественных связей с реальностью».

«Мое знание пессимистично, но моя воля и моя надежда оптимистичны», — писал Швейцер, подводя итог своим размышлениям. В этой фразе содержится ключ, который должен открыть врата оптимизма: противопоставление «воли и надежды» «знанию». Швейцер говорил, что первично дан не сам по себе факт наличия мысли, но нечто гораздо более конкретное и содержательное — именно факт жизни человека в среде множества иных жизненных форм. «Я жизнь, которая хочет жить в среде жизни, которая хочет жить». Из этих соображений выводится знаменитый тезис, которому Швейцер всегда придавал решающее значение в системе своих взглядов: «благоговение перед жизнью». Стремление сохранить и развить всякую жизнь признано, по его словам, стать основой этического обновления человечества, противоядием от холодной рассудочности, скептицизма и бесчеловечности .современной цивилизации. Требование «благоговения перед жизнью» у Швейцера выступает как высшее достижение знания.

Швейцер часто называет свою систему взглядов рационалистической, подчеркивая ее прямую связь с концепциями века Просвещения: «В то время, когда все, что так или иначе считается продуктом рацио-" нализма и свободомыслия, выглядит смешным, обесцененным, устаревшим и давно преодоленным и когда высмеивается достигнутое в XVIII веке представление о неотъемлемых правах человека,  я заявляю  о своем доверии к разумной мысли». Но к рационализму в системе Швейцера добавляется эпитет «мистический», что должно означать разум, согретый верой в святость жизни.

Такова в самых общих чертах схема мировоззрения Альберта Швейцера.

Одна из центральных тем его философии — современные судьбы человеческой личности. «Современный человек, — констатирует Швейцер, — потерян в массах в такой степени, которая не имеет прецедента в истории, и это, может быть, самая характерная его черта». Сегодня человек может существовать, «лишь принадлежа душой и телом к множеству, которое контролирует его абсолютно», лишь подчиняясь магическим формулам социальных институтов. Над человеком сегодня нависла не только опасность потерять свою свободу и способность к всестороннему развитию: «перед ним угроза потерять свою человечность...». Здесь мысль Швейцера движется в рамках, заданных старым, добрым рационализмом XVIII века, то есть в рамках/ противопоставления личности обществу. «Общество — это нечто временное и эфемерное; человек же, однако, всегда человек». Эти слова, произнесенные в 1932 году во Франкфурте, на вечере, посвященном памяти Гёте, в условиях, когда рвущийся к власти фашизм провозглашал ничтожество человека, не казались архаизмом, они звучали как лозунг.

Швейцер не звал к социальным преобразованиям. Его требование — «утвердить человеческую личность в неблагоприятных условиях», отстаивать человечность жизни с помощью «личного действия», самоотдачи на благо других людей — отражение все того же глубокого и обоснованного недоверия к логике общественного процесса в наши дни.

С этим связано и настойчивое стремление Швейцера не принимать непосредственного участия в политических противоречиях, раздиравших современное ему общество. В первые годы столетия Швейцер (вместе с Р. Ролланом и другими видными представителями европейской культуры) разделял иллюзию о возможности спасти европейский мир, обеспечив сближение мыслящей и творческой интеллигенции равно близких ему стран.

Крах своих надежд Швейцер пережил очень тяжело, и это изложило печать на его отношение к социально-политическим проблемам. «Всю жизнь я тщательно избегал публичных заявлений по общественным вопросам, — говорил Швейцер. — Я поступал так не потому, что не интересовался общественными проблемами или политикой. Мой интерес и мое внимание к этим вопросам велики. Но дело в том, что я чувствовал: моя связь с внешним миром должна вырастать из моей работы и моих теорий в области теологии, философии и музыки. Я пытался связать себя с проблемами всего человечества, вместо того чтобы оказаться ввязанным в спор между той или иной группой. Я хотел быть человеком, который говорит с другим человеком»,

Швейцер считал, что отрицательное отношение к войне, фашизму и милитаризму он должен выражать проповедью любви к жизни и работой в госпитале, а не участием в политических манифестациях. И лишь в последнее десятилетие он нарушил это жизненное правило. выступив с антивоенной речью в 1954 году (после получения Нобелевской премии мира), а затем с энергичным призывом к прекращению ядерных испытаний (две речи по радио — «Мир или атомная война» в 1957 и 1958 годах). Швейцер горячо поддержал идею «встречи в верхах», приветствовал Московский договор 1963 года. «Конец дальнейших экспериментов с атомными бомбами должен быть подобен утренним лучам надежды, которой жаждет страдающее человечество», — говорил Швейцер. В последние дни жизни Швейцер поставил свою подпись под совместным обращением лауреатов Нобелевской премии, призывавшим к восстановлению мира во Вьетнаме. К этим выступлениям Швейцера привела сама логика жизни, посвященной служению «всему человечеству» в условиях, когда вопросы войны и мира стали приобретать непосредственную связь с судьбой миллионов людей.

То же стремление к «непосредственному», «личному» служению страдающему человеку привело Швейцера в джунгли Габона. Он писал, что надеется бескорыстной работой на благо местного населения учить добру простых и свободных от низостей цивилизации людей и тем самым в какой-то мере искупить вину европейских колонизаторов, совершивших бесчисленные злодеяния. Он стал свидетелем глубочайших перемен в жизни африканских народов, перемен, которые выводили их сложными, нередко мучительными тропами на путь прогрессивного и независимого развития. Отношение Швейцера к этим процессам определялось его симпатией к местному населению и тревогой за последствия насильственного приобщения этого населения к «прогнившей европейской цивилизации». В его отношении к пациентам, да и во взглядах на судьбы Африки, легко обнаружить влияние распространенных представлений о «свободных детях природы», которых нужно уберечь от порабощения бесчеловечной цивилизацией. С горечью отмечал он губительное воздействие на африканцев стратегических дорог (через Ламбарене в годы войны прошла трасса Кейптаун — Алжир), торговли, непривычных для них форм труда, фабричной дисциплины. Внутренний протест вызывало у него зарождение тенденций к национальной замкнутости, появление в развивающихся странах оторванной от народа бюрократической прослойки. Деятельность своего госпиталя Швейцер стремился максимально приблизить к условиям жизни и быта окружающего населения (этим объясняется некоторое своеобразие порядков Ламбарене: больные приходили и жили здесь вместе с домочадцами, минимально использовалось электричество и т. д.). Сообще-дия некоторых западных корреспондентов из Ламбарене не раз будоражили европейскую публику толками о старомодности госпиталя и экстравагантных принципах его руководителя. В то же время, по отзывам многих очевидцев, «местные жители доверяли Швейцеру так, как не доверяли раньше ни одному белому в Африке».

Религиозные убеждения и теологические воззрения Швейцера — неотъемлемая часть его личности, и их особенности нельзя сбрасывать со счетов при оценке этого человека. Он был глубоко и честно религиозным — в том смысле, что видел высшую санкцию своего понимания жизни и человека в идеях и образе евангельского Христа. Но его религия весьма далека и от старых церковных канонов и от господствующих сейчас теологических школ. Миссионерское руководство в Париже когда-то долго не решалось доверить работу в Африке человеку, чьи взгляды по библейским вопросам далеко расходились с общепринятыми (Швейцеру разрешили ехать в Ламбарене лишь в качестве врача с тем условием, что он не будет вмешиваться в деятельность тамошней протестантской миссии). В дальнейшем же признанные лидеры протестантской теологии (Барт, Нибур, Фогельзанг) не раз говорили о «небиблейском», наивном, дилетантском характере религиозных взглядов Швейцера, разумеется отдавая дань его добрым стремлениям и подвижничеству. Для Швейцера основной элемент христианства — общение с богом через любовь к людям, через отдачу им самого себя. Не желая признавать и проводить в жизнь этот принцип, церкви и теологи отвернулись от мира, потеряли влияние на него. «Является ли религия силой в интеллектуальной жизни нашего века? Нет... Доказательство? Война», — писал Швейцер в 1934 году. По его мнению, единственный способ возродить христианство — превратить его в «рациональную» и «пантеистическую» религию преклонения перед жизнью, а глав-. ное, подкрепить ее авторитет самоотверженным служением этой жизни.

Геральд Геттинг рассказывает о беседе Швейцера с американским церковным деятелем.

«После обеда доктор слушал рассказ священника об организации и распространении его веры в США. Наконец, прервав гостя, Швейцер сказал:

—   Жаль только, что вы совсем не христиане.

Смущенный священник спросил о причине такого мнения о них. Немного помедлив, Швейцер ответил:

—   Возможно, я ошибаюсь, но мне неизвестно, что вы и ваша церковь боретесь против атомной бомбы. К сожалению, это касается многих, называющих себя христианами».

Швейцер был убежден в возможности подлинного возрождения человечества к новой жизни, более того, вопреки всякой очевидности верил в близость этого возрождения. По его словам, если христиане раньше из века в век могли откладывать реализацию «царства божия» (которое, по Швейцеру, равнозначно этическому возрождению), то сейчас настал момент, когда дальнейшее промедление грозит гибелмо всей культуре. С горечью писал он о том, что современные теологи не намерены войти в двери, открытые им.

А н д р е а. Несчастна та страна, у которой нет героев!

Г а л и л е й. Нет! Несчастна та страна, которая   нуждается   в  героях.

Брехт, Жизнь Галилея

Наше время выдвигает деятелей, которые велики своими связями с движением миллионных масс, с революционными переворотами в научном мышлении. Альберт Швейцер не принадлежал ни к тем ни к другим. Его деятельность, его философия, личность в высшей степени не типичны для современного ему общества. Швейцер проповедовал личное благородство в среде, которая признает лишь обезличенную силу. Он искал «рациональный мистицизм» в либеральном христианстве в тот период, когда оно давно вышло из моды. В условиях политического пробуждения Африки он возлагал главные надежды на инди-'видуальное подвижничество. Восхищались ли им образованные толпы или снисходительно терпели его экстравагантность, он по существу дела всегда оставался одиночкой. Швейцер был типичным исключением из господствующих правил и хорошо знал это. Именно этим он современен своей эпохе: он воплощал в себе то, что было для нее невозможным. Конечно, сохранение этой позиции на протяжении всей жизни дорого стоило Швейцеру. Многие детали его мышления и стиля жизни, казавшиеся сторонним наблюдателям мелочными причудами, могут быть поняты именно как психологические барьеры, предназначенные для защиты «своего» отношения к миру от разлагающего воздействия чуждой среды, моды, господствующих установок.

«Философия жизни», в той или иной форме противопоставляемая «философии разума», — отнюдь не редкое явление в современной западной идеологии. Но образ жизни и проповеди его сторонников крайне редко соответствуют их учению. Признанные лидеры экзистенциализма, скажем, рассчитывают на ту же кабинетно-логическую аргументацию, на ту же силу словесного, книжного довода, которой пользуются их оппоненты. Швейцер же сделал свою жизнь аргументом в защиту собственных убеждений. Здесь он был абсолютно последователен, и эта последовательность тоже делала его исключением. Вот почему лишен всякого смысла вопрос: а что бы было, если бы многие, если бы все думали и поступали так, как этот удивительный человек? В обширной литературе о Швейцере можно, например, встретить утверждения вроде того, что, будь в Африке сто или тысяча таких людей, нынешнее отношение африканцев к колонизаторам было бы иным. Известный публицист и противник войны Норман Казенс писал, сколь нужны современному американскому обществу «свои Швейцеры». Но в Африке просто не могло быть ни ста, ни десятка Швейцеров, и вряд ля возможны они в сегодняшней Америке. Мы знаем сейчас имена многих благородных борцов за расовое равноправие в США, мужественных противников милитаризма, чьи убеждения (в том числе религиозные) часто близки к идеям Швейцера. Но они — часть все более массового движения, между тем как Альберт Швейцер значителен именно как единичный феномен.

И эту его исключительность опять-таки нельзя объяснить тем, что современники порой не понимают открывателей новых путей мышления. Швейцер к таким открывателям не принадлежал. Ни в одной из областей, в которых он работал, с его именем не связаны какие-либо радикальные новшества. (Восторженные и поверхностные почитатели славы Швейцера, правда,  иногда говорят об открытии нового пути спасения человечества, об «эйнштейновском перевороте» в этике). Этот человек, сформировавшийся как мыслитель и как личность в конце прошлого — столь далекого от нас — века, искавший свои идеалы в устремлениях лучших умов позапрошлого века,  был удивительно старомоден, Ему сродни скорее героический и трагический образ рыцаря, созданный Сервантесом, чем героический и трагический — на иной лад — образ Прометея. Это отнюдь не значит, будто Швейцер жил в мире собственной фантазии. Он жил в современном  мире, но смотрел на его болезни  и  судил  его  с  высоты  благородных  идеалов старого  рационализма и гуманизма. Он был старомоден ровно настолько, чтобы напоминать современникам  о том,  сколь далеко  ушла  их действительность и их фантазия от этих высот. «Как дерево из года в год приносит одни  и  те же,  но  каждый раз новые плоды, так и все идеи, имеющие непреходящую ценность, должны  вновь и вновь рождаться в мысли», — писал Швейцер, поясняя необходимость такого напоминания. Альберт Швейцер — один из последних   (если не последний)  «могикан» тех представителей классической культуры, чье влияние определялось не силой стоявших за ними масс, а прежде всего масштабом их собственной личности. Измерять наше отношение к Швейцеру расстоянием от его философии до современного научного мировоззрения, до марксизма, было бы невозможно; здесь должны действовать иные меры, и они в конечном счете оказываются связанными с тем же «личностным» масштабом. Жизнь и личность Швейцера — это горький упрек эпохе и обществу, которые не имеют героев и не нуждаются в них. И в то же время эта жизнь — яркий пример человечности, нравственная вершина, на которую долго будут оглядываться люди, какими бы путями они ни шли.

* * *

Книга Г. Геттинга — первая из работ о Швейцере, выходящая на русском языке^*. Ее автор — известный общественный и политический деятель ГДР, заместитель председателя Государственного совета, генеральный секретарь Христианско-демократического союза ГДР, хорошо знавший Швейцера, дважды посетивший Ламбарене. Советскому исследователю В. А. Петрицкому Швейцер посоветовал (см. письмо в приложении к настоящему изданию): «Если вы хотите подробнее узнать о моей философии и обо мне, вы можете обратиться к господину Геральду Геттингу в ГДР, который меня хорошо знает». Это заставляет нас с тем большим доверием и вниманием отнестись к рассказу Г. Геттинга о Швейцере. Конечно, его книга — не теоретическое исследование, а прежде всего живой рассказ о жизни и личности этого удивительного человека, об обстановке, в которой он работал. Г. Геттинг подчеркивает большое и сочувственное внимание Швейцера к строительству новой жизни в ГДР — немаловажный штрих к характеристике последних лет жизни «доктора из Ламбарене». Вполне естественно, что Г. Геттинг — прогрессивный религиозный деятель, сторонник активного участия христиан в социалистическом строительстве — уделяет внимание трактовке религиозных позиций Швейцера. О своеобразии этих позиций мы уже говорили, и нужно лишь отметить, что Геттинг выделяет прежде всего гуманизм христианства Швейцера, его связь с отрицанием войны и атомного оружия.

* Издательство «Прогресс» готовит к изданию сборник произведений А. Швейцера по философии культуры.

* * *

В приложении к настоящему изданию помещено несколько свидетельств о Швейцере, принадлежащих советским людям. Особый интерес представляет письмо А. Швейцера ленинградскому исследователю В. А. Петрицкому, публикуемое с комментариями адресата.

Ю. А. Левада, доктор философских наук

Вступление*

* Перевод книги дается с незначительными сокращениями. Здесь и далее примечания переводчика.

Свои впечатления о первой поездке в Ламбарене в январе 1960 года я описал в книге «Встреча с Альбертом Швейцером». Швейцеру она понравилась, и у большинства читателей вызвала живой интерес. Это натолкнуло меня на мысль рассказать более подробно о «докторе из джунглей», которого я посетил вторично в августе 1961 года. Наши беседы во Бремя этой встречи, а затем длительная переписка дают мне возможность в новой книге полнее и обстоятельнее охарактеризовать деятельность и образ мыслей этого великого человека.

Наши беседы со Швейцером происходили наканун.е его девяностолетия. Я преклоняюсь перед этим человеком, чью жизнь считаю примером и образцом жизни христианина, отдавшего себя служению человечеству и борьбе за мир. Я глубоко благодарен Швейцеру, одарившему меня своей дружбой.

Еще в годы учения в монастырской школе францисканцев в Галле я читал книги Швейцера о его жизни и работе в джунглях, и уже тогда у меня возникло желание хоть раз повидать Альберта Швейцера там, где протекает его деятельность. Это было перед войной. В те годы, когда немецкий фашизм варварски разрушал Европу и гибли миллионы людей, дело человека, который в далекой Африке неустанно заботился и лечил своих страждущих черных братьев, приобрело для нас новое значение.  После освобождения Германии от фашизма многим стало очевидно, что буржуазно-капиталистический строй не в состоянии разрешить поставленные нашим веком проблемы и обеспечить мирное сосуществование людей. В своем стремлении преодолеть наследие проклятого прошлого мы понимаем, что жизнь и деятельность Швейцера достойны подражания. Теперь они приобретают для нас новое значение. От имени главного правления Христианско-демократического союза, собравшегося в Цюссове (под Грейфсвальдом) на торжественное заседание по случаю восьмидесятилетия Швейцера, я наряду с другими писал великому гуманисту: «Примите, многоуважаемый господин доктор Швейцер, поздравления из той части Германии, где впервые делается попытка положить в основу всеобщей государственной  социальной  политики то, что вы у себя стремитесь достичь собственными усилиями, попытка   осуществления    принципа    благоговения   перед жизнью и создания жизни, действительно достойной человека».   Затем   последовал  обмен   интересными   письмами. В ответ на письмо Отто Нушке^*, в котором он заверял Альберта Швейцера, что солидарен с ним в борьбе против опасности атомной войны, доктор писал: «Я почувствовал себя обязанным высказать свою точку зрения по вопросу продолжения испытаний атомных  бомб...  Для того чтобы достигнуть чего-то в этой области, общественное  мнение всех народов должно подняться против этих испытаний».

Воодушевленные письмами Альберта Швейцера, связанные с ним общей борьбой за мир, за сохранение жизни на земле, мы хотели отметить его деятельность в день восьмидесятипятилетия не просто торжественным заседанием в Германии, а поездкой в Ламбарене, где сумели бы лично поздравить «доктора из джунглей», передать ему привет от народа и правительства нашей Германской Демократической  Республики.

Эта поездка стала для меня незабываемым событием.

Я наблюдал Альберта Швейцера в Ламбарене непосредственно во время работы. Его исключительная личность произвела на меня непередаваемое впечатление. Прощаясь с нами в феврале 1960 года, он выразил   желание встретиться со мной еще раз в Ламбарене и продолжить наши беседы. Зная, какие трудности могут встать на моем пути к выполнению его пожелания, я мало надеялся на вторую поездку. Однако уже через год мне посчастливилось снова увидеть доктора в Африке. Это были прекрасные дни, когда наши дружеские разговоры продолжались до поздней ночи и наше взаимопонимание все углублялось.

Но вот я прощаюсь с ним в его комнате. Швейцер задержал мою руку.

«Я счастлив, — сказал он, — что в мои преклонные годы встретил вас. Ваши слова, что мое требование благоговения перед жизнью все чаще находит отклик в социалистическом мире, вселили в меня надежду — придет время, когда самое человечное из всех требований, какие существуют на мирной земле, станет явью в обновленном обществе».

* Отто Нушке (1883 — 1957) был видным деятелем Христианско-демократического союза ГДР.

Альберт Швейцер — жизнь, отданная человечеству

В апреле 1963 года исполнилось пятьдесят лет с тех пор, как доктор Альберт Швейцер со своей молодой женой оставили в страстную пятницу родную деревню Гюнсбах в Эльзасе и через несколько дней из Бордо на пароходе отправились в первое путешествие на африканскую землю.

За эти полвека у доктора Швейцера, доказавшего любовь к ближнему своими делами, своим моральным принципом благоговения перед жизнью, целеустремленной борьбой в защиту мира на земном шаре, появилось бесчисленное множество друзей. Среди них и граждане Германской Демократической Республики, почитающие в Альберте Швейцере человека, который с мужеством, усердием и настойчивостью отдавал и отдает все свои силы тому, чтобы мир и гуманизм стали определяющими принципами во взаимоотношениях между людьми и народами. Как христианин, следующий Евангелию, которое призывает помогать ближнему, он уже в юности познал, что буржуазное общество раздирают неразрешимые противоречия. Христианские проповеди во время воскресных служб, с одной стороны, и действительность будней с волчьими капиталистическими законами — с другой, подавляли его, искавшего согласованности между гуманной мыслью и действиями. И хотя Швейцера, возможно, ждала блестящая карьера в университетах Европы, он уехал в Африку, где обосновался на реке Огове в Габоне среди негров, страдающих от нищеты, болезней и последствий колониальной эксплуатации. С тех пор бедственное положение африканцев не давало ему покоя. Это и определило всю его дальнейшую деятельность в больнице, с большими трудностями .построенной им в Экваториальной Африке. Вместе со своими сотрудниками он оказал помощь и принес исцеление десяткам тысяч африканцев.

«Но самое важное, — сказал мне однажды один из государственных деятелей Африки, — что и в те времена, когда история Африки писалась кровью сыновей и дочерей этого континента, Швейцер говорил нам "брат" и по-братски с нами обращался».

Работа в джунглях, которой Швейцер целиком отдавал себя и ради которой многим пожертвовал, взбудоражила буржуазный мир. Нашлось немало мыслящих так же, как и он, не их борьба с противоречиями своего времени ограничивалась пожертвованиями, случайными проявлениями любви к ближнему, участием в собраниях сочувствующих.

Альберт Швейцер и в далекой Африке в своих философских работах исходил из опыта Европы, где буржуазия, вершившая ужасные кровавые дела в первую мировую войну, показала свою неспособность вести человеческое общество по пути мира. Мне кажется не случайным, что именно в военный 1915 год, во время поездки по Огове, Швейцер пришел к выводу, что основным принципом морали и истинного гуманизма должно быть благоговение перед жизнью.

В 1917 году в России рухнул старый, буржуазный мир и в эфире прозвучал голос Ленина: «Всем, всем, всем!». Ленин обращался ко всем правительствам и народам с призывом заключить мир без аннексий и контрибуций. С победой Великой Октябрьской социалистической революции надежды и мечты многих поколений о мире и гуманизме приняли конкретное выражение. Победное шествие социализма стало неудержимым. Идеи великих гуманистов нашли свое воплощение в мире социализма. Благодаря силе и решимости миллионов и миллионов людей они стали действительностью.

Требование Швейцера: «Благоговейте перед жизнью» — результат последовательного христианского мировоззрения, основанного на опыте всей его жизни, — находит все большее одобрение у нас, переживших две страшные мировые войны, ставших свидетелями трагедии Хиросимы и Нагасаки и потому понимающих, что третья мировая война с использованием атомного оружия неминуемо приведет к уничтожению жизни на земле.

В своих книгах «Упадок и возрождение культуры» и «Культура и мораль» Альберт Швейцер энергично выступает против философских течений периода империализма, которые возникли в результате упадочнических настроений на Западе. И то, что он свою философию «благоговение перед жизнью» — в основе простую и ясную, ведущую за пре-. делы нашего времени в далекое будущее общественного развития, — смог сделать руководящим принципом всей жизни, жизни, достойной подражания, увеличивает ее значение и силу ее влияния.

Откуда этот человек, который создал за свою долгую жизнь столько значительного и непреходящего, что каждое из его деяний в отдельности могло бы духовно обогатить любое разумное существо и сделать его личностью выдающейся? Откуда этот человек, имя которого миллионы людей произносите любовью и уважением? По происхождению он немец, а по паспорту — француз, потому что родина его — Эльзас — принадлежит Франции, гражданином которой он является. Сам он считает себя эльзасцем, «дубом из вогезских лесов».

«Корнями я ухожу в Вогезы, — говорит Швейцер. — Моя наипервейшая и постоянная забота — как лучше служить человечеству».

В узком кругу и со своими старыми сотрудниками, например с фрейлейн Матильдой Коттман, которая с 1927 года верный помощник доктора, Швейцер разговаривает на своем любимом эльзасском диалекте. Молитвы он творит на немецком и на этом же языке думает. С властями и больными говорит по-французски. Об этом он сам рассказывает так:

«Я с детства говорю по-французски, как и по-немецки. Но французский язык родным не считаю, хотя в письмах к родителям пользуюсь только им, ибо так было принято в нашей семье. Мой родной язык — немецкий, потому что эльзасский диалект, с которым я связан с детства, корнями уходит в немецкий. Мой жизненный опыт говорит о, том, что у человека не может быть двух родных языков. Утверждать подобное — значить обманывать себя. А если кто и владеет в равной степени двумя языками, то все равно мыслит он лишь на одном и только им в действительности свободно и творчески пользуется. Когда меня пытается кто-нибудь убедить, что ему одинаково доступны два языка, тогда я тут же опрашиваю его, на каком языке он считает и вычисляет, на каком языке без запинки может назвать кухонную посуду, инструменты столяра и кузнеца, на каком языке он мечтает. И я не встречал человека, который бы после такой проверки не признал преобладающим один язык».

В другой раз Швейцер сказал мне, что, когда он говорит на французском, у него возникает чувство, будто он гуляет «по заботливо ухоженным дорожкам красивого парка», а когда изъясняется на немецком — будто «бродит в великолепном лесу».

Альберт Швейцер — щедро одаренный природой человек. Он мог бы многие свои дарования развить до удивительного мастерства. Трудно сказать, в какой области знания он достиг большего. Он доктор медицины, доктор философии, доктор теологии, а к этому можно добавить его бесчисленные дипломы на звание почетного доктора.

Как врач, в течение десятилетий лечивший африканцев, он приобрел огромный опыт и внес немалый вклад в разработку теории тропической медицины.

Как теолог он выдвинул в двух своих произведениях — «История исследования жизни Христа» и «История исследования жизни апостола Павла» — новые положения об Иисусе и его деяниях, которые рассматривал в историческом аспекте. Эти работы, вызвавшие значительные дискуссии, новейшая теология независимо от своего направления не сможет оставить без внимания и должна будет вновь и вновь обращаться к ним.

Как один из крупнейших органистов Швейцер давал блестящие концерты и в маленьких церквах и в больших соборах Европы — его выступления записаны на грампластинки.

Он опубликовал подробную биографию Иоганна Себастьяна Баха, получившую международное признание.

Как профессиональный органный мастер он построил в Эльзасе прекрасный орган, который, к сожалению, был разбит в последнюю войну. До сих пор еще к Швейцеру отовсюду обращаются за советами, как строить органы. Жители Мюльхаузена (Тюрингия) и сейчас с благодарностью вспоминают о Швейцере, оказавшем им помощь при восстановлении старого органа Баха в церкви св. Власия.

Как писатель Швейцер создал себе имя разнообразными произведениями, среди которых не последнее место занимают рассказы о жизни и работе в джунглях. Его книги достигли миллионных тиражей и переведены на многие языки мира. Мы счастливы, что книга доктора Швейцера «Учение о благоговении перед жизнью», подготовленная к печати берлинским издательством «Унион», скоро выйдет в свет. Как архитектор, он составлял в Ламбарене проекты зданий, которые должны были иметь воздушные и вместе с тем крепкие деревянные конструкции, препятствующие прямому попаданию солнечных лучей. Он удачно выбрал для больницы место, и потому, несмотря на тропический климат, больные и сотрудники живут и работают в нормальных  условиях.

Этот старый уже человек и сегодня еще деятельно во всем участвует. То, что он требует от себя, он требует и от других. Трудовые навыки и работоспособность Швейцера служили и служат примером для его сотрудников.

Он преодолевал невероятные трудности, когда создавал свою больницу. Никакое дело не казалось ему настолько незначительным, чтобы он сам не вникал в него. Советы доктора ценились высоко.

Но главная, основная его деятельность — неустанная борьба против величайшей опасности для всего живого — против атомного оружия. Руководствуясь своей моралью и жизненным опытом, он настойчиво ищет пути к сотрудничеству с теми, кто выступает за уничтожение этого и других видов оружия, а войну как анахронизм, как преступный метод решения человечеством спорных вопросов считает необходимым вообще устранить из жизни.

Милитаристам была не по душе деятельность Альберта Швейцера, ратовавшего за мир на земле, и после выступления великого гуманиста по радио в Осло в связи с вручением ему Нобелевской премии мира они пытались дискредитировать этого многоуважаемого человека, поставить под сомнение его работу в Африке. Но доктор Швейцер не сворачивает со своего пути. Он знает: чтобы разрешить наконец великую и благородную задачу обеспечения мира, необходима тесная связь всех друзей мира. По этому вопросу он писал Немецкому Совету мира:

«Теперь я связан со всеми, кто хочет бороться за мир. Нелегко нам будет его добиться. Идеи сохранения мира на земле еще не стали духом нашего времени. А при имеющихся запасах ядерного оружия над нами постоянно висит опасность новой войны, которая в случае возникновения поставит под угрозу существование человечества. И я считаю поэтому, что мы не должны оставлять без внимания ни одно соображение, направленное на сохранение мира. Сейчас всюду создаются организации сторонников мира, авторитет которых растет. И это уже обнадеживает».

Швейцер поддерживает всякую политику, которая противопоставляет реваншизму и войне взаимопонимание, переговоры и мир.

Немного найдется людей, которые, подобно Швейцеру, стали бы выше своего времени и словом и делом, так же как и он, влияли бы на сознание и жизнь людей всего мира. Датский биограф Альберта Швейцера сказал так: «Есть люди, жизнь которых является подарком. Не для них самих, а для нас, для человечества». Это определение относится к Швейцеру. Альберт Эйнштейн воскликнул: «Наконец-то в это трагическое столетие появился великий человек!».

Во время большого факельного шествия в связи с вручением Альберту Швейцеру Нобелевской премии мира за 1953 год студенты назвали Швейцера «знаменосцем нашего времени». «Делом всей своей жизни, — говорили они, — Швейцер служит для всех нас примером». В материалах, которые я читал о нем, его называют «пионером человечества», «гением человечества», «другом человечества».

Альберт Швейцер сторонится этой славы. Она не нужна ему. «Не хвалите и не прославляйте меня так много, лучше обратите свои помыслы и дела на то, чтобы мораль „благоговение перед жизнью" нашла свое место на земле», — сказал он мне однажды, когда я показал ему статью о нем во французском иллюстрированном журнале.

Сейчас его жизнь уже не принадлежит ему одному. Кто зовет, тот должен считаться с эхом. А он хочет взывать к людям.

Профессор философии Пражского университета доктор Оскар Краус (большой друг Швейцера, эмигрировавший перед приходом нацистов в Англию и там скончавшийся) писал в 1926 году в биографическом исследовании: «Я думаю, не преувеличу, если стану утверждать, что нынешний цивилизованный мир не может назвать никого, кто по многосторонности таланта, силе интеллекта и особенно нравственной энергии был бы равен Альберту Швейцеру».

С юных лет Альберт Швейцер поступал так, как должен поступать в наше бурное время христианин, если он всерьез считает себя последователем Христа. Пример, который подает Швейцер буржуазному обществу, где действия многих, называющих себя христианами, не согласуются с христианской моралью, имеет, по-моему, величайшее значение.

Основные христианские заветы о любви к миру и к ближнему Альберт Швейцер выразил позже в кратком изречении: «Благоговение перед жизнью». Чтобы подать пример следования этому нравственному завету, он должен был отказаться от карьеры, порвать с тем обществом, в котором родился и вырос, отказаться от всего, что определяло до сих пор его жизнь и образ мыслей. Швейцер не имел уже права оставаться только теологом и философом. Ему надо было осуществить свой принцип. И сделать это он мог лишь в такой среде, которая мыслит иными категориями и подчиняется иным общественным порядкам.

Эйнштейн, всем сердцем привязанный к Швейцеру, пришел к выводу, что «больница в Ламбарене в значительной степени — результат бегства (Швейцера. — В. Ш.) от наших нравственно окаменевших и бездушных традиций цивилизации — зла, против которого одиночка' бессилен». И это бегство надо рассматривать как решительный поворот к главному в его жизни.

Однако, само собой разумеется, не каждый христианин. следуя по пути Альберта Швейцера, должен ехать в Африку. Но каждый христианин, подобно Швейцеру, обязан постоянно думать о ближнем, проявлять любовь к нему своими делами и неустанно стремиться к миру. На это он и должен направить общественные и свои усилия.

По этому поводу Эмиль Фукс в статье о Швейцере писал:

«Кто по каким-либо соображениям, оберегая собственное спокойствие или руководствуясь эгоистичным инстинктом самосохранения, отказывается нести ответственность за мир, тот берет вину на себя. Пусть авторитетные церковные круги, подпавшие под влияние националистических настроений и узких интересов, обдумают, хотят ли они еще, пожалуй в последний раз, быть соучастниками мировой катастрофы».

