Лев Николаевич ГУМИЛЕВ

«ЧТОБЫ СВЕЧА НЕ ПОГАСЛА»
Сборник эссе, интервью

 «ВСЕМ НАМ ЗАВЕЩАНА РОССИЯ»

ДИАЛОГИ О РУССКОЙ ИСТОРИИ

«ЧТОБЫ СВЕЧА НЕ ПОГАСЛА»

ИСТОРИЯ — НАУКА ЕСТЕСТВЕННАЯ, ИЛИ ВИЗИТ К ПРОФЕССОРУ ГУМИЛЕВУ

ГЛАВА ПЕРВАЯ,  где гость входит в дом, узнает, что история Вавилона отнюдь не закончена...

ГЛАВА ВТОРАЯ, где профессор Гумилев утверждает, что в человеческой истории нет школьных оценок...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,  где визитер узнает, что можно соответствовать самому себе в любой фазе человеческой истории

«ВСЕМ НАМ ЗАВЕЩАНА РОССИЯ»

«ИСКАТЬ ТО, ЧТО ВЕРНО»

НИКАКОЙ МИСТИКИ

«ИСТОРИЯ ТРЕБУЕТ СПРАВЕДЛИВОСТИ...»

В КАКОЕ ВРЕМЯ МЫ ЖИВЕМ? (ДИАЛОГ ЛЬВА ГУМИЛЕВА И ДМИТРИЯ БАЛАШОВА)

СТРАСТИ, КЛАССЫ И ИДЕАЛЫ

А БЫЛО ЛИ ИГО НА РУСИ?

ДЫХАНИЕ КОСМОСА И ПЕРЕСТРОЙКА XIV ВЕКА

ЛЕНТЯИ И ИХ ЖЕРТВЫ

«ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ», ЕСЛИ…

ПОД СЕНЬЮ РУССКОГО КРЕСТА

ШРАМЫ И РАНЫ РОССИИ

БРЕМЯ ТАЛАНТА

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ «ВОПРОСОВ ФИЛОСОФИИ»

«ОТКУДА ЕСТЬ ПОШЛА РУСЬ...»

ИСКУССТВО. ПОБЕЖДАЮЩЕЕ ВРЕМЯ

СТАТЬИ ПО ИСТОРИИ ИСКУССТВА И РЕЛИГИЙ

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ НАСЛЕДИЕ НАРОДОВ ДРЕВНЕГО ВОСТОКА

СТАТУЭТКИ ВОИНОВ ИЗ ТУЮК-МАЗАРА

СТАРОБУРЯТСКАЯ ЖИВОПИСЬ

ИСТОРИЯ, ОТКРЫТАЯ ИСКУССТВОМ

СИНХРОНИСТИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

КРАТКИЙ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ И УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

ЛИТЕРАТУРА

ПОДВИГ БАХРАМА ЧУБИНЫ

БИТВА ПРИ ГЕРАТЕ

ПОДВИГ БАХРАМА ЧУБИНЫ

ЕДИНСТВО И РАЗНООБРАЗИЕ СТЕПНОЙ КУЛЬТУРЫ ЕВРАЗИИ В СРЕДНИЕ ВЕКА (ОПЫТ АНАЛИЗА)

ЛИТЕРАТУРА

СТРАНА ШАМБАЛА В ЛЕГЕНДЕ И ИСТОРИИ

ПУТЬ ИССЛЕДОВАНИЯ

ПРОВЕРКА ВЫВОДА

ДРЕВНЕМОНГОЛЬСКАЯ РЕЛИГИЯ

БОН (ДРЕВНЯЯ ТИБЕТСКАЯ РЕЛИГИЯ)

Л. Н. ГУМИЛЕВ, А. П. ОКЛАДНИКОВ  ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ МАЛЫХ НАРОДОВ СЕВЕРА

 «ВСЕМ НАМ ЗАВЕЩАНА РОССИЯ»

ДИАЛОГИ О РУССКОЙ ИСТОРИИ

«ЧТОБЫ СВЕЧА НЕ ПОГАСЛА»

«Московская правда», 24 мая 1990 г. (Беседу вела Л. Фомина.)

— Лев Николаевич, Вы известны в мировых научных кругах как серьезный ученый, доктор исторических наук, автор теории этногенеза. Тем не менее у нас в стране ваши коллеги нередко характеризуют Вас как поэта Что тому причиной: то ли лежащий на Вас отблеск поэтических судеб ваших родителей Николая Гумилева и Анны Ахматовой, то ли то, что ваши научные труды, вышедшие в виде книг, написаны не академическим языком, а «забавным русским слогом», то ли присущий Вам во всех работах смелый полет фантазии?

— Поэтом меня называют в основном мои оппоненты, которые с помощью подобного «веского» аргумента пытаются отмахнуться от серьезного научного диалога. Я, конечно, умею рифмовать, но именно потому, что и мать, и отец мои были поэтами, мне хорошо известна разница между ними и мной. О какой научной дискуссии может идти речь, если, допустим, академик Ю. В. Бромлей отказывается от телевизионной полемики на основании того лишь, что он, по его словам, тяжелодум, а Гумилев быстро отвечает на вопросы? Подразумевается опять-таки, что он — ученый, а я — поэт.

— Ваша полемика с академиком Ю.В.Бромлеем продолжается многие годы. И хотя до недавнего времени широкий круг читателей, к сожалению, не был знаком с вашими работами, отголоски этого спора звучат в серии ваших выступлений в ленинградской программе «Зеркало», в публикациях в научных журналах, в «Вопросах философии», к примеру, или в популярнейшем издании, какимявляется журнал «Юность»^*.

Возможно, если Вы объясните суть расхождений во взглядах с признанным главой этнографической науки, читателям станут яснее основные идеи созданной вами теории этногенеза?

*  См. в данном сборнике материалы «Никакой мистики» и «Письмо в редакцию "Вопросов философии"».

— Вы серьезно полагаете что можно в короткой беседе изложить то, о чем довелось написать целую книгу и чему был посвящен многочасовой цикл бесед, записанный по инициативе ленинградского телевидения? И тем более безнадежное занятие — объяснять широким массам читателей суть полемики с академиком Бромлеем, которую и полемикой назвать трудно, поскольку ведется она, как я убедился, на разных языках, в основном вокруг непонятых им терминов.

Но поскольку сейчас все так живо заинтересовались этнографией, потому что началась резня, которой по теории быть не должно, без академика Бромлея нам в разговоре не обойтись.

Но именно он и сотрудники возглавляемого им Института этнографии выдвинули и защищают тезис, что этнос — явление социальное, то есть относится к числу классовых. А раз так, то в Советском Союзе никаких этносов нет, потому что нет классового разделения. Абсурд данного тезиса очевиден, но до сих пор оказывает свое вредное влияние на теоретическую часть этнографической науки.

Как можно избавиться от нежелательного явления? Первое, что необходимо — осознать, что оно существует. Вот почему нужна теоретическая этнография — то есть этнология, которую я и создал. Можем ли мы повлиять на явления природы, предотвратить, к примеру, землетрясение, тайфун, извержение вулкана? Нет, эти явления существуют, как бы мы к ним ни относились, и надо их подробнейшим образом изучать, чтобы иметь как можно меньше неприятностей. Ведь если бы жители Помпеи знали о предстоящей вспышке Везувия, они бы не стали дожидаться гибели, а просто ушли.

И этнос — явление не социальное, а природное, что мной подробно изложено в книге «Этногенез и биосфера Земли». Так что, нужно с ним считаться как с таковым, и неприятностей в большинстве случаев можно избежать. Надо сказать, что с умения лавировать в сложной этнической ситуации и началась Россия.

— А с чего началась этнология?

— У меня хватило желания и интереса выучить историю не одного какого-нибудь народа или племени, а всеобщую историю. И тогда мне понадобилось ввести классификацию, чтобы не запутаться в невероятном разнообразии народов.

Как понимаете, самое простое — считать по расам. Но оказывается, что это ничего не дает, кроме больших ошибок. Как же определять этнические целостности? Многие, в том числе академик Бромлей, полагают, что лучше всего считать по языкам. Но моя мать до шести лет говорила дома по-французски, поскольку дедушка растратил бабушкино приданое, и бабушка готовила дочку в гувернантки. Но уже в шесть лет, выходя играть в лапту с царскосельскими девочками, мама выучила русский и забыла про французский, хотя и читала, и говорила на этом языке хорошо. И кто рискнет утверждать, что она — не русский поэт? Следовательно, язык не является здесь никаким опознавательным сигналом.

Академик Бромлей предлагает также определять этносы по названиям. Но как называли себя византийцы? Они не знали этого названия, что им дали мы. Они говорили по-гречески, но называли себя не греками, а римлянами — «ромеи». И это слово перешло к народам, жившим на завоеванных некогда землях за Дунаем, где местное население было перебито и куда посылали главным образом преступников со всего Ближнего Востока. Между собой они говорили на понятном им всем латинском языке и тоже начали называть себя «романи» — румыны. Но румыны, в конце концов, не римляне. Всем ясно, что между Чаушеску и Калигулой — большая разница.

Тем не менее всем известно, что люди жили и, вероятно, дальше будут жить какими-то странными ассоциациями, объединениями. Представим себе достаточно многолюдную среду, несколько тысяч человек, в которой вместе обитают, занимаются общей работой, одинаково питаются представители совершенно разных национальностей, уже воспитанных дома, в среде своей собственной культуры. Допустим, это немцы, русские, узбеки, корейцы, кавказские тюрки, армяне и так далее. Такое было на «великих стройках коммунизма», где мне не раз приходилось отбывать сроки. Будут ли все эти люди одинаково относиться друг к другу? Конечно, нет. Люди в любой ситуации объединяются по национальному признаку.

Но бывают и другие, более мелкие объединения. Например, попав в чужеродную среду русские интеллигенты дружат между собой и у них мало общего со староверами. Однако по отношению ко всем другим они чувствуют себя русскими и в случае необходимости объединяются. Вместе с тем, когда русские с англичанами, шведами или немцами попадают в Африку, их будет объединять уже то, что они — европейцы, то есть иные, чем местное население. Скажете, что это — расизм? Вовсе нет. Но это реальные отношения, которые надо учитывать.

— То что Вы говорите, всем хорошо знакомо. Иностранные студенты, приехавшие на учебу в нашу страну, образуют землячества. Эмигранты в чужом краю зачастую селятся рядом, стараются держаться вместе. Вдали от родного домамы всегдарады встрече с земляками, хотя явление землячества иногда принимает уродливые формы, скажем, в армии. Но что же в данном случае роднит людей? Как отличаются представители одного этноса от другого?

— Исключительно по стереотипу поведения. На фронте мне рассказывала переводчица, что она видела, как немецкий фельдфебель бил солдата по физиономии, а тот вытягивался в струнку и повторял: «Герр фельдфебель, я виноват!» Попробовал бы мне старшина дать по морде или кому-то другому. Был такой случай: он мне по шее, а я ему в зубы. После чего мы посмотрели друг на друга и сказали: «Ну, хватит, квиты». Да, но если бы старшина ударил кавказца, тот бы схватился за оружие.

Оказывается, этносы отличаются не расовыми чертами и не социальными приметами, а стереотипом поведения, который воспринят с детства. Естественно, не до рождения, а в первые годы жизни, когда ребенок привыкает к тому, как надо себя вести. На базе общения годам к пяти у него образуется то, что мы называем этническим полем. И когда в более взрослом возрасте он попадает в чужую среду, то язык может выучить, и не один, а вот изменить свой характер, свой настрой не сможет до конца и везде будет искать земляков.

— А что бывает, если ребенок рождается в смешанной семье? Например, в Москве часты семьи, где отец — одной национальности, а мать — другой. Допустим, он — армянин, а она — эстонка, кем будет их ребенок в этническом плане?

— Москвичом, потому что в Москве особая этническая ситуация. Хотя в паспорте ребенок должен записать себе национальность либо отца, либо матери. Но это совсем иное. Этническая принадлежность определяется тем, что ребенку было близко, знакомо и приятно в первые годы жизни.

Этнос — это система. Теорию открытых систем при классификации видов разработал американский ученый Лео фон Берталанфи. Система — это не сборище каких-то предметов, а их взаимодействие между собой. Примером элементарной системы является семья. Жена, муж, бабушка, теща, кошка, квартира — все это составляет систему. И пока члены семьи любят друг друга, система держится довольно крепко, но стоит, допустим, жене изменить мужу, а тему узнать об этом, а теще начать настраивать дочь против зятя и так далее, как все рухнет.

Э. Юдин и В. Садовский из Института философии написали интересную статью о системном подходе, я ее применил к моей теме. Оказывается, что этнос — это система, такая же, как и семья, только гораздо большая. А есть еще суперэтносы — это этносы, которые появились от одного толчка, даже если они живут в разных местах, но соприкасаются, узнают какие-то общие черты — приятные или неприятные. К примеру, у шведов и испанцев, казалось бы, и климат разный, и их темперамент, и многое другое.

Но по отношению к арабам, туркам, персам они иные. Это уже суперэтническая система.

А этносы делятся на субэтносы. Например, сибиряки — субэтнос русского этноса. Еще меньшие системы — консор-ции и конвиксии. И в конце концов остается один человек, который тоже является системой — динамической. Потому что он бывает в детском, молодом, зрелом возрасте, бывает занят на одной или другой работе, то есть его взаимоотношения с окружающей средой — разные.

Этносы тоже имеют свои возрасты. В соответствии с диалектическим материализмом каждое явление — процесс. Оно начинается, набирает силу, потом ее теряет и наконец заканчивается. Поэтому неудивительно, что исландцы сейчас — тихий, даже вялый народ, хотя их предки, викинги, наводили страх и ужас на всех европейцев. Тогда этот этнос был в самом расцвете сил, а сейчас постарел. Этносы возникают и существуют совсем недолго — 1200-1500 лет, включая инкубационный период. Поэтому мы видим, как изменилась этническая карта мира. Были эллины, римляне, латины — сейчас их нет. Зато там, где были галлы (кельты), римляне и франки, появился новый этнос — французы. Для продолжения любого процесса, в том числе этногенеза, обрывы и перестройки — такой же элемент развития, как и периоды плавного накопления ценностей.

—К сожалению, действительно, изложить теорию этногенеза в нескольких словах невозможно. Всех, кому интересно подробнее узнать, в результате чего появляются этносы, за счет какой энергии развиваются, что такое пассионарностъ, можно адресовать к вашей книге «Этногенез и биосфера Земли», которая все-таки вышла в свет, несмотря на долгие 15-летние издательские мытарства. Но, очевидно, будут и такие читатели, которым совершенно не ясно, кому и зачем нужна теория этногенеза и какая практическая польза, допустим, от изучения этнологии? Как вы ответите?

— Многие наши сегодняшние глупости совершаются оттого, что мы сейчас кричим, одни — об интернационализме, другие — о патриотизме, а сесть и выучить то, что было, и сделать объективные выводы никто не хочет.

Каждый этнос, тем более составляющий государство, должен думать не о том, как нажить врагов — они всегда найдутся, а о том, где найти верных друзей.

Вот, например, в XIV веке русская армия одерживала много побед, хотя сама Россия в то время была очень маленькая — между Окой и Волгой, от Ярославля до Рязани. Да и Рязань была уже не наша. И вдруг в 1408 году навалилось огромное войско Витовта, чтобы завоевать Москву и подчинить Россию себе. Кто спас Москву? Хан Золотой Орды Шадибек привел татарское войско, а с татарами литовцы боялись связываться. Татары перед этим в 1399 году наголову разбили все европейское рыцарство: немецкое, польское, литовское. И Витовт ушел, Россия уцелела.

Теперь возьмем, допустим, войну со Швецией. Сначала шведы нас теснили, потом поизмотались. В Полтавской битве в 1709 году русские одержали победу, но она по сути ничего не дала. А каким образом удалось победить Швецию и заставить ее заключить мир, уступив России территорию современной Эстонии, Латвии и те земли, где Петр I построил Петербург? Оказывается, стали приглашать калмыков и башкир на маленьких лошадках без тяжелого вооружения, с луками, и через лед Ботнического залива отправлять их в Швецию. Большая лошадь, да еще со всадником с тяжелым вооружением, провалилась бы, а эти проходили, и были сожжены все богатые мызы у Стокгольма. Швеция запросила мира.

Вот что дала помощь восточных соседей, а почему они помогали? Потому что чувствовали к себе хорошее отношение, подружились с русскими. Кстати, тому, что Москва сумела в конце XIV— начале XV века возглавить обновленную пассионарным толчком Россию и вывести ее из состояния вассала Орды на широкий путь самоутверждения, во многом способствовала терпимость к аборигенам, хорошее отношение к ним.

Во время Первой мировой войны завоеванные Россией кавказцы создали две добровольческие кавалерийские дивизии, которые отчаянно сражались на нашей стороне. А туркмены, только что разбитые и покоренные Скобелевым, дали добровольческий полк, который пошел защищать своих завоевателей. И все потому, что с ними обращались хорошо. Что значит хорошо? Самое главное — их не переучивали и не старались сделать из них русских Им дали возможность жить по-своему. Как говорят в лагере: «Начальник, не будь ты моим благодетелем!» Русские были настолько умны и тактичны, что не становились благодетелями и в ответ получали благодарность и дружественные отношения со стороны завоеванных народов.

Только не задавайте вопрос, с которым сейчас ко мне все пристают: «А что делать с азербайджанцами и армянами? А как вести себя в Прибалтике?» Я не политик, я ученый. Задача науки — проанализировать то, что было, найти объяснение происходившим в истории событиям, выяснить, почему и как протекают те или иные процессы, а уж дело политиков — сделать практические выводы.

— Лев Николаевич, Вы на примере собственной судьбы познали все перипетии «новейшей истории», провели в сталинских лагерях и тюрьмах, или, как Вы выражаетесь, «на великих стройках коммунизма», в общей сложности около 14 лет. Что помогло вам выстоять, и не только выжить, но и учиться, заниматься наукой?

— Да, действительно, мне довелось побывать в весьма экзотических уголках нашей страны. Первоначально посадили за то — как я посмел иметь такого отца, а после ждановского постановления — за то, что мама плохо пишет стихи. Так что сначала я поехал на Беломорканал, потом в Норильск. Затем меня освободили, и я прошел с боями от Брест-Литовска до Берлина, а через некоторое время опять вернулся на «великие стройки коммунизма». В промежутках — окончил исторический факультет Ленинградского университета. А наукой можно заниматься везде, если тебя это интересует.

К примеру, мысль о том, что теория Вернадского о наличии на Земле биохимической энергии живого вещества биосферы вполне пригодна для объяснения целого ряда исторических событий, пришла мне в «Крестах», где я «отдыхал» после возвращения с Беломорканала, с лесозаготовок. Это было еще в 1939 году. Я забрался под нары и думал о том, что толкнуло Александра Македонского идти в Индию, которая была ему абсолютно не нужна? И вообще, что двигает людьми, ему подобными, какая энергия? И тут меня осенило. Так что, если для тебя что-либо интересно, то обстоятельства и обстановка не помеха. Думать ведь можно везде.

— Ваша книга «Древняя Русь и Великая степы, где изложен непривычный для многих взгляд на историю взаимоотношений славянских и азиатских народов, недавно получила премию им. А. В. Луначарского. Книга завоевала такую же известность и популярность, как «Этногенез и биосфера Земли», о чем весьма красноречиво говорят цены на «черном рынке». Сможем ли мы в ближайшее время познакомиться с другими вашими работами?

— Сейчас в корректуре третья моя книга, которую в издательстве «Наука» назвали весьма неблагозвучно: «География этноса в исторический период». А я хотел, чтобы она называлась «Конец и вновь начало».

Совместно с доктором филологических наук А. М. Пан-ченко я написал небольшую книгу, которая должна выйти в «Советском писателе». Она названа «Чтобы свеча не погасла». Это слова русского князя Ивана Красного — сына Ивана Калиты и отца Дмитрия Донского. При написании этой книги нами двигала забота о том, чтобы свеча не погасла, чтобы Россия не исчезла.

— А не собираетесь ли Вы писать воспоминания? Ведь и ваша судьба очень значительна, и весьма велик интерес к вашим родителям Николаю Гумилеву и Анне Ахматовой, вписавшим поистине бессмертные страницы в историю русской поэзии. Сейчас, когда из спецхранов извлекаются скрытые от посторонних глаз документы, когда в печати появляются материалы, реабилитирующие Вашего отца, расстрелянного какучастника контрреволюционного заговора, многим хотелось бы узнать о нем как можно больше.

— Писать воспоминания я не буду. Незачем. К литературной славе моих родителей я отношения не имею. О матери и так много написано, особенно в год ее столетия. Что касается отца, то его реабилитация — дело соответствующих органов. Для меня он всегда оставался отцом. А писать мне есть еще что и кроме воспоминаний.

ИСТОРИЯ — НАУКА ЕСТЕСТВЕННАЯ, ИЛИ ВИЗИТ К ПРОФЕССОРУ ГУМИЛЕВУ

«Сельская молодежь», 1988, № 2, с 44-49.

Тогда шла совсем другая жизнь — это было так давно» По тротуарам Невского ходили Блок и Бальмонт, Андрей Белый и Ходасевич, Мережковский и Ремизов. Блистали Северянин и Сологуб... Некоторые из названных бывали запросто — и друзьями и литературными противниками — в квартире его родителей. Два поэта —Анна Ахматова и Николай Гумилев — принимали своих гостей, и в литературных спорах возникало будущее России-

1 октября 1912 года в семье поэтов Гумилева и Ахматовой родился сын и был наречен именемЛев. Многие дети знаменитостей так и остаются до старости «детьми», ничего не прибавляя к славе родителей, живя семейным именем, взятым в наследство. Однако имя профессора Ленинградского университета Льва Николаевича Гумилева известно, более того — знаменито само по себе. И хотя до сих пор не издана книга «Этногенез и биосфера земли» — итог всей жизни, но всемирная известность пришла к нему. Создатель одной из самых интересных и спорных на сегодняшний день концепций исторического развития человечества, географ, историк, этнограф, полиглот.- Человек, для которого история древняя и новейшая не есть нечто мертвое, покрытое пылью веков и достойное лишь музейной упокоенности. Новейшая же история прокатилась по судьбе Гумилева основательно, помяла изрядно, но ни покалечить, ни сломать не смогла. Теория этногенеза была создана Гумилевым не в тиши университетской кафедры, не под зеленым абажуром настольной лампы. «Того» времени — времени петербургской поэтической квартиры — он почти не помнит и, во всяком случае, не любит вспоминать. Школа в провинциальном Бежецке, где ученик Гумилев был обвинен в «академическом кулачестве» за то, что по знаниям и успехам выбивался из общего ряда, студенчество в Ленинградском университете, внезапно и грубо прерванное на долгие годы по абсурдному обвинению сначала «великой стройкой» Беломоро-Балта, а затем Норильска и Казахстана. Это были бараки лагерей и знаменитое сталинское: «Сын за отца не ответчик».

У заключенного по обвинению в покушении на товарища Жданова Гумилева была одна привилегия — он мог возить за собой из лагеря в лагерь два фанерных чемодана с книгами» К тому же в Норильске пришлось изучить геологию, а среди соседей по бараку было много культурных и образованных людей всех национальностей. Для Льва Николаевича существовал принцип —разговаривать с соседями по нарам на их родном языке. Там были татары, турки,узбеки, таджики, казахи»

Такие знания не выветриваются. Малое количество книг заставляет думать над их содержимым»

С 43-го и до взятия Берлина — фронт, передовая, война..

В 45-м году сдать государственные экзамены, получить диплом не составило Гумилеву труда. Написана кандидатская диссертация»

И снова этап. Лагерь был на сей раз определен Льву Николаевичу не как «сыну своего отца», но как «сыну своей матери». Помните, ахматовское: «Муж в могиле, сын — в тюрьме, помолитесь обо мне»... В лагере запрещено было писать стихи, но милостиво разрешено писать «про истории» каких-то гуннов. Гунны, вследствие исторической отдаленности, были сочтены материалом безопасным. И он писал — на обрывках бумажных мешков из-под цемента, в случайных тетрадях, на четвертушках курительной бумаги. Из лагеря вышел Лев Николаевич Гумилев с двумя написанными книгами — по истории гуннов и по истории тюрков. По одной из них была защищена докторская диссертация. Жизнь поправилась и пошла по должному руслу.

Чем же нам интересна история давно-давно минувших времен, история такой дали, что и в телескоп не всегда рассмостришь все складки событий и пики фактов? Касается ли она нас, живущих сегодня, или проходит мимо, интересуя лишь давешним анекдотом, позволяя блеснуть эрудицией?..

...Ленинград, старинный дом на Большой Московской, просторная лестница с запахом кошек, звонок..

ГЛАВА ПЕРВАЯ,
где гость входит в дом, узнает, что история Вавилона отнюдь не закончена...

Оттолкнувшись от фразы в телевизионном споре о будущем Волги, странно и неожиданно потекла беседа.

— Вас не удивляет, — говорил хозяин, приглашая в комнату, — вас не удивляет, что сегодня множество споров вокруг... воды? А впрочем, что тут странного? Я по роду своих занятий и историк и географ, а потому прекрасно представляю роль рек в жизни цивилизаций. Все народы, любой этнос за малым исключением группировался и формировался в поймах рек. Это закономерно. Вода — это жизнь. Так и получается, что споры о реках — это споры о конкретном будущем цивилизаций, народов. Возьмем древнейшую цивилизацию, богатую, развитую, родившуюся и нашедшую свой конец в междуречье Тигра и Евфрата. Сын царя Навуходоносора На-бонид женился на египетской царевне. Поскольку Египет был тогда в упадке, то в приданое она привезла с собой не золото и парчу, а безработных египетских инженеров, которых в Египте было много. Они прекрасно справились с ирригационными системами Нила, но ничего не знали о специфике водных потоков Междуречья. А те, кто знал, как обращаться с ирригационными системами Междуречья, погибли в войнах, были выбиты, заменены безграмотными халдеями. Через некоторое время урожаи упали, земля пришла в запустение, засолилась, и жить в миллионном Вавилоне стало нечем. Когда же арабские халифы-завоеватели, правившие Вавилоном, через много лет попробовали восстановить землю, то, не зная ни геохимии, ни минералогии, не придумали ничего лучшего, нежели заставить негров-рабов собирать крупные куски соли. Адская работа и совершенно бесполезная. Мелкая соль, невидная глазу, оставалась в земле. Измученные издевательской и, главное, совершенно бессмысленной работой, негры восстали, восстание жестоко подавили наемные войска из турок, купленных в Средней Азии, — произошла страшная и совершенно никому не нужная резня из-за элементарного незнания естествознания. И незнания истории, потому что история есть накопленный опыт. Вавилон погиб, а вслед за ним и Багдад стал добычей тюрков. Жить на этих землях стало невозможно, народ их покинул. Сейчас в междуречье Тигра и Евфрата нет никого, кроме археологов. Вавилон в «широком смысле стал кладбищем цивилизации. Вот таким образом пересекаются наука естественная и общественная. География и история.

Ничего нового я не открою, если скажу, что есть четыре оболочки Земли: литосфера — мы по ней ходим; материал инертный, антропогенным изменениям не очень-то поддается—во всяком случае, Гималаи возвести мы еще не в состоянии, что очень хорошо... Атмосфера — мы ею дышим, она очень подвижна, и опять же недоступна для нашего влияния. Гидросфера — кровообращение Земли. Это как раз та сфера, на которую мы можем воздействовать. А раз сил хватает, то и воздействуем, меняем русла и прочее. Четвертая оболочка — это мы сами, биосфера. Вот, если угодно, четыре греческих первоэлемента: Земля, Вода, Воздух и Огонь (зарезервируем место Огня за человеком). Мы влияем на первооснову бытия (по грекам). Последствия же касаются самой сути. В недавние годы господствовало мнение, что географическая среда практически неизменна, во всяком случае, меняется настолько медленно, что этим можно и пренебречь. А раз «пренебречь», то почему бы не «ускорить»? Сталин, автор этих бессмертных, вернее, смертельных для нас строчек, так и не понял никогда, что природные изменения идут значительно быстрее изменений социальных. Естественно, быстрее. Европа жила в феодализме с III по XVIII век. За эти полторы тысячи лет климат в Европе менялся четыре раза! По альпийским ледникам установлен малый ледниковый период, установлены периоды больших засух и континентальных наводнений. Это — география. А вот и история — наша, российская. В XVII веке поляки захватили Смоленск, разбили армию Шеина, однако Россия выстояла. Взглянем на эту историю непредвзято: протестантская

Швеция объявила войну католической Австрии, разбила ее, что парализовало Польшу. Такова история войн. Что стоит за этим событием? Россия расплатилась за военное участие Швеции тремя эшелонами хлеба Новгородского воеводства — нынешняя Новгородская, Псковская и Вологодская области. Это история торговли. Но что по сути интересующего нас стоит за давними событиями? Просто в те времена нечерноземные области, которые сегодня сами нуждаются в хлебном подвозе, могли собрать хлеба с излишком. Не такие люди были новгородцы, чтобы позволять вывозить хлеб, нужный им для пропитания. А ведь тогда Россия не имела Украины, Белоруссии, еще не была завоевана Сибирь, и тем не менее нашелся хлеб на продажу. Климатические условия были иными, более благоприятными. Сыграла свою роль и сельскохозяйственная техника. Пахали-то сохой! Сегодня такая технология называется «безотвальной». Соха только царапает землю, но не нарушает гу-мусного, плодородного слоя, тогда как плуг разрушает структуру почвы, делает грунтовые воды подпочвенными. Вода уходит вниз. И при такой вспашке через несколько десятков лет можно «в пыль» распахать всю Украину и Кубань. На целине это уже произошло. Плуг дает больше «на момент», но землю уничтожает. Впрочем, это соображение боковое.

Существует всеобщее заблуждение, что и каналострои-тельство, и создание разнообразных «морей», то есть именно то, что мы можем делать, куда мы можем вторгаться, — закономерная стадия развития каждой цивилизации. Но это просто повод для вторжения в отрегулированный природный процесс. Вспомните хотя бы Жуковского! «Были и лето и осень дождливы, были затоплены пажити, нивы. Хлеб на полях не созрел и пропал, сделался голод, народ умирал». Какая тут ирригация, зачем она?! А сократить увлажнение тоже не в наших силах. ЕСТЕСТВЕННО сократить, а не искусственно, что опять же вызовет непредсказуемые изменения. Дождь все равно идет, а изменить направление движения циклона может только солнечная активность, которая смещает циклоны либо на север, где они причиняют максимальный вред, размораживая вечную мерзлоту и вызывая лавинообразный процесс: падает уровень воды в озерах (мерзлота — водопод-стилающий слой), гибнет рыба, в тундру приходит голод.

Либо солнечная активность смещает циклоны к югу, где они приносят максимальную пользу. Мы не умеем регулировать солнечную активность, и, что меня радует, в ближайшее время не сможем этому научиться. Вывод? Эти закономерности надо знать и считаться с ними. Считаться с закономерностями, считаться с ЕСТЕСТВЕННОСТЬЮ процесса!

Наше активное вторжение в природу началось исторически с Петра I. Вернувшись из Голландии, парень решил применить чужой опыт в российских ландшафтах. Итог? По построенному Петром Алексеевичем Беломоро-Балтийскому каналу не прошел ни один корабль. Канал пришлось строить заново. Правда, на нем и сейчас судоходство не очень развито. Был у императора и план Волго-Дона -- не получилось по военным соображениям: турки выбили Россию из Азова. А если б вышло? Вот пример: устроенное Цимлянское водохранилище аккумулирует весь донской планктон и зацветает, а Азовское море, бывший рыбий заповедник, подпитываясь отцеженной водой, потеряло всю свою рыбу.

Случаями неудачного вмешательства в природу полна вся историческая география. Кролики в Австралии — великое несчастье, козы на Азорах съели всю растительность. Коз уничтожили — растительность не восстановилась. Цветок водяной лилии из Африки, случайно попавший в воды Миссисипи, остановил на реке судоходство. Сейчас нашли способ — делают из лилии удобрение. Удобрение — дело хорошее, но лучше бы обойтись без этого. Известные примеры хоть и не «мелочи», однако не идут ни в какое сравнение с глобальным строительством каналов, искусственных морей и прочим «пересозданием» природы. Это строительство — историческая флуктуация, отклонение, «неестественность» для ландшафта, которая привела и будет приводить к самым печальным последствиям, пока мы не научимся приспосабливаться к естественным ландшафтам и находить в них оптимальный способ существования. Перемены в этих случаях могут производиться и дают положительный результат, но только при глубокой научной подготовке, а еще лучше — невероятного таланта.

Основатель всех китайских династий император Юй прославился тем, что спас Китай от наводнений. Река Хуанхэ ме-андрирует, меняет свое русло, она разливалась и причиняла ужасающие бедствия населению. Река несет в своей воде во время половодья до 50 процентов взвеси, и при прорыве берега эта взвесь осаждалась слоем, уничтожала гумус, плодородный слой, уничтожала леса... У Юя все руки были в мозолях! Он — император! — объездил на лодке чуть не всю Хуанхэ и в итоге выстроил великолепную систему дамб, заключив реку в строгое русло. И то, что было построено Юем в ХХШ веке до нашей эры (!), нерушимо, без единого ремонта простояло до 613 года! Потом дамбу починили, и она простояла еще много-много лет. А сейчас, при наличии техники на грани фантастики дамбу прорывает каждые два с половиной года. Что же изменилось? Сознание этноса? Ландшафт? О нет, — исчез талант! У императора Юя был талант, а у нынешних инженеров, похоже, только дипломы. Впрочем... Талант единичен, так что не стоит к нему слишком часто апеллировать.

Значительно более часто вторжение в ландшафт влечет для этноса последствия самые непредсказуемые, трагические. Я хорошо знаю Ангару, перед самым затоплением проехал по ней... Затопили земли, на которых можно было жить, оставили крутые берега с редколесьем. Исчезла экологическая ниша, окрестность Ангары — богатейшая страна — превратилась в пустыню. А люди стали даже не кочевниками, нет, кочевник, он не бродит бессмысленно, у него есть путь, есть цель... Люди с Ангары, лишенные дома, уехали искать работу, имея одну цель — найти где приткнуться. Стали бродягами. Естественный ландшафт был уничтожен и заменен искусственным, непригодным для жизни.

Существует жесткая связь этноса с ландшафтом. Этнос однажды приспособил определенный регион к своим потребностям и в нем живет...

Сознание каждого конкретного человека, живущего в данном ландшафте, лишено творческих элементов по «пересозданию» природы. Ландшафт ему просто нравится. И это очень хорошо, потому что, если он, не зная дела, будет заниматься прожектерством, как египетские инженеры в Вавилоне, то натворит массу бед. А если будет действовать на базе опыта — ничего сломать не сможет, потому что опыт адаптивен, приспособлен к данному ландшафту. И человек получает от природы максимум того, что эта местность может дать. Он будет иметь даже излишки, но не будет рубить сук, на котором сидит. У нас, в России, был настолько уютный ландшафт, уютная среда, что и «чинить» в нем было нечего.

А вот для мигрантов, то есть «приезжих* людей, местные ландшафты всегда чужды, их сердцу не любезны. Да и кто «естествен» в искусственной среде? Мигранты люди «чужие», они не из этого ландшафта и потому берут все, что можно взять, берут больше, чем можно взять, и бросают его в виде мусорной ямы. Это-то и было в Вавилоне! История Вавилона в аналогичных случаях прекращалась. История Вавилона в аналогичных случаях начинается заново. Учтите это! Это явление не глобальное, а эпохальное, относится не столько к географии, сколько к истории. Конечно, мы этого не хотим, но это — ЗАКОНОМЕРНОСТЬ...

ГЛАВА ВТОРАЯ,
где профессор Гумилев утверждает, что в человеческой истории нет школьных оценок...

Есть такой афоризм: «Кто владеет настоящим — владеет прошлым, кто владеет прошлым — владеет будущим». Страшный афоризм, если вдуматься, особенно страшно его применение на практике. Причина и следствие меняются местами, и история превращается в публичную девку, в сумму примеров, которой можно обосновать что угодно. Тогда и раздаются голоса о ненужности науки истории, хватит, мол, и знания настоящего. И действительно: часто в историю вводят миф, а ведь миф — это выдумка, хуже того, ложь! Нас заставляют изучать не фактическую историю, не факт, а мифическое его осмысление. История, Наука, начинает нести дезинформацию. А вместе с тем история нужна, хотя мы не можем ее улучшить в выгодную для нас сторону. Ее можно учить или не учить. Но она нужна так же, как нужна метеорология, для того чтобы предугадывать, какая будет погода — будут большие морозы или оттепель, ураган или летний дождик. Она нужна как сейсмография, которая предупреждает население о землетрясении или — не дай Бог! — цунами! История — это наука, которая изучает предмет, не давая прямой отдачи, но избавляя от колоссальных ошибок Но, как ни странно, порой от истории требуют прямой отдачи — пытаясь получить моральную выгоду, тогда же историей обосновываются материальные претензии, национальные амбиции. Ради этого наша живая наука превращается в мертвую схему. Нет, история нужна как предохранительная наука, а для того, чтобы она таковой стала, из нее надо выкинуть всю мифологическую чушь, предвзятость и качественные оценки.

Обывательскому сознанию импонирует субъективное деление на «хороших» и «плохих», причем мерилом обычно является его, обывателя, безапелляционное мнение. История — не только учебник для средней школы, и тем более она не ученический дневник, где по графам и именам расставлены колы и пятерки! Хорош бы был ученый, который бы заявил, что он любит кислоты и ненавидит щелочи и пошел учить химии. Ученый ничего не предпочитает и совершенно прав. Он исследует закономерности! А в истории мы очень часто слышим: «За кого вы — за русских или за татар, за немцев или за французов?» Но это же чушь! Историк, ученый не имеет права быть «за кого-то». Он описывает феномен как явление природы. Конечно, были такие злодеи, как Цезарь, Наполеон и им подобные. Как человек на персональном уровне, историк относится к ним сообразно своим убеждениям. Но уже на популяционном уровне, то есть при изучении движения больших масс, где частности взаимно компенсируются, взгляд должен быть незамутнен пристрастностью.

Скрупулезное мелочеведение отвлекает внимание ученого от главных процессов, подменяет их калейдоскопом мелочей, а в калейдоскопе никто и никогда не разберется. Историческая наука компрометируется, превращается в обман. Беда в том, что дальнейшее исследование начинает базироваться на несуществующих фактах. Такое мифотворчество в наш век совсем не то, что мифотворчество времен Гесиода. Гесиод рассказывал, скажем, свой миф о Космосе — это была притча, если угодно — философия. Но греки не опирались на миф как на факт, и, следовательно, никакого вреда это грекам не причиняло... Но когда начинают творить миф о том, что мы всегда были врагами того или иного народа или всегда были его друзьями — то и то и другое глупо, хотя бы потому, что все народы когда-то между собой воевали. Мы начинаем жить в каком-то выдуманном мире и, естественно, не можем в нем ориентироваться. Тогда и в реальном мире, исходя из своих ложных, мифологизированных представлений, мы начинаем творить ужасные вещи — во зло и другим и себе.

Сейчас оживился спор «славянофилов» и «западников». Этот спор, кстати, всегда вставал в России на переломах, но сегодня он приобрел совершенно иной характер. Раньше славянофилы были теми же западниками, только в отличие от них они усвоили романтическую, национальную сторону европейской культуры, а западники — космополитическую. Половина испанского дворянства после вторжения Наполеона упорно надевала испанский костюм, а над ними смеялась вторая половина, одетая во фраки. В самой Франции группы романтиков проповедовали средневековье как идеал... Русский национализм носил тот же западнический характер. Все восхищались Европой, а спор был о том: «Как стоять в передней господского дома — во фраке или в кафтане?» Но история все ж воспринималась и подавалась адекватно. Никто ее не препарировал в угоду своим национальным амбициям и теориям. А ныне навязывается красивая история, где все едины, где мы дружно побеждаем врагов... А кто «мы»? Русские?.. Почему не вспомнить, что без всякого постороннего вмешательства Москва сражалась с Рязанью, Тверь победила Нижний Новгород... В Куликовской битве, в величайшем событии, когда народ осознал сам себя, не участвовали тверичи, рязан-цы, новгородцы. А киевляне, черниговцы, волынцы — те вообще были на стороне Мамая. История совершенно четко говорит, что Ягайло привел 80 тысяч человек, в основном русских, в поддержку Мамая, правда, опоздал на один переход... Эту-то историю почему забывают нынешние «славянофилы»? Славянофилы прошлого были образованнейшими людьми — Шишков, Хомяков, Аксаков... Сейчас же... Нынешние «славянофилы» путают хамство и патриотизм, подхалимаж с любовью к Родине. Почему-то считается, что надо обязательно ругать другие народы, в них видеть источник бед и опасностей. А не в себе, не в своем народе выдавливать и выкорчевывать рабство. Так, француз Шовен в эпоху обскурантизма говорил, что все французское хорошо, а все остальное отвратительно и подлежит искоренению. И опять в истории появляются категории качества: «плохо — хорошо». Боюсь, что нынешние «славянофилы» прикрывают историческим термином, демагогией безграмотную, шкурную и безыдейную позицию. Но Козьма Прутков сказал: «Если на клетке слона написано — буйвол, не верь глазам своим». Вот и вы не верьте.

Заявляется, что специфика России в том, что она была крестьянской страной. Это верно для любой страны! Специфика в другом... А вернуться к крестьянской психологии, этике невозможно, просто потому, что попятное движение в истории — это распад. «Россия — крестьянская страна»?! Посмотрите, какой хлеб мы едим! Из Австралии и Канады... А «западники», правильнее ли они говорили? Думаю, что нет. Они хотели переделать нас в немцев, напялить немецкий кафтан, что нам не нужно. При этом забывали, что «немцы» нас все равно за своих не сочтут. Не лучше ли быть самими собой, выучив, наконец, без пропусков, помарок и подчисток свою нелегкую историю?

И еще одно — не надо идеализировать какой-то один социальный слой. Никакой класс не идеален. Это опять-таки модусы — «плохо — хорошо». Такая позиция, может быть, и подходит политику, но я историк. Я занимаюсь историей — естественной наукой. Что для меня процесс истории? Это событие — щипок струны и затухающее колебание, щипок — и затухание...

— Кто же трогает струну?

— А-а! Ну, это совсем отдельная история! В том-то и вопрос — кто и зачем трогает струны истории...

ГЛАВА ТРЕТЬЯ,
где визитер узнает, что можно соответствовать самому себе в любой фазе человеческой истории

...В моем утверждении о «естественности» истории как науки значительно меньше парадоксального, чем кажется на первый взгляд. Все дело в том, что, разрывая для удобства научного анализа природные и общественные процессы, ученые перестают замечать их взаимосвязь. Но единство мира заключено и в том, что процессы, происходящие даже в далеком космосе, сильнейшим образом влияют на жизнь планеты, в том числе и на развитие человечества. История людей связана с Космосом. Земля, Солнечная система существуют в Галактике в потоке электромагнитных частиц. Иногда ионосферу Земли прорывает космический ливень, бичом ударяет по Земле. Ложится узкой полосой, и те регионы планеты, что попали под него, получают толчок, вызывающий мутационные изменения на биологическом уровне, а на уровне этноса возникает пассионарность, «горение» — способность людей к повышенной активности. Я хотел разобраться — почему возникает подъем и упадок великих цивилизаций: поход Александра Македонского и полная потеря всех его завоеваний, борьба Москвы с Великим Новгородом, и почему-то победа бедной и слабой Москвы над богатым и могучим Новгородом.

Непосредственным толчком к этим размышлениям послужило то, что я оказался в тюремной одиночке. Сидеть там, надо сказать, скучно. И чтобы не сойти с ума, я напряженно думал об истории. Времени у меня было очень много — я понял, что у людей существует особое качество. Я не знал еще, что это такое, я назвал его «пассионарностью» — стремлением к иллюзорным целям. Причем это стремление оказывается сильнее, чем к целям вполне реальным. Такая цель предполагает отсутствие инстинкта самосохранения. Она заставляет людей жертвовать собой и своим потомством, которое либо не рождается, либо находится в полном небрежении из-за иллюзорных вожделений. Пассионарность выступает как антиинстинкт. Тогда, а это был 39-й год, я еще не мог понять, что это такое. В 50-м году, когда я снова сидел в одиночке в Лефортове, мне из тюремной библиотеки выдали книгу Тимирязева «Жизнь растений». Там была изложена тимирязевская теория фотосинтеза. Гуманитарии таких книг обычно не читают, но в тех условиях я прочел ее всю. ...Из окна камеры — редкий случай! — на каменный пол падал узкий луч солнечного света. И я понял — то, что я нашел и описал для себя в истории, есть проявление флуктуации энергии. Излишняя энергия выходит через деятельность. Я не знал одного — какая это энергия. Только в 60-х годах, когда наконец была издана работа Вернадского «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения», я понял, что это и есть описанная Вернадским биохимическая энергия живого вещества. Именно она двигает миграциями саранчи и муравьев. Именно она и ее флуктуации ведут к изменению видов — то есть эта энергия так же реальна, как электрическая, гравитационная или тепловая. Это не мистика — это самая естественная энергия химической формы движения материи. И теория пассионарностн родилась.

Космический толчок — это эксцесс, предсказать его пока нелозможно. Невозможно предсказать и социальные сдвиги для каждого этноса. Появившиеся пассионарии предлагают такое, что при всем желании невозможно предугадать. Могли ли римляне предвидеть, что грязные рабы предложат и создадут мировоззрение, которым мы живем до сих пор, что один Бог вытеснит всех римских богов и победит даже Геракла. Никто не мог предполагать и появления мусульманства...

Конечно, можно пренебречь этими процессами при смене формаций, например, но вот для этногенеза, для понимания логики развития этноса их учет необходим. Именно здесь наиболее зримо проявляется роль пассионарных взрывов и флуктуации. К числу подобных существенных колебаний и относятся колебания пассионарности, причем не отдельных личностей, а этнических систем, народов. С точки зрения географии этнос представляет собой группу людей, которая приспособила определенный ландшафтный регион к своим потребностям и сама к нему приспособилась. Быстрый рост системы коренится в потребности этноса к самоутверждению, а силы для развития черпаются в повышенной активности, пассионарности.

Пассионарный «перегрев», сверхактивность ведет к жестоким кровопролитиям как внутри этнической системы, так и на ее границах, там, где осуществляются контакты с другими этносами. Часто это происходит при полной инертности и вялости массы населения. В это время человек начинает осознавать себя не только как члена этноса, но как личность. В стадии «перегрева» отдельные люди начинают говорить; «Я не только монах, но еще и Пьер Абеляр», «Я не то король, но я еще и Эдуард II»... Это расцвет индивидуализма, на это тратится гораздо больше энергии, чем в других случаях. Энергия резко поднимается и тут же спадает, поскольку эти люди, пассионарии, начинают уничтожать не только соседей, но и друг друга. Они друг другу мешают. Начинается спад, и «охлаждением идет иногда до уровня гомеостаза — первичного уровня «поддержания» системы, а иногда не хватает сил даже для этого. И тогда появляются субпассионарии, которые вообще ни о чем не думают, за исключением, где бы им выпить-закусить.

Существуют сильные чувства, которые обуревают людей: властолюбие и патриотизм, зависть и стремление к победе, тщеславие... Все они могут быть и полезными и вредными. Попытаемся отвлечься от оценочности наших суждений «положительно — отрицательно», попытаемся взглянуть на предмет беспристрастно. Положительным импульсом сознания в таком случае будет только безудержный эгоизм, требующий и рассудка, и воли для осуществления себя и своих вожделений как цели. «Разумному эгоизму» противостоит группа импульсов с обратным знаком. Ведь у всех людей имеется странное влечение к красоте, к истине, к справедливости. Это влечение (я называю его аттрактивностью — это с латыни), разное по силе, ограничивается постоянно действующим «разумным эгоизмом». Но в ряде случаев оно оказывается более сильным и приводит человека к гибели не менее неуклонно, чем пас-сионарность. Все знают историю Джордано Бруно — «странное влечение к истине» — и костер в итоге...

Аттрактивность — это аналог пассионарности в сфере сознания, это «пассионарность духа». «Разумный эгоизм», исповедание принципа «все для себя» имеет стабильную величину, но он умеряется аттрактивностью. И когда аттрактивность больше принципа себялюбия, мы имеем писателей и художников, схимников и бросающих карьеру ради искусства, ученых... Короче, мы имеем тип Дон Кихота. Если аттрактивность меньше себялюбия, мы имеем обыкновенного обывателя. Когда же выше инстинктивного пассионарное напряжение, тогда в мире появляются конкистадоры и землепроходцы, поэты и ересиархи, или, наконец, инициативные фигуры вроде Цезаря или Наполеона. Таких людей немного, но их энергия позволяет им развиваться или стимулировать активную деятельность, которая фиксируется везде, где есть история.

Если же пассионарность меньше себялюбия, мы имеем того же обывателя, только активного — тип жэковского «активиста»...

Все этносы проходят ряд фаз. В принципе они единообразны. И сознательная деятельность людей играет не меньшую роль в исторических процессах, чем инстинктивно-эмоциональная. Но характер их различен! Бескорыстное стремление к истине порождает научные открытия, а эти открытия определяют возможность технических усовершенствований и создают предпосылки для роста производительных сил... Ну а дальше — уже по Марксу. Красота формирует психику и художника и зрителя, а жажда справедливости стимулирует социальные переустройства. История — не мертвая схема, в ней действует множество факторов. В том числе и факто|ры природные, космические.

Последний пассионарный толчок был сравнительно недавно, хотя... точно сказать ничего нельзя. Слишком близко — здания не видно, только кусок стены. Скажем так: КАЖЕТСЯ, НА МОЙ ВЗГЛЯД, последний пассионарный толчок был в конце XVIII века. Примерно в 80—90-х годах. Его волна прошла между Японией, Южным Китаем, Бирмой и ударила по Южной Африке, развалив традиционную Японию, вызвав в Китае сначала Тайпинское движение, потом Гоминдан. А потом начнется спад, наступит иная фаза. Пассионариев становится все меньше. Их очень легко посчитать во Франции, хотя бы по романам Дюма. На 20 миллионов французов в XVII веке было 200 человек пассионариев: сто мушкетеров короля и столько же гвардейцев кардинала. Это были люди, которые добровольно шли на опасные дела. Все же остальные предпочитали сидеть дома, ссориться с кем угодно — в основном с соседом или с епископом из-за налогов, но ни в коем случае не с кардиналом, не с королем, не с англичанами и не с испанцами. Так что Дюма в «Трех мушкетерах» отразил эпоху пассионарного спада во Франции, «инерционную фазу» этногенеза — конец молодости этноса. Количество пассионариев снижается все больше, их приходится пополнять из числа иностранцев. Римляне пополняли свои легионы иностранными солдатами. Франция привлекает в колониальную армию иностранцев — знаменитый «иностранный легион».

Россия же последний пассионарный толчок испытала в середине XIV века. В рамках исторического времени — от Ивана Калиты до Куликовской битвы. Космический бич прошел от Пскова через Литву и Белоруссию (Москва осталась в стороне), задел Турцию и вышел в Абиссинию. Струна истории зазвучала — превращение Москвы в митрополию после переезда в нее митрополита Петра из Галиции, консолидация вокруг митрополии самых отчаянных пассионариев и, наконец,— Куликовская битва как начало объединения России. От этого момента мы можем считать, делать выводы, строить графики развития нашего этноса. Это крайне важно и для осознания своего места в историческом процессе этносу, важно и отдельной личности. Время быть «самим собой», время пассионарного перегрева было на дворе не так уж и давно, с XI по XV век в Европе, на рубеже XV—XVII веков у нас. Ведь за что казнил бояр и лил кровь Иван Грозный? Бояре хотели сказать Государю правду, которую видели, а Грозный, как человек государства, своими средствами доказывал им свою правду, которая рождалась в его бредовом сознании. Перегрев, как процесс, продолжался до правления Екатерины. Потом начался медленный спад.

Этот спад пошел на пользу и государству, и культуре, и экономике. Спаявшаяся в монолит Россия одолела «Великую армию» Наполеона, имевшую троекратный перевес в числе. Тогда же юный Пушкин создал новый литературный стиль, а сибирские города стали центрами просвещения.

Но любой процесс имеет две стороны, и пассионарность не исключение. Появились «мертвые души», хищники, продажные чиновники и отупевшие крепостные. Система шла к упрощению, выделяя из себя «свободные атомы» — пассионариев, находивших применение своим способностям в интеллектуальной жизни: науке, искусстве... Но и их число уменьшалось: золотой век сменился серебряным, и в начале XX столетия наступила пассионарная депрессия.

Я не люблю говорить о XX веке, и на это есть причины. Но есть достоверное знание: всего 60-50 лет назад мы находились в стадии крайнего упрощения системы. Сейчас — всего несколько лет назад — началась стадия усложнения. В личном плане инерционная фаза построена на императиве, повелении: «Будь таким, как я», как идеал. Для моего времени идеалом был Сталин. Вы могли к нему, к идеалу, вечно приближаться, но достигнуть Его уровня — ни-ни! Нынешний идеал абстрактен, на стадии повторного усложнения он звучит как «идеал Гражданина», то есть человека, отвечающего за все и причастного ко всему совершающемуся в государстве. У человека не остается жестко закрепленной социальной роли — он может переходить из третьего сословия в дворянство, может, как брат Анжелики в известном романе, из дворян уйти в богему... Раньше было нельзя, сейчас можно. Не «будь таким, как все», а будь Гражданином.

И мы сейчас переходим к инерционной фазе. В стадии пассионарного перегрева, когда люди действуют кто во что горазд, объединить их и заставить делать общее дело почти невозможно. Они обязательно перессорятся, перебунтуются, «перережут» друг друга. Энергии много, но она разнонаправленна, не поддается управлению. А вот в инерционной фазе, когда энергии, в общем, мало, но она поддается координации, как то было во Франции эпохи Ришелье, в Англии времен «славной революции*, как было в Турецкой империи, когда эта энергия собирается в кулак — возможна координация всех сил страны, возможен рывок Мы сейчас вступаем в фазу спокойного бытия. Дано нам еще примерно 600 лет исторической жизни. Пассионарность из массовой становится индивидуальной, единой становится аттрактивность. И это не хуже и не лучше. Это так есть. Надо забыть слова «хуже — лучше», «нравится — не нравится» в применении к естественным наукам.

Что? Не хочется быть обывателем? Но вам никто и не навязывает этот путь. Если большинство предлагает вам соответствовать выдуманному ими идеалу, то вы все равно можете остаться самим собой. Если вы осознаете это желание. Если для его осуществления вам хватит сил и энергии. Трудно быть «самим собой», когда вам настоятельно предложено «быть как все». Но быть Гражданином возможно. Возможно жить в согласии с самим собой, оставаясь самим собой и обрекая себя на сложную жизнь. Зато, уверяю вас, будет внутреннее удовлетворение. Зато, может быть, именно вы прикоснетесь к струне истории, и она задрожит от вашей руки.

Лев Николаевич Гумилев, профессор Ленинградского университета, доктор наук, знает это достоверно. 1 октября 1987 года ему исполнилось 75 лет-Визит  нанес ВЛАДИМИР СУВОРОВ

«ВСЕМ НАМ ЗАВЕЩАНА РОССИЯ»

«Красная звезда», 21 сентября 1989 г.

Сегодня этот вопрос, пожалуй, один из самых злободневных. Всем миром ищем мы причины наших национальных и межнациональных бед и чем глубже вникаем в их суть, тем очевиднее проступает негативная роль забвения отечественной истории, ее подчинения сиюминутным нуждам.

Об этом, в частности, много пишет талантливый советский историк доктор исторических наук профессор Лев Николаевич Гумилев. Имя этого самобытного ученого мало известно широкому читателю, а то, что мы все же знали о нем, как правило, связывалось с именами его родителей, поэтов Николая Гумилева и Анны Ахматовой. Нелегкая жизнь выпала на долю Льва Николаевича, трижды он подвергался необоснованным репрессиям, да и в годы застоя труды ученого практически не издавались, что для творческой личности равносильно тюремному заключению.

И вот само время заставило говорить и спорить о Льве Гумилеве и его исторических работах. В этом году вышла в свет книга Гумилева «Этногенез и биосфера Земли* — интереснейший труд, где Лев Николаевич излагает свою теорию жизни, развития и угасания народов (этносов), их прямую и обратную связь с окружающей природой и ее энергией. Но как человека военного меня больше заинтересовала готовящаяся к выходу в издательстве «Мысль» книга Л. Гумилева «Древняя Русь и Великая степь», которая, безусловно, вызовет не только интерес читателей, но и резкие споры. К сожалению, крайнемал тираж — всего 35 тысяч. С автором можно соглашаться или не соглашаться, но нельзя быть равнодушным, если тебе дорог отчий дом и небезразлично будущее страны.

— Безусловно, отечественная история многолика и сложна, — начал нашу беседу Лев Николаевич. — Здесь нет прямых линий и однозначных ответов. Но, увы, историческая наука из родника самопознания народа постепенно превратилась в весьма запутанное дело. История же между тем — точная наука. Историк, сколько бы он ни ратовал за патриотизм, должен быть беспристрастным, следовать факту в его логическом, историческом и критическом осмыслении.

Наше общество сегодня лихорадят противоречия, и это естественно: прорыв в будущее всегда труден, но трудности наши, я убежден в этом, преодолимы. И чтобы это понять, необходимо уяснить себе особенность и уникальность исторического пути России, ее роли в мировой истории, точно знать, откуда мы и чью генетическую память храним в себе.

Корр. На этот вопрос нынче пытаются ответить многие, и особенно пристально ищут в недалеком прошлом.

Л. Г. Это бесплодно и еще дальше уводит нас от истины. В конце концов наша история и культура не в семнадцатом году родились. Особенность нашей государственности проявилась уже в глубокой древности, на земле, лежащей между воинственным Западом и Великой степью.

Корр. Но ведь сколько прошло времени...

Л. Г. Однако каждый народ хранит в себе прошлое, и, чтобы ладить с иноплеменниками, надо уважать их этническую уникальность и предвидеть их реакцию на каждое необдуманное слово или поступок Ведь сколько сегодня конфликтов происходит из-за взаимного непонимания или ложной уверенности, что все люди одинаковы.

Корр. А Вы считаете, что наши предки имели такой опыт и были более терпимы и чутки друг к другу?

Л. Г. И не только имели, но и бережно его хранили...

Корр. А как Вы оцениваете сегодняшние взаимные упреки, которыми, как козырными картами, ссылаясь на историков, нередко размахивают лидеры националистических движений в Прибалтике, Закавказье, Молдавии?

Л. Г. Видите ли, люди, которых вы называете лидерами, как правило, слабо знают историю, а те скудные данные, которыми они пользуются, однобоки, порой тенденциозно подобраны и поэтому не выдерживают серьезной критики. Сегодня, когда Западная Европа тяготеет к объединению, говорить об

образовании новых самостоятельных национальных государств наивно. Представьте, что во Франции встал бы вопрос об отделении Бретани или Прованса. Вряд ли кто-нибудь воспринял бы это всерьез. Механизм истории таков, что народы к нашему времени уже в основном нашли свои территориальные государственные границы, сплелись в некие объединения этносов, и произвольно разорвать их нельзя. Всякое искусственное нарушение этих союзов чревато непредсказуемой бедой.

Корр. Лев Николаевич, сегодня, когда мнения в литературном и научном мире столь конфликтны и противоречивы, вы, если можно так выразиться, занимаете «среднюю» позицию. Так называемые «левые» обвиняют Вас чуть ли не в шовинизме, а «правые» не согласны с вашими мыслями относительно монголо-татарского ига.

Л. Г. К сожалению, это действительно так. Хотя время для междоусобиц неподходящее. Сегодня, как никогда, нужна консолидация всех патриотических сил. Что же касается ига, то я в корне против его нынешней трактовки. Она пришлая и родилась на Западе. При этом ее автор, французский историк де Ту, опираясь на явно тенденциозные «Записки о московской войне» статс-секретаря польского короля Стефана Ба-тория Р. Гейденштейна, поспешил причислить всех вместе, скопом — и тюрок, и монголов, и русских — к чудовищным носителям зла и разрушения. (Более подробно я говорю об этом в своей книге и статье, опубликованной в 3-м и 4-м номерах журнала «Нева» за прошлый год.)

Прошли века, но злополучная эта теория, выставляя в негативном свете наше прошлое, является прямым надругательством над славными делами предков. Вдумайтесь — триста лет покорного рабства! Согласуется ли это с логикой и российским свободолюбивым характером? Эта теория и нынче дает свои плоды: ее логическим следствием является химер» России как тюрьмы народов, и сегодня за это расплачиваемся. Да и могло ли быть в принципе объединение земель и народов вокруг Москвы результатом одного лишь захвата и насилия? По всей видимости, нет. Без доброй воли и взаимного согласия это невозможно.

Корр. Однако в оппозиции к вашей теории находится практически вся художественная историческая литература, к примеру, произведения В. Яна.

Л. Г. Поймите, я не собираюсь идеализировать то время и те взаимоотношения со Степью. Ведь и Степь, и Русь, да и Запад не были монолитны, и однозначны. Но вот странное дело! На той территории, которая, по утвердившейся точке зрения, была главной ареной противоречий, и ныне стоят и поражают своей красотой древнерусские города Владимир, Суздаль, Ростов Великий. До недавнего времени сохранялся их самобытный уклад. А вот на исконно славянских землях, находившихся непродолжительное время под властью Запада, от древних городов и следа не осталось. Так где же, по-вашему, было больше огня и разорения?

Теперь о литературе, в частности исторической. Признаюсь, я не в большом восторге от нее. Знания источников — это еще не повод для написания исторического романа. Нужны не отрывочные знания, не смакование красивого предания или легенды, нужен критический подход и хорошая историческая подготовка. Дрюон, работая над «Проклятыми королями», пользовался консультациями многих специалистов, ученых, знатоков быта, этикета, костюмов, политики того времени и не считал это зазорным. У нас же мало найдется литераторов, работающих так серьезно. Не исключение в этом плане и Ян. Корр. Таким образом — без хорошего и реального знания нашего прошлого делать прогнозы на будущее авантюрно?

Л. Г. Знание прошлого сегодняшнему человеку дает: во-первых, истинное понимание, что не Запад, не Восток, а именно Россия, как общее, собирательное, интернациональное, если хотите, понятие, является матерью и истинным домом населяющих ее народов. Во-вторых, не зная истории своего Отечества, трудно быть патриотом. И, в-третьих, именно в прошлом лежат корни многих сегодняшних национальных противоречий. Прослеживая их историческое развитие, можно обыскать безболезненные пути их решения.

Корр. Мы говорим о давно минувших войнах, но история движется. Хотелось бы знать Ваше отношение к вооруженной защите Отечества, к сегодняшней армии. И заодно принести Вам от имени редакции извинения за то, что в одной из публикаций неправильно осветили Ваш фронтовой путь.

Л. Г. Что я могу сказать о вооруженной защите Отечества, когда я его сам защищал в годы Великой Отечественной войны на передовой, а мой отец имел два Георгия, да и деды, и

прадеды были военными. Если верить фамильным преданиям, то мой далекий предок командовал одним из полков на Куликовом поле и там же погиб. Так что я скорее не из интеллигентов, а из семьи военных, чем весьма горжусь и постоянно это подчеркиваю. Для меня ратная служба — это неотъемлемая часть гражданского долга. К сожалению, я слабо знаю современную армию, но именно армия испокон веков была носительницей и хранительницей истинного патриотизма, гордости за принадлежность к великой и единой России. Потеряв эти чувства, мы неизбежно потеряем свое историческое лицо.

Корр. Не знаю, следите ли Вы за прессой и телевидением, но на армию сегодня обрушивается целый шквал обвинений во всех существующих и несуществующих грехах.

Л. Г. Я не против критики, тем более если она конструктивна. А вот дискредитация сильного всегда была уделом слабых и корыстных. Конечно, вырастить труса, надеющегося, что ему не придется воевать, испытывать какие-то трудности и лишения легче, чем воспитать воина и гражданина. Мне думается, что безоглядный пацифизм наносит нашему обществу непоправимый ущерб.

Корр. Лев Николаевич, давайте вернемся к Вашим книгам, и в частности к теории пассионарности, то есть теории энергетического потенциала этносов. Применяя ее к нашей стране, на каком уровне находимся мы?

Л. Г. Как ни парадоксально, при всех наших неурядицах, — на подъеме. Ведь мы относительно молодой этнос, лет на шестьсот моложе Европы. Древняя Русь относится к России примерно так, как Древний Рим к Италии.

Корр. Значит, у нас, если верить Вам, все впереди?

Л. Г. Безусловно, если мы сами не наделаем очередных глупостей. У большой разноязычной России свой путь, который она выбрала, отстояла и обязана отстаивать в трудной борьбе.

Беседу вел майор В. КАЗАКОВ, корр. «Красной звезды»

«ИСКАТЬ ТО, ЧТО ВЕРНО»

«Советская литература», 1990, № 1, с. 72-77. (Беседу вел Вячеслав Огрызко.)

— Лев Николаевич, как Вы объясняете сегодня обострение национальных проблем?

—  Прежде всего замечу, что возникли они не сегодня. Национальные проблемы были и в палеолите. Но кто их изучал?

Зависит же развитие национальных отношений главным образом от уровня пассионарности и состояния этносов.

— Оба эти понятия — «пассионарность» и «этнос» — были предложены и введены в научный обиход вами. Одно из них — «этнос» уже получило широкое распространение, частенько употребляется в печати, правда, почти всегда без ссылки на ваше авторство. А вот «пассионарности» до сих пор не везет. Это понятие пока не обозначено в Советском энциклопедическом словаре. Поскольку в этой беседе мы, видимо, еще не раз будем говорить и о пассионарности, и об этносе, давайте сразу поясним значение этих слов.

— Согласен. Пассионарность, если говорить научным языком, есть избыток биохимической энергии живого вещества. А этнос — это, к примеру, русские или, скажем, французы, или поляки... Все этносы и не перечислить. Мне пришлось ввести даже специальную классификацию. Существуют большие, суперэтнические группы, появившиеся из-за пассионарного толчка и могущие расширяться столько, сколько им удается. Ниже идут этносы. Это группы людей, которые имеют свою внутреннюю структуру и самостоятельный стереотип поведения. Но и они не едины. Эти группы делятся на субэтносы, возникающие из консорции.

Консорции — тоже слово пока еще мало знакомое. Оно означает объединение людей, чаще всего эфемерное, такое, как, скажем, какая-нибудь секта или «могучая кучка« деятелей искусства. Такое объединение неустойчиво, может распадаться, а может переходить в этносы или суперэтносы. Пример тому — мусульмане, не столько религия, сколько грандиозное суперэтническое объединение, включающее в себя разные этносы и даже исповедание (сунниты и шииты).

Вначале была небольшая консорция, принявшая новую веру. В Мекке Мухаммеда поддерживало 27 человек Но когда он убежал в Медину, число его сторонников значительно выросло. Примкнувших к нему называли ансары. После завоеваний VII века возник огромный мусульманский суперэтнос, просуществовавший до XVI века — арабоперсидский халифат, включавший в себя бедуинов, берберов Северной Африки, саг-дийцев и тюрок. Он на рубеже IX-X веков развалился как политическая целостность, но продолжал существовать как «культура». Затем возник Османский суперэтнос, тоже очень большой. Он произошел, как и арабо-персидский, от одного пассионарного толчка, но по-другому создавался, хотя вера была одинаковой — суннитской. Османский суперэтнос рассыпался уже в нашем столетии, но как этнос существует — Турция.

Таково явление этногеноза. Это совершенно самостоятельная линия развития. На нее может наложиться социальное развитие. Скажем, в одном этносе вполне реально встретить и феодализм, и рабовладение, и капитализм, и социализм, которые чередуются. А этнос — один. Или наоборот. Скажем, в XIII веке датчане имели свой феодализм, японцы свой. А что общего у них было? Да ничего.

— Но возникает вопрос: почему же наша официальная наука не сумела спрогнозировать развитие национальных проблем и не смогла предупредить общество о наметившемся обострении?

— Потому что в официальной науке, как бы сказать помягче, господствовал эвфемизм. Официальная наука решила, что этносы — явление социальное. Но этот вывод был сделан совершенно произвольно. К. Маркс ничего подобного не говорил. А у нас что сделали? Стали определять принадлежность к тому или иному этносу исключительно по документу. Известный антрополог Юрий Григорьевич Рычков как-то рассказывал мне, что когда он проводил на берегу Охотского моря свои исследования, то встретил немало тунгусов с очень русскими фамилиями: Атласов. Хабаров, Дежнев... Оказалось, северные народности в тех районах не платили налогов, поэтому часть русского населения тоже решила записаться тунгусами, благо по-тунгусски она знала.

Понимаете, социальный подход определения этноса как социальной категории связан только с записью в документе. А если народ не имеет своей письменности, как, например, нганасаны? Или нет у народа своего имени? Как тогда быть?

Межнациональные конфликты происходят так же естественно, как переливание воды в сообщающихся сосудах или возникновение при вольтовой дуге искры, проходящей от катода к аноду. Если вы не сунете палец в вольтову дугу, то ничего страшного не произойдет. Довольно быстро все разрядится и наступит покой. Но при полном покое не будет энергии, потому что динамическая энергия есть разность фаз энергетических потенциалов.

Мне удалось определить, что это за энергия и как она проявляется в людях. Я назвал ее пассионарностью. Но пассионарность — это не сама энергия, а ее эффект, доступный нашему наблюдению.

— Иногда говорят еще агрессивность. Это правильно?

— Да, пассионарность может быть и агрессивной. Но она может быть и очень миролюбивой. Возьмите Ньютона. Он был великим пассионарием. Почти всю свою жизнь Ньютон потратил на разработку двух тем — механики и апокалипсиса, из которых вторая оказалась совершенно неудачной. Но за всю свою долгую научную биографию он, будучи великим пассионарием, никого не тронул, может, клопа убил, но не больше.

Дело не в агрессивности. Пассионарность есть эффект энергии живого вещества, биосферы, которая существует по всей земле. Это не духовная энергия. Ни в коем случае. Это энергия биохимическая. То есть то, что мы наблюдаем сейчас, это — химический процесс.

Если вы нальете на соду соляную или серную кислоту, она зашипит и превратится в безвредную и никому не нужную соль.

Наша Земля постоянно получает какие-то удары из космоса, которые проходят по ней очень странным образом — полосками. В первом веке н. э. эта полоска прошла от южной Швеции через Малую Азию и Палестину. А в восьмом веке до н. э. полоска прошла в широтном направлении — через Рим, южную Грецию, Сирийскую пустыню, мимо Персии, аж до Индии. А последний толчок, который нам известен, шел примерно от Пскова через Западную Турцию и Сахару и коснулся почта половины Земли. По Земле как будто плеткой ударили. Нашу планету словно облучили, и на этой базе получились мутанты, мутанты среди людей. Кстати, мутация — явление постоянное. Вы на каком этаже живете?

— На втором.

— Комары беспокоят?

— Пока нет.

— А нас уже беспокоят. Причем появились совершенно новые комары, которые летят и не жужжат, но очень больно кусаются. И я слышал доклад профессора Яблокова, который сказал, что в Ленинграде появились мутации комаров. Новый вид комаров!

А вирусы гриппа? Они каждый год меняются. Переболев одним, мы уже сопротивляемся ему. Но появляется другой. И мы снова бюллетеним. Но есть очень много мутаций, которые касаются не только насекомых или вирусов, но и людей. Люди — большие млекопитающие, массивные животные. Их трудно раскачать. И тем не менее появляются то юродивые, то калеки. То, простите, гомосексуалисты. Но они размножаться, естественно, не будут (это признак, не передающийся по наследству). Они то возникают, то надолго исчезают, то вновь объявляются. Так и пассионарии.

А где пассионарии, там и действие. Да, они активно действуют. Христос был пассионарен, и Юлий Цезарь был пассионарен. Но один призывал к тому, чтобы всех мирить, а другой — воевать и уничтожил республику.

Словом, пассионарность — это мотор, который двигает. А куда вы его направите — это уже особая статья.

— И все-таки, возможно ли, на ваш взгляд, справедливое решение существующих сегодня в нашей стране межнациональных конфликтов?

— Мир, Земля, ойкумена — это коммунальная квартира. И очень большая, разнообразно населенная. С одними соседями вам лучше не встречаться, с другими вы все равно будете

ругаться, с третьими вы станете играть в шахматы и пить чай. И так далее. То есть со всеми соседями отношения у вас всегда будут разные. И в каждом отдельном случае вам нужно искать общий язык. Но не в тот день, когда у вас произошел квартирный скандал или вы проиграли партию шахмат, а с момента заселения дома. Тогда только вы увидите, в какую сторону идут те или иные линии этногенеза.

— Сейчас некоторые малочисленные народы находятся на грани вырождения. Например, из 26 народностей Севера семь за последнее время дали отрицательный прирост-

— Прибавьте восьмой — русский. Он тоже дал отрицательный прирост.

— К проблемам русского этноса мы еще вернемся. Л пока хотелось бы узнать ваше мнение о проблемах северян. Ученые считают, что существует несколько путей их решения. Так, одни выступают за культурную ассимиляцию. Другие же предлагают создать резервации, заповедные зоны. А ваша точка зрения?

— Если будет выбран путь культурной ассимиляции — значит, народности Севера перестанут быть сами собой, они сольются с кем-то, что, впрочем, уже происходит, они постоянно сливаются. При этом возможны два выхода. Один ведет к полной гибели народностей. При ассимиляции особи часто получаются нежизнеспособными. Или наоборот, при другом выходе особи могут быть очень жизнеспособными и создать из двух этносов третий, непохожий ни на отцовский, ни на материнский.

Что касается моей точки зрения, то я за создание резерваций. Если малочисленные народности Севера оставить так, то мерзавцы, которых и Сибири немало, их обидят. Надо, чтобы государство заступилось за северян. Вспомните московское правительство Алексея Михайловича, когда каждый ясачный инородец был под защитой закона. Никого из остяков или тунгусов нельзя было казнить за любое преступление без разрешения Москвы. А Москва такого разрешения не давала.

Надо народности Севера беречь. Они заслуживают того, чтобы создать для них заповедные зоны, куда приезжее население пускали бы только по пропускам.

— Значит, во-вашему, пути к спасению любого народа существуют? Но некоторые ученые утверждают, что рано или поздно ассимиляция все равно произойдет, и малочисленные народности неизбежно сотрутся. А раз так, то не стоит проявлять особой заботы о развитии их культуры.

— Нет. Хотя они правы в другом: все народы стареют. Все! Без исключения! И римлян не стало, и эллинов! И когда-нибудь не будет французов, как не стало франков! И когда-нибудь не будет англичан, как не стало кельтов короля Артура!

— Вопрос о сроках?

— А сроков мы не знаем.

— Хорошо. Вернемся к перспективам развития русского этноса, русского народа.

— Знаете, насчет будущего я говорить не буду. У меня нет достаточных входных данных. Для того, чтобы сделать точный расчет, нужен не только компьютер — он у меня есть, но и в достаточном количестве входные данные. Необходима информация, верная статистика, а нам давали главным образом дезинформацию. Поэтому мы, естественно, правильного прогноза сделать не можем.

Кто бы мог подумать в начале нашего века, что пройдут годы и у русских возникнет отрицательный прирост, снижение уровня среднего и высшего образования, на что жалуется даже министр Ягодин, и произойдет развал экономики, когда народ уже не может себя прокормить в богатейшей-стране. Да кто бы поверил такому прогнозисту?

— Выходит, мы наблюдаем, как заявил недавно в «Литературной России» один автор, кризис нации?

— Происходит этнический надлом. Но, к счастью, мы из него выходим. Я не знаю, удастся ли выйти. Но мы выходим.

В своей книге «Этногенез и биосфера Земли» я предложил диаграмму изменения пассионарного напряжения этнической системы. Если присмотритесь к выведенным мною кривым этногенеза, то увидите, у нас был пассионарный спад, и очень большой, начавшийся после победы над Наполеоном; эта победа нам очень дорого досталась.

В Риме такой спад был в эпоху гражданских войн, начиная с 133 года до н. э. и кончая эпохой Августа. Горбачев — это Август, который сейчас наводит некоторый порядок Конечно, ему трудно. Но вы думаете, Августу было легко? До него был убит Цезарь, первым начавший наводить порядок Августу пришлось маневрировать. Но он твердо шел к цели и не дал себя убить.

— Но если продолжить ваше сравнение, тогда кто же у нас был Цезарем?

— Такого момента полного совпадения в истории быть не может, хотя Сталин очень похож на Катилину¹.

— В сегодняших межнациональных конфликтах нередко на первый план выдвигается проблема языка. С чем Вы это связываете?

— Язык употребляется в качестве национального лозунга только тогда, когда на этнос идет нажим и ему не дают жить по-своему. Тогда он хватается за всё.

— Но не изменяет ли в таком случае отдельным группам населения чувство меры? Скажем, как Вы оцениваете стремление лидеров некоторых общественных движений возвеличить значение одного языка за счет принижения роли другого и попытки объявить в ряде союзных республик язык людей коренной национальности государственным, не всегда считаясь с интересами русскоязычного населения?

— Это значит то, что наше милое начальство, которое я никогда не ругаю и ругать не хочу, довело людей до того, что они стали делать всё что угодно, лишь бы насолить руководству. Если бы им запретили изучать русский язык, они стали бы изучать его самостоятельно.

— Но здесь возникает еще одна проблема: у некоторых народов, проживающих в нашей стране, до сих пор нет единого литературного языка, только диалекты. Нормальное ли это положение?

— Я считаю, что да. Не надо стремиться к искусственному созданию литературных языков. Есть диалекты, скажем, у разных групп хантов, которые во многом не похожи друг на друга—и хорошо. В конце концов, если им нужно чему-то учиться, то они могут сделать это, используя русский язык, и будут прекрасно знать и свой диалект, и русский язык. Два языка еще никому не мешали.

— А с точки зрения консолидации нации?

— Простите, а на скольких языках говорит французская нация? Свой язык есть у бретонцев, у провансальцев, очень трудный язык у гасконцев.

¹ Катилина (ок. 108-62 г. до н. э.) — римский претор в 68 г. до н. э. В 66-63 гг. пытался захватить власть, привлекая недовольных обещанием кассации долгов. Заговор был раскрыт Цицероном.

А знаете, на каком языке говорила Жанна д'Арк? На немецком. И это еще не все языки, на которых говорят французы.

А возьмите нас, русских. У нас же в прошлом было два литературных языка: церковно-славянский и великорусский, слившиеся благодаря Пушкину, Грибоедову, Карамзину и другим писателям. А украинский? Он возник на слиянии русского и польского языков. История показывает, что в создании литературных языков поспешность только вредна. Торопливость может как раз привести не столько к консолидации, сколько к разобщению.

— Но Вы согласны, что признак всякой нации — язык. Однако не кажется ли Вам, что наш язык сейчас сильно изменяется?

— И вы считаете, что не в лучшую сторону? — Да.

— А я придерживаюсь другого мнения. Он меняется естественно. Я не случайно стремлюсь писать свои книги таким же языком, которым мои студенты разговаривают на улице. Кстати, только благодаря этому я достигаю внимания слушателей и на своих лекциях.

Я вполне могу говорить академическим жаргоном. Люди поспят, поспят да и уйдут. Я могу говорить классическим языком. Я достаточно образован. Но, простите, студентам будет очень скучно. Они не захотят слушать. Языком Грановского я разговаривать с ними не могу. Сейчас это ни до кого не дойдет.

Могу вам признаться, что я учился у Геродота. Он постоянно вставлял в свои исторические сочинения диалоги, которых, естественно, не слышал. Во-первых, он не знал персидского языка. Во-вторых, всё, что им описывалось, происходило задолго до его рождения. Но для того, чтобы отразить содержание какого-то явления, Геродот прибегал к помощи диалогов.

— Но сколько прекрасных слов мы позабыли, если уже не утратили. Возьмите «Привычное дело» Белова. Какая замечательная повесть! Но, думаете, все студенты понимают значение каждого писательского слова? К сожалению, многие слова они без словаря уже не понимают.

— Так и у Шолохова сколько угодно диалектизмов можно найти. Но ведь читают «Тихий Дон», и как еще читают.

— Часто пропуская целые фразы и не утруждая себя попытками уточнить значение незнакомых слов.

— В этом я с вами соглашусь. Мало уже кто, читая Шолохова, понимает, что такое «курень». Я был на Дону и знаю историю. Курень — просто дом, в котором жили казаки. Когда-то это была полуземлянка, где горел огонь, топилась печка, и там курилось что-то.

Но у Шолохова есть неточности. Он писал про казаков «хлопцы». И всем вроде всё понятно. Но это неверно. «Хлопцы» — украинское слово, а не донское. Хлопец — это паж, слуга, а не казак. Нельзя было даже сказать «мужик». Так называли великоросских, северных крестьян.

— А может, причины нашего незнания истинного значения слова «курень» в другом, в трагической судьбе казаков? Может, слово это исчезло из нашей речи насильственным путем, после обрушившегося на казаков в ЗО-е годы геноцида? Казаков-то теперь почти и не осталось.

— Это так, казаков уже почти и нет. Исчезают потихоньку и казацкие слова. Это, конечно, процесс печальный.

— Всегда одной из причин обострения межнациональных конфликтов были территориальные споры. Сколько уже раз представители одного народа упрекали своих соседей за то, что они живут, по их мнению, не народной, а на когда-то их предками завоеванной земле. Что же теперь — возвращаться к далекому прошлому и воскрешать давние границы, устраивать новое великое переселение народов?

— Если говорить в общем плане, то, конечно же, нет. В свое время я принял участие в съемках фильма «Путь на Восток», в котором высказал свою точку зрения на проживающие в Сибири народы. Но тут же нашлись оппоненты. Меня стали упрекать: как, мол, я смею защищать тех, кто завоевывал Сибирь.

— И как Вы ответили на эти упреки?

— Предложил своим оппонентам назвать хотя бы один народ, который живет на незавоеванной территории.

— Хорошо, а как тогда оценивать образ Ермака? Кто он — завоеватель или государственный деятель, осваивавший новые просторы?

— Для этого надо вспомнить, с кем воевал Ермак. Многие думают, что с остяками. Но это не так Он воевал с ногайцами.

Здесь сразу возникает другой вопрос: а зачем ногаи полезли в Сибирь, не на свои земли? Известно, что ногаи жили в районах, лежащих рядом с Каспийским морем. Вот и получается, что два завоевателя схватились друг с другом..

— Вам не кажется, что у нас кому-то выгодно оченъ упрощенно толковать национальные проблемы, объяснять всё действием в национальных республиках коррумпированных сил, мафией, которая, боясь разоблачений, стремится обострить межнациональные конфликты?

— Думаю, что само образование мафии тоже связано с состоянием этноса. Не было при государе императоре Александре III никаких мафий. А если серьезно, нельзя обострение национальных проблем объяснять коррупцией. Не в этом причина. Мафия — следствие.

У нас сейчас огромное количество субпассионариев, которых можно нанять, и небольшое количество пассионариев, которым нигде не дают никакого хода. Число довольных своей работой постоянно уменьшается. Над этим тоже надо задуматься.

— А как объяснить широкое распространение народных фронтов и массовых общественных движений?

— Это значит, что кривая пассионарности вычитается из кривой субпассионарности. В итоге должен появиться либо подъем, либо депопуляция этноса.

— Значит, общественные движения играют роль подъемника?

— Это показатель подъема пассионарности. Неужели вы думаете, что в двадцатые, тридцатые годы у нас так уж мало было пассионариев?

— Было-то достаточно, но жизнь их была тяжела.

— Их было 20 миллионов в лагерях и 10 миллионов на войне. Всего 30 миллионов. Это много. Это — население большой страны.

— Национальный вопрос, видимо, тесно связан с другой катастрофой, развитие которой мы все сейчас наблюдаем, — с экологической?

— Безусловно, есть жесткая связь между этносом и ландшафтом. Причем, если этнос изменяется — а он изменяется довольно быстро, — то перемены касаются и ландшафта. Природа должна преобразиться либо в лучшую, с нашей точки зрения, сторону, либо в худшую. Чаще бывает, что она изменяется в худшую.

— В своей книге «Этногенез и биосфера Земли» Вы утверждаете, что нормальное развитие этноса тысяча двести лет. Но первые этносы — немцы и французы — появились, по вашим словам, в IX веке. Выходит, что их нормальное развитие уже на завершающей стадии. А что потом будет?

— Через 1200 лет даже обскурация кончается. А что — разве сейчас не обскурация наблюдается в Западной Европе? Она живет за счет накопленных богатств, которых у нее очень много. Пока их проест, это лет сто пройдет. А за это время... Впрочем, от прогноза пока воздержусь.

— Как Вы относитесь к тому, что сейчас необычайно возрос интерес людей к религии?

— Повышается пассионарность. У моего поколения тоже был большой интерес к религии. Но нас чуть ли не поголовно сажали, и мало кто вернулся. А потом сажать стали меньше. И поэтому люди, причем как более творческие, как более одаренные, конечно, обратились к религии. А к чему еще?

— Время от времени в печати бурно дебатируется вопрос о космополитах. Вы полагаете, есть это явление или оно надуманно?

— Я знаю одного такого человека — Герцен Александр Иванович. Больше, по-моему, не было.

Что значит космополит? Это человек, живущий в мире. Так мы все живем в мире.

Что такое этнос? Это способ вести себя определенным образом.

Как-то вести себя надо. А так как люди все ведут себя по-разному, то на этом и держатся многочисленные этносы. А название можно дать любое.

— А как Вы понимаете патриотизм?

— Патрия — значит Отечество. Это — сохранение традиций, полученных от отцов. Этим все и объясняется.

— Вам приходилось ошибаться как ученому?

— Да, приходилось. Один раз я сделал неверный арифметический расчет поля боя гуннов с китайцами. Ошибся на ноль. Я плохо считаю. Был такой случай.

Затем у меня произошла одна полуошибка, когда я не учел двух караванных переходов из Китая в Персию. Ориентировался на один, а мог быть и второй, но я о нем не сказал.

Да, еще одну ошибку я допустил, на которую указал академик Рыбаков. Я однажды неточно написал дату, когда была сожжена Настасья — жена Ярослава.

— Мы усиленно идем сейчас по пути технократического развития. Тот ли это путь?

— Простите, мы пошли не по пути развития, а по пути забаллотированности технократов.

За свою жизнь я много видел инженеров, особенно в Норильске, когда отбывал третий срок. И однажды услышал в Заполярье от одного москвича: «Левушка, вы не знаете, что такое инженер. Вы можете его посадить в тюрьму, избить, кастрировать, но дайте ему справочник, кусок ватмана и готовальню, и он начнет проектировать. Для чего, зачем, почему — он не соображает. Он работает как бобр».

Я, грешный человек, первый выступил как «зеленый» и чуть-чуть не лишился работы. Меня спасла опала Хрущева.

Я сказал, что поворот рек в Казахстан — губительная вещь. Авторам проекта я говорил: если вы пустите воду быстро, она пропилит каньон ~ там же мягкие почвы, и воды не достать; а если пустить медленно — канал заилится. Как же тогда на меня напустились!

— В последние годы Вы много пишете о философии и философах. Возможно ли, на ваш взгляд, в теперешних условиях возрождение ученых класса Флоренского, Бердяева, Шестова?

— Нельзя сказать, что возможно, а что нет. Талантливые люди, конечно, время от времени рождаются. Если их не убивать, то будут и философы высочайшего класса. Но здесь любая цыганка может сказать больше, чем я.

— Кто из философов Вам ближе?

— Константин Леонтьев. Мне близка правильность его высказываний по поводу исторических процессов. Я люблю, когда мне не крутят мозги и не лгут в глаза, а когда пишут то, что я могу проверить. Леонтьев первым сумел рассчитать срок нормального развития этноса, хотя понятия такового при нем, естественно, не существовало. Я проверил. Оказалось — так. Леонтьев не учел только инкубационного периода и мемориальную фазу. Объясняется это просто, он же был го-сударствоведом, а я — этнолог.

Леонтьев умел работать на широком материале. Не списывать с кого-то, а мыслить на базе имеющейся информации. Леонтьев сам признавался в своей книге «Византизм и славянство», что его нельзя считать историком и что он пользовался только тем материалом, который есть в гимназических учебниках, а в них-то уж все было верно.

Вообще, мне кажется, не надо стараться сказать что-то оригинальное. Нужно искать то, что верно. Тогда и окажется, что верное и есть самое оригинальное.

Беседу вел ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

НИКАКОЙ МИСТИКИ

«Юность», 1990, № 2, с. 2-6.

Книга Льва Николаевича Гумилева «Этногенез и биосфера Земли» наконец издана. Но тираж/ Удовлетворить читательский интерес (а он растет: слишком много вопросов ставит перед нами реальность межнациональных отношений) тираж не может. Поэтому наше обращение к теме книги закономерно.

В основе публикации — текст первых, ключевых, лекций-импровизаций из большого цикла, который Лев Николаевич читает (исполняет?) перед студенческой аудиторией в программе ленинградского телевидения «Зеркало». Импровизации эти относятся к числу несомненных успехов ленинградской программы, но она, к сожалению, еще не стопа всесоюзной.

— То, что на земле существуют этносы, разные народы, знают все. Существуют французы и немцы, поляки и литовцы, русские и татары. А какая между ними разница? Почему одни такие, а другие совсем иные? Кажется, самое простое — это то, что французы говорят по-французски, а немцы по-немецки. Я цитирую великого ученого-востоковеда, ныне покойного, — это он сказал. На что я ему ответил: «Моя собственная мать до шести лет говорила по-французски, так как семья была обедневшая и ее готовили в гувернантки. Бабушка научила ее по-французски. Играя с девочками, она научилась говорить по-русски. Правда, французский не забыла, но дома никогда на нем не говорила. То, что она с детства говорила по-французски, ее француженкой не сделало».

Часто думают, что люди, похожие друг на друга, составляют одну нацию, один этнос. А так ли это? Тут очень полезны  «Три мушкетера» Дюма. Там показаны три типа французов. Причем именно французов — не бретонцев, не эльзасских немцев. Атос — это потомок тех франков, которые живут около Парижа. Портос — нормандец: здоровый, крепкий, очень смелый, доверчивый, нервный. Арамис — южанин: стройный, маленький, хрупкий. Очень быстрая реакция, очень активный. Совершенно разные типы. Ну, а Д'Артаньян — гасконец, то есть вообще не француз. И вряд ли он знал французский язык. Наверное, выучил, когда поехал и Париж. И тем не менее все они составляют Францию! В чем же дело? На эту тему я напечатал несколько работ в Географическом обществе и, наконец, объяснил это явление в целом в 1970 году. Тут на меня и накинулись. Меня вызвали для дачи объяснений в журнал «Вопросы истории». «Объясните, где у вас производственные отношении? Где производительные силы? Где классовая борьба? Ничего нет!» Я спрашиваю одного: «Где вы живете?» Он удивился. Я говорю: «Вы живете на планете Земля, а Земля имеет четыре оболочки. По одной вы ходите — это литосфера. Другая проникает во все клетки вашего организма — это гидросфера, вода. Третьей вы дышите — это атмосфера. А четвертая — биосфера. Это вы сами со всеми живыми растениями, микроорганизмами, со свободным кислородом воздуха. И вне этой биосферы вы доли секунды прожить не сможете». Мне говорят: «А ведь это материализм!» — «Да, — говорю, — конечно». — «Тогда продолжайте!»

Вот мы и продолжаем.

Самое легкое — рассказывать про первобытного человека, так как о нем почти никто ничего не знает. И не уличишь, что ты не прав. Но это нечестно. Все равно, что рассказывать о будущем. Для фантастического романа это неплохо, а серьезно — не стоит. Лучше говорить о том, что нам точно известно. И что мы обязаны объяснять. Что мы знаем о людях исторической эпохи, которая началась пять тысяч лет до новой эры и продолжается еще два тысячелетия, то есть около семи тысяч лет? Плохо известны первые четыре тысячи лет, до десятого века до нашей эры. И плохо известен XX век. Я читаю газеты. Что там написано — в голове у меня не укладывается. И никакого общего впечатления не создается. Так что мои знания о современности, получаемые из этих разнообразных источников, оказываются не поддающимися интерпретации.

А вот что мы хорошо знаем, так это ту историю, которая лежит между падением Трои (XI век до н. э.) и капитуляцией Наполеона (1815 год). До этого — туман. После — вранье.

Но этого трехтысячелетнего промежутка времени нам достаточно для того, чтобы установить: люди и в этот промежуток и, видимо, в будущем будут жить какими-то странными объединениями, ассоциациями. Скажем, на «великих стройках коммунизма», где я был, все говорили по-русски с добавлением слов нецензурных. Это не мешало, скорее, помогало. Но там же были и казахи, и корейцы, и русские, и немцы, и китайцы, и латыши. Отличались ли они друг от друга? Еще как! И каждый помогал своим. И каждый в случае чего держался за своих. Причем большие народы, такие, как казахи, еще делились. Были казахи Большой Орды — Улу-джус, и Малой Орды — Киши-джус, и Средней Орды — Урта-джус. Это деление они сохраняли. Условия в тех местах были довольно тяжелые, так что люди старались помогать друг другу: жить такими маленькими объединениями по два-три человека, которые в просторечии назывались «колхозами». Интеллигентные русские тоже поддерживали друг друга. Простые крестьяне тоже поддерживали своих земляков. Так как я был не только на «великих стройках», но и на великой войне, то я великолепно знаю, что для того, чтобы с кем-то наладить отношения, надо было спросить: откуда ты? С ленинградцами я налаживал отношения совершенно свободно. Они меня все считали за своего, хотя видели первый раз в жизни. Только спрашивали, какой твой адрес. Кто с Лиговки, кто с Васильевского. Но это уже разницы не составляло. У москвичей такой спайки не было. У волжан была. Что это такое?

* Л. Н. Гумилев провел в сталинских лагерях и тюрьмах в общей сложности тринадцать с половиной лет. — Прим.ред.

Как любое природное явление, этнос дан людям в ощущениях. Когда мы видим человека, принадлежащего к другому этносу, мы даже не можем определить, почему он не свой. Но мы чувствуем, что он — не свой. Лучше всего такой первый шаг в этой классификации сделали древние египтяне. Они считали, что все люди делятся на четыре породы, то есть большие этнические группы. Себя они рисовали желтыми, негров — черными, семитов с Синайского полуострова, из Аравии — белыми, а ливийцев — красно-коричневыми. Это было уже очень много, потому что греки смотрели на это дело проще: эллины, а все остальные — варвары, хотя между скифами и персами ничего общего не было. Было только то, что и те, и другие были неэллины. Их это сначала устраивало, но когда они стали больше сталкиваться с разнообразными народами, то они двойную систему разделили на несколько. Сначала были Азия и Европа. Эгейское море отделяет Азию от Европы. Но потом оказалось, что на Севере живут совсем не азиаты, а особые люди — скифы. Пришлось выделить и их. А в Сахаре, в Тибести, то есть в восточной части Сахары, живут черные негры — тиббу. Уже тоже стало четыре группы.

Но тем не менее наука движется не прямо, не поступательно. Она часто теряет те знания, которые ей дают предыдущие поколения. И их приходится брать снова. Так, евреи, создавшие замечательный памятник — Библию, делили всех людей на два сорта: обрезанные и необрезанные, евреи и неевреи. Это было по сравнению с египетской и эллинской системами примитивно, но большого вреда науке не принесло. Появились римляне, которые завоевали почти всю Западную Европу и Ближний Восток И тут потребовалась уже более сложная система классификации народов. Правда, они ее строили по эллинскому принципу: римляне и варвары. Но варварами нельзя было считать карфагенян и тех же эллинов. Надо было вносить какие-то подразделения. Может быть, им и удалось бы в этом отношении чего-то достичь, но тут случилось Великое переселение народов и стало не до того. Оказалось, что те, кого считали варварами и дикарями, неполноценными людьми, захватили власть на территории всей Римской империи. Подчинили ее себе, разобрали на части и не знали, что с ней делать. Собирали с местного неубитого населения налоги, в основном виноградом и вином, и опивались, пока не спились. А потомки римлян в V веке или вымерли, или влачили жалкое существование. И тут возник новый принцип деления: конфессиональный, религиозный. Оказалось, что вопрос не в том, какой ты человек, а какому богу веруешь. Те, кто верил в Христа, считались христианами, и все христиане считались одинаковыми. Те, кто почитал Ормузда и ненавидел его врага Аримана, — они назывались персы и называли себя благородными, по-персидски «номдорон» — имеющие имя. Они делили весь мир на три части: Иран— они сами, Рум — это римляне, в том числе и христиане, и Туран — это то, что к востоку от Персии. Таким образом, очень несложные системы существовали до тех пор... пока европейские мореплаватели не открыли Америку, Австралию, Южную Африку, Китай. И оказалось, что мир гораздо более разнообразен, чем представлялось нашим предкам. Описать его было невозможно.

В те времена, когда еще книгопечатание было в начале своего существования, нормальная толстая книга выходила примерно за три-четыре месяца. Сейчас моя книга на тему, которую я вам читаю, выходит с 1974 года. Сколько лет? — Пятнадцать. Это называется прогресс! Но в те времена, благодаря тому, что прогресс еще не развился, а было просто книгопечатание, почти все могли прочесть описания всех народов и увидеть их невероятное разнообразие. И тогда возник вопрос, на который до сих пор ответа не было: как возникают этносы? Из чего?

Пожалуй, тут приоритет мой. Тут я не чужие мысли буду излагать, а свои собственные. Потому что я проверил, как люди определяют этнические целостности. Академик Бромлей из Москвы считает: по названию. Как они себя называют, так и есть. Ему хорошо, потому что он очень плохо знает историю. Например, слово «арабы» самим арабам не было известно до VII в. Они так себя стали называть только при халифе Омаре. И слово это римское. Римляне так называли восточных кочевников. А в Персии те же самые люди, которые назывались на западе «арабы», стали называться «таджики». От слова «тадж» — царский венец (персидское слово). Так называли коронные войска. То есть название ничего не показывает. Иногда оно дает возможность ориентироваться, а иногда не дает. Ведь надо было найти самый основной принцип: каким образом люди узнают друг друга. Когда я был на «великих стройках коммунизма» (я уже упоминал об этом печальном обстоятельстве), там люди не путались, потому что узнавали друг друга по стереотипу поведения. Кто как себя ведет. Был у меня такой приятель, харбинский метис отец у него был китаец, а мать русская. Но мы называли его «белый комсомолец»: нравы и обычаи у него были такие же, как у наших комсомольцев, вел он себя совершенно так же, но только вместо «Капитала» Маркса читал Блаватскую и Папюса, мистические книги. Но как наши студенты сдают «Капитал» и ничего себе не оставляют, так и он ничего не знал. И пришли ко мне китайцы и спрашивают: «Как вы считаете, он ваш или нет?« Я подумал-подумал и говорю: «Наш, конечно, а то, что отец — китаец, это не имеет никакого значения. Он так же ругается, как мы все, так же филонит на работе, как мы все, так же стихи читает. Мы его считаем за своего». А те говорят, что не считают его за своего, хотя по закону, раз он сын китайца, должен быть китайцем.

Проблема этногенеза коррелирует с проблемой происхождения видов. Проблемой происхождения видов занимался американский ученый Лео фон Берталанфи. Чисто американская фамилия. Работал в Чикаго. И сделал в 1937 году на философском семинаре университета доклад о том, что критерием классификации видов надо считать не то, что есть, а то, чего нет, но что связывает предметы изучения. И назвал это теорией открытых систем. Вот вы и я. Вы меня слушаете, я вам говорю. Что нас связывает? Именно ваш интерес к тому, что я говорю. Если бы этого интереса не было, все бы разошлись, и система бы распалась. Наша система очень короткая, эфемерная: я буду говорить сорок пять минут, потом отвечать на вопросы, потом мы все разойдемся. Но факт, что она существует два часа, уже говорит о многом.

Какие самые простые элементы системы необходимы? Это известный факт — семья. В ней участвуют персоны, не похожие друг на друга, а именно несходные: мужчина и женщина. Когда у них появляются дети, система усложняется. Что их связывает? Опять-таки любовь друг к другу. Но что такое любовь? Материя? Энергия? Нито, ни другое. «Ни съесть, ни выпить, ни поцеловать*. А тем не менее, только она держит людей. Оказывается, что бабушка обожает внука и терпеть не может невестку. Связь имеет два знака. Но отрицательная связь столь же крепка, как и положительная. Они заводят кошку. Кошка их любит, они тоже любят кошку, она тоже член семьи. Они устраивают себе дом. Они тоже как-то к нему относятся. Это наш дом, наша родина! Это тоже член системы. Система по мере усложнения становится все более крепкой, резистентной, то есть способной к сопротивлению воздействиям извне. Они помогают друг другу, несмотря на внутренние неполадки. И даже если меняют место и расходятся в разные стороны, то и тут их системные связи остаются. Это и есть самая элементарная система. Ее можно назвать системой общей жизни — конвиксия.

Но, может быть, это относится только к брачным или семейным контактам? Нет. Оказывается, что наряду с этими конвиксиями — от латинского слова «вита» — жизнь, бывают и консорции, то есть люди, у которых общая судьба. И тут уже не имеет никакого значения ни половая принадлежность, ни возрастная. Люди начинают тянуться друг к другу, они нуждаются друг в друге. Иногда они занимаются искусством. Как наша «могучая кучка» или школа «Мир искусства». Именно общение поднимало их творчество. Иногда это бывает разбойничья банда. Иногда политическая партия. Иногда религиозная секта. Но это люди, связанные одной судьбой — консорция. У них большая энергия. Они стараются расширить свою систему как только возможно. И часто это им удается!

Мы должны твердо помнить, что названия народов и этносов — это наша система номенклатуры. Она нам удобна. Словно мы рассматриваем поле с очень низкой точки, как мышь видит ничтожную часть поля перед собой, а что дальше, она ничего не знает, но если взять более широко, как смотрит собака, то видим: возникают консорции, часто очень большие. Возникают конвиксии — не только семьи, но и группы семей. Это деревни.

Консорции -— это когда землепроходцы идут через всю Сибирь до Аляски. Шли казаки, шли устюжане из Великого Устюга. Там не смотрели — из Вологды ты, или из Вятки, или из Москвы. Если хочешь в ватагу — берем! И в Сибири без женщин жить нельзя — это все знают. И поэтому они женились на местных аборигенках: бурятках, якутках. Часто женились и хорошо уживались. И вот создался новый субэтнос. Сибиряк — не этнос. Это субэтнос. Это то, что ниже этноса. По старинке их называют чалдоны, но они не обижаются, только не знают, откуда это странное слово. И никто не знает. Но они не считают своими «самоходов» — тех, которые пришли в Сибирь в XX веке, чтобы колонизировать ее. Это уже не свои. Не то что они не русские. Нет, русские, но уже другой субэтнос. Так же поморы отличаются от подмосковньгх крестьян или донских казаков. Но как только наступает такая гроза, как 1812 год, Наполеон надвигается, они все объединяются и великолепно знают, что они русские. Но вместе с тем они видят свою взаимную непохожесть.

Когда вы садитесь верхом и перед вами широкое поле, то видите: братцы мои, европейцы между собой так похожи, если их сравнивать с персами или арабами. Те тоже могут надеть галстук, идти в ресторан и вино пить. Но только так: опускают палец в стакан с вином, стряхивают каплю... Пророк сказал: «Первая капля вина губит человека!» А про вторую-то он ничего не сказал!

И таким образом, земля оказывается разделена, с точки зрения степени приближения, или на этносы — их трудно считать, их много,— или на субэтносы — составляющие этноса, их тем более не подсчитаешь, или на суперэтносы — их уже можно подсчитать. А дальше нечего объединяться, дальше — мозаичное человечество.

Представьте себе такой случай. Вот у нас в Ленинграде идет трамвай. В нем умеренное количество людей, не очень давят друг друга. И там сидят совершенно одинаковые научные сотрудники: русский, татарин, кавказец и прибалт или немец. Они сидят тихо, читают газету или смотрят в окно. Ничего не происходит. И мы определить, кто из них кто, никак не можем. И вдруг в трамвай вваливается буйный пьяный, который начинает к людям приставать, произносит сакраментальные фразы в присутствии дам, кого-то толкает, ведет себя совершенно по-хамски. Как они среагируют? Я знаю, и все знают, что русский ему скажет. «Кирюха, ведь тебя же сейчас заметут. Давай, сейчас смывайся на остановке, в другом трамвае поедешь». Ему жалко человека. А немец? Нет! Он остановит трамвай тормозным краном, вызовет милиционера и скажет: «Заберите этого хулигана». И того поведут под белые рученьки. Кавказец, услышав такие непристойные выражения, адресованные к нему и к его даме, вызывать никого не будет, а тутже развернется и даст в зубы. И крепко даст. А татарин с отвращением на это посмотрит, промолчит и отойдет. Вот вам четыре разных стереотипа поведения. Но все они принадлежат к одной расе. Это европеоиды. Все они, наверное, говорят на одном языке — на русском. И тем не менее отличаются друг от друга.

Для того чтобы стать членом этноса, мало иметь какие-то черты характера. Это как раз не имеет никакого значения. Нужно войти в состав этноса. Это делается довольно долго. Во всяком случае, ребенок в чреве матери ни к какому этносу не принадлежит. Он неэтничен. В течение трех-пяти лет после рождения у него на базе общения складывается этническая принадлежность. То, что для ребенка было близким, знакомым и приятным в первые годы его жизни, — это и определяет его этническую принадлежность. И он никак не может ее изменить. Она ему кажется единственно возможной и самой лучшей. Для чего же менять? Это феномен на персональном уровне. Это персональное отношение человека, который получил, я бы даже не сказал, что воспитание (воспитания он часто не получает), а вошел в эту среду. Вы спросите, что же это за среда?

Надо прийти к одной мысли, которая еще не так давно, лет двадцать назад, категорически запрещалась, считалась еретической: биополе. Что такое поле (энергетическое)? Поле — это продолжение предмета за его пределами. Колебания, которые окружают каждого из нас. И если эти колебания настроены в данном ритме, в данном темпе, то человек чувствует себя среди своих. Если они звучат как-то иначе («звучат» — это образное выражение) и у них другой ритм, он чувствует себя среди чужих. И его не признают за своего. Вот это физическое явление и лежит в основе этнической диагностики. То, что оно есть, — мы примем как гипотезу, которая объясняет все известные нам явления: и разнообразие этносов, и их преемственность, и устойчивость. Этнос является системной целостностью и возникает в определенном историческом времени (в том или ином веке), существует примерно от 1200 до 1500 лет и потом распадается в результате неубывающей энтропии — закона всего сущего. Каждая система должна работать на той или иной энергии. Тепловоз — на тепловой, электричка — на электрической, атомная бомба — на энергии радиораспада. А на какой энергии работает система этноса, этническая система?

Она должна работать на одном известном нам виде энергии, потому что закон сохранения энергии для этнологии так же обязателен, как для физики и химии. Откуда она получает энергию? В холодном помещении положили в печь дрова, которые у вас есть, а больше нету, затопили и ждете, пока не произойдет выравнивание температуры внутри печки и температуры воздуха. Печь остывает, и остывает воздух. Это процесс энтропии, процесс замкнутой системы. Так что такое этнос? Какая система — открытая или закрытая? Отвечаю совершенно неожиданно: это система закрытая. Этнос получает один раз свою энергию, с помощью которой он начинает существовать, и, растратив ее путем рассеяния, при инерции он ее теряет и распадается, или приходит в равновесие со средой, то есть в гомеостаз. Историческое его существование, формообразование укладывается всего в 1200—1500 лет, как это ни странно, А если бы это была открытая система, то этносы существовали бы вечно. Мы бы сейчас видели этрусков, они были еще в IV веке. Сейчас нет ни одного, мы не знаем, что это такое. Мы бы видели шумеров. Потомков мы видим иногда, но они сами не знают, что они потомки шумеров. С другой стороны, не было бы ни французов, ни англичан, этих сложных систем, которые возникли из-за энтропийного импульса и, теряя его, должны исчезнуть.

Всю концепцию, которую я сейчас излагаю, я продумал и создал давным-давно. Но до 65-66-го годов я ее не публиковал. Именно потому, что я не знал, какая энергия здесь имеет место. И вдруг случилось одно из чудес, которые бывают в наш век довольно часто. Вышла залежавшаяся книжка Вернадского, которую подготовил к изданию и издал вернувшийся откуда-то Кирилл Павлович Флоренский. Почему-то до него эта рукопись лежала в Институте Вернадского и никто ею не заинтересовался. А он вернулся и сделал. Книжка довольно толстая. Всю ее читать было не нужно. Но что мне было нужно, там и содержалось. Оказывается, что Вернадский, будучи человеком вдумчивым и вынужденный работать в Горном институте и описывать всякие минералы — а дело это скучное (я описывал, еще в молодости, самое мрачное впечатление), — взял кусочки французской газеты и прочел интересные вещи: что саранча перелетела из Абиссинии в Аравию, в Джибути. Там была французская колония, и топографы обмерили тучу и подсчитали массу. Французы напечатали и все пропустили мимо глаз, а Вернадский заинтересовался. Он увидел, что все месторождения меди меньше, чем эта туча саранчи. Кто же мог поднять такую массу и перенести ее через море? И не по-дарвиновски, не для продолжения рода, не для размножения, а навстречу смерти. Из цветущей Абиссинии, где эти кузнечики прыгали по лугу, ели травку и стрекотали, они вдруг полетели в Аравийскую пустыню, где есть было нечего. И они все погибли, как при каждом перелете саранчи. Перехожу к выводу Вернадского. Он сформулировал наличие на Земле биохимической энергии живого вещества биосферы, — особого вида энергии. Природа ее химическая, встречается она только в животных и растительных организмах, имеет энергетический эквивалент. Это не мистика. Обычная вещь. Ее можно перевести или в большие калории, или в электрические заряды. То есть это обыкновенная форма энергии, но специфическая для нас — связанная с жизнью. «Ага,— подумал я.— Но ведь такое случается не только с саранчой. Мы знаем, что лемминги собираются в стада, идут в океан и тонут там. И не могут остановиться. Вдруг муравьи вылезают из своего муравейника, где они только и могут жить, и движутся мощной колонной по Амазонским джунглям. Скажите, какого черта они туда лезут? Что им надо? Очевидно, тут не вопрос «надо», а вопрос в том, что они не могли не ползти навстречу собственной гибели.

Очевидно (если мы возьмем предмет изучения не на уровне вида, а на уровне популяции), что этносы возникают вследствие определенной мутации, которая связана с энергией, той самой, на которой работают системы. Так погодите! Почему? Потому что мутации происходят или за счет изменения химического состава среды, или за счет жесткого облучения. Изучение человека имеет то преимущество перед прочими биологическими штудиями, что в истории мы имеем точные даты. Мы знаем, когда произошли мутации, создающие интересующий нас признак, который мы можем назвать этноген-ным. Знаем, когда и где они произошли.

Когда об этом еще в 60-х годах я читал доклады в Географическом обществе, мне все говорили: «Да не может быть! Вы это выдумываете!» Но, понимаете, знание всемирной истории так же необходимо, как знание планетарной географии. Когда мои студенты отвечали на вопрос, где находится Алтай, но не могли сказать, какие реки текут в Испании, я ставил двойку. Надо знать и то, и другое. А историки у нас за последние сто лет специализировались исключительно только на одних узких темах. Говорит один: «Я занимаюсь Люксембургским герцогством, и ничем больше. Остальное меня не интересует». Так, конечно, ничего не узнаешь. Надо было затратить труд, я не скажу, что очень большой, и посмотреть, где что было в определенные эпохи. Пятьсот, тысячу, две тысячи лет назад. В десятом, двенадцатом веке и так далее. И появилась возможность создать карту, которая показывает появление мутаций за счет жесткого облучения, которое имеет довольно твердые геометрические формы, разнообразные и в разных местах. Это эксцессы, которые затухают. Это вспышки, которые загасают. Это толчок, который создает у затронутого предмета инерцию, небольшую, он двигается некоторое время, а потом останавливается от сопротивления среды. Но что же может толкать биосферу? Только очевидная энергия, которую создает жесткое облучение и благодаря которой появляются такие энергичные люди, мутанты, которые создают из своих соплеменников разнообразные системы. И действуют они крайне активно и так же неосознанно, видимо, как муравьи или саранча. Обижаться тут нечего: общий механизм процесса.

На нашем факультете в университете преподавал одно время очень замечательный профессор, Михаил Михайлович Ермолаев. Потом у него были неприятности, он уехал в Кенигсберг, то есть в Калининград, и я его потерял. Но сделать свою работу и напечатать ее в «Вестнике Географического общества СССР» он успел. Он, один из первых, признал мою концепцию и дал мощное подтверждение. Оказывается, ночью космические излучения, или видимые, или ультрафиолетовые, пробивают ионосферу, проходят до поверхности Земли и воздействуют на мелкие организмы. Вирусы их очень чутко воспринимают и мутируют под их влиянием. Они маленькие, и им это ничего не стоит. Поэтому у нас грипп то гонконгский, то шанхайский, то сингапурский, то еще какой-нибудь: все мутанты; потому что человеческий организм привыкает, адаптируется и сопротивляется микроорганизмам, но когда те появляются в новом виде, то к этому никак не подготовишься и надо переболеть гриппом. Выработать антитела. На это уходит полтора-два месяца по бюллетеню. Прямое доказательство мутагенных процессов.

Вот почему теория Вернадского о том, что все развитие на Земле идет за счет биохимической энергии живого вещества, только в биосфере содержащейся, оказалась вполне пригодна для объяснения целого ряда исторических событий.

Это было еще в 39-м году. Я только что вернулся с Беломорканала, с лесозаготовок, тихо, спокойно отдыхал у нас «Крестах». Тихое место, там не очень мешают жить и работать. Особенно если в камере сидит много народу, человек восемь-десять, можно залезть под лавку и думать. И там я стал думать об истории, потому что меня больше ничего не интересовало. И тут я подумал: чего ради Александр Македонский пошел в Индию, которая была ему абсолютно не нужна? Что его толкнуло? Эта война вообще была бессмысленна. И тем не менее Александр Македонский проделал этот поход и умер вскорости от ран и переутомления. Но он создал то явление, которое мы называем «эллинизм*. Оно является классическим для всего нашего восприятия древнего мира. И он не одинок Таких как Александр Македонский было много. Это были люди, которые шли не для того, чтобы получить какое-то богатство или мзду, а просто потому, что не могли не идти. У них внутри как бы пропеллер крутился, заставляя их двигаться. Поэт сказал:

Вы все, паладины Зеленого Храма,

Над пасмурным морем следившие румб,

Гонзальво и Кук, Лаперуз и Да Гама,

Мечтатель и царь, генуэзец Колумб!

Ганнон-Карфагенянин, князь Сенегамбий,

Синдбад-мореход и могучий Улисс,

О ваших победах гремят в дифирамбе

Седые валы, набегая на мыс!^*

Понимаете, этим людям, и тем флибустьерам, тем арабским завоевателям, конкистадорам удалось сделать то, что не могли сделать цивилизованные страны ни древнего мира, ни средневековья, ни нашего времени, которые побеждали только там, где не было сопротивления. А те умели побеждать огромное сопротивление. Что это за энергия? И тут я спохватился, крикнул: «Эврика!» — и вылез из-под лавки. И все на меня посмотрели, как на сумасшедшего. Я понял, что все сейчас будут считать меня за идиота. Что так человек разволновался?! А я обратно под лавку залез и стал думать.

* Строки Н. С. Гумилева.

Я проверил: оказывается, это явление не только на войне сказывается. Оно сказывается в любом виде жертвенности. Ньютон, который отдал свою жизнь, чтобы создать теорию, писал: «Я всю жизнь работал только ради науки и не пролил ни капли семени». Боже мой, отказался от того, ради чего люди живут! Отказался от семьи, от потомства, от детей, от любимой , женщины, от всего. Что его заставило? Выгода? Никакой он выгоды не имел. Правда, король Карл II сделал его пэром Англии, позволил ему сидеть в парламенте и голосовать. Ньютон аккуратно посещал заседания, но за все время сказал только два слова: «Закройте форточку». Остальное его совершенно не интересовало. Только мешало. То есть это тот же самый синдром, как и у Александра Македонского. Что и у нашего протопопа Аввакума. Что у Суворова, который вел солдат в Италию. Что у Наполеона, который вел солдат на Россию, хотя это было совершенно безнадежное дело и ненужное. Этот синдром, этот биологический признак, появляющийся вследствие мутации, я тогда же назвал — пассионарность.

Я двигаю этот стакан, и он двинулся. Я двигаю этот стол, но он не двинулся. У него большая масса, он инертен. И поэтому толчки, которые создают признак пассионарности, должны быть слабыми. Если сильно ударить человека каким-то энергетическим импульсом, он умрет. А слабый толчок дает небольшое нарушение. Все пассионарии — это, конечно, уроды. Их устраняет естественный отбор. Вот почему система имеет неизбежный конец. Но они успевают рассеять свой генофонд и оставить после себя памятники. Так же, как и мы. Я после себя оставлю книги. Мой визави, кроме книг и статей, оставит после себя дочек Все мы что-то оставляем. Но конец нашей системной целостности на персональном уровне организма — он абсолютно неизбежен. Я не хотел бы, чтобы это затягивалось. У нас все время толкуют о продлении жизни, а по существу, они занимаются продлением старости. А это не такое большое удовольствие. Пожалуй, лучше так, как есть: пусть поколения меняются и жизнь обновляется...

— Скажите, пожалуйста, как соотносится этническая классификация и все языковые, расовые классификации? Есть ли там общие точки соприкосновения? Или нет? Есть ли отличия?

— Очень полезный вопрос. Вероятно, когда-то такие точки соприкосновения были. Но очень давно, и были не простыми, даже очень сложными. Безусловно, языковое многообразие, которое мы сейчас наблюдаем, связано с тем, что оно фиксирует былую общность. Вопрос о предках через язык решается сейчас по-разному. Я видел людей, которые, правда, не вступая в открытый диспут, говорили, что они — потомки скифов, хотя скифы говорили не по-славянски. Говорят, что римляне — это тот народ, который до сих пор в Риме живет, потому что имя римлян существует до сих пор. Действительно, римляне назывались по-латыни «романи». По-гречески — «ромей». Так называли себя византийцы. Я видел одного мелитопольского грека — он говорил, что он ромей. Кстати, он это знал потому, что был член-корреспондент. И румыны — это то же самое слово, что и римляне, романи. Но ведь есть разница между Чаушеску и Калигулой. Очевидно, тот вопрос, который Вы мне задали, требует установления не только элементов еще не забытого сходства, но и мощного фактора разницы, несхожести. А это уже вопрос другой.

— Принятое в последнее время в нашей стране изложение истории основывается на факторах классовой борьбы, смены формаций и в какой-то степени на факторе личности. Вы считаете, что этого недостаточно, чтобы описать историю народов? Значит, есть какие-то примеры, когда при одинаковых формациях, скажем, судьба этносов разная?

— Прежде всего, исторический материализм, о котором говорите Вы, ставит себе совершенно иные цели, нежели этнология. Этнология — естественная наука, которая описывает естественный феномен, существующий на земле, — этнос, как коллективное существование, свойственное виду Homo sapiens. Там же исследуется совершенно иной вид материи, которая создает жесткие системы, вследствие чего возникает теория прогресса. Чем больше систем, тем выше развился не этнос, а та популяция, которая относится к тому или иному классу. Как видите, это постановка проблемы совершенно иная. Социальная форма движения материи, вследствие которой возникают общественно-экономические формации, политические объединения — государства, относится к этническим процессам как электричество к химическим реакциям. Или как скорость к расстоянию, к весу... Мы не можем измерить скорость тела килограммами или тоннами. Так и этногенез требует самостоятельной системы отсчета, хотя и взаимодействует с прочими формами движения материи, известными диалектическому материализму. Постановка вопроса о возникновении и исчезновении этноса там вообще стоять не может, потому что если мы руководствуемся признаками формации, то мы видим, что есть рабовладельцы и рабы. Рабовладельцы — это плохие. Рабы — это хорошие. А к какому этносу принадлежат рабовладельцы и рабы, нас в этом случае никак не интересует. Также мы знаем, что был феодализм. Был он тысячу лет и везде. Сравните феодальную Данию и феодальную Японию. Ничего общего. Это иная постановка вопроса, на которую имеется ответ во всех учебниках. Я вам для этой цели не нужен. Потому что повторять то, что есть в учебниках, не моя задача.

— Каким образом на стереотип поведения влияет ландшафт?

— Ландшафт, в котором этнос помещается, является частью этнической системы. Потому что, если я говорю о доме, родном доме, построенном собственными руками, как об элементе системы, то так же я должен сказать и о поле, которое возделано самими членами этноса или их предками. Так же о том лесе, который их окружает, о речке, в которой они ловят рыбу. Привычка, адаптация к ландшафту является составной частью тех самых системных связей, о которых я по мере возможности старался сказать в лекции. И самое интересное: есть такое явление — ностальгия, когда человек не может жить в чужом месте. Ландшафт действует принудительно, через биополе. Тот, кто привык жить в горах, не будет жить на равнине. Кто привык жить на островах, для того скучна монгольская степь. Должен сказать, что я горы терпеть не могу. Обожаю степь и великолепно в ней ориентируюсь. А почему, я даже сказать не могу. Ведь мои предки жили здесь, в Петербурге, в Царском Селе, привычки никакой не было. Видимо, наши общие предки, предки отца и матери, жили в тех равнинных ландшафтах, которые создали определенный настрой биополя, благодаря которым мы предпочитаем открытые пространства закрытым: горным или даже лесным. Подсчитать, изучить этот феномен можно, но как сам факт он хорошо всем известен.

— Лев Николаевич, можно такой вопрос задать? В советской науке, помимо Вашей теории этноса, существует другая теория, которая утверждает, что этнос — явление социальное. И что в конечном итоге исторического развития все этносы сольются в единый этнос и будет единый народ. Как Вы можете это охарактеризовать?

— Чтобы высказать свою точку зрения в научной полемике, нужно иметь к тому возможности. Академик Бромлей, которого Вы имеете в виду, получил предложение от московского телевидения выступить, чтобы записать нашу полемику. Он отказался, заявив, что он тяжелодум, а Гумилев быстро отвечает на вопросы. Когда я читал его книги, у меня возникал ряд недоумений, а спросить было некого. Сам он не отвечал. Мы знаем, что этногенез — это процесс, связанный с большой затратой энергии, самой обыкновенной, имеющей энергетический эквивалент. Должен быть импульс, который потом должен быть растрачен. Про генезис этноса, этого толчка академик смело говорит, что это социальное явление. Я не могу с этим согласиться хотя бы потому, что он академик и ему можно говорить все что угодно, а мне сразу пришьют идеализм. Да я и сам не разделяю идеалистических взглядов. Закон сохранения энергии верен, и поэтому от собственного сознания никакой энергии не может возникнуть. Но отсюда проистекает вопрос о метаэтносе, когда он считает, что все сольются и будут одинаковыми. Но вы же знаете, что всякий энергетический процесс должен иметь как минимум два полюса. Хотя бы по высоте, как сообщающиеся сосуды. Вода перетекает из высшего сосуда в низший. В электричестве есть катионы и анионы. Они двигаются навстречу друг другу. Если будут только одни или другие, никакого электричества не будет. Поэтому, если все люди сольются и станут одинаковыми, то тогда и никакого движения, никакого развития культуры и просто жизни не будет. Будет медленное угасание, и хорошо, если медленное. Вы знаете, в Новой Зеландии есть рептилия под названием гаттерия. Палеонтологи установили, что некогда, два миллиона лет тому назад, эти гаттерии занимали всю сушу Земли, за исключением ледниковых зон. А уцелели только в одном месте, как эндемический вид, то есть вид, характерный только для одной скалы, где они живут и сохраняются. Я для человечества такой судьбы не желаю.

— А нельзя ли спроецировать карту пассионарных эт-ногенетических толчков обратно в темное небо и постараться найти источники этих толчков?

— Это я просил сделать астрофизиков. Что биологи-генетики, что астрофизики с удовольствием говорят мне, что подтверждают мою концепцию, но никто из них не занимается этой проблемой. Они ездят на дачи, устраивают концерты, заседания... Тут недавно под Москвой устроили международный симпозиум. «Симпозиум» — это греческое слово и означает совместную выпивку. Только я не знаю, как они пили: по отдельности или все вместе. Но у них это постоянно идет. Для этой проблемы нужны люди с астрономическими, биофизическими и биохимическими знаниями. Найдите мне! Я буду рад дать исходные данные.

— В начале лекции Вы сказали, что этнос — это система. Академик Бромлей, глава нашей этнографической школы, тоже называет этнос системой. Различие Вашей точки зрения и академика Бромлея?

— Принципиальное. Бромлей ищет сходных людей, похожих друг на друга. И считает, что если всех собрать вместе, то это и есть система. Это абсолютно другой подход, обратный тому, который принято считать системным. Дополняющие элементы — вот что создает систему. Если вы сделаете предложение вашей соседке справа или слева, то это будет семья. Потому что это будут мужчина и женщина. А если будут только мужчины или только женщины — это будет уголовный кодекс, а вовсе не семья и не система. И вот этой разницы Бромлей усвоить не мог. Ну, что ж сделаешь...

— Вы говорили, что всем пассионариям свойственна жертвенность. Наклонность к жертве — признак ли это, если активности нет?.

— Наклонность к жертве — это самая большая активность ... Быть более активным, чем христианские мученики, чем мусульманские, которые бросались на крестоносцев, чем сами крестоносцы, которые шли в походы, чем флибустьеры или конкистадоры, которые ехали в Америку или на Филиппины, а возвращалось оттуда не более 20%, притом больных, людей... Вот они были жертвенны. Конечно, если у человека больные глаза, то его не возьмут, но он найдет чем заняться. Он начнет проповедовать, создавать новую теорию, а это тоже вещь трудная и рискованная...

«ИСТОРИЯ ТРЕБУЕТ СПРАВЕДЛИВОСТИ...»

Книга Монголии. Альманах библиофила. Выпуск 24. М., 1988, с. 341 -351. (Беседу вела Л. Букина.)

Как-то Лев Толстой сказал, что на детях великих людей природа отдыхает... Вероятно, чаще всего это бывает именно так Тем поразительнее исключения. Талант Анны Андреевны Ахматовой и Николая Степановича Гумилева не помешал осуществиться дару Льва Николаевича Гумилева. Не просто сложилась его судьба, и тем более не просто — судьба его книг. Некоторые из них увидели свет, иные изданы на правах рукописи, а написанные в последние годы —лежат в письменном столе. Все они связаны с Монголией. В книге «Поиски вымышленного царства», вышедшей в 1970 году и давно ставшей библиофильской редкостью, отдельная глава посвящена литературному памятнику монголов — «Сокровенному сказанию». Книга, над которой сейчас работает Лев Николаевич, — «Деяния монголов» — продолжает основную тему, исследуемую ученым в течение многих лет.

Невольно возникает вопрос: почему именно Монголия? Чем продиктован интерес именно к ней? Мне как переводчику монгольской поэзии нередко приходилось отвечать на этот недоуменный, удивленный вопрос: потому, что в Монголии сосредоточена первозданная, космическая сила, и, чем больше стремишься ее постичь, тем отчетливее понимаешь всю глубину и загадочность этой страны.

«Почему именно Монголия?» — теперь спрашиваю я у Льва Николаевича Гумилева, мысленно пытаясь предвосхитить ответ: интерес к Азии, Востоку, всему «иному», «далекому» мог передаться генетически от Николая Степановича Гумилева.

Л. Г. Никакой генетической связи здесь нет. Востоком я увлекся потому, что в детстве читал книги про индейцев, но так как попасть к индейцам не мог, то нашел их эквивалент — народы Сибири и Азии.

Л. Б. Когда Вы написали первую работу, связанную с Монголией?

Л. Г. В 1936 году, на втором курсе исторического факультета. Это была статья по орхонским тюркам, опубликованная только в 1959 году в журнале «Советская этнография*, № 3.

Л. Б. Толкованию «Сокровенного сказания монголов» посвящена глава «Трилистник мышиной норы», вошедшая в Вашу книгу «Поиски вымышленного царства». Нетрадиционный взгляд вызвал традиционную полемику...

Л. Г. Итогом которой стало пятнадцатилетнее молчание — у меня с тех пор не было ни одной публикации, если не считать работ, вышедших на правах рукописи...

«Сокровенное сказание» содержит предание о происхождении монголов: они появились от внебрачных связей матери Алан-гоа и небесного мужа. Кстати, об этом — о происхождении человека — я говорил в докладе, сделанном в 1985 году на конгрессе, посвященном исследованию атмосферы и космоса. Согласно моей теории, космические лучи, проникая через земную атмосферу, становятся причиной своего рода мутаций, в результате одной из них и появились монголы.

Л. Б. Принято считать, что «Сокровенное сказание» — своего рода свод фольклора, вобравший в себя лучшее из того, что было накоплено монголами к 1240 году. Основания для такого толкования весьма серьезны: не может первый письменный памятник быть столь совершенным. Вероятно, до него существовала словесность, которая либо не была зафиксирована письменно, либо не сохранилась в записях.

Л. Г. Твердо убежден, что «Сокровенное сказание» принадлежит одному автору — не менее гениальному, чем автор «Слова о полку Игореве». Автор, судя по всему, примкнул к Чингисхану после похода 1182 года. Вначале он ведет повествование от третьего лица, а далее говорит «мы». Полагаю, фольклора в памятнике нет. Это политический памфлет, и симпатии автора обращены к монгольскому войску, а не лично к Чингисхану. Кстати, в венгерском и польском переводах и в переводе Пеллио название памятника звучит более адекватно оригиналу — «Тайная история монголов». «Сокровенное сказание» — перевод, сделанный в свое время С. А. Козиным, имеет сусальную тональность.

После смерти Угедея монгольских ветеранов стали оттеснять представители завоеванных племен, включенные в армию, а в 1242 году ветераны были уничтожены как политическая сила. Написанное в 1240 году «Сказание» чудом уцелело.

Л. Б. Может быть, благодаря тому, что монгольский текст был затранскрибирован китайскими иероглифами...

Л. Г. В таком виде оно служило учебником монгольского языка для китайских разведчиков.

Убежден, что «Сказание», так же как и «Слово о полку Иго-реве», создано не прямо по следам описываемых событий. Поэмы пишутся после того, как все утряслось, когда появляется возможность осмыслить происшедшее с временного расстояния. Написать, чтобы заставить людей думать так, как думаешь ты, — это и есть литература.

Работая над книгой «Деяния монголов», половина которой — десять листов — уже готова, рассматривая исторические события с точки зрения пассионарной теории этногенеза, я пришел к фантастическому выводу: войны монголов были оборонительными. Их все время трогали и вынуждали обороняться. А они давали сдачи так сильно, что побеждали. Ведь поводом для битвы под Козельском послужило убийство монгольских послов князем Мстиславом Черниговским. Войны с Венгрией, Хорезмом, Южным Китаем были вызваны теми же причинами, а не тягой к грабежу.

Вы молоды и войны не знаете. Я же участвовал во взятии Берлина, и наблюдения, сделанные в те годы, относятся к любому времени.

Добычу взять легко, а увезти ее невозможно.

Поэтому войны монголов не обогащали. Как народу пассионарному монголам были присущи сильные товарищеские чувства. Предать доверившегося тебе человека —- худшее из преступлений. Они отвечали на убийства послов набегами и победами. В этом — чувство коллективной ответственности за друга, за своего хана.

Л. Б. Согласно Вашей теории этногенеза норманны — тоже народ пассионарный? С какой легкостью они снимались с места, завоевывали города...

Л. Г. Норманны — викинги (от слова «вик» — укрепленный поселок) вынуждены были уходить из дому, так как дома их не терпели оседлые обыватели. Точно так же вели себя арабы эпохи Мухаммеда.

Л. Б. Вероятно, теорию пассионарности можно отнести не только к народам, но и к отдельным людям? Человек одаренный, гениальный — тоже пассионарий?

Л. Г. Еще бы! Знаете, я видел, как моя мать писала стихи — это страшный труд, и никакой нормальный человек не согласился бы на это. А я сам?!..

Л. Б. Вы годами пишете в стол, безо всяких надежд на издание. Ведь основные Ваши работы — «Этногенез и биосфера Земли», «Тысячелетие вокруг Каспия» — существуют только на правах рукописи... Когда читаешь Ваши работы, удивляет язык, которым они написаны, — отнюдь не сухой и наукообразный: живые, разговорные интонации слышны, даже когда поясняются сугубо теоретические вещи.

Л. Г. Я слишком люблю свою работу, чтобы делать ее наукообразной. У нас на факультете один геолог сделал доклад таким образом, что никто ничего не понял. Я излагаю своим студентам совершенно новую концепцию простыми и понятными словами.

Л. Б. Можете ли Вы кратко сформулировать Вашу теорию пассионарности?

Л. Г. Пассионарность — непреоборимое желание производить работу, часто бессмысленную, и стремиться к цели, часто иллюзорной. Само по себе такое желание — ненормальность. Естественный отбор устраняет пассионариев; остается обыкновенный, средний, успокоенный человек.

Л. Б. Как Вы относитесь к описанию Чингисхана, которое дал Калашников в романе «Жестокий век»? Светловолосый, голубоглазый Чингисхан... Возможно ли это? Монголы отвечают с неприязнью, что мы, европейцы, слишком большое значение придаем внешнему, форме.

Л. Г. Он ведь был мутант-пассионарий — все могло быть. В некоторых случаях ультрафиолетовые лучи пробивают атмосферу и доходят до поверхности земли, и в результате жесткого облучения происходит мутация.

Л. Б. А нынешнее радиоактивное облучение действует так же?

Л. Г. Получаются уроды. Но пассионарии — тоже в определенном смысле уроды. Им не сидится дома, и вместо того, чтобы наслаждаться уютом, они устремляются в мир, перекраивают его, живут в дискомфортных условиях.

Л. Б. Эту особенную силу мне удалось ощутить во время пребывания в Хара-Хорине, древней столице Монголии. Видимо, пассивную энергию сохраняют предметы в храме Эр-дэни Дзуу, крепостные стены, ступы, в которых замурованы священные книги, мощи святых, культовые вещи. От самой земли идет эта сила — под ее слоями лежит никем не тронутый древний город.

Л. Г. Пусть лежит, целее будет.

Л. Б. То же самое говорят и монгольские коллеги. Оттуда, из далекого Хара-Хорина, тянулись нити ко всему миру... Вам приходилось там бывать?

Л. Г. Когда был молодым — не пускали, а теперь я и сам бы не смог поехать.

Л. Б. Как Вы полагаете, Лев Николаевич, существует ли сейчас пассионарный толчок?

Л. Г. Аберрация близости — не менее ста лет. Это то же самое, что рассматривать комнату под микроскопом. Пройдет триста лет, прежде чем станет все понятно. Так же существует и аберрация дальности. Что было в палеолите, мы тоже не знаем.

Л. Б. Когда, согласно Вашей теории, были сильные пассионарные взрывы?