Альберт Швейцер решил порвать с таким христианством и направил свою деятельность на искупление того, что натворили в колониях буржуазия и христианские западные страны. Он показал пример, последовать которому могут, конечно, не многие. Но есть и другие возможности для христианских деяний, способных внести свою    лепту в дело борьбы за мир, за социальное преобразование общества. Я имею в виду смелое вступление в ряды тех, кто создает для нас новую жизнь, новые условия для человеческого существования и для сосуществования народов. Под этим я подразумеваю поддержку социалистического строительства, следование тому примеру, который Октябрьская революция 1917 года подала всему человечеству, в том числе и христианству.

Поэтому доктор уехал в Африку

1960 год вошел в историю как «год Африки». Это был год, когда желания и усилия борющихся за свою независимость африканцев стали близки к осуществлению. В течение двенадцати месяцев к имеющимся десяти государствам добавилось еще семнадцать с населением около девяноста миллионов человек. С тех пор как представители этих стран вошли в Организацию Объединенных Наций, они стали разделять ответственность за решение международных проблем. Когда сейчас говорят об Африке, то имеют в виду победоносное освободительное движение, колониальный террор в еще угнетенных областях, строительство новых африканских государств, смелую борьбу против колониализма и опасных планов неоколониализма — о них свидетельствуют последние трагические события в Конго^*.

Когда Швейцер за год до начала первой мировой войны ступил первый раз на землю Африканского континента у экватора, то, кроме Либерии и Эфиопии^**, никаких суверенных африканских государств не было. Можно сказать, вся Африка стала добычей колониальных держав, которые разделили между собой эту часть земного шара и беспощадно грабили ее недра и людей. Кто, как не колонии, мог давать в то время такие громадные прибыли! Долгие годы африканцы 'безнадежно боролись против военного, экономического и технического превосходства захватчиков, против их пагубного влияния на нравы туземцев.

* Автор имеет в виду события в Конго 1961 — 1963 гг.

** Суверенитет Либерии и Эфиопии был призрачным, ибо колониальные державы оказывали огромное давление на экономику и политику этих стран  (см.: «Новейшая история Африки», М., 1964, стр. 240, 289).

Швейцер рассказывает, как во время поездки по африканской земле он был поражен видом запустевших деревень на Огове. И на вопрос о причинах этого неизменно получал ответ: «алкоголь».

В начале века было меньше, чем когда бы то ни было, надежд на освобождение Африки от колониального гнета. Можно ли вообще этим «первобытным» — как было принято называть африканцев — что-нибудь доверять? Смогут ли они самостоятельно управлять? Так думали в недалеком прошлом. Тем удивительнее, что за недолгие пятьдесят лет африканцы сумели сами определить свою судьбу. Не последнюю роль в этом сыграла Великая Октябрьская социалистическая революция  в  России.

В ту пору, когда Швейцер приехал в Габон, там едва знали о прошлых достижениях африканских народов, которые были подавлены в расцвете своих сил европейскими колонизаторами.

С вторжением иноземцев по всей Африке были уничтожены государства, нарушены порядок и обычаи ее народов. Нет ничего удивительного, что колониальным державам легко удалось распространить легенду об Африке без истории и без культуры.

Лео Фробениус резко выступил против этой лжи в своей книге «История культуры Африки» (1933 г.). Он писал: «Мы не должны забывать, что еще на заре человечества Африка, в представлении среднего европейца, была нищей страной, континентом лихорадки, пригодным только для авантюристов и миссионеров, а местные жители — дикими варварами, расой рабов, народом, который дошел до такого упадка, что смог породить лишь фетишизм». Оценивая культуру, которую застали португальцы при захвате западноафриканского побережья, он писал: «Нельзя сказать, что первые европейские мореплаватели позднего средневековья не сделали в свое время в высшей степени примечательных наблюдений. Когда они вошли в бухту Гвинеи и высадились у Вейды, то капитаны были поражены увиденным: аккуратно проложенные дороги тянулись непрерывно на сотни миль и были обсажены деревьями. В продолжение многих дней пути им встречались возделанные поля, люди в роскошных одеждах из материала собственной выделки, а дальше на юг, в королевстве Конго, — множество людей, одетых в „шелк и бархат". Строгий до мелочей порядок в больших благоустроенных государствах, могущественные властители, развитые ремесла — словом. настоящая   культура!..».    Из    сообщений   мореплавателей XV — XVII веков очевидно, что простирающаяся на юг от пустыни Сахары «черная» Африка пребывала тогда в полном благополучии. Постепенно эту страну разоряли конкистадоры. «Когда новой стране, Америке, нужны были рабы, Африка поставляла их: сотни, тысячи, целые корабли. Но торговля людьми никогда не была простым делом, за которое не надо было отвечать. Оно требовало какого-то оправдания. Вот тогда-то негр и был назван полузверем. Он стал товаром. Таким образом понятие "фетиш" (Feticeiro — португальское слово) было использовано для обозначения какой-то африканской религии. Европейское фабричное клеймо... Представление о „варваре-негре" — изобретение Европы, которым консервативная Европа будет владеть до начала этого века».

О правдивости сообщений мореплавателей, пишет Фробениус, свидетельствуют находки, хранящиеся в музеях: «Куски роскошного, похожего на плюш, мягкого бархата, изготовленного из нежнейших листьев особого сорта бананов; блестящие, как шелк, эластичные ткани из хорошо обработанного волокна пальмы рафи; великолепные копья с наконечниками, со вкусом отделанными медью, изящный, покрытый узорами лук, который мог бы служить украшением любой оружейной палаты; сосуды из тыквы, искусно декорированные; фигуры из слоновой кости и дерева, выдержанные в определенном стиле».

Но Швейцер почти ничего из этого не застал. Когда он приехал, африканцы жили уже в нищете.

В христианских миссиях, действовавших в Африке, были люди, которые не закрывали глаза на катастрофическое положение в колониях и открыто говорили об этом. Многие самоотверженно пытались облегчить жизнь туземцев своей округи, в страданиях которых была повинна колониальная политика белых. Но они были бессильны воспрепятствовать ввозу алкоголя, занесению новых болезней, грабежу миллионов людей, труд которых оплачивался горстью стеклянных бус. Им приходилось быть свидетелями того, как, прикрываясь именем Христа, без раздумья совершались преступления. И все для высших благ белого человека! Действительно ли им «приходилось»? А не были ли они соучастниками этих дел — сознательно или непроизвольно?

Общепризнано, что миссионеры своими школами, лекарствами, умелым распространением навыков ремесла принесли африканскому населению пользу. Почти все значительные африканские политики нашего времени получили образование и подготовку к своей деятельности в миссионерских школах. Но можно ли работой и действиями одиночек искупить вину за все несчастья, которые причинили африканцам их белые братья?

Альберту Швейцеру в детстве отец читал воспоминания африканского миссионера Казалиса и пробудил у мальчика сочувствие к «черным у Конго», к их нужде и нищете. Как, должно быть, была окрылена его юношеская фантазия, когда он в Кольмаре стоял возле памятника французскому адмиралу Брюа (разбитого во время второй мировой войны) и смотрел на выразительную фигуру негра, на его печальное лицо! Не триумф колониалистов, а жертвы их побед были для Швейцера предметом его энергичной деятельности и душевных волнений. Позже Швейцер отметил эту согнутую фигуру негра как лучшее произведение Бартольди — создателя статуи Свободы в Нью-йоркском порту. Ныне голова разбитой фигуры негра хранится в доме Швейцера в Гюнсбахе. Но тогда юноша лишь догадывался о бедствиях, причиняемых белыми своим черным братьям в далеких странах.

Так рано обозначился тот путь, по которому прежде направились мысли Швейцера, а затем он сам. Он писал об этом:

«Я давно вынашивал план, который взялся осуществить. Он начал созревать у меня еще в студенческие годы. Для меня было непостижимо, что я могу быть счастливым в то время, когда вокруг меня столько людей борются с горем и нуждой. Уже в школьные годы я задумывался над тем, почему мои товарищи по классу живут в 'Нужде, а мы, дети священника в Гюнсбахе, так идеально обеспечены. К великому счастью, я мог учиться в университете и достичь кое-чего в науке и искусстве. Но я всегда помнил о тех, кому материальное положение или здоровье не позволили этого сделать. Однажды в солнечное летнее утро 1896 года (я приехал в Гюнсбах на Троицу) меня начала преследовать мысль, что я не должен воспринимать это счастье как нечто само собой разумеющееся, что за него надо что-то дать взамен. Я не мог согласиться с этим счастьем. Во дворе пели птицы, я лежал, думал и в конце концов пришел к мысли, что до тридцати лет должен постигнуть науки и искусство, а затем посвятить себя служению человечеству».

Решающее значение для Швейцера имела статья «Что доставляет хлопоты миссии в Конго», которую осенним утром 1904 года он нашел в «зеленых брошюрах» Миссионерского общества  Парижа.  Статья заканчивалась призывом ехать в Габон — северную часть французской колонии в Конго. «Когда я кончил читать, — вспоминает Швейцер, — то тотчас спокойно принял решение о будущей работе. Поиски пришли к концу».

Намерение молодого доцента теологии изучить медицину, а затем уехать в качестве врача в Африку многим, в том числе и друзьям Швейцера, казалось неразумным. У Швейцера были богатые перспективы. Благодаря выдающимся способностям он блестяще начал научную карьеру, и путь в Страсбургский или какой-либо другой университет в Европе был для него открыт. Немало друзей называли замысел Швейцера «безумием» и пытались отговорить его.

Ничто, однако, не могло заставить Швейцера изменить свое решение. При этом ему было совершенно ясно, чем чревата для него поездка в Африку. «Когда я поехал в Африку, — писал он позже, — я уже смирился с мыслью, что приношу три жертвы — лишаюсь возможности играть на органе, отказываюсь от академической преподавательской деятельности, к которой привязан всей душой, теряю материальную независимость, — и понимал, что вся моя дальнейшая жизнь будет зависеть от помощи друзей».

Что гнало его туда? Ответ находим в двух фразах: «Я читал или слышал от миссионеров о жалком физическом состоянии туземцев джунглей. Чем больше я об этом думал, тем непостижимее казалось, как это мы, европейцы, так мало уделяем внимания великому гуманному делу...».

А дальше мы читаем у него: «Болезни там необычайно распространены. Имеем ли мы право закрывать на такие вещи глаза и игнорировать их только потому, что европейские газеты не пишут об этом? Мы избалованы. Если у нас кто-нибудь заболевает, врач всегда под рукой. Когда нужно оперировать — сразу раскрываются двери клиники. Но попробуйте представить себе миллионы и миллионы страдающих без надежды на помощь. Ежедневно многие тысячи терпят ужасные боли, от которых их может избавить врачебное искусство. Ежедневно во многих и 'многих далеких хижинах царит отчаяние, которое мы можем предотвратить. Пусть каждый задумается над тем, как прожила бы его семья, хотя бы последние десять лет, без врача. Пора нам пробудиться от сна и почувствовать свою ответственность.

Когда я думаю о цели своей жизни — спасении больных под далекими звездами, то обращаюсь к милосердию, к которому призывают Иисус и религия. Но одновременно я обращаюсь к простому сознанию и воображению. Пусть все, что мы должны делать для цветных, будет не просто желанием "творить добро", а нашим долгом. Что сделали белые всех наций для цветных с тех пор, как открыли далекие страны? Многие народы, к которым пришли европейцы с именем Христа, вырождаются или вымерли! Кто опишет несправедливости и ужасы, которые эти народы в течение веков претерпели от европейских народов? Кто в состоянии измерить бедствия, принесенные туда алкоголем и отвратительными болезнями?

Если будет написана история взаимоотношений между белыми и цветными в древние и новые времена, то множество страниц из-за их потрясающего содержания надо будет перевернуть не читая.

Большая вина лежит на нас и нашей культуре. Мы даже не свободны в выборе: хотим мы делать для африканцев добро или нет — мы обязаны это делать. На место каждого, кто сеет горе, должен приехать один, который принесет помощь. Если мы даже и сделаем все, что в наших силах, то и тогда не искупим и тысячной доли своей вины. Это лишь послужит основой для "добрых дел" в колониальных странах».

Встретившиеся Швейцеру трудности намного превзошли его представления о сложности решения поставленной им перед собой задачи. Сочувствие африканцам и сознание ответственности за их тяжкое положение должны были с этой поры воплотиться в «Братстве страждущих».

Когда Швейцер и его молодая жена в 1913 году приехали в Габон, то прежде всего они были очарованы великолепным ландшафтом Огове, На старом белом колесном пароходе Швейцер проехал мимо миссионерской станции Н'Гомо до миссионерского пункта Анденде. Здесь и начались суровые африканские будни.

Швейцер долго не мог приступить к строительству запланированных для больницы зданий, так как не было рабочих. Он еще не успел приготовиться к работе, а уже появились первые пациенты, прослышавшие о приезде доктора. И ему пришлось превратить старый курятник с продырявленной крышей в операционную, а свою жилую комнату — в аптеку.

С этого началась деятельность доктора Швейцера в джунглях. И никакие трудности не могли сбить его с избранного пути.

«Я набрался мужества и остался. Нищета, которую я видел, давала мне силу для этого, а вера в людей поддерживала мою решимость. Я хочу верить, что найду немало таких людей, которые спаслись от тяжелых недугов и потому с готовностью согласятся помочь тем, кто находится в таком же положении, в каком находились они. Я хочу надеяться, что нас, врачей, посылаемых "Братством страждущих" во все уголки мира, станет больше...».

За исключением торговых городов западного побережья Африки и окрестностей Ламбарене, Швейцер нигде в глубине континента не бывал. Работа не оставляла ему свободного времени. Здесь, в Габоне, где постоянно общался со своими пациентами, жил бок о бок с ними, он изучал африканцев, оказывал на них благотворное влияние и способствовал таким образом прогрессу этой страны.

За эти пятьдесят лет развитие африканцев шло исключительно быстро, несравнимо с прошедшими столетиями. За два поколения племена на Огове успели пережить родовой и феодальный строй, создать предпосылки к тому, чтобы решать самим свою судьбу, несмотря на отсутствие какой бы то ни было промышленности и парламента, утвердить свою государственность, подняться до национального самосознания. Это захватывающий дух темп развития. И современный приезжий может получить о нем весьма приблизительное представление. Он видит лишь контраст между обитателями джунглей, которые со своими болезнями идут в госпиталь доктора Швейцера, и габонцами Либревиля и Порт-Жантиля, посещающими новейшие комфортабельные городские больницы.

Напряженное положение, которое характерно и для других африканских государств, умножает усилия молодого поколения Африки, направленные на ликвидацию остатков колониализма и связанных с ним старых порядков, тяготеющих над африканскими племенами и народами. Этот процесс, конечно, проходит не везде одинаково. Мировоззрение, основанное на древней африканской культуре, обычаи и представления, уходящие своими корнями в прошлое, с одной стороны, и, с другой — решимость стать на социалистический, как его называют в большинстве африканских стран, путь развития, дабы использовать в своей стране новейшие социальные, естествоведческие и технические знания, показывают, как велики и сложны задачи, стоящие перед народами Африки.

И вот там, где происходят обширные преобразования, стоит больница, живут больные, которых обслуживают доктор  Швейцер  и его сотрудники.

В больницу все новое приходит из городка Ламбарене. И если несколько лет назад медик собирал своих сотрудников-африканцев и пациентов для праздничных торжеств в сумрачных джунглях, то сегодня габонцы празднуют в больнице годовщину основания своей республики, и с чисто африканским размахом — три дня. При мне к доктору явилась рабочая инспекция из Ламбарене, ознакомилась с условиями труда в больнице и сделала ряд предложений. Совсем недавно это невозможно было и представить себе. Когда больницу посетила правительственная делегация, доктор пригласил ее к обеду. За столом он весело рассказывал об одном из гостей — министре, который был пациентом его больницы.

Темпы развития поражают доктора и занимают его больше, чем он сам думает. Однажды во время обхода, увидев юношу с книгой в руках, он, смеясь, заметил: «Этот в будущем, возможно, станет министром!».

Доктор Швейцер — единственный, кто с начала века и в течение пяти десятков лет трудился на благо своих черных братьев, которым отдал силы, знания и жизнь. Он не только лечил больных, но и обучал их новым ремеслам, делился с ними опытом обработки почвы, ведения сельского хозяйства.

Итак, в Африке наступили новые времена. Суть отношений к чернокожим братьям претерпела глубокие изменения. Швейцер писал в немецкий «культурбунд»: «Я живу среди народностей, которые эмансипируются и создают самостоятельные государства, В настоящее время они поглощены вопросами конституции своих государств. Но неизбежно перед ними встанет проблема приобщения к культуре. Что сможем мы предложить им, когда необходимость в этом у них возникнет? Вот тогда-то для нас, впитавших самую богатую культуру, созданную историей, и наступит время удовлетворить потребность этих народов в глубокой культура и принести им духовные ценности. И мы должны будем оказаться достойными этой задачи, которая встанет именно перед нами».

Те, которые еще вчера серьезно верили, что африканцы не смогут самостоятельно править государством — так утверждали по вполне понятным причинам колонизаторы, — вынуждены будут считаться с действительностью, признать активность самостоятельных африканских государств и изменить свою точку зрения. Они должны будут убедиться в том, что в своем дальнейшем развитии Африка станет опираться на древнюю культуру, которую придется теперь возродить и утвердить. Одновременно будет происходить освоение и внедрение некоторых элементов других культур.

Сейчас, в XX веке, уже недостаточно отправить в Африку врачей, инженеров или ученых, чтобы восстановить то, что было разрушено колониалистами, за время четырехсотлетнего господства которых более сорока миллионов чело* век были проданы в рабство, миллионы убиты, экономическое развитие подорвано и здоровью людей нанесен невиданный ущерб. Сегодня африканцам нужна такая помощь, которая создала бы им возможность своими силами двигаться вперед.

Послать врача в Африку — вещь, конечно, полезная, однако гораздо важнее дать африканцу медицинское образование. И если африканцы из окрестностей предпочитают лечиться в больнице доктора Швейцера, а не в новейших каменных больницах Либревиля, то лишь потому, что у Швейцера они могут сохранить свои обычаи, а в Либревиле в какой-то степени их надо менять. И наша задача: помочь африканцам самим определять свои потребности.

С препятствиями в Ламбарене

Мои поездки в Ламбарене были связаны с известными трудностями. С самого начала стало ясно, что вместо длительного путешествия на пароходе придется лететь на самолете. Еще перед первой поездкой доктор Швейцер подробно писал, что мне следует делать, дабы беспрепятственно попасть к нему: «Получите французскую визу и закажите себе место в самолете компании "Эр Франс" по маршруту Париж — Дуала — Либревиль. Затем вечером вы вылетаете из Парижа, а на следующее утро в десять уже будете на аэродроме в Ламбарене. Оттуда автомобиль довезет вас до реки Огове. Там будут ожидать четверо африканцев с лодкой. Они вас доставят в больницу... Я пишу это письмо, чтобы сказать вам: добро пожаловать... Оставайтесь у нас столько, сколько захотите... не беспокойтесь о тропическом шлеме. Мы его вам одолжим».

Письмо было очень сердечное и предвещало легкую дорогу. Но ни первое, ни второе путешествие не прошло гладко, как можно было ожидать.

Ламбарене находится на расстоянии почти шести тысяч километров от Берлина. В начале 1960 года он еще принадлежал к Французской Экваториальной Африке. Поэтому для въезда требовались визы. В течение «года Африки» образовалась Республика Габон, так что для  путешествия в 1961 году визы выдавались уже ее правительством.

Медицинский осмотр определяет, годен ли ваш организм для пребывания в тропиках. Затем вам надлежит сделать уколы против оспы, желтой лихорадки, холеры, тифа, паратифа А и В, дизентерии и столбняка. Международный документ о прививках так же необходим при въезде в Африку и выезде оттуда, как и заграничный паспорт. Приходится брать с собой и медикаменты (например, против малярии) и во время подготовки к такому путешествию предусмотреть всевозможные случайности в тропиках.

Первая поездка состоялась в январе 1960 года. Когда в Европе держались зимние холода, на экваторе в разгаре было лето. Конечно, вряд ли можно это африканско-экваториальное лето с 35 градусами и выше в тени сравнивать с нашим среднеевропейским. В августе 1961 года, в мой второй приезд в Африку, температура была мягче — в среднем 25 градусов, однако небо почти все время покрывали густые облака. Европейцы, прожившие много лет в тропиках, не очень любят этот меланхоличный период и зачастую, как и на своей родине, тоскуют по ясным дням, хотя солнце и печет в тропиках невероятно.

Но вот подготовка к первому путешествию в Ламбарене закончена, и 6 января 1960 года я отправился в путь вместе с небольшой делегацией. Мы должны были передать доктору Швейцеру по случаю его восьмидесятипятилетия поздравления от Немецкого Совета мира, от Христианско-демократического союза, от немецкого «культурбунда» и от его многочисленных друзей. Из Мюльхаузена просили вручить Швейцеру магнитофонную пленку с произведениями, исполненными на органе, разрушенном во время второй мировой войны и восстановленном благодаря активному содействию Швейцера. Мы должны были также доставить туда ценные медикаменты нашей фармацевтической промышленности как дар правительства больнице доктора Швейцера.

После полудня на польском самолете мы вылетели из Берлина в Париж. В Париже нас ждал четырехмоторный самолет «Суперконстелейшн» компании «Эр Франс», который вечером стартовал на Абиджан (Берег Слоновой Кости). Самолет был заполнен пассажирами. Билеты на поездку из Европы в Африку и обратно почти всегда распроданы, и надо заранее заказывать место. Во время промежуточной посадки в Марселе мы с наслаждением вдыхали свежий морской воздух, хотя и более теплый, чем в

Париже. Этот .прохладный вечер мы потом с удовольствием вспоминали в течение шести недель.

Ночью мы летели над Средиземным морем и Сахарой. Ранним утром (прожекторы еще горели, и контуры аэровокзала были ясно видны в их ярком освещении) мы сели в Дакаре — столице Республики Сенегал. Первый раз я ступил на землю Африки! На континент, который намерен был завоевать национальную независимость.

Через час полет продолжался. Мы летели навстречу солнцу, солнцу, всходившему над далекими саваннами и непроходимыми лесами. Оно сияло неумолимо, безжалостно, но давало нам возможность увидеть необъятные дали Атлантического океана. Опять посадка, на этот раз в Конакри — столице свободной Гвинеи. Затем в Абиджане, Мы не успели переодеться и теперь страдали от внезапно наступившего зноя. После пятичасового пребывания в столице Берега Слоновой Кости мы погрузились в самолет компании «Гана эруэй», машины которой совершают полеты не только в Африку, но и в Европу.

Между тем снова наступила ночь без сумерек — как это бывает вблизи экватора. А температура продолжала оставаться гнетущей. Даже вентиляторы самолета источали лишь тепло. Рубашка прилипла, тело было неприятно влажным. Стюардесса-негритянка предложила ледяную содовую воду. Под нами билось о берег темное, свинцовое море. Мы летели над прибоем, сверкающим в лунном свете, пока вдали не возникли рассыпанные огни Аккры.

Итак, закончился первый этап нашего путешествия: мы приземлились в столице Ганы. Молодое африканское национальное государство Гана уже одним своим названием напоминает о древнем королевстве Гана. Сейчас перед его народом ясная программа развития^*.

После сердечных приветствий сотрудников нашего торгпредства и уполномоченных правительства Ганы мы направились в отель.

* Эта книга написана до военного переворота 1966 г. в Гане.

Чтобы попасть в Ламбарене точно 14 января, в день рождения доктора Швейцера, мы на следующий же день подали ходатайство о выдаче нам визы на въезд во Французскую Экваториальную Африку. Это, однако, не вызвало никакого сочувствия у французского посольства: дело было представлено так, будто въезд в эту часть Африки невозможен. Но вскоре одна из газет в Гане, узнав о нашем намерении попасть в Ламбарене и о препятствиях, чинимых французскими властями, в пространной статье поставила перед читателями вопрос, не связан ли отказ в выдаче нам визы с тем, что Альберт Швейцер, как и его гости из Германской Демократической Республики, осуждает испытания Францией атомных бомб в Сахаре? Общественность Ганы в свое время энергично выражала протест против этих испытаний, угрожающих здоровью людей.

Наконец 19 января мы получили визу. День рождения Альберта  Швейцера  уже прошел.

Получение визы еще не означало, что теперь все в порядке. Мы смогли вылететь из Аккры с нашими пятнадцатью ящиками, набитыми медикаментами, лишь утром 21 января — более ранних авиарейсов не было. Несколько промежуточных посадок в Ломе (Того), Котону (Дагомея) и Лагосе (Нигерия) — и вечером мы прибываем в Дуалу — портовый город Камеруна.

После короткой ночи, ранним  утром, насладившись в последний раз искусственным климатом (затем это удовольствие нам пришлось иопытать не скоро), мы вылетели на маленькой двухмоторной  машине в Либревиль — столицу Республики Габон. Или о нас не сообщили, или вообще никто не интересовался приезжими, во всяком случае виза, с таким трудом доставшаяся, ни разу нам не пригодилась. Еще одна промежуточная посадка в Порт-Жантиле, важнейшей гавани Габона, и самолет взял курс на Ламбарене. Когда мы пролетали над необъятными зелеными джунглями, в чаще которых затерялась крошечная деревенька из нескольких хижин, нам сказали, что в этом месте проходит линия экватора. Никакого экваториального крещения    не производилось, даже ни в один бокал не было налито шампанское, как это обычно принято на больших машинах международных линий. Но наша  машина пересекает воображаемую линию ежедневно, и потому для нее это не имеет значения.

Альберт Швейцер никогда не летал на самолете. Он любит речной пароход, «а котором за три дня и две ночи добирается из гавани Порт-Жантиль на Огове в Ламбарене. Лететь по воздуху во всяком случае дешевле и — главное — быстрее. Самолет все больше вытесняет другие средства передвижения, однако ящики с известной всюду надписью АШБ: Альберт Швейцер-Бреслау  (Бреслау — девичья фамилия его жены) — доставляются все еще по реке пароходом. После второй мировой войны была построена дорога (преимущественно в военных целях), по которой, когда это необходимо, один из сотрудников доктора ездит на большой грузовой машине больницы в Либревиль, откуда привозит обычно стройматериалы. Но дело это утомительное, требующее   смелости,   технического мастерства и умения быстро ориентироваться.

Наш полет длился час. И вот мы совершаем посадку в Ламбарене. Аэродром — обыкновенная взлетная дорожка в середине расчищенного участка. Аэровокзал еще строится. Количество посетителей доктора Швейцера все возражает. В американских путеводителях его больница отмеченa как вторая достопримечательность Африки (после водопада Виктория). Кажется, это гарантирует рентабельность аэродрома, который несомненно поднял значение   Ламбарене.

Когда мы вышли из самолета, был полдень. Солнце так палило, стояла такая изнуряющая    жара, что нам стало страшно. Кроме нас из машины вышли три японца и американец. Их приветствовала дама в белом. Нас никто не встречал. И понятно почему. Телеграмма, в которой мы предупреждали о своем приезде, пришла в госпиталь через несколько дней после нашего приезда.

Мы правильно предположили, что дама в белом, по всей вероятности, сотрудница доктора Швейцера. Это была госпожа Оверман из Нидерландов, старая знакомая  Швейцера. Она очень удивилась, когда мы с ней заговорили, к еще больше удивилась, узнав, что мы уже приехали. Затем мы погрузили вещи на автомашину    французского    авиатранспортного общества.   Несколько километров пути — и мы у Огове.

Ламбарене — третий в Габоне после Либревиля и Порт-Жантиля город с население три тысячи восемьсот человек, из которых приблизительно двести пятьдесят — европейцы. Этот небольшой районный город расположен на острове в середине Огове, и добраться до него можно лишь речным паромом. Рядом с административными зданиями высится современный удобный отель (собственность франко-габонского автотранспортного общества); красивые магазины и другие капитальные строения (среди них окружная больница) соседствуют с ветхими традиционными хижинами и типичным африканским базаром, поражающим великолепием красок, экзотическими товарами.

Госпиталь Швейцера находится в трех километрах отсюда, на другом берегу Огове. Пироги из больницы оказались слишком маленькими, чтобы вместить наши ящики. Я даже засомневался, найдется ли для нас самих место в этих выдолбленных челнах. Впрочем, на некоторых из них имелись подвесные моторы.

Здесь мы впервые встретились с пациентами больницы, потому что команду гребцов составляли больные проказой, которые лечатся у доктора Швейцера в течение долгих лет. По установившейся традиции право перевозки в больницу предоставляется им. Их можно сразу узнать по изуродованным лицам и повязкам на руках и ногах. Для некоторых вид этих больных и запах мази — тяжкое испытание. Гребцы не замечают этого. Под тихие звуки старинных песен, содержания которых сейчас уже никто не знает, они выполняют тяжелейшую работу — гребут против течения три четверти  часа.

Два часа пришлось нам ждать на берегу, пока удалось заполучить более вместительную лодку, принадлежащую окружному врачу в Ламбарене. За это время мы кое-что узнали о привычках и жизни больницы. Конечно, мы о многом уже читали, но сейчас, в преддверии близкой встречи с Альбертом Швейцером, нам хотелось слушать и слушать о том, что нас ожидает.

Мы стоим на берегу Огове, любуемся прекрасными видами, которые открываются по обе стороны реки, и я вспоминаю о том, что писал Швейцер в книге «Между водой и джунглями»: «Вода и джунгли!.. Кто отважится передать это впечатление? Это похоже на сон. В памяти оживают пейзажи, которые мы видели лишь на фантастических рисунках. Невозможно понять, где кончается река и начинается земля. Плотные переплетения из корней, обвитых лианами, вдаются в воду. Ветви пальм, пальмовые стволы,, а между ними лиственные породы с огромными листьями на, зеленых ветвях. Высоко вздымаются одинокие верхушку деревьев. Широкие поля покрыты кустами папируса выше человеческого роста, имеющими крупные веерообразные листья, а среди пышной зелени стоят сухие, мертвые деревья, тянущиеся к небу. И в каждой прогалине сверкает зеркальная гладь воды. За каждым изгибом возникают рукава реки. Неуклюже взлетает цапля и опускается на сухое дерево. Синие птички парят над водой. Высоко кружится пара орланов-белохвостов. Что-то свисает с пальмы и двигается. Ошибки быть не может: так и есть — два обезьяньих хвоста. Наконец мы увидели и самих обезьян. Вот теперь это действительно Африка».

Огове — одна из крупнейших рек Африки. Ее воды пробегают свыше тысячи километров, прежде чем доберутся до Ламбарене, а отсюда им предстоит еще двести пятьдесят километров пути, чтобы достичь Атлантического океана. Собственно река — это целая сеть потоков, которые разделяются, соединяются и образуют болота с громадными полями папируса. Берега ее подмыты, и могучие деревья в некоторых местах упали в поток. У иных из земли торчат гигантские корни. В засуху обнажаются большие песчаные отмели, они перемещаются по течению при паводке или в период дождей, образуя новые мелководья, опасные для судоходства. В паводок вода добирается до сумрачных непроницаемых джунглей с их вьющимися растениями, лианами и гигантскими деревьями, среди которых лишь изредка виднеются прогалины с метровой травой — саванны. Одинокие острова в середине реки — излюбленные места животных «Маленькая река» — Орембо Ванго, как ее называют местные жители, — вновь сливающаяся у больницы с большой рекой, сама имеет в ширину пятьсот метров.

Наша лодка держится близко к берегу. Если бы даже был небольшой бензиновый мотор, то все равно быстро и уверенно продвигаться вперед нам бы не удалось, так как течение в середине реки слишком сильное.

Река — это как бы большая жизненная артерия, отдающая свою силу стране. Уже с самолета можно видеть раскинувшиеся по ее берегам деревни, жители которых кочуют вдоль реки и строят новые хижины, когда на старом месте земля истощается.

Первое, что мы увидели, — это молодых купающихся африканцев.  Своим  европейским  сотрудникам  Швейцер  запретил, купаться. В воде множество опасных микробов и паразитов;   они   могут   вызвать   желудочные   и   кишечные заболевания, зачастую    неизлечимые,    смертельные.    Несколько лет  назад  молодой  швейцарский  врач  случайно коснулся в реке электрического ската, потерял сознание и утонул. Я очень удивился, узнав, что африканцы пьют сырую воду Огове и она не приносит им вреда. Позже мне рассказывали, что больные, долгое время употреблявшие кипяченую, дождевую или родниковую воду, точно так же как и европейцы, заболевали, когда по возвращении в свои Деревни пили воду из Огове.