Л. Г. Сильный толчок был около 1000 года. Он прошел через Маньчжурию, Монголию и выклинился где-то на меридиане Байкала. Последний такой взрыв — начало XIII века. Он дал одновременно Россию, Литву, Османскую Турцию и Эфиопию. Мы не отстали от Европы, мы просто моложе на пятьсот лет. Все это видно на моем графике развития этнокультурных систем Евразии I—IV вв. Монголы в XIII веке испытали подъем, в течение века держались, и затем, в XIV веке, наступил спад.

Пассионарный толчок — это негэнтропийный импульс, не слишком сильный, потому что не дает летальных последствий для затронутых им организмов. Мутация! Возникает новый признак, проявляющийся в поведении и обнаруживаемый на популяционном уровне. Это и есть процессы этногенезов у людей, но, вероятно, аналогичные феномены есть у животных и растений, а также у микроорганизмов. Но эти сюжеты нас пока не интересуют. У людей возникший признак, в данном случае — пассионарность, устраняется естественным отбором, но оставляет после себя реликтовый этнос, живущий в состоянии гомеостаза так долго, как позволит устойчивость вмещающей среды. Эти реликты не примитивы, а финальные фазы миновавших этногенезов или предельно упрощенные системы.

Все известные этногенезы развиваются по описанной схеме, но, разумеется, в любой фазе развитие может быть оборвано вмешательством соседей. Впрочем, начало процесса — мутацию, порождающую некоторое количество пассионариев в гомеостатической популяции и тем самым превращающую ее в системную целостность — этнос, тоже можно рассматривать как экзогенное вмешательство, а не как эволюцию этнических субстратов. Мы не одиноки в монотонной Вселенной. Потоки энергии пронизывают наши тела и окружающую среду, что дает нам право рассматривать этногенезы как частный случай видообразования. То, что они протекают в обозримое время и имеют абсолютную хронологию, позволяет трактовать их как модель аналогичных процессов на клеточном и молекулярном уровнях, а равно на видовом и даже планетарном. Различие здесь только в сроках протекания, что в каждом случае требует своеобразного подхода. Однако дальнейшее развитие теории — дело поколения. С меня довольно того, что мне удалось сделать.

Л. Б. Ваша теория как-то связана с теорией Вернадского о ноосфере?

Л. Г. Она связана с первым биохимическим принципом Вернадского: «Биогенная миграция атомов химических элементов в биосфере всегда стремится к максимальному своему проявлению».

Л. Б. А с работами Чижевского?

Л. Г. Он был на верном пути, но не умел отбирать исторические факты. История требует точности и масштабности.

Л. Б, Судя по тому, что книга В. Вернадского «Химическое строение биосферы Земли и ее окружения» у Вас под рукой, Вы к ней обращаетесь довольно часто?

Л. Г. Постоянно. И в Ленинграде тоже есть экземпляр.

В. И. Вернадский, открывший биохимическую энергию живого вещества биосферы, отметил еще один феномен, как бы энергию с обратным знаком — «разум», точнее, «мысль», которая, не являясь определенной формой энергии, тем не менее может совершать работу. Может-то она безусловно, но какова совершаемая ею работа? Что она создает? Каковы ее результаты? И, наконец, каково ее соотношение с уровнем пассионарного напряжения системы, в которой она проявляется?

Ответить на это можно только посредством этнологии, оперирующей понятиями суперэтносов и их контактов при изучении законченных процессов этнической истории...

Л. Б. Какие книги, связанные с Монголией, есть в Вашей библиотеке?

Л. Г. Те, что всегда держу под рукой: R. Grusse. «L'Empire des Steppes»; «Mongols and Russian» Г. В. Вернадского; «Сокровенное сказание», переведенное на польский язык Станиславом Калужинским; Рашид ад-Дин; старое издание Г. Цыбикова. И, разумеется, целая полка специальной литературы.

Л. Б. На столе я вижу и Ваши основные труды, депонированные в Люберцах. Чему посвящен том «Тысячелетие вокруг Каспия»?

Л. Г. Здесь показан принцип пассионарной теории этногенеза на неизвестном историческом материале. Объясняется, почему немногочисленные хунны (около 300 тысяч) не пустили китайцев в Европу, почему монголы побеждали противников многочисленных, технически оснащенных и прекрасно организованных.

Л. Б. Для работы Вы используете материалы из летописей?

Л. Г. Летописец был человек живой и пристрастный. Верить надо средневековым немецким хронистам — только в отношении генеалогий.

Л. Б. Над чем Вы работаете сейчас?

Л. Г. Недавно я закончил очередной том «Древняя Русь и Великая степь», охватывающий период с IX по XIV век. Работа посвящена не Руси и Степи, а границе между ними. Это новый подход в истории, когда изучается не сам предмет, а соотношение его с соседним. Повторять историю Руси нет смысла. Великая степь мной описана в Степной трилогии. На эту книгу и «Деяния монголов» ушли последние двенадцать лет, когда меня никуда не звали и нигде не печатали.

Л. Б. Наверное, прочие Ваши работы можно будет издать.

Л. Г. У меня много написано про монголов, но я не даю в печать. Чтобы не умереть. Пока в столе лежит незаконченная рукопись, требующая работы, она спасает меня от смерти. А гонорары меня не интересуют. На что их тратить в моем возрасте?..

Л. Б. Вопреки всему, что довелось Вам перенести, в Вас нет никакого ожесточения...

Л. Г. А против кого мне ожесточаться? Где эти люди теперь? От старости же меня защищает великолепный экран — это история кочевников Центральной Азии. Она мне давала силы и в самые тяжелые годы. С 1938 по 1956 год я провел в лагерях. В промежутке, с 1945 по 1949, воевал, брал Берлин, потом быстро сдал экзамены... И тут началась опала матери — после известного постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград». (По странному совпадению первый музей Анны Ахматовой в Ленинграде образован при ПТУ имени Жданова.) Но я все же успел защитить кандидатскую диссертацию, а докторскую — уже после освобождения. Что делать, надо уметь выбирать родителей.

Л. Б. Годы заключения пришлось провести без книг?

Л. Г. Книги присылали. В частности, работы Бичурина, помогшие мне написать книгу о древних тюрках, ставшую впоследствии докторской диссертацией. Книги «Хунну» и «Хунны в Китае» я написал там же, привез домой в чемодане. Потом только дополнил ссылками на иностранные источники. Во время пятнадцатилетней опалы, начавшейся после выхода книги «Поиски вымышленного царства», тоже беспрерывно работал. Вообще, за последние двадцать пять лет только раз — одну неделю — отдыхал (после женитьбы, совпавшей по времени с выходом книги).

Л. Б. Книга, послужившая поводом для Вашего отчуждения, стала теперь не просто редкой — недоступной. В 1973 году она была издана в Польше — иллюстрации тщательно подобраны Стефаном Михальски, научный консультант— крупный монголовед Станислав Калужинский. В 1974 году книга переведена на чешский язык... Идея отрицания монгольского ига, выдвинутая Вами, видимо, вызывает научный интерес, а не только встречается в штыки.

Л. Г. Именно об этом подробно говорится в главе «Недоумение по поводу монголов» из книги «Деяния монголов».

Эта глава — своего рода апокриф, написанный в форме обсуждения доклада, который на самом деле никогда не был прочитан. В ней собраны разного рода мнения, с которыми мне приходилось сталкиваться за последние полвека, и даны ответы на них.

Почему к монголам во всем мире принято относиться плохо? Распространили этот навет тамплиеры в XIII веке, когда они предали монголов. В XIII веке в Европе были паписты-гвельфы и сторонники императора — гибеллины. К числу гвельфов принадлежали юго-западные французы — Анжуйский дом, северо-восточные немцы — саксонская династия герцогов Вельфов, половина Италии и Орден тамплиеров. Гибеллинами были швабские герцоги Гогенштауфены, которых поддерживали французские Капетинги. Гибеллины искали поддержки у восточных христиан: Никейской империи, Армянского царства в Киликии и у монгольских несториан. Папы за это отлучали их от Церкви.

А монголы об этой борьбе ничего не знали, вернее, не могли представить себе размаха ненависти и предательства. Поэтому, двинувшись в 1260 году, после взятия Багдада, на освобождение Иерусалима, они рассчитывали на поддержку палестинских христиан и крестоносцев и были уверены в победе. Гетум, царь Киликии, и его зять Боэмунд Антиохий-ский поддержали монголов, но крестоносцы Акры пропустили войско египетских мамлюков через свои владения и даже снабдили их провиантом. Монголы были разбиты, после чего разъяренные мамлюки вырезали христианское население Сирии и взяли все крепости крестоносцев в Палестине. Вина за разгром и кровь невинных лежала на тамплиерах, но те распустили слух, что монголы хуже черта. Тенденциозность версии несомненна, но для специалиста, а не для большинства. Так она и закрепилась, сначала в Европе, а потом в России, ибо реальность всегда воспринимается труднее, чем миф.

В ХШ веке западноевропейская географическая наука, имевшая в то время громадное практическое значение, представляла бушующий фонтан мифов, легенд, сознательной лжи и безудержной фантазии. Это был доступный в то время уровень науки, которая базировалась не на опыте и наблюдении, а на деятельности свободной мысли или разума, питаемой легковерием народных масс и высших сословий. Уже одна басня о царстве пресвитера Иоанна унесла в ад несколько тысяч французов и немцев, пошедших во второй крестовый поход навстречу мнимому союзнику. А когда христианский союзник действительно появился из глубин Азии, была проведена очередная дезинформация, причем столь сознательно и гнусно. Но изреченная ложь — произведение свободной мысли или разума, т. е., если быть последовательным, — ноосферы XIII века, стала привычной, т. е. фактом, формирующим стереотип поведения и, как таковой, дожила до нашего времени. Предвзятое мнение превратилось в переходящую ошибку, исправить которую средневековая наука была бессильна.

Неисчислимы беды, происходящие от предвзятых мнений и переходящих ошибок. Заслуга науки в том, что она часто вскрывает застарелые предубеждения, никогда не доказанные и как будто не требующие доказательств. Чтобы опровергнуть ложное суждение, нужно вскрыть его корни, зачастую болезненные и застарелые.

Наши предки, жившие в Московской Руси и в Петербургской Империи, нисколько не сомневались в том, что их восточные соседи — татары, мордва, черемисы, остяки, тунгусы, казахи, якуты — такие же люди, как и тверичи, рязанцы, влади-мирцы, новгородцы и устюжане. Идея национальной исключительности была чужда русским людям, и их не шокировало, что, например, на патриаршем престоле сидел мордвин Никон, а русскими армиями руководили потомки черемисов — Шереметевы, и татар — Кутузов.

В странах же Западной Европы предубеждение против неевропейских народов родилось давно. Считалось, что азиатская степь, которую некоторые начинали от Венгрии, другие — от Карпат, — обиталище дикости, варварства, свирепых нравов и ханского произвола. Взгляды эти были закреплены авторами XIII века, создателями универсальных концепций истории, философии, морали и политики. При этом самым существенным было то, что авторы эти имели об Азии крайне поверхностное и часто превратное представление. Все же это их не смущало, и их взглядов не опровергали французские или немецкие путешественники, побывавшие в городах Передней Азии или Индии и Китая.

К числу дикарей, угрожавших единственно ценной, по их мнению, европейской культуре, они причисляли и русских, основываясь на том, что 240 лет Россия входила в состав сначала великого Монгольского улуса, а потом Золотой Орды. Эта концепция была по-своему логична, но отнюдь не верна.

Корни болезни, которую мы называем монголофобией, следует искать в том же XIII веке, когда и происходили войны монголов. Могут возразить, что европейцы, а до них римляне и греки недолюбливали степных варваров — скифов, гуннов — и раньше. Но раз речь идет о монголах, а не о гуннах, туркменах-сельджуках и даже туарегах Сахары, которые на время завоевали большую часть Испании, то причины монголофобии надо искать именно в XIII в. Ибо до этого времени о монголах не было слышно и их не было на исторической арене.

Каждое явление, наблюдаемое в современности, имеет свое начало в прошлом, иногда близком, иногда далеком, но никогда не бесконечном, якобы характерном для всех тысячелетий существования человечества. Но ведь любое описание прошлого — история. Следовательно, история любого процесса, бытующего в настоящее время, — это продолжение того мгновения, когда, в силу тех или иных причин, этот процесс начался. Именно поискам начала, т. е. происхождения «черной легенды», посвящена книга «Деяния монголов». Эта работа похожа на диагноз грандиозной болезни, заблуждения, унесшего много жизней и породившего много ненужного и бессмысленного горя.

Надо отдать должное уму и такту наших предков. Они не создали обратную человекоубийственную систему мироощущения. Они относились к окрестным народам как к равным, пусть даже непохожим на них. И благодаря этому они устояли в вековой борьбе, утвердив как принцип не истребление соседей, а дружбу народов. Вот почему для русского читателя важно понять, с кем и как нашим предкам пришлось воевать и на Востоке, и на Западе.

В КАКОЕ ВРЕМЯ МЫ ЖИВЕМ?
(ДИАЛОГ ЛЬВА ГУМИЛЕВА И ДМИТРИЯ БАЛАШОВА)

«Согласие», 1990, № 1, стр. 3-19. (Беседу вела Л. Антипова.)

Лев Гумилев — основатель новой науки — этнологии, получившей признание во всем мире. Она исследует влияние природных процессов на историю развития человеческих цивилизаций. Журналистка Людмила Антипова записала беседу ученого с писателем Дмитрием Балашовым, автором повестей и романов о Московской Руси. Нынешний всеобщий интерес к Истории обусловлен нашим желанием понять день сегодняшний. Как мы шли к нему и что нас ждет в будущем? — об этом и говорят ученый и писатель.

Л. Антипова: Лев Николаевич, из предисловия к вашей книге «Этногенез и биосфера Земли*, написанной 15 лет назад и изданной в 1989-м, я с удивлением узнала, что в нашей стране у Вас нет последователей и учеников. Дмитрий Михайлович Балашов, однако, считает себя вашим учеником и именно в этом качестве намерен участвовать в настоящем разговоре...

Л. Гумилев: И таких людей еще пять или шесть, по крайней мере, мне известных. Что же касается моих последователей — я абсолютно убежден, — их у меня порядка нескольких десятков человек. Имеется у меня аспирант, имеются у меня доктора наук, которые, я уверен, меня понимают и разделяют основные положения моей теории. И имеется академия наук, представитель которой, академик Трухановский, объяснил мне, почему меня там ненавидят.

Л. Антипова: ?..

Л. Гумилев: Три причины. Причина первая. Вы пишете, сказал он, оригинальные вещи, но это не страшно, все равно мимо нас Вы не пройдете, нам же их и принесете. Хуже другое: Вы доказываете ваши тезисы так убедительно, что с ними невозможно спорить, и это непереносимо. И наконец, третье: оказывается, что мы все пишем наукообразным языком, считая, что это и есть наука, а Вы свои научные суждения излагаете простым человеческим языком, и Вас много читают. Кто же это может вынести?!

Л. Антипова: Ваши читатели. Спросите библиотекарей — ваши книги давно уже пользуются популярностью и спрос на них стремительно растет. И сугубо научное и неудобоваримое название — не помеха для не обученного древнегреческому и латыни нынешнего читателя. «Этногенез и биосфера Земли» в Ленинке нарасхват — я сама видела на столах у консультантов листки с крупно написанными шифрами этой книги — настолько часто ее спрашивают читатель.

Л. Гумилев: Выходит, академик прав!

Л. Антипова: Тем более что последняя книга Льва Гумилева и названа просто и ясно: «Древняя Русь и Великая степь». Правда, я не уверена, что она дойдет до заинтересованного читателя — сужу по смехотворно малым тиражам предыдущих ваших книг (мне уже приходилось писать об этом в «ЛГ»). Вот и ваша монография «Этногенез и биосфера Земли» — практически раритет с момента выхода — 11 тысяч книг... Сколько же экземпляров книги «Древняя Русь и Великая степь» сошло с типографских машин?

Л. Гумилев: К сожалению, пятьдесят тысяч. Книгу издавали в темпе, темп был спешный, и поэтому забыли поместить указатель. Я составил его и вовремя подал. Но, вместо того чтобы поместить указатель, сняли фамилию моего редактора Андрея Геннадьевича Шемарина. Он два года работал со мной вот за этим столом, задавал мне самые интимные, самые ехидные вопросы, мы с ним подружились. И решили выпить водки, когда книга выйдет. Но она вышла без указателя... и водка осталась невыпитой.

Л. Антипова: Остается надеяться, что когда-то за этим же столом Вы раскроете новое издание «Древней Руси и Великой степи» с компасом-путеводителем по этим исчезнувшим пространствам истории. Впрочем, уже не исчезнувшим, потому что существует эта книга, и ваш ученик Дмитрий Михайлович Балашов...

Л. Гумилев: ...более известный, чем я...

Л. Антипова: ...воссоздающий в своих книгах историю уже Московской Руси, художественный образ ее на прочной канве надежных научных данных.

На природу вашего творческого союза писателей и историков в одном лице поможет пролить свет небольшая цитата из последнего романа Дмитрия Балашова «Отречение*: «И потому — муравьиная ежечасная работа тех, кто творит и сохраняет память народа, кто не дает угаснуть традициям веков, безмерно важна. Без нее умирают народы и в пыль обращаются мощные, некогда гордые громады государств».

Как было в жизни, Дмитрий Михайлович, — как свела Вас судьба с Львом Николаевичем?

Д. Балашов: Все решил интерес к работам Льва Николаевича Гумилева. Сам я по специальности фольклорист. То есть, изучая, скажем, народную песню, я имею дело со множественностью — вариантами песни, записями ее. Эту множественность, чтобы изучить, надо «разложить спектрально», с учетом времени и места, где появился вариант песни или баллады. Таким образом, возникает необходимость в каком-то инструменте и, в свою очередь, невольно ставится вопрос об общих законах развития культуры. А этих законов нет.

Есть высказывание Маркса в предисловии к «К критике политической экономии», быть может, самое гениальное — у него — о том, что никакой связи между прогрессом экономики и развитием культуры нет и быть не может.

Л. Антипова: Лев Николаевич, Вы придерживаетесь того же мнения?

Л. Гумилев: Я вполне уважаю Маркса — за это и аналогичные высказывания.

Д. Балашов: Так вот, этой связи действительно нет (хотя мы все эти десятилетия упорно пытаемся ее найти, залезая в вульгарный социологизм). Но это и не значит, что историю культуры можно представить просто как цепь фактов. Существует процесс. Значит, должны быть и законы, отражающие его развитие, не так ли? С чем он связан? Если считать, скажем, искусство фольклора общим выражением народных духовных представлений, то связь впрямую должна быть с каким-то общественно-духовным развитием наций, по терминологии Льва Николаевича — этносов.

Л. Антипова: То есть, как ученый, Вы были готовы к восприятию главных положений учения Льва Гумилева?

Д. Балашов: Я сразуувидел в нем великолепную возможность для построения наконец истории народной культуры (да и культуры вообще) как процесса осмысленного, со своими законами, связанного с разными стадиями в развитии этноса. Фольклористу проще простого было принять постулат гумилевской теории — этнос не состояние, а процесс, интуитивно я понял это.

А чтобы понять суть явления, связать и обобщить уйму научного материала и сформулировать теорию этногенеза, что и сделал Лев Николаевич, нужна была гениальность.

Моего же таланта (допустим, я им обладаю) хватило, чтобы убедиться в правильности собственных смутных и полусмутных представлений, которые я бы за всю жизнь не свел воедино, в такую вот теорию, путем гениального обобщения. Точнее, эти представления получили основание.

Вот тогда я и решил встретиться с Львом Николаевичем.

Л. Антипова: Неблизкий путь для встречи людей, живущих в одном городе, ведь вы оба — питерцы...

Д. Балашов: У нас в России, между прочим, очень принята этакая маслено-хамская манера: идти знакомиться с гением, а потом в прихожей тихо спрашивать — скажите, а что он написал? Я поступил наоборот. Пошел в библиотеку, выписал все вышедшие из печати труды Льва Николаевича и внимательно их изучил. Потом отправился по Ленинграду искать автора. Прошел по всем учреждениям, где он работал, наслушался всяких околичных и чаще недружелюбных высказываний о нем и его трудах...

Л. Антипова: От кого же?

Д. Балашов: От научных сотрудников, от коллег, так сказать... А потом сам пришел домой к Льву Николаевичу. Пожалуй, это единственный случай, когда я сам шел на встречу, меня просто привело, без всяких там гамлетовских вопросов.

Л. Антипова: И как Вас встретил будущий Учитель?

Д. Балашов: Достаточно недоверчиво. Было это... даже не помню, когда именно...

Л. Гумилев: Семьдесят второй, по-моему, год.

Д. Балашов: Наверное, да... Я тогда уже написал «Марфу-Посадницу». И там я очень свирепо разобрался во всех социальных аспектах жизни древнего Новгорода. И поставил точку — понял, что не это главное, что это нужно просто учитывать и переходить к более общим категориям.

СТРАСТИ, КЛАССЫ И ИДЕАЛЫ

Так, категория этноса, патриотизма есть категория более высокая, чем категория классовой принадлежности. Последнюю можно сменить, — этническую принадлежность сменить нельзя.

Л. Антипова: А как насчет тезиса о том, что история есть история постоянной борьбы классов?

Д. Балашов: Это выдумка, хотя трения межклассовые существуют всегда и в некоторые эпохи обостряются — когда класс перестает исполнять свое назначение в обществе. Ну, а любой класс, даже самые роскошные рабочие — если им сказать, что они могут на завод не ходить, а зарплату получать будут, — сопьются и деградируют в ближайшие годы.

Л. Антипова: А не обратятся ли они к творчеству, не создадут ли шедевры искусства, литературы?..

Д. Балашов: Голубые мечты интеллигентов XIX века! Не к литературе и искусству они обратятся, а к водке и игре в домино. Вот.

Л. Антипова: Вы заговорили о дворянах, а они-то обратились к другому...

Д. Балашов: Дворяне обратились к тому же самому, и не столько к шампанскому, по расхожему представлению, сколько к той же водке, что интересно. Затем они травили зайцев на крестьянских полях, еще не убранных, ездили в Париж, бегали за крестьянскими девками...

Л. Гумилев: ...а девки визжали и были очень довольны. Поэтому со временем образовалось большое количество носителей пассионарности среди крестьян и детей крестьян, которые по социальному положению числились просто подлым сословием, но хотели выйти из него и занять ведущее место, потому что законы природы и социальные законы никак не соответствуют одни другим.

Л. Антипова: Корень слова «пассионарность» латинский и означает «страсть». Лев Николаевич, для читателей, не знакомых с вашей теорией, изложенной в книге «Этногенез и биосфера Земли», позвольте привести выдержку из нее — ведь сам термин введен в научный обиход именно вами.

«...Пассионарность — это биологический признак; а первоначальный толчок, нарушающий энергию покоя, — это появление поколения, включающего некоторое количество пассионарных особей. Они самим фактом своего существования нарушают привычную обстановку, потому что не могут жить повседневными заботами, без увлекающей их цели*. (Гумилев Л. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1989, с. 272).

Поясните на конкретных исторических примерах вашу мысль, Лев Николаевич.

Л. Гумилев: Возьмите, пожалуйста, такого человека, как граф Строганов. У него был сын, министр, довольно толковый, но ничем себя особо не проявивший, и другой сын, сводный брат министра, фамилия которого по женской линии Ворони-хин. Посмотрите на Казанский собор — весьма наглядно...

Д. Балашов: Я бы добавил несколько минорную ноту. Дело в том, что упадок пассионарности, обозначившийся в XIX веке, коснулся верха так же, как и низа, и значительное число помещиков передавали известным биологическим путем уже не пассионарность, а собственное отсутствие оной тем же крестьянам. То есть они плодили субпассионариев — особей, пассионарный импульс которых меньше инстинкта самосохранения. В итоге же военное служилое сословие, которое прежде спасало Россию от многочисленных бед, в считанные годы выродилось: с треском проиграло Крымскую войну, которую очень трудно было проиграть. Это не мое частное мнение. Стоит почитать статьи Энгельса о Крымской войне, где он предсказывал неотвратимую победу русского оружия. И по-моему, его нелюбовь к русским сильно подогревалась потом тем, что мы не оправдали тогда его ожиданий...

А потом, буквально через несколько лет, в 1861 году, дворянско-помещичье сословие, как не выполняющее своего назначения, было, так сказать, ликвидировано как класс. В ближайшее время они сумели прокутить и спустить те имущества, которые им были оставлены.

Л. Антипова: Но вот началась эпоха революций, и?..

Д. Балашов: Много было разговоров в эту самую эпоху о барах и так далее, но, простите, от реального конца русского барства до семнадцатого года прошло уже, собственно, два поколения. Дворян сменили разночинцы, пришедшие к фактической власти, выходцы, кстати, из тех же крепостных крестьян. А из того дворянства, что осталось, так сказать, «на плаву», — о, это были люди совершенно уже другого плана, это были труженики, свирепо умеющие работать. Очень поучительны мемуары математика и кораблестроителя Крылова, прожившего свыше 90 лет (он умер около 1943 года), для понимания психологии дворян-пассионариев, в частности подобных Столыпину. Ведь он сознательно шел на то, чтобы разрушить последние остатки, скажем, дворянской спеси: он знал, что как помещик он потеряет на реформе, за которую ратовал. Но, как дворянин, он считал нужным, чтобы рядом с ним жил культурный, богатый, развитой, так сказать, крестьянин. Реформы Столыпина должны были привести к уравнению крестьянства в правах со всеми прочими сословиями. Ведь вот к чему шло развитие истории русской, развитие России, подорванное и несостоявшееся, к великому сожалению. То есть мы действительно переходили в какое-то новое состояние...

Л. Антипова: Лев Николаевич, Вы полностью согласны со всеми суждениями Дмитрия Михайловича?

Л. Гумилев: Да, конечно, я полностью согласен со всем, что он говорит, хотя он говорит о частностях. Я могу сказать об общем. У всех народов, какие мы знаем, — от шумеров, Ассирии, Египта, Рима и включая современные народы, наблюдается один и тот же процесс: возникает некий толчок.. Я говорю «некий» не потому, что я не знаю его природы. Но этот толчок чисто биологический, мутация, которая создает некоторое количество людей, способных отдавать свою жизнь ради общего дела, — пассионариев.

Это первая фаза, это фаза подъема, когда количество таких людей увеличивается. Тогда создается общественный императив, гласящий: будь тем, кем ты должен быть! Если ты оказался волею судеб крестьянином — паши землю. Если ты оказался рыцарем — отдавай свою жизнь на полях сражений. Если же ты оказался герцогом — умей водить войска. Если ты оказался королем — управляй страной!

Если же человек не соответствует своему назначению, то короля убивают, герцога лишают надела, рыцаря выгоняют с позором и с плетьми, раз он оказался трусом, а не героем. Крестьянин... Ну, с этим умеют управляться. Его заставляют обрабатывать землю и выдавать необходимый продукт, чтобы прокормить тех, кто этих крестьян защищает, и тех, кто наводит среди них порядок, потому что без порядка жить нельзя.

Но потом уже количество этой внутренней энергии, энергии живого вещества биосферы (биохимической по своей природе), увеличивается. Возникает новый императив: будь самим собой — будь не только рыцарем, но будь Ромуальдом! Будь не только схоластом, но — Абеляром! Будь не только художником, но Джотто или Микеланджело...

И вот люди начинают уже ставить свои подписи под картинами, люди требуют, чтобы им составляли биографии, люди требуют, чтобы их благодарили за совершенные ими подвиги — иначе отказываются совершать подвиги! Они делают только необходимое.

Феодал в средние века работал сорок дней в году, остальное время он был свободен. Так вот он и говорил королю — я тебе сорок дней отработал, и все, и больше от меня не требуй. А если ты хочешь, чтобы я еще и победы тебе одерживал, награждай меня. Не деньгами — куда ему деньги, у него все есть. А что же тогда нужно феодалу? Ему нужны почести!

...Вот один уровень пассионарности.

Но есть еще и другая, более высокая степень пассионар-ности — когда человек ничего не требует для себя, а работает только на свой идеал.

Л. Антипова: Нужно напомнить читателю, что толкование многих приевшихся слуху и глазу терминов у Вас часто не совпадает с общепринятым...

Л. Гумилев: Да, под идеалом я понимаю далекий прогноз, и ничего более. Так вот, человек, наделенный высшей степенью пассионарности, устремлен и действует, осуществляя далекий прогноз, ничего не требуя для себя. Такие, как Жанна д'Арк — лотарингская пастушка, немочка, плохо говорящая по-французски, отдает свою жизнь за величие Франции, Ян Гус выступает за величие Церкви и гибнет на костре, зажженном ее служителями-холуями, так как все хотели брать взятки и пользоваться всякими благами, не неся никакой ответственности...

А высшая степень пассионарное™, которой может обладать человек, — это быть самим собой, неповторимой личностью, полностью отдающей себя своему делу, как, например, Исаак Ньютон посвятил свою жизнь науке — все остальное ему было просто неинтересно.

Но потом пассионарность начинает снижаться, начинается диссипация, рассеяние энергии, присущей системе в момент создания, и тогда начинается постепенный возврат к предыдущим, пройденным фазам.

Л. Антипова: И что же тогда происходит с людьми, как меняются их жизненные цели?

Л. Гумилев: А с людьми происходит вот что. Они становятся всего лишь... простыми генералами, желающими карьеры, и более ничего. Потом — художниками, желающими только заработка. Еще ниже — чиновниками правительства, сначала добросовестными и грамотными, а потом заблатованными и безграмотными. Эта фаза развития человеческой общности называется надлом, брейкдаун по-английски.

Л. Антипова: И этот надлом с неизбежностью охватывает всех буквально?

Л. Гумилев: Нет, уцелевает какая-то толпка здоровой части населения, ранее занимающаяся просто земледелием, ремеслом, торговлей, военным делом даже, но в качестве наемников. Так вот, они вылезают из своих повседневных дел и говорят, нет, такого безобразия, в которое привели нашу страну, терпеть больше нельзя, мы устали от великих, от тех, которые претендуют на величие, а сами ничего не стоят и не могут. Давайте выберем себе идеал, — и выбирают. В Риме был выбран Цезарь, к примеру. Но в качестве идеала может быть выбрана не только личность. Так, в Англии был избран идеал джентльмена, идеал святого — в Византии, богатыря — в Монголии, мыслителя — в Китае.

Л. Антипова: А в России?

Л. Гумилев: Вас не устроил рассказ Дмитрия Михайловича или хочется, непременно хочется устроить столкновение мнений?

Л. Антипова: Нет, но все же...

Л. Гумилев: Да нет же, ваш вопрос и логичен, и неизбежен, но я рассматриваю историю человечества как непрерывный

и взаимосвязанный процесс, и к России я тоже подойду, обещаю, Людмила Ивановна.

Так, через определенное время наступает момент в истории, когда идеал, к которому надо стремиться, становится или недостижимым, или даже нежелательным, а на смену ему приходит идеал массы, активной массы — это наступает фаза об-скурации. Этот идеал массы очень простой: будь таким, как мы, не выпендривайся, не старайся быть выше других. А уж если ты, на свою беду, оказался талантлив — скрывай свой талант. Вот в Риме, в среде легионеров, убивали своих командиров за то, что те заставляли подчиненных соблюдать дисциплину и смело сражаться. Сражаться-то они умели, эти легионеры. Но они не хотели, чтобы ими командовали и ими руководили. Они считали, что каждый может быть императором, или проконсулом, или центурионом — любой. Вот Луций, вот Публий — почему бы и не он? Хороший парень, вчера с нами так крепко выпил, — давай изберем его...

И в результате — депопуляция, сокращение населения, уменьшение резистентности системы. Внутри нее воцаряется полный беспорядок. Так как разумно вести хозяйство становится попросту невозможным, прибегают к конфискациям. Богатых людей начинают обвинять в том, что они являются врагами народа, их казнят, имущество конфискуют, пропивают и ночью берутся за следующих.

Л. Антипова: Ваш древнеримский пример вызывает в памяти уроки французской революции, которые не помешали возникновению новых уроков семнадцатого года. Неужели за долгий путь своего исторического развития человечество так и не научится «проскакивать» или предвидеть эту фазу? Неужели без нее не обойтись — ну хоть когда-нибудь?

Л. Гумилев: Эта фаза в развитии человеческого сообщества так же необходима, как фаза старости у человека. Представьте: спортсмен, который совершал туристические походы, прыгал, бегал, умел биться боксом и давать нокауты своим мощным противникам, становится дряхлым старичком, который еле ходит с палочкой и хочет только одного — чтобы его кто-то угостил, накормил, и он лег бы...

Но такая структура даже психологически неустойчива, она не может долго существовать и распадается на составные части, причем уцелевают только те, кто не принимал участия в историческом процессе! — те, кто жил в гомеостазе, в равновесии с природой. И если в это время происходит новый пассионарный толчок, то все начинается сначала: так после этрусков пошел Рим, после Рима и Эллады пошла Византия, после Византии — Османская Турция... и так далее. И таких толчков в ближайшем историческом времени известно 17.

Л. Аитипова: Собственно, на них, этих пассионарных толчках, и основана вся ваша концепция этногенеза...

А БЫЛО ЛИ ИГО НА РУСИ?

Л. Гумилев: А вот теперь, на фоне общей картины, я и отвечу на ваш вопрос — о русских и о России, исходя из положений моей теории.

Древние славяне возникли в то же самое время, от того же толчка, что и христианские общины й Малой Азии и Сирии, —-то есть во II веке новой эры. Через тысячу лет они распались на разные этносы: чехи, поляки, сербы, болгары (которые больше воевали друг с другом, чем с любыми противниками). Кстати, это же касалось и Древней Руси, которая к XII—XIII веку развалилась на составные княжества, относившиеся друг к другу уже не на субэтническом, а на этническом уровне.

Л. Антипова: Поясните свой тезис, Лев Николаевич.

Л. Гумилев: Эти княжества помнили еще, что у них общие предки, но это не имело для них ни малейшего значения, и они воевали друг с другом.

Д. Балашов: И еще как! Новгородцы — с суздальцами, скажем...

Л. Гумилев: И очень жестоко. Судите сами — на одной только битве при Липице тех же новгородцев с суздальцами, о которых упомянул Дмитрий Михайлович, было убито девять с лишним тысяч людей — столько не потеряли во время войн с монголами!

Такая же резня шла и между другими княжествами!

Л. Антипова: Выходит, нашествие монголов не единственная причина упадка Древней Руси?

Л. Гумилев: Я не устану повторять и в своих работах доказал: то, что приписывается монголам, — это миф. Монголы

пришли в страну, которая уже не могла сопротивляться и которую они не собирались завоевывать. Она им была не нужна совершенно! Они просто прошли через нее стратегическим маршем для того, чтобы расправиться с половцами.

Л. Антипова: Что же спасло Русь?

Л. Гумилев: То, что страна эта, находясь на краю гибели, вдруг испытала новый пассионарный толчок. Доказательство — примерно в одно время родились такие люди, как Александр Ярославич Невский, Миндовг, великий князь литовский, Осман, турецкий султан, которые подняли значение своих стран и народов, спасли себя от завоеваний иноземцами, сумели найти союзников и силы в своих народах, в отдельных группах, заметьте...

Так, на Руси такой отдельной группой были бояре. Боярин — аристократ незаконного происхождения. Но на него можно было положиться, тогда как положиться на народную массу было совершенно нельзя: они убегали, прятались и ждали, когда противники уйдут, разгромив основные столицы, как это было с Угличем, например.

Л. Антипова: И нападающим никто не оказал сопротивления?

Л. Гумилев: Углич не сопротивлялся татарам. Все население попряталось в лесу, за исключением купцов, которым жалко было бросать свое имущество и которые заключили соглашение с татарами о выплате небольшой контрибуции лошадьми и продуктами в обмен на пайдзу — охранную грамоту от татар. Так уцелел Углич, и не он один, уцелела Кострома, Тверь, Ярославль — все города по Волге уцелели именно потому, что они заключили мир с татарами и монголами. Какое там завоевание! Какое там иго — не было его!

Л. Антипова: Но союз Александра Невского с Батыем вряд ли был заключен от хорошей жизни...

Л. Гумилев: Александр Невский действительно заключил союз с Батыем, а затем с его братом Берке только тогда, когда немцы начали наступление на Прибалтику, а затем на Псков и Новгород. Союз этот был военно-политический — чтобы бороться против нажима с Запада («Дранг нах остен») и остановить наступление тех немцев, которые стремились превратить остатки древних русичей в крепостное сословие. В итоге — там, где князья просили помощи у татар, там выросла великая держава Россия. Там, где они согласились на подчинение Западу — в Галиции, например, — там они превратились в крепостных мужиков и ни на что уже способны не были.

Л. Антипова: Но ведь не в «тлетворном влиянии Запада» причина, а в более глубинных, надыдеологических законах возникновения, развития и упадка этносов. Итак, согласно вашей теории, к XIII веку Русь, спустя 10 веков, испытывает новый пассионарный толчок, что отражается на ее конкретном историческом развитии в это время. Возникает вопрос о природе толчков.

ДЫХАНИЕ КОСМОСА И ПЕРЕСТРОЙКА XIV ВЕКА

Л. Гумилев: Откуда берутся эти толчки? Вопрос вопросов, на который мне удалось ответить при помощи астрофизиков. Это было на втором космоантропоэкологическом конгрессе. Председательствовал академик Казначеев. На философской секции я свое выступление начинаю с ответа на вопрос, возникший у присутствующих: где в моих работах исторический материализм? Отвечаю: нету! А диалектическим материализмом заниматься можно или нет? Они тут сразу замолчали, одурев, а потом еле-еле так, нехотя говорят; можно... Тогда я сказал: то, о чем я буду говорить, относится к материализму диалектическому. И изложил им свою теорию.

Но откуда толчки? Вопрос точный. Пока я собирался с мыслями, слово взял академик Чечельницкий, астрофизик, и сказал следующее: «Вокруг Земли не вакуум, не пустота, а поток плазмы, заряженный, который обтекает Землю и постоянно на нее влияет». Так. А потом другой астрофизик, Бутусов, добавил: «Это известный нам поток плазмы — солнечный ветер. Он идет до орбиты Плутона и там встречается со звездным ветром. Эти два потока, идущие навстречу друг другу, обязательно создадут вихри — возникает турбулентность».

К сказанному признанными специалистами мне осталось только добавить несколько слов. Профессор Ермолаев, географ, в своих работах показал, что одиннадцать оболочек Земли надежно защищают ее поверхность от космических воздействий. В ночное же время ионосфера утоньчается, и поэтому проникновение частиц от столкновения солнечного и звездного ветров становится возможным вплоть до земной поверхности. То есть налицо влияние на биосферу — влияние космических частиц, образующихся при особо сильных столкновениях потоков, что вызывает мутации.

Л. Антипова: Как-то все сходится, Лев Николаевич...

Л. Гумилев: А я тогда на конгрессе так и сказал — вот видите, вся наука на моей стороне!

Итак, мутация — это смещение, толчок, а диссипация — это рассеяние энергии. Вот из этого и состоит весь процесс этногенеза — от момента возникновения до исчезновения этнической системы под влиянием энтропийного процесса потери энергии пассионарности.

Л. Антипова: Дмитрий Михайлович, а если наложить теорию Льва Гумилева на историю России?

Д. Балашов: Видите ли, я действительно применяю теорию Льва Николаевича к истории России, но хотел бы избежать обвинений в том, что я в нее попросту верую. При исследовании баллады (старинной, русской народной) у меня возник среди прочих вопрос — определить время сложения этого жанра. Мой вывод — это XIII, XIV, XV века, точнее — XIV-XV. При этом я обратил внимание на такие вот «совпадения»: в работах Д. С. Лихачева наглядно показан значительный перелом, перестройка культуры в эти же исторические отрезки времени. В трудах С. Б. Веселовского, в частности в работе «Село и деревня», речь шла об особенностях строения хозяйства Московской Руси — и тут внимание привлекают те же самые XIV-XV века: решительный поворот в системе хозяйствования к последующему типу, знакомому нам по более позднему времени. А будучи в археологических экспедициях, я убедился, что все навыки изготовления изделий вручную слагались опять же в это самое время. Более того (для меня это чрезвычайно убедительный пример), именно к XIV-XV векам восходят все виды бревенчатых рубок (до 50!), которые были известны русским плотникам. На этот же промежуток времени приходится формирование всех видов обработки металла, известных нашим кузнецам, и так далее, и так далее...

Вот такая у меня создалась картина — какие-то особые это были века. Поэтому много позднее, когда я узнал о гумилевской теории и познакомился с нею, для меня пассионарный толчок стал недостающим звеном в цепи рассуждений, основным тезисом, что ли, набор доказательств которого мною был уже самостоятельно добыт — для той отрасли науки, которой я занимался.

Л. Антипова: Вы имеете в виду фольклористику...

Д. Балашов: Да, но и потом, занявшись историей (сначала новгородской, затем Московской Руси), я тоже искал это вот самое начало активности исторической не по Гумилеву, а, так сказать, самостоятельно. Мне было интересно — когда же Московское княжество стало складываться. Князь Даниил приезжает в Москву в семьдесят пятом году тринадцатого века, в малюсенькое княжество, и за четверть века он делает его очень сильным. Настолько, что его сыновья (сперва Юрий, затем Иван Калита) уже могут спорить за власть с ведущим княжеством Волго-Окского междуречья — с Тверью! И захватить эту власть... Вот откуда я начал, а затем моя работа стала не столько даже следованием теории Гумилева, сколько ее самостоятельной проверкой, что ли.

Л. Антипова: Проверкой на историческом материале, добытом вами самостоятельно?

Д. Балашов: В частности, я увидел, что психология людей X1V-XV веков разительно отличалась от нынешней своей действенностью. Если люди приходили к какой-то мысли, то они не сидели и не рассуждали по этому поводу, а тут же стремились эту мысль претворить в дело.

Л. Антипова: Изменение психологии запечатлелось исторически?

Д. Балашов: Произошел переход от общества, которое могло только плакать, стонать и разбегаться при подходе сильного врага, к обществу, которое вдруг охрабрело и вдруг объединилось. Попробуйте просто читать летописи как перечни поступков: ну, ссорятся князья друг с другом, кто-то на кого-то доносит, и вроде бы все это продолжается и кажется уже неизменным. Но если при чтении вникнуть в суть позиций сторон, убедитесь, что вечная борьба эта неожиданно приобрела совершенно иной характер.

Вдруг прямые потомки издавна враждующих родов стали вести борьбу не за лучший кусок, а за то, кто объединит Волго-Окское междуречье, чтобы возглавить сильное и активное государство с наступательной политикой. И бешеная борьба

Твери с Москвой шла вовсе не из-за местных интересов. Это была именно борьба за Великий Стол (так я и назвал свою вторую книгу по истории Московской Руси).

Князь Михаил Тверской поставил перед собой задачу: создать сильное объединенное государство, удержать Новгород в своей орбите, сплотить княжества низовские и так далее. Он справился с этой задачей, но заплатил за это жизнью.

Прямой его противник, Иван Калита, продолжал ту же самую политику. И тоже нашел свой путы исподтишка, с помощью купли ярлыков, сводил все в единый кулак, объединял.

Муравьиная по упорству и трудности шла работа по приращению все новых и новых областей к Московскому княжеству. А какая развернулась борьба с Литвой, которая была на величайшем подъеме и потом уж никогда не повторила достигнутых в это время успехов! (Потому что Литва, приняв католичество, оттолкнула от себя православное население — а оно составляло 4/5, если не 9/10 великого княжества Литовского.) Это было при Ольгерде, потом начался развал. Итак, я начал цикл своих романов с начала пассионарного подъема, создавшего Московскую Русь. Получалась картина объединения страны, все более крутого подъема, который в конце XIV века увенчался созданием единства.

Л. Антипова: Так что исходные данные для создания ваших хроник укладываются в график, описывающий и ход истечения пассионарной энергии этноса?

Д. Балашов: Пожалуй. И этот процесс, или, как вы выразились, ход истечения энергии, завершился Куликовым полем. Не владея энергией этногенеза, понять истинное значение Куликова поля просто невозможно. Выигрыш политический, строго говоря, уже не был и нужен: к моменту сражения на Куликовом поле Москва уже выиграла битву за главенство среди княжеств. Но произошел качественный скачок, превративший победу на Куликовом поле из политической в победу духовную...

Л. Гумилев: На Куликово поле вышли жители разных княжеств, а вернулись оттуда жителями единого Московского русского государства.

Д. Балашов: Последующие события показали правильность такой оценки этого великого события в русской истории — ведь мало что в военном отношении изменила Куликовская битва. Уже через два года Тохтамыш разгромил страну, взял Москву... Но уже произошел тот самый идеологический сплав... фазовый переход... означавший формирование русского этноса.

И я железно убежден: в истории каждого этноса происходит обязательный трагический надлом с невероятной внутринациональной грызней, резней, убийствами, а повод все находят свой.

Во Франции гугеноты с католиками резались, в Германии это называлось крестьянской войной, хотя это была война буквально всех против всех: горожане, крестьяне, рыцари резали друг друга. И в результате — истребление половины населения тогдашней Германии.

В Византии весь этногенез был замешан на христианстве. Началось иконоборчество: власть вдруг обрушилась на ико-нопочитание, основу, собственно говоря, духовной жизни Византии, а народ был против. В итоге 180 лет продолжалась внутриэтническая резня, в ходе которой империя теряла все новые области, захватываемые арабами, но византийцам было не до того...

Л. Антипова: Ну а московский этногенез?

Д. Балашов: Отсчитайте шесть веков.

Л. Антипова: Отсчитали...

Д. Балашов: Да, и все события нашего века с их горестными последствиями, с сотней миллионов людей, которых мы истребили сами, лучших людей нашей нации, — это вовсе не выражение каких-то особенных каторжных свойств русского народа как такового — так ведь многие стараются представить, — а это естественное, неизбежное следствие того самого надлома, накопления внутри этноса огромного количества шлака — субпассионариев, которые во все века не мыслят ни о чем — им лишь бы урвать кусок.

ЛЕНТЯИ И ИХ ЖЕРТВЫ

Л. Антипова: Вы полагаете, причина надлома коренится в психологии субпассионариев?

Д. Балашов: Весь ужас этой психологии заключается в том, что субпассионарий, оставаясь внешне человеком с человеческими потребностями, теряет главное, органическое,

выше сознания человеческое свойство — желание работать, а с ним вместе он теряет и историзм мышления.

Потому что движение времени — это условная категория. Оно существует для нас в силу изменения окружающего мира, и в значительной мере — изменения сооруженного нами, так сказать, искусственного мира. Люди строят дом, сеют рожь, которую осенью надо убрать... Субпассионарий же абсолютно не знает летом, что наступит зима. Замечательно показано в романе «Как закалялась сталь» — такой человеческий индивидуум способен задуматься о том, что для города нужны дрова, только в декабре, поскольку наступают страшные морозы. И героически возводится железная дорога, подвозятся дрова — что требовалось сделать еще весной этого самого года. И причем обязательно весной — революция не революция, а ведь осень наступит в строго определенные сроки, и зима тоже...

Л. Антипова: Отсутствие чувства реальности?

Д. Балашов: Отсутствие чувства исторического движения. Кстати, субпассионарий может совершенно спокойно расстрелять какого-то купца, а потом наивно ожидать, что налоги с этого купца будут поступать. Субпассионарий отбирает корову у богатея и отдает бедняку, не задумываясь о том, что корову нужно кормить (значит, заблаговременно накосить сена), доить, поить, чистить навоз. У него какое-то дикарское представление, что корова сама собой доится и ставит сама на стол кринку молока.

Субпассионарий полагает, что можно захватить завод, развалить все хозяйство, прогнать администрацию и по-прежнему получать зарплату. Ему не дано понять, что завод —. лишь груда металлолома, приносящая миллионные доходы только при грамотном руководстве.

Все это ему недоступно. Вот почему знаменитый лозунг «от каждого по способностям, каждому по потребностям» чрезвычайно понравился субпассионариям...

Л. Гумилев: А кто будет определять потребности? Начальство. И способности — тоже начальство!

Д. Балашов: Вот так и возникла система, при которой чем больше и лучше человек работает, тем меньше он получает. Взять хотя бы нынешнюю систему прогрессивного налогообложения. В переводе на человеческий язык это означает: с людей, которые работают лучше, мы берем как бы штраф за то, что они хорошо трудятся, в пользу тех, кто работает мало и плохо.

Обыватель, спокойный человек, все это видит и понимает, что нет ему никакого смысла вкалывать, — в результате трудовые усилия падают, но об этом не думают ни работники министерств, ни наши мафии (возможно, это одно и то же).

Вот сейчас ткнулись мы в экономические беды — а ничего удивительного нет, произошел вполне понятный и закономерный процесс — прямое следствие надлома и торжества психологии субпассионариев.

Л. Антипова: Но ведь в любом обществе они всегда были и будут?

Д. Балашов: Как сказать... В начале этнического развития, в том же моем XIV веке, они никому особенно не нужны. Во-первых, за такого мужика ленивого никакая баба замуж не пойдет, и никто ее не выдаст за него...

Л. Антипова: А сейчас они стали всем нужны и любая пойдет?

Д. Балашов: Да, сейчас они стали героями общества! И этот вот совершенно бездельный никчемный человек стал нравиться женщинам! И они рожают от них, и множат число столь же бездельных людей!

Л. Антипова: Что же произошло, Дмитрий Михайлович?

Д. Балашов: Субпассионарий, видимо, рождаются все время. Механизм второго явления я могу только предполагать — возможно, это какая-то генетическая реакция, отброс к предыдущим обезьянопредкам. Во всяком случае, в эпохи подъема в жизни этноса эти люди никого не устраивают — они могут быть, скорее всего, прислугой — подай-принеси... . Но прислуга обычно не имеет семьи, точнее, у нее нет такой возможности плодиться. Потом, при благополучном государственном развитии, их начинают вдруг жалеть, любить, нежить и холить...

Сколько слез русская литература ХГХ века пролила над бедным мужиком и как она активно не любила мужика богатого...

Л. Антипова: Хрестоматийный пример — тургеневские герои Хорь и Калиныч — все же трудно мне так вот нетрадиционно взглянуть на отношение к ним И. С. Тургенева...

Д. Балашов: Тургенев очень ведь хотел быть объективным. Но Калиныч у него, согласитесь, как-то симпатичнее.

Я думаю вот так тот барин, который перестал работать и медленно либо скоро спускал свое имение, — ему были симпатичны мужики того же плана, что и он сам.

Л. Гумилев: Потомки европеизированных «Онегиных» окончили дни в чеховских «вишневых садах», уступив место в жизни другим субэтносам — то есть этнической системе, являющейся элементом структуры этноса.

Д. Балашов: Так вот, мужик деятельный начал со скупки поместий, потом начал строить фабрики, заводы, а потом стал и меценатом. Это он создал и Третьяковскую галерею, и русскую оперу, и множество церквей. То есть накопленные капиталы эти люди двинули на развитие культуры, и очень быстро, заметьте, очень быстро...

Л. Антипова: Вы хотите сказать — слишком быстро? Потому их потом и уничтожили?

Д. Балашов: Не потому.

Л. Гумилев: Нет, они включились в уже существующую сисгему — на равных. Мамонтовы, Морозовы, Рябушинские — это были аристократы такие же, какими в свое время были купцы Строгановы, которые стали графами. Они просто включились в систему и усилили ее.

Л. Антипова: Лев Николаевич, в рассуждениях Дмитрия Михайловича для меня возникла некая неясность в посылках. На годы революции в России пришелся момент «освобождения от шлака» — как вдруг надлом такой после столь обнадеживающих тенденций конца XIX века?

Л. Гумилев: Надлом шел весь XIX век, и все ниже и ниже, и ЗО-е годы XX века с этой мясорубкой — это низшая точка надлома. Когда нация теряет жизнеспособность, она себя уничтожает.

Л. Антипова: Как долго для живущего единожды на Земле длится период исторического лихолетья... Историки, писатели, мыслители, учителя наши — скажите, неужели нет никакой надежды для России?

«ЗОЛОТАЯ ОСЕНЬ», ЕСЛИ…

Д. Балашов: Сейчас-то как раз и появилась не только надежда, но и реальная возможность для России после прохождения низших стадий надлома выйти на плавно взбирающуюся вверх линию «золотой осени» этноса — времени расцвета наук, культуры, ремесел, искусств, устройства быта — тот

период, который многие страны прошли и который был и на Руси много веков назад. Срок пришел. -

Л. Антипова: Хотелось бы услышать от вас и какой-то очень простой и понятный всем читателям аргумент в защиту тезиса, который хочется принять и без доказательств...

Д. Балашов: Сейчас желания людей — создание довольства какого-то, спокойная, размеренная жизнь, дом с садом и огородом, занятие делом без конфликта с душой и совестью, не так ли?

Л. Гумилев: Может показаться экстравагантным аспект, в котором одной из движущих сил развития человечества являются страсти и побуждения, но начало этому типу исследований положили Ч. Дарвин и Ф. Энгельс.

Д. Балашов: Конфликт между желаемым и существующим — обычная вещь. Но ужас нашего времени вот в чем состоит — закрученный субпассионариями маховик уничтожения продолжает работать. Как его остановить, да еще с учетом инерции — она-то работает и при этногенезе — вот в чем дело! Теоретически для остановки маховика нужна пассионарность, которой сейчас явно не хватает, хотя намечена явственная тенденция к ее росту. Я не знаю, сколько в стране осталось пассионариев, но знаю, что нужно сделать практически: дать землю, реальный хозрасчет и систему контрактации, а не твердых государственных планов, — без всяких там идеологических ужимок и кривляний. Найдутся ли в стране силы, способные так повернуть дело, как требуют этого не только закономерности этнического и исторического развития, но и простой здравый смысл, присущий любому труженику, — не мне судить, не знаю.

Знаю, как катастрофично состояние земли — ведь чтобы она нас кормила, о ней заботиться надо неустанно, азбучная истина! И нечего в вопрос о земле социальные категории пихать!

Это как с языком: в сталинские времена дискуссия была, что такое язык — базис или надстройка. И Сталин вдруг, открыв уста, сказал единственно верную вещь — не базис и не надстройка, это средство общения — язык, без всяких там социальных категорий. Так вот, обработка земли требует (без всякой идеологической шелухи) соблюдения всего лишь 4 условий, действующих уже на протяжении 8-10 тысяч лет истории земледелия на Земле: наличия труженика, квалификации этого труженика, орудий труда и собственности на землю, которая может оформляться по-разному. Но при любой форме — это должна быть наследственная неотторжимая система владения землей, при которой человек-труженик отсылает ее сыну, внуку, правнуку...

Это первое, ну а затем все остальное. Хватит ли той, угасающей по меркам столетий, пассионарности — войдем в состояние «золотой осени», если остановится маховик уничтожения, и в общем-то превратимся в то, чем была Франция, скажем, XIX века или какова она сейчас — такое спокойное, благополучное, не очень сильное государство, совершенно неагрессивное. Таким образом, нам будет подарено еще несколько веков существования, не говоря уж о том, что на 6-й части суши, и в скором времени вполне можно ожидать нового пассионарного толчка, который затронул Россию в последний раз в конце XIII века.

Л. Антипова: И как это отразится на судьбе страны?

Д. Балашов: Будет новый виток цивилизации, который продолжит нашу культуру так же, как культура Московской Руси продолжила культуру Киевской. Хотя это совершенно другая культура, но родственная по языку, по этническому составу, и можно ее считать продолжением культуры Киевской Руси.

Л. Антипова: Говоря о культурных корнях и традициях, нельзя обойти молчанием роль христианства в формировании русского этноса и русской государственности.

Ваше слово, Лев Николаевич.

ПОД СЕНЬЮ РУССКОГО КРЕСТА

Л. Гумилев: Образование современной России — явление новое, и оно не является продолжением Киевской Руси, как прекрасно показал Дмитрий Михайлович. Для того чтобы создать новое — нового ребенка, — как известно, нужны по крайней мере два человека — мужчина и женщина, то есть необходима какая-то смесь. Это относится не только к этногенезу, но и к вопросам духовной культуры.

На Руси ХII-ХIII века было три типа духовной культуры: папизм — как на Западе, — когда духовная власть считалась выше светской и светская получала от духовной просвещение и за это должна была духовную власть обслуживать и охранять.

Был и цезаре-папизм, как в Византии, когда духовная и светская власть были на равных. Патриарх Константинопольский был подданным базилевса, то есть императора, а император был прихожанином Святой Софии — подданным патриарха через своего духовника. Это второй вариант духовной власти, который нам перенесли на Русь и который в общем-то довольно плохо прижился, потому что первые три века после крещения Руси на земле нашей царило двоеверие. Мы верили в леших, домовых и водяных так же, как верили в святых, Божью Мать и Иисуса Христа. Это была довольно смешанная система и очень поэтому неустойчивая.

Но была и третья часть духовной культуры. Некогда, в пятом веке, когда после известных великих соборов еретики принуждены были покидать родную территорию Византийской империи и уходить на восток, в Персию и даже дальше, до Китая, несториане и отчасти монофиситы вынуждены были эмигрировать. А там они развернули невероятную деятельность и очень многих кочевников (предков монголов, предков современных тюрок) окрестили. Христианство в XIII веке — это равноправная религия Восточной Азии наряду с буддизмом, исламом, боном (тибетской религией).

Разница между этими тремя типами духовной жизни была очень большая. Если на Западе папа был сам государем, если на Востоке, в Константинополе, патриарх подчинялся государю и пользовался его помощью, то восточным христианам нечего было рассчитывать на чью-либо помощь.

Китайские императоры — Сыны Неба — не любили христианство и не покровительствовали ему. Патриарх Несторианский жил в Багдаде, у багдадского халифа, мусульманина, который его терпел, но и особого уважения не испытывал. Пришлось патриарху опираться на свою паству, на прихожан, которые в католической церкви вообще не допускались к изучению Священного писания, поскольку латынь они не знали, а в греческой церкви были тоже под строгим надзором духовенства.

Но именно они оказались поддержкой для духовной власти. В результате монголы, которые приходили на Русь, имели в своих рядах от половины до двух третей христиан. И лишь в 1313 году узурпатор, хан Узбек, принял ислам как государственную религию и заявил, что все, кто откажется принять ислам, будут казнены.

Тот, кто не пожелал менять свою совесть на жизнь, вынужден был бежать, чтобы сохранить и то, и другое. А куда бежать? Как монголов, их убили бы везде за пределами империи. Как христиан, их убили бы в самой Монголии или в самой Золотой Орде.

Они бежали на Русь. Тут их принимали. И с удовольствием. Единственное ограничение, которое им твердо ставилось: чтобы язычник был крещен или крестился тотчас же — иначе поп не венчал. И масса христиан и язычников, которые готовы были принять православие (только бы не ислам!), — они бежали на Русь.

И вот здесь-то и началось то смешение татарщины со славянством, которое мы называем словом «иго».

Л. Антипова: Но, Лев Николаевич, чтобы на триста лет (как минимум) задержаться в истории и географии чужой страны, нужна была победа пришельцев!

Л. Гумилев: Да, победа была одержана, но не монгольскими бунчуками, которые за полтора года прошли всю Россию и ушли, не оставив следов, и не тогда, когда Александр Невский договорился о союзе с Ордой для того, чтобы отвратить немецких рыцарей, и согласился даже для этого платить «выход», который мы называем «дань». Выход — это был налог, который шел на военную помощь татар,

А кто же, вообще-то говоря, отатарил славян? Женихи и невесты. Невест брали в Орде, женихи сами приезжали в Ростов (больше всего именно в Ростов), и там крестились и те, и другие.

И не бунчук монгольский, а нательный крест сделал бывшую славянскую и уже вырождавшуюся в силу пассионарного спада страну новой страной, русско-татарской с православным исповеданием.

Но дело в том, что при спаде пассионарности различия между княжествами возрастали. Все больше и больше становились не похожи новгородцы на суздальцев, суздальцы — на смолян и рязанцев, москвичи тоже составили особую группу. Что же могло их объединить?

И оказалось, что объединяла их только православная Церковь — явление духовное. Митрополит Петр, его преемник митрополит Феогност, грек, но очень применившийся к русским условиям, и, наконец, митрополит Алексий, сын боярина, при помощи Сергия Радонежского, простого монаха, но тоже сына боярина, — вот они создали на Руси теократию и именно в ней — идеократию.

Л. Антипова: И это сыграло, возможно, решающую роль в формировании русского этноса, сохранившегося и в нынешнее время?

Л. Гумилев: Да, всех русских скрепляло Православие как духовная ценность вплоть до XV века, когда объединение наступило (на северо-востоке оно уже оформилось и политически), и до XVIII века, когда была присоединена юго-западная Русь, находившаяся 400 лет под властью Польши.

Именно эта духовная ценность сохранила цельность российского этноса, не давая ему распасться на части. И более того, вовлекла в состав этой новой цельности огромное количество инородцев.

Л. Антипова: Почему?

Л. Гумилев: Потому что любой мордвин, зырянин, меря-нин, татарин, приняв крещение, становился русским. Возьмите список русских фамилий у Баскакова Николая Александровича. Какие фамилии ордынского происхождения там увидите? — Кутузов, Суворов, Тютчев, Шереметев и так далее.

То есть мы видим, что здесь, на базе этнического синтеза, при взаимной комплиментарности...

Л. Антипова: Чего-то вроде чувства симпатии, расположенности...

Л. Гумилев: ...Которое давала людям очень веротерпимая православная Церковь, — удалось создать тот монолит, который мы называем великой Россией.

ШРАМЫ И РАНЫ РОССИИ

Д. Балашов: Система эта, при которой Церковь взяла в свои руки идеологическое руководство страной, продержалась сравнительно недолго. Но она позволила создать государство, утвердить принципы свободного единения, связала общество идеологически, скрепив его морально-этическими нормами христианства, оказалась очень устойчивой как против натиска мусульман с юга, так и против западной католической экспансии.

При этом, поскольку христианство не утверждало племенной исключительности русичей, система эта оказалась годной для создания на взаимотерпимых принципах многонационального государства — Великой России, или Великороссии. Но с ростом самодержавия и бюрократического аппарата эта идеальная, так сказать, форма русской государственности стала нарушаться, и произошло это задолго до Октября. Сила стала заменять убеждения — таковы «силовые» никоновские реформы, вызвавшие раскол и ослабление Церкви. Грозный с его опричниной был гигантским непредусмотренным эксцессом власти. Петр I совершил непоправимое — разорвал нацию надвое, противопоставив дворянство народу. Он же установил на Руси рабство, ввел порку и продажу людей, увеличил налоги в 6,5 раза, а численность нации при нем сократилась на одну пятую! Я уж не говорю о том, что именно с его августейшего правления началась экологическая катастрофа плодородного слоя российских земель — вырубка лесов вкупе с введением отвального плуга вызвала быстрое обесструк-туривание почвенного слоя в Центральной России и размывы его оврагами, и так далее. Негативные итоги правления Екатерины Великой: не были решены вопросы крестьянского землепользования и грамотной экологии, культурное противостояние классов только углублялось. В результате наступил общий кризис, закономерно приведший к революциям.

Резко оздоровили было ситуацию столыпинские реформы, а осуществление Декрета о земле 1918 года подняло наше сельское хозяйство к ведущему мировому уровню. Но вторичное закрепощение крестьянства — так называемая коллективизация 30-х годов — погубило не только исконную систему земледелия, но и саму землю окончательно.

Л. Антипова: Так что же, выходит, Дмитрий Михайлович, прогноз «золотой осени» для России, предусмотренный не только гумилевским учением, но и всем ходом исторического развития, летит вдребезги от столкновения с не решенным до сих пор вопросом о земле или... все-таки есть «или».

Д. Балашов: Реально вот что нужно сделать, чтобы вырулить к «золотой осени». (Я коснусь только проблем экологического выживания России.) Надо уберечь оставшиеся воды, болота, леса, но этого мало. Нужно окружить лесными кордонами наши поля, как это сделал Докучаев в Каменной степи, засадить лесом гигантские обезлесенные территории русского Севера. Ликвидировать мелиорацию в ее современном виде и (без Минводхоза!) спустить все равнинные моря и разгородить Волгу. Закрыть атомные станции и химические предприятия, устроив гласный суд над виновниками погубления природы из всех ведомств. Это экологический минимум.

Тогда, надеюсь, со временем произойдет восстановление национальной культуры и народной нравственности в ее традиционных формах. Только тут без помощи церкви нам никак не обойтись. Церковь надо скорее освобождать от тех египетских гонений, политических и экономических, коим она подвергалась ранее. И школы должны быть другими, и учебники... — чтобы уцелеть, чтобы прийти к спокойной, сытой и культурной цивилизации, которую заслужил наш великий народ, необходимы огромные усилия и сознательная, национальная работа всего общесгва. И нужна любовь. Любовь к своему народу, к своей земле, к истине и справедливости. И необходимо при этом, ежели мы хотим сохранить наше государство в целости, иметь уважение к иным народам нашей многонациональной России и к их традиционному способу жизни.

Л. Антипова: Лев Николаевич, а нам, ныне живущим и еле успевающим не то что осмыслить, а хоть как-то фиксировать сознанием саму историю, которую, как фильм в рапиде, лихорадочно прокручивает вместе с нами небывалое время... Какой далекий прогноз вы предложите, надеяться на будущее — на новый пассионарный толчок, который вот-вот (вы как-то обмолвились) или уже происходит?

Л. Гумилев: У меня нет еще всех точных данных насчет нового толчка, пока некоторые предположения. А чтобы выжить всем, по крайней мере нужно дать жить и работать тем пассионариям, которые у нас еще сохранились,

Простите — вот я мог бы гораздо больше сделать, если бы меня не держали 14 лет в лагерях и 14 лет под запретом в печати. То есть 28 лет у меня вылетели на ветер! Кто это сделал? Это сделали не власти. Нет, власти к этому отношения не имели. Это сделали, что называется, научные коллеги. Так вот, этих, которые сидят в университетах, в институтах научных, в издательствах — вот их как-то надо подвести к тому, чтобы делали дело.

Мой умный отец основал «Цех поэтов». Цех — это ремесленная организация. Вот мы с Дмитрием Михайловичем, вы, Людмила Ивановна, — мы ремесленники. Мы делаем дело, каждый свое. И поэтому мы, упаси Боже, не интеллигенты, которые в свое время не доучились и «болеют за народ », как сформулировал Боборыкин это расхожее ныне слово в шестидесятых годах прошлого века, а ремесленники. А за народ болеть не стоит, да никто за него и не болеет.

Самое главное — никакому народу это не надо. Не будь ты моим благодетелем, не дури мне мозги! — это лагерный тезис. Кстати, в лагере каждый четко знал, к какому народу кто принадлежит, — без анкет, и никто не путался. Как человек ведет себя в быту — вот и все. Нет народов плохих или хороших — они разные. Но у каждого есть момент рождения, развития и умирания, как у любого живого организма.

Л. Антипова: Лев Николаевич, а почему первыми всегда погибают лучшие?

Л. Гумилев: Погибают все. Но потеря лучших заметна. А гибнут они потому, что сами же, обладая большим уровнем пассионарности, жертвуют собой ради того, что они называют идеалом, — то есть далекого прогноза. Они гибнут ради будущего. И только благодаря тому, что они отдают себя как жертву на гибель, и возможно будущее,

БРЕМЯ ТАЛАНТА

Предисловие к серии книг Д. М. Балашова «Государи Московские».

Дмитрий Михайлович Балашов принадлежит к тому явному и растущему количественно меньшинству наших соотечественников, которые относятся к истории своего народа небезразлично. Интерес к истории — не всеобщий удел. И все же в том, что люди неодинаково относятся к историческому и культурному наследию, доставшемуся им от предков, нет ничего удивительного. Мы живем в изменяющемся мире, и эти изменения, происходящие не только вовне, но и внутри нас, влияют на наше поведение, хотя осознается такое влияние далеко не всегда. Поэтому в одно время люди изучают свое историческое прошлое без предубеждения, ценят и берегут его, а в другое время — прошлое отбрасывается подобно ненужным осколкам, им пренебрегают и делают его объектом насмешек. За последние 150 лет у нас в России споров о ценности и значимости отечественной истории было более чем достаточно. И воинствующие нигилисты, видевшие в России лишь «нацию рабов», и ослепленные мифами славянофилы, говорящие о нации-избраннице, «народе-богоносце», были, наверное, одинаково далеки от истины. Главная проблема лежит в иной плоскости. Прежде чем ставить вопрос о холопстве или величии, нужно спросить себя и читателя: что есть сам народ, где корень отношения человека к тому, что он называет историческим прошлым своего народа? Парадоксально, но ближе всех ученых XIX и даже XX вв. оказался к ответу на этот вопрос А. С. Пушкин:

Два чувства дивно близки нам,

В них обретает сердце пищу:

Любовь к родному пепелищу,

Любовь к отеческим гробам.

Правда, мнение А. С. Пушкина противоречит всем позднейшим социологическим концепциям этноса, утвердившимся в этнографии в XX в., и видевшим в народе продукт исключительно производственных отношений, общественно-экономических формаций и классовой борьбы. Однако взгляд на природу народного объединения, высказанный А. С. Пушкиным, не исчез не только из литературы, но и из научной мысли. Развитие этнографии к концу XX в. логически привело к формированию в нашей науке несоциологического подхода к этносу (народу). Центром такого подхода, предложенного автором этих строк, как раз и является представление о том, что изначально в единый народ людей связывает не производство и потребление, не идеология и культура, а именно чувство, ощущение бессознательной, некорыстной симпатии к другому человеку — «своему». В дальнейшем такие объединения и создают новую этническую традицию, ощущаемую и любимую в потоке единой исторической судьбы народа. Но когда народ в исторических деяниях исчерпывает имеющуюся у него пассионарность¹, этническая традиция разрушается вместе с этносом, члены которого покидают систему и входят в новые, более молодые, формирующиеся этносы. Пассионарная теория этногенеза принадлежит к числу концепций дискретного исторического развития. Сама по себе идея разрывности истории не является новой: еще в I в. н. э. китайский историк Сыма Цянь сформулировал его принцип, сказав: «Путь трех царств подобен кругу — конец и вновь начало». Разумеется, в реальной истории конец не всегда знаменует появление начала, но сути проблемы это не касается. Идея дискретности истории существует практически во всех крупных культурах — античной (Аристотель), китайской (уже упоминавшийся нами Сыма Цянь), мусульманской (Ибн Хальдун), европейской (Дж. Вико и О. Шпенглер). Она, как правило, не

получала всеобщего признания у основной массы как ученых, так и обывателей, свято веривших, что «завтра будет лучше, чем вчера». Но сам факт постоянного возникновения подобных направлений в истории науки показывает, что дискретность исторического развития все же имеет место; хотя и не захватывает «социальных отношений». Читатель предисловия вправе упрекнуть автора в отходе от темы и даже в саморекламе, но я не могу принять эти упреки и вот почему. Все сказанное выше о дискретности исторического развития, о пассионарной теории этногенеза имеет к творчеству Дмитрия Михайловича Балашова самое непосредственное отношение: он был первым, и насколько мне известно, остается единственным русским писателем, исповедующим названную концепцию отечественной и мировой истории. В основе бала-шовского мироощущения лежит не логически-рациональная, а именно названная А. С. Пушкиным чувственная стихия любви к Отечеству. Свое краеугольное убеждение писатель прямо сформулировал в одном из романов устами суздальского князя Константина Васильевича: «Сила любви — вот то, что творит и создает Родину!»² И потому я не побоюсь утверждать, что здесь творчество Д М. Балашова, будучи сугубо индивидуальным по образу и языку, вплотную примыкает к пушкинской традиции. Не случайно отношение Д. М. Балашова к пушкинским произведениям не только благоговейно-трепетно, но и лишено всякой декларативности: того же «Бориса Годунова» Дмитрий Михайлович помнит наизусть, легко и с удовольствием читает, начиная с любой строфы. Одного последнего обстоятельства достаточно, чтобы выделить автора из числа его коллег, но, к счастью, и этим дело не ограничивается. Необходимо, на мой взгляд, отметить и то, что историческая романистика Д. М. Балашова возникла как определенный итог его более широкой творческой и общественной деятельности. Писать исторические романы Дмитрий Михайлович начал относительно поздно, будучи уже вполне сформировавшимся, взрослым человеком. Поэтому его писательский труд тесно переплетен с крайне многообразным жизненным и житейским опытом. Понять творчество Д. М. Балашова вне контекста этого опыта — дело безнадежное, и потому я позволю себе остановиться на тех страницах биографии писателя, кои имели для его трудов, как принято сейчас говорить, «судьбоносное» значение.

¹ Пассионарность — поведенческий эффект избытка энергии живого вещества биосферы у человека. Подробнее см.: Гумилев Л. И. Этногенез и биосфера Земли.

² Балашов Д. М. Ветер времени: Роман. — Петрозаводск: Карелия, 1988, с. 243.

Дмитрий Михайлович Балашов родился в 1927 году в Ленинграде. Родители его — это люди вполне творческие и образованные на уровне своего времени: отец его был актером ТЮЗа, мать — художником-декоратором. Подростком Д М. Балашов пережил страшную зиму блокады 1941 -1942 гг., которая отняла у него отца. Весной 1942 г. его среди многих эвакуируют из Ленинграда в Кемеровскую область. Вернувшись в 1944 г. в Ленинград, Д. М. Балашов вскоре поступает на театроведческое отделение Театрального института, а затем работает в Вологодской культпросветшколе. В 1950 г. Дмитрий Михайлович возвращается в Ленинград и в течение семи долгих лет пробует свои силы в самых разных областях деятельности.

Резкий поворот в его судьбе происходит лишь в 1957 г., когда Дмитрий Михайлович становится аспирантом одного из ведущих научных центров литературоведения — Института русской литературы АН СССР (Пушкинского Дома). Там он посещает семинары Отдела древнерусской литературы. Но, видимо, чисто академический стиль научного общения оказался тесноват для импульсивного, эмоционального и в лучшем смысле слова реалистичного балашовского характера. По собственному, более позднему признанию Дмитрия Михайловича, ему на этих семинарах «стало скучно». Заметивший это Дмитрий Сергеевич Лихачев посоветовал аспиранту посещать специальные семинары по фольклору, которые вела Анна Михайловна Астахова. Д. М. Балашов последовал совету и на долгие годы нашел себя. Фольклористика русского Севера увлекла его, открыла ему удивительный, неведомый горожанину поведенческий и культурный мир северной русской деревни. Не берусь утверждать точно, но мне кажется, что на европейском Севере трудно указать тот район, который не посетил бы Дмитрий Михайлович со своими сотрудниками в ходе фольклорных экспедиций. В сборе северного русского фольклора проявили себя и отшлифовались лучшие человеческие качества Дмитрия Михайловича — трудолюбие, упорство в достижении целей, терпимость, умение верить людям и завоевывать людское доверие. Те, кому приходилось работать бок о бок с

Дмитрием Михайловичем, рассказывали, что если Балашов узнавал будто в дальней деревне есть кто-то, знающий старинные песни или бывальщины, то его не могло остановить ни расстояние, ни отсутствие денег и транспорта, ни дефицит времени. Успокаивался он лишь тогда, когда интересующий его фольклор был записан. Эта истовость в работе, безоглядность труда, чрезвычайно свойственна Дмитрию Михайловичу. И позже она ярко проявилась и в его художественном творчестве. Но главное, что дала ему фольклорная работа — это соединение всегда жившей в сердце любви к родной земле с глубокими знаниями специфики образа жизни русского крестьянина.

Понимание Д М. Балашовым истинной сути крестьянских обрядов, приемов труда, отношения к родной природе просто поразительно. Он не просто обладаег знанием крестьянской жизни, а знаком с ней и, наверное, нет такого элемента народной культуры, экологический и культурный смысл которого Д. М. Балашов не смог бы пояснить собеседнику полной исчерпывающе. Но больше того. По отношению к фольклорной культуре крестьянскому образу жизни Д. М. Балашов никогда не занимал только позицию этнографа-исследователя, рассматривающего «этнографический комплекс как раритет «старой культуры», подлежащий фиксации и описанию в научных целях». Для него русская крестьянская культура, образ жизни русской северной деревни, сами стереотипы поведения русского крестьянина никогда не переставали быть незамутненным источником всей национальной русской культуры, стержнем, вокруг которого и развивалась, особенно в ранний период, сама история России. И в этом, на мой взгляд, как ни в чем другом, зримо проявилась мера таланта, отпущенного Богом Дмитрию Михайловичу. Ведь ничто, кроме таланта, не может дать человеку способности отказаться от предубеждений, господствующих в науке или свойственных *своей» замкнутой социальной группе. Дмитрий Михайлович отбросил сословные интеллигентские предрассудки и весьма решительно. Приняв для себя экологический и социальный смысл крестьянского образа жизни, он сам как исследователь вошел в тот круг представлений, который позволил ему рассматривать фольклор в качестве элемента более общей системы жизнедеятельности русского крестьянина.

С этих позиций написал Дмитрий Михайлович и свою кандидатскую диссертацию «Древние русские народные баллады*. С блеском защитив ее и закончив аспирантуру, Д. М. Балашов снова уезжает из Ленинграда, на сей раз в Петрозаводск. В течение семи лет, с 1961 по 1968, будущий писатель работает в Карельском филиале АН СССР. Эти годы не прошли даром: вышли в свет книги Д. М. Балашова, явившиеся результатом многих экспедиций, долгих размышлений и упорного труда: «Русская свадьба» и «Песни Терского берега Белого моря». Кому довелось или доведется прочесть их, тот легко убедится, что написаны они полно и сильно, поскольку в основе их — любовь автора к своему предмету и глубокие знания о нем. «Русская свадьба» и «Песни Терского берега Белого моря» принесли Д М. Балашову заслуженную славу знатока северного русского фольклора. Приглашения выступить приходили не только из разных городов страны, но и из-за рубежа. Позднее Д М. Балашов прочитает лекции о фольклоре русской свадьбы перед весьма квалифицированными аудиториями в Федеративной Республике Германии, Монголии. Вместе с известностью пришло и относительное материальное благополучие.

Казалось, можно легко успокоиться и всю оставшуюся жизнь пожинать плоды, пописывая рецензии да небольшие статьи и пользуясь уважением коллег. Примерам таких решений — несть числа, и кто осудил бы Дмитрия Михайловича, поступи он так? Но Д М. Балашов поступил иначе. Он приходит к выводу, что просто понять крестьянскую жизнь — недостаточно, необходимо самому жить такой жизнью и собственным примером доказать его правильность и превосходство над привычной суетной жизнью горожан. Я уверен, в принятом тогда Дмитрием Михайловичем решении не было и малой примеси интеллигентской позы, эстетского стремления к ори-гинальничанию «а-ля ркх». Его решение, напротив, было в высшей степени органично, ибо в обычае Дмитрия Михайловича стремление дойти до логического конца своих поступков, до той далекой прогнозируемой цели, на достижение которой и сил-то может не хватить. Так фольклор оказался ступенью, побудившей ученого перевернуть всю свою привычную жизнь и на бытовом, и на интеллектуальном уровне.

Поворот интеллектуальный был вызван пробудившимся в Дмитрии Михайловиче интересом к более общей, нефольклорной канве отечественной истории. Дело в том, что Д. М. Балашов не смог ограничиться чисто фольклорной проблематикой. Он настойчиво пытается найти ответ на вопрос: как и когда создался особый мир поведения русского Севера? И поскольку в традиционной фольклористике удовлетворительного ответа обнаружить не удалось, Дмитрий Михайлович вплотную обращается к осмыслению русской истории ХIII-XVII вв. Так детальное знание русского быта соединилось со знанием русской истории. И все же в превращении фольклориста Д. М. Балашова в исторического романиста, на мой взгляд, главной была не эта логика жизненных событий, а человеческие качества Дмитрия Михайловича.

Будучи делателем по природе своей, Д. М. Балашов и в очередной раз не смог просто удовлетвориться собственным знанием. Стремление талантливого человека поделиться своими мыслями с неведомым читателем, нарисовать для других, а не только для себя, выверенную в исторических деталях картину исторического бытия — вот, наверное, та движущая сила, которой мы обязаны появлением исторических романов Дмитрия Михайловича.

Свой первый исторический роман «Господин Великий Новгород» Д М. Балашов начал писать в 1966 году. Вскоре после этого он в деревне Чеболакше пишет и читает своей матери второй роман на ту же тему: «Марфа-посадница» (1972).

Уже в этих ранних вещах Д М. Балашова явно обозначился талант исгорического романиста. Не всякий рискнул бы начать свою литературную карьеру сразу с больших исторических полотен, да еще посвященных такой запутанной и сложной проблеме, как противоборство Москвы и Новгорода в XIV-XV вв. Не всякий решился бы сегодня заставить героев своих произведений говорить на языке, близком к реальному разговорному языку XIV-XV вв. Не у всякого достало бы смелости в 70-е годы открыто высказаться о благодетельной роли Русской Православной Церкви в истории России. Дмитрий Михайлович сделал все это, сделал сразу и без оглядки, так как всегда был чужд любым формам лжи, конъюнктуры и прямого приспособленчества. И еще одной гранью открылся талант Дмитрия Михайловича в его романах, посвященных истории Вольного Новгорода. Писатель отнюдь не остановился на уровне логичного и правильного изложения исторических событий. Хотя историческая канва его романов проработана им по-крестьянски основательно и твердо, Д. М. Балашов изначально стремится представить читателю свое видение смысла событий, их причинно-следственных связей. Такое стремление выгодно отличает Дмитрия Михайловича от других авторов, пишущих на аналогичные темы. К сожалению, куда как часто писатели в исторических романах пренебрегают осмыслением глобальной событийной канвы, предпочитая изложить ее по школьному учебнику. Взамен же читатель получает, как правило, массу любовных сюжетов, перемежаемых бытовыми подробностями. У Дмитрия Михайловича, напротив, индивидуальная психология и даже интимные сцены точно и плотно увязаны с событиями исторического ряда, составляют многообразный и многоцветный фон истории. Читатель практически не ощущает разрыва между личной жизнью героев и историческими событиями огромной значимости. Бытовые эксцессы в романах Д. М. Балашова очень органично вписаны в ткань повествования. Таковы сцены строительства Федором дома («Великий стол»), семейной жизни князя Юрия и Кончаки («Младший сын»), любовных интриг Никиты и боярышни Натальи («Ветер времени»).

Весь цикл этих романов, без сомнения, родился из того же стремления Д. М. Балашова осмыслить отечественную историю с точки зрения пассионарной теории этногенеза. Замысел целой серии под общим названием «Государи Московские» и представляет вниманию читателя настоящее издание.

«Государи Московские» — незаурядный пример в современной отечественной исторической романистике. В самом деле, цикл состоит из вполне самостоятельных художественно и композиционно крупных литературных произведений — «Младший сын» (1977), «Великий стол» (1980), «Бремя власти» (1982), «Симеон Гордый» (1984), «Ветер времени» (1988), «Отречение» (1990). И хотя каждый из этих шести романов можно прочесть в качестве самостоятельного произведения, все вместе они представляют собой целостное, неразрывное историко-художественное полотно, охватывающее огромный и крайне значимый в отечественной истории промежуток времени — с 1263 г. (смерть кн. Александра Ярославича Невского) до середины XIV в. (создание Московской Руси и Великого княжества Литовского). И эта столетняя историческая картина со многими десятками исторических и созданных воображением писателя лиц воссоздана Д. М. Балашовым погод-но. Сам Дмитрий Михайлович в послесловии к первому роману «Младший сын» следующим образом сформулировал свою концепцию исторической романистики: «Б изложении событий, даже мелких, я старался держаться со всей строгостью документальной, летописной канвы, памятуя, что читатель наших дней прежде всего хочет знать, как это было в действительности, то есть требует от исторического романа абсолютной фактологической достоверности.

Поэтому я разрешал себе лишь те дорисовки к летописному рассказу, которые позволительны в жанре художественного воспроизведения эпохи, например в воссоздании второстепенных персонажей, людей из народа, живых картин тогдашней жизни, которые, однако, также строились мною по археологическим и этнографическим источникам»¹. Следовательно, принятое писателем определение «роман-хроника* вполне правомерно, но, на мой взгляд, оно все же недостаточно полно: Дело в том, что, придерживаясь летописной фактологической канвы, Д. М. Балашов никогда (а в поздних романах — особенно) не принимает эту канву безусловно, В необходимых случаях (как-то — брак Данилы Александровича, причины плена митрополита Алексия и т. п.) летописные лакуны и политические умолчания дополняются Д. М. Балашовым весьма корректно проработанными и непротиворечивыми версиями. Здесь в романе-хронике появляются и черты исторического трактата, а переход от констатации к осмыслению событий должен быть поставлен в несомненную заслугу автору.

Пользуясь тем обстоятельством, что издательство «Художественная литература» выпускает цикл «Государи Московские» целиком, я не буду утомлять читателя пересказом содержания, ибо пересказ автора предисловия неизбежно вторичен и излишне субъективен. Отнимать же у читателя удовольствие самому проследить за сюжетами романов Д. М. Балашова — дело и вовсе не благодарное. И потому я остановлюсь лишь на тех моментах исторического и художественного видения Д. М. Балашова, которые, как мне кажется, требуют дополнительного кодмментария.

¹ Балашов Д. М. Младший сын: Роман. — Петрозаводск: Карелия, 1977, с. 602.

Историографический цикл «Государи Московские» — это, несомненно, глубоко самобытное художественное произведение и по замыслу, и по исполнению. Во-первых, в его основе лежит оригинальная концепция исторического становления России, проистекающая из пассионарной теории этногенеза. Потому конец XIII и XIV вв. закономерно рассматриваются Д. М. Балашовым не как продолжение развития Киевской «украсно украшенной» Русской Земли, а как время ее окончательного крушения и одновременно создания при помощи этих обломков совершенно новой культуры и государственности — Московской Руси. Во-вторых, такой взгляд на русскую историю XIII-XIV вв. заставляет автора целиком переосмыслить и роль монголов, отказаться от самого предвзятого мифа в отечественной истории — мифа о «монголо-татарском иге», о «России — спасительнице Западной Европы, заслонившей от диких орд цивилизованные страны». В-третьих, в основу изложения Дмитрием Михайловичем положен строгий хронологический принцип. Отсутствие временных лакун в его рассказе придает масштабность историческому циклу, определяет его значительный объем (весь цикл насчитывает более 130 печатных листов). Мне кажется, тем не менее, что автору нельзя поставить в упрек этой длинноты изложения, ибо иначе охватить события бурного и трагического столетия было бы просто невозможно.

И наконец, в-четвертых, я хотел бы заметить, что «Государи Московские» выстроены автором, говоря научным языком, «системно». В самом деле, через все семь романов цикла проходят несколько сюжетных линий. Эти сюжетные линии выбраны автором таким образом, чтобы создать не просто картину внутренней жизни русского народа в ХШ-XIV вв., а увязать ее с широким фоном событий тогдашней мировой политики. В то же время в показе внутренней жизни Руси автор рисует читателю многоцветную картину жизни самых разных сословий. Это и простые ратники (мелкие кормленники) — Михалко и его сын Федор Михалкич («Младший сын»), внук Михалки и сын Федора Мишук («Бремя власти») и, наконец, сын Мишука и внук Федора — Никита («Симеон Гордый» и «Ветер времени»). В этом ряду видит Д. М. Балашов основу мощи будущей России, поскольку благодаря усилиям простых ратников, которые «сидят на земле» и защищают эту свою пожалованную князем землю, стоят и торговые города, и богословские споры, и великокняжеская власть. Простые мужики-крестьяне и накрепко связанные с ними мелкие «дворяна-послужильцы», у которых «всего и знатья-то — что сабля да конь», составляют становой хребет будущего Русского государства.

Более высокое служилое сословие Руси — боярство — представлено в цикле «Государи Московские» своей сюжетной линией. С одной стороны, это «старые московские бояре» — Протасий Вельямин, его сын Василий Протасьич и внук Василий Васильич Вельяминов. Все они — держатели «тысяцкого», то есть верховного главнокомандования вооруженными силами Московского княжества. В борьбе за это «бремя власти» им противостоят «бояре — рязанские находники», перебежавшие к князю Даниле Александровичу от рязанского князя Константина Васильевича, — Петр Босоволк и его сын Алексей Петрович Хвост-Босоволков. Точно так же в борьбе за «бремя власти» противостоят друг другу и две генеалогические княжеские линии. Московская линия — это князья Даниил Александрович, сын Александра Ярославича Невского («Младший сын»), сын Даниила — Юрий («Великий стол»), брат Юрия Московского — Иван Калита («Бремя власти»), сын Ивана — Симеон Гордый («Симеон Гордый») и наконец, брат Симеона Иван Иванович Красный и его сын Дмитрий («Ветер времени»). Среди тверских князей на страницах цикла мы видим Святослава Ярославича и его сына Михаила Тверского, их потомков князей Димитрия Грозные Очи, Александра Михайловича и Михаила Александровича. Прослеживает Дмитрий Михайлович и смену духовной власти на Руси. Занимающие митрополичий престол Кирилл, Максим, Петр, Феогност и Алексий, пожалуй, принадлежат к числу любимых и наиболее удачно воссозданных автором литературных образов, весьма близких к историческим прототипам по своему поведению.

Заслуженно много места занимает в «Государях Московских» проблема русско-татарских отношений. И здесь художественная заслуга Дмитрия Михайловича мне видится в том, что длинная череда ханов Золотой Орды изображена им отнюдь не как безликая масса тупых и жадных нецивилизованных насильников, побудительные мотивы которых можно свести только к грабежу, потреблению и похоти. Верховные властители России — ханы Менгу-Тимур, Тохта, Узбек, Джани-бек и даже отцеубийца Бердибек — изображены Д. М. Балашовым прежде всего как люди, обладающие, подобно другим людям, своими достоинствами и недостатками, совершающие, наряду с русскими и литовцами, высокие подвиги и подлые преступления. Человеческое лицо имеют и все другие персонажи «Государей Московских» и эта-то запоминаемость помогает писателю решить очень важную и сложную задачу: убедительно связать между собой все сюжетные линии цикла, воссоздать картину общей жизни формирующегося русского народа как единой этнической системы, где сословная разница — лишь необходимое условие, форма разнообразия. В самом деле, простые ратники Федор, Мbшук, Никита всей немудреной жизнью связаны каждый со «своим боярином» — тысяцким из московского рода Вельяминовых — Протасием, Василием Протасьичем или Василием Васильичем. Это чувство привязанности для «Федоровых» столь велико, что когда Алексий Петрович Хвосг-Босоволков отнимает «тысяцкое у Вельяминовых, Никита Федоров, желая убить Хвоста из преданности Вельяминовым, уходит служить Хвосту. И на подозрения нового хозяина отвечает гордо: «А к тебе, Алексий Петрович, я не бабы ради и не тебя ради пришел, а с того, что стал ты тысяцким на Москве, а мы, род наш, князьям московским исстари служим!¹

Также понимает свою службу и основатель рода Вельяминовых — Протасий («Великий стол»). Оскорбленный, ни за что униженный своим бессовестным князем Юрием Даниловичем, от несправедливостей которого бегут во враждебную Тверь его собственные братья, Протасий хранит верность московскому князю даже не ради него самого, а ради города Москвы, ради крестьян, горожан и ратников, которые ему одному верят и его одного любят из всех бояр московских.

Глубоко взаимосвязанным со всеми другими сословиями предстает и духовенство. Уходит в монахи Грикша, брат ратника Федора Михалкича и становится келарем в Богоявленском монастыре Москвы. Сыновья обедневшего ростовского боярина посвящают себя церкви — и это подвижник Земли Русской преподобный Сергий и его брат, духовник Великого князя Семена — Стефан. Митрополит Алексий, фактический глава Московского государства при малолетнем Дмитрии Ивановиче, происходит из московского боярского рода Бя-контов. Даже враждующие между собой после смерти Данилы Александровича московские и тверские князья связаны крепче, чем может показаться долгой вереницей родства, местнических счетов, обид и военных столкновений. Недаром так много сил употребляет князь Семен Иванович, чтобы жениться на тверской княжне Марии, дабы положить конец вражде Москвы и Твери.

¹Балашов Д.М. Ветер времени: Роман. — Петрозаводск: Карелия, 1988, с. 263.

И все же самой сложной проблемой, которую затронул Д.М. Балашов в «Государях Московских», несомненно, является проблема русско-золотоордынеких отношений, вопрос о пресловутом «татарском иге». Пожалуй, ни один из многочисленных мифов отечественной истории не имеет таких глубоких корней в обыденном, народном сознании и научной мысли как миф о «татарском иге». Принято думать, что поскольку в XII в. Киевская Русь была цветущим государством, а в конце XIII в. находилась в несомненном упадке, то виноваты в упадке монголы, поработившие Русь в ходе «Батыева завоевания» 1237-1238 гг. При этом, однако, начисто игнорируется самое главное — политическая ситуация, существовавшая вокруг Руси и Монгольского улуса в XIII в. Вкратце повторю уже излагавшуюся мной ранее характеристику коллизии. В конце ХП — начале XIII в. создавшееся Монгольское государство находилось в состоянии непрерывных военных конфликтов с нежелавшими подчиняться власти Темуджина племенами. Одними из самых упорных врагов монголов были меркиты. Разбитые монгольским войском в 1216 г. на Иргизе, остатки непокорившихся меркитов откочевали к половцам. Половцы приняли их и стали, таким образом, врагами монголов. Борьба с половцами затянулась и была продолжена уже при приемнике Чингисхана — его сыне Угедее. Еще в 1223 г. монголы, преследуя половцев, впервые соприкоснулись с русичами. Черниговские князья, находившиеся в союзе с половцами, присоединились к ним в противостоянии монголам. Монгольское посольство, прибывшее для объяснения монгольской позиции и согласное с русским нейтралитетом, было русскими князьями истреблено, причем в числе запятнавших себя убийством неприкосновенных дипломатов был и князь

Черниговский и Козельский Мстислав. Вот здесь-то и сыграла свою роль разница в стереотипах поведения между этнически молодыми монголами и представителями умирающей Русской Земли. В условиях славянской обскурации XIII в. убийство посла не считалось чем-то из ряда вон выходящим, ибо политическая практика была полна примеров, когда убивали не только чужих послов, но и своих собственных родственников. Иначе смотрели на подобные вещи монголы, считавшие обман доверившихся (т. е. предательство) худшим из грехов. У монголов XIII в., находившихся в стадии этнического подъема, получила распространение свойственная этому этническому подъему этика, предусматривавшая коллективную ответственность, в том числе и за предательство, ибо монголы рассматривали способность к предательству в качестве наследственной черты характера. Понятно, что в таких условиях столкновение не на жизнь, а на смерть стало неизбежным. Битва на Калке и уничтожение уже во время Батыева похода населения «злого города» Козельска, принадлежавшего Черниговскому княжеству, показали, что предательство — дело хотя и увлекательное, но не всегда безопасное. Поход Батыя не выпадал из общего контекста монгольских военных усилий, ибо имел целью выход в тыл половцам, откочевавшим после Калки в венгерскую пушту. Пройдя по Руси «изгоном», монголы не оставляли гарнизонов, и, таким образом, дань платить после Батыева похода было просто некому. Из 300 русских городов Великого княжества Владимирского монголы захватили лишь 14, а целый ряд городов (Углич, Кострома, Тверь, Ростов и другие), приняв предложенный монголами компромисс, вообще избежали разрушения, связанного со взятием. Что же касается Киева, то этот город к тому времени был сильно ослаблен и разрушен, поскольку выдержал в начале ХШ в. несколько осад и разорений от русских князей (в 1203 г. — Рюриком Ростиславичем Смоленским, в 1235 г.— черниговскими князьями). Конечно, монгольский поход принес много жертв и разрушений, но такова была тогда каждая военная кампания. Ежегодные усобицы русских князей тоже стоили немалой крови и блага населению не приносили. Более сложным является вопрос об уплате дани, которая обычно считается наиболее весомым аргументом в пользу «татарского ига». Поход Батыя состоялся в 1237-1238 гг., платить дань Русский улус начал лишь в 1259 г. Разрыв в два десятилетия заставляет искать других объяснений. Обратимся снова к анализу политической ситуации. После смерти великого хана Угедея на ханском троне его сменил Гуюк К этому времени в самом Монгольском улусе борьба за власть уже получила достаточное развитие: злейшим врагом Гуюка и был Бату. С воцарением гуюка у него оставалось мало шансов на победу в борьбе, ибо его военная сила и материальные средства были крайне ограничены. После ухода других царевичей-Чингисидов у Бату осталось лишь 4000 верных монгольских воинов, и это в стране, население которой было более 6 млн человек. В такой ситуации о наложении «ига» и речи не могло быть: напротив, Бату крайне нуждался в союзниках из числа русских князей, которые могли бы удержать население от бунта и в обмен на военную помощь пополнять казну хана финансами. И Бату нашел союзника в лице Александра Яро-славича Невского. Причин тому было несколько. Во-первых, князь Александр еще с 1242 г. отчетливо понимал опасность западноевропейской агрессии на Русь. Ему, таким образом, союзники тоже были жизненно необходимы. Во-вторых, будучи Мономашичем, князь Александр во внутрирусской политике противостоял черниговским Ольговичам. А ведь именно черниговские князья и были друзьями половцев и врагами монголов. В-третьих, сам князь Александр Ярославич также был врагом Гуюка, поскольку его отец Ярослав был отравлен в Каракоруме матерью Гуюка, ханшей Туракиной. (Туракина поступила так, поверив доносу боярина князя Ярослава — Федора Яруновича.) Видимо, учет всех названных обстоятельств и привел Александра Невского к мысли о союзе с Батыем. Александр поехал в Орду, побратался с сыном Бату — несториани-ном Сартаком, и заключил договор об уплате дани в обмен на военную помощь. Политика Александра не встретила на Руси всеобщей поддержки и понимания, но даже после его смерти оказалась конструктивной. Так, в 1269 г. орденские войска угрожали Новгороду. При появлении небольшого татарского отряда «немцы замирашася по всей воле новгородской, зело убояхуся и имени татарского». Русь, вернее та ее северо-восточная часть, которая вошла в состав Монгольского улуса, оказалась спасена от католической экспансии, сохранила и культуру, и этническое своеобразие. Иной была судьба юго-западной Червоной Руси. Попав под власть Литвы, а затем и католической Речи Посполитой, она потеряла все: и культуру, и политическую независимость, и право на уважение.

Дальнейшие исторические события еще более усложнили ситуацию. Поскольку монолитный Монгольский улус распался на 3 различные орды (Золотую, Синюю и Белую), каждая из них стремилась первенствовать. Монголы Золотой Орды были немногочисленны и частью придерживались традиционной монгольской веры — варианта митраизма, частью были христианами несторианского толка. Веротерпимость была одним из основных стереотипов поведения, принятых в Монгольском улусе. Считалось, что дело хана — требовать службы, покорности и повиновения, а вопросы совести относились к компетенции личности. Однако купеческое население поволжских городов было в основном мусульманским и стремилось отнюдь не к веротерпимости, а к пропаганде своей веры среди победителей. Ислам, таким образом, тоже начал проникать в монгольскую среду, распространяясь и среди ханов. И вот здесь-то и проявилась разница в отношении к населению Русского улуса. Ханы-мусульмане (Берке, Тудан-Менгу), естественно, смотрели на христиан Руси как на податное население — «райю» и проводили более насильственную, эксплуататорскую политику. Ханы «монгольской веры (Бату, Сартак, Менгу-Тимур, Тохта), напротив, соблюдали традиции союза с Русью, ибо активно использовали растущие русские военные силы и в борьбе за власть, и во внешних войнах (Менгу-Тимур — в войнах на Кавказе, а Тохта — в борьбе за власть с темником Ногаем). Таким образом, до начала XIV в. русско-золотоордынские отношения были крайне неоднозначны и изменялись под влиянием религиозно-политической ориентации золотоордынских ханов и русских князей. Все изменилось в 1312 г., когда новый хан Узбек произвел переворот, провозгласил мусульманскую веру государственной религией и казнил всех царевичей-Чингисидов, ценивших свою совесть больше, нежели свою жизнь. С этого момента православная Русь действительно оказалась под игом, но только не монголо-татарским, а «мусульманско-купеческим», поскольку Узбек опирался на торговое население «сартаульских» городов. Именно с этим игом — религиозным — боролись наши предки до 1480 г. Однако в начале XIV в. сил для открытой борьбы с Ордой еще не было, и это хорошо понимали московские князья, продолжавшие традицию русско-татарского союза в новых политических условиях. Выплачивая дань — «выход царев», государи московские параллельно положили начало процессу собирания русских земель вокруг Москвы, руководствуясь новыми, заимствованными у монголов и дотоле на Руси не известными принципами устроения власти: веротерпимостью, верностью обязательствам, опорой на служилое сословие. Именно возрождение на Москве монгольских традиций, традиций Чингисхана вело сюда всех тех монгольских и тюркских богатырей, которые не хотели служить Узбеку и его потомкам. Традиции союза со Степью оказались жизнеспособны и плодотворны, они материализовались в политической практике Московского государства XVI-XVII вв., когда вся бывшая территория Золотой Орды вошла в состав Русского государства. Монголы, буряты, татары, казахи столетиями пополняли ряды русских войск и бок о бок с русскими защищали свое общее Отечество, которое с XV в. стало называться Россией. И потому принятая Д. М. Балашовым в «Государях Московских» концепция русской истории сколь бы необычной она не казалась, представляется мне справедливой. «Государи Московские» отражают подлинную, а не мифологическую историю нашей Родины, и потому я осмелюсь рекомендовать эти книги всем, кому судьба Родины небезразлична.

ПИСЬМО В РЕДАКЦИЮ «ВОПРОСОВ ФИЛОСОФИИ»

«Вопросы философии», 1989, № 5, с. 157-161.

Как справедливо отметил академик Ю. В. Бромлей в своей статье¹: «...еще совсем недавно национальная проблематика была одной из закрытых зон жизни нашего общества, а соответственно, и нашего обществоведения». И тут же добавляет: «К ней (проблематике) явно нужен новый подход».

С этим нельзя не согласиться. Однако в опубликованной статье Ю. В. Бромлей, по существу, повторяет свои прежние взгляды на этнографию, совпадающие с некоторыми дефинициями из моих работ². И вдруг спор! Из-за чего? Оказывается, из-за смысловых различий в употреблении научных терминов.

Как известно, язык служит для передачи информации, и потому каждое слово имеет определенное значение. В бытовой речи слова многозначны (полисемантичны), но в научных текстах, где слова играют роль терминов, значение их строго определено и при употреблении обязательно. Особенно важно это для этнологии — науки о происхождении этносов и характере взаимоотношений их друг с другом. Я предложил в специальном трактате («Этногенез и биосфера Земли, вып. 1-3, ВИНИТИ, 1979; 4,1987») несколько новых терминов, строго определив их значение. Например: «Этнос — естественно сложившийся на основе оригинального стереотипа поведения коллектив людей, существующий как структура, противопоставляющая себя другим таким коллективам». Так как никто не живет одиноко, то и этносы контактируют друг с другом, хотя и по-разному: (1) Симбиоз — сосуществование двух и более этносов в одном регионе, когда каждый занимает свою экологическую нишу; (2) Ксения — буквально «гостья» — вариант симбиоза, группа иноземцев, живущая замкнуто; (3) Химера — сосуществование двух и более чуждых этносов в одной экологической нише. Обычно химеры — последствия миграции и, как правило, неустойчивы. Если же этносы в процессе контакта сливаются, то это называется ассимиляцией, вследствие которой возникает новый этнос, равно непохожий на те, из которых он возник. Процесс идет на уровне популяционном (не видовом и не организменном). Популяция — совокупность особей одного вида, населяющая в течение ряда поколений определенную территорию, внутри которой осуществляется свободное скрещивание. Ясно, что к этносам понятие свободного скрещивания не применимо, поскольку беспорядочное скрещивание в одном этносе нигде не описано. Люди не мухи.

¹ Бромлей Ю. В. Человек в этнической (национальной) системе. // «Вопросы философии», 1988, № 7.

² См.-. Иванов К П. Взгляды на этнографию, или есть ли в советской науке два учения об этносе? // Известия ВГО. Т. 112, вып. 3,1985,с.232-239.

Хорошо известен принцип систематики по уровням (снизу вверх): субатомный, атомный, молекулярный, клеточный, организменный, популяционный, видовой и т. д. Этнос — коллектив и, как таковой, находится на популяционном уровне, но от популяций других животных или насекомых безусловно отличается, а от коллизий организменного уровня тем более.

В упомянутой выше статье Ю. В. Бромлей справедливо считает термин «популяция» исключительно биологическим, ибо люди — млекопитающие, но почему-то полагает, что воспроизводство в популяциях «осуществляется путем передачи генетической информации... через ДНК половых клеток» (с. 17), а в этносах, по его мнению, передача информации «основана на коммуникативных внебиологических связях».

Это уже просто неверно! Животные обучают своих детенышей, что вполне биологично и носит специальное название «сигнальная наследственность». А ручная шимпанзе Люси, принадлежащая зоологам Уошо, усвоила азбуку глухонемых и бойко изъясняется по-английски. Это-то бесспорно, но хуже другое.

Ю. В. Бромлей считает, что с «биологическим подходом к проблеме национально-смешанных семей... связан... тезис, согласно которому в результате таких браков возникают некие (?) химеры» (с. 18). Тут все искажено. Химера не тезис, а научный термин, причем историко-географический, а не биологический, ибо если бы чуждые этносы в одном географическом регионе слились половым путем, то химера бы превратилась в новый этнос. Это показывает сам Ю. В. Бромлей, приводя пример эстонско-татарской семьи, обитающей в Москве, — дети этой семьи являются русскими. Термин «химера» в описанной ситуации отношения к проблеме не имеет, так как брачная постель не может быть приравнена к географическому региону, а двое влюбленных — к популяции — девятимиллионному населению Москвы.

Вот если бы был где-нибудь город, в котором треть населения состояла из советских русских, треть — из китайцев, треть — из американцев и все они не любили бы друг друга и не образовывали бы стойких семей, то это была бы химера, подобная царствам диадоходов Ш в. до н. э., готским королевствам V в. и хуннским государствам IV-V вв. в Северном Китае. К счастью, нам этого ожидать не надо.

Судя по заглавию статьи, Ю. В. Бромлей считает этнос системой. Как известно, «система есть комплекс элементов, находящихся во взаимодействии»¹. В поле зрения исследователя находятся не элементы (люди), а связи между ними; сами же элементы должны быть различны и дополнять друг друга. Но Ю. В. Бромлей считает, что этнос — «совокупность людей» с общими чертами: психикой, культурой, общим языком и самоназванием, т. е. одинаковых (с. 17). Это противоречит основному принципу системологии. Ведь даже мужчины и женщины не схожи друг с другом! Французы говорят на пяти языках: французском, бретонском, гасконском, провансальском и немецком (в Эльзасе). Так разве французы не этнос? Культура А. С. Пушкина была иной, чем у Арины Родионовны. Но село Михайловское не химера. А само название у византийцев — ромеи — и румын, совпадало с этнонимом — romani (римляне). Названия часто вводят в заблуждение.

¹ Садовский В.Н., Юдин Э.Г. Задачи, методы и приложения общей теории систем. — В кн.: «Исследования по общей теории систем» М 1969, с. 12.

Выход из противоречия, которого нельзя не заметить, Ю. В. Бромлей видит в стабильности этноса. Но в качестве его  «стабилизатора» предлагает не сигнальную наследственность, а «замкнутость круга брачных связей» (с. 17). Итак, упрекая оппонента в «биологизме», что несправедливо, Ю. В. Бромлей противопоставляет ему «эротизм», с чем вряд ли можно согласиться.

Еще более изумляет отрицание Ю. В. Бромлеем закона сохранения энергии, хотя он считает этнос системой. Ведь ясно, что при возникновении новой системы затрата энергии необходима, а расходование ее по течению времени неизбежно. Следовательно, есть этносы, еще не растратившие первоначального запаса этой энергии, т. е. более пассионарные, и этносы, растратившие ее. Достаточно сравнить римлян, победивших Ганнибала, с их потомками, сдавшими Рим Алариху и Гензериху. И вся история свидетельствует о том же. На организационном уровне этот процесс называется старением, на молекулярном, в термодинамике — рассеиванием (диссипацией) энергии. Почему надо считать знание физики на школьном уровне — «чудовищным тезисом»? (с. 18).

Спор в науке, конечно, нужен, но при соблюдении научной корректности и трех нижеприведенных правил: 1. Не следует искажать мысли оппонента. 2. Термины надо применять в принятом значении. 3. Игнорируя законы природы, надлежит это мотивировать по возможности веско.

Что же касается собственных позитивных высказываний Ю. В. Бромлея (с. 19 и сл.), то я воздержусь от суждений, следуя изречению, приведенному Оскаром Уайльдом, который, будучи в турне по Америке и остановившись в ковбойском поселке, прочел в трактире такой плакат: «Не стреляйте в пианиста, он играет как может». О. Уайльд счел эту сентенцию высшим проявлением уважения к свободе творчества.

***

А ведь проблема этнических контактов может быть решена, если поставить вопрос корректно. Основа любого исследования — классификация. Для нашей цели достаточно ввести три параметра: соседство, комплиментарность и таксономическую иерархию. При соседстве возможны четыре варианта. 1) Сосуществование двух и более этносов в разных экологических нишах, например негры банту и пигмеи в тропической Африке. Только пигмеи могут ориентироваться в лесной чаще, почему они и служат неграм проводниками. Негры же прекрасные кузнецы и снабжают пигмеев ножами и железными котлами. Это симбиоз. 2) Поглощение одного этноса другим — ассимиляция — возможно при неравенстве энергетических, т. е. пассионарных уровней. Слабый этнос теряет свою культуру, но спасает жизнь в лоне чужого этноса. 3) Сосуществование двух и более этносов с равной пассионарностью в одной экологической нише — химера. Разумеется, в этом случае метисация противопоказана, ибо если этносы сольются, то и проблема контакта исчезнет — останется один этнос. Отдельные браки между компонентами этнической химеры не имеют значения, ибо метисы примыкают либо к отцовскому, либо к материнскому этносу.

Многих читателей пугает сам термин — «химера». Им чудится в нем что-то страшное и нехорошее. Но, во-первых, этот термин принят в зоологии: система паразит — парази-тоноситель именуется в учебниках «химерой». Во-вторых, в естествознании нет деления на плохое и хорошее. Попытки людей XIX в. исправить природу путем истребления видов, представлявшихся вредными, привели к оскудению ландшафтов и экологическому кризису. В-третьих, этнические химеры часто бывают спасительными для многих людей. Так, в султанской Турции спокойно жили армяне, греки и курды. Только в XIX в. начались жестокие расправы над греками и болгарами, вызвавшие вмешательство европейских держав, а в XX в.— над армянами. Младотурки, обучавшиеся в Париже, пролили кровь невинных людей, предки которых 400 лет спокойно жили в «химерной» Высокой Порте. Очевидно, что судьбы жертв и преступников связаны не с формами этнических контактов, тем более, что в эпоху эллинизма (III-I вв. до н. э.) эллины и азиаты мирно уживались друг с другом в царствах Птолемеев и Селевкидов.

Но, с другой стороны, слишком тесный контакт хуннов с китайцами в IV-V вв. вызвал такую резню, что в долине Хуанхэ погибло около 80 % людей¹. Но и это не правило, ибо возможен четвертый вариант этногенеза — творческое слияние, когда рядом с предшествовавшими этносами возникает новый полноценный этнос, непохожий на обоих предков, Это подлинный этногенез, но возможен он редко, только при высокой концентрации пассионарности, обусловливающей смену стереотипа поведения. Но и этого недостаточно.

¹ См.:ГумилевЛ.Н. Хунны в Китае. М, 1974, с. 229.

Второй параметр — комплиментарность (положительная и отрицательная), определяет характер отношений с соседями. Л. Н. Толстой описал вражду и взаимное уважение терских казаков и чеченцев. Вражда связывала эти два этноса в одну систему, не оставляя места равнодушию, которое действует на этносы разрушительно, ибо оно знаменует утрату пассионарности, а без энергии «двигатель» работать не может¹.

Третий параметр — этническая таксономия, описывает уровни этносферы. 1) Популяционный — суперэтносы, например, «античный мир» (греко-римский), «мусульманский мир» (арабо-персо-тюркский), «христианский мир» (романо-германский в Средневековье, без греков, русских и ирландцев), ныне именуемый «цивилизованным», и «российский», ныне «советский народ», ибо он включает в свой состав много этносов и субэтносов, а также многие другие суперэтносы на Дальнем Востоке и в доколумбовой Америке. Этносы — системы, обладающие оригинальным стереотипом поведения и внутренней структурой, а субэтносы — подсистемы этноса (например, бретонцы и баски во Франции). 2) Организмен-ный уровень — семья, персона человека и его физиологическая структура как потенциал его возможностей. 3) Суборга-низменный включает клеточный, молекулярный и атомный уровни.

Только популяционный уровень находится в компетенции этнографии. Организменный уровень изучает медицина и антропология, а самые нижние уровни — микробиология, химия и физика. Следовательно, приведенный Ю. В. Бромлеем пример: метисация эстонца с татаркой в Москве, методически неправомерен. Потомок такого брака будет просто москвичом, не унаследовав традиций ни западноевропейского, ни мусульманского суперэтноса. Ю. В. Бромлей пытается рассматривать этнический контакт не на популяционном, а на клеточном уровне, т. е. с точки зрения сперматозоида, а последний, как известно, не имеет этнической принадлежности.

¹ Энергия, эффектом которой является пассионарность, описана В. И. Вернадским и названа «биохимической энергией живого вещества биосферы» (Вернадский В.И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М, 1965, с. 267).

Несхожесть уровней реальна и очевидна. Например, кислород и водород при комнатной температуре — газы, а вместе, т. е. на уровень выше, — вода. Вода, запачканная углем, — это просто грязь, а на уровень выше — живое вещество. Скопление одноклеточных — не человек; хотя он состоит из клеток, но является системой на уровень выше. Так же этнос — не сумма людей, а сложная системная целостность, менее устойчивая, нежели этнокультурная целостность — суперэтнос, выше которой уже вид Homo sapiens. Взаимодействие систем каждого уровня имеет свою специфику. Это касается и затронутой темы.

Ю. В. Бромлей как пример «небиологичности» этноса приводит случаи удочерения французским этнографом брошенной в лесу двухлетней девочки из племени гуайналов, которое он называет «отсталым» (от кого?). Девочка усвоила европейские языки и работает этнографом.

Так это типичный пример реадаптации, которая свойственна многим животным, значит, биологической стихии в человеке. Кто же из нас биологизатор?

Хуже другое — применение термина «отсталый». Неужели Ю. В. Бромлей думает, что гуаиналы замедлили «сделаться французами»: вот постараются и станут ими. А что если у них иной путь адаптации в своем ландшафте? Да так оно и есть, ибо этногенез — не затянувшийся спринт. Нет, надо уважать самобытность малых этносов.

Но еще хуже третье — подмена популяционного уровня организменным. Если этнос — система, то его членов характеризуют системные связи, а не цвет кожи и толщина волос. Девочка утратила системные связи с гуайналами и обрела их с французами, что прошло безболезненно из-за ее возраста. Пример Ю. В. Бромлея не работает.

Итак, на суперэтническом уровне слияние этносов даст при положительной комплиментарности симбиоз, при отрицательной — химеру, при слабом пассионарном напряжении одной системы — ассимиляцию, при сильном у обеих систем — вспышку этногенеза — возникновение нового этноса, которому предстоит пройти весь тернистый путь от подъема до упадка и превращения в реликт. Такова диалектика этногенеза.

Наконец, связь этногенных процессов, идущих на популяционном уровне, установлена В. И. Вернадским как первый биохимический принцип, который гласит: «биогенная миграция атомов химических элементов в биосфере всегда стремится к максимальному своему проявлению. Все живое вещество, взятое в целом, таким образом, является источником действующей свободной энергии, может производить работу»¹.

Исследуя этническую историю как процесс, я обнаружил ареалы этнических системообразований именно путем фиксации дат, где активность людей заметно повышена, т, е. пассио-нарность начинает интенсивно расти, после чего она медленно спадает до гомеостаза. Это феномен не только биологический, а физико-химический, т. е. относится к планетарным закономерностям. Этногенез является частным случаем диалектики природы. Этот тезис я готов отстаивать «от Сорбонны включительно до костра исключительно» (Рабле).

¹ Вернадский В. И. Химическое строение биосферы Земли и ее окружения. М., 1965, с. 267.

«ОТКУДА ЕСТЬ ПОШЛА РУСЬ...»

«Слово», 1992,№8,с.6-11.

Имя Льва Николаевича Гумилева более известно как сына выдающихся русских поэтов Николая Гумилева и Анны Ахматовой, нежели как историка. Между тем, относясь вполне непредвзято к его научному наследию, можно, пожалуй, сказать, что он был единственным современным специалистом, владевшим историческим материалом в таком объеме, создателем оригинальнейшей теории этногенеза, соединившей достижения географии и исторической науки, академиком Российской Академии наук Им написано более двухсот научных работ, из них десять монографий. И у нас в стране, и за рубежом широкую известность принесли ему книги: «Хунну» (I960), «Открытие Хазариш (1966), «Древние тюрки» (1967), «Поиски вымышленного царства» (1970), «Хунны в Китае» (1974), «Этногенез и биосфера Земли» (1989), «Древняя Русь и Великая степь» (1989). Любопытно, что его главный труд «Этногенез и биосфера Земли», в котором он обосновал свою теорию этногенеза, по решению ученого совета Ленинградского университета от 30 октября 1978 года отпечатан был в одном экземпляре и депонирован в Институт научной и технической информации (ВИНИТИ), Но с рукописи было снято более двадцати тысяч копий, и по этой причине Институпп обратился с просьбой исполнить положение о том, что в случае, если потребность в труде превышает возможности ксерокопирования, необходимо издать его. Тем не менее эта работа пришла к читателю только в 1989 году.

Жизнь этот человек прожил тяжелую. В 1938 году, когда Лев Гумилев учился на четвертом курсе истфака Ленинградского университета, его арестовывают как врага народа, и, приговоренный к десяти годам лишения свободы, он отправляется на строительство Беломорканала, на лесоповал. А через два месяца везут в Ленинград, на переследование, в следственный изолятор «Кресты» — десятилет показалось мало. Но тут ему, как он считает, повезло: казнен Ежов, и высшую меру наказания Особое совещание заменяет ему пятью годами — в Норильске, на земляных работах. В 1943 году он отбыл свой срок, а в 1944 добровольцем идет на фронт. Брал Берлин, рядовым, зенитчиком. Лишь в 1945 году Гумилев закончил истфак, экстерном сдав экзамены за четвертый и пятый курсы, год проучился в аспирантуре, но защититься ему не дали: вышло известное постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», в бедственном положении оказалась не только Анна Ахматова, но и сын. На работу не брали. К тому же из университета он вышел с характеристикой, в которой отмечались его особые качества: «Совершенно безразличен к общественной работе, считает ее пустой тратой времени», что по тем временам равнялось «черному билету». Все же устроился библиотекарем в психиатрическую больницу. Там уже получил «хорошую» характеристику.

В 1949 году вновь арестован.

Освобожден и реабилитирован в 1956 году. Вообще, за долгую жизнь он мог получить, как он считал, не два приговора, а гораздо больше, поскольку под следствием был шесть раз.

Когда номер журнала готовился к печати, пришла скорбная весть о том, что великий ученый Л. Н.Гумилев умер. Публикуемая беседа, которую писатель Владимир Лысое подготовил специально для «Слова»,— одна из последних.

Владимир Лысое: Лев Николаевич, о вашей теории этногенеза больше слухов, журнальной полемики по той, я думаю, причине, что основной ваш труд, посвященный разработке этой теории, книгу «Этногенез и биосфера Земли», хотя она вышла уже тремя изданиями, все равно не купить. Поэтому, хотя Вам не раз, по-видимому, приходилось отвечать на этот вопрос, считаю необходимым задать его вновь: в чем суть теории, когда и как она родилась?

Лев Гумилев: История многогранна. Это может быть история общества, история культуры, история литературы, которая является частью культуры, и так далее. В конце концов бывает даже история болезни, она ведь тоже очень нужна... Историю имеют горы. Например, Урал был очень высоким и древним хребтом, который постепенно размыло водами, и он превратился в низкую гряду гор и скал. Гималаи, наоборот, за последние два тысячелетия выросли настолько, что преградили путь индийским муссонам и иссушили Среднюю Азию. Каждая история имеет свои особенности. Она либо дело рук человеческих, либо естественного процесса. То есть история бывает и в природе, и в обществе. И нам нужно знать: а какая история интересует нас?

Маркс занимался исключительно историей общества. Для него история природных явлений была неактуальна, да и выходила за круг его интересов. В наше же время оказалось, что история природы, климатических колебаний, этнических мутаций, происхождения и исчезновения новых народов — очень важна. И эту важность мы ощущаем сейчас на своей шкуре. Именно этой темой я и занялся.

Владимир Лысое: Вы имеете в виду национальные конфликты, разрывающие сейчас не только нашу страну, но и всю планету?

Лев Гумилев: И их тоже. В самом деле, если мы посмотрим, какие народы были в древности, то мы не найдем там ни французов, ни англичан, ни русских, ни турок. Их место занимали совершенно другие народы, которые сейчас сохранились или как реликты, очень незначительные численно и изолированные, или вообще о них уцелела лишь память.

Например, мы знаем два могучих этноса, французы и испанцы, а между ними небольшое племя басков, которое сохранилось со времен, давно ушедших в прошлое. Почему это случилось? И как появились новые народы, те же французы и испанцы, англичане и немцы? Этот вопрос интересовал меня очень давно. Но решить задачу методами обычной историографии оказалось невозможно. Она просто не отвечала на вопрос, она не представляла, что такое народ, данный народ. Она называла его нацией, называла народностью, но ведь дело же не в названии! А что это такое?

Пропускаю длинный ход поисков и размышлений, многолетнее исследование. Я пришел к следующей мысли: это системная целостность. Что такое система? Это термин, введенный — неудачный термин, поскольку он многозначен — в научный оборот Лео фон Берталанфи. В 1937 году в Чикаго он прочел доклад, который не нашел никакого понимания. Попросту говоря, доклад провалился. Он сложил свои бумаги в ящик стола и пошел на войну. Когда же он вернулся — к счастью, его не убили, — нашел совершенно другую обстановку. Тут уже все схватились за его теорию. Что же он объяснял? Что такое вид. Мы великолепно знаем, что есть собака и есть тигр, есть галка и есть окунь. А что это такое? Что объединяет отдельных окуней между собой? Что объединяет отдельных собак или волков? Он предложил обратить внимание не на предмет исследования, а на связи между ними.

Например, семья. Вполне естественная и понятная для нас категория. Она состоит из мужа, жены, детей, тещи, кошки, дома, колодца. Но представьте, что дети выучатся и уедут работать, теща умрет, кошка убежит, колодец зацветет — семья держится. Если же муж и жена разлюбили друг друга, хотя бы все было на месте, по-старому, — семьи нет. Что такое их любовь, взаимное влечение друг к другу? Это та самая невидимая, неосязаемая системная связь, которая оказывается столь же реальной, как и существование отдельных членов, элементов системы.

Такой системой является и этнос. Он сложился из разных людей и элементов ландшафта. Если он сложился в степи — это степной этнос, он адаптировался к степным условиям. Если в лесу, тем более тропическом, он приспособился лазать по деревьям и жить на них, чтобы хоть немножко брать солнечного тепла, потому что ночью температура в тропическом лесу на экваторе падает до плюс двух-трех градусов Цельсия, а одеваться нельзя, всё сразу отсыревает, становится еще холодней, поэтому обитатели лесов спят на ветках, прижавшись друг к другу, обогревая друг друга телами. Тут мы имеем два момента: адаптацию — первое, и второй момент — начало системы.

Мы видим, что время от времени на Земле происходит как бы перемещение масс какой-то энергии, которой движется все живое. Это биохимическая энергия живого вещества биосферы, которую открыл великий В. И. Вернадский. И происходит абсорбция, поглощение этой энергии, мутационное ее возрастание либо постепенное эволюционное понижение.

Когда энергии много — если говорить о животных, заметная она главным образом у стадных, — начинается спазм странной активности. Кузнечики, мирно скачущие по лугу, внезапно превращаются в саранчу, которая летит навстречу гибели, уничтожая все на своем пути. Тропические муравьи покидают свои благоустроенные жилища и движутся, истребляя, что находят, для того чтобы погибнуть. Лемминги проходят сотни верст, чтобы броситься в волны океана. Микроорганизмы — и те поступают так же, порождая губительные эпидемии. Но каждый такой толчок, взрыв энергии — я назвал его пассионарным, от латинского «пассио», «страсть» — гасится сопротивлением среды.

Владимир Лысое: По поводу этого термина и разгорелись споры. Ваш давний оппонент Аполлон Кузьмин назвал свою статью в «Молодой гвардии» многозначительно: «Пропеллер пассионарности, или Теория приватизиции истории». И он не единственный, кто не признает вашей теории пассионарности.

Лев Гумилев: Полемика с Кузьминым бессмысленна хотя бы уж потому, что спорить на научные темы на уровне низкопробных острот и нечистоплотных намеков — занятие малоприятное и малодостойное. Поэтому продолжим разговор по существу предмета.

В истории этносов есть два момента: созидательный момент мутации и постепенно разрушительный момент эволюции. Так же, как у отдельного человека: созидательный момент зачатия и постепенный ход к старости. В среднем после толчка энергия этноса гаснет за полторы тысячи лет.

Я заинтересовался также, почему народ римлян возник из 500 человек, ушедших на семь холмов и поселившихся там? А потом они превратились в мировую державу. Сначала это была группа людей, объединенных одной судьбой. Они делали набеги на соседей и грабили их — судьба, так сказать, не очень красивая, но, как оказалось, стоящая. Женщин они тоже обрели путем покражи: известное похищение сабинянок, когда, переспав со своими похитителями, сабинянки отказались вернуться в свои родительские дома.

Римляне и сабины слились в один народ, причем сабины были племенем, а римляне — отдельными витязями, героями из разных племен. Римляне оставили после себя определенный субэтнос, то есть величину меньшую, чем этнос, которую назвали патрициями. А захваченные и покоренные ими племена вошли в этническую систему монолита как плебеи.

Они выдержали войну с Карфагеном и две войны с Македонией, они распространили свои владения на Северную Африку и на Балканский полуостров. Они превратились в целостность, которую правильнее называть не этносом, а суперэтносом: в него, образуя единую систему, входили группы отдельных этносов. Это небольшое, чисто теоретическое деление на этносы и суперэтносы поможет нам разобраться во всей сложности этнических взаимоотношений.

Но вот что интересно: зоны образования этносов — мы их знаем одиннадцать за последние пять тысяч лет — идут полосами или с севера на юг, меридионально, или с запада на восток, широтно. Или косо бывают линии эти проложены. Но всегда одна сплошная полоса — будто на школьный глобус брошена полоска света. И в этих зонах появляются пассионарные люди, более энергичные, более активные, чем их соседи. То есть этногенез связан не только с самим биологическим фактом появления каких-то новых качеств у человека, не только с мутацией, но и с территорией, на которую эта мутация распространяется.

Откуда может приходить эта излишняя энергия? Мы знаем, по закону сохранения энергии, что в любой системе количество энергии строго определенно, оно не меняется, а только перегруппировывается. Солнце? Большую часть энергии биосфера Земли получает от Солнца. Но Солнце освещает всю Землю, а никак не отдельные полоски. Не может быть это и подземной энергией распада урана и других радиоактивных элементов. Потому что, как известно, эта энергия действует в совершенно обратном смысле, ведет не к усложнению системы, а к ее упрощению. А во-вторых, она бы всегда действовала, а тут оказывается, что толчки пассионарные происходят в очень короткие промежутки времени.

Есть третий источник энергии — из Космоса, из галактик. Это источник энергии слабой, малоизученной, Вернадский о ней только упоминает, не давая ей настоящей оценки. Очевидно, это тот самый источник.

В свое время петербургский физик Лебедев открыл явление, которое он назвал «солнечный ветер». Оказывается, зачерненная бумажная мельница, поставленная в банку, где откачан воздух, будет вертеться под давлением света: свет имеет массу, имеет свой силовой и энергетический импульс.

Мы знаем, что есть и звездный ветер. Он исходит от звезд и распространяется как свет. На орбите Плутона солнечный и звездный ветра встречаются и завихряются. А так как известно, что Земля летит вместе с Галактикой со скоростью 30 километров в секунду, то время от времени она попадает в те зоны космического пространства, где космические излучения, проникая сквозь голубое небо, воздушный океан, доходят до поверхности Земли и создают новые мутации, не только пассионарные. Например, появляются свиньи, которые пожирают своих детенышей. Размножаться они, естественно, не могут. Тем не менее появляются снова и снова.

Слово «этнос» в древнегреческом языке, у Аристотеля, имеет значение «вид», «порода». Среди людей так же, как, например, среди вирусов, бывают совершенно разные штаммы, разные народы. Изучая историю этносов, интересуясь их судьбами и взаимоотношениями, мы должны твердо помнить, что изучаем не историю социальных отношений, которые к этому не имеют никакого касательства, а историю природных явлений. Зависят же они от того, был космический удар с неба на землю чисто энергетический или нет, никакой мистикой тут и не пахнет. С другой стороны, важно, куда он пришелся: на пустыню, на тропики, Арктику — куда угодно. Хотя будут разные результаты, зависящие от адаптации к ландшафту.

И наконец, мы должны учитывать еще одно обстоятельство. Значение имеет не только энергетический толчок с неба, вызывающий мутацию, но и та среда, куда он попадает. Проверено на фактах, выяснено путем эмпирических обобщений: только сочетание двух или более ландшафтов, двух и более этносов, двух и более культур может создать такое положение, при котором на месте существовавших этнических систем возникает новый этнос, новая этническая система. Поэтому этносы появляются не всюду, а только там, где их этнические субстраты находятся на каком-то уровне несоответствия, неравенства сочетаний. Это очень легко понять, потому что системы, находящиеся на границе ландшафтов, — они, как правило, неустойчивы. Например, это не только степняки, не только лесовики, а то и другое вместе. Поэтому даже относительно слабых мутационных толчков с неба бывает достаточно для того, чтобы создать эффект пассионарности.

Владимир Лысое: И все-таки «мутационные» толчки с неба — разве это не мистика? Как, в чем проявляется этот эффект у отдельного человека?

Лев Гумилев: Пассионарность проявляется по-разному: человек стремится к славе, к счастью, к победам, к накоплению богатств, к проповеди своей культуры, религиозной или атеистической системы и так далее. То есть он нацелен, не жалея ни своей, ни чужой жизни, на то, что ему фактически, может, и не нужно. Человеку что нужно? Пища, крыша над головой и женщина для того, чтобы оставить потомство. А тут он всем этим пренебрегает.

Так, Александр Македонский завоевывал Среднюю Азию, Индию, заведомо понимая, что удержать эти страны не сможет. И 40 тысяч македонян шли за ним, жертвовали жизнью неизвестно для чего — ради такой эфемерной вещи, как слава Македонии,

Испанцы-конкистадоры, которые на кораблях ходили в Америку, теряли до восьмидесяти процентов своих экипажей от болезней, в сражениях с индейцами. Вернувшиеся болели. Золото, которое они привозили, никак их не утешало. Тем не менее весь XVI век они почему-то ходили в Америку. Это та самая пассионарность, которая, как огонь, и греет, и сжигает, заставляет людей при перегреве, когда энергии очень много — тоже фаза этногенеза,— губить себя и окружающих, а когда ее меньше — поддерживать состояние своих этнических целостностей, создавать социальные системы, государства, культуру. Когда же энергии мало, все распадается: люди не хотят жертвовать собой во имя победы общего дела, руководствуются только эгоизмом, поэтому постепенно теряют и свободу, и честь, и, наконец, жизнь.

Владимир Лысое: Когда, с чего начинался русский народ? С Крещения Руси? С победы на Куликовом поле?..

Лев Гумилев: Пассионарный толчок, давший начало славянскому объединению, был зафиксирован где-то во II веке, инкубационный период длился, по-видимому, лет полтораста, двести. То есть толчок пришелся примерно на одно время с Рождеством Христовым.

Вместе возникло несколько народов: готы, которые выселились из Южной Швеции, высадились на южном берегу Балтийского моря, прошли до берега Черного моря, укрепились там и громили оттуда Византийскую империю. Даки на территории современной Румынии, которые сожгли себя в войне с Римом.

А в предгорьях Карпат жили руги и славяне. Славяне, испытавшие пассионарный взрыв, стали распространяться на север до Балтийского моря, на юг до Средиземного. Вытеснили кельтов из современных Чехии, Богемии, дошли до Адриатического моря — теперешние сербы и хорваты, двинулись на юг до Пелопоннеса. На восток они дошли до Днепра и озера Ильмень. Их было несколько племен, хорошо известных, перечисленных в летописи.

На восток вместе с готами — или убегая от готов, это дело неясное — попало племя ругов. Это было германское племя, имена у них были германские, больше ничего мы о них не знаем. Руги постоянно воевали с готами и, очевидно, поддерживали гуннов, так пишут источники: «Гунны одержали победу над готами благодаря помощи вероломного народа россомо-нов». Россомоны — это руги. Но когда Атилла умер и гуннская держава пала, раскололась, руги уцелели, три их военных стана в Восточной Европе указаны арабскими авторами: Сла-вия — это около Новгорода, Куяба — это Киев, и Арзания. Сейчас ученые спорят: как считать, в каком месте была Арзания? Одни говорят, что это Рязань, другие — что это Белозеро, разные точки зрения.

Из этого племени россомонов вышел Рюрик, по профессии варяг. Надо сказать, что варяги, правда вербовавшиеся больше в Скандинавии, включали в себя также и прибалтов, латышей и литовцев, и финнов, и славян — всех, кто к ним хотел примкнуть.

Варяги, как вышедшие из племени ругов, так и из Скандинавии, не были, собственно, представителями своих народов, они оторвались от своих, к тому же боялись тех, кто остался дома: за то, что они там натворили, их могли убить даже родственники, и, спасаясь, они уплывали за море, там завоевывали новые земли, на которых, в общем, довольно быстро ассимилировались.

К примеру, варяги, напавшие на Францию, названные норманнами, то есть северными людьми, захватили Нормандию, но очень быстро офранцузились; сохранили свой характер, но забыли язык. Долгое время они воевали с парижскими франками.

Вот, кстати сказать, что любопытно. Если вы читали «-Три мушкетера» Александра Дюма, вы знаете четыре основных типа французов: нормандец Портос, провансалец Арамис, франк Атос — потомок франков, он из-под Парижа, он граф, и баск д'Артаньян.

Россомоны составляли небольшое вкрапление в основную массу финно-угорского и славянского племен. Как я уже говорил, они сохранились только в Славии, Куябе и Арзании. Но, несмотря на это, были очень активны, инициативны в борьбе с соседями.