Выше Ламбарене во множестве водятся кайманы. Местные жители любят их мясо. Предпочтительно ночью молодые люди собираются и при свете факелов дубинками и копьями убивают кайманов, напоминающих ящеров первобытных времен. Но нередко случается и обратное: эти на вид медлительные и ленивые животные, не отличающиеся цветом от песчаного берега, опрокидывают своим сильным хвостом проплывающую мимо лодку и до тех пор окунают гребца в воду, пока тот не утонет. Через несколько дней они извлекают мертвеца из подводного укрытия и съедают.

Однажды утром на берегу реки мы были свидетелями того, как сравнительно небольшого каймана разделывали к воскресному обеду. По вкусу это мясо напоминает больше всего телятину, а мясо бегемотов, пожалуй, ближе к говядине. Для пациентов госпиталя, где ощущается недостаток в мясе, блюда из каймана — радостное событие.

Куда больше забот пассажирам пирог доставляют бегемоты, большая семья которых уютно устроилась неподалеку от госпиталя. Под вечер они выходят на берег и лакомятся зелеными молодыми листьями папируса. Существа эти весьма любопытны и имеют неприятную привычку всплывать под лодкой. Если им покажется, что на них нападают, они кусаются, а их укус опасен. Несмотря на тучность, бегемоты в воде проявляют поразительное проворство. Даже команда из старых гребцов доктора наблюдала с нескрываемым беспокойством за бегемотами, затеявшими игру вблизи нашей лодки.

 Иногда с моря вверх по реке приплывают молодые акулы. Я видел с самолета у Либревиля совсем недалеко от берега на поверхности воды множество акул. Мясо акул сушат и используют как корм для кур. Ловят здесь рыбу-пилу и другие виды рыб; они разнообразят меню.

Наша лодка скользит под нависшими ветвями деревьев. Слева осталась католическая миссия. В сочной зелени тропиков мы уже видим красные крыши — это больничный городок доктора Швейцера. Чем ближе мы подплываем к набережной, которая приспособлена для моторок и пароходов, тем яснее различаем больницу, известную нам лишь по фотографиям. Расположена набережная пятью уступами из-за часто меняющегося уровня воды. Вот и причалы больницы. Один — для красной лодки доктора, для пирог и каноэ его сотрудников;  ко второму пристают многочисленные пироги с больными, иногда    проделавшими   далекий путь, чтобы попасть в больницу. Прибывшие раньше нас гости уже сообщили Альберту Швейцеру о нашем приезде. Он вышел нам навстречу и сердечно приветствовал нас.

Во вторую поездку были свои трудности

Во второй поездке к Альберту Швейцеру, в августе 1961 года, нам пригодился опыт прошлогоднего путешествия. (До этого, в апреле — мае 1960 года, я посетил Гвинею, где участвовал во Второй конференции афро-азиатской солидарности в Конакри.) Сейчас перед нами стояли такие же препятствия, какие были при подготовке к первому путешествию в Ламбарене. Но от радости предстоящей встречи с доктором забывались все неурядицы.

В связи с празднованием трехсотпятидесятилетия со дня основания Шарите^* и стопятидесятилетия со дня основания университета имени Гумбольдта в Берлине медицинский факультет присвоил профессору, доктору Альберту Швейцеру звание почетного доктора за его заслуги в медицине, особенно за успешную борьбу с тропическими болезнями. И я вместе с деканом медицинского факультета профессором, доктором Кеттлером и еще одним сопровождающим должны были поехать в Ламбарене и передать доктору Швейцеру письмо, которое вручил нам Председатель Государственного совета нашей республики, а также медикаменты для больницы. Во многих письмах ко мне доктор Швейцер тепло вспоминал о моем первом приезде в Ламбарене, выражал желание еще раз со мной встретиться. Я был рад этому и делал со своей стороны все, чтобы ускорить вторую поездку. Готовиться к ней мы начали в конце 1960 года. 17 декабря 1960 года доктор сообщал: «Я писал премьер-министру Леону Мба о разрешении на ваш приезд и получил от него письмо, что он дал согласие на визу. А когда вы приедете? Хотелось бы узнать, как обстоят дела, получили ли вы действительно разрешение или мне следует предпринимать еще шаги...»

* Больница в Берлине.

Представительство Габона в Париже получило указание от президента и премьер-министра своей страны о выдаче нам визы на въезд, но одновременно просило представителей Германской Демократической Республики отложить по-. ездку на неопределенное время, ввиду того что в 1961 году в Габоне должны быть парламентские выборы: обстановка оказалась настолько сложной, что правительству Габона пришлось объявить на какое-то время чрезвычайное положение.

6 января 1961 года доктор писал мне:

«В прошлом году в это время вы были в Ламбарене. Я  вспоминаю об  этом каждый день».

А мы сидели на месте и ждали. Переписка между Ламбарене и Берлином «продолжалась.

В мае доктор озабоченно писал: «Как бы охотно я сообщил вам приятные вести о возможности вашего приезда. Но, к сожалению, ничего хорошего сообщить не могу. Не пойму, в чем дело...».

Летом положение, казалось, улучшилось. Установились сроки поездки, которые, впрочем, опять отодвинулись. В июле доктор писал: «Дорогой друг, получил ваше сообщение, что приедете позже. Приезжайте, когда только хотите. Вы всегда будете желанным гостем, всегда для вас найдется ночлег, будет еда и питье. Итак, приезжайте, когда хотите, и оставайтесь с вашими спутниками у нас по возможности дольше».

Затем встал вопрос: может ли вообще как-то отразиться на выборах мой приезд в Габон? Ответ я нашел позже, по приезде на место. Мое первое посещение вызвало у французских властей в Либревиле «серьезные опасения». Может быть, мне вовсе не нужен был Швейцер, а под предлогом встречи с «им я хотел протащить оружие или организовать политические заговоры!  Посетителям из социалистических стран целесообразно по возможности отказывать во въезде. А тут еще африканский сотрудник, которого Швейцер не без основания уволил, пытался в этой антикоммунистической атмосфере представить дело так, будто мой приезд к доктору связан с предвыборной борьбой против президента Мба. Таким образом, сам того не зная, я стал представлять «опасность для выборов».

После переизбрания президента Мба политическая жизнь в Габоне нормализовалась и наши представители в Париже получили сообщение, что мы можем отправляться в путешествие. На этот раз я во время поездки в Африку в качестве посла по особым поручениям Председателя Государственного совета мог выполнить ряд поручений в Мали, Гвинее и Гане. Вместе с профессором, доктором Кеттлером мы заказали билеты на ИЛ-18 чехословацкой авиалинии на Бамако и Конакри. Из Конакри отправились в Гану. Из Аккры, через Того, полетели в Дагомею, Камерун, переночевали в Дуале и наконец прибыли в Габон, в Порт-Жантиль. Два дня мы провели в отеле, правда, в очень приятном, на берегу моря, и лишь 2 августа «Дакота ДС2» габонской воздушной линии забрала нас, чтобы доставить в Ламбарене.

Это было ясное утро со сносной температурой. Над морем собирались тучи. Но это ничего не значило, потому что сезон дождей еще не наступил. Сегодня рядом с европейцами летят видные чиновники Габона, депутаты, лесоторговцы.

Авиакомпания Габона — дочернее предприятие французской авиакомпании VAT, поддерживающей сообщение главным образом в районе Средиземного моря и трансатлантических стран. Она обслуживает некоторые поселки в джунглях и небольшие города. Ее машины очень популярны, ибо они — единственное средство быстрого передвижения в этой стране. Иногда целые семьи пользуются самолетами. Все здесь делается очень просто. Так когда-то было на наших узкоколейках с их романтикой. Прежде всего не зевать и при посадке не дать себя отпихнуть. Когда машина до отказа заполнена, она отправляется. Кто не сумел влезть, вынужден ждать следующего самолета. Терпение невероятное! Я не слыхал от оставшихся ни одного недовольного слова. Но вот мы заняли места. Багаж уложен. Я не спускаю с него глаз. Только что самолет VAT чуть было не отвез наши чемоданы обратно в Европу. Конечно, мы бы получили их когда-нибудь, но мам пришлось бы ждать несколько недель.

Сделав круг над открытой гаванью Порт-Жантиль, наш пилот повел самолет по течению Огове, которое показывает направление и как бы служит компасом в этой зелени непроходимых джунглей. Время было засушливое, и под нами виднелись широкие желтые песчаные отмели в громадном ложе реки. Впрочем, туристы, все чаще наезжающие в эти края, имеют возможность в обоих портовых городах брать на прокат небольшой самолет, из которого хорошо наблюдать за слонами, обезьянами и другими обитателями джунглей.

На аэродроме в Ламбарене нас ждала госпожа Али Сильвер — старейшая сотрудница доктора. Мы сердечно поздоровались. За полтора года на аэродроме многое изменилось. Его здания были теперь закончены, небольшой зал ожидания, где можно получить прохладительные напитки, хорошо оборудован. Мы видели французов — они уже не были господами положения. На мачте развевался габонский флаг, паспорта проверяли африканцы, и сотрудники воздушной линии — европейцы — придерживались вежливого тона в разговоре с африканцами.

Наши чемоданы погружают на небольшую автомашину, и дорога, проложенная в красной почве мимо хижин пригорода Ламбарене, выводит нас прямо к Огове. Навстречу нам попадаются маленькие дети в окружении собак и коз. Они приветствуют нас по африканскому обычаю: помахивая поднятой открытой ладонью. Это значит: видишь, у меня нет никакого оружия, я дружелюбно настроен.

На реке, как всегда, ожидают гребцы — больные лепрозория. Теперь все делается быстро. С тихой песней гребцы, придерживаясь берега, везут нас к больнице. Дважды мы садились на мель. Но несколько толчков веслом — и опять плывем. Видны красные крыши больницы. Мы у цели нашего путешествия.

Человек, которому ничто человеческое не чуждо.

— Как я рад, что вы наконец преодолели все трудности и уже здесь. Добро пожаловать! Оставайтесь у нас сколько захотите.

Никогда не забуду, с какой сердечностью каждый раз встречал нас Альберт Швейцер!

Из-под тропического шлема выбиваются белые волосы. Добрые глаза освещают лицо, на котором оставила следы трудная жизнь. Не хотелось верить, что за несколько дней до нашего первого приезда этот человек отпраздновал свое восьмидесятипятилетие. Позже, когда мы увидели его за работой, нам показалось это еще неправдоподобнее.

Когда мы во второй раз приехали в Ламбарене, Швейцер встречал нас в открытой белой рубашке и светло-серых брюках; на голове — неизменный тропический шлем. Прикрывая глаза рукой, он следил за нами, плывущими по Огове. Уровень воды был так низок, что нам пришлось выйти на отмели. Сотрудники доктора помогли нам перетащить вещи к дому Швейцера. А сам он дружески кивал нам, приглашая войти. Он ничуть не изменился. Казалось, время для него остановилось. В чем же секрет его физической и духовной силы? Этот вопрос с огромным удивлением задают многие. Можно ли вообще на него ответить?

Повседневный тяжелый труд целиком поглощает его. Встает он рано — одним из первых — и руководит работой больницы. Нет ничего, что не интересовало бы Швейцера.

Советы его ценны и всем нужны. Если после обеда он не на строительстве нового дома, то занят своими научными работами. Обычно в вечерние и ночные часы Швейцер изучает научную литературу, отвечает на бесчисленные письма, которые шлют ему отовсюду, беседует с гостями. И так изо дня в день.

Нельзя сказать, чтобы к моменту поездки в Африку Швейцер отличался особенно крепким здоровьем и был готов к такой напряженой работе. Он сам рассказывал, что в детстве был очень слаб и родители опасались самого худшего. Позднее силы у него истощались далекими поездками, утомительными речами, докладами и концертами органной музыки. Однако жизнь в тропиках сделала его выносливым. А многие европейцы не выдерживали жаркого климата и через несколько лет возвращались на родину изможденными и постаревшими.

Иногда Швейцер говорит о своей усталости которую ему приходится преодолевать. Однажды в письме к датскому другу он признался: «Никто и понятия не имеет какую жизнь я веду здесь, в джунглях, в Ламбарене. Не могу себе представить, как чувствует себя человек, который выспался. Я не разрешаю себе тратить свободное время на отдых». Он хотел бы получить в подарок «уйму времени». А зачем? Для разносторонней работы. 10 декабря 1962 года он писал мне: «Последние дни я много работал с пером и без пера. Ужас сколько времени отнимает у меня строительство. Мы сооружаем помещение из десяти комнат в духе "Сан-Суси"^*.

А корреспонденция все увеличивается. Даже с помощью Матильды и Али я не могу с ней справиться, хотя и просиживаю ежедневно до полуночи и весь воскресный день. Я получаю такие милые письма от людей, для которых философия благоговения перед жизнью много значит. Мне еще трудно поверить, что именно я возвел ее в жизненный принцип. Для святого Франциска этот моральный принцип — источник вдохновения. Для меня же он — требование разума.

Я пишу с трудом потому, что вынужден пользоваться новым пером, а оно еще твердое. Тяжело моей бедной руке, до судороги утомленной писанием, сделать его мягким».

* «Сан-Суси» — королевская резиденция в Потсдаме, построена в 1745 — 1747 гг. во время царствования Фридриха II. Дворец отличается изящностью пропорций. «Сан-Суси» в переводе — «без забот».

Спокойствие и мудрость Швейцера сквозят в каждой строчке этого письма. И в работе и в беседе с людьми он всегда ровен. Никогда не забывается, даже если чем-то очень расстроен. Но он не молчит, когда видит плохую работу, выражает свое недовольство. Он человек, которому ничто человеческое  не чуждо.

Я всегда поражался ясности его мысли и отшлифованности речи, в которой каждое слово весомо. Когда он говорит о мире, то имеет в виду мир для всех — для христиан, мусульман, буддистов или атеистов. «Разве в Евангелии говорится не о том мире на земле, которого жаждут трудящиеся Советского Союза, Америки и многострадальное население Европы? У мира есть лишь одна альтернатива — война. И мы должны устранить ее».

Для Швейцера нет ничего незначительного; все важно. К кормлению животных он относится не менее серьезно, чем к игре на пианино, ответам на письма или чтению истории болезни. Действует он всегда осознанно и решительно. «Только тот, кому дано знать цену любой деятельности — говорит Швейцер, — и кто может отдаться ей с полным сознанием долга, имеет внутреннее право на исключительный образ жизни взамен того, что выпадет на его долю по воле случая. Только тот, кто считает свои устремления чем-то само собой разумеющимся, а не относит их в разряд удивительных, кто (расценивает свои обязанности как трезвый энтузиазм, а не считает их героизмом, способен быть духовным искателем, в каких нуждается мир».

От доктора Швейцера исходит уверенность, и там, где он, всегда царит атмосфера доверия и согласия. Он никогда не произносит пустых фраз. Его слова значимы. Их можно печатать. Его вежливость и похвала по адресу других идут от сердца; они — свидетельство доброты. Однако доброты, имеющей границы. Когда посетители пытаются утверждать, что атомное оружие — «оружие устрашения», Швейцер становится суровым и отнюдь не добрым.

По-моему, источником неиссякаемой силы Швейцера служат:

любовь и преданность делу, которые позволили ему в Ламбарене больше, чем где бы то ни было, развить свои многосторонние таланты;

широта поля деятельности, которая дает ему возможность отдыхать, переходя от одной работы к другой;

спокойствие и хладнокровие, дополняемые юмором, позволяющие ему одновременно самоусовершенствоваться    и закаляться  в  трудностях;

непоколебимая уверенность действовать так, а не иначе, дознание своей правоты, делающее его свободным и глубоко счастливым;

признание  людьми  его  принципа  благоговения  перед жизнью.

Швейцер участвует в судьбе своих современников непосредственно. Не слава и не честолюбие постоянно толкают его писать и советовать (даже незнакомым), а потребность помогать и помогать. Для Альберта Швейцера день, наполненный трудом, не угнетающая тяжесть, а стимул к развитию духовных я физических сил.

Перед встречей со Швейцером я предполагал, что увижу человека, который в интересах своей философской и научной деятельности считает себя, помимо врачебной практики, свободным от всяких второстепенных и кажущихся незначительными мелких работ, легко выполнимых каждым. Как же я был удивлен, когда обнаружил, что замешиванию цемента, сбору камней для фундамента дома, ремонту лодки, перевозке медикаментов, фруктовым деревьям и многому другому, требующему длительного пребывания под жарким солнцем, Швейцер придает такое же значение, как и работе над своими рукописями.

28 августа 1928 года Альберт Швейцер при вручении ему премии Гёте во Франкфурте сказал: «Я вновь встретился с Гёте, когда понял из его творчества, что он не мыслит себе занятий интеллектуальным трудом без практической деятельности. Он мог совмещать и то и другое не потому, что они имеют одинаковое назначение, а потому, что объединяются в нем его личностью. Я постиг, что для этого гиганта не было работы, которую он считал бы ниже своего достоинства, не было практических дел, о которых он мог бы сказать, что другие по своим дарованиям и назначению лучше справятся с ними, чем он. Он стремился к тому, чтобы нераздельность своей личности воплотить в практической и духовной деятельности».

Я нашел подтверждение своим мыслям, что Альберт Швейцер, несмотря на трудности работы, глубоко счастлив, что посвятил жизнь людям и использует свои способности именно так, а не иначе.

«Уж так сложилась моя жизнь, что до последнего вздоха я должен буду тревожиться за судьбу нашего века и современного человечества, что мне дано прожить свободным, в то время как многие люди, необходимые обществу, лишены возможности следовать своему призванию, что я, как и Гёте, по счастливому стечению обстоятельств мог сам выбрать жизненный путь. Это представляется мне милостью судьбы, облегчающей мою тяжелую жизнь. Все, что мне дозволено сделать и создать, — лишь признательность судьбе за ниспосланные ею блага».

Швейцер очень часто говорит о благодарности судьбе за то, что он сумел создать, и за то, что он продолжает делать. «Из тех, кто чувствует порыв и способен сделать свой труд призванием жизни, почти половина вынуждена отказаться от этого, и в основном из-за сложившихся обстоятельств. Те, кому посчастливится целиком отдаться любимому делу, должны почитать это за счастье. Счастливцы те, чьи годы труда продолжительнее, чем годы поисков и ожидания. Счастливцы   те,   кто   полностью   может   отдаться этому».

Габон в прошлом и настоящем

Чтобы по-настоящему оценить деятельность Альберта Швейцера, надо познакомиться с его окружением, с местом, где он живет и работает.

Ламбарене расположен в Республике Габон^* — одной из четырех республик, возникших из бывшей Французской Экваториальной Африки. Площадь Габона — двести шестьдесят семь тысяч квадратных километров. Согласно международному справочнику за 1960 год, к этому времени там насчитывалось почти четыреста сорок тысяч жителей^**, из которых около тысячи пятисот европейцы. Население, в прошлом большое, уменьшилось из-за эпидемий, бесчисленных внутренних непорядков и межплеменных войн.

В конце XV в. португальцы открыли Габон. По сохранившимся документам, на его побережье в 1591 году высадились католические миссионеры. Один из них — Эдуардо Лопес, по имени которого назван мыс Лопес. Нам известно, что в XVIII столетии иезуиты с помощью тысяч рабов заложили на побережье плантации. Но внутрь страны проникнуть не смогли. Этому препятствовали не столько непроходимые джунгли, сколько решимость африканских племен отразить вторжение любых захватчиков. Кроме того, до 1862 г., когда французский офицер Сервиль снарядил экспедицию в Африку, не было известно, что от реки Огове отходит множество устьевых рукавов, имеющих общую протяженность более тысячи километров. Вот тогда-то и обнаружилась возможность изучения внутренней части страны. Видимо, Сервиль — первый европеец, попавший в Ламбарене. Появление Сервиля не было безразлично для истории африканских племен.

Деревни располагались на берегах озер и рек, которые в условиях непроходимых джунглей использовались как пути сообщения. Река Огове была главным путем. Четырехугольные бамбуковые хижины строились близко друг от друга по прямой линии, образуя улицу, тянувшуюся через всю деревню.

* Габон граничит с Республикой Конго (Браззавиль), Камеруном и испанской   колонией   Рио-Муни.

** По оценке 1963 г., население Габона составляло 458 тыс. человек (см. А. Г. Шигер, Современная карта зарубежного мира, М., 1965, стр.   222).

Хижины здесь строят так: сначала в землю забивают круглые столбы из имеющихся в большом количестве, но с трудом поддающихся обработке твердой породы деревьев, между столбами укрепляются бамбуковые жерди. Все связывают крепко лианами, а крышу покрывают листьями пальмы рафия. Полом служит твердо утрамбованная земля. Перед хижиной все время  поддерживается огонь — в основном для того, чтобы защищаться от диких, голодных зверей,  которыми изобилуют густые леса.

Из-за палящих лучей солнца и ливней хижины эти уже через два-три года начинают гнить и становятся непригодными для жилья. К этому времени истощается и отвоеванный с трудом у джунглей участок земли, на котором были посажены банановые кусты, кукуруза и маниока. Вот почему для  деревенских  жителей кочевка стала  необходимостью. Главная задача мужчин — подыскать новый участок в джунглях и расчистить его под пашню. Это тяжелая работа, ибо в деревнях нет никаких машин и современных инструментов, чтобы валить лесные гиганты. Кроме того, из-за высокой влажности выжигать намеченные   посевные участки удается очень редко (как и в других частях Африки). Лесные пожары в Габоне совсем неизвестны. Женщинам приходится закладывать плантации, обрабатывать и собирать урожай. В связи с кочевым образом жизни племен и недолговечностью их деревень закладывать фруктовые сады невыгодно, хотя польза от них была бы немалая.

Сейчас в Габоне сохранились лишь остатки от восьми некогда  могучих племен.  Племя орунгу, жившее в устье Огове, почти полностью вымерло. Племя галуа, поселившееся в окрестностях Ламбарене, насчитывает, по мнению доктора Швейцера, восемьдесят тысяч человек. Из Внутренней Африки к побережью прорвалось воинственное племя фангов     (по-французски     Pahouins),     которое     уничтожило множество людей местных племен. Огове служит границей между местными племенами и пришельцами. В последнее столетие в какой-то степени удалось прекратить кровавую межплеменную вражду, однако даже в больнице Швейцера среди представителей разных племен можно заметить недоверие и антипатию.

Когда доктор Швейцер приехал в Ламбарене, большинство местных африканцев находились на положении рабов. По закону они считались свободными, однако, как и прежде, работали на своих господ. Деревенские вожди, старосты деревень в прошлом тоже были рабами или происходили от рабов. На острове Гора,  около Дакара, Швейцер видел казематы и подвалы, в которых томились отобранные на продажу, закованные в цепи негры. Больше половины рабов не попадали к своим новым хозяевам. Они обычно умирали еще на  африканской земле или погибали в море. Португальцы  первые открыли  на  побережье торговлю  рабами. Им нужен был этот «живой товар». Для себя и для «новых индийских колоний» в Мексике и Перу. К началу XVI века в некоторых областях Португалии африканцев было больше, чем португальцев.

Столетиями текли реки африканской крови. Трудно представить себе ужасную судьбу этих миллионов. Не меньшим зверством был принудительный труд, введенный захватчиками. Человеку он был не под силу. Вымирали целые районы. И повинны в этом «христианские государства». У португальца Престага есть отчет «о распределении добычи» в те времена. Он воссоздает картину страшных событий:

«На следующий день, 8 августа, моряки из-за жары рано приготовили корабли. Пленников вывели на берег. Это была диковинная картина, когда они стояли рядом. Одни были почти белые, с хорошей  фигурой;  другие — желтокожие,    как мулаты;    третьи — черные,    словно эфиопы... Иные стояли, опустив залитое слезами лицо, иные, подняв лицо к небу, громко рыдали. Другие били себя кулаками по лицу и бросались плашмя на землю. Многие пели жалобные песни своей родины. Мы не понимали языка, но печальная мелодия хватала нас за сердце. Страдания неочастных увеличивались еще и тем, что их разлучали с семьями. Расставались родители с детьми, мужья с женами. Чиновники ни с чем не считались, царил полный произвол. Как только закончилось первое распределение, сыновья бросились к отцам, а матери в отчаянии стали прижимать к себе детей. Распластавшись на земле, они не кричали под ударами бича по голому телу, но напрасно надеялись, что в конце концов им оставят их детей».

Работорговцам, во всяком случае в первое время, не было необходимости проникать в глубь страны, ибо вскоре вожди племен начали поставлять им пленных, а зачастую и соплеменников в обмен на ром, ремесленные изделия, материю, порох и оружие. Так появление представителей европейских христианских государств в Африке усилило распри и вражду между африканскими племенами. «Подарки» белых, которые состояли главным образом из алкоголя, табака, венерических заболеваний, туберкулеза, гриппа, оспы и других тяжких недугов, оказались смертельными для миллионов.

Под влиянием идей французской революции противники работорговли в Европе перешли от слов к делу. Венский конгресс в 1815 году осудил и запретил работорговлю. В 1820 году французские и английские власти запретили работорговлю на западном побережье Африки, но окончательно ее не уничтожили. Тогда была создана  морская  база

Либревиль (нынешняя столица Габона), которая получила свое название как место поселения освобожденных рабов.

До сего дня эксплуатация человека человеком связана с торговлей людьми. Какими бы ни были сейчас ее формы, но в этом столетии с нею будет покончено.

Насколько бедно население Габона, настолько щедра его природа. Важнейшие и вызывавшие в XIX веке наибольший спрос предметы торговли — это каучук, слоновая; кость и различные породы древесины: эбеновое дерево и падук (разновидность красного дерева). Когда еще никаких каучуковых плантаций не было, а в развивающейся промышленности Европы каучук приобретал все большее значение, африканцам приходилось в тяжелых условиях джунглей, вдали от родных селений разыскивать лианы. Соком этих растений они намазывали свое тело и, когда тот застывал, возвращались в селение. Этот способ добычи каучука был, конечно, нерентабелен. Ради удобства африканцы не только надрезали ценные породы, но и срубали их. Так легче было извлекать сок. Естественно, что очень скоро все резервы истощились и людям пришлось углубляться в джунгли. В начале века добыча каучука потеряла здесь свое значение, ибо плантации каучуконосов, заложенные в Индонезии, оказались намного доходнее. Вместе с эбеновым деревом и огненно красным деревом падук важнейшими предметами торговли в нашем столетии стали красное дерево и окуме (тоже разновидность красного дерева). Из окуме, которое мягче красного дерева, изготовляют мебель и портсигары.

И все же Габон относится к экономически более развитым районам бывшей французской колониальной империи в Западной и Экваториальной Африке. Продукты сельского хозяйства — маниока (в 1957 году было собрано сто семьдесят пять тысяч тонн), кукуруза, бататы, земляные орехи и бананы — используются главным образом местным населением. Экспорт кофе, какао, пальмовых зерен и пальмового масла все возрастает.

В последнее время достигнуты успехи в промышленной добыче полезных ископаемых. Габон — самая богатая минералами страна Гвинейского залива. Она владеет золотом, свинцом, железом и оловом. Геологические запасы руды с шестидесятипроцентным содержанием металла составляют, по приблизительным подсчетам, свыше пятисот миллионов тони. В 1960 году добыча нефти у Порт-Жантиля достигла семисот девяноста тысяч тонн. Недавно были открыты залежи марганцевой и урановой руд, интенсивная разработка которых, правда, станет возможной лишь через несколько лег.

С иностранной помощью в Порт-Жантиле был построен второй по величине в мире завод клееной фанеры. Новая техника быстро привилась. Во всяком случае, когда из Порт-Жантиля или современного Либревиля попадаешь в деревни у Огове или глубже — в районы джунглей, кажется,  что  совершил   прыжок  через столетия.

Термометр в Ламбарене — контрабанда

Ламбарене находится в шестидесяти километрах южнее экватора. Экватор резко разделяет времена года обоих полушарий. И если, например, выехать из Южного полушария в период засухи на север, то стоит пересечь экватор, как через несколько километров попадаешь в полосу тропических ливней В районах, расположенных между тропиками, погода зависит от гого, на каком тропике сияет солнце. Таким образом в Ламбарене дважды бывает лето и дважды — зима Соответственно два периода засухи и два — дождей Каждый раз, когда солнце пересекает экватор, оно влечет за собой грозы и ливни. С июня по октябрь, когда в Европе лето, Ламбарене страдает от засухи и жары свыше 35 градусов. Но самое засушливое и жаркое время здесь — декабрь и январь. Остальные месяцы идут дожди, в основном ночью. Днем же небо устилают облака, которые ждут темноты, чтобы пролиться обильным, но непродолжительным дождем. Духота в это время невыносимая, хотя с Огове и дует изредка освежающий ветер. Существенной разницы между дневной температурой и ночной нет. К этому надо добавить высокую влажность воздуха, которая причиняет еще больше беспокойства, чем жара. Однако именно по этой причине даже в засушливый период деревья я кустарники  покрыты сочной и пышной зеленью.

Свою первую поездку к Швейцеру я совершил в начале года, когда в Ламбарене было жаркое, засушливое время. Точно установить температуру воздуха мне не удалось. Доктор Швейцер предусмотрительно приказал убрать из больницы все термометры. Они считались «контрабандой». Температура от этого, конечно, не понизилась, но разговоры о невыносимой жаре теряли свою отправную точку. Да и вообще они были бесполезны. Наоборот, в Ламбарене мы легче, чем в других районах Африки, приспособились к климату, поскольку здесь не было электрической установки искусственного климата. Тот, кто однажды пользовался ею, знает, что после относительной прохлады жара кажется еще нестерпимее. Кроме всего прочего, на территории больницы много тени от больших с раскидистыми кронами деревьев. И дома построены разумно — они доступны ветру и одновременно отражают солнечные лучи. Однако длительное время европеец не может находиться в этих климатических условиях. Уже через год после приезда у него появляются первые признаки переутомления и анемии.

Смертность среди европейцев — служащих французской колониальной администрации — была сравнительно высокой. Эти чиновники в сорок семь лет уже уходили на пенсию и едва доживали до шестидесяти. Тем более удивительно, что Швейцер устоял против всех климатических невзгод. За все годы пребывания в Африке он ни разу серьезно не болел.

Очень скоро белье в наших чемоданах из-за высокой влажности стало отдавать плесенью и затхлостью, а пропитанная потом одежда не просыхала ни днем, когда палило солнце, ни ночью. Спасал утюг.

Днем наши головы прикрывал тропический шлем, который доктор Швейцер высоко ценит как действенную защиту от солнечных лучей. Он носит его и после захода солнца, вместо головного убора, придерживаясь мнения, что именно этому обстоятельству он в большой степени обязан крепким здоровьем. К рекомендации Швейцера не снимать шлем с наступлением темноты — после девятнадцати часов — мы отнеслись вначале как к шутке. Но когда он бъяснил, что свисающая с дерева ядовитая змея может принять случайное прикосновение к ней за враждебное действие и перейти к самообороне, шлем перестал казаться нам обременительным. Доктор рассказал, что после укуса змеи, например зеленой или черной мамбы, в распоряжении пострадавшего имеется пятнадцать минут, чтобы сделать прививку нужной сыворотки, в противном случае он расстанется с жизнью.

По требованию Швейцера европейцы в Ламбарене носят длинные брюки и прочную обувь, а женщины — шерстяные чулки (белые), дабы избежать заражения проказой и другими инфекционными заболеваниями. Гной зачастую просачивается сквозь бинты на ногах больных и попадает на   землю.

От резиденции короля к больнице в джунглях

У Ламбарене и его окрестностей интересное прошлое Когда доктор Швейцер с женой первый раз приехал туда, их встретили сотрудники миссии в Анденде (у Ламбарене). Здесь Швейцер и начал свою врачебную деятельность. Здания миссии — жилые дома служащих, школа, склад — расположились на трех холмах. В 1876 году доктор Джон Нас-сау создал на этом месте первый американский миссионерский пункт. В 1892 году его пришлось передать Парижскому евангелическому миссионерскому управлению, ибо французское правительство в то время провозгласило эту -территорию своей колонией и пожелало, чтобы преподавание в школе велось на французском языке.

В начале первой мировой войны Альберт Швейцер как эльзасец был интернирован французскими колониальными властями и в 1917 году отправлен в качестве «военнопленного» во Францию.

В 1924 году, через шесть с половиной лет после вынужденного отъезда, в пасхальное воскресенье Швейцер возвратился в Ламбарене. Бамбуковые хижины давно разрушились. Уцелел лишь барак, в котором находились операционная  и  приемная.