Юго-восточную часть Восточной Европы занимали хазары, мелкий дагестанский народ, который под давлением арабов пробивался на Волгу, в дельту, на нижнее течение. Там он создал особую рыболовную культуру, ибо Волга была богата рыбой. Хазары развели там и виноград кавказских сортов, но виноградники приходилось все время обновлять, подсаживать новые саженцы, потому что климат Поволжья и климат Кавказа различаются на тот самый градус, который часто губит виноград.

Хазарское племя столкнулось с Киевской державой где-то в IX веке. Против западного неприятеля, которым могли быть только славяне, была построена крепость Саркел на Дону, около нынешней станицы Цимлянской — небольшое укрепление, в котором жили наемные войска. Крепость Саркел, бывший оплот хазар на Западе, ныне под водами Цимлянского водохранилища.

Но оплота на Востоке у них не было, потому что мусульмане, которых хазары нанимали для войны с язычниками, ру-сами, мордвой, черемисами, тюрками, — они категорически отказывались воевать против мусульман. И тогда хазары привлекли на свою сторону русой, использовали их для набегов на южные берега Каспийского моря, ныне частью персидские, частью азербайджанские. Русы были великолепные моряки, арабы и персы — нет. Поэтому русы постоянно одерживали победы на море. Но при этом, естественно, теряя много людей.

Когда Святослав разгромил хазар, русы оказались без хозяина, который оплачивал их подвиги. Им это очень не понравилось, они привыкли уже брать военную добычу. Поэтому, когда Святослав победил, русы, очень обидевшись на новое положение дел, ушли в Рум и Андалус. Рум — это Рим, то есть Византия, так называлась она на Востоке. Это понятно. Но что такое Андалус? Андалус — это Испания, которая была наполовину мусульманской, наполовину христианской. Первый раз русы попали в Испанию мусульманскую в 844 году, были отбиты и ушли... А тут, в 968 году, они кинулись на Испанию уже христианскую, потому что побоялись связываться с мусульманами. Они проплыли Средиземное море, Гибралтарский пролив, зашли с запада, попали в Галисию, северо-западную оконечность Испании. Там они страшно свирепствовали три года, грабили население, жгли церкви, монастыри, убили епископа даже, пока их не сбросили в море. Они сели на свои ладьи и уплыли. С тех пор о них ничего и не слышно.

Куда могли деваться русы? Бискайский залив очень бурный, плавать по нему очень опасно. Атлантический океан очень широкий... Куда бы они ни поплыли, добраться до берега, скорее всего, они не могли. Поэтому нет их следов, косточки их лежат где-то на дне морском. Так и исчезли с лица земли древние русы, завещавшие уцелевшим славянам небольшое количество своих мужей, которые женились на славянках и ассимилировались. Они оставили нам также свое имя — рус. Это редкий случай полного исчезновения этноса.

После смерти Святослава на Руси началась борьба двух партий, двух князей. Но не надо думать, что князья сами по себе много значили. В самом деле, тогдашний князь имел дружину в лучшем случае в несколько сот человек, естественно, вести большую войну он не мог, люди, оружие, припасы — во всем, что нужно для войны, он зависел от горожан. То есть князья просто были на службе у города, который собирал вече, принимал решение, а князь его выполнял.

В поздних источниках пишут постоянно: Владимир пошел на Ярополка, Мстислав пошел против Ярослава. Не Владимир пошел, а жители Новгорода, в котором княжил Владимир, пошли на Киев, где княжил Ярополк И сопротивлялся им не Ярополк с его маленькой дружиной, а киевляне. Точно так же Мстислав, который княжил в Тмутаракани, повел степную конницу на Ярослава. Князь был той фигурой, которая командовала войском, а решали дело городские массы и неизвестные нам бояре, имен которых история нам не сохранила. Так что мы имеем дело не с княжескими междоусобицами, а с раздробленностью страны на разные субэтнические группы, на разные племена.

Владимир Лысое: Из четырех мировых религий Владимир выбрал православие. Чем это объясняете Вы?

Лев Гумилев: Ярополк был христианином, любимым внуком Ольги. Владимир был незаконным сыном Святослава от ключницы Малуши, он княжил в Новгороде — его и послали в Новгород, который считался мятежным городом, как незаконного, да и нелюбимого, сына от пленницы, — пусть расхлебывает неприятности. Но Владимир оказался человеком довольно ловким. Подружившись с новгородцами, он пошел вместе с ними на Киев. Ярополк проиграл войну и был убит, Владимир захватил Киев. И тут же встал перед проблемой: захватить-то он его захватил, но с чем он будет сидеть на киевском столе, что поможет ему осуществлять программу княжеской власти?

Идеология в то время облекалась в форму религии. А религий, соперничавших между собой, было четыре: православие, католицизм, ислам — мусульманская церковь тогда еще не разделялась на суннитское и шиитское течения — и иудейская церковь. Был к тому же языческий культ Перуна.

Владимир сначала поддался влиянию своей варяжской дружины и принял культ Перуна. Но оказалось, что Перуну требуются человеческие жертвы: хотя и убили, принесли в жертву, к примеру, двух крещеных варягов, но и это вызвало всеобщее недовольство.

Владимир попросил камских булгар, мусульман, чтоб прислали ему муллу. Мулла пришел, проповедовал ислам, сказал, что по шариату нельзя есть свинину и пить вино, а воевать с неверными можно. «Как же так! — отвечал Владимир. — Руси есть веселие пити, не можем без того быти». И категорически отверг ислам.

Когда пришли хазарские евреи, они стали учить: у них был Авраам, Исаак, Иаков, многие предки, их все уважают, чтят, любят... Владимир спросил: «А где земля ваша?» — «Землю нашу, — сказали они, — Бог, разгневавшись на нас, отдал христианам».

Действительно, в Палестине в то время существовало, после Первого крестового похода, Иерусалимское королевство.

Владимир сказал: «Так что ж, вы хотите, чтобы Бог и на нас разгневался? И нас прогнал с нашей земли? Пошли вон!»

Так не было принято иудейство.

Затем пришел миссионер от немцев. Ну, с тем просто разговаривать не стали. А почему? «Отцы наши не приняли вашу веру, и мы не примем».

В чем дело? Да все очень просто. Это время было временем падения папского авторитета: на папский престол взошел один молодой человек, который не только пьянствовал, жил со своей матерью и родными сестрами, это еще пустяки... Но хуже того — он служил в Ватикане обедню сатане, и говорили, что и античным богам древним. Это уже возмущало всех. То есть католическая религия была абсолютно скомпрометирована в то время.

Владимир Лысое: Крещение, казалось бы, должно было положить начало объединению, сплочению Руси. А вместо этого вновь разгорелись распри, междоусобицы.

Лев Гумилев: Был очень сложный порядок наследования княжеского стола. Были люди, которые считались изгоями. То есть «гоить» — значит жить, а изгой — человек, выкинутый из жизни, не имеющий в ней места. Изгоев трое, пишет источник-поповский сын — грамоте не выучился, то есть не может стать попом; затем купец — задолжает — и банкротство, смерть... А третий — «аще князь осиротеет...».

При Ярославе Мудром, при котором составлена Русская Правда, записан первый русский свод законов, существовал порядок очередности: наследник сначала старший сын, потом следующий, его брат, потом следующий, следующий... Затем — сын старшего сына, его сын и дальше. Довольно сложный порядок. Ярослав заимствовал его у печенегов.

Так вот, князь, который не был великим князем, не сидел в Киеве — все это потомство считалось изгоями. Но в действительности эта система была еще сложней, запутанней, потому что младший брат Изяслава Владимировича, Святослав Владимирович, сел в Киеве, когда Изяслав сбежал из него, потом Изяслав умер, от него осталось потомство. И непонятно было, как их считать, законными или незаконными наследниками престола. Кому как было выгодно, тот так и считал. Эти князья-изгои, которые обладали той же степенью пассионар-ности, что и их предки, они боролись за свои права, истинные или мнимые, это было для них несущественно. А кто не хотел с ними считаться, боролся за свои, тоже истинные или мнимые права. Поэтому шла постоянная распря: князей оказалось значительно больше, чем было нужно для того, чтобы управлять городами. И, кроме того, каждый город, получивший князя, претендовал на то, чтобы занять соответствующее место в политике: Чернигов воевал с Киевом, Ростов и Суздаль воевали с Владимиром. Князья северо-восточной Руси, которая называлась тогда Залесской Украиной, не пользовались популярностью в Киеве, их отравляли, убивали. Они, в свою очередь, расправлялись с киевлянами. К примеру, в 1169 году Андрей Боголюбский с помощью северо-восточных и смоленских ратников взял Киев и отдал его на трехдневное разграбление солдатам, своим воинам. Так поступали только с врагами. Это лишний раз говорит о том, что в определенной фазе этногенеза субэтносы, маленькие племена, превращаются в самостоятельные этносы. То была инерционная фаза, когда количество пяссионариев все время уменьшается.

Владимир Лысое: То есть заканчивался первый период русской истории, истории Древней Руси? Этногенетический цикл был близок к завершению?

Лев Гумилев: Именно. В столице, в Киеве, который был третьим городом в Европе по богатству своему: Константинополь, Кордова и Киев,— люди, которые служили князю дружинниками, завести себе прочную семью не могли, они часто гибли и пополнялись за счет молодых пассионариев, приезжавших из провинциальных городов. Так же, как везде и всюду, как сейчас у нас. А в провинции оставался довольно тихий, вялый, эгоистичный и покорный народ, что вполне устраивало сидевших там князей. Но боеспособность этого населения равнялась нулю. Исключение составлял, пожалуй, Новгород, первый из русских городов, отделившийся от Руси. В одной битве на реке Липице новгородцами было убито 9200 суздальских воинов, не считая мирного населения, которое новгородцы тоже не щадили.

Но в общем Русь распадалась. Города не хотели зависеть от соседей, других городов, правдами и неправдами ставили себе князя и отбивались, воевали за самостоятельность. И поэтому в России появилось несколько сот мелких княжеств. Некоторые из них были даже просто крупными поместьями, а не княжествами. Это, собственно говоря, и была та инерционная фаза, которая обычно держится около 200 лет, у нас продолжалась примерно 100 лет. До тех пор, пока в XIII веке в устье Двины не появились немцы, а с востока, в среднем течении Волги, — монголы.

Владимир Лысое: Об этом, о мнимой губительности для Руси нашествия монголов, о неправомерности вообще определения исторической ситуации как татаро-монгольского ига, Вы неоднократно высказывались в печати, споря и с западниками, и с «патриотами». Впрочем, как тогда, так и сейчас, научного спора не было. Наклеивали ярлыки. Их наклеивают и сейчас, просто вместо былых идеологических обвинений появилось новое — русофобия. Вас обвиняют в русофобии на том основании, что Вы придерживаетесь иных взглядов на историческую роль Золотой Орды, считая, что она защитила Русь от вторжения с Запада. Так называемое иго не погубило, а сохранило Русь.

Лев Гумилев: Любое историческое явление нельзя упрощать, сводить к той или иной идеологической схеме, удобной, полезной, общепринятой. Нам не нужно забывать, что монголы были даже по тем временам очень малочисленным народом: 600-700 тысяч кочевников жило на территории современной Монгольской республики, в Джунгарии и Забайкалье. Это очень мало, если учесть, что в Китае в то время было 60 миллионов населения, в Хорезме 20 миллионов и в России 8 миллионов. Русские во всех случаях оказывались храбрыми людьми, но почему-то терпели поражения от монголов. Теперь мы знаем роль пассионарного толчка. Но кроме того, сыграла свою роль и Яса Чингисхана. Яса — это закон, определяющий наказание за преступление, которое раньше, до введения Ясы, чаще всего считалось делом обычным. А самое главное преступление — это неповиновение в бою, нарушение дисциплины.

Когда одно племя самовольно уклонилось от похода монголов, Чингисхан разбил его, а вождей племени казнил. И все были страшно удивлены: они просто нарушили дисциплину, зачем же казнить? Чингисхан же был непреклонен. Вот так и начиналось его войско покорителей полумира.

Яса, кроме неповиновения воинскому начальнику, карала воровство, убийство и неоказание помощи татарину. Если ты встретил знакомого или даже незнакомого путника в степи, страдающего от жажды, напои его. Если не напоишь — наказание. Если кто-то потерял, уронил свой лук в степи — бывает со всяким, — то едущий сзади должен поднять его и отдать лук хозяину. Если пришел голодный человек к тебе, накорми его, чем богат, потому что он может умереть, если его не накормят. Эти законы о неоказании помощи — их не было ни в европейском законодательстве, ни в каком другом, только у монголов. В этом отношении Яса стояла выше любого другого законодательства. А наказаний было два. За крупное преступление — отрубание головы. Для аристократов было заведено облегчение: не отрубали голову, а ломали спину, чтобы кровь не вытекла на землю, потому что, по верованиям монголов, вместе с кровью вытекала душа. И второе наказание за мелкие преступления — ссылка в Сибирь. Уже тогда ссылали в Сибирь.

В 1303 году царевич Узбек произвел переворот. Опершись на мусульманское население своего улуса, захватил власть в Золотой Орде и потребовал, чтобы все его кочевые подданные приняли ислам. Монголы сказали: «Для чего нам менять веру и Ясу нашего великого предка Чингиса на веру арабов?» Узбек с ними долго не разговаривал. Были казнены семь царевичей-Чингисидов как возможные соперники в борьбе за трон, за три года население было приведено в покорность.

С этим связан вопрос об иге. В отличие от половецкого, печенежского, сибирского населения русских никто не принуждал принимать ислам. То есть они не считались покоренным народом, они считались союзным народом. То, что мы называем игом, было, по существу, унией двух государств с преобладанием Волжского района над Днепровским и Донским и Волго-Окским междуречьем. Русские церкви остались целы. Русское духовенство было освобождено от налогов. Но русские князья утверждались вовне, куда они и везли поминки. Однако выход был очень небольшой. Правда, много денег шло на взятки, потому что в те времена в России брали взятки повсюду. И, собственно, взятки были той тяжестью, которую выносило русское население. Россия в то время, древняя Киевская Русь, пережившая период своего этногенеза и вошедшая уже в состояние почти гомеостатическое или близкое к нему, — она нуждалась в татарах как в организующей силе.

Владимир Лысое: Из двух зол — западной агрессии и монгольского «ига» — «иго» было меньшим?

Лев Гумилев: На крайнем Западе восторжествовал папизм. То есть папа был одновременно светским государем небольшой области и сюзереном всех королей Европы: французского, английского, немецкого, кастильского, арагонского, — все они подчинялись папе как верховному своему главе. Это, конечно, не надо понимать буквально. Они подчинялись в идеале, а фактически они плевать хотели на зависимость. Но и герцоги также плевали на королевские рескрипты, и агра-ры не подчинялись герцогам, а бароны действовали самостоятельно, выходя из воли своих графов. Недаром говорилось в средние века, что у каждого барона своя фантазия. Заставить их выполнять государственные нужды было невозможно. Но в идее это была единая целостность, возглавленная папой.

В Византии взяла вверх другая доктрина — цезарепапизм. Верховной властью считался император, но он был прихожанином Святой Софии и он имел духовника, который отпускал — не отпускал ему грехи вкаждый пост. Патриарх тем самым был совестью Византийской империи, константинопольский патриарх. Поэтому было известное равновесие между духовной властью и гражданской. Так, например, когда императоры Исаврийской династии решили запретить почитание икон, то церковь восстала против государства и выиграла эту войну: народ относился к светской власти с известным почтением: лишь бы она его не трогала, — а к духовной власти с полным энтузиазмом, и греки, и малоазиаты, и славяне-македоняне были искренними православными христианами и уважали опять-таки Церковь не за страх, а за совесть.

Багдадские халифы, китайский император — они были все нехристиане. И сам Чингисхан и его семья не были христианами, они исповедовали черную веру бон. Следовательно, христианская церковь на Дальнем Востоке не имела традиционных оснований, она должна была базироваться на чем-то новом и базировалась исключительно на симпатиях верующих. Так, в Соборе на крайнем Западе, в Италии, Франции, присутствовали кардиналы. На греческом Соборе в Константинополе присутствовало все духовенство. А на Дальнем Востоке на Соборах — просто верующие, и их голос, поскольку их было много, бывал решающим.

И вот в 1300 году, когда на Руси великим князем был Михаил Тверской, Михаил Ярославич, на митрополичий престол пригласили Петра, очень набожного монаха, ученого. Но так как, вообще говоря, нет учреждения, где бы не было склок и соперничества, — церковь не исключение,— то на Петра начали писать доносы. А доносы какие? Самые простые. Берет взятки, за взятки дает чины — симония. Или своих близких родственников устраивает на хорошие места в церкви игуменами, священниками, благочинными, епископами даже. Это непотизм. Наш древнеславянский народ очень любил писать доносы, писал и на Петра. А великий князь Михаил — он встал на сторону доносчиков и устроил Собор, чтоб низложить Петра, в 1300 году. Но когда состоялся Собор, большое количество крещеных татар и отатаренных русских, не забывших свой язык, но усвоивших многие нравы татар, присутствовали на нем и сказали: «Да нет, мы владыку знаем, ни с кого никаких денег он не берет, ведет самую скромную, постную жизнь». И Собор решил наказать доносчиков и полностью реабилитировал митрополита Петра.

Но после этого обиженный Петр стал ездить из своей резиденции во Владимире не в Тверь на отдых, а в Москву. Там его принимали очень хорошо, угощали, устраивали ему торжественные службы. Б соперничестве двух князей он встал на сторону Москвы.

Когда митрополит Петр скончался, был после него грек Феогност. Он продолжал линию своего предшественника митрополита Петра, а когда сам умер, митрополичий престол наследовал святой Алексей, по фамилии Бяконт, сын черниговского боярина. Это был человек исключительно ловкий и умный. Так же как Ришелье в свое время поднял Францию, государство Иль-де-Франс в средние века, так митрополит Алексей поднял Москву. Он фактически стал главой правительства, потому что Иван Калита был его крестным отцом, так что с ним он имел полное взаимопонимание. А сын Ивана Семен Иванович Гордый целиком передоверил политические дела митрополиту Алексею, зная его ум и абсолютную честность.

Больше того, митрополит Алексей сумел заручиться дружбой молодой жены хана Узбека Тайдулы. Она имела свой удел, который сейчас называется по ее имени Тула, она там жила.

А так как она считалась первой дамой мусульманского мира, от нее зависело благорасположение и Узбека, и его сына Джа-нибека, который был для русских добрый царь Джанибек — так о нем и пишут в летописи, и его внука Бердибека. Со словом Тайдулы считались в Орде. Таким образом, Москва выиграла войну с Тверью, опираясь на Орду.

Но Россия распалась на две части. Одна часть, Залесская Украина, стала началом новой России, Великороссии, возникшей от пассионарного толчка, который был в начале ХШ века и дал Александра Невского и его бояр. И другая, большая часть, основная территория Древней Руси, которая была захвачена Литвой. Литва захватила Минск, Волынь, Киев, Чернигов — до Курска.

Можно ли называть это игом? Тесный союз и уния — это еще не иго. Уния была в Австро-Венгрии. Венгры были никак не угнетены австрийцами. Была уния Украины с Великорос-сией в XVII веке, но говорить, что украинские казаки терпели притеснения, нельзя, так заявляют только мазеповцы, украинские националисты. И Россия была в унии, в симбиозе с Золотой Ордой и пользовалась такими же правами, как и любой другой улус. Русские шли в сражения вместе с татарскими богатырями, которые то приходили им на помощь, то призывали их себе на помощь.

Владимир Лысое: Что же все-таки стало главной причиной объединения России вокруг Москвы?

Лев Гумилев: В исторической литературе долго дебатировался и не был решен вопрос а почему именно Москва, а не Тверь, не Смоленск, не Рязань, не Новгород оказалась центром объединения России? Некоторые приводили географические основания к тому. Но Москва нисколько не в лучшем положении, чем Тверь. Другие историки выдвигали объяснения экономические. Нам кажется, что решающим оказался момент случая, а именно: дружба митрополита и великого князя. Русские люди, уже ощутившие себя русскими, испытавшие опасность со стороны языческой Литвы, католической Польши и полуязыческой, полумусульманской Орды — они были объединены не верностью своему князю: потому что князей было много, и непонятно, какого предпочитать. Общей у них была принадлежность к православной вере. Не теократия, когда папа, как наместник святого Петра, управлял всей Западной Европой или, по крайней мере, пытался управлять ею, более или менее неудачно. А идеократия. То есть идея православия, слугой которого был митрополит, глава всей православной церкви на Руси, — она оказалась всем ясна и понятна. И потому можно было иметь тверской, новгородский, рязанский патриотизм или какой-нибудь еще, но этому патриотизму оказывалась грош цена: ты переезжал в другое, соседнее княжество, и ты, стало быть, менял уже и патриотизм. А вот принадлежность к православию — цементу, который объединял все русские княжества, была одна у всех. И поэтому Москва пользовалась наибольшим уважением среди прочих княжеств. Так что не будет ошибкой сказать: православие было основой объединения Руси.

Владимир Лысое: Мы говорили о прошлом, но оно волей-неволей перекликалось с современностью. «Прояснением настоящего и примером будущего» называл историю Карамзин...

Лев Гумилев: На это могу сказать одно. Мы не можем предотвратить ливни, оползни, цунами, но мы имеем метеорологическую службу, которая предсказывает нам погоду и во многом помогает избежать их губительных последствий. Точно так же и моя теория этногенеза может иметь прикладное значение. Но до этого дело пока что, к сожалению, не дошло.

ИСКУССТВО. ПОБЕЖДАЮЩЕЕ ВРЕМЯ

СТАТЬИ ПО ИСТОРИИ ИСКУССТВА И РЕЛИГИЙ

ХУДОЖЕСТВЕННОЕ НАСЛЕДИЕ НАРОДОВ ДРЕВНЕГО ВОСТОКА

Предисловие к книге «Искусство стран Востока: Книга для учащихся старших классов». М., 1986, с. 5—19.

Выдающийся английский археолог XX века Гордон Чайлд написал в одной из своих книг: «Полтора века тому назад история человечества, если не считать ее мифологического вступления, охватывала приблизительно 3000 лет. И по отношению по меньшей мере к половине этого промежутка времени ее кругозор был строго ограничен Альпами, горами Иудеи и Сахарой. Она опиралась исключительно на письменные тексты и для большинства людей представляла собой перечни королей и сражений, политических переворотов и богословских споров».

За последние полтора века, а особенно за последние десятилетия стала очевидной определенная изученность истории и культуры древнего Востока, очевидна и для читателей, для которых история не является специальностью. В изучении истории и культуры стран Востока принимали участие разные ученые. Археологи открывали материальные остатки цивилизаций, филологи изучали новые письменные источники, историки искали закономерности развития культуры и общества, этнографы — живые традиции, в которых прятались прежние формы жизни. В дальнейшем к ним присоединились географы, ландшафтоведы, которые показали, в каких географических условиях, не остававшихся всегда одними и теми же, протекала хозяйственная и культурная деятельность человеческих коллективов, древних народов.

Таким образом, представители многих отраслей науки приложили свою руку к тому, чтобы культура, искусство стран

Востока стали понятны, доступны и необходимы всем людям. В этом им помогали искусствоведы и культурологи, изучившие и описавшие в многочисленных трудах и путеводителях предметы искусства, вещи, архитектурные памятники, а также идеи, владевшие людьми, которые творили искусство.

Сопоставляя периоды расцвета и упадка искусства с фактами истории Востока, можно заметить их прямую связь. Каждый народ оригинален и неповторим, значит, и создаваемое им искусство несет черты самобытности. Иными словами, искусство обязательно входит в сферу деятельности любого народа и тем самым характеризует его наклонности, возможности, духовные горизонты и историческую стадию его развития.

Много и справедливо говорится о социальном базисе искусства. Но наряду с ним существует и этническая обусловленность искусства, которая с все большим интересом изучается в последние два десятилетия на примере народов Востока. Китайские пагоды не всегда похожи на индийские храмы, хотя в основе своей они имеют много общего, а персидские миниатюры на изображения грозного тибетского «хранителя закона» — быкоголового, многорукого, попирающего нагие тела врагов.

Что создает такие различия? Пространство и время, т. е. ландшафт и эпоха, — именно эти две составляющие определяют направление развития народа, вплетающего свою национальную историю в поток мировой истории. И дело не в том, что в произведениях искусства того или иного народа воплощаются документально точно пейзажи его страны или антропологически верно портреты людей. Искусству, а особенно искусству народов Востока, удалось запечатлеть Время и передать его дух. Существует одна главная особенность искусства всех народов Востока — то, что называют философичностью и что делает его таинственным, «закрытым» и в общем непонятным без предварительной подготовки. Действительно, в культуре Востока были выработаны особые мифологические, религиозные, философские системы взглядов, которые и отражены в разных жанрах искусства.

Например, изображая на шелку отшельника, древнекитайский художник стремился показать не больного, полуголодного старичка в его, так сказать, натуральной ипостаси, а «просветление» и успокоение, обретенное в бесстрастии, как того требовал канон Времени. Оскаленная пасть темно-синей злой дакини в пантеоне буддийского искусства — женщины-вампира, наступившей безобразной (на наш вкус) пятой на грудь красавицы — это осуждение плотского греха, выражение идеи посмертного воздаяния. Китайские драконы и фениксы, скифские химеры, пожирающие оленей, иранские грифоны — птице-львы, тибетские обезьяны, играющие на лютне или ездящие на верблюдах, — это полузабытые тотемы, знаки древних племен, некогда представлявшиеся людям их предками, охранителями.

Эти древние образы и сегодня живут в искусстве, в орнаментах, часто стилизованные до неузнаваемости, но отражающие действительность — не природы, а сознание природы, некогда единственной философии, доступной предкам азиатских народов. И потому искусство народов Востока совершало чудеса преображения действительности, показывало ее столь непохоже, столь фантастически, что породило представление ученых и здравомыслящих людей о том, что на Востоке искусство служит совсем не тому, к чему мы привыкли и что хотели бы видеть. Это не так.

Вот одна из находок. Древние эллины не были похожи на статуи своих богов. Однажды в завалившемся подкопе, сделанном во время одной из древних войн под цитадель города

Эдессы, были найдены при раскопках уже в XX веке скелеты трех греков и одного перса. Перс — широкоплечий, крепкий человек, а греки худенькие, невысокого роста. Так что же, разве прекрасные статуи, украшавшие площади Афин, Сиракуз, Коринфа, не памятники эпохи? Конечно, да. Однако это памятники не тем грекам, которые в этих городах жили. Ваятель изображал греков такими, какими они хотели себя видеть.

Древнее искусство народов Востока, дожившее до нашего времени в народном творчестве, было условным и вместе с тем идеальным и через эту условность — правдивым. Но чтобы научиться понимать его правильно, надо изучать эпохи и историю народов, как изучают языки, дабы читать написанное на них. Буквальное же восприятие картин, храмов и скульптур Востока уводит от понимания старинного искусства, от проникновения в его суть, делает невозможным любование им.

История культуры, как и любой раздел истории человечества, имеет начало в том отдаленном времени, когда предок человека превратился в человека. Дальше шло и будет идти неравномерное развитие. В этом в общем правильном, но слишком широком тезисе сама постановка вопроса о «начале» имеет принципиальное значение. Если вдуматься в проблему и обратить внимание на отмеченную неравномерность развития, то вместо безликой эволюции перед нами предстанет сложная картина вздымающихся и затухающих волн творческой жизни. Это проявляется не только в искусстве, но и в философии, в социально-политической жизни, в далеких путешествиях в неизведанные страны и кровавых столкновениях между народами. И сравнивая гребень с гребнем этих волн, спад со спадом, мы уловим второй ритм истории — прерывность, скачкообразность традиций. И тогда вопрос о «начале» культурной традиции, о начале искусства приобретает глубокий смысл.

Изучая жизнь народов, населявших в древности обширные территории от Сахары и Египта на западе и до Тихого океана на востоке, можно проследить на основании многочисленных документальных источников и памятников материальной культуры, а также на основании общих закономерностей развития древних народов, как возникали традиции в искусстве, как они укреплялись и развивались и зачастую оказывались гораздо долговечнее, чем жизнь народа, породившего эти традиции. Так было не только с Римом и Грецией, наследием которых мы пользуемся и сегодня. Так было и с народами Востока, чья древняя культура по-прежнему жива.

Этот процесс накопления искусства и культуры протекал не медленно и постепенно, без перемен и перерывов в развитии. Нет, этот процесс был прерывист, динамичен. Бурные периоды рождений и возрождений сменялись периодами инерции, упадка или медленного совершенствования устоявшихся традиций. Подобное характерно для культуры всех без исключения народов. Изучая историю восточных народов, можно уже с глубокой древности установить «общее соотношение между оседлой частью их и продолжающимся кочевничеством другой части»¹.

Тем с большим основанием можно говорить, что искусство было полно этими соотношениями, и именно взаимообусловленность развития оседлых и кочевых народов продвигала вперед развитие их культуры, их искусства. И потому искусство каждого народа древнего Востока, каждого региона — это уникальный сплав природы и экономики, поведения людей и ресурсов земли, традиций, этнических контактов, не приводящих к утере индивидуальности ни одного народа, и поисков новых идей.

Задача авторов этой книги — донести до читателя обаяние искусства народов Востока, не превращая книгу ни в научный трактат, ни в альбом, в котором иллюстрации сопровождены пояснениями.

Прежде всего нужно обратить внимание на ландшафт — географическую обширность, необозримость границ различных самостоятельных культур Востока, связанных между собой, но связанных непременно и с природными и климатическими особенностями территории, на которой они развивались.

Северной границей древневосточного мира был 42-й градус северной широты, а южная граница проходила по тропику Рака. С севера на юг эта обширная континентальная зона тянется на 2 тысячи км. С запада на восток, от Ливийской пустыни до Тихого океана — более 10 тысяч км.

¹ Маркс К, Энгельс Ф. Избранные письма. М., 1948, с. 73.

Отдельные части этой огромной территории обладают собственной историко-ландшафтной неповторимостью. Например, беспредельный ираноязычный культурный мир, охватывающий и Среднюю Азию, и Туранскую низменность — Туран, и Прикаспийские степи, где жили и создавали свою культуру различные кочевые иранские племена скифов, сарматов, саков, аланов.

Покрытый роскошной растительностью, выдвигается в теплый Индийский океан живописный Индостанский полуостров, тесный от насыщенных перемещений племен и народов.

Обширен Китай с его горами и возвышенностями, наклоненными в сторону Тихого океана, сквозь которые прорываются полноводные реки, окруженные благодатными низменностями, где развился земледельческий мир китайской культуры. Далеко в Тихий океан уплывают острова Японии.

Своеобразны, неповторимы Индокитайский полуостров, Филиппины, «море островов» Юго-Восточной Азии, как бы создающие культурный мост между Индией и Австралией.

А к северу от перечисленных территорий лежала Великая степь, где выросла и вышла на мировую арену культура кочевников, дополнившая евро-афро-азийскую культуру.

Время и ландшафт — вот что влияло в первую очередь на искусство ушедших народов, разбивавших свои города и стоянки, шатры и юрты под открытым небом и жарким солнцем степей, полупустынь, на местах переправ через реки, громадными пунктирами — дорогами — прочертивших глинистые и песчаные равнины на западе и на востоке континента. На всей этой территории наблюдалось непрерывное движение народов, постоянные перемены, быстрое возникновение государств, охватывающих сразу «полмира», где «накапливалось» и мгновенно «тратилось» искусство, после чего ненадолго устанавливался перерыв в развитии традиций. Но у народов шел беспрерывный процесс накопления энергии, которая затем выдвигала резко вперед какой-либо из дотоле безвестных и бросала в огонь переплава достижения прежних культур, превращая их в нечто совершенно новое, неповторимое. А на смену приходила энергия новых народов, аккумулировавшая прошлые достижения. В Азии этот процесс перемен был, может быть, более заметен, чем в

Западной Европе. И это, вероятно, одна из причин, почему Азию всегда называли загадочной.

Проявления искусства на территории Старого Света были постоянными. Но многое скрыто от нас, скрыто, быть может, навсегда. Так, совсем мало предметов искусства самых древних времен, VI—III тысячелетий до н, э. Однако давайте совершим воображаемое путешествие в прошлое на фантастической машине времени. Конец Ш-П тысячелетия до н. э. Мы видим сельские поселения и города с множеством жителей, с храмами, с дорогами, по которым передвигаются воины и купцы, возделанные поля, пастбища с тучными стадами. По-видимому, в эти времена разошлись дороги истории оседлых земледельцев и скотоводов-кочевников. Второе тысячелетие до н. э. в заревах войн, и эти войны охватывают обе части человечества — земледельческую, начавшую накопление материальных ресурсов для создания прочных границ государств, и скотоводческую, начавшую развертывать свое разветвленное и разумное хозяйство на больших пространствах, а не только на узких приречных, обильно удобренных илом полосках. Эта жизнь, эта борьба идет в Нижнем и Среднем Двуречье, на восточном побережье Средиземноморья, в долинах Нила, Иордана, Инда, Амударьи, в долинах небольших рек Западного Ирана и на территории современной Туркмении, в горах Копетдага. ВI тысячелетии до н. э. мы видим, кроме этих стран, Элладу с множеством небольших городов и Рим, пока еще деревушку, обнесенную невысокой изгородью. И лишь с начала новой эры перед нами открывается огромная полоса развитых культур от Балкан и Малой Азии до Тихого океана. Накануне I тысячелетия н. э. эта полоса заселена, освоена. В городах толпы людей. Дороги заполнены купеческими караванами, воинами.

Вот вьется лентой Великий шелковый путь, соединявший в течение двух тысячелетий народы Средиземноморья и Дальнего Востока. По нему в Европу с Востока привозили шелк в обмен на золото.

Колыбель производства и обработки шелка — Китай. Конфуций говорил, что в Китае его времени были большие шелковые мастерские. Много столетий китайцы охраняли свой способ получения и обработки шелка как национальную тайну. За раскрытие ее иностранцам наказанием была смерть.

Однако тайну производства шелка раскрыла одна из китайских принцесс. Выходя замуж за принца Сакского княжества в Хо-тане, она тайком вывезла шелковичного червя и семена тутового дерева (шелковицы), спрятав их в своем головном уборе. Мировая торговля шелком возникла во II веке до н. э., после походов Александра Македонского, и развивалась на караванных путях из столиц Китая в Персию, где эллинизированные правители сразу стали посредниками в продаже его, а иранские города — транзитом. В I веке до н. э. приобщился к покупке шелка Рим. В I веке н. э. Шелковый путь уже был огромной торговой артерией и по нему перевозили предметы роскоши, которые желали иметь богатые горожане в позднем Ханьском Китае, эллинизированной Парфии, на восточном берегу Средиземноморья и в Риме.

Караванная дорога шла из Лояна или Чанъани, столиц Китая в разное время, на запад через предгорья Наньшаня, где впоследствии вырос грандиозный пещерный город Дуньху-ан, через оазисы бассейна реки Тарим в Центральной Азии, через Памирскую горную страну Вахан в Бактрию, в Персию, и продолжалась по песчаным пустыням Ирана в Антиохию Сирийскую, Пальмиру или в приморские порты бывшей Финикии. Эта дорога была трудна и неудобна. Впоследствии Шелковый путь сместился в северные оазисы пустыни Такла-Макан. Разбогатели оазисы Турфана, Кучи, Кашгара и Ферганской долины. Дорога вела к реке Амударье, а далее караваны, минуя Копетдаг и обходя прикаспийские горы с юга, двигались на запад через Армению и Сирию.

Более удобным был следующий исторический маршрут — через Турфан и Семиречье, еще более северный. Этим путем пользовались в VI—VIII веках н. а, когда в Великой степи господствовал Тюркский каганат, взявший на себя охрану и транзит шелка, а сасанидская Персия боролась за монополию на провоз дефицитного товара сквозь свои таможни. А еще позже, после покорения арабами Средней Азии, Великий шелковый путь стал проходить уже через низовья Волги. Вот тогда выросли и несметно разбогатели в долине реки Зерафшан — Самарканд, в низовьях Амударьи, в Хорезме, — Гургандж, а в низовьях Волги — Итиль. На юге Франции и в Италии появились в VIII—IX веках контрагенты торговли шелком, возник шелковый бизнес, давший толчок шелкопрядению Флоренции и Лиона.

Сегодня для нас важны косвенные свидетельства былой торговли. На месте бывших прославленных столиц прошлого — ныне развалинах, в некрополях, на стоянках, в горных проходах находят свидетельства той шелковой торговли — произведения искусства, ставшие в наших музеях ценными экспонатами, рассказывающими о связях культур Востока и Запада. На рельефе в усыпальнице Таки-Бостон в Иране шахиншах Хосров П облачен в роскошную одежду, сшитую, как считают специалисты, из драгоценной шелковой ткани, на которой изображено фантастическое чудовище Сэнмурв, т. е. собака-птица иранских мифов. В Самарканде, столице Согда, на повороте Шелкового пути, фреска во дворце Афрасиаба рисует процессию знатных людей, так называемую «процессию посольства». И здесь один из вельмож одет в красивый, явно шелковый халат, в ткань которого «запрятан» тот же настороженно смотрящий Сэнмурв. А в Ленинградском Эрмитаже находится уже не изображение, а реальный предмет: шелковый кафтан, найденный в XX веке на месге аланского поселения VIII-IX веков на притоке реки Кубань.

Шелковый путь связал разные концы огромной территории не только торговлей шелком. По этому пути шел обмен посольствами, по нему передвигались путешественники и паломники. Путешествие Марко Поло — во многом повторение в XIII веке этого пути.

Особенно возросла роль Шелкового пути в эпоху Кушан-ского царства в I—II веках н. э. Кушанские власти заботились о благоустройстве дороги, и по ней нескончаемым потоком шли торговые караваны и ремесленники-одиночки в ту и другую сторону. Именно благодаря кушанам римские монеты попали в Индию, где они имели хождение наряду с местными, а индийская резная кость оказалась в Италии. Монеты правителя Кушании Канишки находят в Скандинавии и во Франции. В древнем кушанском городе Канисе, в 80 км от Кабула, французские археологи нашли китайские лаковые изделия и стекло, греческие сосуды с изображением одного из чудес света — Фа-росского маяка и многочисленные бронзовые изделия — посвятительные предметы культов эллинистического времени. На Шелковом пути в развалинах старых городов находят египетские стеклянные бусы, в Леванте и Египте — памирские драгоценные камни — лазурит и бирюзу.

Шелк шел в обмен на золото, и не случайно, что правители Кушании ввели у себя золотые монеты, подобные римским. На одной стороне этих монет встречалось изображение божества Рома, или Рима, соединявшего в себе Марса и Юпитера.

Великий Шелковый путь, проходя по территории, заселенной разными народами, соединял разные культуры. Передвигаясь по этой дороге, вступали во взаимодействие народы молодые, недавно поднявшиеся из небытия, и те, кто уже находился на излете своей судьбы. Культуры были полны отголосков происходящих событий, отражали повороты судеб людских коллективов.

Знакомясь с историей искусств, мы убеждаемся в прихотливости линии развития искусства разных народов. Оно не развивается всегда и везде от одних очагов, более старых, к другим, проявляющим себя поначалу ученически. Не всегда и не во всем Эллада светила светом творческого огня, и она перенимала навыки культуры у своих соседей.

Любая традиция культуры — это не застывший факт, а развивающийся процесс. Известно, что любой процесс проходит инкубационную фазу, когда он для наблюдателя невидим и неощутим. Затем накопленные возможности переходят в энергию развития, этот момент фиксируется, но, как правило, некоторое время спустя, однако он часто описывается и датируется с достаточной степенью точности. И главное надо помнить, что процесс развития жизни народа, его культуры нельзя связывать с деятельностью только одного человека, как бы талантлив он ни был. Неравномерность, скачкообразность исторического развития и развития искусства в ту или иную эпоху прослеживается на больших пространствах и охватывает многие народы. Рассмотрим события, которые произошли в VI-V веках до н. э. в субтропической зоне Евразийского континента. Та эпоха в ряде стран, изолированных друг от друга, характеризуется подъемом во всех областях интеллектуальной жизни. В Элладе появилась философия. Фалес Милетский провозгласил основой жизни воду и заявил, что «все полно демонов*, т. е. что мир — совокупность живых существ, а не косной материи, в которую лишь кое-где вкраплена жизнь. Гераклит Эфесский объявил основой мира вечно меняющуюся огненную стихию, что напоминало откровения иранских стихийных материалистов.

В Иране творческая мысль обратилась к проблемам религии и был провозглашен принцип двойственного, несущего в себе антагонистическое противоречие начала мира: светлый Ормузд (Ахурамазда) против темного и злого Аримана. Одновременно было запрещено поклонение древним божествам дэвам, которых объявили вне закона.

В Китае, раздробленном на множество отдельных княжеств, ведших друг против друга истребительные войны, появился мудрец Конфуций, моралист и писатель, неудачливый советник невежественных государей. Тяжела была его жизнь, но оставленное им наследство во многом определило дальнейшее развитие китайской мысли и культуры.

Ломку привычных архаических воззрений переживала Северная Индия. В VI веке до н. э. была не только реформирована старая религия, принесенная воинственными ариями, но возникли две новые философские концепции: джайнизм — религия без бога и буддизм. И пожалуй, именно в Индии этот внезапный подъем творческой мысли был особенно мощным. В последующие столетия мировоззрение индийцев охватило не только полуостров Декан, населенный древними дравидами, и не только Цейлон, населенный тихими и скромными сингалами, но Индокитай, Яву, Суматру, Среднюю Азию — до степей Казахстана, и дошло до Китая и Японии.

Такие периоды расцвета творческой мысли, расцвета культуры, искусства тянутся иногда двести, иногда триста лет, больше — редкость, исключения. Фазы цветения — это в общем фазы растрачивания накопленных народом умений, сил на создание неповторимых традиций, в русле которых затем этот народ продолжает свое дальнейшее развитие. Вспышка, а затем наступает период повторов, перерывов в традиции — как между Грецией и Византией, между Персией доарабской и послеарабской, между Китаем эпохи Тан и последующими эпохами. Забвение одних видов искусства и проявление способности воспринимать новые, открытие новых видов, осваивание новых технических приемов, подобно тому как «на наших глазах», на памяти людей старшего поколения, родилось искусство кино, а на памяти более молодых — телевидение.

Меняется все: жизнь людей, природа, которую человек приспосабливает к себе, а она меняет его трудовые навыки. Не меняется лишь общая линия времени, его постоянное движение вперед: на смену одним народам древности приходили другие, некоторых из них мы и знаем-то всего по именам, оставленным на летописных страницах соседних народов.

Люди, жившие на пересечениях дорог Старого Света, в границах своих миров, различались не только по языку, на котором говорили, но и обычаями, бытом, а также отношением к природе и истории, к жизни и смерти, к добру и злу. Эти люди создавали разное искусство. В одних случаях оно было похожим у соседних народов, мало отличалось одно от другого. В других — история, религия резко разделяли соседей в области искусства. А бывало, что один народ различиями искусства или религии был расколот на две неравные части. В разные эпохи менялись границы культурных миров, менялась, и очень сильно, природа, среди которой жил тот или иной народ. Но степрыки жили только в степи и степью, и ее духом пропитано их искусство. А жители лесов не могли воспользоваться дарами моря и гор, потому что на переработку своего отношения к природе они потратили бы сотни лет и десятки поколений. А за это время цивилизация окружающих народов, оставшихся в своем ландшафте, успела бы поглотить их.

В XX веке ученые пришли к выводу, что каждый древний народ жил своим ландшафтом и, меняя его, народ менял себя.

В истории, в истории культуры в прошлом веке принято было считать, что Запад — это всегда носитель прогресса, а Восток— застойный и медлительный, полный затаенного коварства и зависти к машинной цивилизации XIX века; принято было разделять «лес» и «степь» или «оазис», орошаемый искусственными сооружениями, и «степь»; делить мир на добрых земледельцев и злых кочевников.

Действительно, такого рода деление всегда упрощает задачу. Но далеко не всегда ведет к правильному решению. По сути дела, это было неосознанное применение первобытного этнического принципа «мы» и «они». Однако такое деление, хорошее в древнее время племенных объединений, совершенно не устраивает современную науку.

Сегодня мы знаем о разновременном существовании не Востока вообще, а многих «востоков» — нескольких волнующих своей непохожестью, своей даже определенной законченностью и закрытостью миров. И только в этом — не унифицирующем, а, наоборот, широком смысле мы воспринимаем понятие «Восток» — Восток древности и нового времени.

В настоящей книге читатель не найдет материала об искусстве Ближнего Востока и Малой Азии. Искусство Передней Азии известно более, чем остальной Азии: Финикия, Сирия, Малая Азия и Закавказье широко представлены в музеях, об особенностях развития искусства в этом регионе написано много книг и статей.

В последние же два-три десятилетия получили развитие археологические исследования культур степных районов Казахстана, Прикаспия, Средней Азии, Афганистана, Ирана, Индии, Китая. Раскопаны города, обнаружены десятки храмовых и мемориальных архитектурных комплексов, что в корне меняет представление о материальной культуре и искусстве народов Центральной Азии.

Благодаря находкам советских, французских, немецких, иранских, английских, итальянских археологов на просторах ираноязычного мира воссоздана картина зарождения искусства одновременно на площадках земледельческих оазисов-городов и вокруг архитектурно-исторических столиц кочевников. Наряду с Ближним Востоком и Китаем определяется третий важнейший центр сложения архитектуры и изобразительного искусства — районы, прилегающие к горным цепям Памира, Копетдага, Алтая, Каракорума, Гиндукуша. Здесь, в Центральной Азии, и определился комплекс открытий в культуре, которые в дальнейшем были «разобраны» ираноязычными и тюрко-монгольскими кочевниками и земледельцами. В этот комплекс входит умение создавать централизованную государственность, строить города-столицы, дороги и храмы, совершенствовать институты права и религии и, естественно, использовать результаты открытий, которые совершаются на ниве искусства.

Указанные три центра Азии были в течение нескольких тысячелетий ареалами¹ человеческой деятельности, где осуществлялось быстрое и непрерывное прогрессивное развитие. Могут возникнуть вопросы: во-первых, как и почему Азия со временем стала отставать в развитии от Европы и, во-вторых, каким образом именно в Азии при наличии трех центров развития часть народов стала кочевниками со своей особой кочевнической культурой? Вопросы эти часто возникают в сознании читателей и зрителей и имеют непосредственное отношение к происхождению искусства у народов Востока, так как именно при рассматривании в музеях предметов искусства рождается предубеждение против одних его форм, непонимание их и восхищение другими в ущерб первым. Попробуем ответить на эти вопросы.

¹ Ареал — область распространения на земной поверхности какого-либо явления.

Развитие первобытного земледелия, такого, как в Египте и Междуречье, ускорило развитие этих регионов, но земледелие в других местах Азии быстро привело при увеличении населения к экологическому кризису. Низкий уровень техники при невосстановлении ресурсов, связанных с разливом рек, сделал земледелие в таких местах, как Южная Сибирь, Причерноморье и другие, непродуктивным. Дерн вокруг поселений был вытоптан, деревья и кустарник пошли на топливо, пастбища вокруг колодцев вытоптаны скотом. Начался процесс выветривания легких степных почв, и появились современные каменистые и песчаные пустыни, сократились площади, пригодные для земледелия и выпаса. Таким образом, условия жизни племен ухудшились, что вызвало культурный спад, а спад культуры повлек за собой культурную изоляцию отдельных племен, разобщенных большими пространствами вновь образованных пустынь.

Из создавшегося тяжелого положения население Евразии выходило двумя путями. В Средней Азии на реках Мургаб, Тед-жен, Амударья, в бассейне Тарима к востоку от Тянь-Шаня, в Минусинской котловине и в Туве, как в Египте и Месопотамии, были созданы ирригационные системы, способствовавшие интенсификации полевых работ. В районах же недостаточного увлажнения степей люди стали перегонять скот со стравленных и развеянных участков на новые, с богатым травяным покровом. Так родилось кочевое скотоводство. Расширение пастбищ, дальнейшее развитие кочевого скотоводства привело к появлению кочевых держав. Возникло новое направление в развитии человечества. Искусство, сложившееся у кочевников, облагородило их быт, а сюжеты и темы их искусства определенным образом влияли и на искусство земледельцев, оставшихся у рек Горизонт культуры тех и других выиграл, поскольку сочетание различных условий всегда выигрышно для культуры.

Так возникли и расцвели две ветви человеческой истории — две ветви искусства, которые столько раз переплетались между собой. Далее в этой книге рассказывается об искусстве отдельных народов Азии начиная с II тысячелетия до н. э. и до XVIII-XIX веков н. э. Уже в далекие века до новой эры были созданы прекрасные произведения архитектуры, живописи, декоративного искусства. Однако большинство произведений искусства в наших музеях датируется гораздо более поздними временами — первыми веками I тысячелетия н. э. Объясняется это просто: этих вещей, как более близких к нам по времени, больше сохранилось. Первые века новой эры оказались для многих стран лучшими страницами истории культуры. Для многих, но не для всех. Весьма обогатили мировую культуру страны, расположенные на территории Малой Азии, Переднего Востока. Но и в других регионах люди жили и создавали произведения искусства.

Остановимся на Тибете. О нем мало что известно, и его искусство не будет подробно рассмотрено в этой книге. А между тем Тибет, принявший из Индии буддизм, на несколько столетий стал вторым Римом для народов Центральной Азии. Расскажем о сложении здесь живописного канона. Тибет — разительный пример рождения живописи в условиях неживописных традиций. И тем не менее здесь были созданы многочисленные полотна — иконы буддийского культа, оказавшие воздействие на искусство окружающих народов. В музее искусства народов Востока в Москве хранятся произведения тибетской живописи на шелке и дереве.

Ни одна из религиозных систем в мире не имеет столь развитой иконографии, как буддизм. Количество и разнообразие изображений, подлежавших почитанию в буддизме Индии, Тибета, Монголии, Китая, кажется, на первый взгляд, беспредельным, но при пристальном изучении обнаруживается, что разнообразие заключено в строгую систему, а трактовка сюжетов подчинена не менее строгому канону.

Использование живописи для целей агитации — факт, имеющий весьма широкое распространение, и нет ничего удивительного, что мы обнаруживаем его в Тибете. При создании образа божества нужно было руководствоваться каноном, который соблюдался неукоснительно: ведь художник мог принадлежать к секте, или быть вольнодумцем, или тайно исповедовать религию, с которой Тибет боролся, а следовательно, он мог нарисовать икону так, что она дала бы обратный результат. При большой неграмотности населения средства информации, заложенные в живописи, оказывают неизмеримо большее воздействие на людей.

Согласно канону необходимо, чтобы художник был хорошим человеком, не склонным к гневу, сохраняющим свои чувства, верующим и благодетельным, не скупым и не завистливым. Рисовать он должен был тайно. При его работе мог присутствовать заклинатель, но посторонний человек его видеть не должен был. В присутствии иностранца икону показывать не разрешалось.

Фигура божества должна иметь 16 ног, 34 руки, 9 голов, она обнажена, цвета черного, ноги в движении. Первая голова — бычья, рядом с рогами три лица: одно — синее, другое — серое, третье — черное. Лицо его должно быть ужасным, красного цвета, а лад ним — несколько рассерженное желтое лицо владыки знания. Таким образом в лице передавался постепенный переход настроений персонажа: сначала он недоволен, затем разгневан, затем губителен, причем ему придана бычья морда, ибо бык в гневе — самое страшное животное, известное в Тибете.

Правые руки фигуры держат нож, пест, кинжал в форме молнии, топор, морскую раковину, палицу, каменный молот, меч, барабан и другие предметы, а левые руки держат череп, голову, щит, саван и прочее. Под ногами справа: человек, бык, слон, но на картинах, вопреки канону, изображен зачастую не слон, а як, а также осел, верблюд, собака, овца и лиса. Это набор жертвенных животных. Под левыми ногами: коршун, сова, ворон, попугай, павлин, нырок и лебедь. Внизу картины полагалось писать кладбище.

Разумеется, это приблизительная схема изображения, которой должен был проникнуться художник. Строгий канон как будто не оставляет места для вариаций и свободного творчества. Однако это не так В углах иконы прорисовываются различные божества сообразно выбору живописца. На главном божестве надето ожерелье из человеческих голов, выражение лиц которых зависит также от вкуса и настроения мастера. Художник, приблизительно соблюдая ритуальную раскраску, остается хозяином колорита и т. д. Но главное: икон, точно соответствующих описанию, нет. Все дело в нюансах.

В разных иконах появляется изображение женской волшебной силы — шакти. Порядок предметов-атрибутов существа варьируется. Вместо кладбища внизу иконы помещаются изображения других существ буддийского пантеона. Так, на иконе, находящейся в Государственном музее этнографии, изображен нага — змей, дракон, обвившийся вокруг тела героя, — воинственный персонаж канона. Сбоку изображен, царь нагов — Нанда, а коршун похож на птицу Гаруду — популярный индийский образ, но в данном случае главный противник змей. Не будем останавливаться на догматической стороне вероучения тибетцев, заключенной в данной картине. Нам важно было подчеркнуть, что создание произведения искусства на самом деле было агитационным действием. Буддийская икона есть, по сути дела, запись мысли, т. е. род письма, приспособленного для целей поучения. Тибетский мастер не не умел рисовать, как европейский, а не стремился к тому, чтобы фиксировать реальный мир, который в соответствии с главным тезисом буддизма не существует.

Но для того чтобы воздействовать на зрителя и писать картины, доступные непосвященному человеку, создатели буддийского иконописного канона должны были заимствовать материал из того самого мира, истинность которого они отрицали. Чтобы показать силу божества, отшельников и других персонажей, они рисовали много рук и ног, но вместе с тем снабжали их мускулатурой, которую видели у обычных людей. Чтобы показать победоносность божества, они надевали на него ожерелье из черепов и человеческих голов — для этого им необходимо было изучать анатомию, физиогномику. Змей, обвивающий шею божества, изображался очень похожим, иначе его просто не узнать. Короче говоря, действительность мира Срединной Азии «вползла» на полотна буддийских икон и, застряв на них, дожила до наших дней. Следовательно, перед нами не просто фантазии художника, а пример изобразительного искусства, черпающего свой строй в действительности.

На одном примере из истории восточной живописи мы показали сложность сложения искусства стран Востока, которые за тысячелетия своей истории несколько раз меняли художественные и идеологические каноны. Но мы ведь должны знать историю, чтобы понимать смысл произведений искусства. Буддийская живопись приобрела небывалые возможности, а тибетская иконография стала средством пропаганды буддизма и приняла те особые формы, которые поражают нас, зрителей, но вполне закономерны при условии понимания образа жизни людей в ту эпоху, когда она создавалась.

Нам важен был этот пример с Тибетом, так как он дает наглядное представление о том, что происходит с народом и землей, дотоле не открытой искусству. Такие процессы характерны для всех народов Азии, и в таком видении материала — принципиальный историзм авторов книги. Они стремились увидеть, помимо красивых предметов, произведений искусства, действительность, в которой черпали вдохновение художники разнообразнейших школ и направлений народов Востока.

В заключение позволим себе привлечь образ, заимствованный из геологии. Когда раскаленная магма вырывается из жерла вулкана, кипит и разливается вокруг, все минералы в ней перемешаны. Начинается остывание, и тогда появляются среди еще горячей массы кристаллы разных форм. Застывая, они стремятся принять форму, свойственную каждому из них. Они блестят в стекловидном застывшем базальте как драгоценные камни, и по ним геолог судит о химическом составе недоступных ему недр Земли.

Произведения искусства — кристаллы, остывающие после их взрывного возникновения в определенной этнической среде, после всех перемен и злоключений судьбы. По этим кристаллам — произведениям искусства легко судить об эпохе, их создавшей. Своей красотой они способны загипнотизировать зрителя и сообщить ему о том, что некогда это все было живое.

Хронос, неумолимый бог времени греческой мифологии, пожирает все материальное. Истлевают полотна и пергамен-ты, ветшают здания, крошится камень, гниет дерево, в декоративных произведениях окисляются металлы. Но формы, воспроизводимые из поколения в поколение, при наличии живой традиции противостоят Времени, Хроносу, и заполняют Пространство. В этом — победа Искусства над Временем.

СТАТУЭТКИ ВОИНОВ ИЗ ТУЮК-МАЗАРА

Сборник Музея антропологии и этнографии. М.-Л., 1949, т. XII, с. 232-253.

В Музее этнографии Академии Наук СССР хранятся три статуэтки, значащиеся под № 1903, 1, 2, 3 и изображающие воинов. Из них две конные и одна пешая. Аналогичные фигу-ры и другие предметы того же происхождения хранятся в Государственном Эрмитаже, куда они были переданы из Музея этнографии в 1932 г. Статуэтки являются частью коллекции турфанских вещей, купленных у кладоискателей на средства экспедиции С. Ф. Ольденбурга консулом Н. Н. Кротковым[7, с. 108]. Место находки — Туюк-Мазар. Общее количество вещей этой коллекции 353. Коллекция состоит из «терракотовых фигур и обломков деревянных и металлических предметов». Там же, с. 119 В настоящее время большая часть ее хранится в Эрмитаже, но даже та часть коллекции, которая оказалась мне доступной, дала возможность высказать ряд соображений по истории Центральной Азии. Надо надеяться, что дальнейшее опубликование этой коллекции принесет еще более плодотворные результаты¹.

^! Пользуюсь случаем выразить глубокую благодарность моим учителям Н. Б. Кюнеру и М. И. Артамонову за их советы и руководство, а также сотруднику Эрмитажа Н. В. Дьяконовой, ознакомившей меня с той частью коллекции, которая хранится в Эрмитаже.

ОПИСАНИЕ СТАТУЭТОК

Воины

Статуэтки воинов, конные и пешие, сделаны из лёссовой глины и раскрашены. У одного из всадников (МАЭ) отсутствуют обе руки, у второго одна рука сломана, другая лежит на шее коня и, по-видимому, держит поводья. Всадники Эрмитажа той же сохранности. Пехотинец из коллекции МАЭ сохранился лучше эрмитажных и положен в основу описания. Размеры всадников МАЭ (оба одной величины): общая высота 35 см; высота чолки коня 24 см; высота крупа коня 19 см; высота сидящего всадника от носка до головы включительно 24 см; ширина плеч всадника б см; ширина крупа коня 8 см; высота пехотинца 27 см; ширина плеч 0,5 см; высота до плеча 20,5 см [см.: Tacitus. Historia, 1.79]. Пехотинцы и всадники одеты одинаково, причем одежда, приспособленная для конной езды, указывает на то, что пехотинец является сошедшим с коня всадником, а не особым родом войск

Статуэтка пешего воина из Туюк Мазара

(вид в фас и профиль)

Боевая одежда не имеет различия, что дает основание толковать ее как униформу. Она состоит из головного убора и панциря.

Головной убор напоминает современный казахский малахай. Это островерхая шапка, сзади ниспадающая на плечи и спину. Малахай покрыт металлическими пластинками, как показывает расцветка, — сочетание желтого, белого и синего цветов, создающее впечатление металлического набора (железо и медь). Малахай снабжен коричнево-красной оторочкой (мех).

Воины одеты в халат с высоким, доходящим до подбородка воротником. Цвет халата в пяти случаях светло-зеленый, в одном — белый и в двух — охряно-красный. По-видимому, халат был личной одеждой, а не частью униформы. Халат доходит до половины голени и застегивается на правую сторону, так что левая пола оказывается сверху (см. ниже). Поверх халата надет панцирь из металлических пластин, отороченный коричнево-красной каймой. Панцирь доходит до колен, подпоясан узким поясом, рукава короткие, выше локтей. Надевался он, очевидно, через голову. Этот панцирь сходен с сарматским катафрактом¹ и характерен для тяжелой конницы. Аналогичные панцири применялись до недавнего времени в Тибете, причем пластины связывались между собой ремешками [см. описание коллекции Музея ИЭ: Вооружение тибетского воина], но надо полагать, что в более раннее время этот тип вооружения имел широкое распространение, пока не был вытеснен кольчужной рубашкой, как более совершенной, легкой и прочной [10, с. 13 (опубликовано наскальное изображение)].

На ногах шаровары, желтые с черными пятнами (вероятно, барсовая шкура), доходят до щиколотки и вправлены в сапоги. Сапоги черные, мягкие, вероятно, войлочные (так как они не облегают ногу, а имеют свою форму, как валенки), походят на те, которые до нашего времени носят в Тибете и Восточном Туркестане, что показывает принадлежность к вос-точноазиатской культуре.

Оружие сохранилось только у пешего воина. Это длинная, легкая пика (камышина), годная для кавалерийского боя.

Несмотря на близость этой одежды к тибетской, мы наблюдаем существенное различие: отсутствует напуск около пояса, характерный для Тибета и не применяющийся центральноазиатскими кочевниками.

¹ Удивляет непропорциональность: спина лошади на уровне плеча человека. Либо лошади огромны, либо люди карлики. Та же пропорция повторена в наскальных изображениях Сулека (Верхний Енисей)

[СМ.:10,С. 11].

Лошади

Лошади сделаны внимательно и носят на себе ряд видовых черт, позволяющих уточнить их породу. Они крупны, с широким крупом, тонконогие, короткошеие, с тяжелой головой. Грива, расчесанная и подстриженная, подчеркивает тщательный уход.

Эти лошади не имеют ничего общего с монгольскими, но весьма похожи на изображения Саманидской эпохи; в особенности на статуэтку из Хо-Нани [16, с. 313-ЗН; 17, гл. XCV, фиг. 5]. Масть их различна: одна гнедая, другая игреняя, третья серая в яблоках, четвертая светло-голубая. Если три первые реалистичны, то голубой цвет имеет, как я полагаю, символическое значение, которое я и постараюсь истолковать ниже, в другой связи.

Особое внимание обращает конская сбруя. Широкое седло, без подушки и с низкой передней лукой лежит на двух черных потниках, причем нижний снабжен белой каймой. Седло светло-желтое, вероятно, деревянное, снабжено круглыми стременами, подхвостником, нагрудником и пятью тороками; в отличие от современных седел, от нагрудника идет дополнительная шлея, через спину лошади, впереди седла. Вероятно, назначение ее — облегчить спуск при горной езде, к которой приспособлено седло. Сбруя украшена белыми круглыми бляхами, может быть, серебряными, и сердцевидными оранжевыми или бурыми кистями, висящими на нагруднике, подхвостнике и узде.

Лошади не взнузданы, что указывает на их хорошую выучку; грива подстрижена. Все это создает впечатление хорошо натренированного и подготовленного кавалерийского коня, которого любят и на которого надеются в трудные минуты.

Всадники сидят в седле, свесившись набок (казачья посадка); что обличает людей, проводящих в седле большую часть жизни. Стремена, в отличие от современной езды кочевников, опущены низко. Отсутствии аналогий заставляет предполагать, что посадка продиктована практическими соображениями: высоко подтянутые стремена удобны для стрельбы из лука и закидывания аркана, так как всадник, держась коленями, не зависит от тряски, тогда как при длинном стремени всадник, держась на шенкелях, приобретает устойчивость, необходимую для рубки и колки длинной пикой (ср. казачью езду).

Необычно большое количество тороков заставляет предполагать, что для наших всадников длинные переходы и добыча были явлением предусмотренным, т. е. это было не гарнизонное, а полевое войско.

Всадник из Туюк Мазара

В заключение необходимо остановиться на физическом типе. Лица воинов отображают не индивидуальные, а типологические черты. У них выражены брахицефалия и plica mongolica, брови приподняты, глаза раскосые, прямой и низкий нос. Скулы не очень широки, но выпуклы, лица широкие. Редкие усы, висящие вниз или подкрученные, и скудная растительность на подбородке дополняют характеристику. На одной статуэтке показаны волосы, зачесанные назад. Это, несомненно, монголоидный тип народности не монгольской, но близко стоящей к монголам.

Другие фигуры

Кроме воинов, в коллекции имеются статуэтки и бюсты мирных людей, причем они не менее интересны для исследования. Три из них изображают, по нашему мнению, турфанцев — представителей местного населения. Они того же размера, в той же позе, что пешие воины. Одеты в светло-зеленые халаты, подпоясанные узким черным поясом, и в мягкие сапоги. Голова немного нагнута, и руки сложены на груди, как у пеших воинов, но на этом сходство оканчивается.

Физический тип одного из них не имеет в себе ни одной монголоидной черты: густые брови, подчеркнуто большие глаза, борода не только на подбородке, но и на скулах, густые усы, тонкий высокий нос, маленький рот с полными красными губами — все облачает иной, хорошо нам известный антропологический тип, ныне обитающий в Туркестане как западном, так и восточном. Другая статуэтка в светло-зеленом халате имеет больше монголоидных черт, но не столь много, как воины. Третья, в темно-синем халате, относится к среднему типу. Очевидно, гражданское население Турфана было этнически смешанным.

Замысел художника — подчеркнуть антропологические черты — совершенно несомненен.

Вторым существенным отличием гражданского населения от воинов является прическа: волосы зачесаны назад и заложены на темя пышным воланом. Это сооружение прикрыто черным колпачком с круглым верхом, со складками и завязками. Точно такую же прическу имеет китаец, бюст которого входит в нашу коллекцию. Бюст этот сделан из той же лёссовой глины и посажен на деревянную подставку. Здесь расовые черты подчеркнуты как нельзя более: узкие глаза, plica mongolica, широкие, редкие брови, короткий плоский нос и сильная скуластость. Однако, в отличие от прочих статуэток, этому лицу приданы индивидуальные черты — морщины на лбу, у углов губ и глаз. Это лицо пожилого, некрасивого, но умного и живого человека.

Вторая головка, в основном совпадая с первой, имеет индивидуальные отличия: глаза сужены, морщины углублены, выражение более меланхолично. Очевидно, китайские лица были художнику ближе и понятнее, и потому он невольно придавал им выражение, тогда как иноземцы сделаны шаблонно, на одно лицо.

Перехожу к рассмотрению трех фрагментов женских фигур. Бюст китаянки окрашен не матовой, а глянцевитой краской. Это — китайская красавица, «Бут чини» персидских сказок, с широким лицом, чуть раскосыми глазами и румянцем во всю щеку. На прическе, подобной мужской, укреплен гребень, или шапочка имеет вид гребня, от затылка справа вверх налево к темени. На черном колпачке золотые украшения. На лбу красный знак 0-> (татуировка).

Второй бюст существенных отличий не имеет.

Третий фрагмент женской фигурки совершенно иной. Сохранилась верхняя часть статуэтки, до пояса. Грудь плоская, лицо длинное и широкое, похожее больше на современные казахские и узбекские, чем на китайские. Головной убор представляет колпак, вершина которого лежит надо лбом, а задняя часть спадает на спину. На висках отвороты. Колпак синего, а отвороты красного цвета, Я полагаю, что отличия в типе и головном уборе дают основание отнести это изображение женщины не к китайскому, а к кочевому миру.

Сравнивая наши статуэтки, мы видим, что художник подчеркнул психофизические черты, придав воинам общее выражение решительной жестокости, турфанскому крестьянину — тупой покорности, китайцу — хитрости и ума, а китайская красавица оказалась утонченной орхидеей из гаремной оранжереи. Эти наблюдения помогут нам также при интерпретации памятника, поэтому я и уделяю им внимание.

В заключение нужно сказать, что эти статуэтки ни в коем случае нельзя считать предметами, рассчитанными на эстетическое воздействие на зрителя. Делались они, видимо, трафа-ретно и довольно небрежно, что видно из того, что при раскраске панцирей синяя краска, сливаясь с желтой, дала грязно-зеленые пятна.