Доктор вместе с несколькими сотрудниками сразу же приступил к восстановлению своей «резиденции». В 1925 году больница в основном была отстроена. В пору тяжелой и опасной эпидемии дизентерии она оказалась слишком маленькой, ибо в ней стояло всего сорок коек. Реки и болота не позволяли Швейцеру расширить строительство в Анденде. И тогда у него возник план постройки новой больницы. Он облюбовал для нее удобное, в трех километрах выше по течению место на небольшой возвышенности, возле Огове. Африканцы называли ее Адолинанонго, что в переводе обозначает «отсюда можно следить за народами». С этой возвышенности, находящейся всего в двухстах метрах от реки, видно все окрестности — берега Огове, которая делится здесь на два рукава, желтые песчаные отмели, зеленые острова и далекие горы в джунглях. Пальмы, деревья манго, баобабы и другие тропические растения придают ей живописный вид. В середине XIX века вокруг Адолинанонго селились племена галуа, короля которых звали Н'Комба, что значит «король солнца». Сейчас на этой возвышенности стоит жилой дом Швейцера, наискось, на противоположной стороне, на развалинах королевской резиденции оборудована столовая. Неподалеку сохранились древние захоронения. В 1883 году галуа уступили свое поселение фангам, пришедшим из внутренней части Габона, а сами перекочевали на другой берег реки.

Во времена правления Н'Комба сюда прибыли купцы из Европы, привлеченные прежде всего каучуком, ценными породами древесины и слоновой костью, и создали ниже резиденции «короля солнца» свои колонии. Сейчас на том месте построен дом для пациентов.

Английская фирма «Хэттон и Куксон» находилась под защитой Н'Комба. Гамбургская фирма «Верман» обосновала у подножия Адолинанонго, рядом с англичанами, свою факторию, но затем перебралась на «большой остров», омываемый Огове, где с течением времени и вырос Ламбарене. Позже сюда переехала и английская фирма.

О тех временах имеются очень интересные воспоминания служащего английской фирмы Традера Хорна, проживающего в Иоганнесбурге. Он сейчас уже в преклонном возрасте. В ту пору царила меновая торговля. За каучук, слоновую кость и эбеновое дерево вожди племен и их торговцы получали водку, порох, оружие, соль, горшки и другие товары. До недавнего времени соль оставалась самым желанным и важным средством платежа, потому что внутри страны ее совсем нет. Еще и сейчас пациенты, собирающиеся после лечения домой, получают в больнице мешочки с солью; в дороге она пригодится — ее можно обменять на бананы или при необходимости оплатить стоимость переправы через какой-нибудь рукав Огове.

Белые купцы были достаточно свободны в своих действиях. Однако наживаться так, как им бы того хотелось, они не могли. Этому препятствовали племенные вожди. Купцы обязаны были регулярно платить им налоги и без их согласия не имели права выезжать вверх по Огове. За это тоже полагалась плата. Чтобы поддерживать торговлю между побережьем и племенами, проживающими по нижнему течению Огове, купцы, как водится, не считались ни с какими ограничениями. Если ром и водка не помогали белым осуществить их намерения, они прибегали к оружию, убивали «дикарей», жизнь которых для них ничего не значила. Несомненно, таким путем европейцам не удалось улучшить отношения. Теперь понятно, почему в 1874 году, когда умер «король солнца» и в Адолинанонго начались волнения племен, представителям фирмы «Верман» пришлось укрываться за высоким палисадом.

В то время когда колониальные державы Европы устанавливали свое господство в Африке и старались всеми силами его укрепить, француз де Браза уже в который раз объезжал этот район. Де Браза, присоединивший северную часть области Конго к французской колониальной империи, искал путь от Огове к Конго. Неважно, нашел он его или нет. Факт тот, что деятельность де Браза помогла французским колониалистам распространить свою власть на эту территорию. Завоевателей изгнали лишь в наши дни, в дни бурного развития освободительного движения, а там, где была  французская  колония, возникла  Республика  Габон.

Архитектор и десятник в одном лице

«Больница доктора Швейцера» в настоящее время занимает площадь в сто гектаров. Земля была подарена Швейцеру французским правительством еще до провозглашения независимости Габона. Эту больницу, ставшую символом человеколюбия, по траву можно назвать родным детищем доктора Швейцера. Архитектор, плотник, десятник, специалист по многим другим ремеслам (например, по бурению колодцев), он, начав дело лишь с несколькими помощниками из Европы и в основном с необученными африканскими рабочими, за полстолетия построил на редкость прочные красивые дома, которые и поныне противостоят всем стихиям джунглей.

Только обойдя с доктором всю территорию больницы, я по-настоящему понял, что он создал, какие невероятные трудности преодолел. Эти трудности иных привели бы в безнадежное уныние. Одновременно Швейцер лечил больных, добывал и доставлял лекарства, продукты питания, набрасывал проекты, планировал и строил дом за домом. Ни одно правительство, ни одна организация не поддерживали его регулярными взносами. То же происходит и сейчас. Он обходится (при постоянно растущем числе пациентов) пожертвованиями своих многочисленных друзей и в интересах дела сам распоряжается поступающими в больницу суммами. И хотя доктор никому ,не подотчетен за них, он поступает как экономный глава семьи, который следит за тем, чтобы ничего не растрачивалось, не расходовалось зря. без пользы.

«Средства для моего учреждения я должен добывать сам. Я отдал то, что заработал на издании книги об Иоганне Себастьяне Бахе, вышедшей на трех языках, и органных концертах. Вот так кантор церкви св. Фомы из Лейпцига помог построить в джунглях больницу для негров».

После окончания первой мирозой войны и освобождения из плена доктор Швейцер возвратился в Африку не сразу — лишь через несколько лет, хотя мысль о Ламбарене и пациентах не оставляла его. Чтобы погасить долги, которые появились за время работы на Огове, и накопить денег для продолжения трудного дела, он объехал половину Европы, выступал с докладами и концертами органной музыки.

Швейцер был первым рабочим на строительных работах. которыми руководил он сам. «С компасом мы углублялись в лес и вырубали место для стройплощадки. Если нам попадалось болото, то мы забивали в топь на расстоянии двадцати метров друг от друга могучие сваи. А если наталкивались на кустарник, кишащий ужасными красными термитами, то тогда все мы — и белые и черные — соревновались в бегстве».

Так Швейцер построил госпиталь, который в основном стоит на сваях. Камней не было. Зато имелись рифленое железо и ценная твердая древесина, с трудом поддающаяся обработке. Сваи приходилось издалека возить на лодках. А чтобы они были долговечнее, с дерева снимали кору, обжигали, затем, когда оно достаточно накалялось, обливали водой. Сваи нужны были не только потому, что в Ламбарене болотистая подпочва, но и потому, что дождевая вода, стекающая с возвышенностей, и паводок на Огове могли повредить здания.

Больничный городок состоит из трех частей. Непосредственно у реки, где раньше находились фактории, расположились собственно больница с лечебными и операционными отделениями и дома для больных. Возвышенность Адоли-нанонго занимает «европейская часть». Здесь стоят дом доктора, столовый корпус, жилые помещения для врачей и гостей и европейская больница. Третья часть — лепрозорий, созданный несколько лет назад.

Сейчас больница насчитывает больше пятидесяти домов. Почти тысяча деревьев — главным образом манго и масличные пальмы — надежно защищает их от солнца. В этих помещениях может разместиться шестьсот человек. Состав больных меняется довольно часто.  Кроме двухсот  прокаженных здесь постоянно находятся четыреста других пациентов, нуждающихся в исследовании, операциях, лечении.

Естественно, в начальный период больница не имела столь внушительного вида. При строительстве домов Швейцер использовал свой богатый опыт первых построек в Анденде. Дома ставились прочно, на бетонном фундаменте (из-за термитов), в расчете на долгое время. Все строения похожи друг на друга. Длинные, узкие, с крытыми верандами. В домах на возвышенности под крышей из рифленого железа на расстоянии двадцати пяти сантиметров от нее имеется еще одна крыша, из досок, служащая защитой от воздуха, нагревающегося от железа. А уж затем, тоже из досок, идет потолок. В середине потолка оставлен проем для вентиляции; его затягивают марлей. Окна и двери с крестообразным переплетом; на них решетки из проволоки. Таким образом обеспечивается постоянное движение воздуха.

Проблема водоснабжения всегда представляла большую сложность. В первое время воду для европейцев доставляли на лодках в ваннах. Брали ее с середины реки, где она чище. Затем Швейцер построил колодец, однако в засуху воды в нем не было, а в ту пору, когда она бывала, ее все равно приходилось кипятить. В 1937 году Швейцер открыл обильный источник. С того времени труба из массивных бетонных блоков диаметром семьдесят пять сантиметров предохраняет колодец от обвала. Сейчас там постоянно работает помпа, подающая воду с глубины шесть с половиной метров. Пятьдесят бочек, полученных от директора парижской торговой фирмы в благодарность за медицинскую помощь, оказанную ему в больнице при заболевании тяжелой формой дизентерии, доктор Швейцер использовал на постройку больших цистерн для сбора воды, стекающей во время дождя с крыш. На экономное расходование воды здесь все время делается упор.

Во время совместного обхода Швейцер скромно и по-деловому рассказывал нам, как расширялся госпиталь. Мы осмотрели операционную, помещения, где проводились консультации. Там рабочее место Швейцера. Оттуда видны причал на Огове и все вновь прибывающие. Мы посетили дом для послеоперационных больных и дом для рожениц и младенцев. Под конец доктор показал нам большое, сияющее издали, алюминиевое здание — подарок швейцарских друзей, к которому вначале он относился с недоверием. Но как ни странно, дом оправдал себя в климате Ламбарене. Все это вызывает у доктора Швейцера воспоминания о тяжкой работе и о радостях, испытываемых им при успешном завершении тех или иных дел, о радостях, не раз облегчавших труд ему и его товарищам. Швейцер не знает покоя. Его голова постоянно занята мыслями о больных и строительстве новых домов.

В мой первый приезд мы жили втроем в маленькой комнатке европейской больницы. Швейцер сам проводил нас туда и ушел, убедившись, что наши вещи доставлены. Три походные кровати, умывальник, небольшой стол и три табуретки — вот и вся обстановка. К стенам были прибиты две полки для туалетных принадлежностей и гвозди для тропических шлемов. Белыми льняными занавесками мы затягивали дверь и находившееся напротив нее большое — до пола — окно, если нам до сна хотелось побеседовать при свете керосиновой лампы.

А во второй приезд я уже жил в новой гостинице, в закладке фундамента которой участвовал в 1960 году. Щвейцер назвал ее по имени своего старого друга «Maison Mettler» — «Дом Меттлера». На этот раз моя комната была больше. Кроме кровати, стола и стула стоял запирающийся деревянный шкаф. Моим друзьям отвели комнату в «Сан-Суси», расположенном против новой гостиницы.

В одном из писем Швейцер сообщил мне: «Я отважился почти весь день оставаться на стройплощадке. Работу необходимо было завершить очень быстро. Еще до наступления больших дождей дом следовало покрыть крышей. И это нам удалось потому, что трудились мы вовсю, а дождь начался позже».

Во время нашего пребывания в 1961 году все силы Швейцера были направлены на строительство железобетонного моста через широкий ручей, который на территории больницы впадает в Огове. По этому мосту больничный. грузовик вместимостью пять с половиной тонн может добраться до нового шоссе, проложенного высоко над рекой, и в период паводка доставлять продукты питания (главным образом бананы) из деревень, отдаленных на тридцать-сорок километров от дороги Ламбарене — Либревиль. Еженедельно в больницу завозится от трех до пяти тысяч килограммов бананов. На лодках это трудно делать. Кроме всего прочего, шоссе вдоль Огове (строительство начато в последнюю войну и завершено после ее окончания), соединяющее Ламбарене с Либревилем, приобретает все большее значение как главная магистраль, возле которой вырастают новые поселения.

Чтобы попасть на это шоссе у Атуми, пришлось прокладывать дорогу от больницы длиной в полтора километра. А когда проложили, оказалось, что она слишком низка, плохо укреплена. В дождливую пору, в разлив, моментально выходила из строя. С помощью дорожно-строительной фирмы, выполнявшей некоторые работы в этом районе, дорогу подняли на один метр. Труднее всего далось строительство моста, которое успели закончить, как и хотели, до наступления дождей, к 30 сентября. Отныне сообщение во время паводка было обеспечено. Сам Швейцер писал об этом: «Я весь еще захвачен этой горячкой. И до сих пор нервничаю из-за боязни, что не успею вовремя закончить строительство, которое меня так измучило».

Между тем у него уже рождались новые планы. «Я строю для того, чтобы потом десять лет не было необходимости строить», — ответ восьмидесятивосьмилетнего старца на вопрос посетителя, почему он берется в таком возрасте за столь сложные строительные работы.

Здесь пациенты живут по-иному

Больница доктора Швейцера по своей деятельности отличается не только от европейских больниц, но и от государственных больниц Африки.

В связи с тем что больница расположена очень удобно — на   реке,  больные  прибывают  сюда  издалека,  за  триста четыреста километров. Им приходится преодолевать трудный многонедельный путь, дабы попасть на лечение к «большому доктору». В последние годы все чаще в больницу поступают люди с первыми признаками болезни, своевременно и потому поддающиеся лечению. Но есть и такие, что поздно спохватываются, и спасти их уже ничто не может. Больных привозят родственники на пирогах. Кто-нибудь из близких обычно жена, остается в Ламбарене с больным, чтобы ухаживать за ним. Это создает, правда, лишние заботы с размещением, но вместе с тем сестры и врачи получают хороших и надежных помощников.

С первых дней работы в больнице, еще в той, что была открыта при миссионерском пункте, доктор Швейцер старался во всем установить порядок и требовал от пациентов выполнения шести правил. Больным запрещалось плевать на землю громко разговаривать, приезжим оставаться на ночь без разрешения на то врача; вновь прибывший обязан был иметь запас продуктов минимум на день, а возвращаясь домой после лечения, увезти с собой пустые бутылки и консервные банки; приехавшему в больницу в середине месяца помошь гарантировалась лишь в экстренных случаях.

Почти все эти правила действуют и сейчас. Здесь, как и всюду, основная задача — забота о больном, чистота и дисциплина.

Если больной нуждается в госпитализации, ему вручают кусок белого картона на шнуре, где написано его имя, болезнь, способ лечения, номер истории болезни и имя сопровождающего. И пациент обязан постоянно носить его. Больной подыскивает себе место среди своих единоплеменников. По собственному опыту он знает, что сочувствия и помощи может ждать лишь ст тех, кто принадлежит к его племени и о ком можно сказать: «Этот для меня брат». Остальные ему «чужие». Вот почему в госпитале только в послеоперационном и родильном отделениях лежат вместе люди разных племен.

Как-то один больной заметил, что цвет кожи не определяет отношения к человеку. После торжественно выполненного обряда «кровного братства» с европейцем его с готовностью принимают как «равного» в племя независимо от белого цвета кожи и привычек. Конечно, тот должен подчиниться всем обычаям племени, следовать которым ему, может быть, и трудно. Научить людей сочувствовать «чужим» — одна из целей Швейцера. Безусловно, с развитием национального самосознания в Африке чувство единства растет и становится выше чувства племени. Совместный созидательный труд помогает не только городу, но и деревне бороться со старыми традициями.

Мне рассказывали, что в больнице говорят на пятнадцати различных языках. Очень мало кто из пациентов понимает французский. Для перевода с африканских языков доктор Швейцер приглашает африканцев-переводчиков, потому что он и его помощники знают на местном языке лишь отдельные слова и выражения. С приезжими издалека изъясняться совсем не могут. В больнице, например, находится довольно старая, маленького роста женщина из племени пигмеев (вероятно, из внутренней части южного Конго). Так ее стрекочущий говор вообще никто не понимает. Не без трепета глядел я на нее, и представлялся мне образ древнейшего человека.

Готовить еду пациенты должны сами, за исключением тяжелобольных и оперированных. В большинстве случаев за ними ухаживают родственники, и они же готовят им. За теми, кто прибыл из ближайшей округи, присматривает кто-либо из членов семьи или соплеменников. Ну, а в остальных случаях больным, прежде всего приехавшим издалека, вечером перед домом   доктора   выдается   дневной рацион — бананы, маниока, рис и другие продукты, которые заранее распределяются порционно по пакетам.

Бананы там значительно крупнее тех, что мы покупаем в Европе. Они мучнистые и пригодны для еды только в вареном виде. Не менее важной считается еда из корней маниоки. Из-за ядовитых веществ маниоку долго вымачивают в воде, затем делают из нее тесто. Тесто заворачивают в листья, завязывают. Два-три таких рулета хватает на день. По вкусу этот продукт напоминает хлеб. Но для наших желудков такая пища (отвлекаясь от того, что она бедна витаминами) весьма тяжела. А вот африканцы не любят европейскую кухню. И здесь сказываются привычки.

Жир масличных пальм используется при готовке пищи как в европейской, так и в африканской кухне.

Наиболее трудное дело — обеспечение больных мясом. Мясо крокодилов и бегемотов здесь очень любят, но охота на них весьма опасна и в единоборство с ними осмеливаются вступать лишь опытные охотники. Другое мясо почти недоступно жителям Ламбарене (правда, тут разводят небольших африканских кур). Взамен его мужчины приносят вкусную рыбу, ловля которой доставляет им огромное удовольствие.

И днем и вечером можно видеть около домов огонь под горшками и кастрюлями. Больные не любят, когда их посудой пользуется кто-нибудь другой. Они тщательно оберегают ее и по возможности сами моют. На их постелях редко лежат матрацы. Их заменяет охапка сухой травы, покрытой циновкой. При необходимости они получают в больнице одеяла и противомоскитные сетки. За медикаменты пациенты платят: по их мнению, бесплатные лекарства — ненастоящие. Как-то врачи пытались подарить медикаменты больным, но те тотчас вернули их со словами, что они хотят получить настоящие лекарства. Впрочем, большинство больных не имеют денег и отрабатывают затрачиваемые на них средства.

Каждое утро и в полдень все трудоспособные собираются возле дома доктора. Здесь их распределяют на работы; часто это делает сам Швейцер. Многие упрекают его: мол, нехорошо заставлять больных работать. Но, как правило, речь идет о родственниках больных или о выздоравливающих.

Когда лечение окончено, пациенту выдается платок куда он завертывает свои вещи, рис — питание на дорогу — и, как я уже говорил, мешочек с солью, которую и сейчас жители в глубине страны охотно принимают как плату.

Каждый может приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Иногда пациент, которому крайне необходим постельный режим, исчезает на день, а то и на несколько дней, чтобы решить в своей деревне какой-нибудь важный вопрос. Он никого не предупреждает об этом. Но в одно прекрасное утро опять лежит на своей постели, и лечение продолжается, будто он никуда и не уходил. Это требует от врачей большого терпения. Вместо отметки в регистрационной книге «выписан после излечения» приходится писать «бежал от лечения».

Пациенты умеют ценить то хорошее, что для них делают в больнице. Свою признательность они выражают подарками персоналу — спустя какое-то время после выписки они приносят курицу или бананы. Однако среди клиентов Швейцера есть и такие, которые, завершив лечение, просят у «богатого доктора» деньги. По их мнению, правительство высоко оплачивает его работу. Другие требуют «полагающуюся» им сумму потому, что они какое-то время охотно работали у доктора. Иные считают, что они стали его близкими друзьями и поэтому им полагается в конце более высокое вознаграждение.

Общее медицинское обслуживание осуществляют пять врачей и шестнадцать медицинских сестер из Европы. Есть еще сотрудники, которые помогают Швейцеру выполнять другие работы. При шестистах больных это не так уж много. Заметим, что очень добросовестно наряду со всеми выполняют свой долг сотрудники-африканцы, здесь обучившиеся.

Сотрудники-европейцы не получают заработной платы. Им оплачивают дорогу в оба конца при поездке в Европу, а иногда и отпуск. Так как семью сотрудников Швейцера составляют представители европейских стран, то он любит называть ее «маленькая ООН». Некоторые не выносят тропического климата и уже через год или два возвращаются на родину. А вместо них приезжают другие, желающие помогать Швейцеру и сотрудничать с ним. С самого начала Швейцер нашел себе помощников среди африканцев, которые вскоре стали хорошими фельдшерами. Швейцер любит рассказывать по этому поводу разные и часто веселые истории. Сейчас большинство из этих фельдшеров имеют многолетний опыт и просто незаменимы. Н'Яма, который научился в больнице читать и писать, уже больше тридцати лет работает у доктора и отвечает за внутримышечные и внутривенные инъекции. Он славится тем, что за все это время ни разу не ошибся. Н'Ле ухаживает за больными-европейцами, и те очень им довольны. Н'Гемма постоянно и самостоятельно делает больным перевязки. А Булингуи, говорят, пришел из глухой внутренней части страны с язвами на ногах и после излечения остался в больнице. Его очень хвалят за работу в операционной. Он умело ухаживает за послеоперационными больными.

Многие пациенты обязаны сотрудникам-африканцам жизнью, и Швейцер всегда с благодарностью говорит об их помощи. Швейцер сам уже много лет не оперирует. Это дело он поручил другим врачам.

О телесных и душевных болезнях

В больницу доктора Швейцера африканцев заставляют обращаться не только типично тропические болезни, но и те, что посещают нас в Европе. Правда, рак и аппендицит их щадят. Этих двух болезней здесь никогда и не бывало. Против простудных заболеваний, несмотря на жгучее солнце экватора, люди не застрахованы. Бронхит и ревматизм можно так же часто встретить, как и в Европе, и воспаление легких со смертельным исходом — явление не редкое.

Врачам больницы приходится иметь дело со всевозможными больными, и потому они обязаны быть сведущими в разных областях медицины: уметь лечить ушные, глазные, зубные болезни, душевнобольных, оказывать акушерскую помощь. Главное же для них — хирургия и терапия. Трудно сказать, какая болезнь здесь преобладает. Операции в большинстве случаев бывают вызваны тяжелой паховой грыжей. Проявляется она совсем не так, как у нас в Европе, и это обусловлено врожденной слабостью соединительной ткани или чрезмерным растяжением брюшной стенки, объясняемым перекармливанием в детском возрасте. Многие больные поступают с ущемленной грыжей (некротизированная форма), сопровождающейся вздутием живота и ужасными болями. Спасти их может лишь срочная операция. Доктор Швейцер многих африканцев избавил от этих страданий, за что и снискал себе особое уважение среди африканского населения. К сожалению, паховая грыжа повторяется у пациентов, к ней предрасположенных, но не остерегающихся ее.

Страшное впечатление производят больные, пораженные слоновостью. На ногах или на руках у них образуется многокилограммовая опухоль, которая возникает от проникновения в лимфатическую систему микробов филария. Одна или несколько операций — и пораженная часть тела принимает нормальный вид. И другие опухоли — например матки, щитовидной железы — удаляют оперативным путем. Добавим сюда бесчисленные операции после несчастных случаев, укусов или ранений, полученных в результате встреч с дикими зверями.

Три дня в неделю, за исключением непредвиденных случаев, отведены на операции. Даже сейчас, при наличии оборудования и ламп, получающих электрический ток от новейшего агрегата, операции в таких климатических условиях требуют от врача большого физического напряжения. Тем более что проводится их ежегодно до тысячи.

Совсем недавно сонная болезнь считалась страшным бичом для населения Африки. Но благодаря усилиям «великого доктора» в Габоне и других районах Африки число этих заболеваний значительно сократилось. Glossina palpalis (разновидность мухи цеце), летающая только днем, переносит с человека на человека микробы — типанозомы, вызывающие сонную болезнь. Если муха хоть раз была бациллоносителем, то она будет распространять болезнь до тех пор, пока жива, ибо типанозомы живут и размножаются в ней. Вскоре после укуса мухи-бациллоносителя у человека начинается лихорадка. До наступления неудержимого сна больной страдает ревматическими и острыми головными болями, постоянной бессонницей. Память у него слабеет, и он впадает в меланхолию или буйное помешательство. Затем наступает последняя стадия болезни — полная потеря контроля над сознанием, — глубокий сон и искривление тела. При таком состоянии надежды на спасение нет. Воспаление коры головного мозга и самого мозга ведет к смерти. Об излечении можно говорить лишь в том случае, если микробы не проникли в головной и спинной мозг. Благодаря новым медикаментам, прежде всего германину, и профилактическим прививкам сонная болезнь уже не является непреодолимой опасностью, как пятнадцать лет назад, когда она, например, в областях Восточной Африки вырывала до трети населения.

Уйму времени забирает лечение многочисленных язв, от которых нестерпимо страдают местные жители. Гангренозные язвы очень тяжело лечить. Большей частью они образуются от песчаной блохи, проникающей под ногти пальцев ноги и впивающейся в тело. После ее удаления, весьма болезненного, начинается нагноение, приносящее больному муки. Как наши комнатные мухи в Европе, так и песчаная блоха, а также опасный вид муравьев были завезены сюда из Южной Америки. Самый заразный вид язвы — так называемая малиновая болезнь (фрамбезия), при которой кожа кажется облепленной малиной. Тропические язвы, покрывающие все тело, приходится соскабливать под наркозом. Они болезненны и отвратительно пахнут.

Распространена, конечно, и малярия, которую разносит малярийный комар (анофелис), поражающий в сумерках и ночью. Есть несколько видов этой болезни. Самый опасный из них — тропическая малярия. Ее возбудитель — микроскопические одноклеточные живые существа, так называемые плазмодии, развивающиеся в человеческой крови. Многие жители Африки не обращают внимания на появление у них жара и озноба и не подозревают, что заболели малярией. Приступы ее проходят довольно быстро, но болезнь остается, переходит в хроническую форму, обессиливает человека и, как правило, вызывает анемию. Сильно увеличивается печень. Наутро, после приступа, больные чувствуют себя хорошо, однако это улучшение временное, до следующего приступа. И хотя меры предосторожности (занавешивание тюлем окон в комнатах после захода солнца, сон под сеткой) принимаются, все равно почти каждый за время пребывания в Африке заражается этим паразитом. Но сейчас уже есть эффективные средства (в основном в таблетках), которые прерывают болезнь в самом начале и не допускают ее вспышки.

Неизлечимой болезнью считалась раньше амебная дизентерия. Амебы — одноклеточные существа — скапливаются в толстой кишке, разъедают ее стенки и вызывают нестерпимые боли. Больных амебной дизентерией изолируют и после недолгого, но основательного лечения выписывают из больницы здоровыми.

Желтая лихорадка, которую разносят заразные комары. сейчас встречается очень редко, ибо изобретена исключительно эффективная прививка.

Местное население страдает также от тяжелых глистных заболеваний. Глисты крепко оседают в кишках и разрушают их стенки. Избавиться от них можно лишь при серьезном лечении.

Еще встречается бери-бери — болезнь, вызываемая нехваткой в пище витамина В. Нарушение сердечной деятельности, паралич рук и ног, нервные заболевания — все результат того, что больной своевременно не получил витамина В.

Завезены в Африку и венерические болезни. Но более широко распространен туберкулез, поражающий людей, организм которых мало приспособлен к сопротивлению. В специфических условиях тропиков он ведет к скорой гибели. При помощи новейших медикаментов и изоляции больных врачи стараются преградить путь туберкулезу.

Доктор Швейцер с волнением писал мне об этих болезнях африканцев: «Глисты — для них воплощение болей. Когда пациентов просят рассказать о своем состоянии, они излагают сперва историю "глисты": как она вначале попала в ноги, затем перекочевала в голову, оттуда в сердце, потом в легкие и наконец осела в животе. Надо дать против нее лекарство. Если я при помощи опиума успокоил боль, то пациент приходит на следующий день снова и, сияя от радости, сообщает, что глиста из живота изгнана, но сидит теперь в голове и разъедает мозг, и он просит у меня лекарства против глисты в голове».

Затем доктор Швейцер развивает свои мысли о новом духе гуманизма: «Мать, ребенок которой благодаря врачам остался с ней, а не зарыт в холодной земле, обязана добиться, чтобы врачи были и там, где их еще нет, дабы они сохранили бедным матерям их больных детей. Если врач своим искусством обязан облегчить страдания умирающего, то наша обязанность утешить тех, кто теряет близкого человека.

Это братство отмеченных страданием, для которых врачи колоний обязаны сделать все. Их гуманизм должен исходить из чувства благодарности к жизни. И врачи, как его послы, должны идти к страждущим в далекие страны, чтобы совершить во имя человеческой культуры все необходимое.

Раньше или позже, но эта идея, которую я здесь излагаю, завоюет мир, ибо она своей неумолимой логикой вынудит к этому как разум, так и сердце.

Время ли сейчас распространять ее в мире?

Европа разрушена и находится в бедственном положении. Мы должны вывести своих ближних из великой нужды. Можем ли мы думать о тех, кто находится далеко? Но у правды нет определенного часа. Ее пора наступает именно тогда, когда она кажется несвоевременной. Заботы о бедствиях близких и далеких уживаются между собой, если вместе они могут вывести достаточно много людей из равнодушия и вызвать к жизни новый дух гуманизма».

Говоря об особо частых заболеваниях, с которыми обращаются к врачам в Ламбарене, не следует забывать о ранениях, полученных от диких зверей. Там, где есть лес, есть и звери. В последние годы их стало значительно больше, ибо местные жители меньше теперь охотятся — они покидают деревни в джунглях и строят себе жилища вдоль дорог.

Слонов в Габоне довольно много — опасности их вымирания нет. Деревенские жители жалуются на то, что слоны, испытывая особое пристрастие к бананам, нападают на банановые плантации маленькими или большими стадами и опустошают их. Как-то на «джипе» лесоторговца мы посетили деревню, жители которой радостно приветствовали нас, в полной уверенности, что мы будем стрелять в слонов, проникших на их банановые посадки. На их требование перебить стадо диких животных, требование абсолютно оправданное (ведь речь шла об уничтожении многолетнего труда и нередко — о голоде всей деревни), мы ответили вежливым, но решительным отказом. Треск ломающихся кустарников не вызывал у нас никакого любопытства. Увечья, нанесенные слонами, как правило, очень тяжелые. При случайной встрече со слоном никто не гарантирован от его нападения (возможно, и в целях обороны). Своими громадными бивнями он разрывает тело, и редко кто после этого выживает.

Леопарды бродят вокруг больницы, особенно ночью, и крадут кур. Опасны гориллы. Говорят, что в джунглях Габона имеются громадные стада горилл и шимпанзе. Об их силе можно судить по их укусам, которым многие подвергались, и хотя бы по тому, что они в состоянии сорвать кожу с головы человека. Создалось мнение, что они лишь защищаются и не трогают слабого противника. Но пациенты больницы, пострадавшие от обезьян, утверждают, что животные напали на них неожиданно.

Правильно делают те, кто во время прогулок по узкой тропе за территорией больницы тщательно осматривает дорогу. Африканцы даже носят с собой небольшую палку, которой при ходьбе водят по листьям. От шума змеи уползают. Как-то при посещении миссионерского пункта, находящегося в четырех километрах от больницы, я заметил на середине дороги в нескольких метрах от себя зеленую мамбу, гревшуюся на жарком солнце. Шум моих шагов не взбудоражил ее, она лишь подняла голову и посмотрела на меня. Эти змеи исключительно быстрые и в большинстве случаев только защищаются. Но их укус смертелен, если не сделать в кратчайший срок укола соответствующей сыворотки. Однако, как это ни странно, случаев укуса змеи сравнительно немного. Питон же не ядовит и прежде всего представляет угрозу для коз, кур и маленьких детей. Он обвивает свою жертву и душит ее. В поисках добычи питоны иногда ночью заползают и в больницу.

Здесь уже говорилось о кайманах и об укусах любопытных, способных на неожиданные действия бегемотов. За пятьдесят лет существования больницы многие, кто пострадал от зверей, остались живы лишь благодаря искусству врачей, хотя число смертельных исходов еще довольно высоко.

За последние годы в Африке заметно возросло значение родовспомогательной деятельности. Чтобы снизить высокую детскую смертность, правительство выдает премии женщинам, рожающим в больницах. Матери в Ламбарене тоже получают премии. Европеец будет поражен, узнав, что африканские женщины уже через день после родов, в большинстве случаев легких, выполняют свою обычную работу. А труд у них тяжелый. Однако они прилагают большие усилия, чтобы изменить свою судьбу и уже добились немалых успехов, особенно в молодых государствах.

В Африке браки по любви   заключаются   редко. Здесь определяющий фактор экономический. Хорошо обеспеченный мужчина может иметь много жен. Женщины   и   дети были и еще в значительной степени остаются прежде всего рабочей силой и составляют капитал мужчины. Женщины выполняют полевые работы, ткут платья из листьев рафии (правда, последние все больше заменяет импортный хлопок) и рожают детей, которых стараются иметь побольше.

Вскоре после свадьбы жена просит мужа, если тот имеет возможность, купить еще одну жену, чтобы та помогала ей в работе. Как правило, девушка выходит замуж за юношу, которому она предназначалась еще   в   детском   возрасте, дабы тот готовил за нее выкуп. До окончательной выплаты она остается собственностью племени. В случаях, когда жених испытывает материальные затруднения и задерживает выплату, его племя уводит невесту хитростями или силой. Если муж плохо  относится  к  жене,  она  возвращается к семье   и тогда супругу  приходится  держать  ответ. Но за хорошие подарки он может получить ее обратно.

Из-за мухи цеце коров не держат,   и   поэтому   купить молока негде (за исключением городов, где продается консервированное молоко). Чтобы дети выжили, матери кормят их грудью до трех лет. На этот период им отводят для об-работки самые дальние поля, где они живут одни с детьми, Африканская деревня, конечно, постепенно меняется. Сейчас, когда у матери не хватает грудного молока, ребенок не осужден на гибель, как это  часто  бывало  раньше. Детей выкармливают в больнице консервированным молоком. Среди малышей-пациентов в больнице Швейцера есть сироты, не имеющие ни отца, ни матери, но есть и дети, которых подкинули доброму доктору темной ночью, быть может, потому, что родители не в состоянии   были  их   прокормить. В Ламбарене все чаще на свет появляются белые дети. Издалека приезжают матери, чтобы рожать в Ламбарене. Это прекрасное предзнаменование! Когда видишь спящих рядом детей разных цветов кожи, думаешь о том, что мирное будущее не за горами.

При строительстве больницы доктор предусмотрел также помещение для психических больных. Обычно умалишенных, особенно буйнопомешанных, в деревнях держали связанными, ибо они были опасны для окружающих, а чаще всего их топили в Огове. И Швейцер, жалея этих несчастных, отвел им специальное помещение: большее — для африканцев, поменьше — для европейцев. Обслуживает этих больных одна сестра. Она ежедневно водит их утром на работу в сад. Они шествуют следом за сестрой полные достоинства, безропотно подчиняясь ей.

Один из врачей больницы провел нас в послеобеденное время к африканцу, которого из-за буйного помешательства нельзя было выпускать из палаты. Больной рассказал нам на упрощенном   французском   языке,   что   принадлежит к знатной семье воинов (их можно сравнить в какой-то степени со средневековыми рыцарями), которая, подчиняясь воле вождя, стояла на страже своего рода  и, если  надо  было, вступала в бой с противником. А когда отец нашего собеседника перешел в христианство  и стал толкователем катехизиса, местные служители культа обвинили его в измене, но сделать с ним ничего не смогли, и тот с божьей помощью продолжал жить. Отец был старшим в семье, и потому два ело брата сделали то же, что и он, — приняли христианство.

Этот и другие аналогичные разговоры с больными раскрыли мне духовный мир людей, мир, совершенно нам чуждый, в котором новое  мировоззрение  борется  со  старым. Эти сложные внутренние противоречия и довели многих до серьезных заболеваний. Нельзя сбрасывать со счетов и тяжелую борьбу против табу, оказывающего немалое влияние на жизнь некоторых племен, и врачу при лечении больного приходится думать о том, чтобы не нарушить табу, ибо это может вызвать у пациента тяжелый психический шок. Табу бывают разные: действительные для всех и действительные для отдельных лиц. Нельзя смотреть на умершего или хоронить мертвого, есть такие-то фрукты. Табу можно наложить на все, и любые запреты будут иметь характер табу. Плечо, например, следует оберегать от удара. При рождении ребенка племя устанавливает  для   него действующее табу, которое позже ему сообщается. Это табу, назначаемое служителями культа и родоначальниками, должно охранять человека от болезней или преждевременной смерти.

По сути дела табу — большое мучение. Зачастую нарушающий табу теряет душевное равновесие. Было немало случаев, когда под воздействием силы табу человек начинал хиреть и в конце концов погибал. И врачи, дабы оградить несчастных от «заслуженной смерти», излечить верующих от суеверий, должны быть тонкими психологами.

Все это относится к той древней, таинственной Африке, которую молодое поколение африканцев собирается смело и решительно покорить. Однако в некоторых деревнях еще сильна власть колдуна, живущего вместе со всеми и ничем внешне от прочего населения не отличающегося. Нередко ночью, надев маску, изменив голос, он отдает свои распоряжения. И люди повинуются ему. Затем они до неузнаваемости замазывают свое лицо, чтобы непрошеный гость не явился к ним снова и не заставил их еще раз испытать пережитое, о чем они обычно никому не рассказывают. Особо сложные дела колдун решает с помощью «божьего суда». Он заставляет ответчика выпить смесь из ядовитой древесной коры и корней, и если тот остается жив — значит он невиновен. Впрочем, состав смеси зависит от возможностей обвиняемого подкупить колдуна.

И сейчас (правда, реже) приходят в больницу люди с жалобой, что их отравил колдун. Возможно, они пренебрегали его авторитетом и тот с помощью яда доказывал свое могущество. На лечение пациента, отравленного не известным никому ядом, затрачивается много труда и времени.

Некоторые приводят с собой в больницу и того, кто, по их мнению, наворожил язву. Если пациент умирает, то подозреваемый должен предстать перед «божьим судом». Но об этом доктор Швейцер и его сотрудники узнают позже, если узнают вообще,

С возникновением тайных союзов, направленных против колониализма и европейского засилья, эти косные обычаи, уходящие в далекое прошлое, распространились довольно широко. Но молодые, бурно развивающиеся африканские государства их не поддерживают и скоро устранят совсем,

Трудотерапия — источник жизненной энергии для прокаженных

Однажды перед обедом мы решили осмотреть лепрозорий, разместившийся в новых домах, приблизительно в десяти минутах ходьбы от больницы.

С прокаженными мы встретились в первый день нашего приезда. Это из них состоит команда гребцов больницы, которые и доставили нас в Ламбарене.

Лепра, или, как ее иначе называют, проказа, — одно из наиболее страшных и отвратительных заболеваний. На протяжении тысячелетий страдает от нее человечество. Прокаженных обычно изгоняли из городов и селений, и они погибали в страданиях вдали от людей. А в средние века, когда лепра шире распространилась в Европе, больных помещали в специально отведенные для них дома. И сейчас большинство больных проказой живут в строгом уединении, ибо никто точно не знает, как происходит заражение. Многие произведения мировой литературы рассказывают о трагической судьбе людей, пораженных этой болезнью. Например, Джек Лондон описал жизнь   прокаженных   в   странах   Южного моря. Ученые предполагают, что и сейчас на земле не менее восьми-десяти миллионов больных проказой. В Европе проказа почти исчезла. И в Северной Америке случаи заболевания ею единичные, чаще всего занесенные, зато в Центральной и Южной Америке от проказы страдает множество людей. В Южной Азии, Индии, Таиланде, Малайе и других странах проказа встречается так же часто, как и в Центральной Африке.  В   1871   году  норвежский  врач Армауэр Герхард Хансен нашел возбудителя проказы, который назван     Bazlllus    Hanseni.   Бацилла Хансена находится в крови человека и похожа на бациллу Коха — возбудителя туберкулеза. Таким образом, речь идет об инфекционной болезни. Ее инкубационный период — два-три года, иногда десять, а то и тридцать лет, затем она принимает замедленный, хронический характер. Кожная форма проказы ужасна. Она меняет человека до неузнаваемости. Его голова и конечности покрываются хрящевидным слоем, и он обретает так называемое львиное лицо. По частям отмирает тело.

Лепра преимущественно поражает   и   разрушает кожу, слизистую оболочку и нервную систему. При нервной форме проказы на руках и ногах  появляются   большие  нарывы. В теле образуются глубокие раны, которые, как ни странно, не причиняют боли. Несомненно это-то часто и удерживает больного  (если он легкомыслен)  от своевременного лечения. Правда, сама болезнь не ведет к смерти, но она настолько ослабляет организм, что любое сопутствующее заболевание может привести к летальному исходу. До сих пор еще не удалось вырастить бациллы проказы искусственным путем. Это чрезвычайно осложняет опыты и мешает изготовлению действенных лекарств.

Вообще предполагают, что раны на ногах — главный источник заражения. Гной проникает сквозь повязку и попадает на землю. Поэтому врачи больницы добиваются, чтобы больные постоянно носили обувь. Но доктор Швейцер считает, что при проказе опасность инфекции меньше, чем при туберкулезе. До второй мировой войны проказа считалась неизлечимой. Это было известно большинству больных. И когда болезнь заходила слишком далеко, они приходили в лепрозорий, чтобы найти там приют. Больным регулярно давали масло чальмугры, которое выжимают из семян дерева, растущего в Индокитае. Ввиду того, что оно очень горькое, к нему примешивали масло сезама и земляных орехов. Сейчас делают инъекции бромина и диазона. С 1948 года в Ламбарене применяют сульфоны (сернистые препараты), которые, судя по тому, что мы слышали, дают хорошие результаты. С их помощью болезнь на первой стадии развития может быть излечена. Уже то, что можно приостановить болезнь, не допустить появления новых нарывов, — большое достижение.

Мы стоим возле хижин нового лепрозория, расположенного среди великолепных гигантов джунглей с громадной тенистой листвой. Эту большую деревню для прокаженных Альберт Швейцер начал строить в 1953 году, а завершил работы на деньги от Нобелевской премии в 1957 году.

Деревня производит прекрасное впечатление. В настоящее время там живет сто пятьдесят больных, некоторые со своими родственниками. Там могут найти себе приют еще немало больных.

Дома располагаются рядами вокруг центральной площади, где находится лечебный корпус с лабораторией. Против каждого жилого помещения сооружена кухня, так что теперь никаких неприятных споров, как прежде на общей кухне, не возникает.

Прокаженные вложили немало и своего труда в это строительство. Они занимались земляными работами, транспортировкой материала, выделкой «пальмовых кирпичей», помогали при возведении сруба. Во время путешествия Швейцера   по  Европе   проложили   рельсы — подарок друзей — для  вагонеток,  чтобы легче  было доставлять  с реки стройматериалы.

В лечебном корпусе мы встретили руководителя лепрозория японского врача Такахаси. Он сердечно приветствовал нас и, несмотря на большую занятость, с готовностью ответил на все наши вопросы. Когда он приехал в Ламбарене, то знал лишь несколько немецких слов, которые без конца твердил: «Я хочу здесь служить. Ничего не надо, кроме того, чтобы служить». Сейчас мы с этим скромным и любезным врачом легко объясняемся по-немецки. У него много тяжелых случаев заболеваний. К сожалению, и сейчас больные нередко приезжают на лечение слишком поздно, когда ни рук, ни ног спасти уже нельзя. Но не надо забывать, что живут они в сотнях километров отсюда и добираться им до больницы очень трудно. По мнению доктора

Такахаси, для лечения больных проказой особое значение имеет трудотерапия. Если самочувствие позволяет, то прокаженные работают вместе со всеми. Таким образом, они не изолированы, не предоставлены сами себе, а принимают посильное участие в общественной жизни. Иначе бы они, начиненные всевозможными суевериями, легко впали в отчаяние. Японский доктор убежден, что труд оказывает свое благотворное действие на больных проказой — в противоположность другим лепрозориям попытки к самоубийству здесь неизвестны.

Мы осмотрели лечебный корпус и лабораторию. Тут все просто и целесообразно. Нам довелось увидеть, как идет прием больных.

Вошла молодая женщина с ребенком на руках. Нам сказали, что она на пути к выздоровлению, а мы пришли в ужас от вида ее ноги, когда с нее сняли повязку. Ногу смазали сильно пахнущей зеленой мазью, затем больная не опуская с рук свое чадо, проглотила две полные ложки порошка, запила его водой и ушла, не сказав ни слова.

Обслуживать больных врачу помогают санитары, среди которых много негров. Они накладывают повязки, стирают грязные бинты.

Во время нашего обхода мы видели, как на дороге между домами женщина купала в тазу ребенка. Картина нам знакомая, ее можно наблюдать в любом краю мира. А старая женщина, курившая трубку, пригласила нас посмотреть ее жилище. Больные довольны своим домом. Теперь у них под ногами не сырая земля, а деревянный пол. Те, с кем так сурово обошлась судьба, обрели здесь настоящую родину.

Я часто бывал в лепрозории и видел, как, невзирая на страшную болезнь, утверждается жизнь. Маленькие дети, рожденные в лепрозории, живут, как и все дети: они бегают, играют, а когда наступает срок, принимаются за учебу. Свои первые занятия они проводят возле лечебницы. Врачи делают все, чтобы уберечь ребят от заражения. Взрослые же ткут, занимаются резьбой по дереву, выполняют домашнюю работу. Работа доставляет им радость, поддерживает в них силу, придает им уверенность. Так жизнь обретает для них смысл.

Рабочие народного предприятия «Прессенверк Моргенроте» в Рудных горах отлили в нерабочее время колокол для Ламбарене. По указанию Швейцера колокол повесили в лепрозории. Прокаженные счастливы оттого, что у них теперь есть такой же колокол, как и в больнице. Во вторую поездку я видел его, слышал. Этот колокол — прекрасное выражение дружбы, которой не помешали многие тысячи километров. Вот что об этом говорится в письме из Ламбарене:

«Вчера, 24 июня 1960 года, в лепрозории был освящен колокол мира. На небольшой стойке, воздвигнутой на свободном месте перед лечебницей, висел колокол и ждал, когда сможет впервые воззвать к людям. Больные сидели тут же. Они принарядились — оделись в лучшее, что у них есть. Старые женщины облачились в белые платья. Дети повязали себя яркими платками. Все выглядело празднично. У нас тоже было хорошо на душе. Господин Швейцер обратился к присутствующим. Он говорил о мире, который так необходим на земном шаре. Он говорил о людях страны, подарившей этот колокол, о рабочих, которые его отливали, об их стараниях. И он сказал: «Если колокол, призывая к молитвам, призовет и к работе, он напомнит людям о трудолюбивых рабочих Германии, и это их окрылит... Итак, в лепрозории есть колокол, который призывает к молитвам и к труду. И надо видеть, как гордятся своим колоколом прокаженные».

С «высотной» дороги, ведущей от лепрозория к дому доктора и к больнице, открывается восхитительный вид на Огове и ее окрестности. Даже самая богатая фантазия не может представить себе эту пышную красоту Тропической Африки. Глядя в даль, затянутую солнечной дымкой, вы увидите все сочные цвета тропического леса. А над густой зеленью с ее бесчисленными оттенками возвышаются гигантские манговые деревья, пальмы, баобабы.

В нескольких шагах от дороги расположено кладбище Ламбарене. Под могучими деревьями в красно-коричневой земле джунглей погребены те, кто умер как христианин: и протестанты, и католики, и евреи, и мусульмане, и язычники, приносившие жертвы добрым и злым духам. Швейцер никогда не видел между ними разницы. Они были людьми и нуждались в его помощи. Африканцы рассматривают смерть как явление естественное, неизбежное и не боятся ее. Заболевший требует от врача, чтобы он говорил только правду, и не нуждается в словах утешения. Он не хочет, чтобы ему предсказывали выздоровление, которое никогда не наступит. Я был однажды свидетелем похорон пожилого африканца, который умер от ущемленной грыжи. Слишком поздно обратился он за помощью в больницу. Африканец пришел один, без родственников, и потому вечером жалобных причитаний почти не было слышно. И в последний путь провожали его лишь два носильщика, сестра, которая отвечает за похороны и творит молитву, да я. Туго запеленатого в плотно сплетенные пальмовые листья покойника опустили в могилу и засыпали землей. Хотя африканцы и считают смерть делом обычным и без страха принимают ее, тем не менее не особенно охотно занимаются погребением. Для них это зловещее событие зачастую бывает неожиданным и непонятным. В первые годы Швейцер с трудом находил людей для рытья могил. Теперь могилы заготавливают заранее в порядке общих работ, и тот, кто это делает, не знает, для кого они предназначены.

По существующим в деревне обычаям, друзья покойного не отдают последний долг умершему. В похоронах участвуют мужчины — родственники и носильщики. Женщины в траурных церемониях не участвуют. Причитания и глухие удары в тамтам разрешаются в Ламбарене лишь за день до похорон, но не за три, как это принято в селениях. В интересах больных Швейцер нарушил погребальный обычай африканцев.

Недалеко от дома доктора нашла последний приют госпожа Швейцер-Бреслау. Швейцер выразил нам свое желание быть похороненным тоже в Ламбарене возле созданной им больницы.

Ананасы растут здесь как сорняки

Каждый четверг на рынок, расположенный на площади перед домом доктора, приезжают торговки и торговцы из окрестностей. Они 'привозят сухие дрова (что при общей влажности имеет большое значение), бананы, маниоку, всевозможные фрукты и, расположившись поудобнее, терпеливо ждут, когда медицинские сестры, заведующие хозяйством и снабжением, раскупят их товары. Мы смешались с пестрой толпой, которую собирает в Ламбарене этот небольшой красочный африканский базар, чтобы поближе узнать жизнь соседей больницы.

Мы знаем из воспоминаний Швейцера, что в недалеком прошлом, особенно в тяжелые дни войны, в больнице было трудно с питанием.

«В Экваториальной Африке, — пишет Швейцер, — не растет ничего съедобного, что можно было бы консервировать и долго сохранять. И в этом ее величайшее несчастье. Природа круглый год в зависимости от сезона дает то больше, то меньше бананов и маниоки. Но бананы начинают гнить через шесть дней после снятия, а маниоковый хлеб — через десять дней после приготовления.

Маниоковый корень сам по себе несъедобен, ядовит, ибо в нем содержится синильная кислота. Чтобы удалить яд, корень кладут на несколько дней в проточную воду. Стенли потерял однажды триста носильщиков, которые в спешке съели плохо промытую маниоку. После промывки корень растирают и дают ему возможность перебродить. Образовавшееся вязкое темное тесто заворачивают в листья и так хранят. Европейцы с трудом едят эти рулеты. Как известно, саго, которым мы заправляем суп, сделано из маниоки».

Интересно заметить, что «кусты бананов и маниоки — ныне главные поставщики продуктов питания — были завезены в Африку лишь в XV веке. Это касается также масличных пальм, лимонов, мандаринов и манго». Невольно вспоминается картошка, которую тоже некогда к нам завезли, а сейчас в Северной Европе едят с таким удовольствием. Очень удивило меня, что кусты ананасов растут на громадных площадях, как сорная трава, и о них никто не заботится. Кто может лучше рассказать о практике разведения овощей и фруктов, чем сам доктор Швейцер:

«На низменностях в условиях экваториального климата европейские фруктовые деревья, виноград,    хлеб и картофель не растут. А на плоскогорьях, на высоте почти тысячи метров, растут, приживаются. Из европейских видов овощей можно сажать   (но лишь в сухой сезон) фасоль, салат, томаты, капусту, морковь, кольраби, редьку и репу. Если завести огород, то его надо ежедневно поливать. Для нас в больнице задача поливки была в какой-то степени облегчена, потому что огород находился на берегу реки, под боком. В период дождей в огороде можно выращивать, и то с невероятными трудностями, один вид небольших томатов, баклажаны, фасоль и устойчивые сорта салата. Рассада не выдерживает сильных, пусть даже коротких ливней — торнадо. Не переносит она и сильной жары. Хороший урожай дает здесь кукуруза. А картошка не растет, и это чрезвычайно усложняет проблему питания. В какой-то степени ее могут заменить бананы,  бататы,  плоды хлебного  дерева, корни диоскореи, таро и маниока, приготовленная из кустов касава. Самым ценным и главным продуктом питания местных жителей считаются мучные бананы. Они намного питательнее сладких бананов, продающихся в Европе, но есть их можно только в вареном виде. Бататы  (сладкие) мало используются, потому что дикие свиньи, с которыми в джунглях невозможно справиться, вырывают клубни этих растений прежде, чем они успевают созреть.

Хорошо в Ламбарене растут какао, кофе, перец и сахарный тростник. Но сахарный тростник привлекает горилл, и потому его нельзя сажать возле домов.

В некоторых местах сеют рис. Однако большого урожая снять не удается, ибо птицы, от которых защищаться крайне трудно, уничтожают посевы. Земляные орехи не имеет смысла сеять в джунглях. Они лучше растут в песчаных степях.

Из кустарниковых и древесных плодов растут тропические и субтропические: лимоны, апельсины, мандарины, грейпфруты (разновидность апельсинов, на вкус менее сладкие), авокадо, дынное дерево, гуайява, спондия. Лимонные и дынные деревья плодоносят круглый год. Апельсины, мандарины и грейпфруты созревают в мае — июне, манго — в октябре — ноябре; плоды спондии (имеющие в вареном виде вкус яблок) бывают с февраля до мая, а гуайява — в марте и апреле. Апельсиновые и мандариновые деревья требуют большого ухода, потому что бактерии, гнездящиеся неглубоко в земле, разрушают их кору. Здесь растут также мелкие дикие ананасы, урожай которых собирают дважды в год — в декабре и июне.

Орехи масличных пальм очень богаты маслом. Это дерево плодоносит почти без всякого ухода и легко размножается не без помощи попугаев и других птиц, которые срывают орехи и на лету роняют их. Для роста саженцев надо только вырубить растущие вокруг них деревца.

Кокосовые пальмы хорошо развиваются лишь вблизи моря. Финиковым пальмам не подходит влажный тропический климат. Они влачат жалкое существование и мало плодоносят. Из-за мух цеце нельзя держать коров. Разведение коз здесь тоже ограничено. Молоко, масло и сыр завозятся, так же как мука, картофель и лук.

Со временем местные жители оценят культуру соевых бобов, которая произрастает в любой почве. Она содержит в большом количестве белковые вещества и потому сможет заменить недостающее мясо и молоко. Я для больных выписывал соевые бобы и часть из них успешно сажал два года подряд. Местные уроженцы отказались от нового продукта питания. Но рано или поздно культура сои, имеющая огромные достоинства, и здесь привьется».

На холме, спускающемся к Огове, разбит огород площадью приблизительно в полгектара. Швейцер много раз описывал, сколько усилий на это было затрачено. Вначале очистили берег от многолетних мелких кустарников и зарослей папируса, затем улучшили почву. Ящик за ящиком носили сюда перегной. Но самая трудная работа сейчас, когда огород засеян. В период засухи, с июня по октябрь, приходится доставлять воду, хотя река и рядом. А с ноября по май нижнюю часть огорода затапливают воды Огове, выходящей из берегов. Необходимо построить цементные дамбы, чтобы поток не смывал плодоносный слой земли. За время паводка на удобренной почве вырастает высокий тростник. Он доставляет тоже немало хлопот. Вырывать его с корнем очень сложно, а делается это каждый раз после спада воды.

С плантаций, заложенных доктором    Швейцером,    где произрастают сотни сортов   всевозможных   плодовых   растений, снимаются значительные урожаи. Нельзя представить себе питание без фруктов, салата и овощей, выращенных в Ламбарене. Это прежде всего важно для сотрудников-европейцев, ибо жить на одних консервах невозможно. Многое приходится и ввозить. Только при хорошей организации и перспективном планировании можно распределить продукты так, чтобы их хватило до того, как прибудут новые. При этом нельзя забывать, что доставляют их по вот де, а путь водный долог. Доктор Швейцер любит фрукты — фрукты, теплые от солнца и только что снятые. Он считает, что нет ничего превосходнее.

Широко применяется при готовке еды масло масличных пальм, посаженных и пропагандируемых Швейцером. Мужчины с лианами вместо веревки и длинными садовыми ножами, зажатыми под подбородком, взбираются на верх пальмы и срезают кисти с орехами. Эти храбрецы пользуются в больнице особым уважением. Их даже премируют. Чтобы получить масло, пальмовые орехи долго варят в воде, пока они не станут мягкими, затем с них сдирают мясистый покров и выжимают под прессом. В больнице он есть. Масличная пальма приносит в год до четырех литров масла.

Как уже говорилось, в больнице сложно с мясом. Появление мясных блюд вызывает у всех радость. В тяжелые годы в Ламбарене ели и мясо обезьян. Но из-за сладковатого вкуса даже в периоды наиболее голодные оно шло с трудом.

День в Ламбарене

Распорядок дня в Ламбарене строгий. В шесть утра по больничному времени сестра бьет в рельс, висящий неподалеку от столовой. В Габоне среднеевропейское время, однако больничные часы поставлены на двадцать минут вперед. Это позволяет лучше использовать дневной свет. Заканчивается день в восемнадцать часов — с наступлением темноты. С ударом гонга — «голос доктора» — в госпитале пробуждается жизнь. Солнце начинает свое движение к зениту, кажется еще свежо, хотя ночь приносит очень мало прохлады.

Через полтора часа врачи вместе со Швейцером, сестры и гости собираются в столовой, которая, как и дом доктора, является центральным помещением на холме Адолинанонго. Здесь не только едят. Здесь беседуют, иногда включают проигрыватель, чтобы Швейцер и все остальные могли послушать музыку Баха, Бетховена и других композитором.

Столовая расположена под высокими раскидистыми пальмами. Доктор Швейцер построил ее осенью 1931 года. Это продолговатое «помещение с длинным столом посередине. Слева от двери стоит пианино. Его часто настраивают. Причина тому — высокая влажность. Когда бывает много гостей, молодые сотрудницы едят за другими столами — в дальних углах комнаты. Те, кто уже приступил к работе, приходят к завтраку позже. Иные торопятся и, поев, тотчас уходят. Обычно подают чай, гренки или яичницу, мармелад из фруктов собственного сада, иногда кашу.

Если у кого-нибудь из членов ламбаренской семьи илн у гостя день рождения, то все во главе с доктором Швейцером собираются незадолго до завтрака у двери «новорожденного» и, вручив гостям тексты песен «Терпи моя душа» в «Ах, оставайся милостивым», хором  поют. Затем  они по очереди заходят в его комнату и поздравляют. На стол выкладывается множество небольших подарков, а перед прибором, на том месте, где должен завтракать    именинник, уже лежат подарки от пациентов и знакомых    африканцев — тарелки с земляными орехами,   фруктами и резные изделия.  Но самую  большую радость  он  испытывает  во время праздничного обеда, когда слышит скромную, полную тепла речь Швейцера, адресованную ему, виновнику торжества. Попутно замечу: лишь в дни рождения  к обеду подается вино. Обед — по традиции, как и в дни рождения Швейцера, — готовится по заказу    «новорожденного». Я был на таких торжествах и думаю, что чествуемые их никогда  не забудут.

В восемь часов гонг призывает к работе. Врачи и санипарки направляются к больным. Здоровые, то есть сопровождающие больных, и пациенты, способные работать, собираются у дома доктора, где он или кто-либо из его сотрудников распределяет работу, которая продолжается до двенадцати.

Работа в больнице самая разнообразная. Но есть и такая, которую необходимо делать ежедневно. Многие больные хорошо знакомы с ней и имеют определенные навыки, затем используемые ими у себя в деревне — прачки, гладильщицы, портные, огородники, садовники и другие. Конечно, ни о каком захватывающем дух темпе в тропиках и говорить не приходится. Труд отвлекает больных от недобрых мыслей, поднимает их жизненный тонус.

Гости тоже подключаются к работе. Это происходит непроизвольно и соответствует принципу, которого придерживается Швейцер: кто не работает, тот не ест. В мое первое посещение все мы выполняли неотложные работы, связанные со строительством новой гостиницы, а во второе — с возведением моста. И несмотря на это, время на осмотр. прогулки и интересные беседы у нас оставалось.

В полдень, в двенадцать тридцать, сотрудники и гости собираются на обед. После того как доктор Швейцер прочтет короткую молитву, приносят простые, но отлично приготовленные блюда. Ничего не предлагают. Каждый берет себе то, что ему нравится. Как закуска подается грейпфрут, затем какой-либо суп и всевозможные вторые блюда. На стол подаются также жареные бананы, свежее фрукты, а в кувшинах — приятный прохладительный напиток из воды и сока маленьких вкусных лимонов. Дважды в неделю бывает сливочное масло, а по воскресеньям — мясо. Благодаря фруктам, выращиваемым в больничном саду, меню очень разнообразное. Кроме того, это дополнительное питание богато витаминами, что весьма важно для жителей Ламбарене, ибо основные продукты они получают в консервированном виде. В таких климатических условиях к питанию следует относиться внимательно. Пища, которую готовят в Ламбарене, приходится всем по вкусу.

Несколько лакомых кусочков со стола отдают кошкам и другим животным.

Во время еды доктор Швейцер любит беседовать с гостями, спрашивать их о впечатлениях. Он и сам охотно рассказывает о встречах со своими современниками, делится собственными мыслями. Обеды вообще проходят чрезвычайно интересно. Здесь можно встретить туристов со всех концов мира, проездом заскочивших к Швейцеру, но гостеприимно приглашенных к общему столу. Я видел там врачей, государственных деятелей, журналистов, людей, просто слоняющихся по свету, и студентов, с которыми Швейцер, как и со всеми, приветлив и вежлив. Он с готовностью отвечает на вопросы молодежи и внимательно выслушивает ее рассказы. Среди гостей обычно немало старых знакомых доктора, которых тянет в Ламбарене.

Во время моей второй поездки я имел счастье познакомиться с единственной дочерью доктора Швейцера госпожой Реной Эккерт и с ее детьми — двумя девочками. Мы с ней о многом беседовали. Она, как и отец, родилась 14 января. Ее муж — органный мастер Жан Эккерт. Живут они в Цюрихзее, в Швейцарии. Рена Эккерт помогала в лаборатории, пока ее дочери наслаждались обществом дедушки. В это же время в Ламбарене находилась госпожа Мартин — заведующая бюро Швейцера в Гюнсбахе. Она собирала работы доктора Швейцера, книги и газетные материалы о нем и систематизировала их для гюнсбахского архива.

После обеда — отдых. В тропиках он необходим. Надо хотя бы полчаса полежать вытянувшись, тогда работоспособность во вторую половину дня, когда все еще очень жарко, будет значительно выше. В четырнадцать часов (доктор спит недолго) все собираются на работу, которая продолжается до восемнадцати часов. Работают и в субботу после обеда, зато воскресенье — выходной день для всех. В этот день делается только самое необходимое.

Ужин начинается в восемнадцать тридцать. И к нему призывает гонг, как к завтраку и к обеду. В это время уже почти темно, независимо от того, январь это или июль. Каждый приходит со своим керосиновым фонарем, который оставляет в передней вместе с тропическим шлемом. На столах тоже стоят керосиновые лампы под зелеными абажурами, Это придает помещению особую торжественность: мелькают тени разной величины, а углы заполнены таинственным полумраком. Справа вход в маленькую кухню. Там раскладывают еду по тарелкам, ибо варят ее в другом доме, рядом со столовой. Блюда разносят африканцы, которыми руководит молодая сестра. На столах графины с охлажденной водой. Это кипяченая дождевая вода. За столом у каждого свое место. Там лежит его салфетка. Те, кого не задерживает служба, стараются прийти вовремя.

В сопровождении старейшей сотрудницы фрейлейн Матильды Коттман входит доктор. Он кладет на пианино тропический шлем и садится на центральное место к столу Рядом с ним сидят его сотрудники — врачи, сестры. Гости сидят почти всегда напротив. Так доктору легче беседовать с ними. Официальный тон здесь не принят, приторная вежливость тоже не в почете. Он сказал нам, что находит глупым спрашивать у кого-либо по утрам, как он спал. Он против каких бы то ни было преимуществ для себя и отказывается от всякой помощи. «Мы продвинулись бы значительно вперед и на земле было бы меньше ссор, если бы люди в этих обстоятельствах не надоедали друг другу назойливым вниманием и вели себя естественно» — таково его суждение. И мы соответственно вели себя, чтобы не слышать от него критических замечаний.

После ужина, пока убирают со стола посуду, сестры раздают сборники песнопений, а доктор Швейцер называет номер духовной песни, которую надлежит петь. Он садится за пианино, и в тишине леса раздаются звуки немецких церковных мелодий. На расстоянии нескольких тысяч километров от Европы мы поем «Все леса в покое», будто в Германии, где шумят дубовые и сосновые леса с их приятной лрохладой. Все поют одинаково увлеченно: священник из Лос-Анжелеса, его сосед из Японии, французские гости и сотрудники.

Кончив играть, доктор занимает место за столом, раскрывает Библию. Громко с эльзасским акцентом, медленно и внятно читает «Отче наш». Затем снимает очки и, подобно Гёте, не желая, чтобы услышанное просто приняли к сведению, разъясняет присутствующим только что им прочитанное. При этом основывается он обычно на своих теологических исследованиях. Его выводы не догматичны. Вероятно, некоторые европейские теологи с ним не согласились бы. Ход его мыслей, источник которых — глубокая вера, прост. Но прежде всего в глаза бросается то, что Швейцер ищет связь с моралью, с поведением человека наших дней.

Некоторые записывают, задают вопросы Швейцеру. Тот отвечает. Потом звучит молитва, часто заканчивающаяся песнопением. Затем Швейцер встает и без церемонных прощаний возвращается к работе. Иногда он остается, обсуждает с врачами сложные случаи, беседует с гостями, слушает лекции. Вскоре наступает тишина. Гасятся керосиновые лампы. Все ложатся спать. Лишь доктор, несмотря на напряженный день и большую усталость, бодрствует. Фрейлейн Коттман ставит на его письменный стол две большие керосиновые лампы, и он работает до глубокой ночи.