МЕСТО НАХОДКИ СТАТУЭТОК

Название места, откуда они получены, также привлекло мое внимание. Мазар — общеизвестное название могилы, погребения. Этимология слова Tyjyk — 1) запертый, огражденный, 2) целый, полный, 3) запруда, закрытое место [6, с. 1436-1437] — не дает путей для решения вопроса. Но в географической литературе по Турфану мне удалось найти описание этого места: Туюк — ущелье, по которому протекает небольшая чистая речка. Небольшой оазис с садами и виноградниками. По обеим сторонам ущелья, на расстоянии мили от его начала, расположено большое количество храмов и склепов, сильно пострадавших от кладоискателей. Могилы эти были издавна местом паломничества [17, с. 614. Подробнее см: 15, с. 35 и след.]. Туюк-Мазар — самое крупное погребальное сооружение среди развалин западной части горловины ущелья. Центральная часть его состоит из камеры и двух рядов сводчатых комнат по бокам. Комнаты эти примыкают к скале, в которой вырезаны кладовки [17, с. 615; 13,с.317]. Это —несомненные склепы, и отсюда вытекает назначение наших статуэток. Мы знаем, что по древнему китайскому погребальному обряду в могилы знатных людей вкладывались изображения рабов, стражи, наложниц, домашних животных, макеты пищи и т. п. Эти изображения (ныне делаемые из бумаги) заменили первоначальные кровавые жертвы людей и животных. И тут мы имеем дело с обычным китайским погребением или погребением по китайскому образцу. То, что наши статуэтки действительно оттуда, подтверждается совершенно аналогичной статуэткой Стейна, к сожалению, так же как и наши, купленной у кладоискателей [17, с. 619; описание на с. 632]. Очевидно, это интереснейшее погребение было совершенно разграблено и уничтожено.

Однако я не отказываюсь от надежды интерпретировать и датировать памятник. Это можно сделать двумя путями: 1) привлекая материал по истории Центральной Азии и Китая и 2) исследуя литературу по древностям Турфана в поисках аналогичных погребений. Оба пути приводят нас к цели, но первый путь исследования дает нам при достаточном истолковании памятника лишь примерную датировку, которую второй уточняет, подтверждает и дополняет. История и археология вместе дают полноценные выводы.

КОГО ИЗОБРАЖАЮТ СТАТУЭТКИ

В логике равно допустимыми считаются два типа доказательства: 1) прямое и 2) косвенное, от противного. Мы ничего не знаем об оригиналах наших статуэток, поэтому прямое доказательство здесь не применимо. Об истории Центральной Азии мы имеем некоторые сведения и, идя от нее, можем косвенным путем добраться до интересующего нас результата.

Начнем с отрицательных суждений.

Наличие стремян показывает, что нижней пограничной датой является VI в., так как раньше металлические стремена известны не были.

Следовательно, наши воины не гунны, не усуни и не юеч-жи. Мало данных считать их жуань-жуанями. Равным образом: облик монгольского воина нам хорошо известен [см.: Ars Asiatica, 1, с. 38; цит. по: 11]. Посадка, одежда, порода лошади настолько отличны от наших всадников, что мы без труда можем принять XII в. за верхнюю пограничную дату и, исходя из этого, заключаем: они могут быть либо китайцы, либо тибетцы, либо уйгуры, либо тюрки.

Но они не китайцы, так как носят левую полу наверху (левополые — кочевники, в частности тюрки [см.: 5, т. I, с. 26]. Тип лица также не китайский, не монгольский и не тибетский, смягченность монгольских черт свойственна «западносибирской расе» (по Ярхо), т. е. тюркам.

Они не тибетцы, так как отсутствует характерный тибетский напуск одежды у пояса.

Они не могут быть согдийцами, персами или арабами, так как монголоидность, подчеркнутая мастером, очевидно, не случайна. Не случайна и восточно-азиатская обувь.

Они не местное население Турфанского оазиса, так как:

а)  посадка обличает кочевников, а не севших на коней земледельцев;

б)  одежда предназначена для конного строя, ибо она длинная и широкая, равно длинная и тонкая пика негодна для борющегося с конницей пехотинца;

в)  Турфан никогда не был агрессивным государством, предпринимавшим далекие завоевательные походы, а большое количество тороков (пять) заставляет думать именно о длинных походах, связанных с добычей.

Итак, остаются только кочевники.

В этот период в Турфане господствовали тюрки и уйгуры. Чтобы выбрать между ними, мы должны сделать еще несколько замечаний:

а) униформа показывает, что это регулярное войско;

б) длинные стремена, удобные для рукопашного боя, свидетельствуют, что это тяжелая кавалерия;

в) отсутствие удил показывает, что не только люди, но и кони прошли специальную выучку;

г) обилие украшений говорит о состоятельности владельцев. Эти воины — горцы, что показывает форма седла и сбруи (нагрудники, подхвостники и дополнительная шлея). Следовательно, это была регулярная тяжелая конница, укомплектованная горцами. Такими не могли быть степняки-уйгуры, о коих мы читаем: «В сражениях не строятся в ряды; отделившейся головой (головным отрядом) производят натиск. Вдруг выступают, вдруг отступают, постоянно сражаться не могут» [5, с. 249]-

Не менее показателен разговор между тибетским полководцем Шан-Шацзяном и китайским послом Ли Юань-Дином, происходивший в 90-х годах IX в. «Уйгурия, — сказал Шан-Шацзян, — в сущности небольшое государство. Некогда я вел с ней войну и уже подходил к ее столице, когда неожиданная смерть государя потребовала моего возвращения на родину. В военном отношении эта держава не может считаться нашим соперником. Чем же объяснить то уважение, которое питает к ней императорское правительство?»

«Мы уважаем это государство за то, — отвечал китайский посол, — что оно свято блюдет договоры и не покушается на чужие земли» [4, ч. I, с. 221-222; 2, т. II, с. 347].

И в самом деле, вольнолюбивые уйгуры, отчаянно отстаивавшие свою самостоятельность от жуань-жуаней и тюрок, оказались неспособными создать хоть сколько-нибудь прочное государство, а раз нет государства, то не может быть и регулярной армии.

Все вышесказанное убеждает нас, что оригиналы наших статуэток уйгурами не были.

Мы полагаем, что они были тюрками, и в данном случае мы имеем возможность применить прямое доказательство. Первым доводом, говорящим в пользу этого предположения, является голубой цвет одной из лошадей, необъяснимый с позиций реалистического искусства, но вполне понятный, как символический. Голубой цвет был национальным и любимым цветом тюрок, и в орхонских надписях даже ко всему народу тюрок применяется эпитет «кок» — голубой [8, т. VI, с. 17]. Дальнейшая аргументация потребует привлечения материала из политической истории тюрок.

История тюрок начинается с 430-х годов VI в., когда в Китае впервые появилось посольство этого народа. Что-то заставило китайское правительство отнестись со вниманием к небольшому племени, затерянному в горах Алтая и подчиненному жуань-жуаньскому кагану. И действительно, история улыбнулась тюркам. В 546 г. Тумын покоряет уйгуров, действуя как вассал жуань-жуаньского кагана Анахуаня. Вслед за этим он поднимает восстание и наголову разбивает жуань-жуаней в 552 г. Анахуань кончает самоубийством, а остатки его орды, бежавшие в Китай, истреблены там в 556 г. В том же году удачным набегом разорено королевство Тогон, а к 560 г. покорены кидани и киргизы. Тюркские владения доходят до Желтого моря на востоке и Верхнего Енисея на западе. На юге, действуя в союзе с персами, тюрки сокрушают державу эфталитов в 563-567 гг. и доходят до Амударьи, а в 576 г. мы находим их осаждающими Боспор. Двумя набегами они принуждают империю Ци к уплате тяжелой и унизительной дани. В 582 г. Шэту-Шаболо-хан мог мобилизовать 400 000 стрелков [14, с. 362]. За какие-то 30 лет (одно поколение) небольшое алтайское племя стало гегемоном Азии. В дальнейшем Суйская династия, располагая средствами объединенного Китая и первоклассным лазутчиком в лице Чжан-Сун Шена, пользуясь распрями в среде тюрок и союзом с восставшими против тюрок племенами, не только не смогла подчинить Тюркский каганат, но сама пала под ударами основателей династии Тан: Ли-Юаня и Ли-Шимина, опиравшихся на союз с тюрками, в б 18 г.

Что могло привести к таким успехам или, вернее, откуда взялись у тюрок силы для таких завоеваний? Это одна из загадок средневековой истории Центральной Азии. Не менее загадочен и другой факт: в 630 г. Восточно-Тюркская держава пала. Это тем более странно, что война 620-626 гг. была выиграна тюрками; дальше идут почти непрерывные успехи не Китая, а Танского правительства. В 641 г. разгромлено племя Се-Янто, сильнейшее из уйгурских племен. В 640 г. покорен Гаочан, а в 648 г. взята Куча. В результате войны 653-657 гг. Западно-Тюркская держава покоряется Танскому правительству и вплоть до 70-х годов VII в. Китай является гегемоном Азии. Вдруг его сила куда-то исчезает, и тибетцы, тюрки, уйгуры и арабы лишают Танское правительство всякого влияния к северу от Великой Стены за целое столетие до того, как внутренние неурядицы повлекли разложение и крушение династии Тан.

Это — третья загадка, и мне кажется, что разобраться во всех этих загадках частично могут помочь наши всадники.

Возвращаясь к вопросу о принадлежности оригиналов наших статуэток, я укажу, что только одно войско в VI—VIII вв. соответствовало всем, отмеченным нами, положительным признакам, т. е. было тюркским по происхождению, горным, восточноазиатским по культуре, регулярным и совершавшим далекие походы.

Это — «фули» — «волки» китайских источников, непобедимая гвардия тюркских ханов. На вооружении их состояли: «роговые луки со свистящими стрелами, латы, копья, сабли и палаши. Знамена с золотой волчьей головой».

Термин «латы» — cuirasse (Жюльен) возбуждает сомнения, но китайское слово «цзя» означает вообще панцирь, а не только латы, причем в Цы-Юань (т. II, с. 58) указывается, что в это понятие входят различные роды панцирного вооружения; характерно, что в этом описании упомянут панцирь, тогда как в описании уйгурского вооружения панцирь отсутствует [5, с.251]. Из этого следует, что тюркское войско отличалось от прочих кочевых не только наличием организованного ядра, но и техническим нововведением — тяжелой панцирной кавалерией. Чтобы разобраться в этом явлении, мы должны обратиться к тюркской доистории, т. е. к V в. В 439 г. один из пограничных кочевых князей Ашина бежал кжуань-жуаням и, поселившись по южную сторону Алтайских гор, добывал для них железо [там же, с. 258 ]. С добыванием железа связаны и легенды о происхождении тюрок [там же]. Железо в Центральную Азию до этого временя ввозилось из Китая и, может быть, Ирана и поэтому не имело широкого распространения. Китайский хронист не случайно подчеркнул металлургические способности тюрок. На наших статуэтках мы также наблюдаем металлический набор, в котором железо играет главную роль. Теперь становится понятно, какую грозную силу представляло технически оснащенное ядро тюркских войск. Сотни тысяч стрелков из лука не могли сделать того, что сделали несколько тысяч панцирных копьеносцев. Конечно, ни держава жуань-жуаней, представлявшая собой просто разросшуюся разбойничью банду, ни разрозненные и технически отсталые орды огоров, тюргешей, киргизов, киданей, ни миролюбивые китайские крестьяне, руководимые конфуцианскими философами [1], ни разложившиеся позднесасанидские войска не могли равняться с этой грозной, упорядоченной и рвавшейся к добыче армией. Это объясняет многое. Как только Тайцзун Ли-Шимин, будучи сам инородцем, сумел привлечь на свою сторону хотя бы часть этих солдат и противопоставить их другой части, преимущество перестало действовать, и Восточно-Тюркская держава пала (630 г.).

Насколько важно было для Тайцзуна удержать в своих рядах тюрок, видно из его политики по отношению к остаткам орды и кагану Ашине Сымо, которому, случайно раненному стрелой на охоте, сам император стал отсасывать кровь. Пока Танское правительство располагало тюркскими кон-тингентами, оно побеждало повсюду, но как только недальновидная политика преемников Тайцзуна вызвала в 681 г. всеобщее восстание тюрок, то Танское правительство не нашло сил ни для подавления восстания, ни для продолжения агрессивной политики, ни для защиты собственных границ от возрастающего могущества тибетцев. Конечно, предприятие Кутлуга и Тоньюкука было обречено на гибель. За полтораста лет ситуация успела измениться. Появились арабы, активизировались тибетцы, сложился союз киданьских племен, и заклятые враги тюрок — уйгуры имели достаточно железного оружия, чтобы охранять свою независимость. Удивительно другое: что тюрки сумели продержаться 60 лет, прежде чем были разбиты и физически истреблены теми племенами, для которых они в продолжение двухсот лет были источником страха, оскорблений и обид. В огненных строках орхонских надписей отражена безнадежная, последняя борьба тюрок против всех, а об их страшном конце мы читаем в сухом изложении Тан-Шу. Тюркская орда жила и погибла, как волк, голову которого она несла на своих знаменах, не давая и не прося пощады¹.

¹ Эта мысль находит себе подтверждение в китайских текстах, которые Н. В, Кюлер перевел и любезно предоставил мне. В сочетании с описанием небоеспособности китайской армии в уже приведенной статье В. М.Алексеева, они иллюстрируют танскую политику и использование как инородческих войск, так и целых племен в борьбе с ведущими кочевыми народами Центральной Азии. Поэтому я считаю полезным опубликование их.

«Вначале сеянтоский Чженьчжу Бицзулу Кехань отправил посланника просить брачного союза. Тайцзун согласился выдать за него принцессу, потребовав от кагана приготовить церемонию личной встречи (невесты) и лично отправиться в Линь-Чжоу участвовать в церемониальных собраниях. Сеянто раньше не имели складов и хранилищ и средств для перемещения запасов. Кроме того, проезжая по 10 000 ли, переходя пески в камни без воды и травы, и бараны и лошади во множестве гибли. Таким образом, пропустили срок (свадьбы). В конце концов сеянто представила уменьшенное число лошадей и баранов. После этого, при отправлении обратно их посланника, некоторые из сановников говорили: «Когда согласились дать в жены принцессу, границы Сеянто получили спокойствие. Приняв предложенные брачные подарки, мы не можем нарушить доверие иноземцев. Следует быстро покончить». Тайцзун сказал: «Вы, судари, знаете древнее и не знаете нынешнего. В древности при Ханьской династии Хунну были сильны, а Китай слаб. Поэтому, щедро украшая брачную пару, мы отдавали царевну в жены шаньюю. Ныне Китай силен, и северные варвары слабы. Китайских солдат тысяча может разбить несколько десятков тысяч их. Сеянто поэтому покорствуют, бьют челом на ваши гневные действия. Не смеют высокоумничать и пренебрегать, вследствие того, что недавно поставили правителя и разные племена, смешанно живущие, не подчиняются его управлению. Непрестанно опираясь на великое государство (Китай), они заставляют покориться эти народы (войска). У тех Тунло, Пугу и прочих 10 племен — у каждого войска несколько десятков тысяч. Если они не смеют выступить, то потому, что боятся Китая, смотря, что Сеянто поддерживается нами. Если теперь женить его на царевне, то зять великого государства увеличит и возвысит свое достоинство, крепко привяжет своих единомышленников. Разные семьи и племена еще более почтут его и покорятся ему. Люди-варвары разве знают благодеяние и справедливость. Совершенно неожиданно прикажут войскам двинуться на юг (против Китая)... Ныне, если не дать за него (кагана) царевну, это сделает его жизнь очень ограниченной. Все семьи и племена сразу узнают, что мы покинули его. То, что они поспешат напасть на него (на кагана), будет непременно» [Вэньсянь-Тункао Дуан-линя, т. XVI, цз. 344, с. 15-6]. Другой текст из Вэньсянь-Тункао [т. XVI, цз. 344, с. 17-а — 17-6] говорит об использовании в Китае воинов-инородцев: «Ань-Лушань, восстав, захватил их (Тунло) войско и употребил их на службу под названием Илохе, что значит по-китайски: молодцы — отборные, крепкие люди в свите воеводы». Первый текст дает нам представление о подготовке одной из наиболее кровавых в истории Азии расправ. Подробности трагической гибели народа сеянто, вместе с этой эфемерной державой, достаточно освещены в европейской и русской литературе. Для нашего изложения имеет огромное значение замечание Тайцзуна о сравнительной силе кочевых и танских войск Объяснение этого мы находим во втором тексте, где подчеркнуты высокие боевые качества наемных войск.

Решив вопрос об этнической принадлежности наших статуэток, мы должны уточнить его как в смысле датировки, так и в смысле назначения в роли оригиналов и самих статуэток в условиях Турфана. В этом нам поможет его история в периоды Гаочанский и Китайский.

Турфанский оазис издавна был одним из крупнейших культурных центров Восточного Туркестана. Китайцы вели из-за него ожесточенную войну с гуянами и, одержав победу, основали там военную колонию Гаочан-лей [5, т.Ш, с. 149 и ниже]. В период смуты, после падения дома Хань, Китай потерял Восточный Туркестан, но большое количество китайцев осело на благодатных почвах Турфана. Полной самостоятельностью Гаочан не пользовался, последовательно подчиняясь жуань-жуаням, гаогюйцам, и, наконец, в 590 г. был завоеван тюрками. Однако это завоевание не означало прекращения местной династии. Тюрки лишь заставили гаочан-цев принять в знак покорности тюркские обычаи и одежду [там же]. Все это время в Гаочане боролись китаефильская и сепаратистская партии, причем последняя опиралась на кочевников. К концу VI в. значение Гаочана выросло настолько, что его владетель Бо-я был сыном дочери тюркского хана, т. е. был родственником знатнейшей азиатской династии. Бо-я, пользуясь ослаблением тюрок при ничтожном Цимин-хане, ориентировался на Китай, сам ездил в 609 г. к Яи-ди и получил от него в жены княжну из императорского дома. В 612 г. Бо-я произвел реформу, настолько важную для нас, что я полностью привожу текст его постановления: «Мы, до сего времени обитая в пустынных пределах, распускали волосы и носили левую полу наверху. Ныне дом Суй единодержавству-ет и вселенная соединена в одно царство. Я уже принял обычаи просвещенного народа. Подданным моим также надлежит расплести косы и уничтожить левую полу* [там же, с. 157].

Этот указ показывает, что турфанцы носили косы, что подтверждается прямыми указаниями источников, использованных Иакинфом [там же, с. 209] и Аурелем Стейном[17, т. II, с. 579], китайцы же складывали волосы на макушке[4, т. I, с. 232], а тюрки волосы распускали [5,1-И, с. 267]. Сам Бо-я, по-видимому, следовал моде своих сюзеренов-тюрок. Интерес этого указа для нас в том, что турфанцы в нашей коллекции изображены с китайской прической и левой полой наверху. Это было бы непонятно, если бы у того же Иакинфа мы не прочли, что, несмотря на указ, одежда изменена не была[там же, т. III, 157]. Очевидно, дело ограничилось прической. Этот факт дает нам твердую нижнюю дату наших статуэток. Сочетания китайской прически и варварской одежды в Турфане до 612 г. быть не могло, тем более для местного или смешанного населения. Но, принимая эту дату за несомненную, я считаю возможным дать вероятное уточнение и потому продолжаю следить за ходом истории Турфана. При Вын-Тхае — преемнике и сыне Бо-я — сторонники низвергнутой династии Суй обосновались в Гао~ чане. Это, а также проект Тайцзуна изменить караванный путь в обход Гаочана и отложение в пользу Китая княжества Иву (Хами) заставили Гаочан переориентироваться на западных тюрок и втянуться в войну с Китаем. Она кончилась трагически. Несмотря на поддержку западных тюрок, Гаочан был взят и обращен в округ Си-Чжеу, просуществовавший до 782 или даже 789 г. [17, с. 580-581], когда весь Восточный Туркестан был занят уйгурами. 789 год можно считать аподиктической верхней датой, так как с этого времени там развиваются иные культуры — несторианское христианство, манихейство, тибетский буддизм и т. п. Ддя китайской культуры, а следовательно, и погребений китайского типа места не остается. Но, присмотревшись внимательнее, мы можем еще сузить период, в который были сделаны и похоронены наши статуэтки. Мы знаем, что китайцы клали в могилы фигуры рабов, слуг, наложниц и т. п. Но почему было нужно класть господ? Тюрки же до 640 г. были господами в Турфане. Вместе с тем фигуры воинов стоят в чрезвычайно почтительных позах, склонив головы, точь-в-точь как местные жители — несомненные слуги. Это гораздо более соответствует ситуации после 640 г., когда китайцы были в самом деле господами, а тюрки слугами.

Второе соображение заключается в том, что волчья голова, национальный мотив тюрок, отсутствует, а это опять-таки соответствует положению, что эти тюрки изображают вспомогательный контингент танской армии, а не ханских гвардейцев. На этих основаниях я считаю 640 год вероятной нижней датой. Вероятной верхней датой я считал бы 681 год, когда все тюрки были охвачены удачно развивавшимся восстанием Кутлут-хана. Тогда, по словам орхонской надписи: тюркский народ стал врагом китайскому хану, говоря: «Зачем нам отдавать ему душу и силу?* Вряд ли после 681 г. у Танской империи могли сохраниться тюркские вспомогательные войска, за исключением западных тюрок, которые сохраняли верность Китаю до самой Таласской битвы 751 г., — вероятная верхняя дата для западных тюрок Однако, учитывая, что западные и восточные тюрки были носителями одной культурной традиции и одного физического типа, мы не можем решить вопрос о том, кем были наши воины, без привлечения иного материала, а именно — аналогичных находок, которые могут дать нам возможность проблематического уточнения. Таким материалом послужит для нас отчет Стейна о раскопках кладбища в дер. Астана.

АРХЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ

1. Астана

Аурель Стейн, описывая турфанские древности, сообщает, что развалины, называемые Идыкут-Шари, включают в себя: кладбище около Кара-Кучи, кладбище в дер. Астана, склепы Туюка и разрушенные храмы Сангин-Агиз, Чикан-Куль, Базек-лик и Муртук [17, с. 538]. Древнее кладбище Астаны расположено к северу от канала, несущего воды реки Кара-Кол к полям и садам жителей Астаны. Подробное описание кладбища и раскопок Стейна я опускаю [17, гл. XIX]. Для нас представляет интерес лишь то, что в погребениях Астаны Стейн обнаружил статуэтки точно такие же, как в Туюк-Мазаре. Они находятся в могилах китайского типа, мало или вовсе не потревоженных. Богатый соответствующий инвентарь содержит: шелковые одежды с набивными рисунками, деревянные тележки, деревянные фигуры мужчин с подвижными руками, глиняные изображения животных и чудовищ — охранителей могилы, макеты пищи и т. п. [см. там же, с. 650 и ниже].

На основании сходства музыкального инструмента на стенной росписи с имеющимися в коллекции императрицы Кокен, пьедесталов, подставок и, наконец, одежды и причесок Стейн датирует погребение ранним танским временем [там же, с 657]. В одной из могил обнаружены монеты танского времени (Ast. Ill, 2) [там же, с. 652-653]- В этом же погребении в восточной нише были найдены лежащими две фигурки оседланных лошадей и верблюда (табл. XCV, XCVIII). Высота лошадей 2 фута. Тип лошади сходен с танскими скульптурами [16, с. LXVII и др.]. Маленькие красивые головы напоминают Бадах-шанскую породу, высоко ценимую по обе стороны Памира. В этой же могиле найдены такие же лошади, но не так хорошо выполненные. Очень хорошо изображены седла и потники, орнамент которых напоминает вышивки, до сих пор существующие в Туркестане. Сложные рисунки цветов на седле (табл. XCV) близки к рисункам цветов, встречаемых как декоративные мотивы в обрамлении некоторых картин на шелке и стенной живописи Цян-фо-дуна [17, с. 652-653].

В противоположной нише лежит в беспорядке много глиняных фигурок всадников (XCIX). Сбруя: узкие, остролукие седла, с потниками из барсовых шкур, с белыми бляхами, с тороками, свешивающимися позади седел, как мы видим в скульптуре и живописи танского времени. Попоны с широкими кистями сходны с попонами на сасанидских рельефах. Все всадники — мужчины, одеты в пластинчатые панцири, с остроконечными пластинчатыми шлемами. Лица монголоидны. Кроме них, обнаружена фигурка женщины верхом, с китайской прической (табл. XCIX) и фигуры пехотинцев (табл. СП). Это все свита в загробной жизни. Там же фигуры чудовищ, хранителей могилы (табл. XCVT), макеты пищи и зерна и, самое главное, два обрывка бумаги с китайскими надписями [17, с. 652-653]¹-

¹ Описания Стейна, безукоризненные с внешней стороны, не отмечают деталей, отличающих этих воинов от китайцев. См. указанное и наше описание. Стейн прав, считая этих воинов представителями войск танского правительства, но неточен, так как они были не китайцами, а тюрками; это обстоятельство им не указано и не уяснено (см. рис.). Ср.: 16. Фигуры китайских воинов танской эпохи см. указ. соч., XXI, XXXII, XI, VII, VIII, IX, X. Все фигуры в латах.

Фигурка воина из Астаны

(раскопки А. Стейна)

Из цитированного описания мы видим, что фигуры воинов Туюка и Астаны идентичны, поэтому датировки Астанского погребения позволяют нам проверить наши соображения относительно погребения в Туюк-Мазаре. Колебания возможны лишь в годах, максимум двух-трех десятилетиях, что для нас не имеет значения. Астанское погребение удалось датировать с полной несомненностью благодаря тому, что в VII-VIII вв. старые бумаги, так же как и в наше время, шли на обертку, упаковку, подкладку и т. п. Для Астанских погребений также употреблялась исписанная бумага, которую Аурель Стейн старательно собрал, а Масперо перевел и датировал. Из восьми кусков пять датируются 705 годом, а остальные — 690, 693 и 709 годами! На основании этого Аурель Стейн датирует погребение первой четвертью VIII в., что совпадает с данными живописи [17, с. 657]. Содержание текстов разнообразно: имеются тексты Дао, частное письмо, счет на зерно официальные правила о содержание лошадей и других животных для почтовой службы при администрации округа Си-Чжеу. Есть части двух регистров с точными данными о применении транспорта в шестом месяце десятого года K'ai-yuan — 772 г. с точным описанием каждого животного: возраст, пол, особые приметы, состояние до и после работы, список лиц, коим животные поручены, и т. д. Тут же сноска к абзацу об отставке губернатора Ань-Си генерала Тан-Цзя-Хуя, упоминаемого в Танских анналах [см.: 12] и т. п.

Кроме бумаг, Стейн обнаружил несколько текстов на кирпичах, в могилах и около них. Они датируются годами: 652, 667,689 [17, с. 653], и, наконец, интересный некролог Хиа, вдовы некоего Фан-юн-луна, имевшего чин гвардия генерала при Гаочанском правительстве. Она была дочерью гаочанского чунлана. Умерла в 667 г. [там же, с. 659].

Итак, сравнительный археологический материал подтвердил датировки, предложенные нами, на основании исторической необходимости (аподиктические) и вероятности (ассерторические). Собственно нового мы получили немного; пожалуй, только то, что фигурки воинов Астаны изображают западных, а не восточных тюрок, а фигурки Туюк-Маза-ра могут относиться как к тем, так и к другим.

Важно другое. Ход мысли привел нас к результатам, подтвердившимся вновь обнаруженными фактами, но сами эти факты оказались обнаруженными лишь потому, что ход мысли заставил начать их поиски.

Значение этой работы я вижу не только в датировке и интерпретации памятника, айв способе, которым это было достигнуто.

2. Верхне-енисейские наскальные изображения

Я считаю излишним продолжать дальше анализ в плане отыскания как новых сближений нашего памятника с предметами Танского Китая, так и новых различий с сасанидским Ираном и Согдом. Для этих обеих культур Турфан был окраиной, глухой провинцией, и обе они гораздо лучше представлены в собственных пределах. К тому же смысл памятника вам уже достаточно ясен. Теперь мы можем, опираясь на него, истолковать доселе темные памятники евразийской культуры, для которой Турфан был окном в цивилизованный мир. Наличие аналогий в среде евразийских народов окончательно удостоверило бы нас, что оригиналы наших статуэток не принадлежат к китайской культуре. Такие аналогии мы находим в наскальных изображениях Верхнего Енисея. В публикации Аспедина [10, с. II] (см. рис.) мы видим изображение охотящегося всадника, удивительно похожего на турфанские статуэтки.

Тюркский всадник на охоте

(наскальное изображение из Сулека)

Первым делом обращает на себя внимание подчеркнуто большая лошадь с широким крупом, тонкими ногами и маленькой, изящной головой. Порода лошади походит не на сибирскую, а, скорее всего, на описанную выше. Седло того же типа. Сбруя имеет подхвостник, нагрудник и дополнительную шлею, отмеченную и описанную нами. Отчетливо показаны стремена. Всадник дан схематически, но видно, что на нем сапоги до колен и широка» одежда, перехваченная поясом, к которому прицеплен колчан. На голове высокая шапка. Всадник вооружен луком. Острия стрел (одна на тетиве, другая в полете) могут быть только металлическими, так как каменным или костяным трудно придать столь правильную форму ромба при относительно большой величине. Лук, судя по форме, роговой, клееный и имеет характерные для рогового лука выгибы.

Это, как к ряд указанных сходств убеждает нас, что тур-фанское и енисейское изображение имели один и тот же оригинал, тем более что принципиальной разницы между ними, невидимому, нет.

Бой тюркского кавалериста с горцем-стрелком

(наскальное изображение)

Там же, в Сулеке, были обнаружены фигуры другого типа: пешие, в облегающей тело одежде, без шапки, с распущенными волосами, ниспадающими на плечи; они стреляют из лука с колена (см. рис.). Это, несомненно, представители другого народа, что подтверждается одним из сулекских изображений, где оба типа изображены вместе. «Тяжело вооруженный всадник одет в пластинчатую броню от шеи до ляжки, с рукавами до середины предплечья, с круглым щитком на груди, с мечом и колчаном у пояса и с «массой» оружия в правой руке. Этот воин направляет копье, украшенное небольшим флажком, на лучника, стреляющего с колена» [17, с. 12. Воспроизведена по: 9, с. 17, фиг. 9]. Несмотря на то что Аспелин отмечает древнюю манеру передачи гривы, он предполагает во всаднике китайца [там же], забывая, что китайцы до Саянского хребта вообще никогда не доходили, исключая маньчжурское время (XVIII в.). Нам же чрезвычайно легко истолковать данное изображение, так как аналогия с турфанскими всадниками заставляет нас признать в кавалеристе орхонского тюрка, сражающегося с саянским горцем. Такая ситуация исторически вполне возможна, так как Саянский хребет был той стеной, которую не могли перепрыгнуть белые кони тюркских ханов, несмотря на попытки с VI по VIII в.

Саянские лесовики отстаивали свою независимость от степи вплоть до 1208 г., и Сулекское наскальное изображение есть памятник этой борьбы. Что это действительно так, нас убеждает материал раскопок Саяно-Алтайской экспедиции в селении Копены в 1939 г. Находки прекрасно датируются золотой и серебряной посудой, с вырезанными на ней орхон-скими надписями [там же, с. 43]. Для нас чрезвычайный интерес представляют бронзовые рельефы всадников на охоте. Разница между облавной охотой и войной в те времена была минимальная, и поэтому по изображениям охотников мы, приняв известную поправку, вправе судить о воинах. «На изображениях всадника чеканом нанесены даже мелкие детали снаряжения костюма. Всадник без головного убора. Его длинные волосы развеваются по ветру. Их сдерживает затянутая сзади узлом повязка. Полудлинный кафтан перетянут поясом.

¹ Чаа-тас у с. Копены [см.: 3].

Легковооруженный всадник-стрелок

(раскопки С.В.Киселева)

Сапоги мягкие, без каблуков. С правого бока висит колчан, расширяющийся книзу. Лук сложный, в виде буквы М. Конь степной, широкогрудый, с подстриженной гривой и завязанным в узел хвостом. На нем полная седельная сбруя; седло твердое с невысокой передней лукой; под седлом обшитый бахромой чепрак. На подхвостном и нагрудном ремнях навешены кисти; стремена широкие, дугообразные; уздечка плетеная, с поводом и чумбуром. Ясно видны не только круглые бляхи, но даже эсовидные псалии от удил. Сзади седла развеваются по обеим сторонам ремни (торока. — Л. Г.). Впервые перед нами предстает целиком в костюме, с оружием» и на полностью снаряженном коне наездник степей VII—VIII вв.» [3, с. 50, рис. 10].

Авторы статьи совершенно правы в датировке и интерпретации памятника, но как разительно сходство снаряжения турфанских и копенских всадников. Совпадает буквально все, за исключением:

а) порода копенской лошади другая, южносибирская;

б) всадник без шлема и панциря;

в) отсутствует дополнительная шлея на шее коня.

Но это не должно вводить нас в заблуждение. Мы знаем, что «фули» составляли лишь отборное войско, ханскую гвардию, а большая часть 400-тысячной тюркской армии состояла из вспомогательных контингентов подчиненных племен. Эти воины назывались «стрелки» (archers) и, следовательно, имели легкое вооружение. Отсюда вытекает и отсутствие дополнительной шлеи, так как всадник без панциря не столь тяжел, чтобы нуждаться при спуске с горы в чем-либо, кроме подхвостника. Равно и лошадь употребляется местная: выносливая и неприхотливая, а не дорого стоящая бадахшанская.

Итак, в турфанском изображении мы видим древнетюрк-ского панцирного гвардейца, а в копенском — древнетюркс-кого стрелка, и наше представление о том, как выглядела армия орхонских ханов, можно считать полным.

Сведения о великой державе древних тюрок мы черпали до недавнего времени в китайских летописных сводах, составленных весьма добросовестно и обстоятельно. Но как бы ни были исчерпывающи свидетельства культурных соседей, какие бы подробности они ни сообщала нам, они не восполняют отсутствие непосредственного восприятия эпохи и народа.

Мы не знаем, какой поправочный коэффициент мы должны принять на неизбежную тенденциозность иностранного источника. Дыхание, которое чувствуется в этих строках, не тюркское, а китайское.

Мы же хотим не только знать, но и слышать и видеть.

Впервые мы услышали тюрок, когда были прочтены ор-хонские надписи. Теперь мы увидели говорившего. На нас смотрит хищное и плутоватое лицо одного из тех отчаянных парней, среди которых Бильге-хан «силою завел порядок», которые подводили Кюль-Тегину его белого коня Алп-Шалчи, с Мудрым Тоньюкуком перебирались через снег глубиною в копье» а, взвизгивая от восторга, рубили от плеча до пояса бегущих китайцев злосчастного Унг-Тутука.

Как ни полезны для нас датировки и интерпретации темных исторических фактов, но самым ценным из того, что дал нам этот памятник, я считаю непосредственное ощущение той грандиозной и мятежной эпохи.

ЛИТЕРАТУРА

1. Алексеев В, Древние китайцы на страже своих границ. // Изв. АН СССР, Отдел литер, и языка. ТIV, вып. 5, 1945. 2. Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Л., 1926. Т. I, II.

3. Евтюхова Л., Киселев О. Труды Гос. Истор. музея. Вып. IX. М, 1940.

4. Иакинф. История Тибета и Хухунора. Т. I, СПб, 1833. 5. Иакинф. Собрания сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. I—III. Л.-М., 1950. 6. Опыт Словаря тюркских наречий // Под ред. В. В. Радло-ва. Т. П. СПб., 1911. 7. Отчет Академии Наук за 1911 г. 8. Труды Орхонской экспедиции. СПб., 1897. 9. Appelgren-Kivalo. Alt-Altaische Kunstdenkmaler... Helsingfors, 1931.

10.  Aspelin. Types peoples de I'ancienne Asie Central. Helsingfors, 1911.

11.   Cavalier Mongol reentrant de la chasse, par Tchao Mong-fou (XIII-XIVsiecIes).

12.   CbavannesE. Documents sur les Tou-kieu Occidentaux. // Tp. Орхонской эксп., т. VI. СПб., 1903.

13.   Grunwedel. Kultstaten.

14.  Julien St. Documents historiques sur les Tou-kious. // Journ. Asiatique, 6 serie, III, 1864.

15.   Klementz. Expedition nach Turfan.

16.   LauferB. Chinese clay figures, p. I. Chicago. 1914, с. 313-314, PI. LXVII;

17.   SteinA Innermost Asia. Oxford, 1928.

СТАРОБУРЯТСКАЯ ЖИВОПИСЬ

ИСТОРИЧЕСКИЕ СЮЖЕТЫ В ИКОНОГРАФИИ АГИНСКОГО ДАЦАНА

Печатается по изданию: Гумилев Л. Н. Старобурятская живопись. М, Искусство, 1975.

Посвящаю памяти

моего дорого учителя,

профессора

Николая Васильевича Кюнера

ИСТОРИЯ, ОТКРЫТАЯ ИСКУССТВОМ

В сердце Азии

Сердце величайшего континента мира, Срединная Азия самой природой разделена на сопредельные, но несхожие зоны — степную и таежную. Раскаленная солнечными лучами степь простирается от Дона до Хуанхэ и от закраины сибирской тайги до оснеженных вершин хребта Гандисышань (Трансгималаев). С юга к этому разнообразному, но монолитному ландшафту примыкает долина реки Брамапутры, называемой тибетцами Цанпо; а еще южнее, за вершинами Гималаев, лежит огромная Индия. С севера к степи примыкает «таежное море» — малонаселенная и трудная для жизни страна. Только неутомимые эвенкийские охотники и оленеводы смогли освоить эту негостеприимную землю. Но на окраине тайги, где горные, поросшие кедром хребты перемежаются с «языками» душистой степи, в сухом и здоровом климате под защитой устойчивого антициклона сложилась оригинальная культура бурятского народа, с XI века населившего Южное Прибайкалье и Забайкалье. Подобно тому как тибетцы ограничивают срединноазийскую культуру с юга, так буряты замыкают ее с севера, и с давних времен культурный контакт этих двух окраин оплодотворял их творческие поиски, обогащая умы и утешая сердца.

Тибет был в более выгодном географическом положении. Соседство с Индией и Ираном, постоянные военные столкновения с Китаем, приносившие горцам богатую добычу, близость великого караванного пути, проходившего через Хотан и Кашгар, оазисы Восточного Туркестана — все стимулировало в Тибете интеллектуальную деятельность. Плоды этой деятельности через буддийских монахов попадали к монголам и бурятам. До освоения Россией Восточной Сибири это была главная культурная артерия, наполнявшая воображение срединноазийских кочевников.

В отличие от западноевропейцев, мусульман и китайцев, распространявших свои принципы цивилизации силой оружия и заливавших кровью захватываемые ими земли, Византия и Тибет претендовали на господство только над душами и сердцами. Они высылали учителей, а не завоевателей. Именно поэтому приняли воинственные русы из рук бородатых монахов в черных рясах, а неукротимые монголы от бритоголовых лам в желтых плащах грамотность, образованность и художественные вкусы. Это было не культурным влиянием, а, скорее, пересадкой культурных ценностей на новую почву. Она не оскорбляла самолюбия новообращенных, так как вместо принуждения имело место обращение к их искренности со стороны дружелюбных и неопасных соседей.

Именно благодаря этим особенностям учительства русские сами построили среди северных лесов монастыри и скиты, где в библиотеках хранились летописи и философские сочинения, переведенные с греческого языка, а церкви были украшены иконами и фресками, выполненными руками искусных художников, учившихся у византийских мастеров. И даже тогда, когда Константинополь был взят турками, а сирийские и армянские монастыри разрушены мамлюками, в Северной России сохранялись и чтились шедевры искусства и культуры Византии. В Азии ту же роль играли бурятские монастыри, где долгое время хранились картины или копии с них, уже утерянные в самом Тибете, Хотане и Китае, а в Индии ставшие предметом археологических раскопок. Вот почему коллекция предметов буддийского искусства из Агинского дацана, хранящаяся в Музее антропологии и этнографии АН СССР, стала предметом нашего внимания. В ней как в капле воды, отражающей небосвод, сохранились следы древней культуры Срединной Азии и той жизни, которая исчезла много веков тому назад.

Значение изучения буддийской иконографии

Ни одна из религиозных систем мира не имеет столь развитой иконографии, как буддизм. Количество и разнообразие изображений, подлежащих почитанию, в буддизме и ламаизме кажется на первый взгляд беспредельным, но при пристальном изучении обнаруживается, что разнообразие тематики заключено в строгую систему, а трактовка сюжетов подчинена не менее строгому канону. Однако остается место и для личного творчества, так как в иконах наряду с центральными фигурами можно вводить второстепенные мотивы, трактовка которых зависит уже от личного вкуса художника.

Содержание и смысл буддийской иконы всегда вложены в образ отвлеченной идеи, воплощенной в линии и краски. Часто это милосердие или мудрость, не реже — гнев и ревность к вере, иногда воздаяние за грехи или устрашение, а также встречаются даже образы стран света — севера, юга, востока и запада — или отдельных профессий, например медицины. Это, скорее, символические знаки, чем картины, но фигуры антропоморфны и эстетический канон выдержан необычайно строго. Эти особенности, с одной стороны, затрудняют восприятие изучаемого нами искусства, так как для понимания картины знание сюжета обязательно, а с другой — раскрывают широкие горизонты восточной эстетики и этики, а также истории.

Исходя из отмеченной особенности, мы вынуждены начать искусствоведческий очерк с путешествий в глубь веков и в дебри тропических джунглей к истокам мысли, породившей то удивительное творчество, которое дожило в Сибири до XX века. Без истории нам не обойтись.

Наряду с общими буддийскими сюжетами мы можем рассматривать локальные варианты икон, тесно связанные с местом написания, эпохой и личностью художника, а так как последняя всегда зависит от своей эпохи, то при наличии большого количества вариантов в поле зрения исследователя иконографический материал может быть использован как археологический источник. Так как это обязательное условие — большое количество вариантов — характерно для буддийской иконографии, то, работая в этом направлении, мы вправе ожидать значительных результатов, весьма важных для уяснения темных вопросов истории Срединной Азии.

За 2600 лет своего существования и при наличии широкого распространения буддизм изменился настолько, что сравнивать его с относительно монолитными религиями Средиземноморья — христианством и исламом — было бы неправильно. Как бы ни менялся внешний облик христианства, основные догматы его оставались теми же, что и в эпоху Вселенских соборов. Не то в буддизме. Сначала он был одной из философских школ древней Индии, решавшей исключительно проблемы этики. Затем он разделился на атеистическое учение хинаяны и нигилистический мистицизм махаяны, причем различие между ними перешло в сферу метафизики. Хинаянисты признавали реальность мира, а махаянисты считали его иллюзией. Затем появилась тантраяна, учившая, что достижение Нирваны легче осуществить путем заклинаний, нежели самосовершенствования. И наконец восторжествовало учение об Ади-Будде, предвечном творце мира, имеющем божественных помощников, обращение к которым сулит верующим утешение и помощь. Философия превратилась сначала в магию, потом в религию.

Этот процесс шел медленно, осложнялся то борьбой, то компромиссами с местными культами в тех странах, куда буддизм внедрялся, но в конце концов былое единство заменилось предельным многообразием, где общими остались только богословские термины, утратившие свое единое содержание. К числу таких слов принадлежит само название «буддизм», или «желтая вера» (теистическую ее вариацию теперь принято называть ламаизмом, для того чтобы выделить ее из числа прочих исповеданий, мало на нее похожих).

Для народов Центральной Азии цвет всегда служит и опознавательным и оценочным признаком. Название «желтая вера» возникло в древности, ибо последователи Будды Гаутамы, Шакьямуни, явившегося людям в образе царевича, носили одежды желтого цвета. Удержалось оно и тогда, когда ламы в Тибете и Монголии ходили в бараньих шубах. Христианство, распространившееся в Монголии в X-X1II веках в форме не-сторианства, называли «белой верой», а древнюю тибетскую религию бон — «черной верой». В самом буддизме в XI веке возникло направление, представители которого носили красные шапки; их учение называли «красным». В XV веке новый вероучитель — Цзонкава — предпринял попытку восстановить старые традиции, и снова восторжествовал желтый цвет.

Учение Цзонкавы было принято монголами, калмыками и бурятами, причем обращение последних совершилось уже в XIX веке. Н. Лесков в знаменитом рассказе «На краю света* с грустью повествует, как буддийская проповедь оказалась действеннее христианской, потому что ламы имели средства на подкуп царских чиновников, чего православная церковь в смете расходов не предусмотрела.

Утвердившись на полвека в Сибири, буддизм оставил в ней след своеобразной культуры, представленной оригинальным искусством, заимствованным из далекого Тибета.

Предварительные, но необходимые замечания

Приступая к анализу нашей коллекции, надо условиться о терминах. Буддизм нельзя назвать ни политеизмом, ни монотеизмом, ни атеизмом. Боги, существование которых буддийский канон, в махаянистическом толковании, не отрицает, не являются объектом поклонения, и, соответственно этому, изображений их в нашем собрании нет. Эти боги (санскр. — дэва; монг. — тенгрии), согласно «желтой вере», не что иное, как существа сильные, но не всесильные, долговечные, но смертные, счастливые, но неспособные к совершенствованию, так как безмятежная жизнь, которую они ведут на небесах среди чувственных удовольствий, отвлекает их от созерцания. Это боги индийского пантеона, и образ их жизни напоминает времяпрепровождение богов Олимпа или Валгаллы, но небо, где они обитают, для набожного буддиста отнюдь не является раем. Боги, подобно остальным пяти классам живых существ¹, находятся в круге Сансары и подвержены перерождениям и карме (закону причинности). Также не представлены асуры-гиганты, вечно враждующие с богами, иногда добивающиеся в этой войне успехов, но в конце концов терпящие поражение; отсутствуют они, очевидно, по той же причине, что и боги. Равным образом нет изображений адских существ — таму — и прета, вечно голодных духов, обитающих в преддвериях ада, за исключением царя подземного царства Ямы, часто изображаемого со своей страшной сестрой — Ями.

¹ В небесах — боги и гиганты; на земле — люди и животные; в нижнем мире — демоны; в преддвериях ада — прета, а в глубинах ада — таму, которых никто не видел.

Яма (монг. — Эрлик) благодаря своей устрашающей наружности и жестокой профессии — пытки грешников — иногда ошибочно считается злым духом, буддийским сатаной; на самом деле он тоже только существо и, находясь в аду, несмотря на свое высокое положение, подвергается адским мукам и ежедневно проглатывает изрядную дозу расплавленного металла. На икону он попадает за другое — он имеет духовный чин «дармапала», о котором сказано ниже. Итак, на буддийских иконах напрасно искать и богов и демонов; их места занимают будды, бодисатвы и дармапалы, то есть люди.

Статуэтка «Сидящий Будда»

Слово «будда» означает «совершенный». Будда — это человек, погасивший в себе все желания, толкающие обычных людей на поступки. Поскольку каждый поступок имеет последствия, обязательно отражающиеся на человеке, его совершившем, то единственный способ вырваться из круга Сансары, постоянных умираний и перерождений, — это перестать что-либо делать, ни на что не реагировать, достичь полного бесстрастия и тем самым избавиться от мучений и смерти. Это состояние полного покоя, называемое Нирваной, и есть цель последователя буддийского учения. Человек, достигший его, выходит из мира. Он только является примером для других страдающих людей, предоставленных своим силам. Изображаются будды в традиционном плаще индийского монаха-отшельника.

Сколько будд было за историю человечества? По одному мнению — три, по другому — пять, по третьему — столько, сколько песчинок в Ганге. Но все они находятся по ту сторону добра и зла. Помощниками людей, стремящихся к совершенству, являются «бодисатвы». Назначение бодисатв — активное делание добра и борьба со злом. Поэтому они изображаются или кроткими, белого или желтого цвета, в одежде индийского принца, или гневными, синего или голубого цвета, многорукими или многолицыми, часто движимыми страстью, изображаемой в образе женщины — шакти, и с грешниками, которых бодисатва попирает ногами. В этой устрашающей форме они называются «дармапала». Назвать их божествами нельзя никак. Назначение дармапал (хранителей закона) — борьба со злом. Воплощение злого начала — черта или сатаны — буддийская догма не признает. Злом является сама жизнь как результат страстей и вытекающих из них искушений (Мара), которые, овладевая человеком, удерживают его в круге перерождений (Сансара).

Непальское, то есть североиндийское, толкование экзегезы гласит: «В духе без основы возникла страсть. Эта страсть есть причина развития. Развитие же есть рождение, старость, смерть. Страсть — причина всего этого. Все эти (последствия. — Л.Г.) возникли из причины» (то есть из самопроизвольного взрыва страсти или флуктуации ее энергии. — Л.Г.~) [22, с. 203]¹. Спасение из круга перерождений, то есть противодействие силе страсти, осуществляется путем следования буддийскому закону, следовательно, противодействие буддийскому закону — зло.

Некоторые праведники, видя упорное сопротивление грешников буддийской вере, в гневе набросились на них, защищая учение, но тем самым совершили грех и навеки лишились Нирваны. Огорченные этим, они поснятили себя активной борьбе с грехом, стали темными от гнева, очень сильными и страшными для врагов веры. Но для набожного буддиста устрашающие темно-синие или ярко-красные фигуры в венках из черепов, топчущие нагие женские тела, — образы героев, отдавших душу ради торжества идеи — дхармы, то есть закона.

¹ Здесь и далее первое число в скобках означает номер источника, приведенного в разделе «Литература» данной работы.

Следующий чин ламаистской иерархии — архат, то есть святой. Это буддийский монах, достигший настолько высокой степени совершенства, что он может творить чудеса, но у него нет сверхъестественных способностей бодисатвы, уже избавленного от необходимости умирать и возрождаться вновь. Архат остается человеком, а следовательно, совершив дурной поступок, должен нести за него ответственность, если не в этой жизни, то в перерождении. Например, он может возродиться не в виде человека, способного к самосовершенствованию, а в виде дэва, пребывающего в вечном блаженстве и поэтому неспособного обучаться буддийскому закону; или в виде асура (гиганта), поглощенного борьбой с дэвами. У асуров просто нет времени, чтобы подумать о спасении души. Он может стать неразумным животным или, еще хуже, голодным демоном. Ибо в буддийской космологии только состояние в образе человека дает надежду на достижение Нирваны.

Ниже архата идут учителя-ламы и простые отшельники-бикшу, но они не являются предметом поклонения и на иконы попадают лишь в качестве адорантов, то есть людей, почитающих бодисатву.

Наряду с заслуженными людьми на иконах часто встречаются демоны, обращенные в буддизм. Часто это местные языческие божества, инкорпорированные в буддийский пантеон. Согласно этому они в разных странах разные. Но кроме них есть персонифицированные элементы натурфилософии, отражающие различные школы и направления. Таковы локапалье (хранители мест) — владыки севера, юга, востока и запада; дакини — небесные плясуньи, которые иногда разрешают людям увидеть себя при закате солнца как голубоватые блики или предвечерние полутени. И наконец, в средневековом Тибете была создана концепция демона-покровителя отдельных людей (Идам). Все эти персонажи отражены в живописи.

Буддийская иконопись, подобно христианской, ограничена религиозно-эстетическим каноном, обусловливающим формы и атрибуты изображаемых божеств и святых, но также дает возможность для проявления творческой индивидуальности художника внутри канона. Именно это обстоятельство придает нашей коллекции сверх эстетического — познавательное значение, потому что в иконографии бурят-монгольских дацанов переплетаются тибетские, китайские и даже русские культурные традиции, уходящие в глубокую древность и вместе с тем отвечающие модернизованному сознанию ламаита XIX-XX веков.

Поэтому наряду с подражанием высоким образцам средневекового тибетского искусства мы встречаем изображения, значительно от них отличающиеся как по содержанию, так и по выполнению. Сложнее вопрос генезиса сюжетов. Буддо-логи А. Грюнведель [42] и А. Гетти [40] трактуют вопросы буддийской мифологии оторванно от истории народов, переживших влияние буддизма. Поэтому, пока не была написана светская, политическая история древнего Тибета, буддийская мифология висела в воздухе и, казалось, не имела связи с жизнью. Но как только этот рубеж был преодолен, за фантастическими символами вскрылась породившая их действительность, и абстрактные образы превратились в исторические источники.

Конечно, пользоваться этим источником надлежит с осторожностью, но для проблем Центральной Азии дорого каждое сведение, каждый намек, особенно когда дело идет о такой сложной и малоизученной проблеме, как культурный обмен Бурятии с Тибетом в средние века.

Живопись, сохранившаяся на иконах, фиксировала и отражала крупные исторические события Тибета вплоть до начала XX века. В числе не вошедших в публикацию из-за дурной сохранности скульптур имеется уникальное изображение синего трехглазого гневного докшита, очевидно относящегося к чину дармапал. Он одет в нижний халат, оранжевый, расшитый золотом, с зеленой подкладкой, видной на отворотах, и синий с золотом верхний халат. На ногах докшита мягкие туфли китайского покроя, а на голове — золотая шапка, похожая на летнюю шапку киргизов, с той лишь разницей, что она украшена красными лентами на висках. Док-шит сидит на нагом теле поверженного грешника, лицо которого выражает ужас и отчаяние. Подчеркнуто высокий нос и выпуклые глаза грешника обличают в нем европейца и резко контрастируют с монголоидностью «защитника веры». Видно, это вариация образа Сангин Хаир-хана, защитника справедливости.

Сочетание деталей одежды дает основание для этнографической датировки — не раньше начала XIV века и не позже 1912 года, когда после китайской революции империя Цин распалась, а монголы и киргизы отделились от Китая. Наличие европейца, безбородого и горбоносого, явно не русского, обращает внимание к 1904 году, когда англо-индийская армия оккупировала Лхасу и оторвала Тибет от империи Цин. Тибетцы пытались защищаться, но их фитильные ружья против магазинных винтовок были бессильны. Похоже, что тогда была нужда в обращении к потустороннему защитнику, и, скорее всего, именно по этому поводу был создан странный образ, оказавшийся в нашей коллекции.

Несмотря на то что фигура была сделана грубо и эстетической ценности не имеет, отношение художника выразилось весьма определенно в подаче гримасы ужаса и отчаяния на окарикатуренном лице грешника. Тут невольно вспоминаются ранние наблюдения академика Б. Я. Владимирцова, утверждавшего, что ламаизм — не окостенелый пережиток прошлого, а живое мировоззрение, развивающееся и поныне [6].

Художественная культура Агинского дацана не исчерпывается тибетскими влияниями. Храмовая завеса расписана фигурами совершенно иного стиля, в котором не трудно увидеть струю «реалистического экспрессионизма*. Бодисатва, играющий на лютне в кумирне, трактован реалистически: лицу придано выражение, руки в движении, но особенно характерно дерево, на котором строение коры показано теневыми пятнами. Это, несомненно, иное решение живописной задачи, нежели раскрашенная графика тибетской школы, лишенная глубины. В расположении гор вокруг кумирни замечается некоторый элемент перспективы. Колорит также иного типа: краски нежнее, наблюдаются полутона. На другом полотне, где изображены атрибуты Лхамо, поражает своеобразие экспрессии в очертаниях фигур, безразлично, находятся ли они в движении, как мул и як, или в покое, как собака, баран и козел. Каждой морде придано индивидуальное выражение, а рисунок шкуры тигра прямо перекликается с японо-китайской манерой передачи тела хищника.

Но и европейская, вернее, русская, культура наложила свой отпечаток на иконографию Агинского дацана. От Европы ламы заимствовали не стиль, а технику — печать.

Широкая терпимость буддизма — факт установленный; интерес тибетцев к достижениям западной науки отмечен еще П. К Козловым, которому в Тибете сообщили о подготовленном к печати переводе на тибетский язык сочинений Н. М. Пржевальского. Поэтому заимствования такого рода не должны нас удивлять. Они лишний раз свидетельствуют, что тибето-мон-гольская культура не пережиток, а находилась в развитии, и поэтому представляет интерес не только для историка или искусствоведа, но и для этнографа и востоковеда.

Начало культуры

Раз уж мы решили сосредоточить внимание на исторических сюжетах буддийской иконографии, оставив в стороне догматику и мистику, то нам следует определить эпоху возникновения традиции, отраженной нашей коллекцией. Это не просто, так как надо еще условиться, что считать началом.

История культуры, как и любой другой раздел истории человечества, имеет начало в то отдаленное время, когда предок человека превратился в человека. Дальше шло и будет идти неравномерное развитие. В этом вообще правильном, но слишком широком тезисе сама постановка вопроса о «начале» чего угодно — бессмысленна, потому что немедленно возникает вопрос, а что было перед «началом».

Но если мы вдумаемся в проблему глубже и обратим внимание на отмеченную неравномерность развития, то вместо безликой эволюции перед нами предстанет сложная картина вздымающихся и затухающих волн творческой жизни. Эти волны проявляются не только в искусстве, но и в философии, социально-политической жизни, далеких путешествиях в неизвестные страны и кровавых столкновениях между народами. И, сравнивая гребень с гребнем, спад со спадом, мы уловим второй ритм истории — прерывность (дискретность) традиций. И тогда вопрос о «начале* культурной традиции приобретает глубокий смысл.

Любая традиция развивающейся культуры — это не застывший факт, а диалектический процесс, который через отрицание отрицания приходит к своей противоположности. Но прошлое оставило нам только отдельные памятники, на основании которых мы и делаем наши заключения. Так что же все-таки считать за начало процесса?

Известно, что любой процесс проходит инкубационную фазу, когда он для наблюдателя невидим и неощутим. Затем накопленная потенция переходит в кинетическую энергию развития; этот момент фиксируется, но, как правило, некоторое время спустя. Однако он часто описывается и датируется с достаточной степенью точности. Значит, мы имеем возможность и право брать именно этот момент за исходную точку исследования. И еще: обычно крупный исторический процесс связан не с индивидуальной деятельностью одного человека, как бы талантлив он ни был. Искомая причина неравномерности исторического развития в ту или иную эпоху прослеживается на большом пространстве и охватывает многие народы. Тот момент, который имеет касательство к нашей теме, произошел в VI веке до н. э. в субтропической зоне Евразийского континента. В эту эпоху ряд стран, изолированных друг от друга, пережил подъем всех областей интеллектуальной жизни. В Элладе появилась философия. Фалес Милетский провозгласил основой жизни воду и заявил, что «все полно демонов*, то есть что мир — совокупность живых существ, а не косной материи, в которую лишь кое-где вкраплена жизнь. Гераклит Эфесский объявил основой мира вечно меняющуюся огненную сущность. Пифагор пошел еще дальше, положив в основу мировосприятия абстрактную категорию — число.

В Иране творческая мысль обратилась к проблемам религии и был провозглашен принцип антагонистического дуализма: светлый Ормузд — против темного Аримана. Одновременно было запрещено поклонение древним божествам — дэвам, то есть привычному мировоззрению была объявлена война.

В Китае, раздробленном на множество отдельных княжеств, ведших друг против друга истребительную войну, появился мудрец Конфуций (551 -479 гг. до н. э.), моралист и писатель, неудачливый советник невежественных государей. Тяжела была его жизнь, но оставленное им учение определило дальнейшее развитие китайской мысли и культуры. Несколько опоздал родиться другой мудрец Китая, Лаоцзы (480-400 гг. до н. э.), но и его можно отнести к плеяде авторов широких мировоззренческих концепций, переживших тысячелетия.

Аналогичную ломку привычных архаических воззрений переживала Северная Индия.

В VI веке до н. э. была не только реформирована старая религия, принесенная воинственными ариями, но возникли две новые философские концепции: джайнизм — религия без бога; и буддизм, о котором пойдет речь. И, пожалуй, именно в Индии был этот подъем наиболее мощен. В несколько последующих столетий мировоззрение, а иногда и политическое господство индусов, охватило не только дравидский Декан и сингальский Цейлон, но Индо-Китайский полуостров, Яву, Суматру, Среднюю Азию и добралось до Китая.

Теперь, окинув взглядом фон мирового интеллектуального перелома, мы можем сделать заключение, что появление философских концепций и переоформление древней мысли — часть закономерного исторического процесса общечеловеческого масштаба. Отметив это, перейдем к рассмотрению того, как сочеталась новая система идей с натуральными мировоззрениями народов Центральной Азии.

Тема и вариации

По древней индийской легенде, в VI веке до н. э. в Бенга-лии, в маленьком княжестве Шакья, жил царевич Сиддарта, которого воспитывали в дворцовых садах, тщательно оберегая от всех неприятных эмоций. Однажды царевич решил погулять и, выйдя в город, увидел нищего, калеку и похороны. Так он узнал, что существуют в мире бедность, болезни и смерть, причем последняя постигнет и его самого. Это так поразило царевича, что он покинул дворец и отправился искать утешения у мудрецов.

Однако ни одно из учений, проповедовавшихся в ту эпоху в Индии, его не удовлетворило. Тогда царевич создал собственное учение, заключавшееся в четком принципе: желания есть источник страдания и смерти; отказавшись от желаний, избавишься от страданий и избежишь смерти!

Но тут в сознании древнего индийца возникала трудность, для европейца или иранца неожиданная. В Индии учение о переселении души после смерти из одного тела в другое считалось аксиомой. Реальная смерть рассматривалась как переход к новой жизни — может быть, несколько облегченной, а может быть, куда более худшей, чем прожитая. При этом имелась весьма неприятная возможность возродиться не в теле человека, а в теле животного или существа иных порядков: богов или демонов. Поэтому избавиться от жизни путем смерти было, по мнению индийцев, невозможно. Вот тогда-то приобрел практический смысл вопрос: что такое жизнь? Он был решен по тем временам исчерпывающе: жизнь — постоянное движение с бесконечными перерождениями, обусловленное причинностью, которая называлась «карма». По представлениям древнебуддийского учения это движение — Сансара — реально. По воззрениям позднего буддизма (I в. н. э.), оно иллюзорно, но в обоих случаях оно неприятно, и его следует преодолеть и перейти к состоянию вечного покоя — Нирване. Для этого только нужно ограничить себя необходимым для жизни минимумом, то есть одним плащом и одной чашкой для собирания милостыни — риса или овощей. Чтобы избежать желаний, члену общины запрещалось прикасаться к золоту, серебру и женщине.

Новое учение привлекло довольно много последователей, и вокруг царственного монаха возникла община, которой оказывали покровительство влиятельные особы. Учителю было присвоено звание «будда*, что означало — человек, достигший совершенства. Считалось, что после смерти он войдет в Нирвану, где его уже ничто никогда не потревожит. Тогда к нему будет невозможно даже обратиться за помощью — он не услышит.

Пример учителя окрылил учеников. Не надеясь немедленно войти в Нирвану, они вместе с тем упражняли себя до степени архата (святого), который мог, оставаясь человеком, творить чудеса, учить и оказывать помощь вступившим в общину. Архат мог после ряда перерождений достичь Нирваны.

Так создалась новая идеологическая система, которая впоследствии, претерпев много изменений, в конце концов превратилась в религию.

Ранний буддизм на роль религии не претендовал. Он отрицал сотворение мира и, следовательно, наличие творца. Буддист обязан был верить: 1) в Будду, то есть в просветленного человека, учителя; 2) в закон, под которым понималась природно-духовная причинная связь явлений; 3) в общину, к коей он принадлежал и которая обеспечивала ему достижение Нирваны. Путей же в Нирвану было только два: «неделание», то есть самоуглубление, считалось «коротким путем» и «делание добрых дел» для приобретения «заслуги» — путь долгий, но более легкий. Центр тяжести раннего буддизма лежал не в теории, а в практике. Итак, первоначальный буддизм был одной из индийских философских школ с ярко выраженной атеистической окраской [32, с. 58 и ел.] и большого политического значения не имел. Этот тип буддизма называется хинаяной, или «малой колесницей» (способом достижения Нирваны).

В I веке н. э. этот первоначальный буддизм был преобразован Нагарджуной, который объявил, что проповедует более полное и совершенное учение Будды, добытое им у драконов, которым Будда также проповедовал, и даже более пространно, чем людям. Философский смысл новой секты, махаяны («большой колесницы»), заключался в учении об иллюзорности мира. В новом учении центральное место вместо будды и архата занял бодисатва — спаситель мира. Бодисатва есть существо, достигшее степени совершенства будды, но еще не ставшее буддой, из желания наставить страдающее человечество и помочь ему избавиться от мук рождения, жизни, смерти и новых перевоплощений. Будучи выше архата, остающегося просто человеком, и ниже Будды, находящегося вне пределов досягаемости, бодисатва обладает одновременно и сверхчеловеческими качествами и доступностью.

В глазах масс бодисатва становится главным объектом почитания и поклонения, занимая место туземных богов, изгоняемых буддизмом.

Для понимания дальнейшего нужно учесть еще одно обстоятельство. В системе буддизма мир делится на две неравные части: монахи буддийской общины и все остальное. Солью земли признаются только монахи, так как они стали на «Путь», выводящий их из мира суетного (Сансары) к вечному покою (Нирване). Монахи не должны работать и вообще действовать, так как действие есть порождение страсти и ведет к греху. Кормить, одевать и защищать монахов обязаны миряне, приобретающие тем самым «заслугу», которая поможет им в следующем перевоплощении стать монахами и вступить на «Путь*.

Естественно, что чрезмерное увеличение общины монахов противоречило ее интересам, так как если бы все стали монахами, то кормить их было бы некому. Но эта опасность индийскому буддизму не грозила. Ни брамины, гордые своими знаниями и привилегиями, ни раджи, увлеченные роскошью, войнами и почестями, ни крестьяне, кормящие свои семьи и возделывающие поля, не стремились бросить все любимые занятия во имя «Пустоты*, к которой должен стремиться буддийский монах.

В буддийскую общину шли люди, не нашедшие себе места в жизни, люди неудовлетворенных страстей, не нашедшие применения для своей деятельной природы. Став буддистами, они отвергали жизнь, обидевшую их, и страсти, обманувшие их; во имя провозглашенной пассивности они развивали бешеную активность, и наконец в этой роли они нашли себе применение.

В 325 году до н. э. в Индию вторглись войска Александра Македонского и разгромили армию славного и могучего царя Пора. Дальнейшее продвижение македонян натолкнулось на сопротивление индийского народа, поднятого браминами на священную войну с захватчиками. Испуганные, и не без оснований, македонские воины принудили своего царя к отступлению, которое оказалось своевременным. Ценой больших потерь македонская армия пробилась в Иран, но захваченные македонянами районы Северо-Западной Индии остались под контролем бактрийских наместников, вскоре ставших царями. В III веке до н. э. греко-бактрийцы возобновили экспансию, но это вызвало мощный отпор и консолидацию доселе раздробленной Индии в Империю династии Маурья, изгнавшую греков обратно в Бактрию.

Чандрагупта, враг греков, основатель династии Маурья (313 г. до н.э.), был по матери судра, человек низшей касты, выдвинувшийся благодаря своим военным талантам. Основанная им военная деспотия охватила всю Северную Индию, однако жестокий режим скоро разочаровал массы народа, выдвинувшие Маурья. Внук Чандрагупта, Ашока, сообразил, что трон долго держаться на копьях не может. Военная деспотия встречала сопротивление в сепаратических тенденциях местных радж Центральной Индии, браминов Бенгалии и племенных вождей Северо-Западной Индии. Для борьбы с ними Ашоке нужно было мощное идеологическое орудие, и таковым оказалось буддийское учение, отрицающее касты, роды и народы. А буддийская община охотно пошла на сближение с деспотом, обеспечившим ей покровительство [27, с. 107]. Но этим поступком монахи так скомпрометировали себя, что после развала Империи Маурья, наступившего вслед за смертью Ашоки (около 226 г. до н. э.), на буддистов было начато гонение, продолжавшееся до конца I века н. э. В эту эпоху Северо-Западную Индию завоевали кушаны, среднеазиатский народ, обитавший в бассейне верхней Амударьи (их также называют индоскифами). Оказавшись хозяином огромной, богатой, многолюдной страны, кушанский царь Канишка решил привлечь буддийских монахов как союзников для подавления завоеванных индусов. Тогда буддизм проник в Среднюю Азию, и на месте современных Бухары и Термеза возникли буддийские монастыри. Но после распада Кушанской монархии на буддистов обрушился гнев народов, долго страдавших под игом кушан. Тогда буддисты устремились в Китай.