Благоговение перед жизнью

Никогда не забуду того послеобеденного часа (во время моей первой поездки), когда доктор пригласил нас к себе и начал разговор о своих философских воззрениях. Он сидел за письменным столом в лечебном корпусе. Входили и уходили больные. Два врача вели прием, а сестры выдавали лекарства. Многие пациенты терпеливо ждали своей очереди во дворе: женщины с грудными младенцами, мужчины. У всех на лицах было написано доверие.

Быть может, только что доктор сам давал те или иные указания!

Сейчас он пишет, с трудом действуя рукой, которую сводят судороги. На нем белые шерстяные нарукавники, чтобы пот не испортил фотографий островов на Огове.

— Это вам на память, — сказал он и протянул снимок, где было написано: «Это три острова на реке Огове, у деревни Игендия, в восьмидесяти километрах от Ламбарене вниз по течению, при виде которых в сентябрьский день. 1915 года у меня возникла мысль о том, что благоговение перед жизнью есть элементарный, но основной принцип морали и настоящего гуманизма...

Ламбарене. 31.1.1960. С наилучшими пожеланиями Альберт Швейцер».

Здесь ключ к пониманию его жизни.

Мы сидим на низких табуретках. Шум лечебного корпуса, шум, проникающий через «открытые стены», затянутые лишь тюлем против москитов, не отвлекает. Мы слушаем доктора Швейцера, который вновь переживает давние события. Но никакими словами не передашь так хорошо его мысли, как сделал это он сам в своей книге «Из моей жизни и моего мышления»:

«Когда мы (это было в сентябре 1915 года) с женой из-за ее состояния здоровья жили на мысе Лопес, у моря, меня пригласили к больной даме, госпоже Пело, из миссии в Н'Гомо, находившейся в двухстах километрах от нас вверх по реке. Как раз в это время собирался в плавание небольшой пароход, который тянул за собой перегруженную баржу. Другого вида транспорта найти не удалось. Кроме меня на борту были только африканцы, среди них Эмиль Огума — мой друг из Ламбарене. Ввиду того что я в спешке взял слишком мало продуктов, африканцы пригласили меня к своему столу.

Медленно мы тащились вверх по течению, с трудом пробираясь между отмелями — был период засухи. Я сидел на полу баржи, и в голове моей бродили неопределенные мысли о борьбе между элементарным и универсальным понятиями морали, которых я ни в какой философии не нашел. Я писал страницу за страницей, не связывая между собой фразы, ибо все внимание было направлено на эту проблему. На третий день к вечеру, когда мы при заходе солнца проезжали мимо стада бегемотов, у меня самым неожиданным образом явилась мысль: "Благоговение перед жизнью". Железные ворота раскрылись. Тропа в чаще стала видимой. Итак, я пришел к идее, что между миром, жизнью и моралью вместе с их идеалами культуры, воспринятыми мышлением, существует единство».

И когда Швейцер, серьезно и внимательно глядя на нас, без пафоса, тихим голосом говорил об этой морали, на память мне пришли написанные им прекрасные слова: «Как только человек стал мыслящим, он почувствовал потребность относиться с благоговением к каждому живому существу и уважать его, как собственную жизнь. В своей жизни он как бы переживает чужую жизнь. Сохранять жизнь, двигать ее вперед, довести развивающуюся жизнь до высшей ступени — значит для него: делать добро; уничтожать жизнь, мешать жизни, подавлять развивающуюся жизнь — значит для него: делать зло. Это необходимый, абсолютный, основной принцип морали. Главной ошибкой всех существовавших до сих пор видов этики было мнение, что заниматься нужно отношением человека к человеку. В действительности же речь идет о том, как человек относится к миру и ко всему живому, что его окружает. Он станет этичен лишь тогда, когда жизнь как таковая, жизнь растений и животных будет для него так же священна, как жизнь человека, и когда он посвятит себя жизни, находящейся в бедствии. Только универсальная этика переживаний, ответственность которой перед всем живым неограниченна, дает возможность обосновать себя в мышлении. Этика отношения человека к человеку существует как нечто обособленное, вытекающее из всеобщего. Следовательно, этика благоговения перед жизнью заключает в себе все, что можно обозначить как любовь, самопожертвование, сострадание, соучастие в радости и в стремлении».

Когда я был в Ламбарене, Швейцер не раз возвращался к разговору о своей морали. На вопрос, что такое «благоговение перед жизнью», он отвечал: «Это смысл моей деятельности, содержание моей жизни». Но самое примечательное, что призыв к благоговению перед жизнью, впервые прозвучавший в Ламбарене, он претворяет в жизнь всюду, где бы ни находился. Он посвятил этому жизнь. Однажды в Берлине, в доме своего друга, ученого Эрнста Курциуса, Швейцер услыхал фразу: «Ну что ж, все мы только эпигоны», которая поразила его как удар грома. Еще в годы учебы в конце XIX века он наблюдал за углубляющимся кризисом культуры и возмущался, например, тем, что люди без всякого негодования взирают на бесчеловечные методы управления государством. Фразерские утверждения, что человеческая культура никогда еще не достигала такой высоты, резко противоречили действительности. Слова об эпигонах так захватили Швейцера, что он решил написать книгу об упадке культуры на грани столетия, назвав ее «Мы эпигоны». Но прежде чем она была опубликована, грянула первая мировая война, которая с неопровержимостью доказала пустоту и несостоятельность буржуазно-капиталистического мира. Все это потрясло Швейцера. Книга показалась ему устаревшей. «В начале лета 1917 года я пробудился как после спячки. Почему критика только культуры? Можно ли рассматривать нас лишь как эпигонов? Почему не видеть нас как созидателей нового?».

«Главным в культуре надо считать моральное совершенствование человека в обществе. Вместе с тем любой духовный и материальный прогресс имеет значение для культуры. Стремление к культуре есть стремление к всестороннему прогрессу, который, как известно, наиболее значим в к морали». На этом основании Швейцер приходит к своему миро- и жизнеутверждению, которое обстоятельно обосновывает. В книге «Из моей жизни и моего мышления» Швейцер описывает свои сомнения, думы и поиски до того момента, когда перед ним открылись в сентябре  1915 года «железные ворота».

Во всем мире его идеи находят все более широкий отклик. В докладе во французской Академии нравственных я политических наук 20 октября 1952 года (переведен им же на немецкий язык еще раз в 1961 году) он просто изложил свою мораль. «В основном принцип "благоговение перед жизнью" предполагает то же, что моральный принцип любви. Только принцип "благоговение перед жизнью" несет в себе обоснование завета любви и требует сочувствия ко всем созданиям. Надо сказать, что мораль любви заключается в нашем отношении к другому, но не к себе. Требование правдивости, являющееся основным для этической личности, не отрицает ее. По существу "завет любви" — это тот же моральный принцип "благоговения", источник нашего бытия; он нас сдерживает, заставляет отказываться от желаний, которые мы бы исполнили в том или ином случае, призывает быть верными себе, при всех обстоятельствах оставаться правдивыми, не сдаваться в борьбе. Только мораль "благоговения перед жизнью" является совершенной. Мораль же, занимающаяся исключительно отношением человека к человеку, содержательна и жизненна, но не совершенна. Не может быть, чтобы те, кто беспрепятственно проявлял жестокость к другим живым существам, рано или поздно не осознали свое поведение. И это приведет к тому, что мораль "благоговения" и их захватит. Принцип „благоговения перед жизнью" действовал сначала робко, потом смелее. И лишь недавно он получил всеобщее признание. Мораль "благоговения перед жизнью" требует милосердного отношения ко всем живым существам, что соответствует естественным чувствам здравомыслящего человека. Гуманным отношением ко всем живым созданиям мы проявляем свое духовное отношение ко вселенной... Благодаря морали "благоговения перед жизнью" мы простым путем придем к благочестивости».

В защиту животных и растений

Особое чувство питает доктор к животным. Они мирно живут в его больнице. Здесь много больных зверей, нуждающихся в лечении. Мы видели собаку с перевязанной головой, антилопу, на ногу которой наложена шина. Орангутанга и гориллу — всеобщих любимцев, ведущих себя в большинстве случаев благопристойно. Сестра кормит их с ложечки. Когда Швейцер входит в ограду к антилопам с кормом в руках, они жмутся к нему, как дети. Перед обедом кошки собираются возле столовой и терпеливо ждут, когда доктор накормит их. Великое множество небольших, в основном черных коз и их детенышей бродит весь день вокруг больницы. Надо оказать и о маленьких зверях джунглей, которых держат в клетках. Все это очень напоминает зоологический сад.

Принцип «благоговения перед жизнью» здесь проявляется и в любви к животным. В жизни Швейцера было немало случаев, когда он выступал против издевательств над животными. «Нет безрассудней человека, который думает, что животные не чувствуют никакой боли». Очень хорошо об этом сказано в книге Швейцера «Культура и мораль»:

«Те, кто проводит операции на животных, испытывает на них лекарства или прививает им болезни, дабы использовать результаты этих опытов в помощь людям, не должны утешаться мыслью, что их жестокие действия преследуют положительную цель. В каждом отдельном случае им надлежит думать, есть ли действительно нужда приносить животное в жертву человеку, и заботиться о том, чтобы по возможности смягчить боль. Сколько преступного происходит в научных институтах, где из-за экономии времени и нежелания утруждать себя вообще не пользуются наркозом! А скольких животных подвергают мучениям, чтобы продемонстрировать студентам уже всем известные явления! Именно потому, что звери как подопытные животные своими страданиями    завоевали для  страждущих    людей столько ценного, между ними и нами возникли своеобразные дружественные отношения. Там, где животных каким-либо способом заставляют служить человеку, там каждый обязан помнить о тех страданиях, которым они из-за этого подвергаются.  Чтобы не нести ответственности  за  эти страдания, мы должны не допускать их. Никто не вправе себя успокаивать, что он, мол, не смеет вмешиваться в дела, к которым не имеет отношения. Никто не вправе закрывать глаза на их мучения и делать вид, что ничего не видел. Никто не вправе снимать с себя ответственность. Если на свете царит так много жестокости, если рев животных, страдающих от жажды, остается неуслышанным, если на бойнях проявляют к ним безжалостность, а на наших кухнях они принимают мучительную смерть от неопытных рук, если  животные терпят невозможное из-за  бессердечности людей и дети во время игр терзают их, то виноваты в этом только мы... Мораль "благоговения перед жизнью" велит нам всем при случае оказывать помощь животным, которым человек причиняет столько страданий».

Теперь понятно, почему Швейцер, «прежде чем опустить. сваю в яму, осматривает, не попали ли туда муравьи жерлянки или другие живые существа, и, заметив их, вынимает рукой, чтобы не раздавить сваей».

В одной из бесед Швейцер объяснил нам свою точку зрения подробнее: «Всякая жизнь, — сказал он, — поддерживается за счет другой жизни». Это суровый закон природы. Когда Швейцеру принесли молодого истощенного пеликана (по прозвищу Персифаль; он нам часто встречался), перед доктором стояла дилемма: дать птице погибнуть или, дабы поддержать в ней жизнь, убивать рыб. Швейцер был очень удручен. Человек, убивший животное, всегда считает себя виновным. Решая подобные вопросы, мы должны проявлять мудрость и, взяв вину на себя, ответить за нее. Нельзя бессмысленно и без нужды убивать животное, потому что когда мы говорим о благоговении перед жизнью, то имеем в виду не только жизнь человека: «Для человека, действительно нравственного, любая жизнь священна, даже та, что с человеческой точки зрения находится на очень низком уровне. Подпав под влияние необъяснимого и жестокого закона, он вынужден жить за счет другого и, уничтожая или нанося ущерб другой жизни, становится все более и более виновным. Как существо высоконравственное, человек борется за то, чтобы избавиться (где только возможно) от такой необходимости. Прозрев и став милосердным, он хочет окончательно избавиться от старых привычек, от раздвоенности, сохранить человечность и нести всему живому избавление от страданий».

Эта мораль берет под защиту всю природу. «Из сострадания мы взяли на себя особый труд — обрабатывать, пальмы». «То, что к животным следует относиться милосердно, мои друзья-африканцы понимают, но мое требование пересаживать тяжелые пальмы, а не вырубать их, дабы сохранить им жизнь, кажется им запутанной философией».

Так Альберт Швейцер преподносит блестящий образец высокоморального человека. О себе он говорит: «Мысль о благоговении перед жизнью привела меня в смятение, которого не знал мир. С ней я обрел счастье, небывалую свободу. В то мгновение, когда я подумал, что раздавлен, я почувствовал невыразимую приподнятость от неожиданно свалившегося на меня счастья, почувствовал независимость от мира. Так изменялось мое мировоззрение».

За мир в мире

В один из воскресных дней, когда люди не работали и были одеты по-праздничному — сестры и врачи в белом, африканцы в ярких нарядах, — Швейцер пригласил нас в свою рабочую комнату. Он хотел поговорить с нами.

Альберт Швейцер занимает первую комнату в докторском доме, расположенную сразу за невысокой лестницей, которая ведет на открытую веранду. В этом небольшом, скромно обставленном помещении он работает и спит. Если заглянуть через дверь, затянутую лишь тюлем, то можно увидеть его, сидящего склонившись над столом, заваленным письмами, бумагами и книгами. Направо стоит его кровать, затянутая большой белой противомоскитной сеткой, здесь же — небольшой умывальник, налево у стены — высокие этажерки с книгами и две табуретки. Больше места для мебели нет. Дверь налево ведет в небольшую комнату, где стоит фисгармония, и в комнаты ближайших сотрудников Швейцера. Большие — почти до самого пола — окна (чтобы помещение лучше проветривалось) имеют крестообразные перекрытия из твердого дерева; к ним прибиты противомоскитные сетки из проволоки (средство защиты и от взломщиков). Вечером, когда горит керосиновая лампа, окна закрыты легкими белыми занавесками. Сидя за письменным столом, Швейцер может видеть через большое окно слева берег, спускающийся к Огове, за рекой — голубые горы, возвышающиеся далеко в джунглях. Если посмотрит прямо, то увидит дорогу, ведущую к его дому, и своих любимых животных — антилоп, живущих поблизости, в загоне. Они охотно разрешают ему гладить себя.

Мы сидим со Швейцером за письменным столом. Прежде чем начать разговор, он показывает нам муравьиную тропку на столе. В левом углу стола стоит слегка прикрытая бумагой посуда с сахаром и водой, и бесчисленные маленькие красные муравьи с пола через весь стол пробираются к лакомству и сытые возвращаются обратно. Но не только муравьи являются его соквартирантами. Перед дверью лежали две собаки, которые охотнее всего улеглись бы у ног своего хозяина. А ночью на стене спит попугай, который в дневное время наблюдает возле дома за окрестностью. Еще раньше в комнате Швейцера спали маленькие антилопа и орангутанг. Но теперь они выросли, стали слишком большие.

Альберт Швейцер посмотрел на нас серьезно и начал разговор о том, что его особенно волнует, — о сохранении мира на земле в наши дни. Этой проблемой он занимается в течение многих лет, отдает ей все свои знания и неустанную энергию. И говорил о ней он по-деловому, с подробностями, с какой-то внутренней решимостью. Но больше всего его занимает борьба против атомного оружия.

— С этим безумием надо кончать, — сказал Швейцер.

Человек, посвятивший свою жизнь и деятельность сохранению жизни и любви к ближнему, человек, понимающий христианскую веру не только как милость для себя, но и усматривающий в ней высокое человеческое назначение, не может оставаться спокойным и нейтральным, когда многим миллионам людей угрожает гибель. Он пережил две страшные мировые войны и знает их последствия. Швейцер тесно связывал события, которые он предвидел и от которых (об этом можно прочитать в его воспоминаниях и письмах), насколько это было возможно, старался оградить свою больницу, с упадком культуры. Он противопоставлял этому упадку свою мораль — благоговение перед жизнью — и пример собственной жизни.

В августовские дни 1914 года, когда Альберт Швейцер боролся в Габоне со смертельной сонной болезнью, началась первая мировая война. Еще до войны Швейцер писал: «И там, где смерть шествует победительницей, европейские державы скупятся на средства, способные ее остановить; они тратят их на вооружение и тем самым создают возможность смерти снять новый урожай в самой Европе».

Несмотря на отдаленность от Европы, Швейцер очень скоро почувствовал на себе дыхание первой мировой войны. Как немец — выходец из Эльзаса, принадлежавшего в то время Германии, он был интернирован во французскую колонию, а осенью 1917 года в качестве военнопленного переправлен вместе с женой во Францию. Рассказывая об этой принудительной поездке в Европу, Швейцер поведал мне историю о непреднамеренной встрече с Мартином Нимеллером^*, который, впрочем, как и Швейцер, празднует день своего рождения 14 января, историю, поистине удивительную. Конвой, сопровождавший суда, в числе которых была и «Африка», где находился доктор Швейцер, вынужден был искать убежища в Дакаре, спасаясь от немецкой подводной лодки, обстреливавшей их. Этой крейсерской подводной лодкой U-151, топившей в Атлантическом океане торговые корабли «противника», командовал Мартин Нимиллер. Сейчас Швейцер вспоминает: «Нимеллер не попал своими торпедами. Теперь мы вместе воюем на великом фронте мира».

* Пастор Мартин Нинеллер — один из руководящих деятелей евангелической церкви ФРГ и Всемирного совета церквей. Активный борец за мир, лауреат международной ленинской премии «За укрепление мира между народами» за 1966 год. В январе 1967 г. посетил с делегацией религиозных деятелей Северный Вьетнам. После возвращения в ФРГ неоднократно выступал на митингах и собраниях с разоблачениями зверств империалистов США. Много раз бывал в Советском Союзе.

Об Африке периода войны он писал с сочувствием: «Я случайно оказался в НТомо в то время, когда там сажали на речной пароход колонну завербованных носильщиков, которых надо было морским путем доставить в Камерун. Вот так туземцы испытали на себе войну. Пароход отошел под плач женщин. Когда его дым растаял вдали, толпа поредела. На камне у берега сидела и беззвучно плакала старая женщина — у нее уехал сын. Я взял ее за руку, хотел утешить. Она продолжала плакать, будто не замечая меня. И вдруг я почувствовал, что плачу вместе с ней, плачу молча, как и она.

В те дни я прочитал в журнале статью, в заключение которой говорилось, что войны будут постоянно, так как в человеческой душе укоренилась благородная потребность к славе. Но может быть, они вникнут поглубже в ее сущность, если совершат однодневную прогулку по тропе джунглей и побывают на одном из африканских театров военных действий, походят между трупами носильщиков, которые падали под тяжестью грузов и одиноко умирали на дороге; может быть, перед лицом этих печальных жертв во тьме и тишине джунглей подумают о войне такой, какая она есть».

Альберт Швейцер не мог не заниматься основной проблемой XX века — установлением длительного мира. Тревога за жизнь, борьба за нее связали Альберта Швейцера с выдающимися людьми всех стран. Он называет этих людей своими друзьями и соратниками, постоянно переписывается с ними.

В Ламбарене Швейцер ощутил дыхание и второй мировой войны. Неподалеку воевали и погибали деголлевские солдаты, выступавшие против тех, кто поддерживал правительство Петена в Виши. Не хватало лекарств и продуктов питания. С невероятными трудностями добралась до Ламбарене жена Швейцера. То, что в больнице знали о войне, было отвратительно и ужасно. Американские бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки в конце войны, возвестили о новом чудовищном биче человечества.

А сейчас? Сейчас американские и западноевропейские политики ведут холодную войну против Советского Союза и стран социалистического лагеря и изыскивают возможность включить в свои планы горячую и несомненно термоядерную войну, считая это «нормальным и доступным явлением»!

Против этого борется Альберт Швейцер. Со всеми подробностями он рассказал мне о последнем разговоре с Альбертом Эйнштейном. Этот разговор Швейцер никогда не забудет. Состоялся он в США в 1949 году, когда Альберт Швейцер по приглашению президента Чикагского университета приехал в Аспен (Колорадо) читать доклад о Гёте.

Как известно, Эйнштейн на основании ложной информации, что в гитлеровской Германии сконструирована атомная бомба, предложил американскому президенту создать атомную бомбу.

— Эйнштейн умер, — в отчаянии сказал    мне    доктор Швейцер, — от сознания своей ответственности за нависшую над человечеством опасность атомной войны.

Он заставил Швейцера .поклясться ему, что отдаст все силы единственно важному делу — сохранению мира и борьбе против «бомбы». Почти неслышно доктор Швейцер добавил:

— Я ему обещал это. С тех нор я занимаюсь всем, что может помочь устранить эту опасность.

Швейцер хочет это важнейшее из всех сегодняшних дел довести до конца.

В октябре 1962 года Швейцер писал мне: «Может быть, это интересно... что я познакомился с Эйнштейном и между нами возникла глубокая дружба в то время, когда он был профессором в Берлине. Умирая, Эйнштейн знал, что я, как и он, буду бороться с атомным оружием».

В 1953 году доктору Швейцеру была присуждена Нобелевская премия мира. Осенью 1954 года он приехал в Осло. В актовом зале университета ему вручили премию, и он произнес известную всем благодарственную речь «Проблемы мира в современном обществе». Начал ее Швейцер так:

«Предметом своего доклада, который я обязан сделать как лауреат Нобелевской премии мира, я избрал вопрос о мире, каким он представляется мне в наше время. Я думаю, что таким образом действую в соответствии с запросами великодушного учредителя, который обстоятельно занимался этой проблемой в свое время и, учреждая эту премию, надеялся, что она будет содействовать размышлениям о мире».

Затем Швейцер перешел к главному: «После второй мировой войны положение оказалось необычным, ибо мир не наступил. Лишь в договорах, которые носят характер перемирия, ей положен конец. И только потому, что мы неспособны даже на мало-мальски удовлетворительную реорганизацию дела, нам приходится довольствоваться заключенными от случая к случаю перемириями. И никто не знает, к чему они могут привести».

И дальше:

«Стало очевидным, что война в наше время — это катастрофа. Нельзя упускать ни одной возможности, чтобы избежать ее. При этом надо прежде всего помнить о моральных принципах. В двух последних войнах мы были виновниками жестокостей и бесчеловечности. А в последующие войны на нас будет лежать еще большая вина. Но они не должны произойти. Ужасы, пережитые всеми нами, должны пробудить в нас стремление к жизни без войн... Все способное сохранить мир должно быть немедленно использовано и приведено в действие».

В конце речи Альберт Швейцер скромно сказал:

«Я понимаю, что не сказал ничего нового о проблеме мира. Но с полной уверенностью могу утверждать, что решена она будет лишь тогда, когда мы, исходя из устоев морали, отвергнем войну, ибо она делает нас виновниками бесчеловечности».

Эти слова встретили с одобрением все, кто, как и Швейцер, борется за мир. Он выразил самые заветные мечты человечества. Установление мира было и остается сложной проблемой. Но Швейцер убежден: «В то время, в котором мы живем, каждая демонстрация духа, какой бы слабом она ни была, имеет свое значение, ибо если огонь вспыхнет, то он сможет зажечь горючее, которое само по себе не воспламенится. А это горючее — добрые, гуманные чувства, которыми наполнены сердца людей, и мы можем надеяться, что оно воспламенится».

Через несколько лет после этой речи Швейцер трижды выступал по радио в Осло (в 1957 и 1958 годах), призывая к борьбе против атомной опасности. Среди миролюбивых людей нашей планеты эти обращения нашли широкий, совершенно неожиданный для Швейцера отклик. Но те, кто связывает свой бизнес с атомной бомбой и бездумно стремится к атомной войне, мобилизовали все свое влияние и все свои силы против «старика из джунглей». Однако это не лишило Швейцера мужества. Он только еще раз убедился, что зачастую между простыми людьми и политиками лежит граница и причина тому — различное отношение тех и других к главному вопросу нашего века — миру на земле.

Обращаясь к разуму человечества, к народам и их правительствам, Швейцер говорил:

«В апреле прошлого года я наряду с другими взял слово, чтобы обратить внимание на большую опасность радиоактивного загрязнения воздуха и земли в связи с испытаниями атомных и водородных бомб. Вместе со всеми я выдвинул требование, чтобы государства, владеющие атомным оружием, быстрее заключили между собой соглашение о прекращении этих испытаний и доказали бы таким образом свои серьезные намерения отказаться от атомного оружия.

Лишь Советский Союз предложил план разоружения, на основании которого собираются начать новые переговоры. В первую очередь этот план предусматривает немедленное прекращение испытаний. Как обстоит дело с этим требованием? Можно полагать, что все участники переговоров легко присоединятся к нему. Никто при этом не понесет ущерба в своем атомном вооружении. А в выигрыше от запрета испытаний нового вида атомного оружия будут все.

Немедленный отказ от продолжения испытаний создал бы благоприятную атмосферу для последующих переговоров об отказе от использования атомного оружия. Если будет достигнуто то, что абсолютно необходимо сделать в срочном порядке, дальнейшие переговоры смогут протекать спокойно.

То, что Советский Союз, начиная с этого момента, прекращает испытания, имеет большое значение. Если бы Англия и Америка присоединились к этому разумному, соответствующему международному праву решению, люди освободились бы от страха перед экспериментальными взрывами, ведущими к радиоактивному загрязнению воздуха и почвы, что угрожает существованию человечества. Блеснул луч света в темноте. В декабре 1957 года польский министр иностранных дел Рапацкий предложил сделать Польшу, Чехословакию, Восточную и Западную Германию свободной от атомного оружия зоной. Если это предложение будет принято и зона, свободная от атомного оружия, в Европе расширится, тогда сопредельные страны тоже признают этот план и успехи в деле сохранения мира будут достигнуты. Так начал рассеиваться призрак "советской опасности".

Если бы Америка в этот решающий для судеб человечества час поняла необходимость отказа от атомного вооружения, это бы только расширило возможность предотвращения атомной войны. В связи с растущей в настоящее время военной опасностью теория сохранения мира путем запугивания противника атомным оружием уже не может быть принята во внимание.

Дух — громадная сила в преобразовании вещей. До сих пор мы знали злой дух, видели его за работой, когда он совершал невероятное: пытался лишить нас духовной культуры, отбросить в варварство. Теперь мы хотим иметь дело с духом добра и возлагаем на него надежды, что он даст людям и народам возможность обогащать свою культуру.

В настоящее время мы можем сделать выбор между продолжением безумной гонки атомного вооружения, из которой неизбежно вытекает опасность атомной войны, и отказом от атомного вооружения, причем здесь мы возлагаем надежды на то, что Америка, Советский Союз и связанные с ними народы поймут, что жить надо в согласии и мире. Первое не дает никаких гарантий для благоприятного будущего. Второе это делает. Мы должны выбрать второе».

В разговоре с нами Швейцер вновь возвратился к своим воззваниям, которые связали его с крупнейшими деятелями науки и гуманизма всех народов. Он полон решимости напоминать об опасности войны до тех пор, пока не достигнет цели. Приводя маленький пример с девушкой, которая покупает у торговца то, что она хочет, несмотря на хитрые уловки продавца всучить ей то, что выгодно ему. Швейцер выражает надежду, что если мы проявим настойчивость и последовательность, то нам удастся направить волю народов на уничтожение этого страшного оружия.

Я всегда удивлялся последовательности доктора Швейцера в этой борьбе, последовательности, которая проявлялась и в личных беседах, последовательности, не знавшей компромиссов. Как-то в Ламбарене приехал американский священник, возглавлявший отдел внешних сношений своей церкви. Он пожелал встретиться с Альбертом Швейцером. После обеда доктор слушал рассказ священника об организации и распространении его веры в США. Наконец, прервав гостя, Швейцер сказал:

— Жаль только, что вы совсем не христиане.

Смущенный священник спросил о причине такого мнения о них. Немного помедлив, Швейцер ответил:

— Возможно, я ошибаюсь, но мне неизвестно, что вы и ваша церковь боретесь против атомной бомбы. К сожалению,  это   касается   многих,   называющих   себя   христианами.

Когда священник начал искать доводы в свою защиту, Швейцер задал ему вопрос:

— Как вы думаете, господин священник, если бы Иисус жил сейчас, он смирился бы с атомной бомбой или стал бы на сторону тех, кто стремится к разоружению, миру и объявлению атомного оружия вне закона?

На следующий день священник покинул Ламбарене. Никогда не забуду, как Швейцер сказал:

— В первой мировой войне погибло шесть миллионов человек.  Во второй — почти пятьдесят миллионов. А, собственно, за что? Зачем? Ведь нет такой возвышенной цели, из-за которой можно было бы оправдать смерть миллионов, а может, и смерть большинства человечества.

Сегодня Альберт Швейцер не одинок, многие выдающиеся борцы за мир уже объединились с ним. И круг борцов за жизнь ширится. Швейцер внимательно следит за новыми силами мира в социалистическом лагере, и, несмотря на далекое расстояние, на недостаточную, а зачастую и ложную информацию, даваемую западной прессой, его доверие к этим силам все время крепнет. Теперь Швейцеру ясно, что они сделают все, чтобы воспрепятствовать новой мировой войне. Потому что после нее, «возможно, и будут — по мнению Швейцера, — вновь отстроены дома и города», но никто уже не сможет «возвратить жизнь миллионам и миллионам убитых».

В сердечном послании Немецкому Совету мира Швейцер писал: «Еще перед первой мировой войной, во время работы над книгой "Культура и мораль", будучи в тиши Ламбарене, я занимался проблемами мира. Теперь я связан со всеми, кто хочет бороться за мир. Нелегко нам будет его добиться. Идеи сохранения мира на земле еще не стали духом нашего времени. А при имеющихся запасах ядерного оружия над нами постоянно висит опасность новой войны, которая в случае возникновения поставит под угрозу существование человечества. И я считаю поэтому, что мы не должны оставлять без внимания ни одно соображение, направленное на сохранение мира. Сейчас всюду создаются организации сторонников мира, авторитет которых растет. И это уже обнадеживает. И мне хотелось бы хоть немного пожить в то время, когда на земле водворится мир».

Швейцер видел уже первые шаги к миру. С огромной, от чистого сердца идущей радостью приветствовал он Московский договор о запрещении атомных испытаний в воздухе, космическом пространстве и под водой. Непосредственно после парафирования этого договора он писал мне: «Московское соглашение — величайшее событие».

Швейцер знал, что путь к этому соглашению был труден, и восхищался дальновидностью правительства Советского Союза, планировавшего этот договор, энергией, с которой оно осуществило свое намерение. Он оценил также деятельность американского президента, который, несмотря на сопротивление империалистических кругов США, подписал договор. Радость по поводу подписания Московского договора он выразил в одном из своих писем, в котором высказал благодарность Советскому правительству за то, что оно так неуклонно идет по пути к миру. «Наконец-то блеснул светлый луч во мгле, в которой бродит человечество. Наконец-то появилась надежда, что свет разгонит тьму. Московский договор между Востоком и Западом о прекращении испытаний в воздухе и под водой — одно из величайших, да, самое крупное событие мировой истории. Теперь мы можем надеяться, что термоядерной войны между Востоком и Западом не будет. Когда я думаю о Московском соглашении, то вспоминаю своего друга Альберта Эйнштейна, с которым вместе встал на путь борьбы против атомного оружия. Он умер с чувством полной безнадежности в Принстоне на чужбине. Но я, будучи очевидцем вашего благоразумия и вашего мужества, могу подтвердить, что человечество совершило первый шаг па пути, ведущем к миру».

В курсе всех актуальных проблем

Мы ожидали момента, когда сможем передать доктору Швейцеру приветы, поздравления в связи с восьмидесятипятилетием со дня его рождения и подарки Германской Демократической Республики.

— Это мы устроим в какое-нибудь воскресенье, — решил Швейцер.

Швейцер не любит театральных сцен, не любит быть в центре внимания. Поэтому он был благодарен нам, что мы не устраивали церемонии вручения подарков и не снимали ее на кинопленку, а просто пришли к нему в его рабочую комнату, зачитали в кругу близких ему людей — фрейлейн Коттман и фрейлейн Али Сильвер — послание и рассказали о подарках, которые находились уже на складах. Все многочисленные поздравления доктор Швейцер выслушал с большим вниманием. Затем он пожал нам руки и сказал, что, собственно говоря, не может принять на свой счет все эти похвалы, ибо особая благодать помогала ему в его деятельности, помогала находить людей и пути преодоления трудностей. Он перелистал привезенные книги, рассмотрел медаль мира, присланную Немецким Советом мира, затем вручил нам письменную благодарность, при этом просил передать устно всем, кто чтит его, как сильно радовался он приветствиям и награждению.

После обеда мы приняли приглашение окружного врача Ламбарене доктора Вейсгербера, покинувшего свою родину — Германию и после 1933 года проживающего в Африке, и несколько часов катались на его лодке по Огове.

Недалеко от больницы Швейцера, вниз по течению расположена католическая миссия с большой церковью. Миссия была основана в 1882 году. Священники и сотрудники миссии хорошо используют глинистую почву. Они построили кирпичный завод и занимаются всевозможными ремесленными работами. Отношения между больницей и католической миссией самые сердечные. Мы часто встречали у доктора Швейцера монахинь и других представителей миссии то в качестве пациентов, то в качестве гостей.

Во время нашей прогулки по реке мы узнали много интересного о жизни африканского населения этого района, о многочисленных планах улучшения экономического и социального положения, об успешной борьбе с тропическими болезнями. Все это достойно изучения. Домой вернулись поздно. После ужина совершили обычную прогулку. Большинство сотрудников уже погасили в своих комнатах лампы.  Но  у  доктора  Швейцера   еще горел свет. На чистом небе сияли звезды Южного полушария. Южный Крест — редкое для европейцев зрелище — был отлично виден. Это была тропическая ночь с душным, влажным, жарким воздухом, с присущими ей шорохами леса, который никогда не бывает в покое, с животными, бодрствующими в темноте. Хотя дорога была хорошо видна, у каждого из нас качалась в руках керосиновая лампа. Она отпугивает змей.

Когда мы вернулись к дому доктора, он играл на фисгармонии, играл для себя. Мы остановились. Это был великолепный ночной концерт в джунглях. Мы не видели в этот момент Швейцера, но точно знали, что играет он, ибо знали его любовь до поздней ночи засиживаться у своей фисгармонии. В его воспоминаниях есть такие строки: «Зная, что я играю на органе, парижское общество Баха подарило мне сделанное специально для тропиков пианино с органной педалью... Вначале у меня не хватало храбрости для упражнений. Я вбил себе в голову, что моя деятельность в Африке не может быть совместима с музыкальными занятиями и что мне легче будет отказаться от игры, если мои пальцы потеряют гибкость. Но как-то вечером, когда я печально наигрывал органную фугу Баха, меня осенила мысль: как раз в Африке-то я и смогу свободные минуты использовать для совершенствования и углубления своей игры. У меня сразу же созрел план: взяться за произведения Баха, Мендельсона, Видора, Цезаря Франка и Макса Регера, проработать их до мелочей и выучить на память. А сколько времени я затрачу на каждую вещь в отдельности, неважно — недели или месяцы».

Во время нашей второй поездки мы договорились с доктором Швейцером, что в одно из воскресений, в первой половине дня, декан медицинского факультета университета имени Гумбольдта вручит ему диплом почетного доктора. Все сотрудники собрались в столовой. Настроение было и. у них и у нас торжественное. Профессор, доктор Кеттлер отдал дань уважения новому почетному доктору, вручил ему диплом и подчеркнул при этом, что Германская Демократическая Республика выразила таким образом свою солидарность с борьбой доктора Швейцера. Альберт Швейцер произнес ответную речь, сердечно поблагодарил университет, правительство и всех, кто прислал ему поздравления,. а затем вспомнил о своем пребывании в Берлине в начале века, которое сказалось впоследствии на всей его дальнейшей жизни. Мы долго сидели вместе, беседовали, и доктор рассказывал нам о некоторых случаях из своей богатой событиями жизни.

Я всегда восхищался желанием Швейцера прямо и активно участвовать в решении актуальных проблем нашего века. Он хочет не только говорить о мире, он хочет бороться, хочет действовать. Успех в борьбе может быть обеспечен лишь тогда, когда познают союзников так же, как и противников. Швейцер за годы жизни в Африке хорошо понял это, и я от чистого сердца пожелал бы того же некоторым своим современникам в Западной Германии. Отношение Швейцера к германской проблеме — свидетельство того, что он осознал эту истину. Как-то в мой первый приезд в Ламбарене во время строительных работ, когда замешивали бетон для фундамента нового дома, Швейцер взял у меня из рук лопату, присел на камень и спросил о Германии. Сведения о жизни Германской Демократической Республики он в основном получал от своих гостей — немцев из Западной Германии, которые едва ли хоть раз были в ГДР.

— Что это за народ, который в сердце Европы стараниями своих рабочих, трудолюбивых крестьян и одаренных ремесленников сумел создать нечто прочное, образцовое? Этот богато одаренный и культурный немецкий народ, давший миру блестящих ученых, философов, поэтов, в первой половине XX века дважды порождал правительства, злоупотреблявшие его способностями  и энергией,  правительства, покрывшие бесчестием и позором само имя Германии. Правда, это уже в прошлом. Но что же все-таки станет с Германией?

Швейцер попросил рассказать ему об экономическом восстановлении ГДР и прежде всего о работе школ и высших учебных заведений, о деятельности христианских кругов, об отношении между государством и церковью. При этом он вспомнил Отто Нушке. Доктор Швейцер очень высоко ценил этого человека и был рад услышать, что мысли и принципы Нушке лежат и сейчас в основе сотрудничества Христианско-демократического союза с другими демократическими силами.

— Я получаю разные письма   из   вашей   страны.   Мне очень трудно создать себе правильную картину ее жизни. Я рад и благодарен вам за то, что могу слышать голос другой Германии.

Затем он говорил о принципах мира и гуманизма, которые должны послужить основой к воссоединению.

Я знал, что у Альберта Швейцера в Западной Германии много друзей, занимающих влиятельные должности с Федеративной Республике. Но с тех пор как там зародились планы атомного вооружения и с тех пор как он начал страстно призывать к борьбе против термоядерного оружия, связь с некоторыми из них ослабла. Это не влияет на позицию доктора Швейцера. Он хочет остаться независимым, руководствоваться собственными знаниями и опытом, исходить из своей этики, из принципа человечности и все решать в пользу добра. Потому-то и не может он одобрить атомное вооружение, не может одобрить решение германской проблемы, которое привело бы к гражданской войне и непосредственно к третьей мировой войне.

— Если вы увидите господина Рапацкого, министра иностранных дел Польши, передайте ему от меня  сердечный привет. Его предложение создать безатомную зону в сердце Европы для Германии и для всей Европы — лучшее решение вопроса.

Когда я приехал в Ламбарене второй раз, Швейцер в первую очередь поинтересовался германской проблемой. Полный тревоги за Западную Германию, где влияние печально известных «знаменитостей третьего рейха» все больше растет, а милитаристы настойчиво добиваются атомного оружия, он заключил:

— Это к добру не приведет!

Приведу факт, который лучше, чем какие-либо слова, охарактеризует отношение Швейцера к данному вопросу. В 1961 году он удовлетворил просьбу Немецкого Совета мира и передал ему свой портрет с надписью, где предупреждал об опасности атомной войны, к которой ведет избирательная кампания в Западной Германии. Это было открытым осуждением политики боннских правительственных кругов.

Сильное впечатление произвело на Альберта Швейцера письмо Председателя Государственного совета ГДР Вальтера  Ульбрихта.

«9 февраля 1961 года, — писал Швейцеру Вальтер Ульбрихт, — у меня состоялась беседа с делегацией христиан — граждан Германской Демократической Республики во главе с уважаемым профессором, доктором Эмилем Фуксом из Лейпцига. Мы обсуждали все вопросы, волнующие фронт демократических сил. По этому случаю я сделал следующее заявление:

—   В чем заключаются простые идеалы и какие цели объединяют всех нас? Мир, человеколюбие и взаимное уважение, счастье семей, физическое и духовное здоровье детей. Вот то, к чему мы все стремимся. И вот здесь я не вижу никакого повода к разногласиям между атеистами    и христианами.

Многоуважаемый господин доктор Швейцер! Ваша высшая цель была и остается: по-своему указывать человечеству путь в будущий мир на земле. Население Германской Демократической Республики делает все, чтобы поддерживать мир в нашем отечестве. Для осуществления вашей цели и цели Германской Демократической Республики, которые заключаются в том, чтобы мир победил войну, сейчас больше, чем когда-либо, необходимо сплочение всех сил, независимо от того, из каких побуждений ведут она борьбу против тех, кто, разжигая международные и внутригерманские противоречия, толкает к опасности новой войны. К сожалению, дело обстоит еще так, что не везде в Германии извлекли урок из двух пагубных войн, которые привели в этом столетии человечество и наш народ к неслыханным страданиям.

Могу вас заверить, многоуважаемый господин доктор Швейцер, что Государственный совет и правительство Германской Демократической Республики сделают все, что в их силах, чтобы достигнуть широких договорных гарантий мира в нашем отечестве, создать атмосферу доверия и поднять культурный уровень народа. Мы предложили заключить мирный договор между обоими германскими государствами и установить между ними своего рода "божий мир".

Хотя наши предложения все время отклоняются правительством Федеративной Республики, мы продолжаем прилагать усилия, чтобы обеспечить мир в Германии. Поэтому Народная палата Германской Демократической Республики приняла 5 июля 1961 года "Немецкий план мира", который мы предлагаем вашему вниманию. Этот план открывается предложением заключить "соглашение доброй воли" между двумя германскими государствами о немедленном улучшении взаимоотношений, что принесет пользу гражданам, приведет к взаимопониманию и миру. Это "соглашение доброй воли" с нашей стороны не сопровождается какими-либо требованиями, которые могли бы повлиять на общественную структуру обоих германских государств. Это соглашение основывается на отказе от применения силы друг против друга и стремлении к скорому заключению германского мирного договора.

Мы глубоко уверены, что это "соглашение" соответствует, многоуважаемый господин доктор Швейцер, вашим устремлениям последних лет. Речь в нем идет преимущественно о прекращении вооружения, об отказе от пропаганды войны, об отказе от атомного оружия обоих германских государств, об их экономическом и культурном сближении, о создании в центре Европы зоны, свободной от атомного оружия. Такое соглашение мы не случайно назвали "соглашением доброй воли". Мы хотели этим зафиксировать наличие у нас доброй воли, сделать все возможное для мира и для будущего всего человечества, хотели преодолеть холодную войну и ослабить политическую напряженность в нашем отечестве. Это соглашение мы назвали "соглашением доброй воли" еще и потому, что верим: оно может  послужить  основой  для  объединения   всех   людей доброй воли, независимо от их отношения к общественному строю ГДР, для объединения всех сил немецкого народа, борющихся за сохранение мира, за предотвращение новой мировой бойни. Мы целиком согласны с вами, когда вы призываете людей соединиться в борьбе за мир. Поэтому давайте вместе — каждый по-своему — бороться за то, чтобы оградить жизнь всех людей от войны, обеспечить в скором будущем мирный договор для немецкого народа и сохранить ему и всему человечеству мир».

В одно из воскресений, после того как я дал Швейцеру полную информацию о встрече Вальтера Ульбрихта с теологами и прихожанами-христианами 9 февраля 1961 года, мы опять коснулись проблемы Германской Демократической Республики, ее борьбы за мир и взаимопонимание. После этого доктор Швейцер написал Председателю Государственного совета:

«Я сердечно благодарю вас за ваше дружеское письмо от 20 июля 1961 года. Из него я усматриваю, что вы согласны с моими высказываниями о мире и относитесь с симпатией к идее благоговения перед жизнью.

С чувством удовлетворения читал я о вашем плане мира и о том, что вы делаете для его осуществления. Пусть всем, кто, не жалея себя, прилагает усилия для мира, будет дано хоть немного насладиться им, и пусть все человечество знает, что его жизнь, пока нет мира, постоянно находится в опасности».

Эти слова придают энергию всем миролюбивым немцам в их стремлении продолжать путь здравого смысла и взаимопонимания. Доктор Швейцер получал в Ламбарене много писем, полных благодарности и радости. И не только от христиан. Ему писали люди разных сословий и самых разных мировоззрений. Производственные бригады и школы нашей республики просили у Альберта Швейцера разрешения называться его именем. Большой интерес вызвали у них фотографии, фильмы и рассказы о деятельности доктора Швейцера.

В Германской Демократической Республике образован Комитет Альберта Швейцера, возглавляемый президентом Красного Креста ГДР доктором Людвигом. Наряду с пропагандой философии доктора Швейцера «благоговение перед жизнью» и его идеи мира на земле Комитет собирает подарки от населения и взносы в пользу больницы Швейцера. Так наша республика чтит дело великого гуманиста Альберта Швейцера и действует в полном согласии с его устремлениями.

Ну, а что же критика?

Западногерманские правительственные круги и кое-кто из политиков, которые в своей антикоммунистической деятельности делают ставку на атомную бомбу, болтают о крестовых походах на Восток и, не задумываясь, планируют как неизбежные военные издержки миллионы жизней, люто ненавидят Альберта Швейцера. После его речи о мире в Осло, его обращения к мировой общественности и смелого выступления за мирное решение германской проблемы нападки зависимой от противников Швейцера прессы на работу больницы в Ламбарене и лично на Швейцера особенно усилились. Она пытается оспаривать. даже то, что он христианин. Разумеется, он не такой христианин, как те, кто связывает воедино нагорную проповедь и атомную бомбу. Альберт Швейцер считает это кощунством. Истоки его деяний надо искать в христианской морали, которую, по преданиям, проповедовал Иисус.

Особой критике подвергаются его деятельность и больничные условия жизни. Теперь понятно, почему вначале доктор Швейцер с недоверием смотрел на нашего фотографа, неохотно дал разрешение фотографировать больницу и производить киносъемки. Зная, что Швейцер — человек гостеприимный и никому не запрещает посещать свою больницу, падкие на сенсации фоторепортеры в погоне за «редкими» съемками буквально осаждали госпиталь, мешали ему работать. Там, в Ламбарене, они восторгались больницей, произносили медоточивые речи, а по возвращение в Америку или Европу поносили ее, рассказывали небылицы. Они писали об «отсталости» и неудовлетворительном санитарном состоянии, о слабой технической оснащенности, о патернализме и тому подобном. Такая односторонняя информация не только оскорбляла тех, кто в Ламбарене в, полную силу ежедневно работал, выполняя свой утомительный служебный долг, она извращала картину неоспоримых успехов, достигнутых многолетним трудом. Эти снобы,, должно быть, брали за образец новейшие больницы Нью-Йорка, Лондона или каких-либо других крупных городов и подрывали авторитет Ламбарене намеренно.

— Один из этих людей, — рассказывал мне доктор Швейцер, — писал в американской газете, что видел у нас страшные вещи. Будто даже стены больницы забрызганы кровью. Этот болван и не заметил, что мы недавно заново окрасили наши крыши в красный цвет.

В конце концов нам удалось сломить недоверие доктора Швейцера и убедить его, что мы не собираемся делать никаких порочащих больницу снимков.

Больные Швейцера не любят фотографироваться. В них еще живо суеверие, что чужой портрет можно заколдовать. И, естественно, реакция на наши аппараты у них была такая же, какая бывает у нас, когда без .нашего согласия нас пытаются фотографировать незнакомые. Дети, наоборот, любят сниматься, особенно   когда им обещают фото.

Доктора упрекают в том, что он скептически относится к техническому прогрессу и даже отказывается его признать. Когда друзья подарили ему моторную лодку, он вскоре отдал ее — не хотел отказывать своим испытанным гребцам. Однажды в его отсутствие в некоторых помещениях провели электрический свет. Но Швейцер, вернувшись, приказал убрать проводку. Исключение составляет операционный зал, получающий электроэнергию от дизеля. Грузовую машину в подарок он все же принял, чтобы возить продукты для больных и сотрудников.

Мнения о модернизации Ламбарене очень различны. Согласен, что моторная лодка убыстряет связь, электрический свет имеет неисчислимые преимущества перед керосиновой лампой, что многое другое можно было бы сделать по-иному и что не очень-то приятно, когда кабинки, которые каждый при надобности предпочитает посещать в одиночку, удалены от вашего дома на сотни метров. А два душа — продырявленные ведра, в которые наливают воду кувшинами, — выполняют свою функцию лишь тогда, когда вы дергаете бечевку, протянутую через блок к крышке, лежащей на дне ведра.

Но в конечном счете, может быть, доктор Швейцер и прав, что остерегается модернизации, способной сделать из этой патриархальной общины крупное техническое предприятие, которое станет для врачей, санитаров и, главное, для больных чужеродным телом? Мы часто слышали, что больные предпочитают именно больницу доктора Швейцера. И решающее значение имеет здесь прежде всего превосходный уход за больными, манера общения с ними, методы лечения. Мы знаем, что думает по этому поводу доктор. Все достижения современной науки и техники, являющиеся необходимыми и целесообразными, в госпитале имеются. Он оборудован новейшей хирургической аппаратурой, снабжен лучшими лекарствами, в нем работают высококвалифицированные врачи. Кроме того, нельзя забывать, что больница существует исключительно на пожертвования и доктор Швейцер чувствует себя ответственным за это. Он ничего не тратит зря. Не только покупка сложных аппаратов, но и, прежде всего, уход за ними требует целого штата монтеров, инженеров и техников, которые явились бы довольно тяжелым бременем.

— Мы хотим, чтобы люди добровольно, с чистой совестью включились в наше дело. Чтобы не расходовать ни одного гроша, кроме самых необходимых случаев.

Это соответствует его францисканскому образу мыслей.

Я не берусь обсуждать эту проблему. Но сам факт, что постоянно возникающие трудности доктор Швейцер успешно решает своим испытанным способом, мне кажется, может служить основанием, чтобы считаться с его мнением. Во всяком случае нам было там хорошо, и мы в основном все видели. Человечность, которую мы постоянно ощущали в Ламбарене, зознаградила нас за все, чего мы были в какой-то степени лишены.

В последнее время и в самой Африке раздаются критические замечания о деятельности доктора Швейцера в Ламбарене. Для этого имеются различные причины. За пятьдесят лет Африка основательно изменилась. Появились суверенные африканские государства, которыми правят сами африканцы; они же утверждают и планы на будущее. Этот «процесс эмансипации», как его называет Швейцер, протекает в разных частях Африки по-разному. Пациенты Швейцера — в основном жители глухих деревень и джунглей, которые по своему развитию стоят на ступень ниже горожан, теперь уже занимающих зачастую руководящие посты в администрации и экономике. Это несомненно толкуется по-разному. К тому же многие африканцы чувствуют себя оскорбленными, когда европейцы обращаются с ними как с младшими. Это напоминает им о временах, оставивших горькие воспоминания.

Конечно, в начале нашего века уехать в Африку и наперекор колонизаторам оказывать людям отеческую по мощь мог только человек, обладающий большим сердцем и смелостью. Сейчас главное — способствовать африканцам в их стремлении к образованию, чтобы они могли сами, будучи врачами, инженерами, учеными, обслуживать свой богатый материк и поднимать жизненный уровень своего народа. Вот с этой точки зрения и надо понимать критические замечания некоторых африканцев. Они должны верить в будущее Африки. Перед ними стоят большие и сложные задачи. Сосредоточив внимание на современной действительности, творцами которой они сами являются, иные африканцы смотрят критическим взглядом   на   все, что связано с прошлым. Однако, несмотря ни на что, Альберт Швейцер будет признан как большой друг человечества и прежде всего друг африканцев. Недаром они называют его своим «большим доктором».

Великий пример

Значение деяний Альберта Швейцера все возрастает, и круг его друзей становится все шире. Тот, кто, подобно Швейцеру, страстно и последовательно выступает в защиту мира и человечества, должен иметь в виду, что миллионы людей смотрят на него со вниманием и благоговением. Рано или поздно они примут участие в его борьбе.

После вручения Швейцеру золотого «Знака почета Отто Нушке» он писал Президиуму правления Христианско-демократического союза:

«Я благодарю Президиум за грамоту, которую мне доставил господин генеральный секретарь, и за любезное послание. Меня трогает то, что в разрешении проблем нашего времени и в становлении духовной жизни вы придаете такое значение идее благоговения перед жизнью. Для меня было большой радостью получить золотой "Знак почета Отто Нушке". Я питаю к нему большое уважение, его христианская вера была такой глубокой и скромной.

Я пишу эти строки вам в такое время, когда перед людьми стоят сложные политические проблемы, для решения которых необходимы действительно мирные намерения всех. Вы испытываете такую же тревогу, как и я, и ждете того же, что и я. Пусть нам будет суждено увидеть хотя бы первый луч утренней зари будущего мира».

Христиане учатся у Швейцера, как должны они вести себя и поступать при решении самого главного вопроса нашего щека — сохранения мира. Вот так Альберт Швейцер стал великим примером, особенно для христианской молодежи, которая, подобно ему, прилагает свои знания и силы, чтобы утвердить жизнь на земле.

«Чем пристальнее мы всматриваемся в природу, — пишет Швейцер, — тем больше мы осознаем, что она наполнена жизнью, и тем яснее становится нам, что жизнь есть тайна и мы связаны со всем живым в природе. Человек не может дальше жить только для себя. Мы должны осознать, что любая жизнь — ценность и мы все с ней связаны. Из сознания этого вырастает наша духовная связь с миром».

Приложения

Альберт Швейцер
Доверие и взаимопонимание^*

* «Литературная газета», 26.VI.1962.

Крупнейшее событие нашего времени — это появление в руках народов могучей силы в виде атомного оружия, создание которого стало возможным благодаря великому прогрессу науки.

Но «преимущества» обладания атомным оружием весьма сомнительного характера. Сила этого оружия столь велика, что становится невозможным ведение войны «по правилам». С его помощью нельзя занять территорию, то есть добиться того, что одно только и рассматривается как победа. Оно не годится для защиты крепости, которая  могла  бы задержать наступление неприятельских частей.

Это оружие нападения. С его помощью нельзя избежать нападения, можно лишь потом ппедпринять ответный удар и «расквитаться» налетом за налет.

Война с применением атомного оружия имеет сомнительный характер еще и потому, что наши собственные потери в ходе неприятельских бомбардировок могут быть так значительны, что даже сама победа означала бы для нас в лучшем случае лишь избавление от мук войны.

Уже само по себе сохранение атомной мощи представляет тяжелую проблему. Выдвинута теория, согласно которой Восток и Запад должны обладать атомным вооружением равной силы, потому что «равновесие страха» якобы дает гарантию мира.

Однако на деле этого «равновесия страха» не существует, потому что непрерывно ведется усовершенствование атомного оружия. Фактически мы имеем дело с постоянным ростом запасов самого современного атомного оружия у обеих сторон, причем неясно, в какой момент какая сторона находится «впереди».

Самое плохое в этой двусторонней гонке вооружений — это то, что изготовление более совершенных видов атомного оружия требует испытательных ядерных взрывов, чтобы можно было выяснить эффект вносимого усовершенствования.

Экспериментальные взрывы атомных бомб влекут за собой нечто неслыханное — военные потери в мирное время! Суть состоит в том, что при ядерных взрывах образуется множество мельчайших радиоактивных частиц, которые уносятся ввысь, затем они вместе с облаками кружат над землей и постепенно на протяжении последующих лет падают обратно на землю. При этом происходит радиоактивное заражение воздуха, воды и растений. Оно отражается на людях. Незаметно для себя люди подвергаются радиоактивному облучению. Самый опасный его вид — это длительное облучение, совершающееся внутри организма. Люди пьют радиоактивную воду, пьют радиоактивное молоко от коров, которых кормили радиоактивной травой или сеном, едят ставшие радиоактивными овощи или фрукты.

Радиоактивные частицы, которые попадают в нас тем или иным путем, вновь и вновь облучают изнутри наши органы, вследствие чего со временем, обычно через несколько лет, возникают тяжелые заболевания. Преимущественно это болезни крови и рак.

Радиоактивность, возникающая в результате ядерных испытаний, будет весьма опасной для наших потомков. Особенно чувствительны к ее воздействию женские и мужские органы размножения. Уже самое незначительное облучение может иметь тягчайшие последствия для нашего потомства. Они обнаруживаются не в первом и даже не во втором и не в третьем поколениях, но, вероятнее всего, начиная с четвертого поколения. В этом и последующих поколениях можно ожидать рождения большого количества детей с самыми ужасными дефектами.

Те, кто решается предпринять ядерные испытания, должны отдавать себе отчет, какие бедствия они навлекают этим на будущие поколения, они должны быть готовы нести невыносимое бремя ответственности за рождение сотен тысяч уродов. Нельзя не принимать это во внимание.

Итак, ядерные испытания — это крайне серьезное дело, касающееся не только народов, которые их предпринимают, но всех нас в целом.

Понимание ужасов, которые может навлечь на обе стороны существование атомного оружия и возможность его применения в атомной  войне,  привело  к  тому,  что  как   на  Востоке,  так  и  на   Западе возникло стремление к отказу от всевластия атомной бомбы. Ведь из-за атомного оружия Запад живет в страхе перед нападением со стороны Востока, тогда как Восток уверен, что должен опасаться того же со стороны Запада!

Но если само положение вещей настоятельно требует, чтобы было заключено соглашение об отказе от ядерных испытаний и уничтожении атомного оружия,  почему же оно  никак не осуществится?

Его осуществлению препятствует то, что противники не могут решиться признать друг друга достойными доверия, необходимого для проведения   в   жизнь   такого   соглашения.

Это не должно означать, что они действительно не заслуживают доверия. Они, несомненно, готовы положиться друг на друга в каком-нибудь другом соглашении. Но они не решаются сделать это в вопросе, касающемся самого их существования. Они боятся, что другая сторона может поддаться соблазну — утаить некоторое количество атомного оружия, чтобы иметь возможность, если сочтет это нужным, напасть на противника.

Итак, они пытаются путем переговоров достичь соглашения, которое обеспечивало бы строгий двусторонний контроль над прекращением ядерных испытаний и атомным разоружением. Предусматривается также возможность принудительного выполнения соглашения. Право и сила для осуществления такого контроля и принуждения должны быть переданы специально учрежденному международному или наднациональному органу.

В течение ряда лет постоянно ведутся переговоры о таком соглашении. Но еще ни разу не удавалось выработать договор, который содержал бы гарантии, удовлетворяющие обе стороны.

Но что же тогда будет со всеми нами?

Восток и Запад не могут больше упорствовать в атомном вооружении и противопоставлять друг другу враждебную идеологию «холодной войны». Слишком велика опасность, что при таком положении атомная война может стать фактом в результате какой-нибудь случайности. Тот, кто следит за современными событиями, знает, что за эти годы мы уже много раз были на шаг от самого ужасного.

Атомная война бессмысленна. Она ничего не решает. У нее не может быть других результатов, кроме безгранично жестокого уничтожения человеческой жизни. И Запад и Восток не могут ждать от нее ничего иного.

Мы не можем также поддерживать существующее положение, продолжая вооружаться и совершенствовать атомное оружие. Новейшие чудеса техники в этой области обходятся так дорого, что в результате должно наступить экономическое разорение вооружающихся народов. Это с несомненностью вытекает из расходов на вооружение в 1961 году, которые еще более возрастут в 1962 году.

При нынешнем положении нам остается только уповать на то, что требование времени придаст разумным политикам Запада, а равно и Востока достаточно мужества, чтобы отнестись друг к другу с капелькой доверия и подписать сообща соглашение о разоружении, несмотря на отсутствие в нем той или иной гарантии, для которой нет единой теоретической базы.

Эта решимость оказать друг другу взаимное доверие создаст новую атмосферу в отношениях между Востоком и Западом.

Но продиктованная необходимостью деловая договоренность об отказе от атомного оружия может оказаться лишь временной мерой. Ведь правительства могут смениться. Производство атомного вооружения может быть предпринято сызнова.

Что же может придать постоянную силу этому соглашению?

Только упрочение каких-то духовных связей между Востоком и Западом.

Эти духовные связи возникнут тогда, когда на Востоке и на Западе поднимется общественное мнение, осуждающее применение атомного оружия. А это будет лишь тогда, когда обретет силу разумный образ мыслей, трезвый взгляд на вещи, расценивающий и осуждающий атомное оружие как несущее человечеству только распри и бедствия. Благодаря такому единому общественному мнению взаимное доверие Востока и Запада получит убедительную основу.

Атомное оружие должно быть отвергнуто, однако не только по соображениям разума, но и по более глубоким соображениям, внушаемым нам нравственными принципами культуры. По вине атомного оружия мы, не отдавая себе отчета, сошли с пути, ведущего к созданию нравственной культуры, Наша готовность применить это чудовищное, нечеловеческое оружие, хотя мы и не признаемся себе в этом, сделала бы нас бесчеловечными. Под его властью мы перестали бы быть цивилизованными людьми. Пора закончить эту ужасную главу в истории человечества! Нам нужно направить все усилия на то, чтобы вновь вернуться на путь, ведущий к нравственной культуре, и следовать по нему неуклонно.

Ламбарене, Габон.

Письмо  Альберта Швейцера В. Петрицкому

Дорогой господин Петрицкий!

Благодарю вас за дружеские строки, которые вы прислали мне. Моя основная работа — философское исследование «Культура и этика». Она вышла в свет в 1923 году в Германии, а вскоре после этого в

Англии. В ней я исследую проблему этического содержания нашей культуры. Провести это исследование меня побудил, в частности, Толстой, который произвел на меня большое впечатление. Я установил, что наша культура не имеет достаточно этического характера. Тогда возникает вопрос, почему этика оказывает столь слабое влияние на нашу культуру? Наконец, я пришел к объяснению этого факта тем, что этика не имеет никакой силы, так как она непроста и несовершенна. Она занимается нашим отношением к людям, вместо того чтобы иметь предметом наши отношения ко всему суцему. Подобная совершенная этика много проще и много глубже обычной. С ее помощью мы достигаем духовной связи со вселенной.

Идею этой простой и глубокой этики я изложил впервые в лекциях в университете Упсалы (Швеция), а затем в Кембридже и Праге. Тогда же я понял, что она нашла путь к сердцам и мыслям людей. Она нашла признание как в философии, так и в религии. Она уже излагается в школах и кажется детям совершенно естественной.

Конечная цель всякой философии и религии состоит в том, чтобы побудить людей к достижению глубокого гуманизма. Самая глубокая философия становится религиозной и самая глубокая религия становится мыслящей. Они обе выполняют свое назначение только в том случае, если побуждают людей становиться человечными в самом глубоком смысле этого слова.

У меня есть также книга о жизни и музыке. Мною написано и исследование об индийской философии. Свою философию гуманизма я популярно излагаю в автобиографической книге «Из моей жизни и моего мышления», которая издана на многих языках. Изучал я также и медицину. В 1913 году обосновался я в госпитале в джунглях Экваториальной Африки, в прежней французской колонии Габоне, которая стала недавно Республикой Габон.

Если вы хотите подробнее узнать о моей философии и обо мне, вы можете обратиться к господину Геральду Геттингу в ГДР, который меня хорошо знает. Его адрес: Берлин, ГДР, Отто Нушке-штрассе, 57. Он является заместителем Председателя Государственного совета ГДР. Он уже писал обо мне.

С лучшими пожеланиями преданный Вам Альберт Швейцер.

Передайте господину Коничеву, что я тронут приветствием, которое он мне послал и на которое я отвечаю искренним приветствием. Мы сохранили добрые воспоминания о нем.

В. Петрицкий
История одного письма

Помнится, Стефан Цвейг писал, что жизнь Альберта Швейцера является героической, но не в старом смысле — военном, а в новом — моральном. Моральный героизм Швейцера сродни героизму Л. Н. Толстого, М. Ганди и Р. Роллана. Это — новая форма героизма, присущая нашему веку.

Величие нравственного подвига Альберта Швейцера привлекло меня еще на университетской скамье^*. Почему Швейцер, молодой ученый, делающий блестящую карьеру, в один прекрасный день 1913 года бросает все и уезжает в африканские джунгли? Почему, не обращаясь ни к кому за помощью, он на заработанные им самим средства строит госпиталь для африканцев? Какими мотивами он руководствовался, где истоки его высокого и бескорыстного служения людям?

Редкие, к тому же удивительно бедные фактическим материалом заметки в наших газетах и журналах не могли меня удовлетворить. Работы Швейцера (кроме монографии об Иоганне Себастьяне Бахе) на русском языке не издавались. Книг, посвященных его жизни и деятельности, в наших библиотеках не оказалось. А я горел желанием узнать об этом замечательном человеке как можно больше. Помог мне мой добрый знакомый, ленинградский литератор К. И. Коничев, вместе с группой деятелей советской культуры совершивший поездку по странам Африки. Он-то и дал мне адрес доктора Швейцера.

Я решился написать Швейцеру в далекую Африку. Ответит ли? Ведь, наверное, не без оснований американский журнал «Нэйшнл Географик Мэгэзин» пугал: «Кипы писем лежат на рабочем столе Альберта Швейцера, но ему некогда отвечать на них».

В своем первом письме к Швейцеру от 26 февраля 1962 года я, в частности, писал:

«Многоуважаемый доктор Швейцер! Я хотел бы глубже познакомиться с вашими трудами, с вашей деятельностью на благо мира и прогресса. Поэтому у меня к вам большая просьба. Если это не затруднит вас, пришлите мне небольшой библиографический указатель или   список   ваших   работ   и   работ,   посвященных   вам»,

В конце марта 1962 года я получил ответ — на двух страницах убористым и удивительно четким почерком Альберт Швейцер подробно рассказывал о своей этической концепции, об основных вехах своей богатой трудами жизни.