Третий расцвет буддизм пережил при узурпаторе Харше Вардане, покорившем почти всю Северную Индию и создавшем эфемерную военную державу в VII веке н. э. Этот период в итоге закончился полным физическим истреблением буддийских монахов Северной Индии в VIII веке.

Резкие перемены положения буддизма в Индии способствовали его распространению за пределами этой страны. Во время процветания буддизм распространился в областях, зависевших от индийских или индоскифских царей. В периоды гонений монахи разносили «желтую веру» в те края, где они могли пользоваться безопасностью. В первые века нашей эры буддисты проникают в Китай. В 350 году буддизм утверждается в Непале [40, с. 163], несколько раньше он широкой струёй проходит через горные проходы Гиндукуша в Бакт-рию и завоевывает себе место в верованиях жителей Восточного Туркестана. Буддийские проповедники проникали даже к кочевникам современной Монголии, но там им не удалось создать общину [19, с. 32].

Китайский буддизм был в первое время столь активным, что, несмотря на явное недоброжелательство знати и народа, сумел к VII веку завоевать ведущее положение, последовательно поддерживая деспотов из варварских династий. И тут сказались его отрицательные стороны, определившие путь его упадка.

Экстерриториальная буддийская община в свою очередь использовала деспотов в своих целях. А цель у буддистов была одна: перевезти на «малой» или «большой колеснице» наибольшее количество людей в Нирвану. Это означало, что лучшая часть общества должна была научиться пренебрегать мирскими заботами и исчезнуть из деятельной жизни без остатка. Действительно, исчезала наиболее искренняя, творческая, жертвенная часть общества, а оставался шлак и пепел, вследствие чего великие империи гибли. Именно поэтому даже в эпоху Тан (VII-X вв.), в период наибольшего распространения буддизма и расцвета буддийской культуры в Китае, эта доктрина все же оставалась модным заграничным учением, которое охватывало сначала небольшой круг интеллигентов, эстетов-чиновников, уставших от бесконечных дворцовых интриг. Это учение оправдывало их бегство на лоно природы, где в уединении они писали утонченные стихи, любили, сидя с удочками на берегу озер, ловить рыбу, а также пьянствовать в своих кельях с друзьями, которые приезжали к ним на время полечить издерганные интригами нервы.

Но в основном нищие бритоголовые буддийские монахи (бикшу), с проповедью отрешенности от мира, безбрачия и устремления в потусторонность, были глубоко противны трезвому и рационалистическому практицизму конфуцианских грамотеев. Буддийская проповедь казалась им бессмысленным бредом, способным при распространении потрясти основы государства, базировавшегося на семейных традициях, собственности и власти. Конфуцианцев возмущала проповедь мистического учения о карме, согласно которому благоденствие и несчастья людей объяснялись «заслугами» или грехами в минувшем существовании. Они приводили в пример лепестки вишни, которые, будучи сорваны с веток ветром, падают то на одеяния красавиц, то в дорожную грязь по воле простого случая. Обещания райского блаженства и адских мук они считали сказками для детей и варваров. Надежде на лучшее, посмертному существованию как стимулу совершенствования они противопоставляли этическую категорию долга перед государством. Веру в мощь будд они называли суеверием и отказывались приносить им знаки уважения, рискуя карьерой, а подчас и жизнью [18]. Но больше всего шокировало их то, что наиболее горячие, способные и нужные для государства люди удалялись в монастыри и предавались созерцанию, вместо того чтобы на постах военных и гражданских чиновников крепить мощь Срединной империи, замышлявшей в VII-VIII веках покорение всей Азии.

Поэтому буддийские монахи вынуждены были искать другие объекты для пропаганды. Они нашли их среди бедных инородцев, поселившихся в Китае, но постоянно обижаемых китайскими богатеями и чиновниками. Эти люди были склонны к мистике и нуждались в утешении. Но главными приверженцами буддизма оказались женщины без различия сословий. На женские деньги воздвигались великолепные храмы, полные кумиров и икон, с тысячами монахов и библиотеками буддийско-китайской литературы. Но постепенно менялось и само учение.

В китайском буддизме концепция «неделания» достигла предела. «Как белые облака и черные тучи равно закрывают небо, так добрые и злые поступки в равной мере препятствуют самосовершенствованию и мешают войти в Нирвану», — учил китайский философ VIII века [2, с. 65-66]. Но если так, то изучение буддийского учения — тоже поступок; значит, оно вредно, и ничему учиться не нужно. Так, путем логического развития идеи, китайские буддисты пришли к проповеди полного невежества, но тем самым потеряли для правительства всякую ценность. Из их числа уже нельзя было получать интеллигентных чиновников, дипломатов, бюрократов, советников, а буддийские обители постепенно заполнялись бездельниками, стремившимися уклониться от налогов и повинностей под маской благочестия. В результате буддийская община разрасталась и впитывала в себя все большую долю государственных доходов, не давая взамен ничего. Несомненно, это обстоятельство сыграло свою роль в падении великой империи Тан наряду с прочими еще более существенными причинами, но важно, что при Танской династии буддизм в Китае одержал полную победу и поэтому не имел успеха в Степи, отвергавшей все китайское. Падение династии Тан в 907 году повело к жестоким войнам, когда пьяные от крови наемные солдаты не щадили и буддийские монастыри. Когда же в 960 году Китай снова объединился под властью династии

Сун, то буддийские монахи уже не смогли восстановить утраченного влияния. Вплоть до завоевания Китая монголами буддизм там был лишь терпим. Да и после, несмотря на покровительство великих ханов, буддийская община в Китае была как бы экстерриториальным сеттльментом. Еще в начале XX века китаец в случае нужды в удаче обращался одновременно в буддийский монастырь, католическую церковь и даосскую кумирню, надеясь, что чья-нибудь молитва поможет обрести успех. Само собой понятно, что такое отношение к религии не может рассматриваться как серьезное, однако оно указывает на высокий уровень суеверия, которое больше относится к этнографии, чем к истории культуры.

Зато совершенно по-иному сложились судьбы буддийского учения в суровых горах Тибета, населенных самым свирепым и воинственным народом Азии. Казалось бы, здесь проповедь абстрактных доктрин, милосердия, сострадания и отшельничества не могла иметь ни малейшего успеха. Однако в течение тысячи лет именно Тибет был цитаделью буддийского мироощущения и буддийской культуры. И надо отметить, что обращение тибетцев встретило, пожалуй, наибольшие затруднения. Именно в Тибете буддизм, проповедовавшийся там с VII века, встретил такое сопротивление, перед которым трижды отступал и лишь на четвертый раз, уже в XI веке, достиг твердых успехов. Поскольку традиции изучаемого нами искусства связаны с Тибетом, то обратим внимание на эту страну.

У истоков истории

Каждый народ, имеющий память о прошлом, отмечает начало начал, или время своего возникновения. Haute всего первая дата истории облекается в причудливые одежды легенды: волчица вскармливает Ромула и Рема, новгородец Госто-мысл приглашает Рюрика «княжить и володеть нами», лань зачинает от волка предка монголов и т. п. Тибетцы объявили своим предком обезьяну.

Конечно, это была не простая обезьяна. На выручку легендарной гипотезе этногенеза пришла концепция переселения душ, широко распространенная в Индии и Китае. Согласно этой доктрине, живое существо в процессе совершенствования многократно перерождается то в бога или асура, то в голодного демона-прета, иногда в человека, но не менее часто в зверя. Вообще считается, что быть человеком лучше всего, потому что он больше всех других существ способен к самосовершенствованию, и, следовательно, путь в Нирвану — состояние полного покоя и бесстрастия — идет через человеческое существование как необходимую ступень. Но и животное путем праведной жизни может стать сначала человеком, потом святым архатом, потом бодисатвой и, наконец, буддой. Таким святым зверем древние тибетцы сочли обезьяну-самца, который, очевидно, еще в добуддийские времена был тотемом их предков, обитавших на склонах Гималаев [20]. И что самое любопытное, в мифе содержится зерно истины, ибо легче просто исказить полузабытый факт, чем придумать фантасмагорию на пустом месте. Поэтому не пожалеем времени и сил, чтобы узнать, кто же был предок тибетского народа, святой и мудрый «царь обезьян»¹.

¹ Интересующая нас легенда дается по тибетскому сочинению XIV в. «Светлое зерцало царских родословных», автором которого является сакьясский лама Соднам Гьялцан [44, с. 42-45. Цит. по: 20, с. 26-32].

У бодисатвы Авалокиты была учеником обезьяна, которая научилась показывать разные чудеса. Затем Авалокита отправил эту обезьяну в Тибет заниматься созерцанием. Там она совершенствовалась и стала бодисатвой. Как-то раз его заметила горная ведьма и воспылала к нему страстью. Приняв облик женщины, она пришла к нему и сказала: «Мы должны стать мужем и женой!» Бодисатва ответил: «Я ученик святого Авалокиты, и если стану твоим мужем, то нарушу свой обет». Горная ведьма на это заявила: «Если ты не станешь моим мужем, то я покончу с собой», — и легла рядом с бодисатвой. Царь обезьян устоял от искушения, и тогда ведьма поднялась с ложа и спела ему такую песню:

О, обезьяний царь, услышь меня, молю!

По силе злой судьбы я бес, но я люблю.

И, страстью сожжена, теперь к тебе стремлюсь,

Со мной не ляжешь ты, я с демоном сольюсь.

По десять тысяч душ мы будем убивать,

Мы будем жрать тела, и будем кровь лизать,

И породим детей жестоких, словно мы.

Они войдут в Тибет, и в царстве снежной тьмы

У этих бесов злых возникнут города,

И души всех людей пожрут они тогда.

Подумай обо мне и милосерден будь,

Ведь я люблю тебя, приди ко мне на грудь!

Не зная, как быть и что предпринять, бодисатва отправился к Авалоките и сказал:

Защитник всех живых, любви и блага свет!

Я должен соблюдать монашеский обет.

Увы! Бесовка вдруг возжаждала меня,

Мне причиняет боль, тоскуя и стеня.

И крутится вокруг и рушит мой обет.

Источник доброты, подумай, дай совет!

Авалокита подумал и дал глубокомысленный совет: «Будь мужем горной ведьмы», — а богини Тонир и Тара закричали с неба: «Это очень хорошо, даже очень хорошо!» Царь обезьян и ведьма стали мужем и женой. От этого брака у них родилось шесть очень непохожих друг на друга обезьян. Одна была похожа на зверя, безобразная, с повадками животного, а другая была похожа на человека, неспособная к серьезному знанию, слабоумная. Третья была похожа на небожителя, с большой и благородной душой, и т.д. Эти обезьяны лазили по деревьям и питались плодами. Через три года они сильно размножились, плодов не стало хватать, а так как другой еды не было, то начали сильно голодать. Родители не кормили их, так как были заняты своими делами, и обезьяны, озверевшие от голода, стали вопить: «Папа и мама! Что же нам есть?»

Расстроенный царь обезьян отправился к своему учителю и сказал ему:

Не знал я про разврат, не ведал про любовь,

Не думал я, что бес меня обманет вновь.

И вот сижу в грязи средь сонмища детей,

Наполнен ядом плод, возникший из страстей.

Греша по доброте, я был обманут тут.

Мне вяжет руки страсть, страдания гнетут.

Жестокая судьба, и мук духовных яд,

И боли злой гора всегда меня томят.

Источник доброты, ты должен научить,

Что надо делать мне, чтоб дети стали жить.

Сейчас они всегда, как прета¹, голодны,

А после смерти в ад низринуться должны.

Что делать, о святой, скажи, скажи скорей

И милосердья дар пролей, пролей, пролей!

Авалокита ответил: « Твоему роду я окажу покровительство*. Он встал, взял с горы Сумеру семена ячменя, пшеницы, кукурузы, бобовых и бросил это на землю. Спустя положенное время вырос богатый урожай, который и пошел в пищу этих обезьян. Постепенно, под влиянием, надо полагать, питания и внешней среды, у них стали укорачиваться шерсть и атрофироваться хвосты. Они стали мерзнуть, и им пришлось делать себе одежду из листьев деревьев. Так вот, говорит тибетский автор, люди Тибета произошли от отца-обезьяны и мамы-ведьмы и соответственно делятся на две категории: те, которые в папу-бодисатву, — с большой душой, очень милосердные и очень добродетельные, не ругаются и хорошо владеют речью. Те, которые в маму-ведьму, — очень страстные и очень завистливые, любят торговлю и барыш, велик у них дух соперничества, они с большими претензиями, очень любят смеяться и хихикать; сильные телом и смелые сердцем, они совершенно не соображают, когда что-нибудь делают. Когда слышат о недостатках других людей, то радуются... Но «царь обезьян» получил за свой подвиг духовную награду: он превратился в бодисатву мудрости — Манджушри.

Необходимо отметить, что серьезные тибетские ученые относились к этому мифу, являвшемуся частью официальной идеологии, с плохо скрываемым скептицизмом или же про-сто игнорировали его. Известный историк ХШ века Бустон только упоминает о существовании такого предания, не вдаваясь в подробности, но зато он полностью приводит теорию об индийском происхождении тибетцев. Его сведения основываются на комментарии к древнему буддийскому гимну начала нашей эры. «Во время сражения царь по имени Рупати вместе со своим войском, поступив как женщина, бежал. И вошли они в снежные горы. Согласно (сочинению) Найпаи-риг (место это) теперь известно под названием Тибет». Событие, о котором говорится в этом отрывке, имело место, очень приблизительно, лет за 500 до н. э. У других историков легенда о «царе обезьян» иногда вообще не упоминается.

¹ Вечно голодные духи, живущие в преддвериях ада. Изображаются в виде людей с огромным животом и маленьким ртом, через который они не в силах наполнить живот (изображения прета см. 24).

Легенды, мифы и предания, связанные в первую очередь с культами бодисатв Авалокиты и Манджушри, являлись составной частью господствовавшей в Тибете официальной идеологии и использовались тибетскими правителями в интересах светской и духовной власти. Однако любопытна попытка тибетского автора дать «научное» объяснение появлению у людей морали и этики, поставив их в зависимость от плохой или хорошей наследственности. Еще более важной стороной этих легенд является то, что в них отразилась идея этногенеза — предки тибетского народа были смешанного и весьма сложного происхождения. Под демонами-людоедами, видимо, следует понимать автохтонное население Тибетского плоскогорья, которому не было чуждо людоедство, что подтверждается также рассказами Геродота о племенах на северо-востоке Индии. Вместе с тем с запада на территорию Тибета переселялись индоевропейские племена, которые смешивались с местным гималайским населением. Впоследствии это население было ассимилировано племенами, пришедшими с востока, усвоившими местные обычаи, предания, а также и религию, известную под названием «бон», с которой учение буддизма выдержало долгую и упорную борьбу.

В кровавых столкновениях и жестоких гонениях, перед которыми меркнут ужасы варфоломеевской ночи, выковалась та культура Центральной Азии, которая кажется нам образцом спокойствия и бесстрастия. Но заглянем в историю самого бона. Откуда он взялся?

Бон

Когда в середине VII в. по приглашению тибетского владыки Сронцангамбо в Тибет явились из Индии буддийские монахи, то они столкнулись там не с первобытным язычеством — почитанием сил природы, не с шаманизмом — практикой вызывания духов и даже не с культом мертвых предков, а с продуманной, теоретически отработанной религиозной системой, носившей название «бон». Несмотря на активную поддержку центральной власти, буддистам пришлось выдержать тысячелетнюю борьбу, в результате которой им все же не удалось достигнуть полной победы. До сих пор в Тибете наряду с желтой верой — ламаизмом — существует и учение черной веры — бона, с той лишь разницей, что борьба между этими религиями больше не влечет за собой ни гекатомб из человеческих тел, ни потоков крови. Однако все это имело место в первые века проникновения буддизма в Тибет (VII-XI вв.)

Политические формы этой борьбы были связаны с соперничеством между монархом и аристократией [8, с. 103-114; 10, с. 157], но это не исчерпывает проблемы. В самом деле, социальная борьба не всегда предполагает наличие разных идеологических систем. Так, например, во Франции члены «Лиги общественного блага» были такими же хорошими католиками, как и король Людовик XI, а греческие басилевсы, низложенные греческой аристократией полисов, почитали тех же олимпийских богов, что и их противники. В Тибете идеологическая борьба накладывалась на социальную, и это придавало историческим коллизиям небывалую остроту. Для того чтобы привлечь на свою сторону те или иные слои тибетского народа, религиозная система должна отвечать принятым этнографическим представлениям и настолько резко отличаться от соперничающей системы, чтобы массы могли ощущать это различие непосредственно, без сложных теологических разъяснений.

В чем же было различие буддизма и бона? Если судить по сохранившимся до наших дней материалам, то мифологическая система в обеих этих религиях имеет много общих черт. Этика обща для всех теистических систем: рекомендуется делать добро, устраняться от зла, проповедовать истину и т. п. Иконография тибетского буддизма и бона почти неотличима, за исключением направления лучей символа солнца — свастики. В процессе истории возникают новое учение бона, компромиссное по отношению к буддизму, и ранний буддийский тантризм, в котором стирались внешние различия междудоктриной великого спокойствия и обычаями ею завоеванной горной страны. Так все-таки почему же не возникло слияния этих религий? Очевидно, наряду с чертами сходства имели место элементы различия настолько существенные, что именно они определили ход истории культуры Тибета. Наша задача в том, чтобы отыскать их и объяснить причины несовместимости обоих мировоззрений.

Начнем с наиболее изученного, то есть с буддизма. Буддизм, как известно, не является связью человека с богом, потому что он отрицает бога, а точнее — относится к этой проблеме с абсолютным равнодушием. Буддизм также и не средство спасения души, бессмертия которой он в общем-то не признает. Целью буддизма является спасение избранных, то есть монахов, «ставших на Путь», а мирянам, сочувствующим буддийской доктрине, за помощь и милостыню буддийской общине монахов предлагается «утешение» и возможность хорошего перерождения, с тем чтобы в одной из последующих жизней, спустя миллионы лет, достичь Нирваны. Тибетских горцев такая перспектива не устраивала. Буддистам не удавалось заполучить в свою среду ни одного тибетского монаха. Вся община состояла из иностранцев: индийцев, китайцев, хотанцев, но под покровительством монарха она удерживала ведущее положение [38, с. 18].

Для того чтобы обеспечить себе покровительство светской власти, было создано учение о «дармапалах», хранителях веры, жертвующих своей душой ради торжества «Закона». Согласно буддийскому догмату, убийца ни при каких условиях не мог войти в Нирвану, а убивать врагов буддизма было необходимо. И тогда была предложена концепция, согласно которой человек, жертвовавший своим будущим блаженством ради сегодняшней победы, достоин поклонения и почитания наряду с совершеннейшими из людей — бодисатвами. Следовательно, ему разрешалось в этой жизни и пролитие крови, и общение с женщинами, и роскошь, лишь бы он, охранив от врагов «Закон», дал возможность своим современникам беспрепятственно вступить на «Путь» [8].

Не исключалась возможность специального воплощения (аватара) доброго бодисатвы в гневной ипостаси — специально для борьбы с врагами веры. Так, например, весьма популярный быкоголовый Ямантака (Убивающий смерть) был воплощением бодисатвы мудрости Манджушри и его же воплощением был тибетский монарх Тисрондецан (VIII в. н. э.), которого никто не обвинял в мягкости. Но при всем этом надо помнить, что нигде и никогда буддисты-махаянисты не отступали от своего основного тезиса об иллюзорности видимого мира, хотя разные школы и расходились по этому вопросу в деталях. В аспекте этики это означало, что любовь к миру является самым большим препятствием для достижения цели — Нирваны. Эта характерная особенность буддизма отличала его от теистических систем христианства, ислама и веданты. Не эта ли разница в таком кардинальном вопросе была причиной абсолютного несходства буддизма и бона, а тем самым и причиной обострения кровопролитной социальной борьбы, которая в IX веке не позволила Тибету стать гегемоном Центральной Азии?

Но теперь нам придется обратиться уже не к легендам, а к недостоверной древней истории, сохранившейся в многочисленных текстах священных книг религии бон. Большая часть их уже в средние века была непонятна самим тибетцам, но историк, располагающий сравнительным методом, может распознать в мертвых фразах смысл, некогда оживлявший их. Согласно древней традиции, учение бон было принесено в Тибет из страны «тагзиг». В средние века так называли арабов, но в применении средневековых названий к древности под этим этнонимом понимались персы. Родиной бона считалась страна Олмо, расшифрованная нами как Элам¹.

В результате кропотливого анализа текстов, исторической географии [ 13] и сравнительной истории древних религий оказалось возможным восстановить историю религии бон и имя божества, которым оказался хорошо известный Митра, соперник Ормузда, Юпитера и Христа.

История бона началась в VI веке до н. э. одновременно с проповедью Заратуштры о вечной войне Ормузда (добра) и Аримана (зла). Эламец Шенраб, проповедовавший религию «света и правды», встретил сопротивление со стороны сторонников Заратуштры, также распространявших свои взгляды и причинивших ему при помощи царя Ксеркса большие неприятности. Ксеркс, называемый тибетцами Шрихарша (древнеперсидское — Хшайарша), запретил почитание всех богов, кроме Ормузда. В числе прочих пострадал и бог Шен-раба древний Митра, последователи которого рассеялись по окраинам персидской державы, на западе — вплоть до Рима, на востоке — вплоть до Тибета.

¹ Элам располагался в юго-западном Иране на границе с Месопотамией. Культура Элама больше чем на 2000 лет древнее персидской.

Римский митраизм, побежденный христианством, принадлежит истории, но тибетский, под названием «бон», существует до нашего времени. Его не мог сломить даже натиск буддизма, так как воинственные горцы предпочитали оптимистическую религию обожествленной природы, предписывающую верность слову, самопожертвование и любовь к миру, непонятной для них философии мудрецов Индии и Китая. В ответ на уверения, что вокруг них нет ни природы, ни людей, что все, что они видят и любят, — только иллюзия, а знание, получаемое путем опыта, — самообман, они отвечали: «Не слушай болтовню буддистов, твое сердце подскажет тебе, где черное, а где белое», — а о том, что они считали «белым», то есть хорошим, гласит бонский гимн:

Будь вечным, неба сапфир!

Пусть желтое солнце мир

Наполнит светом своим

Оранжево-золотым!

Да будут ночи полны

Жемчужным блеском луны!

Пускай от звезд и планет

Спускается тихий свет

И радуги окоем

Сияет синим огнем!

Пусть в небе мчатся ветра!

Пусть поит дождь океан!

Пусть будет вечной земля,

Родительница добра;

Здесь так зелены поля,

Так много прекрасных стран!

Как видно из содержания и интонации текста, эта концепция перекликается с наиболее мужественными и жизнеутверждающими настроениями, свойственными человечеству во все века, в том числе и в наше время. Последователи бона прошли через эпохи жестоких гонений, за две тысячи лет повторявшихся неоднократно, и пронесли для нас традицию древней науки, благодаря которой освещены многие темные моменты истории и разоблачены очень вредные предрассудки [25; 12]. Теперь можно надеяться, что никто не станет искать в Тибете мистические тайны и верить в сверхъестественные силы черной магии. История Тибета и Центральной Азии перестала быть экзотикой и стала наукой.

Исследователей древности часто путают слова. В разных странах одни и те же предметы часто получают различные, иногда нарицательные наименования. Так и в Тибете иранское божество Митра стало называться тибетским, понятным народу словом, сохранившимся в священных книгах бона, — «Кун ту бзанг по», буквально — «Всеблагой». Но так как ничто не может, по мнению бонцев, появиться на свет без отца и матери, то рядом с этим божеством существует богиня, выступающая то как нежная «Великая Мать Милосердия и Любви», то как гневная «Славная царица трех миров», управляющая всем миром, включая Китай, Тибет, Шаншун и Ли (Хотан). Эта богиня почитается даже больше, чем ее муж, так как ее сила связана с землей, вследствие чего она в Западном Тибете называется Земля-Мать.

Согласно бонской космологии, мир устроен из трех сфер: небесная область богов белого цвета, земная область людей красного цвета и нижний мир водяных духов синего цвета. Мистическое «мировое дерево» прорастает сквозь все три сферы и является путем, по которому миры сносятся между собой.

По одной из бонских версий, в этом мире, в котором не было ни формы, ни реальности, появился чудесный человек, который стал называться «Сотворенный, владыка сущего». Тогда еще не было времен года. Сами собой росли леса, но не было животных. Затем возникли свет белый и свет черный, после чего появился черный человек, олицетворение зла, создатель раздоров и войн. Но одновременно появился и белый человек, окруженный светом, которого называют «Тот, кто любит все сущее». Он дает тепло солнцу, приказывает звездам, создает законы природы и т. п.

Тибетцы знают много сортов демонов, весьма разнящихся между собой. Это лха — небожители, добрые духи белого цвета, большей частью мужчины. Они животворны, хотя бог войны Далха (Дгралха) яростен и силен, как величайший бес. Мелкие духи этого сорта используются как защитники ламаизма.

Землю населяют злые духи цан (бцан) — мужчины красного цвета. Обычно это мстящий дух жреца, недовольного своей смертью. Обитают они преимущественно в окрестностях храмов. Главные враги людей — демоны дуд (бдуд, мара), в большинстве мужчины черного цвета и очень злобные. Самые злые из них — де (дре) или ладе (лха'дре), мужчины и женщины. Прочие духи значительно уступают по силе и размаху вышеописанным.

Аналогичная система демонологии, хотя и не столь развитая, отмечена по всей Северной Евразии. Это роднит между собой мировоззрение азиатских кочевников, несмотря на то что они исповедуют разные религии: ведь демоны не являются объектом поклонения, от них нужно только защищаться. Поскольку это обстоятельство не учитывалось многими этнографами, ставившими знак равенства между верованием и религией, то молчаливо бытовала концепция, согласно которой бон — это тибетская разновидность шаманизма. Тут произошло смешение понятий: шаманизм — практика экстаза с натурфилософской основой, а бон — религия. Оба понятия несоизмеримы.

На западе митраисты приносили в жертву быка. Жрецы тибетской религии бон ежегодно справляли малую магическую мистерию, а раз в три года — большую. На малую мистерию собирались государственные чины, чтобы принести клятву верности. Жертвенным животным: овцам, собакам и обезьянам — ломали ноги, выпарывали внутренности и затем рассекали их на части. Колдуны призывали богов неба и земли, гор и рек, солнца, луны, звезд и полей, говоря: «Если ваши сердца будут изменчивы и ваши мысли враждебны, боги ясно увидят это и поступят с вами, как с этими овцами и собаками». Большая мистерия происходила раз в три года, на алтаре, ночью, в присутствии всего народа; в жертву приносились люди, кони, быки и ослы, после чего жрец провозглашал: «Вы все, единым помышлением и единым устремлением, лелейте нашу родную страну. Боги неба и духи земли проникнут в ваши мысли, и, если вы нарушите клятву, они рассекут ваши тела, подобно телам этих жертв» [33, с. 8-9]. Аналогичные обряды и жертвоприношения происходили в митреумах (святилищах Митры) в Римской империи [37].

Зародившись на равнинах Средней Азии среди кочевых арийских племен, митраизм был воспринят такими же арийскими кочевниками, населяющими страну Шаншун, находившуюся в северо-западном Тибете. От шаншунцев эту веру переняли оседлые тибетцы, обитавшие в долине Брамапутры. Здесь бон стал официальной религией — с культом, клиром, проповедью и влиянием на государственные дела [10]. Из Тибета бон распространился в Центральную Азию и, выдержав жестокую борьбу с буддизмом, сохранил свои позиции в Тибете до XX века. Тождество митраизма и бона установлено нами в специальной работе [14], равно как и сходство того и другого с религией монголов [11, с. 292]. Поэтому ограничимся несколькими примерами.

Среди многих гимнов Митре в Авесте есть важный текст. Ахурамазда (Ормузд) обратился к Спитама-Заратуштре, говоря: «Поистине, когда я сотворил Митру, владыку обширных пастбищ, о Спитама, я сотворил его столь же достойным жертвоприношений и молитв, как и я сам, Ахурамазда. Злодей, который солжет Митре (или нарушит договор), навлечет смерть на всю страну, причинит миру такое же зло, как Сто грешников. О Спитама, не нарушай договора ни с верующими, ни с неверующими, так как Митра и для верных и для неверных» [1, с. 279].

Древний Митра, гений небесного света, почитался наравне с Ахурамаздой, и Дарий Гистасп отвел одинаково почетные места эмблемам Ормузда и Митры на стенах своей усыпальницы (486 г. до н. э.) [ 1, с. 293]. Иногда Митра считается божеством, совмещающим мужской и женский пол. На некоторых митраистских памятниках встречаются символы бога и богини. На многих барельефах Митра закалывает быка или барана, что указывает на связь культа с жертвоприношениями, но главные культовые действия совершались тайно. Ксеркс специальным указом запретил почитание дэвов в своей империи, но Митра и богиня Анахита были исключены из числа гонимых богов и упомянуты в надписи Артаксеркса как союзники Ахурамазды [37, с. 8-9].

Однако культ Митры в Иране был вытеснен почитанием амешаспентов — божественных помощников Ормузда, и впоследствии Митра выступает как самостоятельное божество, находящееся посередине между Ормуздом и Ариманом [37, с. 4-6]. Значение культа Митры в Иране заметно снизилось, а расхождения его с зороастризмом обострились. Зато в Малой Азии культ Митры расцвел. Ему поклонялся Митридат Эвпатор, его чтили киликийские пираты, культ Митры заимствовали римские солдаты, а потом солдатские императоры [23, с. 47], например Аврелиан, Диоклетиан, Юлиан Отступник, а в Иране — Бахрам Чубин, «поклоняющийся Михру мятежник», как его назвал христианский автор VII века [30, с. 47].

Западный митраизм, поклонение «Непобедимому солнцу», не выдержал соперничества с христианством и исламом и бесследно исчез. Зато на Востоке митраизм сохранился у эфталитов, где поборником его выступил царь Михиракула, борец против буддизма [41, с. 120-123]. Царство эфталитов в начале VI века включало в себя Дардистан в Западном Тибете [7, с. 137]. Поэтому культурное общение между эфталитами и страной Шаншун было легким и даже неизбежным.

Согласно основному тезису митраизма, Небо вместе со своей супругой Землей правит всеми другими богами, порожденными этим основным двуединым божеством [37, с. 110—111].

Но не только культовые детали и не столько они определяют близость учений митраизма и бона. Восточный митраизм, сохранивший архаичные черты, не сделался, подобно западному, религией победы или военного успеха, а остался учением борьбы за правду и верность. Он не превратился, как в Риме, в «Непобедимое солнце*, а сохранил свою космическую природу, где солнце было только «глаз Митры», а сам же он — божество «Жрец Белый свет». Врагами восточного Митры, как и бонского «Белого света», были ложь, обман и предательство, причем под последним понималось злоупотребление доверием [14, с. 84-85]. Именно эта догматическая и одновременно психологическая черта роднит митраизм с религией бон и ответвлениями бона у древних монголов.

И наконец, последний вопрос: почему митраизм так не ладил с буддизмом, хотя довольно спокойно позволил поглотить себя христианству и исламу? Общее в буддизме и боне (митраизме) — указание верующим делать добрые дела и стремиться к самосовершенствованию, но понимания добра и цели, ради которой следует совершенствоваться, диаметрально противоположны. Буддисты считают добром либо «неделание», либо пропаганду своего учения, которое в конечном счете ведет к тому же «неделанию» ради полного исчезновения из жизни. Митраисты, наоборот, предписывают борьбу за правду и справедливость, то есть военные подвиги, а во время войны отшельники рассматриваются как дезертиры. С точки зрения буддиста, мир — обитель мучений, из которой надо бежать; прекращение процесса восстановления жизни, то есть безбрачие, — обязательное условие спасения. В митраиз-ме Митра — «хозяин обширных полей», которым он дает плодородие. Он дает прирост поголовья стад, он также дает тем, кто честен, здоровье, изобилие и богатство. Он тот, кто раздает не только материальные, но и духовные блага [37, с. 4].

Короче говоря, митраизм — жизнеутверждающая система. Но если так, то проповедь борьбы с жизнью, утверждение, что прекрасный мир, окружающий нас, — иллюзия (майя), что полное безделие — самое подходящее занятие для талантливого человека и что лучшее средство для торжества добра — это непротивление злу, — все это представлялось митраистам-бон-цам чудовищной ложью, а с ложью надо было бороться. Так предписывал их закон. Вот почему буддизм встретил такое яростное сопротивление в Тибете и Монголии. Буддизм победил, да и то неполностью, только тогда, когда внутренние войны унесли самую деятельную часть народности, а у оставшихся уже не было ни сил, ни желания противостоять новому учению, которое сулило мир и призывало выйти из этого жестокого мира страданий. Посмотрим, как это произошло.

Черное и желтое

На заре истории Тибет не только не был объединен в единое государство, но даже не был заселен одним народом. На западе, на берегах верховий Инда, высились замки дардов и монов — арийских племен, близких к индийцам. Северное нагорье называлось Шаншун; там бродили и охотились племена, близкие к сакам. Население было крайне редким из-за тяжелых природных условий; поэтому Шаншун большой силы не представлял. На северо-востоке, в области Амдо, жили воинственные горцы-кочёвники: нголоки, банаги и другие. Они долго и успешно воевали против Китая, стремившегося их подчинить. Эта война поглотила все их силы, и объединение Тибета выпало на долю их соплеменников, заселивших долину великой реки Брамапутры, называемой тибетцами Цанпо. Здесь в начале нашей эры создалось первичное государство, управляемое советом племенных вождей, жрецами религии бон и царем, целиком зависевшим от племенных вождей и жрецов. Это правительство возглавляло вооруженный народ и подчиняло соседние племена, так как только победоносная война кормила армию и только армия держала у власти правительство.

Государство пухло как снежный ком, ибо оно не могло остановиться в своем расширении; к середине VII века империя охватывала весь Тибет, Непал, Бутан, Ассам и соприкоснулась с Китайской империей. Но этот процесс, как всякий диалектический, имел свою оборотную сторону. В армию и в страну вливались новые этнические элементы, которые соглашались принять участие в государственных заботах и получить соответственную долю государственных благ [10, с. 158-159]- Однако уже сформированная знать не склонна была делиться своим положением и выгодами, вытекающими отсюда. Антагонизм должен был возникнуть неминуемо, и он возник, выдвинув на первое место Сронцангамбо, потомка длинного ряда бессильных царей¹.

Сронцангамбо родился в 617 годуй в 629 году вступил на престол [27, с. 142]. Согласно китайским анналам, «он был человек отважный и с великими способностями» [16, с. 130]. Соответственно своему положению, он оказался во главе победоносной армии, разгромившей Тогон, Непал и Китай. Победы свои он закрепил браками на непальской царевне в 639 году и на китайской княжне в 641 году. Этим дамам приписывается обращение воинственного царя в буддизм, и надо признать эту версию вероятной. В отличие от своих предков, Сронцангамбо не пожелал оставаться пешкой в руках вельмож. Восемь из них он убил собственной рукой, когда они начали ему противоречить. Но справиться с жрецами религии бон ему было не под силу; для этого нужна была посторонняя помощь, и он обрел ее в лице буддийских монахов, явившихся в свите цариц из Индии и Китая. В лице буддийских монахов Сронцангамбо получил то, что ему было нужно. Эти люди не боялись духов, — значит, они были сильнее их; они принесли исписанные свитки с заклинаниями более мощными, чем ночные вещания бонских колдунов. Эти монахи были в чести у китайского императора всемогущего Тайцзуна и у индийского победоносного царя Харши Варданы, самодержавных государей, не зависящих от своих подданных. Срон-цангамбо решил, что он получил средство уподобиться этим царям, и к тому же весьма дешевое средство, так как монахи-аскеты не требовали особых расходов на содержание. Как люди бывалые и образованные, они могли быть использованы для нужд вновь возникшей военной деспотии. Вместе с тем они не были связаны с крамольными вельможами и вполне зависели от царской милости. Сронцангамбо обратился в буддизм.

¹ Существуют две генеалогии древнетибетских царей: китайская [16, с. 130], согласно которой Сронцангамбо — шестой царь, и тибетская [49, табл. 1], по которой он тридцатый. Обе недостоверны, ибо связная история Тибета начинается с середины VII в.

Обращение царя означало мир и союз с Китаем и Непалом. Во внутренней политике оно ознаменовалось глубокими реформами. Были посланы два посольства в Индию за священными книгами, из которых одно пропало без вести, а второе, руководимое Тонгми Самбода, вернулось с рукописями и выработанным алфавитом, после чего начался интенсивный перевод буддийских книг на тибетский язык. В Лхасе были построены великолепные храмы. Желая приохотить своих подданных к мирной жизни, Сронцангамбо испросил в Китае шелковичных червей для развода и мастеров для делания вина и для строения мельниц.

Наконец, Сронцангамбо был объявлен перерождением Авалокитешвары, бодисатвы милосердия, который, сострадая человечеству, уронил две слезинки; из слезы правого глаза образовалась Белая Тара, Тара милосердия, а из левой — Зеленая Тара, борющаяся со злом. Перерождениями этих божественных заступниц были объявлены жены царя: китайская княжна и непальская царевна. Таким образом Сронцангамбо обосновал свои права на неограниченную власть, ибо «защитник веры» приравнен по чину к бодисатве, а этого было достаточно, чтобы стать знаменем монархического движения, которое поддерживали народные массы, как обычно настроенные против знати. Но и они быстро разочаровались в буддизме.

Аристократическая бонская оппозиция не дремала. «Подданные начали поносить царя. Царь слышал, но тем не менее предписал религиозный закон для соблюдения десяти добрых дел» [16, с. 136].

Недовольство вельмож вполне понятно, но недовольство народа следует объяснить. Действительно, буддийские монахи сами по себе стоили недорого, но для соблюдения культа нужно было воздвигать кумирни, отливать изображения бодисатв, покупать и привозить издалека рукописи и иконы. Все это ложилось на плечи населения; вместо походов, приносивших добычу и славу, предлагалось сидеть в пещерах на постной пище и спасать душу, губя тело. Поэтому понятно, что Сронцангамбо умер или был лишен престола в 650 году, не оставив наследника-сына. Считается, что престол перешел к его внуку, но фактически у власти оказалась аристократия, возобновившая войну с Китаем и Индией. Война была успешной. Тибетские войска захватили участок великого караванного пути, по которому шла торговля между Китаем и Европой, и подчинили себе Восточный Туркестан. Однако династия не была упразднена, она просто лишилась фактической власти. А когда престол унаследовал малолетний Тисрондецан, правительство возглавили вельможи Мажан и Такралукон, непримиримые враги буддизма. «Царь, хотя сам был верующий, ничего не мог поделать, так как его министр был слишком могуществен», — говорит тибетская хроника буддийского направления [33, с. 35]. Мажан выслал на родину китайских и непальских монахов, препятствовал распространению буддийской литературы и разрушил два храма, сооруженных в предыдущее царствование. Великая кумирня Лавран была превращена в бойню.

Видимо, в это время совершилась реформа бона, который преобразовался по образу и подобию буддизма. Выходцы из припамирских стран, призванные на место китайцев, хотанцев и индусов, составили канон из двух разделов; в одном было 140, а в другом 160 томов [47, с. 357]. Этой реформой бон настолько укрепил свое положение, что сам Тисрондецан в одном из указов признал полное поражение буддизма [51, с. 98].

Даже политические противники Мажана, тибетские сановники, соперничавшие с ним в борьбе за власть и поэтому поддержавшие царя и буддизм, оказались бессильными перед союзом аристократии и «черной церкви» (как образно называлась религия бон). Монарх оказал помощь своим сторонникам лишь тем, что "выслал их на окраину Тибета, где Мажан не смог лишить их жизни. «В Центральном Тибете не существовало ни одного монастыря, и как народ, так и царь были равно невежественны в законе Будды» [38, с. 18].

Мажан допустил только одну ошибку: он счел дело буддизма безнадежным, тогда как безнадежных положений в истории не бывает. Его враги, лишенные власти и реальной силы, обратились к тактике придворного заговора. Это были смелые люди, и убить человека им ничего не стоило, но... буддийское учение категорически запрещает убийство. Нарушив религиозный запрет, заговорщики скомпрометировали бы свою доктрину и тем самым обрекли бы свое дело на провал. Но они нашли выход: заманив Мажана в подземную гробницу-пещеру, они закрыли выход из нее. При этом, полагали они, Мажана никто не убивал, он сам умер.

Надо думать, что такой софизм не мог убедить никого, кроме самих убийц. Поэтому для народа была придумана версия, что министр услышал божественный голос, приказывающий ему войти в гробницу, чтобы оберегать царя от несчастий, а дверь замкнулась сама. Переворот удался полностью; друзья Мажана были отправлены в ссылку в пустыни Северного Тибета, а буддийские проповедники возвращены в столицу.

История превращается в легенду

Победа буддийской партии при дворе отнюдь не означала обращения тибетцев в буддизм. Более того, возникла необходимость не только скрыть преступление, что оказалось невозможным, но и оправдать его в глазах народа. Тогда возникла — вернее, была специально создана — трогательная легенда о Яме и Ямантаке, или о «Смерти» и «Убивающем Смерть». Некогда был отшельник, очень святой; жил он в пещере и там предавался глубокому созерцанию, чтобы через пятьдесят лет войти в Нирвану. Однажды ночью сорок девятого года одиннадцатого месяца двадцать девятого дня два разбойника вошли в пещеру с украденным быком, которого они тут же убили, отрезав ему голову. Увидев аскета, они решили убить и его как свидетеля совершенного ими преступления. Он молил их пощадить его жизнь, уверяя, что через короткое время он войдет в Нирвану, а если они убьют его, то он потеряет пятьдесят лет совершенствования. Но они не поверили и отрубили ему голову; тогда его тело приняло страшные формы Ямы, царя ада, и он, взяв бычью голову, посадил ее себе на плечи. Затем он убил обоих разбойников и выпил их кровь из их же черепов, но тем потерял надежду попасть в Нирвану. В своей ярости, ненасытно алкая жертв, он угрожал обезлюдить весь Тибет. Тибетцы взмолились бодисатве Ман-джушри, прося защитить их от ужасного врага. Манджушри, приняв устрашающие формы, в жестокой борьбе победил Яму и загнал его под землю, в ад. Гневная ипостась Манджушри и есть Ямантака, буквально — «Убивающий Смерть» [40, с. 136].

Легенда пленяет своей жуткой, но жестокой логикой. Никто не виноват! Разбойники стали убийцами беззащитного отшельника, потому что опасались предательства и, надо полагать, не без оснований. За свою ошибку они расплатились жизнью. Гнев отшельника психологически объясним. Он провел столько бессонных ночей и томи7'ельных дней ради достижения покоя в совершенстве инобытия, о котором он мечтал. Скопившаяся в нем энергия страсти, которая должна была, согласно буддийским представлениям, вынести его за пределы мира, властно требовала выхода. Но, по учению о переселении душ, он должен был родиться заново и мог совершить грех, который отбросил бы его далеко назад в круг Сансары. И он ведь мог родиться не человеком, а асуром-ги-гантом, вечно воюющим с дэвами-богами, лишенным даже стремления к Нирване. Короче говоря, он потерял все, и потому он убил. Но, убив, он терял даже надежду на Нирвану, ибо его душа — сознание — должна была распасться на составляющие ее элементы — сканды — и исчезнуть. Поэтому он стал мстить миру, обманувшему его надежды. Конечно, люди не могли справиться с таким напором энергии. Эту задачу мог выполнить лишь источник и покровитель знания — бодисат-ва Манджушри. Но для того, чтобы выйти из состояния покоя, ему тоже была необходима энергия. Обретя ее, он выполнил дело спасения человечества от смерти. Таким образом, здесь единственным злом мира является энергия страстей, толкающих людей на деяния, влекущие за собою страдания и смерть.

Этот миф, безусловно, тибетского происхождения. Он ничего общего не имеет с индийским, брахманским мифом, согласно которому Яма есть перерождение жестокого царя Вайшали, который пожелал стать царем ада, дабы продолжать свою деятельность; желание его исполнилось [40, с. 135].

Помимо сюжета, сама трактовка ада в Индии и Тибете диаметрально противоположна. Индийский Яма зол по природе и мучит попадающих к нему людей согласно своим вкусам и наклонностям. Тибетский Яма — жертва окружающей среды, толкнувшей его под землю; его гибель, последующая злоба и поражение есть результат кармы, то есть причинности. Яма, находясь в аду и терзая грешников, мучится сам, и даже работа, выполняемая им, в общем, полезна, так как грешники в мучениях искупают свои грехи и могут впоследствии достигнуть Нирваны. Поэтому Яма входит в число «защитников закона» (дармапала) и почитается наравне со своим победителем Ямантакой — Манджушри.

Самый термин «дармапала» в Индии применялся как составная часть титула радж, симпатизировавших буддизму, и означал «защитник веры». В Тибете этот термин получил иное содержание: дармапалами там назывались сверхчеловеческие существа, часто ипостаси бодисатв, гневные и устрашающие. Но, несмотря на этот облик, они пользуются почитанием, так как страшны только для грешников и врагов веры [8].

Как совершилось такое удивительное превращение и каким историческим переворотам оно отвечает?

Согласно доктрине махаяны, наряду с переселением душ существует воплощение (аватара), ничего общего с переселением душ не имеющее. Каждый человек перерождается из тела в тело, но святые при помощи совершенной безгрешности и истинного познания «разорвали оковы круговорота рождения и смерти, стоят вне путаницы явлений и обманов, которые мы называем действительностью», и потому находятся вне времени, пространства и законов природы, которыми они распоряжаются по произволу. Будды, перейдя в Нирвану, исчезают всецело и навсегда, но бодисатвы, живя на небе — Тушита, способны принимать любой образ для споспешествования спасению дышащих существ, хотя их подлинное «я» остается без изменения [27, с. 179-180].

Пусть так, но какое касательство имеет легенда о низвержении злого отшельника в ад и превращении его в «царя ада» к истории Тибета VIII века? Самое прямое. Тисрондецан, второй тибетский царь, покровительствовавший буддизму, был объявлен воплощением бодисатвы Манджушри за подвиг «защиты веры». А низвергнутый отшельник — это замкнутый в подземелье Мажан, губитель людей. Такая интерпретация событий, волновавших тибетское общество в VIII веке, отвечала и требованиям момента, и идейным установкам буддизма и даже обеляла память погубленного вельможи, фактически обращенного в «царя бездны».

Предлагаемое толкование легенды и связанного с ней образа находит ряд подтверждений, исключающих все иные предположения. Сначала наметим предельные даты: в древней Индии не было ни образа Ямантаки и самого культа его [34, § 69]. Впоследствии тибетский Ямантака отожествлялся индуистами с Шивой, однако шиваизм как составная часть индуизма оформился лишь в результате деятельности Кума-риллы, то есть после VIII века. Итак, VII—VIII века — предельная нижняя дата. В XI веке образ Ямантаки зафиксирован в Непале, но так как Непал в VII веке входил в Тибетскую империю, а в VIII веке был с ней весьма тесно связан через единую буддийскую общину, то, следовательно, образ мог быть принесен как из Непала в Тибет, так и из Тибета в Непал. Важно другое: наличие Ямантаки в XI веке в Непале показывает на то, что предельная верхняя дата его возникновения — X век, то есть еще до восстановления буддизма в Тибете Атишей. На тибетское происхождение Ямантаки указывает текст легенды, где прямо сказано, что отшельник, превращенный в беса-людоеда, «грозил опустошить Тибет» [40, с. 136], то есть эта легенда отнюдь не переводная и, значит,, могла возникнуть лишь в эпоху Тибетской империи VII-IX веков. Далеко не все тибетские цари покровительствовали буддизму, но и из них лишь Тисрондецан считался воинственным воплощением Манджушри, каковым является также Ямантака; следовательно, все прочие цари отпадают, тогда как здесь совпадение полное. Единственный серьезный соперник Тисрондецана — Мажан — был, подобно Яме, не убит, а ввергнут под землю живым за безобразия, производимые им на земле. Легенда удивительно точно повторяет исторические события. Таковы косвенные доказательства, и, естественно, что описания совершенного царем преступления искать в официальных документах бесполезно, но в театре мистерий (цам) одна из масок — свирепый людоед с бычьей головой — называется «машанг», тогда как другая, тоже быкоголовая, именуется «святой царь веры» [52, с. 537]. Мало этого, рога маски «машанг» загнуты назад, подобно рогам Ямы на статуэтках; тогда как рога маски «святого царя веры» поставлены вертикально, как рога Ямантаки. Цепь доказательств замкнута: народное предание сохранило то, что старательно затушевывалось официальной историей и теологией.

Теперь встает другой вопрос — какую пользу извлекло правительство Тисрондецана от своей пропаганды. Чтобы разобраться в этом, нам надлежит учесть своеобразие буддийской логики, непохожей на какую-либо другую. В самом деле, Мажан был в предыдущем перерождении жертвой несправедливости, разбоя, убийства и потому озлобился, но, озлобившись, хотя и не по своей вине, он стал вреден, и потому гибель его оказывалась следствием «кармы*, причинной последовательности, а не злой воли царя, который совершил сей поступок, лишь жалея своих подданных. Да и Мажан не пострадал, так как теперь в аду он на своем месте, делает важное дело — наказывает грешников, дабы исправить их, и поэтому тоже заслуживает поклонения.

Для нас такое толкование показалось бы ханжеским, лицемерным и вздорным, но для буддиста здесь своеобразная «железная» логика; согласно этому построению, должны быть довольны все: царь, потому что он «победил смерть*, буддийские монахи и тибетский народ, так как они избавились от злого губителя, и друзья Мажана, вследствие того что последний стал в ряд сверхчеловеческих существ и сами буддисты начали ему поклоняться.

Сомнительно, чтобы тибетские массы и особенно сторонники Мажана приняли эту оригинальную версию. История Тибета показывает, что не было момента, когда бы бонцы не мечтали о реванше, но диктатура, установленная Тисрон-децаном, была достаточно прочна для того, чтобы держать большинство населения в полном подчинении и обеспечить пропаганду буддизма. Однако успех пропаганды, несмотря на огромную деятельность, развитую переводчиками священных книг, был весьма относителен, так как подавляющая масса населения Тибета была неграмотна, а внедрение грамотности при кочевом быте и почти постоянных войнах чрезвычайно затруднительно. Для того чтобы подействовать на воображение народа, нужно было найти средство, чтобы быстро и наглядно довести идеи до его сознания, причем следовало также соблюдать известную точность, дабы не исказить «закон».

Такие возможности давала живопись, и вследствие этого тибетская иконография стала средством пропаганды буддизма¹ и приняла те особые формы, которые поражают нас, но вполне закономерны при условии принятия высказанной точки зрения.

Легенда превращается в картину

Использование живописи для целей агитации — факт, имеющий .весьма широкое распространение, и нет ничего удивительного, что мы обнаруживаем его в древнем Тибете. Но напряженная политическая обстановка не позволяла предоставить художникам свободу выполнения икон, так как художник мог принадлежать к другой секте, или быть вольнодумцем, или тайным бонцем и нарисовать икону так, что она дала бы результат, обратный искомому. Поэтому при создании образа устанавливался канон, который должен был соблюдаться неукоснительно [42, с. 104 и ел.].

Однако иконы нашей коллекции имеют некоторые отступления от него. Например, вместо слона под ногами торжествующего победу Ямантаки изображается более известный тибетцам як и опускается изображение кладбища, указанное в каноне как обязательная деталь. Вместо него в низу иконы помещаются изображения других дармапал — Ямы, Махакалы, Лхамо. В углах иконы пририсовываются различные божества сообразно выбору художника, на самом докшите надето ожерелье из отрубленных голов, выражение которых зависит также от вкуса и настроения мастера; художник, приблизительно соблюдая ритуальную раскраску, остается хозяином колорита и т.д. Но самое главное то, что икон, точно соответствующих описанию, нет. Обязательно изображается шакти, опущенная в описании [42, с. 106]. Шакти — это женская ипостась дармапалы Она вдохновляет его на подвиг и возбуждает в нем страсть, без которой он был бы не в состоянии действовать и побеждать врагов учения. Собственно говоря, шакти не женщина, а символический значок, обозначающий энергию страсти, отнюдь не эротической, а просто действенной.

¹ Подробнее см.: Гумилев Л. Н, Кузнецов Б. И. Опыт разбора тибетской пиктографии.//«Декоративное искусство*, 1972, № 5, с. 26-31.

Древние оригиналы драматических картин, символизировавших борьбу буддизма с боном, естественно, до нашего времени не дошли, потому что нестойкие материалы — шелк, полотно — за тысячу лет истлели, но и древние тексты дошли до нас не в оригиналах, а в средневековых списках, а от этого ценности не потеряли.

Среди поздних копий встречаются архаические варианты, разумеется, не по выполнению, а по композиции, и один из них — икона Ямантаки в Государственном музее этнографии народов СССР — оказался ключом, которым был открыт принцип пиктографической записи.

При горизонтальном делении икона распадается на три плана: верх, середину и низ, при вертикальном тоже на три: правую сторону, центр и левую сторону. В целом она состоит, следовательно, из девяти компонент, соотношение которых нам и следует выяснить.

В верхнем правом углу изображены Ра Лоцзава (переводчик священных книг) и волшебник Лалитаваджра. Оба они в облаках, на них светит солнце, правыми руками они держат ваджры (символ молнии), левыми — капалы (чаши с кровью). В центре, наверху, бодисатва Манджушри в нимбе. Образ обычный: алмазное сиденье, атрибуты — меч (коим он разрубает мрак невежества) и книга премудрости (праджняпарамита). В верхнем левом углу Дубчен Бал-джид (?) и святой Дже-Рин-бо-че (Цзонкава) с атрибутами Манджушри. Бал-джид в шарфе отшельника с бычьей головой с двумя каналами — черепами, полными кровью; по всей видимости, это образ того святого, который, надев на себя бычью голову и выпив кровь своих убийц из их черепов, превратился в беса.

В середине, справа, — Нанда, царь нагов (змей) на фоне пейзажа (река, окруженная деревьями и кустами, на реке утки, на берегу лань, гор нет). В середине центра — изображение Ямантаки- с щакти в образе женщины, обнимающей бодисатву. В середине, слева, — отшельник (сиддхи) на пригорке, перед ним два дерева, олень, верблюд и нагой коленопреклоненный человек; сбоку от отшельника — субурган. Пейзаж облаком отделен от дерева, на котором изображены предки тибетцев: «царь обезьян» и ракшасиха верхом на волке. Внизу, справа налево, — Лхамо, Махакала и Яма. Наконец, на иконе изображен змей-наг, обвитый вокруг тела Ямантаки, а крыльям коршуна, лежащего под его левой ногой, придана форма крыльев Гаруды, злейшей противницы змей. По легенде, учение махаяны получено было На-гарджуной от нагов (змей), которым проповедовал будда более полно, чем людям, поэтому данный образ иконографически является махаяническим, то есть архаическим.

Чрезвычайно важно, что Ямантака не низший, а высший образ; не нисхождение Манджушри к смертным, а восхождение его к подвигу наблюдаем мы. Тут отражена не концепция аскезы, а идея воинствующей и победоносной церкви, чуть ли не инквизиции, но, как видно из предыдущего, буддизм приходит к этой идее в результате внутреннего исторического развития, а не в результате инкорпорирования местных божеств, как полагали многие исследователи буддизма, в том числе А. Грюнведель.

Теперь попробуем разобраться в смысле всей композиции как целостного произведения, а тем самым — и в фабуле иллюстрированного рассказа.

Рассмотрим левый вертикальный ряд. Начало действия — мифическое нисхождение Манджушри, так как убийство отшельника происходило на земле. Действительно, изображен святой в горной стране, затем он же в страшной форме (ипостаси) наверху как бес, и, наконец, внизу, под ногой Ямантаки, как царь ада Яма. Половина мифа уместилась в трех рисунках левой стороны.

Перейдем к центру: наверху добрый Манджушри; затем, видя безобразия, творимые Ямой, он начинает сердиться, еще сохраняя золотистый цвет; затем он красный от гнева, с выпученными глазами и оскаленными зубами; затем он устрашающий, синий, с бычьей мордой и с шакти: он перешел от покоя к действию — искореняет грех. Под ним его индийский аналог — Махакала, стоящий на поверженном сыне Шивы Га-неше (боге препятствий, в брахманском пантеоне). Итак, центр композиции — это вторая половина мифа — воплощение и победа Манджушри над смертью.

Правый ряд заключает предшественников Манджушри в борьбе за буддизм: на земле — Нанда, передавший Нагарджу-не учение махаяны, в облаках — переводчик и отшельник, тщетно старающиеся доставить торжество «закону и общине», внизу — Шримати-Дэви, или Лхамо, из ревности к вере убившая сына, но не достигшая успеха.

Общий смысл иконы проясняется: правая сторона борется с левой, но бессильна. Побеждает, повергая под ноги язычество и смерть, аватара Манджушри — страшный Ямантака, он же тибетский царь Тисрондецан (754-497).

Эта концепция привилась тем легче, чем угодные буддистам цари объявлялись воплощениями бодисатв, а тибето-буд-дийская эстетическая теория основана всецело на учении об аватарах. В самом деле, если мир — только цепь иллюзий и обманов, то изобразить его правдиво невозможно, — следовательно, реализм неосуществим принципиально, а раз так, то совершенно безразлично, какую форму придает художник предмету, важно лишь, чтобы зритель восчувствовал. Но иконная живопись, как было доказано выше, популяризировалась именно потому, что она несла определенную смысловую нагрузку, она доводила до сознания зрителя идеи, которые бы он иначе не воспринял. Значит, буддийская икона есть по сути дела запись смысла, то есть род пиктографического письма, приспособленного для целей пропаганды прибавкой эмоционального момента, заключенного в самих средствах живописи.

При такой постановке вопроса понятны и строгость канона, и произвольное обращение с колоритом, формами и ракурсами, и стремление насытить площадь картины до отказа, и отсутствие перспективы или теней как элементов правдоподобия. Буддийские иконы в Тибете и Монголии — не картины и потому в правдоподобии не нуждаются. Тибетский мастер не не умел рисовать, как европеец, а не стремился к тому, чтобы фиксировать несуществующий, по его мнению, мир.

Но для того, чтобы быть доступным зрителю непросвещенному, создатели буддийского иконописного канона должны были волей-неволей заимствовать материал из того самого мира, истинность которого они отрицали. Чтобы показать силу бодисатвы, они рисовали много рук и ног, но вместе с тем снабжали их мускулатурой, которую они наблюдали в повседневной жизни. Чтобы показать его победоносность, они надевали на него ожерелья из черепов и отрубленных голов, для этого им было необходимо изучать анатомию и физиономистику; змей, обвивающий шею бодисатвы, изображается очень похоже, иначе его просто не узнать; короче говоря, тибетская действительность вползла на полотно буддийских икон и, застряв на нем, дожила до нашего времени.

Пиктограмма

Выяснив принципы, цели и условия буддийской иконописи, мы можем обратиться к вопросу композиции, которая является ключом к чтению буддийской иконы. Пиктографическая запись отличается от иероглифической и фонетической принципиально. Во втором и третьем случаях мы имеем принцип последовательности, как в живой речи и даже в мысли; в пиктографии — принцип одновременности, так как полотно воспринимается глазом не постепенно, а сразу.

При фонетической записи читатель должен знать язык, на котором он читает, при иероглифической — систему знаков, тогда как при пиктограмме он должен знать сюжет, чтобы правильно интерпретировать запись. Возникает вопрос о смысле пиктографии: зачем записывать то, что уже известно? Дело в том, что пиктограмма исследуемого нами типа важна для зрителя-читателя как мнемоническое правило. Проповедуя, лама мог что-либо забыть, опустить или исказить; имея перед глазами икону, он уже не мог пропустить ни одной детали, так как все они были перед его глазами, а иначе слушатель спросил бы его: «А что это...?» В наше время на этом принципе основано черчение планов (за вычетом эмоциональной нагрузки, представленной в иконе), которые должны совмещать в себе полноту, точность, наглядность и тщательность выполнения. Буддийскую икону правильнее назвать чертежом, нежели изображением сюжета.

Аналогичную картину наблюдаем мы в средневековой Европе, где начиная с конца ХШ века появляются «Bibliae pauperum», представляющие собою избранные сцены из Нового Завета, сопоставленные на том же листе с соответствующими сценами из Ветхого Завета. Любопытно, что в средневековых европейских иконах, подобно буддийским иконам, основная сюжетная линия проходит через центральное изображение, тогда как боковые сцены предназначены для разъяснения центральной фигуры. Наверху и внизу помещались фигуры пророков и евангелистов, из книг которых были почерпнуты темы изображений, с объяснительными, но очень короткими надписями¹.

¹ См.: «Bibliae pauperum», s. a., facsimile reproduction. Leipzig, Pescht, Wien. Хранится в ГПБ Ленинграда.

Подобно буддийским иконам, эти изображения сначала исполнялись от руки, затем, с XV века, — путем деревянной гравюры. Они служили низшему духовенству, и главным образом францисканским монахам, пособием для проповедей и обучения.

Вообще изображения священных сцен не только в указанных книгах, но даже на разных алтарях воспринимались как каноны для искусства и как руководящая нить для клириков при преподавании и проповедях. Описанная литература предназначалась, таким образом, не столько для бедных или «нищих духом», сколько для малообразованного духовенства, проповедовавшего неграмотной пастве [«Bibliae pauperum», «Предисловие»]. В Европе «Bibliae pauperum» не одинока, рядом с ней имеются «Spaeculum humanae Salvationist [«Зеркало человеческого спасения»], «Canticus canticorum seu historia beatae Mariae Virginis» [«Похвала Марии»] и др.

Пиктографическая система письма имела смысл только при условии почти полной неграмотности населения, и сейчас буддийская икона для этих целей не употребляется. То же самое было на Западе, где с XV века, одновременно с развитием грамотности, широко распространились сборники проповедей уже без картинок Аналогия, разумеется, возникла за счет конвергенции, но это подкрепляет высказанную точку зрения на происхождение тибето-буддийского иконописного канона.

Так же шло развитие христианской иконной живописи, которая пользовалась покровительством папства как способ пропаганды, несмотря на резкое сопротивление части духовенства, видевшей в иконопочитании идолопоклонство. Об этом определение говорит письмо папы Григория I Великого (конец VI в.) епископу Массилии, который приказал разбить и выбросить иконы в подведомственных ему церквах. Папа упрекал епископа за то, что он, разбив иконы, лишил исторического образования людей неграмотных, «которые, смотря по крайней мере на стены, могли бы прочесть то, чего они не могут прочесть в рукописях». В другом письме к тому же епископу папа писал: «За то, что ты запретил поклонение иконам, мы тебя вообще хвалим; за то же, что ты их разбил, порицаем... одно дело поклоняться картине, другое — при помощи содержания узнавать то, чему нужно поклоняться» [4, с. 327-328]. Итак, с точки зрения Григория Великого иконы являлись средством народного образования.

Трудно, даже невозможно, представить, чтобы возникновение буддийской иконографии отличалось принципиально от христианской, так как условия их сложения, трудности, подлежавшие преодолению, стадия развития и даже эпоха становления полностью совпадают. Однако есть деталь, которая включает культурные заимствования Азии у Европы или наоборот. Цели изготовления изображений у буддистов и христиан никак не совпадают.

При рассматривании буддийской иконографии необходимо учитывать одно обстоятельство, весьма отличающее буддийскую иконографию от христианской, античной и всех прочих. Спасение, по учению буддистов, достигается исключительно добрыми делами; вера сама по себе не спасает, а при наличии добрых дел вообще желательна, но необязательна. Отсюда проистекает, во-первых, широкая терпимость буддизма, а во-вторых, обилие икон и священных текстов. Напечатать молитву или заказать икону — дело доброе, а так как подсчет ведется чисто арифметически, то количество икон прямо пропорционально усердию верующих; то, что иконы и тексты не найдут себе применения, набожных буддистов не заботит. Они будут сложены во внутренность статуй будд или в специально сооружаемые субурганы; один только факт изготовления их приближает мастера и заказчика к Нирване. Поэтому так велико в нашей коллекции число стереотипных изображений, главным образом будды Шакьямуни, а также иных будд, бодисатв, дармапал, дакини и других персонажей буддийского пантеона. При простой регистрации изучение их кажется бессмысленным занятием, но при подробном описании обнаруживаются варианты композиции, то есть семантической нагрузки изображений, что показывает на разное отношение к мифам за время эволюции буддийского учения.

Первоначальная фиксация исторического события сменяется постепенно отношением к иконе как к амулету, а древнее понимание образа — поклонением непонятному явлению, Неумолимый Хронос пожирал своих детей не только в Элладе, но и в Центральной Азии. Поэтому поздние иконы носят на себе печать неотвратимого упадка.

Теперь появилась возможность перейти к анализу, других икон нашей коллекции, не ограничиваясь простым описанием, а поставив перед собой цель историко-культурной интерпретации. Итак, сюжет создавался в конкретных условиях, он изображал факт исторической действительности, и в этом аспекте нам не менее важны мифы, отраженные в изображениях. Наконец, самый факт наличия столь большого количества икон наводит на мысль, что здесь отнюдь не просто любовь к живописи. Так как нам известно, что живопись при отсутствии грамотности является мощным средством агитации и рекламы, то необходимо учесть ее направление и постараться понять, как реагировал зритель VIII века на предлагаемые ему картины, ибо эта реакция и была целью буддийского монаха-художника.

Наибольший интерес вызывает противник Ямантаки, Яма, то есть злополучный Мажан, погибший в подземелье. Так как изображения Ямы неоднократно издавались, то мы ограничимся экстрактом из работ наших предшественников.

Яма имеет три ипостаси: Сан-Груб — форма, в которой он был побежден Ямантакой, красного цвета, на быке, с кинжалом — григуг и капалой, Фий-сГруб, или «министр внешности», также на быке с жезлом и арканом, в сопровождении своей сестры — Ями, подносящей к его губам капалу, и сНаг-сГруб, или «министр внутренности», то есть верховный судья ада, в отличие от предыдущих стоящий не на быке, а на распростертом человеке; обе последние формы темно-синего цвета [40, с. 136-137].

Все эти формы изображены на иконе № 4698-471.

Перейдем к семантике образа: Яма стоит на быке с шакти. Он не попирает быка, а опирается на него, ибо бык и шакти имеют не страдальческий, а торжествующий вид. В чем тут дело?

Если учесть тибетский миф о возникновении Ямы в соответствии с принципами буддийской мифологии, то эта пиктограмма легко читаема. Яма пострадал из-за быка; «пострадал* — это значит был ввергнут в страсть и обращен ко злу страстью, произведшей действие. Активность, по буддийской философии, немыслима без шакти, то есть энергетического начала, но так как Яма сам был в земной жизни уже отрешен от активности и получил последнюю лишь через быка, то это и отражено на иконе. Активное начало вдохновляет быка. Бык сообщает активность Яме и тем дает ему возможность действовать во внешнем мире. Очутившись во внутреннем мире, после победы Манджушри — Ямантаки, Яма лишается быка и выбраться на землю не может.

Таким образом, сюжет иконы отображает мифологему и всю философскую концепцию кармы (перевоплощения). При учете этого факта нам становится понятной и композиция иконы, построенной, подобно уже рассмотренной нами, по принципу вертикальных рядов.