*   Я  окончил  отделение  журналистики   филологического  факультета Ленинградского государственного  университета  им.  А.  А. Жданова  в 1957 г.

Получение мною письма от выдающегося гуманиста нашего времени, страстного борца за мир имело значение не только для меня, но и представляло общественный интерес. Редакция ленинградского журнала «Нева» предложила мне сообщить об этом факте на его страницах. Так появилась моя небольшая заметка о Швейцере — «Габон — Ленинград» («Нева», 1962, № 10).

Письмо А. Швейцера ответило на многие недоуменные вопросы. И в то же время оно натолкнуло меня на новые мысли, побудило еще серьезнее заняться изучением творчества этого необыкновенного человека. Особенно остро меня заинтересовала его философско-этическая концепция — учение о благоговении перед жизнью.

В конце письма Альберт Швейцер рекомендовал мне обратиться за более подробной информацией к заместителю Председателя Государственного совета ГДР Геральду Геттингу. Однако Геттинг предупредил мое желание. Он любезно прислал мне, очевидно по просьбе Швейцера, несколько швейцеровских работ. Оставалось только поблагодарить его за внимание и любезность.

Геттинг ответил на мое письмо, и между нами завязалась дружеская переписка, которая продолжается и по сей день. С помощью Г. Геттинга я получил необходимую мне литературу и другие материалы. По его предложению я написал для сборника «Albert Schweitzer. Beitrage zu Leben und Werk» («Union Verlag», Berlin, 1966) статью «Швейцер и Толстой».

Дело в том, что в письме ко мне А. Швейцер подчеркивает, что взяться за исследование этического содержания культуры побудил его пример Л. Н. Толстого, который произвел на него в свое время большое впечатление. Поскольку в мировой историко-философской литературе этот факт обходили молчанием, мне представлялось целесообразным поставить вопрос о влиянии Л. Н. Толстого на А. Швейцера именно   в   международном   сборнике.

Письмо Швейцера, как это не трудно заметить, похоже на небольшую по размерна, но логически завершенную статью, которая содержит конспективное изложение философско-этической концепции его автора. Оно дает благодарный материал для размышлений и полемики. Именно поэтому оно явилось отправной точкой моих исследований интересной, но противоречивой философской позиции А. Швейцера. Первые результаты этих исследований содержатся в статье «Эволюция принципа "благоговение перед жизнью" в философско-этическом учении А. Швейцера» («Ученые записки кафедр общественных наук вузов Ленинграда», вып. VI. Философия. Изд-во ЛГУ, 1965).

Замечательна и другая сторона письма А. Швейцера — биографическая. Упоминание о лекциях, прочитанных в таких крупных университетских центрах, как Упсала, Кембридж и Прага, о написанных им книгах по философии и музыке свидетельствует о поразительно широком круге интересов А. Швейцера. Врач, строитель-практик, музыкант, искусствовед, публицист, философ — то, чего хватило бы на десятерых, Швейцер вместил в себе одном. Его жизнь — редкостный пример неисчерпаемого трудолюбия, мужества и упорства в борьбе с трудностями. Недаром М. Шагинян заметила, что жизнь этого человека «могла бы стать увлекательным и глубоко поучительным романом для юношества».

Биографическая часть письма Швейцера побудила меня написать очерк для детей «История о докторе Айболите — быль...» (ежегодник «Глобус», Л., 1964), вызвавший читательские отклики. Сейчас я завершаю работу над книгой для юношества «Свет в джунглях». Она, как из зернышка, выросла из письма Швейцера.

В конце апреля 1962 года я отправил в Африку второе письмо, в котором благодарил А. Швейцера за внимание и сообщал о получении письма от Геральда Геттинга. Больше я не осмелился беспокоить чрезвычайно занятого человека, находящегося к тому же в более чем почтенном возрасте (Швейцеру тогда шел 88-й год).

Мой интерес к жизни и творческому наследию А. Швейцера с течением времени не ослабевает. Журналист по профессии, я серьезно занялся философией: при кафедре этики и эстетики Ленинградского университета работаю над диссертацией, в которой продолжаю исследование этического учения А. Швейцера. Выступаю с докладами и лекциями.

И все это вместе взятое — во многом результат весьма обыденного факта: в один из мартовских дней 1962 года в мой почтовый ящик ленинградский почтальон опустил письмо. Обычное письмо от необычного человека.

Н. Португалов  
В гостях у Альберта Швейцера^*

* «Известия», 3.I.1962.

Габон — небольшое государство в джунглях Экваториальной Африки. Один из городков этой страны, Ламбарене, раскинувшийся на берегах реки Огове, пользуется широкой известностью. Здесь живет и работает врач и философ, лауреат Нобелевской премии доктор Альберт Швейцер.

Около полувека назад Альберт Швейцер переселился в Габон, где основал первую в Тропической Африке современную больницу для местного населения. За годы, проведенные в Африке, он написал несколько книг по различным вопросам философии и истории культуры. Но основным в его деятельности была и остается неутомимая борьба за мир. Движимый, как он говорит, «чувством глубокого преклонения перед жизнью на земле», доктор Швейцер из глубины африканских джунглей много раз поднимал свой голос  в защиту мира. Одним из первых на Западе он выступил за запрещение и ликвидацию атомного оружия.

Агентство печати «Новости» (АПН) накануне Нового года направило в глубь Африки своего специального корреспондента Н. С. Португалова для того, чтобы взять интервью у Альберта Швейцера.

—   Я прибыл в  Габон, — передает корреспондент АПН, — в двадцатых числах декабря вместе с группой советских туристов, впервые приехавших в эту страну.

От Либревиля (столица Габона), лежащего на берегу океана, в дельте реки Габон, до Ламбарене, затерянного в джунглях, 250 километров пути по плохой дороге на вездеходе или грузовике. Этот путь занимает почти двенадцать часов. Оставалось только лететь самолетом. И вот на самолете, нанятом у компании «Транс-Габон», мы летим в Ламбарене. Бескрайняя дельта реки Габона сменяется кудрявыми джунглями, исчезающими за горизонтом. В зеленом море тут и там островки. На одном из них мы видели стадо слонов. Машина, напоминающая наш «ПО-2», летит на небольшой высоте и послушна, как автобус. Через час летчик, невозмутимый месье Филип, спокойно сажает машину на пятачке крохотного ламбаренского аэродрома.

На «виллисах» наша группа подъехала к переправе    через    реку Огове, на другом берегу которой раскинулся больничный городок Швейцера. Моторный катер уже ждал нас, И вот причал больничного городка. Здесь мы увидели высокую, чуть сгорбленную  фигуру, знакомую по сотням фотографий. Белый сюртук, аккуратная голубая бабочка, пробковый шлем,  суровые, аскетического склада  губы под густы ми,  нависшими  усами, добрый  взгляд светло-голубых  глаз.   Выходим из катера.

— Добро пожаловать! — с широкой улыбкой говорит доктор Швейцер по-немецки. — Я рад приветствовать в Ламбарене первых советских людей! (Эльзасец по рождению, доктор Швейцер одинаково свободно владеет немецким и французским языками.)

Я обратился было к ученому с приветствием, которое, как видно оказалось не в меру пышным. Не успел я сказать и нескольких слов. как Швейцер с добродушной улыбкой хлопнул меня по плечу:

—   Оставим это, молодой человек, я не выношу превосходных степеней имен прилагательных.

Швейцер пригласил нас на обед.

—   Сестра, — он  представил  нам  худенькую  пожилую  женщину, — проведет вас по госпиталю, а я пойду на кухню, распоряжусь насчет обеда.

В сопровождении сестры — старой сподвижницы доктора, работающей в Ламбарене много лет, идем по госпиталю.

Швейцер  ввел  в  своей  больнице  своеобразный  режим.  Африканцы — пациенты доктора — живут в больничных бараках, в обстановке, напоминающей их родную деревню. Семье каждого больного отводится палата, а в бараке напротив — небольшая кухня. Швейцер на берет никакой платы со своих пациентов за лечение, но сами они и члены их семей по мере своих сил работают в больничном хозяйстве и в различных службах городка. На красных лёссовых почвах Габона плодовые деревья не принимаются, но в госпитале Швейцера выращены апельсины, мандарины, папайя. Больные могут есть фрукты сколько душе угодно, запрещено лишь продавать их.

После обхода госпиталя подходим к домику, где в скромной комнате, напоминающей келью, живет сам доктор. Рабочий стол с керосиновой лампой (небольшая электростанция госпиталя дает энергию только для лечебных целей), десятки книг, аккуратно застеленная кровать.

—   Вещи  кладите прямо на  кровать, — командует доктор.

Проходим в столовую, где вдоль длинного стола уже ждут Швейцера   его   сотрудники.

—   Только без приветственных речей, — смеется Альберт Швейцер.

После   краткой — в   несколько  слов — молитву   начался  обед.

—   Русские  у меня  в  Ламбарене, — сказал    доктор  с задумчивой улыбкой, — впервые. А ведь вы,  молодые люди, верно, и не представляете, что значили для нас в прошлом веке книги Льва Толстого. Мы тогда   вдруг увидели и поняли, что человек может и должен быть Человеком.

Я прошу доктора Швейцера ответить на несколько вопросов, интересующих советских читателей.

—   Как   известно,   Советское   правительство   выступает   за   всеобщее и полное разоружение и за запрещение и ликвидацию  атомного Оружия. Считаете ли вы, что этот путь приведет к достижению прочного мира на земле?

—   С  появлением  атомного оружия, способного уничтожить в одно мгновение огромные, города,  в мир  пришло новое, невиданное доселе зло, — сказал ученый. — Атомное оружие является наиболее страшным современным выражением антигуманизма. Оно должно быть ликвидировано. Какими же средствами  надо добиваться этого? Надо говорить об этом людям всюду и везде. Я не думаю, что этого можно будет   добиться   лишь   политическим,   дипломатическим   путем.   Сама политика в наши дни стала нравственной, этической категорией. Я уверен, что можно убедить людей, заставить их прислушаться к голосу разума и совести. Другого выхода нет. Одним дипломатам едва    ли удастся договориться о гарантиях  и ликвидировать взаимное недоверие. Но все люди мира должны чтить все живущее на земле;  я думаю,  что   уничтожение   атомного  оружия   как  зла,   несовместимого   с нравственностью, под силу людям.

—   Не смогли бы вы сказать, какие проблемы вы считаете решающими   для   развития   молодых   африканских   государств? — спрашиваю я. — Ведь в последнее время развитие стран Африки находится в центре внимания всего мира...

—   Я   по   сути   дела   не   знаю  других   стран  Африки,   кроме   Габона, и не берусь судить об этих проблемах. Я сижу здесь, как «мышь в норе».

—   Но к вашему голосу прислушиваются во всем мире!

—   Поэтому я и опасаюсь наговорить лишнего! — с улыбкой отвечает Альберт Швейцер.

В заключение я спрашиваю нашего гостеприимного хозяина, не хочет ли он передать что-либо к Новому году советским людям, которые в свою очередь от души желают ему доброго здоровья и новых успехов в его благородной деятельности.

—   Передайте  им   мой  привет  и  то,   что  я  сказал  о  ликвидации атомного оружия.  Гуманизм  и  нравственность должны восторжествовать в мире!

После беседы доктор еще раз провел нас по госпиталю, подробно рассказывая о своей работе, о хозяйстве больничного городка, о планах на будущее. Альберт Швейцер — рачительный хозяин. Он рассказывает нам о том, как ему первому удалось вырастить в Габоне масличную  пальму,  улучшить сорта  местных  бананов.  Доктору   первому удалось получить на габонской почве урожаи овощей. Он специально содержит на территории городка в вольерах несколько антилоп и получает  естественные  удобрения,    которых    столь     недостает    габонским земледельцам.  Когда доктор  говорил нам обо всем этом  с трогательной гордостью, он был очень похож на трудолюбивого крестьянина.

Идем дальше по территории госпиталя. Пациент, завидев доктора, почтительно и радостно приветствует его.

В госпитале много животных.

—   Ни одному живому существу я не отказываю в помощи. У меня много  нахлебников, — с ласковой  улыбкой  говорит  доктор,  гладя  однорукого  шимпанзе,   трущегося   у   его  ног.     Проковылял  хромой  пеликан.   Пробежали  две  пушистые  собачонки,  на  спине  которых  гордо восседали мартышки.

—   Единственная   кавалерия,   которую   я   признаю, — смеется   ученый.

Идем дальше!

—   Я знаю, что после моей смерти, — помолчав, говорит Швейцер с грустной улыбкой, — ни у кого не хватит энергии сделать все так, как это было задумано мною.

...О некоторых принципах методики Швейцера можно, разумеется, спорить. Доктор говорил, например, о том, что признает современную технику лишь там, где она неизбежна, и глубоко убежден в том, что африканца из джунглей нельзя лечить в условиях европейской больницы.

Доктор Швейцер провожает нас к причалу. По дороге он останавливается и легко, по-молодому нагнувшись, поднимает с земли большой кусок окаменевшей древесной смолы тропического леса.

— Она тверже камня, — говорит он. — Передайте это в коллекцию какой-нибудь из советских школ.

На прощание мы дарим ученому  миниатюрную    модель    нашего

спутника.

—   Вот и спутник приземлился в Ламбарене! — улыбнулся доктор Швейцер, внимательно рассматривая модель.

Доктор сердечно прощается, желает счастливого пути на родину. Катер отчаливает от берега... Швейцер приветливо машет нам рукой...

К. Коничев
За экватором у доктора Швейцера^*

* Из книги К. Коничева «Там, где рвут оковы рабства» {Л., 1962, стр. 93 — 108).

...Когда из Дагомеи мы летели в Габон, у наших товарищей-журналистов появилась мысль о возможности встречи с доктором Альбертом Швейцером, всемирно известным человеком. Но как попасть в его знаменитый госпиталь в селении Ламбарене, находящемся на берегу Огове,   за   экватором?

Полет туда труден и даже в какой-то степени рискован. Препятствовали грозовые разряды, к тому же из-за низкой облачности посадка в Ламбарене могла оказаться невозможной. Однако, несмотря на все это, мы наняли небольшой восьмиместный самолет и решили лететь, предварительно запросив по радио Швейцера, может ли он сегодня (22 декабря 1961 года) принять нас, советских туристов. Ответ был скорый и положительный: «Добро пожаловать, рад буду видеть советских гостей. Прошу. Альберт Швейцер».

В советской печати о Швейцере писалось мало. Но кое-что нам удалось узнать. Родился он в 1875 году в Эльзасе в семье священника. Получил образование в Страсбургском, Парижском и Берлинском университетах, стал доктором медицины, философии и права. Его перу принадлежат труды по эстетике, философии и т. п. После изучения тропической медицины в Парижском университете он полвека назад основал больницу в джунглях Африки и посвятил свою жизнь спасению негров от тяжких, смертельных заболеваний, распространению которых способствовал влажный тропический климат и тяжелые условия существования.

Почетный доктор европейских университетов, лауреат Нобелевской премии, Альберт Швейцер является неутомимым и бесстрашным борщом за дело мира. Он горячо поддержал советские предложения о прекращении ядерных испытаний и о всеобщем разоружении. Наши симпатии оказались на стороне Швейцера.

280-километровый полег от Либревиля до Порт-Жантиля в устье Огове, где находится Ламбарене, проходил над великолепными тропическими лесами и извилистыми лентами рек. Среди этого зеленого массива изредка проглядывали серенькие хижины габонцев.

Там, в этой дикой глуши, протекала своя, незнакомая нам, своеобразная жизнь людей, лишенных по милости колонизаторов элементарных благ культуры, знаний, которыми пользуется большинство человечества. Я задумался о том, что видел здесь. На память пришли строки из книги Грэма Грина «Путешествие без карты», в которых он сжато и метко характеризовал вековечное прозябание лишенных культуры и грамотности африканцев, живущих в условиях тропического климата. «Любовь была здесь рукой, обвившейся вокруг шен, судорожным объятием в дыму хижины; богатство — кучкой кокосовых орехов; старость — язвами и проказой; религия — несколькими камнями в центре селения, под которыми покоится прах умерших вождей, человеком в маске и соломенной юбке, плясавшим вокруг погребального костра...»

К перечисленному Грином, пожалуй, следовало бы добавить многоженство, если позволяют средства, изощренную с надрезами татуировку, дешевые побрякушки, привезенные из Европы, танцы бедер и живота под музыку, которую может исполнить всякий, ударяя палкой по   пустой   жестянке...

Не раз во время путешествия по Африке приходилось нам бывать в селениях и видеть все это. Хотелось верить, что уже недолго африканским братьям жить в отсталости, терпеть невзгоды и лишения, что скоро вся Африка сбросит с себя политический и экономический гнет колониализма.

Занятый своими мыслями, я не заметил, в каком месте мы пересекли линию экватора. Случись это в океане, по морской традиции была бы совершена церемония с возданием должных почестей морскому богу Нептуну. В воздушном океане такой традиции еще не сложилось. Летчик не затруднил себя даже фразой: «Месье, мы перевалили за экватор». Хотя, собственно, перелет этой линии не занял и одной минуты. Наше внимание в это время было отвлечено возгласом одного   из   товарищей:

—   Братцы! Смотрите: слоны на водопой вышли!..

Мы летели на небольшой высоте, поэтому отчетливо могли видеть эту необычную для нас картину.

Горы, густо заросшие джунглями, сменились глубокими впадинами, пересеченными извилистыми реками. Вот в зелени леса показались крыши невысоких зданий. Летчик обернулся к нам и крикнул:

—   Ламбарене! Ламбарене... Швейцер!

Пролетев над больничным городком, мы приземлились за широкой рекой Огове на узкой площадке, способной принимать самолеты с малым   разбегом,

На правом берегу тихой, глубоководной Огове расположены лесные фактории колонизаторов, католическая и протестантская церкви, одноэтажные жилые дома, похожие на склады. Все эти постройки скрыты густыми зарослями тропического леса, нависшего над угрюмой мутной рекой. Непосредственно к госпиталю нас доставил катер. Во время пути мы замечали высовывающиеся из воды головы и спины каких-то неведомых нам существ. Ни моторист-габонец, ни летчик-француз не могли объяснить нам — рыбы это или животные. Видимо, они не опасны, если по реке беззаботно снуют узкие выдолбленные из черного дерева лодчонки.

Катер подошел к каменной стенке причала. Среди пришедших встречать мы сразу заметили сухощавого с густыми седыми усами старика в легком белом костюме из сурового полотна. Это и был знаменитый Швейцер, жизнерадостный и приветливый.

— Здравствуйте,  русские друзья.  Впервые вижу русских  в Ламбарене^*.  Прошу ко мне в гости, — сказал он по-немецки, сняв с  головы пробковый шлем и кланяясь.

Двое наших туристов накануне почти целую ночь готовили напыщенную речь, и сейчас один из них пытался ее произнести, но Швейцер, добродушно улыбаясь, отмахнулся:

—   Избавьте меня от речей. Я люблю, чтобы вокруг меня было все просто, в обращении тем более. Я здесь хозяин, слушайте меня и не возражайте против моих предложений...

* К. И. Коничев был в одной делегации с Н. А. Португаловым.

Распорядившись приготовить для гостей обед, он повел нас в больничный городок. При входе мы увидели большую толпу полуголых африканцев. Среди них были и больные и здоровые, которые сопровождали своих заболевших родственников. Им приходилось неделями идти по джунглям и пробираться на утлых челноках по рекам.

В день нашего прибытия в госпитале насчитывалось около пятисот пациентов, страдающих от разных болезней. Родственники больных, расположившись недалеко от госпиталя в джунглях огромным табором, терпеливо ждут выздоровления своих близких, питаясь плодами тропических деревьев и рыбой, которой много водится в реке.

На небольшой возвышенности недалеко от входа в узкие улочки больничного городка Швейцер остановился и, показывая на прибрежные окрестности, сказал:

— Здесь я начал работать с 1913 года... И с тех пор я покидаю эти места только для редких поездок в Европу. Прежде мой госпиталь находился за проливом в дельте. Там поселились миссионеры, а мне пришлось перебраться сюда, где мы сейчас находимся. Госпиталь не получает помощи от какого-либо государства. Он существует на средства богатых благотворителей. Имена филантропов и суммы их пожертвований высечены на гранитных столбах. Это наша бухгалтерия. Лечение африканцев, разумеется, бесплатное...

Внимательно слушая Альберта Швейцера, неторопливо, по-старчески шедшего впереди нас, я с восхищением думал о подвиге этого благородного гуманиста, посвятившего всю свою жизнь спасению африканцев от смертельных заболеваний, вызываемых в тропиках мухой цеце. Доктор увлеченно рассказывал нам о принципах своей системы лечения:

— Как видите, у. меня нет специальных зданий и палат для больных. Лечение проводится в таких же условиях, в каких туземцы живут в своих лачугах, им не надо привыкать к необычной обстановке. Все

здесь соответствует требованиям их житейского общежития. У меня осуществляется такое правило: больным и здоровым африканцам — полная свобода действий, сохраняется простота их нравов и быта, все дозволяется, кроме, конечно, поступков, приносящих зло человеку, а также запрещается торговля. Чем торговать и зачем, когда дары здешней природы дают человеку бесплатное питание...

На минуту Швейцер задержался возле дощатой хижины на бревенчатых столбах, из которой выглянула большая человекообразная обезьяна. Увидев посетителей, она выскочила из своего жилища и, гремя цепью, приковыляла к нам.

Обезьяна оказалась инвалидом. Правая рука у нее была оторвана по самое плечо. Встав во весь рост, она почему-то обняла одного из журналистов и крепко прижала левой рукой к своей мохнатой груди.. Журналист храбрился, но, видимо, не испытывал большого удовольствия от столь внезапного и небезопасного объятия.

Швейцер прикрикнул на обезьяну, она послушно забралась по столбу обратно в свою лачугу.

—   Глупая, — пояснил он, — попала по ошибке в капкан, поставленный на леопарда, и вот стала инвалидом.  Пришлось ампутировать и вылечить. Пусть живет. У нас тут и леопарды водятся в окрестностях. Нередко эти опасные «соседи»  подходят близко к  госпиталю,  но мы всегда узнаем о приближении их заблаговременно.

—   Как же они дают о себе знать? Рычат? — спросили мы доктора

—   Нет. Замечаем по тревожному состоянию коз и  антилоп. Животные   начинают   бесноваться,   искать   себе   убежище,   прятаться   где попало. А это значит — леопард близко.

Подошла бледная женщина-врач со следами утомления на лице Она что-то сказала доктору. Швейцер извинился, пообещал через некоторое время встретиться снова и поручил своей помощнице провести нас по госпиталю.

Бесконечные ряды хижин-палат, поставленных вплотную одна к другой... Построены они самыми разнообразными способами и из всевозможных материалов — из досок, фанеры, из жестяных листов, просто из древесных прутьев, из земли, смешанной с камышом. В зданиях европейского типа расположены столовая, служебные помещения. операционные, квартиры персонала госпиталя и кабинет самого Швейцера.

Мы видели здесь людей, страдающих от самых различных заболеваний — тропической дизентерии, желтой лихорадки, пораженных мухой цеце, душевнобольных, запертых в особых клетках, женщин, пришедших рожать под наблюдением медицинских сестер. Видно, не очень они надеялись на силу амулетов и металлических крестиков, висящие у них на шее. Только прокаженные изолированы от остальных.

Все пациенты разделяются не по роду заболеваний, а по племенным признакам. В госпитале оказались больные из пятидесяти племен, говорящих на разных диалектах, были даже пигмеи, языка которых никто не понимал.

Доступ к незаразным больным свободен для их родственников. Они часто их навещают, приносят фрукты и рыбу, испеченную на кострах.

Среди врачей, проходящих практику в тропическом госпитале, — медики, прибывшие из Англии, Франции, Германии. Для всех них существует нерушимое правило: кроме родного языка каждый обязан знать один европейский и три африканских. И только один врач по фамилии Биссаугави — африканец. Он более тридцати лет работает у Швейцера....

Мы осмотрели и рабочий кабинет Швейцера. Это — светлая комната с большими окнами, занавешенными кисеей от проникновения опасных насекомых. Письменный стол завален корреспонденцией, журналами, бандеролями, поступающими со всех концов света.

Деятельность Швейцера поразительно многообразна, а круг интересов необычайно широк. Помимо занятий медициной он пишет мемуары, философские сочинения и музыкальные композиции. Огромные зна ния уживаются у него каким-то образом с религиозными представлениями, не враждуя между собой. Рядом с портретом Дарвина в его кабинете висит распятий. Конечно, он понимает, что гости — атеисты, но это не мешает ему быть приветливым, любезным и гостеприимным хозяином.

— Друзья, прошу вас к обеду, — пригласил нас доктор.

Покинув кабинет, мы идем по обширному двору, где в тени вечнозеленых деревьев разгуливают крупные птицы, а за проволочной сеткой пасутся антилопы. Во дворе много собак, к некоторым из них короткими цепями привязаны мартышки. Забавно было наблюдать, как, догнав своих поводырей, мартышки ловко вскакивали на спины собак и верхом разъезжали по саду и узким улочкам больничного городка.

Показывая на лихо скачущих «всадников», Швейцер шутливо, но не без серьезной иронии заметил:

— Это моя любимая кавалерия. Я желал бы, чтобы везде в войсках другой кавалерии, более «воинственной», не было. Надо высоко ценить жизнь людей...

Подходя к столовой, мы обратили внимание на большую обезьянку, которая, соблюдая строгий порядок, снимала шляпы и пробковые шлемы с тех, кто хотел пройти в столовую в головном уборе. Она напяливала их на свою голову, отбегала в угол сада и там складывала в кучу.

Мартышки-наездницы, обезьяны в роли «вахтеров» и «швейцаров» — все это было необычно и потешно.

За столом в ожидании Швейцера сидели все тридцать медиков-европейцев. По заведенному порядку никто не прикасался к пище до тех пор, пока доктор не займет своего места и не прочтет «Отче наш». Быстро и бесшумно негры подавали кушанья. Но виноградного вина, вопреки французским обычаям, не было. У женщин на плечах во время обеда сидели многоцветные попугаи, а под столом расположились собаки.

После обеда, когда медики разошлись по своим делам, Швейцер остался побеседовать с нами. На вопросы он отвечал не торопясь, вдумчиво и осторожно. Швейцер говорил, что он не проявляет большого интереса к проблемам развития стран Африки, что он в Ламбарене «сидит, как мышь в норе», и дальше Габона ничего не видит (?). Может быть, и не совсем тактично вовлекать доктора в беседу на политические темы, но один из наших журналистов повторил вопрос о проблемах развития молодых африканских республик, сказав, что к голосу Швейцера прислушиваются во всем мире. Добродушно улыбаясь, доктор шутливо ответил:

— Поэтому я и опасаюсь наговорить лишнего...

Против производства и применения атомного оружия Швейцер выступал страстно и убежденно:

— Надо, чтобы все люди поняли необходимость полного уничтожения этого зла, которое может привести человечество к гибели. Разум и совесть народов должны победить в борьбе с ним. Одних дипломатических мер недостаточно... И едва ли дипломаты смогут решить вопрос о всеобщем разоружении, для этого им не хватает взаимного доверия. Главное оружие — совесть и нравственность народа. Об этом следует говорить повсюду. Пусть все человечество знает, что атомное оружие несовместимо с нравственностью, что оно может быть истреблено только общими, всенародными усилиями...

После беседы Швейцер водил нас по амбулаториям госпиталя. Мы не решались фотографировать и стеснялись просить разрешения. Заметив   это,   он   сказал:

—   Пожалуйста, фотографируйте все, что вам заблагорассудится.

После этого наши фотоаппараты защелкали на каждом шагу, все нам   казалось   интересным.

В послеобеденный час жизнь в госпитале и а окрестном таборе замерла. Настало время всеобщего отдыха. Не только люди, но и животные притихли.

Швейцер провел нас в обширный плодовый сад. Долгие годы создавал он его, оставляя нужные деревья, вырубая ненужные и пересаживая на их место плодовые.

—   Частичку плодов разворовывают ребятишки, — говорил Швейцер, но тут же заметил, оправдывая малолетних воришек:

—   Им ведь неинтересно пользоваться тем, что дают. И вы были детьми и знаете, что украденный плод, даже недозрелый, кажется вкуснее, потому что добыт самостоятельно, вопреки запрету взрослых. Хотя, должен оговориться, дети негров берут не больше того, что требуется для «пробы».

Показывая незнакомые деревья, Швейцер пояснял:

—   Это калебас, сейба с корнями на поверхности,  манго, пальмы различных видов, банановые деревья... А вот знаменитая колючая фагора, она умеет постоять за себя. Никто даже из самых вороватых ребятишек не осмелится прикоснуться к ней. Не советую и вам. Очень больно колется...

Свои объяснения Швейцер сопровождает добродушными шутками. Вот   и   сейчас   он   говорит,   улыбаясь:

—   Дорогие друзья мои, приехав  в Россию, не говорите там, что Швейцер — идеалист. Вы видите, я люблю  и признаю деревья не за красоту, а главным образом за их плоды, за пользу, которую они приносят человеку, значит, если судить по-вашему, я — материалист...

Нам приходилось поражаться тому, как местное население при его отсталости отлично разбирается во всех породах и свойствах деревьев, несмотря на огромное разнообразие тропической растительности. Африканцы знают, какую пользу можно извлечь из листьев, корней, плодов и семян. Им ведомо, какое дерево пригодно для постройки хижин, лодок, для изготовления предметов домашнего употребления. Им известны и лечебные свойства растений. Эти познания выработались у них в результате многовекового опыта. Человек здесь неразделим с природой. От нее он получает все в натуральном виде — пищу, жилье, напиток, лекарство, яд, противоядие, волокно растений для ручного ткацкого производства.

Мы имели возможность убедиться, что методы народной медицины, основанные на глубоком практическом познании целебных свойств тропических растений, не чужды постоянному внимательному наблюдению доктора Швейцера, заслуженно пользующегося почетом, уважением и любовью признательных африканцев.

Завершение осмотра сада совпало с окончанием часа отдыха в госпитале. Об этом возвестил сигнал, который производила женщина-медик, ударяя деревянной колотушкой по металлическим предметам различной величины, подвешенным на ветвях большого дерева. На эти звуки, напоминающие перезвон колоколов католического костела, со всего городка и окрестного табора сбежалось около пятнадцати собак, которые стали подвывать под звон отбоя до тех пор, пока звон не прекратился, после чего они разбежались, виляя хвостами.

Послышался говор и шум, стук тесаков по дереву, треск сучьев, заиграло пламя костров, повеяло запахом свежей и печеной рыбы. Снова ожил госпиталь.

Провожая нас к причалу, Швейцер посетовал на то, что ему уже не придется осуществить дальнейшие планы по благоустройству госпиталя. Как-никак, восемьдесят семь лет — возраст, когда человек под водит итоги своей деятельности.

Мы поблагодарили доктора за гостеприимство, пожелали ему доброго здоровья и оставили разные сувениры. Среди подарков были медальоны с изображением Ленина, Пушкина и памятника Петру Первому. Подарки понравились. Разглядев конную статую Петра, Швейцер похвалил монумент работы Фальконе, известный ему по фотографиям. Сотрудники принесли большой мешок бананов. — Это вам в путь-дорогу, дорогие друзья, — сказал Швейцер. Катер доставил нас к стоянке самолета, и через час мы вылетели обратно в Либревиль.

Летчик сделал прощальный круг над Ламбарене и покачал крыльями. Мы были настолько взволнованы, что забыли на летной площадке подарок Швейцера — мешок с фруктами. Боюсь, как бы не обиделся доктор  на нашу непростительную забывчивость...

Путешествие в Экваториальную Африку было завершено. Приятно сознавать, что именно мы явились первыми представителями Советской страны в молодых республиках африканского континента, только что получивших независимость.

Встречи с Альбертом Швейцером

Утверждено к печати

Секцией восточной литературы РИСО

Академии наук СССР

Редактор

Р. Ф. Мажокина

Художник

Д. А. Аникеев

Художественный редактор

И. Р. Бескин

Технический редактор

С. В. Цветкова

Корректор

Г. В. Стругова

Сдано в набор 6/IV 1967 г. Подписано к печати 24/V11 1967 г.

Формат 84 х 108 1/32 Бум. № 1

Печ. л. 4,25. Усл. п. л. 7,14 Уч.-изд. л.  7,9

Тираж 30 000 экз. Изд. № 1875

Зак. № 334.

Цена 39 коп.

Главная редакция восточной литературы

издательства «Наука»

Москва, Центр, Армянский пер., 2

3-я типография издательства «Наука» Москва К-45, Б. Кисельный пер., 4

Подготовил к публикации:
Ваш брат-человек Марсель из Казани,
мыслитель, искатель Истины и Смысла Жизни.
«Сверхновый Мировой Порядок, или Истина Освободит Вас»
www.MarsExX.ru/
marsexxхnarod.ru