Левая сторона содержит вверху и внизу изображения Ямы от перерождения в беса до победы Манджушри. Между ними изображения испуганных животных: тигра, яка, барана и собаки. Три последних известны как жертвенные животные бонс-ких мистерий, то есть, с буддийской точки зрения, жертвы злобы Ямы. Тигр на этих мистериях не фигурировал, надо думать, потому, что поймать его живым с теми охотничьими возможностями было очень нелегко; но известно, что шкура тигра была одеждой храбреца [16, с. 184], то есть тигр также убивался для выполнения бонского ритуала. В центре Яма неистовствующий во «внешнем мире», но над головой его бдящий Манджушри, а под ним, над капалой, треугольник, направленный острием вверх. Мысленная линия от центра лица Манджушри до вершины треугольника делит икону пополам, и на правой стороне мы видим Яму усмиренного, в виде адского судьи, мучающего грешников, чему, согласно буддийскому канону, и должно быть. Животные: лев, конь, козел и волк — не участвовали в бонских мистериях. Это мир, свободный от Ямы, освещен солнцем, тогда как «ужасный» мир освещен луной.

Теперь перейдем к рассмотрению деталей. Отрубленные головы, составляющие ожерелье Ямы, весьма разнообразны, но для них всех характерно страдальческое выражение вместо дикого, отчаянного упорства голов ожерелья Ямантаки. Сочувствие художника в данном случае не на стороне божества, а на стороне его жертв. Это не случайно, так как грешник под ногами Ямы изображен отвратительным, как и полагается грешнику.

Таким образом, мы установили, что каноническое искусство, зафиксированное в нашей коллекции, было не прямым отражением жизни, наблюдавшимся художником повседневно, а сложной и условной записью смысла исторических событий. Разумеется, эта запись, если считать ее историческим источником, не была ни достоверной, ни безупречной. Да она на это и не претендовала. С точки зрения буддиста VIII века ничего нельзя было изобразить правильно, потому что ничего не существовало; природа, люди, царства и народы — все это только майя, иллюзия, прикрывающая Пустоту. Поэтому потребность в сходстве диктовалась только одним условием — необходимостью быть понятным. А это достигалось.

Следовательно, описанные нами иконы мы можем с полным правом отнести к историческому жанру, а любая подача исторического материала требует критики. Эту критику мы почерпнули в сравнении фактической истории с легендарными версиями тех же событий и их живописной подачей. Пойдем же и дальше тем же путем, ибо теперь очевидно, что наше внимание к истории оправдано.

Эпоха вражды и мести

Царь овладел властью, и снова начался расцвет буддизма в Тибете. Открылись кумирни; на площади Лхасы был устроен диспут между сторонниками культа бон и буддизма, причем последние, конечно, победили, но обошлись с побежденными милостиво: сожжена была лишь часть священных книг религии бон, а другая часть принята буддистами [27, с. 154]. Царь был объявлен воплощением Манджушри — бодисатвы мудрости и просвещения.

Но совершенно иначе трактуют эпоху авторы отвергнутой религии бон. Вторичное введение буддизма приписывается группе вельмож, уговоривших царя уподобиться царям Индии, которые, исповедуя буддизм, «свободны от болезней, долговечны и обладают огромными богатствами». Тут мы видим истинную причину союза трона и буддийской общины: царь Тисрондецан, подобно Карлу I Стюарту, захотел избавиться от опеки своих подданных.

Однако предлагаемые тибетскому владыке пути спасения, как «длинный», так и «короткий», не очень его устраивали. Тисрондецан был человеком жизнелюбивым, в меру воинственным, достаточно властным, а последнее в то время было нераздельно с жестокостью. Иными словами, он не хотел ни добывать «заслуги», чтобы в последующем перерождении стать нищим монахом, ни предаваться созерцанию, бдению и посту, с надеждой переродиться в бодисатву, тем более что его уже к этому чину приравняли. Но он хотел попасть в Нирвану, и у нас нет оснований подозревать тибетского царя в неискренности.

Что ему оставалось делать? Только искать подходящего ламу, учителя, который бы разрешил ему и выпивки с друзьями, и военные походы, и содержание гарема, и даже охоту, то есть убийство беззащитных тварей. И нужный учитель нашелся.

Падма Самбава

В стране Удаяна, расположенной в горах современного Афганистана, буддизм принял странные формы. Он слился отчасти с шиваизмом, одним из течений наиболее враждебной буддизму религии — индуизма, а частью воспринял местный культ женских божеств — небесных плясуний, называвшихся по-персидски «пери», а на санскрите — «дакини». Этот культ снимал все ограничения аскезы и предлагал добиваться «спасения» путем произнесения заклинаний. Его-то и принес в Тибет мудрый волшебник Падма Самбава и предложил Тисрондецану, одновременно объяснив, что его заклинания могут парализовать любое колдовство бонских жрецов, потому что ему помогают небесные плясуньи, обожающие его как своего возлюбленного в прямом, а не в переносном смысле. Учение именовалось тантризмом. Это было именно то, чего хотел тибетский царь. Позволив царю развлекаться как угодно, Падма Самбава стал всемогущим временщиком и первым советником. А рекомендовал он усилить нажим на бонскую церковь и не стесняться в выборе средств.

Казалось, что момент был выбран удачно. Тибетская армия, воспользовавшись восстанием пограничных войск Китая, произвела интервенцию и, овладев столицей империи Тан в 763 году, привезла огромную добычу [9, с. 400]. Это усилило монархическую партию внутри страны, но не привело ее к победе над сторонниками традиций.

Бон сопротивлялся отчаянно. Стихийные бедствия, например наводнение, поражение молнией царевича, болезнь царя и тому подобное, толковались в народе как наказание за вероотступничество. Царь был вынужден пойти на соглашение и выделить области, где исповедание религии бон было разрешено. Вместе с тем армия по-прежнему придерживалась «черной веры» [16, с. 189-191], и это вынудило Тисрондецана к еще большим уступкам. «Властитель сказал: "Чтобы мне самому удержаться, бонская религия нужна так же, как буддизм; чтобы защитить жизнь подданных, обе необходимы; чтобы обрести блаженство, обе необходимы. Ужасен бон, почтенен буддизм; поэтому я сохраняю обе религии"» [45, с. 42-44].

Итак, призванием бона была защита жизни народа (разумеется, от внешних врагов), а задачей буддизма — достижение блаженства (то есть просвещение). Но к такому размежеванию функций пришли не сразу. При жизни Тисрондецана было три периода гонений на бон. Все эти краткие, сухие сведения дают лишь слабое представление о накале страстей, разрывавших в то время Тибет. Зато как этот накал ощутим при описании дворцовой интриги, предшествовавшей смерти Тисрондецана! Его супруга, тибетка, исповедовавшая бон, была матерью троих сыновей, но царь отверг ее ради наложниц, связанных с буддийской общиной. Покинутая царица пригласила трех изгнанных колдунов и попросила их околдовать царя. Те потребовали его нательную одежду, которую можно было достать, лишь сняв ее с тела. Царица поручила это дело семнадцатилетнему сыну. Царь в это время был во дворце. Привратник отказался впустить царевича, но тот, сломав дверь и заколов привратника, предстал перед отцом и, ничего не скрывая, потребовал нательную рубаху, которую царь ему немедленно отдал. Можно представить себе, какой у принца был вид, если царь предпочел стать жертвой колдовства, чем разговаривать с собственным сыном и наследником, перешагнувшим через труп верного слуги. За защитой Тисрондецан обратился к буддийскому волшебнику Падма Самбаве, и тот взялся за чары, но через четырнадцать дней бонское колдовство одолело, и как результат этого изгнанные жрецы были возвращены, а царь умер, перед смертью обратившись к бону. После смерти царя успех несколько раз переходил от бона к буддизму и наоборот. Наконец, в 817 году царем стал буддист Ральпачан. Настала эпоха наступления буддизма на бон и даже махаяну, так как царя окружили индийские монахи-хинаянисты. «Это была эпоха накопления заслуг». Дело в том, что хинаянисты рекомендовали «медленный путь спасения» путем свершения «добрых дел», в то время как махаянисты предпочитали «быстрый путь», то есть аскезу и «неделание». Для народа была выгоднее махаяна, так как отшельника, сидящего в пещере, прокормить легко; «добрые» же дела, то есть строительство и украшение кумирен, переводы и переписка молитв и тому подобное, своей тяжестью падали на плечи тяглового сословия. При Ральпачане было построено множество монастырей, и буддизм превратился в дорогостоящую религию. Ламство получило организацию, разделенную на три степени: послушников, созерцателей и совершенных, причем последние были причислены к высшему сословию. Каждый совершенный получил по семь крепостных. Ламская организация была освобождена от повинностей, ей был дарован свой собственный суд. Благодарные ламы объявили Ральпачана воплощением Вад-жрапани — хозяина молний (инкорпорированного буддизмом древнего бога Индры) [42, с. 181].

Но совсем иначе относился к политике царя народ, строивший монастыри и кормивший множество иноземных лам. Хозяйство страны пришло в упадок, началось всеобщее обнищание, и поднялся ропот. «Кто извлекает пользу из нашего обеднения и угнетения?» — спрашивали в народе. И, презрительно указывая на лам, говорили: «Вот они». Царь издал указ: «Строго воспрещается презрительно смотреть на мое духовенство и указывать на него пальцами; кто на будущее время позволит это себе, у того будут выколоты глаза и отсечен указательный палец» [50, с. 345]. Но мало этого; буддисты вполне последовательно, со своей точки зрения, решили делать «добрые дела» и в политической жизни Тибета. Уже при Тисрондецанс буддийские монахи Йонтэн из рода Трамка и Тиндзин из рода Наян назначаются советниками, «уполномоченными для составления великого указа», что ставило их по рангу ниже «малых владык», но выше «великих советников» [2, с. 71].

При Ральпачане буддисты сформировали свое правительство, во главе его встал Йонтэн, получивший титул «уполномоченный для составления великого указа, глава над внешними и внутренними делами, управляющий государством, великий монах, сиятельный Йонтэн». Он совершал «добрые дела» невероятно круто: «Воры, разбойники, обманщики, интриганы истреблялись, и те подданные, которые были враждебны или недовольны «Учением», жестоко наказывались, их имущество конфисковывалось, и они оказывались в глубокой нищете». От этих «добрых дел» страдали уже не народные массы, а аристократы, оттесненные от власти н ставшие жертвой любого доносчика, который мог, даже без сознательной лжи, обвинить тибетского вельможу в том, что он больше любит свою жену, чем Будду. Но донос — явление обоюдоострое: «великий монах» Йонтэн испытал это на себе. Он был оклеветан и казнен, а вслед за тем заговорщики задушили самого Ральпачана и в 839 году возвели на престол друга черной веры принца Лангдарму. Буддийское наступление на Тибет захлебнулось.

Тем более важно, что бон, добившись у Тисрондецана эдикта терпимости, сохранил свои позиции и при Ральпача-не. При церемонии заключения мирного договора с Китаем в 822 году обряд черной веры даже предшествовал буддийскому. Новый царь имел на своей стороне организованную партию, волю которой он охотно исполнял.

Первым делом нового царя была конфискация имущества монастырей, вследствие чего множество индусских ученых-буддистов немедленно покинули Тибет, но тибетским буддистам было некуда деваться, и на них обрушились преследования, не уступающие по свирепости драгонадам Людовика XIV. По указу царя, в надругательство над буддийским вероучением, воспрещающим убивать, половина монахов обязана была стать мясниками, а другая половина — охотниками; отказавшиеся были обезглавлены. Буддийские книги и предметы искусства уничтожались. Запрещалось молиться, смыслом жизни были объявлены мирские блага. Но даже буддийский источник отмечает, что «люди не жалели, что были попраны законы». Буддисты развили бешеную антиправительственную пропаганду: Лангдарму обличали за пьянство и даже за прическу (царь не заплетал косу, как было в то время принято, а собирал волосы на темени, и был пущен слух, что он скрывает рога на голове, доказывающие его демоническую природу), называли его перерождением бешеного слона, укрощенного Буддой [39, с. 50-60; 16, с. 232]. Эти разговоры не беспокоили царя, который полагал, что люди, отвращающиеся от убийства, для него безопасны. Однако один лама решился на то, чтобы пожертвовать своей душой ради общего спасения. Он оделся в плащ, черный снаружи и белый внутри, и, спрятав под плащом лук и стрелу, явился на прием к царю. Черная одежда позволила ему пройти мимо стражи, которая приняла его за жреца. Он приблизился к царю, совершая три положенных поклона. При первом он положил стрелу на лук, при втором — натянул тетиву, при третьем_[— выстрелил в царя [31]. Возникшее замешательство позволило ему отбежать за ближайшее укрытие, где он вывернул одежду наизнанку, благодаря чему скрылся от преследования и бежал в Кам [21, с. 56-57].

От Цейлона до Байкала

Цареубийство не спасло тибетских буддистов. В начавшейся внутренней войне они потерпели поражение и были вытеснены за границы Тибета. Там они обрели помощь Китая и уйгуров¹, благодаря чему тибетская бонская армия была разбита в 861 году, а ее предводитель взят в плен и убит.

Вслед за тем в Китае разгром крестьянского восстания под предводительством Хуан Чао (874-884) обескровил страну, что обрекло на гибель династию Тан, покровительствовавшую буддизму и христианству. В Индии раджпуты объединились вокруг идей брамина Кумариллы, который учил, что «бог есть, и мир, им созданный, существует, а душа (атман) бессмертна».

Это был прямой вызов буддизму. Кумарилла это понимал, и поэтому он обрек на смерть всех захваченных буддийских монахов. В результате Индия, кроме Цейлона и Непала, была очищена от буддизма.

^! Уйгурское ханство было разрушено в 840-841 гг. енисейскими кыргызами, союзниками тибетцев. Часть уйгуров, уцелевших от разгрома, захватили оазисы Восточного Туркестана и основали там самостоятельное княжество, в котором буддизм вытеснил манихейство.

Новая философская система — веданта — была оформлена брамином Шанкарой. Она легла в основу теистического индуизма, то есть почитания индийской Троицы: Брамы, Вишну и Шивы.

Христианский хронист, воспитанный на Апокалипсисе, сказал бы, что конь вороной проскакал по Азии. Но тибетский историк нашел другой образ: проскакал не конь, а мул, на котором восседала «Великая мать» — Лхамо, все прочее осталось таким же.

Как и в случае с Ямантакой, сюжет данной легенды, несомненно, был заимствован из Индии.

Лхамо, или Шримати Деви, — буддийский аналог бонской «Великой матери». Культ ее является прекрасной иллюстрацией того, как преломлялась чрезвычайно сложная философия буддизма в сознании примитивного тибетца, который, не желая терять своих древних жестоких богов и отказываться от природной воинственности, находил возможным сочетание двух противоположных начал: пассивности и активности. По легенде, богиня Лхамо вышла замуж за Шинье, короля области Дудпо, который к моменту свадьбы узурпировал королевскую власть на Цейлоне. Богиня поклялась либо смягчить дикий нрав своего мужа и расположить его к буддийской вере, либо совершить похвальную попытку истребить королевский род, как враждебный ее религии, путем убийства детей, которые должны были родиться от брака. К несчастью, было выше ее сил успешно действовать, и она решила убить своего сына, наиболее любимого отцом, потому что он, по мысли отца, должен был положить конец существованию буддизма на Цейлоне.

Во время отсутствия короля богиня выполнила свое намерение: она содрала кожу с сына заживо, выпила кровь из его черепа и пожрала его мясо. После этого она покинула дворец и отправилась на север, употребив кожу сына в качестве седла. Когда король вернулся и увидел, что случилось, он тотчас схватил лук и со страшным заклинанием пустил отравленную стрелу в свою жестокую супругу. Стрела вонзилась в спину мула, но богиня выдернула стрелу и произнесла следующее заклинание: «Да сделается рана моего мула глазом достаточно широким, чтобы обозреть двадцать четыре страны, и да смогу я сама истребить злобный род цейлонских королей».

Богиня продолжала путешествие по северу, проехала Индию, Тибет, Монголию, часть Китая и наконец обосновалась на горе Ойхан, в области Олгон, предположительно находящейся в Восточной Сибири. Говорят, что эта гора была окружена широкими необитаемыми пустынями и океаном [1, с. 93].

Из перечисления географических названий видно, что в истории и легенде они совпадают, за исключением лишь горы Ойхан, истории неизвестной. Конечно, этот сюжет нашел отражение в живописи.

Лхамо изображается едущей на трехглавом муле или коне по кровавому полю. Две дакини — Махаравактра, с головой слона, и Симхавактра, с головой льва, — составляют ее свиту; над головой ее бодисатва, играющий на лютне, благословляет ее подвиги. В углах иконы богини: весны — черная на желтом муле; лета — красная на синем яке; осени — желтая на зеленом слоне; зимы — синяя на красном верблюде.

Но особенно замечательна икона, где контуры и нагие тела даны золотом на черном фоне, а пламя показано отдельными красными языками. Вся картина в движении: конь мчится галопом, дакини бегут, и волосы богини загнулись в космическом вихре, навстречу которому идет движение. Это подчеркивается расположением складок одежды и языков пламени. Эта икона перерастает рамки художественного ремесла и может рассматриваться как произведение искусства.

Чем же можно объяснить такое разнообразие в изображении второстепенного «божества», по сути дела постороннего буддизму? Первоначально буддизм был религией монахов, но по мере распространения его среди менее развитых народов Центральной Азии он стал также мировоззрением мирян. Деятели местной истории, превратившиеся в дарма-пал, защитников веры, более отвечали воображению масс, нежели покровители мудрости, милосердия и отречения от мира. Таким образом, подлинной религией стали синкретические верования.

Итак, принцип, провозглашенный буддийским учением: «Щади все живое!» — не помешал общине монахов превратиться в воинствующую церковь, ибо логика развития живой действительности смывает философские абстракции, как река в половодье сносит не на месте построенные сараи и неубранные стога сена.

Теперь посмотрим, что произошло после трагедии, возникшей из-за насильственного внедрения буддизма в Тибет, или монархической революции против родоплеменного порядка.

Когда в последовавшей за цареубийством гражданской войне Тибетское царство распалось, каждое племя огородилось дозором и каждый монастырь — стенами. Постоянная война всех против всех так ослабила страну и утомила народ, что в XI веке новый проповедник «Великого спокойствия» Атиша и замечательный поэт Миларайба привлекли к буддизму немало сердец.

Сосуществование буддизма с боном продолжалось. Они обменивались мнениями, вкусами, воззрениями и наконец стали похожи друг на друга. Вражда между ними угасла, так как исчезла ее главная причина — война за власть, потому что самой власти не стало. Однако население Тибета от этого только выиграло. Перестав нападать на соседей, тибетцы не нуждались в обороне от них; эту роль выполняли крутые горы и труднопроходимые пустыни.

Даже монголы, попытавшиеся в XIII веке вторгнуться в Тибет, потеряли много людей без боев, а только от морозов, голода и бескормицы, ибо в захваченных ими монастырях они не нашли достаточных запасов пищи. Поэтому они охотно приняли предложение тибетцев платить им дань... учеными ламами [11, с. 191].

И монголы не прогадали. Один из лам составил для них письменность, которой монголы ранее не имели; другие лечили монгольских воинов, третьи — расчисляли календарь по шестидесятилетнему циклу, четвертые гадали и давали умные советы. Так между монголами и тибетцами установился симбиоз, полезный для обеих сторон, тогда как опыт общения с китайцами привел к кровавой ночи, когда стоявшие на постое монгольские воины были по сигналу организации «Белый лотос» зарезаны в своих постелях, а уцелевшие унесли на родину непримиримость, вызвавшую трехсотлетнюю войну.

Свет с запада

Описанием будд, бодисатв и дармапал мы отнюдь не исчерпали богатства сюжетов нашей коллекции. Однако рассказу о низших чинах ламаистской иерархии необходимо предпослать обобщенное описание времени, их породившего, той эпохи, когда на первое место выступала тантраяна, оттеснив уже известные нам хинаяну и махаяну. И тут, как и раньше, без истории не обойтись.

В жестокий и кровавый ГХ век тибетские воины, захватившие северо-западный Китай и проникшие до зеленой долины Ор-хона, столкнулись с учением, которое лелеяли их соперники — уйгуры. Это было манихейство, образно называвшееся «религией света». Основатель этой религии — персидский философ Мани — благодаря своей широкой образованности объединил учение сирийских гностиков с элементами древнеиранской и индийской философий. По его учению, мир, в котором живут люди, возник из столкновения «беснующегося мрака* с «царством бесконечного света». Первое столкновение этих стихий кончилось трагично. Светлый «первочеловек» был разорван на части клубами мрака, до сих пор мучающих заключенные в них частицы света. К ним на выручку пришли сначала Христос, а потом сам Мани, видевший свою задачу в том, чтобы освободить духовные частицы света из оков материи. Как только эти две стихии разъединятся — мир исчезнет, ибо он существует лишь как сочетание света и мрака. Сами же по себе обе сгихии хотя и существуют, но способами, настолько непохожими на бытие, что их существование следует называть инобытием [36]. Казалось бы, этот вид неприкрытого дуализма, с признанием отнюдь не иллюзорного мироздания, никак не совместим с принципами буддийского учения любого направления и склада мысли. И действительно, вначале тибетцы и уйгуры вели между собой жестокую войну, причем манихеи изображали своих противников в образе демона, которому Будда моет ноги [9, с. 385]. Но когда силы соперников иссякли, а в Китае поднялась могучая волна неоконфуцианства, сметавшая все иноземные религии, буддисты и манихеи оказались союзниками, вернее — братьями по несчастью. В 845 году танское правительство специальным указом объявило вне закона буддизм, христианство (несторианство) и манихейство. Лицам, исповедовавшим эти религии, было предложено на выбор: отречение от веры, изгнание из Китая или смертная казнь.

Несториане в значительной мере предпочли эмиграцию и нашли приют у кочевников Великой степи, но не у монголов, исповедовавших бон. Буддисты перенесли эпоху гонений благодаря своей многочисленности и связи с влиятельными лицами через их набожных жен. Хуже всего пришлось мани-хеям. Бежать им было некуда, потому что покровительствовавшее их вере уйгурское ханство было уничтожено кыргы-зами, а народ разбежался по далеким окраинам Великой степи. Конфуцианцы были к манихеям особенно непримиримы, потому что установки манихейства — неприятие жизни, борьба против всего материального и осуждение семьи, которую предлагалось заменить аскетизмом или оргиями, — диаметрально противоположны практицизму и традиционности конфуцианства. Обнаруженный в Китае манихей не мог надеяться на пощаду. И тогда уцелевшие представители этого учения начали называть себя буддистами, рассчитывая, что безграмотные в теологии чиновники не сумеют в этом разобраться и не казнят их [11, с. 49].

Так постепенно слились эти две общины, а тем самым слились и их исповедания, в результате чего создалось особое учение со старым названием — тантраяна.

В этой концепции и название и вся терминология были традиционно буддийскими. Да иначе и быть не могло, ибо в противном случае не возникло бы той мимикрии, ради которой манихей примкнули к чуждому и даже враждебному учению. Они удовольствовались тем, что внесли в термины новое содержание, а в доктрину — особый смысл. Так возникла философская химера, оказавшаяся весьма жизнеспособной. Былая махаяническая «Пустота» превратилась в «Океан света»: архаты и дармапалы из людей, достигших совершенства, сделались «светоносными существами»; «космическим злом» вместо движения стал мрак. И, главное, для нашей темы появились новые категории божеств — идамы, локапалы и дакини; причем опять-таки для обозначения их были применены старые термины, переосмысленные и получившие особую эмоциональную нагрузку.

Эта поистине титаническая работа мысли требовала для успешного завершения исключительно благоприятных условий. Кроме безымянных творцов концепций надо было иметь армию комментаторов, переводчиков, переписчиков и пропагандистов; а всех их надо было кормить и снабжать бумагой, тушью и, наконец, одеждой и жильем. Меценат нашелся. Им стало царство Тангут, созданное потомками неполностью окитаенных кочевников на границе Китая, Тибета и Великой степи, процветавшее в XI-XIII веках, завоеванное Чингисом в 1227 году и окончательно уничтоженное китайцами в конце XIV века.

Находки П. К. Козлова в Хара-Хото, бывшем городе Эцзинай, показали, что именно там процветала буддийско-манихей-ская культура с присущими ей отличительными чертами [19].

Эта центральноазиатская тантраяна весьма отличается от индийской, возникшей в VI веке как компромисс буддизма с шиваизмом. В Индии основой тантризма было почитание женской энергии супруги дравидского божества Шивы, богини Кали, как активного производительного начала. Этот культ был основан на персонификации сил природы, равно физических, физиологических, нравственных и интеллектуальных [52, с. 129].

По легенде, он был основан самим Манджушри, явившимся в образе бикшу (монаха) к царю Чандрагупте (III в. до н. э.) и оставившим ему книгу, где это учение было зафиксировано [5, с. 62-63]. Но, по-видимому, эта дата — всего лишь стремление удлинить историю своего учения, так как направление древнего буддизма было далеко от мистических и практических устремлений тантристов, ставивших целью не самосовершенствование и отречение от мира, а получение богатства, здоровья и власти [35, с. 174]. Зато в VI-VII веках эта тенденция расцвела столь пышно, что вызвала реакцию — культ Ади-Будды, то есть предвечного Будды, творца мира. Однако оба эти течения в Индии имели свои локальные особенности, далекие от центрально азиатских доктрин с теми же названиями. Сделан эту необходимую оговорку, вернемся к интересующему нас сюжету.

Царстко Тангут и тангутский буддизм были окружены врагами. Особенно ожесточенной была война с уйгурами, осевшими в оазисах Восточного Туркестана, где они смешались с местным населением, уже много веков исповедовавшим буддизм хинаяны. Тантристы, видимо, приняли в этой войне деятельное участие, так как самые тяжелые грехи сравнивали с «вступлением на путь хинаяны» [43_; с. 16]. Из этого видно, что буддизм уже в XI веке перестал быть единой религией; постепенно он перешел в свою диалектическую противоположность.

Познание против милосердия

Новое мироощущение потребовало создания повой космогонии. Ту, которая сменила махаянистское учение о мировой пустоте и иллюзорности всего сущего вплоть до самого себя, мы назвали бы, родись она в наше время, энергетической. От сгарого учения унаследован тезис о несуществовании отдельных вещей, но признается, как их основа, энергетическая субстанция — «великий свет». Постижение этой истины дает объяснение явления смерти и состояния между смертью и повторным рождением (Бардо, или загробная жизнь), но понять это полностью может только узревший «бесконечный свет» и избавившийся от причинных связей мира (кармы) и страданий. А для интересующихся учение о сущности вселенной формулируется так:

Смотри, вокруг тебя великий свет!

Он есть, и ничего иного нет.

Ты думаешь, что видишь крепкий дом,

Что лес густой раскинулся кругом,

Что там утес, а там крутой овраг.

Ошибся ты, твое сознанье — мрак!

Есть только свет, легко пронзивший твердь;

Поняв его — преодолеешь смерть.

Подобно Слову, он сиянье льет,

Как сноп светил размером с небосвод.

Весь мир подернут сетью из лучей,

В нем все — багряных молний горячей.

Краснеет океана окоем

От солнца, погрузившегося в нем.

Земля от блеска символов светла.

А люди исцеляются от зла,

От бед былых и от духовных мук,

Едва поймут, что мир — лишь свет вокруг.

Из изложенного тезиса вытекают крайне важные последствия. «Делание добрых дел», то есть переписывание молитвы тысячу раз или копирование образа столько же раз, только для того чтобы замуровать эти ненужные предметы в субур-гане, признается занятием унылым; мучительное «неделание», при котором даже мыслить нельзя, — недостаточным для спасения. На первое место выступает «знание», тот самый «гнозис», который манихеи принесли из Месопотамии. Главным божеством вместо милостивого Авалокитешвары становится податель высшего знания — Манджушри. И это не пассивное знание — понимание, а активное, ужасающее все ужасное, убивающее смерть и указывающее путь из «мрака» к «свету». Под мраком души понимаются заблуждения, главное из коих — вера в реальное существование собственного «я», индивидуальности, которая на самом деле есть частица бесконечного света. И тут «свет» находит для себя воплощение как в магическом заклинании ХУМ, так и в образах, многие из которых мы увидим в нашей коллекции.

Борьба против «мрака» рисуется так:

Свет сгущается, приходит жуть,

Предвещая страшный миг рождений.

Это он указывает путь

Замкнутым во мраке заблуждений.

Это он, как шелковый утес,

Появляется в небесной сфере.

Несказанный ужас он принес

Для коснеющих в нечистой вере.

Тем, кто ценит свой убогий ум,

Для себя лишь ищет преимуществ,

Страшно угрожающее ХУМ,

Средоточье мировых могуществ.

Знание — лазурная гора,

Звездными горящая огнями,

Ради просвещенья и добра

Льет повсюду гибельное пламя.

Он сжигает глупость, грязь и тьму,

Очищая в трех мирах планеты.

Дольний мир, покорствуя ему,

Превращается в обитель света.

Снова мы сталкиваемся с перерастанием аскетической общины в воинствующую церковь. Но теперь она заострена не против разгромленного митраизма — бона, а против учений, утверждающих наличие бессмертной души, — веданты, ислама и христианства. И это не случайное совпадение. Не только в Китае, но и в странах Средиземноморья манихеи выступали как активные враги жизнеутверждающих религий. В Иране они назывались зиндики, от слова «зенд» — смысл, то есть гностики; в Византии — богумилы, в Южной Франции — альбигойцы. Всюду они проповедовали отречение от всего материального ради освобождения частицы «света», заключенного в их телах, а прекрасный, веселый, многообразный мир называли творением сатаны. Развивая широкую пропаганду своего учения, манихеи не пренебрегали ложью. Так, проповедуя обращаемым учение, что Христос не был человеком, а как эфирное тело прошел через Марию и вышел из нее столь же чуждым материи, посвященных они учили, что Христос — творение демона, пришедшее в мир, чтобы обмануть людей и помешать их спасению. Настоящий же Христос не приходил, а жил в «небесном Иерусалиме». Иными словами, Христа не было (Christum phantasma fuisse, non hominem) [25, с. 194-195].

Будучи последовательными борцами против всего материального, в том числе живого, альбигойцы не стесняли себя моральными запретами или жалостью. Ложно отрекаясь от своих убеждений, они занимали должности инквизиторов, чтобы жечь, наряду со своими, оговоренных католиков [25, с. 214-220]. Также вели они себя везде и потому заслужили ненависть всех народов всех вероисповеданий. Можно думать, что, привнеся свои навыки в буддийскую общину, они невольно ограничили распространение центр ал ьноазиатского тантризма. Приняв в свою среду манихейскую общину Китая, буддизм на время превратился в гностическое учение и боди-сатва милосердия — Авалокитешвара — уступил место боди-сатве знания и учения — Манджушри.

Изменилась и практика «прохождения Пути». Место руководителя и учителя занял дух-покровитель (Идам), разумеется воплощавшийся в человеческое тело. Пространству, обретшему реальность через «бесконечный свет», также потребовались «хранители». Их появилось сразу четыре — для-севера, юга, востока и запада, — в чине «локапала». Но самым примечательным было изменение семантики и назначения небесных плясуний — дакини. Из носительниц женского начала они превратились в символы или, пользуясь выражением Карла Ясперса, в «цифры трансцендентного» [43, с. 103]- Пожалуй, их можно уподобить также квантам световой энергии, поскольку тибетский термин «небесное пространство» является синонимом «безвещественности», а «идти» означает «понимать». Таким образом, буддизм в Х1-ХП веках отошел от всех ранее провозглашенных принципов, но не отверг их. Для нас, воспитанных на античной философии и'европейской научной мысли, это было бы невозможно, но тангутские мыслители нашли изящный выход. Они объявили хинаяну и махаяну низшими ступенями познания, которые следует изучить, чтобы забыть. Но только после преодоления этих низших ступеней можно перейти к изучению тантраяны, дающей не только знание и спасение из оков бытия, но также власть, могущество, богатство и освобождение от всех моральных законов обычной жизни. Это последнее делало тантристов опасными для тех, кто с ними сталкивался. И реакция не замедлила возникнуть.

Красное и белое

Если манихеи нашли способ избегнуть гонений со стороны неоконфуцианского, вполне шовинистического направления династии Сун, то христиане оказались в тяжелом положении. Небольшая, но все же заметная несторианская¹ община Китая пользовалась благоволением династии Тан, и при радикальном изменении политического курса она сначала была выброшена в бесплодные северные степи, а в 1000 году ради спасения жизни покинула Китай. Зато в Великой степи ее ожидал огромный успех. В 1009 году они крестили многочисленное и энергичное племя— кераитов, а затем нашли множество приверженцев в других племенах, за исключением монголов, у которых укоренился бон [11, с. 279-304].

Между песторианством и боном не возникло вражды, потому что это были теистические религии со сходной системой этики и морали. Объединение Великой степи в начале ХШ века под властью Чингиса еще более сдружило христиан и митраистов. Чингис женил своего любимого младшего сына Тулуя на дочери погибшего'кераитского хана — Суюркуктепи, весьма набожной даме. Ханша имела около своей юрты капеллу и аккуратно посещала обедни. Хотя ее дети не были крещены, но она воспитала их в христианском духе. Младший ее сын, Ариг-буга, в присутствии французского посла Рубрука открыто заявлял: «Мы знаем, что мессия — Бог» [29. с. 1б7].

¹ Несториане — сторонники константинопольского патриарха Нестория, низложенного Эфссским собором в 431 г. Изгнанные ю Византии несториане нашли приют в Иране, Средней Азии, Индии и Китае.

Однако политическая действительность деформировала религиозные принципы в Монголии, как, впрочем, и везде. Завоеванные земли и населявшие их народы властно диктовали свою волю монгольским царевичам, правителям отдельных улусов. Армяне научили Хулагу-хана пытать пленных мусульман; персы заставили Газан-хана принять ислам; Александр Невский побудил Батыя и Берке отколоться от главного улуса и посылать степную конницу против немцев и литовцев на защиту Новгорода и Смоленска.

Но главный узел событий завязался в Монголии и Северном Китае, где война великого хана Хубилая против собственного народа оказалась роковой для несторианской церкви, вслед за тем и для тантрического буддизма.

В Монгольском улусе создались партии, состоявшие из воинов, ибо все храбрые мужчины служили в армии. Во главе каждой партии стоял царевич из рода Чингиса, но это не значило, что он ею руководил. Напротив, он должен был считаться с настроением своих подданных, чтобы внезапно не умереть на охоте или на пиру (от стрелы или от яда). Сами партии группировались, естественно, из людей, психологически близких друг к другу, что выражалось в исповедании той или иной веры.

Религия была не движущей силой, а индикатором; вождей интересовали не интимные убеждения рядовых воинов, всегда неотчетливые, а их личные связи, гарантировавшие верность знамени. Однако общий характер религии, воспринятой с детства, играл роль действенной исторической традиции, которая активно формировала связи. Когда такая партия становилась достаточно мощной, хану оставалось только сменить веру, иначе он был бы сменен сам.

Именно таким образом стали мусульманами владетели Золотой Орды, Ирана и Средней Азии. Но в Монголии произошло столкновение несторианской и буддийской общин, выразившееся в жестокой войне 1259-1304 годов.

Войне предшествовали диспуты, проводившиеся в присутствии великого хана Мункэ. Христиане, объединившиеся с мусульманами на платформе теистического единобожия, спорили с тантристами, противопоставлявшими им многообразную традицию философских прений. Уж что-что, а спорить они умели, а кроме того, они знали медицину, астрологию, разные способы предсказывания погоды, умели гадать и насылать порчу... Короче говоря, им удалось доказать хану, что они могут быть нужны и полезны.

Но, несмотря на дипломатические ухищрения великого хана, утверждавшего, что для него пять религий — как пять пальцев на руке — равны, подавляющее большинство кочевников придерживались несторианства. После смерти Мункэ они выбрали великим ханом его младшего брата — Ариг-бугу. Но другой царевич, Хубилай, командовавший регулярной армией, завоевывавшей Южный Китай, опираясь на своих разноплеменных, но связанных дисциплиной ветеранов, провозгласил ханом себя. Располагая огромными средствами от налогов с покоренного Китая, Хубилай победил в 1264 году Ариг-бугу, отразил другого царевича — Хайду и разгромил удельного хана Наяна, выступившего против него в 1287 году под знаменем креста, венчавшего бунчук [17, с. 102].

Расправа с захваченными в плен была жестокой. Наяна задушили, закатав в кошму и свивая ее концы, а рядовых воинов отправили в ссылку, где, по мнению победителей, они вскоре узрят рай, то есть долго не проживут [46, с. 136]. Этим местом были пустыни Ордоса и горы Амдо, около озера Ку-кунор. Сколько времени влачили существование несчастные ссыльные в этих суровых утесах и сыпучих песках — неизвестно, но они заронили искру своей веры в сердца местных тибетцев. Эта искра разгорелась в новое учение — желтую веру, основанную отшельником и философом Цзонкавой.

И ведь самое любопытное, что разгромивший несторианс-кую церковь хан Хубилай был по убеждению христианином. С единоверцами его поссорили не идейные, а политические расхождения. Хубилай в самый разгар войны искал христианское исповедание, которое не было бы ему враждебно [17, с. 46-47, 281]. Он его обрел в католицизме, но архиепископ Китая Джо-ванни Монтекорвино, расправившись с несторианами, не сумел найти способов борьбы с буддистами. Католическая епархия в Китае зачахла, а ханы Чингисиды стали буддистами.

Кочевники Срединной Азии несколько раз меняли религию, принимая последовательно манихейство, бон, несториан-ское христианство и, наконец, синкретический буддизм. Но при всех переменах они оставались самими собой и сохранили общую для них всех демонологию, бывшую подлинным мировоззрением народа [15]. Обучаясь у священников и лам таинствам иных культов, они сохранили привычные верования, отвечавшие сознанию и потребностям племен, привыкших существовать за счет войны и грабежа. Наиболее далеко шагнула в этом отношении секта сакья (красношапочники), учившая, что буддийская вера приносит практическую пользу в этой жизни. Ныне эта секта господствуег у тангутов, до начала XX века промышлявших разбоем, что не мешало им быть набожными буддистами. При нападении на экспедицию Пржевальского тангутский вождь кричал своим воинам: «Вперед, с нами бог, он нам поможет!» [28, с. 206]. Но и монголы, исповедующие кроткую желтую веру, оказались в состоянии, даже в 1912 году, практиковать человеческие жертвоприношения [3, с. 184-189], причем для соблюдения канона достаточно было объявить своего врага врагом веры.

Это не должно вызывать удивления благодаря обилию этнографических параллелей. На Кавказе и Корсике кровавая месть великолепно уживалась с христианством, а в Испании самыми набожными католиками были пиренейские контрабандисты. Но всем этим воинственным народам была нужна не философия, а религия. Они ее получили в XV веке от отшельника Цзонкавы.

Желтая вера

Подводя итог двухтысячной истории буддизма, мы не можем не заметить странной, на наш взгляд, особенности этого учения. Каждый основатель школы или направления в Европе начинаете отрицания предшествовавших концепций и критики их, более или менее жестокой. В Центральной Азии было наоборот. Отвергаемое учение не отрицалось, а просто объявлялось... низшей ступенью познания или совершенства. Так, по легенде, к Будде Шакьямуни пришла старушка и сказала: «Учитель, ты проповедуешь какое-то новое учение, а я привыкла почитать Индру. Я верю тебе, но можно ли мне продолжать молиться Индре?» Будда ответил: «Да, матушка, молись Индре, это тоже приведет тебя к спасению». Эта легенда приводится как пример того, что скудный разум не может воспринять высот «Учения», но людям с образованием и способностями свободомыслие категорически воспрещалось. Например, когда китайский монах Сюапь-Цзап прибыл к индийскому царю Харше, ревностному буддисту, тот решил в честь высокого гостя устроить диспут с инакомыслящими, которых в VII веке в Индии было много. Царь обнародовал такой призыв: «Все желающие будут допущены к спору, но те, которые оскорбят китайского ученого, будут казнены; тем, кто с ним не согласится, будет отрезан язык, а тем, кто его одобрит, ничего не будет». Диспут не состоялся из-за неявки оппонентов.

Так действовали могучие дармапалы — хранители закона, и положение не изменялось при сменах философских концепций, за тем лишь исключением, что представители соперничавших школ подвергались гонениям наряду с иноверцами. Но гибли люди, а не концепции, которые наращивались одна на другую, создавая многоступенчатый синкретизм с диалектическим развитием первоначальной идеи.

Древний буддизм был, по существу, стереотипом поведения без философских обобщений и космогонии.

Во всех мировых религиях присутствует идея о начале и конце мира, портящегося в процессе истории настолько, что возникает необходимость уничтожить его и создать заново. Но первоначальный индийский буддизм реального существования мира не признавал. Когда Будду спрашивали: «Кем создан мир?» — он отвечал вопросом на вопрос: «Какого цвета волосы ребенка нерожавшей женщины?» — показывая, что бессмысленно спрашивать о начале того, чего на самом деле нет.

Но уже в махаяне возникло учение о конце того отрезка времени, в котором мы живем. Этот конец связывался с появлением бодисатвы Майтрейи, который, уничтожив неполноценный, испорченный мир, начнет новую «каллу», где восторжествует справедливость и добро.

Сопоставив с буддийской идеей об избавлении от зла с пришествием Майтрейи индуистскую идею о пришествии Кришны как воплощения Вишну, дабы сменить эпоху богини Кали, христианскую идею о Втором пришествии и эсхатологию манихейства и зороастризма, мы увидим, что в средневековых реформированных учениях от первоначального нигилизма нет и следа. Современные буддисты не сомневаются в наличии мира и несправедливости и, так же как средневековые христиане, ждут спасения от светопреставления.

Согласно учению основателя ламаизма, как принято называть реформированный буддизм Цзонкавы (1357-1419), во главе мира стоит первичный создатель — Ади-Будда, проявляющийся в трех лицах: Дарма-кая — закон, Самбхога-кая — отражение и Нирмана-кая — воплощение или человеческий Будда. Ади-Будда путем мышления создает пять небесных дхи-ани-будд, которые в свою очередь своим мышлением производят активных бодисатв, сыновей с творческими функциями. С некоторой натяжкой этих будд и бодисатв можно назвать ламаистскими божествами.

В интерпретации Цзонкавы буддийская доктрина превратилась в свою противоположность — теистическую религию и как таковая встретила сопротивление среди китайских буддистов, всегда умевших за привычными словами различить скрытый, новый смысл.

Но если Ади-Будда и его эманации согласно концепции имеют внеземное происхождение, то прочие будды — всего лишь люди, достигшие высокой степени совершенства. Их можно сравнить с христианскими святыми, а поскольку у каждого имеется воплощение в чине бодисатвы, то и с чудотворцами.

В отличие от первоначального представления о Будде, замкнувшегося в Нирване, Ади-Будда время от времени проявляется на земле, воплощаясь в человеческое тело. Шакья-Муни (исторический Будда) считается его четвертым воплощением. Его дхиани-будда — Амитаба, хозяин Сукавати, или «западного рая», — места, где праведники, уставшие на «пути» к Нирване, могут отдохнуть от постоянных перерождений. В «западном раю» нет мрака, поэтому Амитаба считается «Буддой бесконечного света» [48, с. 98 и ел.].

Бодисатвой Амитабы является божество милосердия Ава-локитешвара — помощник всех страдающих и жаждущих утешения. В Китае он почитается в женском воплощении — Гу-ань Инь, восточном аналоге Мадонны. По легенде, это i царевна, убитая отцом, и силой сострадания превратившая ад, куда она попала, в подобие рая. В Тибете Авалокитешвара постоянно воплощается в далай-ламу [1, с. 240], а русская царица Екатерина II была объявлена воплощением Белой Тары, женской бодисатвы милосердия. Так ее отблагодарили калмыцкие ламы за некоторые привилегии, пожалованные калмыкам.

Исходя из всего сказанного, становится понятным, почему новая форма буддизма почти без сопротивления была принята народами Центральной Азии — тибетцами, монголами, калмыками и даже маньчжурами, — где она уживалась с шаманизмом. Желтая вера вобрала в себя многие представления, ставшие привычными. В ней нашли свое место традиции бона и несторианства наряду с древнемонгольским культом знамени и общеазийскими демонологическими верованиями. Тенг-рии и дзаяны, божества бурятского пантеона, чулмусы и джез-тырнаки (тюркское слово: букв. — «медный коготь»), небо — отец и земля — мать, души покойников и духи сил природы — все получили свои названия и назначения. А поскольку проповедники буддизма принесли в XVI веке в Монголию грамотность, медицинскую помощь и искусство, то вполне естественно, что на данном этапе исторического развития, особенно когда страна изнывала от внутренних войн, проповедь мира и культуры сыграла положительную роль.

Изучаемое нами искусство отражает именно последнюю, синкретическую фазу своего становления. В нашей коллекции представлено немало сюжетов, заслуживающих отдельных монографических исследований. Но мы ограничимся тем, что введем читателя в яркий и красочный мир старобурятского художника, научившегося сопрягать историю с мифом, а натуру — с философскими идеями, ибо именно ради понимания этого несравненного искусства мы предприняли нелегкий путь через века, протекшие в стране, которая еще недавно казалась диковинной и чуть ли не волшебной. Ныне она открыта для нашей науки.

***

Итак, мы обнаружили, что предметы искусства, хранившиеся в Агинском дацане, являются памятниками не столько религии, сколько причудливо переплетающихся традиций разных культур. Наряду с желтой нитью — памятью об индийском отшельнике Шакьямуни — проходит черная нить туземного демо-нопоклонства, синяя — митраизма и белая — несторианства. Как лучи в ограненном алмазе, в бурятском искусстве соприкасаются и преломляются Индия, Иран и Византия, но совсем незаметен Китай, потому что тысячелетняя борьба монголов с китайцами, а также предельное несходство их психических складов сделали невозможными культурные заимствования, впрочем, для обеих сторон. Китайская и тибето-монгольская ветви буддизма развивались параллельно, независимо друг от друга.

Искусство, сохраненное для нас бурятскими художниками, отражало не окружавший их мир, а не менее реальное прошлое, историю, кристаллизовавшуюся в символических образах не самих людей древности, а тех их деяний, за которые они удостоились памяти в потомстве. Публикуемая нами живопись - это своеобразная летопись древнего Тибета, без учета которой нам были непонятны явления и перипетии истории Центральной Азии. Отныне можно надеяться, что наряду с Цезарем и Периклом, Аменхотепом и Ассурбанипалом, Чингисханом и Бахрамом Чубином в науку войдут храбрый витязь Сронцангамбо и лукавый Тисрондецан, странник-ученый Тон-гми Самбода, маг-чародей Падма Самбава, грозный Мажан и неистовый Лангдарма, а вслед за ними тибетские воины, закованные в чешуйчатые панцири, бонские жрецы, украшенные перьями, бритоголовые монахи с книгами в руках и весь тибетский народ. Им было тесно в скупых заметках китайских и тибетских хроник, они поместились в цветных полотнах буддийских икон и там дожили до нашего времени, прикрывшись масками из бычьих голов, под которыми скрываются воинственные скуластые лица. Срывая фантастические буддийские маски, мы можем увидеть подлинную жизнь древнего Тибега.

СИНХРОНИСТИЧЕСКАЯ ТАБЛИЦА

Пояснение

Предлагаемое в таблице сопоставление эпох имеет целью обленить читателю восприятие связи индо-тибето-бурятской культурной традиции с другими традициями на фоне всемирной истории. Поскольку развитие искусства и философской мысли тесно связано с закономерностями политических событий, в таблице уделено равное внимание политической и культурной истории как Среднего Востока (Индия и Центральная Азия), так и сопредельных с ним Дальнего (китайского) и Ближнего (христианского и мусульманского) Востока.

Левый столбец (Европа) имеет значение связки, так как отмеченные в нем события лучше известны широкому читателю и синхронизации с ними позволяет уяснить исторические взаимодействия глобального масштаба, а тем самым неравномерность развития отдельных культур, отмеченную в тексте.

События политической истории — светлый прямой шрифт.

События культурной истории — курсив. Годы отдельных событий — полужирный.

КРАТКИЙ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЙ СЛОВАРЬ И УКАЗАТЕЛЬ ИМЕН

Авалокитешвара — бодисатва милосердия. В Китае почитается в женском воплощении — Гу-ань Инь.

Аватара — воплощение, бодисатвы избавлены от перерождений, приковывающих душу к определенному телу, и принимают по желанию любой облик, не будучи ограничены законами времени, пространства и причинности, то есть воплощаются.

Ахурамазда (совр. Ормузд) - светлое, доброе божество древнеиранской религии.

Ади-будда — предвечный будда; по учению теистического буддизма — творец мира.

Амешаспенты — «благословленные бессмертные», младшие божества в древнеиранской религии; помощники Ормузда, покровители стад, огня, металлов, земли, воды и растений.

Амитаба — будда бесконечного света.

Амитаюс — будда бесконечной жизни.

Анахита — древнеиранская богиня любви и плодородия.

Ариг-буга — внук Чингиса, несторианин, погиб в 1264 г.

Ариман — темное, злое божество древнеиранской религии.

Архат — святой чудотворец, обретший сверхъестественные способности путем аскезы и самоуглубления.

Асуры — второй (после богов) разряд живых существ; гиганты, обитающие на небе ниже богов, вечно воюющие с богами. Миф унаследован от арийской мифологии; имеется у эллинов, называвших их «гигантами».

Атиша — проповедник буддизма (XI в.) в Тибете.

Ашока — царь Индии (273-232 до н. э.)

Батый — внук Чингиса (1227-1255).

Бег-Дзе — докшит.

«Белый свет» — божество религии бон.

Берке — внук Чингиса (1257-1267).

Бикшу— член буддийской общины, принявший обет бедности и безбрачия.

Бодисатва — человек, достигший высшей степени совершенства (Будда), но не вошедший в Нирвану ради того, чтобы

помогать другим людям на пути совершенствования. Каждый Будда, перед тем как войти в Нирвану, некоторое время был бодисатвой.

Ваджра — молния, атрибут многих гневных форм боди-сатв, дармапал и некоторых демонов. Изображается в виде двух полых ажурных шаров, соединенных ручкой.

Ваджрапани — бодисатва, хозяин молний и дождей.

Вайшали — царь в Индии (легенд.).

Веданта — философская система, созданная в VTII-IX вв. браминами Кумариллой и Шанкарой и развитая Рамануджей в XIII в. Признает реальность бога, мира и бессмертия души. В Индии явилась как враг буддизма и победила.

Газан-хан — Чингисид (правил в Иране в 1295-1304 гг.).

Гесер — мифический герой тибетских рапсодий, переведенных на монгольский, калмыцкий, бурятский и китайский языки; весьма популярен в Восточной Азии как защитник угнетенных и враг насилия.

Дакини — букв, «небесные плясуньи». В древнем тантризме — женские божества, в позднем — частицы энергии света.

Дармапала — букв, «хранитель закона» (санскр.), Первоначально это был титул радж, покровительствовавших буддизму; впоследствии так стали называть святых, убивших врагов веры и тем самым лишившихся возможности достигнуть Нирваны. Их почитают за то, что они принесли для блага мира личное спасение, пожертвовав своей душой.

Дацан — буддийский монастырь.

Докшит— защитник религии; иногда это просто человек, иногда святой, иногда демон, принявший буддизм.

Дэва (санскр.) — божество долгожинущее, но не вечное. Языческие боги древпеарийской религии, введенные в буддийскую космологию как первый разряд «живых существ».

Заратуштра (Зороастр, грен.) — древнеиранский философ, создатель дуалистического религиозно-философского учения, называемого «маздеизм». Жил в VI в. до н. а, по легенде, убит кочевниками, захватившими город Балх. Есть гипотезы о более ранних датах его жизни: от 1400 до 1000 г, до н. э.

Идам (тибегп.) — дух-покровитель. Йонтэн — монах-министр в Тибете в IX в.

Канишка — царь кушанов (дата правления не установлена).

Капала (санскр.) — чаша из черепа, наполненная кровью; принадлежность дармапалы.

Карма (санскр.) — букв, «поступок»; в переносном смысле — нравственное воздаяние при перевоплощениях. Добрая карма засчитывается как «заслуга» (перед Учением), злая — искупается страданиями.

Кубера — покровитель богатства.

Конфуций (551-479 до н.э.) — философ и моралист.

Кумарилла — брамин, борец против буддизма (Индия, VIII в.).

Ламаизм — теистическая ветвь буддизма. Название происходит от тибетского «лхама» — великий учитель.

Лаоцзы (480-400 гг. до н. э.) — основатель даосизма.

Лангдарма — царь Тибета (839-842).

Докапала (санскр} — букв, «хранитель мира»; их четыре: царь севера, царь юга, царь востока, царь запада.

Лхамо — (Великая мать; тиб), дармапала.

Мажан — министр в Тибете; погиб в 755 г. Майтрейя — бодисатва, будущий будда. Майя (санскр.) — заблуждение; ложное представление о самостоятельном существовании вещей в мире.

Мара — ложь, обман и самообман, персонифицируются

в образе демона.

Мани — философ-гностик. Казнен в Иране в 277 г.

Манлэ — будда-врачевания.

Манджушри — бодисатва знания и учения.

Махакала (санскр.) — «Великий черный» — дармапала в чине бодисатвы.

Махаяна ( букв, «большая колесница») — буддийское учение, реформированное во II в. и широко распространившееся в Китае, древнем Тибете и Японии.

Митра (Михр) — древнеарийское божество космоса, хранитель клятв и покровитель верности.

Михиракула — царь эфталитов, VI в.

Монтекорвино,Джованни — архиепископ Китая (1293-1328).

Мудра — сложение рук, имеющее то или иное символическое значение.

Мункэ — внук Чингиса, хан (1251-1259).

Нагарджуна — индо-буддийский философ II в.

Наян — христианский князь монголов, казнен в 1287 г.

Нирвана (санскр, букв, «погашение» желаний, страдания, радости и т. п.) — своего рода духовная энтропия, но не смерть, а равно и не жизнь. Скорее всего, это совершенство в покое, не поддающееся описанию, находящееся вне логических законов.

Ойратская держава — племенной союз западно-монгольских племен, создавшийся в Джунгарии в XV в. Уничтожен маньчжурским богдыханом и императором Китая Цянь-лу-ном в 1757 г.

Олмо-элам (страна) — в древности располагался в юго-западном Иране, на границе с южной Месопотамией.

Ормузд, см. Ахурамазда

Падма Самбава — буддийский волшебник (тантрист), фаворит царя Тисрондецана (см.)

Пахра — горшочек или чашка, куда буддийский монах собирает милостыню — рис или овощи, заправленные растительным маслом. Это и плащ, единственное имущество, которое по уставу может иметь буддийский монах.

Перерождение, см. шесть мест перерождения.

Праджняпарамита — «запредельность интуиции», раздел буддийской философской литературы, возникшей в I в. н. э. Определяющим признаком бодисатвы считается не сострадание (каруна), а интуиция (праджня).

Прета — пятый разряд живых существ, духи, обитающие в предвериях ада. Имея огромное чрево и малюсенький рот, они вечно страдают от голода, а поглощаемая ими жидкость превращается в пламя.

Пустота, см. шуньята.

Ральпачан — царь Тибета (817-839). Рупати — царь в Индии (легенд).

Сансара — мир, находящийся в вечном движении; по мнению буддистов, он нереален, а видимое нами многообразие — плод самообмана чувств.

Ситаталатра Аяарджита — богиня «белого зонта».

Сиддарта — ставший учителем Шакья-Муни; вошел в Нирвану (сделался буддой) в 483 г. до н. э.

Сронцангамбо — царь Тибета (620-650).

Субурган — каменное строение в виде башни для хранения священных текстов и мощей.

Сукавати — «западный рай». Место, где праведники, уставшие от самосовершенствования, могут отдохнуть, не подвергаясь опасности перерождений. Но и вперед, к Нирване, они не могут там продвинуться. Это буддийский дом отдыха.

Сумеру — мистическая гора, являющаяся путем на небо.

Хюань Цзан — китайский буддист, совершивший в 629-645 гг. путешествие в Индию за книгами.

Такралукон — тибетский министр, казнен в 755 г.

Таму — шестой разряд живых существ, обитают в недрах ада.

Тантраяна — школа и течение в буддизме, комбинирующее буддизм с шиваизмом и культом женских божеств — да-кини. Снимает все ограничения аскезы и предлагает добиваться «спасения» путем произнесения заклинаний. Проповедана в Тибете выходцем из Кашмира Падма Самбавой в VIII в. Позднее, при смешении с манихейством, превратилась в космологию.

Тара Белая — бодисатва милосердия.

Тара Зеленая — бодисатва борьбы против зла.

Тисрондецан— царь Тибета (754-797).

Тонгми Самбода — переводчик буддийских книг на тибетский язык.

Тулуй — сын Чипгиса, регент (1227-1229).

Тушита — небо — небесная сфера, где обитают боги (первый разряд живых существ), которым будда Шакья-Муни проповедовал «Учение» до того, как вошел в Нирвану.

Хадак — шелковый платок, употребляющийся для подарков и приношений.

Хайду— правнук Чингиса, правил в Джунгарии (1267-

1301).

Харша Вардана — царь Индии (605-647).

Хаягрива — дармапала.

Хинаяна (букв, «малая колесница») — буддийское учение, сложившееся около III в. до н. э. и распространенное в Бирме, Сиаме, Вьетнаме и на Цейлоне.

Хубилай — внук Чингиса, основатель династии Юань в Китае (1259-1294).

Хулагу-хан — внук Чингиса, основатель державы монголов в Иране (1256-1265).

Цзонкава (1355-1418) — основатель желтой веры (см. ламаизм).

Чандрагупта — царь Индии, основатель династии May-рья,ок. 313 г. до н.э.

Чингис— хан монголов (1162-1227).

Шакьямуни (Будда), см. Сиддарта.

Шакти — женская ипостась бодисатвы, побуждающая его к действию и воплощению (см. аватара) в дармапалу (см.). Считается, что исток активности находится в страсти, которая символизируется в женском облике.

Шаманизм — натурфилософское учение о трехслойном строении мира (верхний, средний, в коем обитаем мы, и нижний миры). Общение между мирами возможно и достигается путем экстаза, символизирующегося «Шаманским древом», что означает имманентность инобытия.

Шенраб — основатель религии бон.

Шесть мест перерождения

Будет освещать вас разный свет (то есть разных оттенков) из шести мест перерождения.

Свет того места, в котором вы будете перерождаться, будет сиять особенно ярко, но выбор его будет определяться вашей кармой. Лучи света, которые поведут вас в различные миры, будут казаться вам покойными и дружественными в сравнении с ослепительной вспышкой света, с которой вы встретились впервые.

Если вы этого заслужили, то вас поведет белый свет на одно из небес и на какое-то время вы будете счастливы среди

богов. Зависть и гордость потянут вас к красному свету, который приведет вас к перерождению среди воинственных асу-ров, постоянно одержимых гневом и завистью. Если вас привлечет к себе голубой свет, то вы опять окажетесь человеком. Задумайтесь над тем, как мало счастья это вам принесет! Если вы глупы и тупы, то изберете себе зеленый свет, который поведет вас в мир животных. Это несчастье, потому что этот мир опасен и далек от знаний, которые приносят спасение. Лучи темно-желтого света поведут вас в мир призраков, и, наконец, лучи цвета черного дыма поведут вас в ад. Попытайтесь избавиться, если сможете! Думайте о буддах и бодисат-вах! Вспомните, что все эти явления нереальны, возьмите себя в руки, почувствуйте любовь ко всему, что живет! Не пугайтесь! Только вы являетесь источником всех этих различных лучей. Только в вас они существуют, как и миры, в которые они ведут.

[Извлечения из поздних тантрийских текстов. Даются в кн.: Conze. Buddhist Scriptures Middlesex. Penguin Books, I960, p. 230-231].

Шуньята — Пустота, которую можно увидеть лишь в момент смерти, как «ясный свет чистой реальности*.

«Прежде всего явится вам быстрее молнии яркий блеск бесцветного света Пустоты, который будет окружать вас со всех сторон. В ужасе вы захотите бежать от сияния, но в этом случае вы можете полностью потерять сознание. Попытайтесь погрузиться в этот свет, отказавшись от веры в свое Я, отказавшись от всех привязанностей к своему иллюзорному Я...» [там же, с. 227]. (Появление света из шести мест перерождения.)

Эрлик, см. Яма.

Эфталиты — белые хунны — горное племя, жившее в долинах Гиндукуша. В V-V1 вв. эфталиты покорили Среднюю Азию и северо-западную Индию. В 565 г. были разбиты тюрками и персами, утратили все завоевания и смешались с другими афганскими племенами.

Яма — дармапала, царь ада.

Ямантака — дармапала (аватара бодисатвы Манджушри).

Ями — дармапала, сесгра Ямы.

ЛИТЕРАТУРА

1.     Беттани и Дуглас. Великие религии Востока. М., 1899-

2.    Богословский В.А. Очерк истории тибетского народа. М., 1962.

3-    Бурдуков А В. Человеческие жертвоприношения у монголов. // "Сибирские огни*, 1927, № 3.

4.     Васильев А А Лекции по истории Византии. Т. I. Пг, 1917.

5.     Васильев В. П. Буддизм, его догматы, история и литература. Часть I. Спб., 1857; часть III. Спб., 1869-

6.     Владимирцов Б.Я. Буддизм в Тибете и Монголии. Спб., 1919-

7.     Гумилев Л.Н. Эфталиты и их соседи в IV в. // «Вестник древней истории», 1959, № 1.

8.     Гумилев Л. Н. Легенда и действительность в древней истории Тибета. // «Вестник истории мировой культуры», 1960, №3-

9.     Гумилев Л. Н. Древние тюрки. М., 1967.

10.   ГушилевЛ. Н. Величие и падение древнего Тибета. // «Страны и народы Востока», вып. VIII. М., 1969-

11.   ГумилевЛ.Н. Поиски вымышленного царства. М., 1970.

12.  Гумилев Л. Н., Кузнецов Б. И. Страна Шамбала в легенде и истории. // «Азия и Африка сегодня», 1968, № 5.

13.   Гумилев Л. Н., Кузнецов Б. И. Две традиции древнетибетс-кой картографии. // «Вестник Ленинградского университета», 1969, №24.

14.   Гумилев Л.Н, Кузнецов Б. И. Бон. // «Доклады отделений и комиссии Географического общества СССР», 1970, № 15-

15.   Гумилев Л.Н, Эрдейи И, Единство и разнообразие степных племен Евразии в средние века. // «Народы Азии и Африки», 1969, №3.

16.   Иакинф (Бичурин). История Тибета и Хухунора. СПб., 1833-

17.  Книга Марко Поло. М., 1956.

18.  КонрадН.И. Начало китайского гуманизма. // «Советское востоковедение», 1957, № 3.

19.  Кочетова СМ. Божества светил в живописи Хара-Хото. // «Труды отдела Востока Государственного Эрмитажа», IV. 1947.

20.  Кузнецов Б. И. Тибетская легенда происхождения человс ка от обезьяны. // «Доклады по этнографии ВГО, №6.

21.  Кузнецов Я Я. Тибетская летопись «Светлое зерцало царских родословных». Л., 1961.

22.  Минаев И. Буддийский символ веры. // «Записки Восточного отделения русского археологического общества». Т. 1, вып. III, СПб., 1886.

23- НиколаевЮ. В поисках за божеством. Очерки по истории гностицизма. СПб., 1913.

24.   Ольденбург С. Ф. Материалы по буддийской иконографии Хара-Хото. Материалы по этнографии. Т. П., СПб., 1914.

25.   Осокин Я. Первая инквизиция и завоевание Лангедока французами. Казань, 1872.

26.   Повелъ Л. и Бержъе Ж Какому богу поклонялся Гитлер. // «Наука и религия», 1966, № 10, 11.

27.   Попов И. Ламаизм в Тибете, его история, учение и учреждения. Казань, 1898.

28.   Пржевальский Н.М.Ог Кяхты на истоки Желтой реки. Спб., 1888.

29.   Путешествия в восточные страны Плано Карпини и Руб-рука. М.,1957.

30.   Себеос История императора Ираклия. / Пер. К. Паткапо-ва,СПб., 1862.

31.   Цыбиков Г. Ц. Буддист-паломник у святынь Тибета. Пг., 1918.

32.  Шербатской Ф.И. Буддийский философ о единобожии. // «Записки Восточного отделения Имп. русск. археол. общества», т. XVI, 1906.

33-  BellCb. The Religion of Tibet. Oxford, 1931.

34.   BertholetA. und Lehman E. LehrbuchderReligionsgeschichtc. Tubingen, 1924.

35.   Conze E. Buddhism, its essence and development. N. Y, 1959-

36.   Cumont F. La propogation du manicheism dans UEmpire Romain. Poissy, 1909.

37.   CumontF. Les Mysteres de Mithra. Bruxelles, 1913.

38.  Deimieuille P. Le Concillc de Lhasa. Paris, 1952.

39-  FranckeA. H. History of Western Tibet. London, 1907.

40.   Getty A andDeniker. The Gods of Northern Buddhism. Oxford,

1914.

41-   GhirshmanR.M. Les Chionites-Hephwlitcs. Le Cairc, 1948. 42.   GrunwedelA. Mythologie du Buddhisme an Tibet ct en Mon-

golie. Leipzig, 1900.

43-  GuentherH. V. Tibetan Buddhism without mystification. Leiden. 1966.

44. Kuznetsov B. I. The Clear Mirror of Royal Genealogies. Leiden, 1966.

45- Laufer B. Uber ein tibetisches Geschichtswerk der Bonpo. // T'oung Pao. ser. II, vol. II, 1901.

46.  Pelliot P. Les Chretiens d'Asie Centrale et d'Extreme-orient. T'oung Pao, 15,1914.

47.   Roericb G.N. Trails to Inmost Asia. New Haven, 1931.

48.   Scblagintiveit E. Buddhism in Tibet. 1863-

49.   Schlagintweit E. Die Konige von Tibet. Munchen, 1866.

50.   Schmidt I.-]. Geschichte der Ost-Mongolen und ihres Fursten-hauses. S-Ptb., 1828.

51.   TucciG. The tombs of Tibetan Kings. Rome, 1950.

52.   WaddelLA The Buddhism ofTibet or Lamaism. London, 1934. 53-   WaddelLA. Lhasa and its mysteries. London, 1905.

ПОДВИГ БАХРАМА ЧУБИНЫ

БИТВА ПРИ ГЕРАТЕ

Печатается по изданию: Подвиг Бахрама Чубины. Л., Изд-во Государственного Эрмитажа, 1962. (Подбор и перевод источников, вступительная статья и комментарий Л. Н. Гумилева.)

История знает много примеров того, как за один кровавый день решалась судьба народа. Достаточно вспомнить битву при Херес де ла-Фронтьера, отдавшую вестготскую Испанию во власть арабов, и битву при Пуатье, когда их натиск был остановлен и спасена Франция; битву при Гастингсе, бросившую Англию под ноги норманских баронов, или битву при Могаче, положившую конец существованию венгерского королевства.

Средняя Азия имеет не менее памятные даты: Таласская битва 751 года, решившая спор между дальневосточной, китайской и ближневосточной, мусульманской культурами; битва при Донданекане 1041 года, открывшая путь сельджукам на Ближний Восток, или Катванская битва 1141 года, остановившая успешное движение ислама на много лет и отдавшая Ма-вераннахр в руки кара-кита ев.

Для VI века такой датой была битва при Герате осенью 589 года¹.

Мусульманские и христианские источники глухо говорят о большом сражении, в котором Бахрам Чубина одержал верх над царем «китайских тюрок» Савэ.

1 Гумилев Л. Н. Война 589 г. и Гератская битва. Известия АН Тадж ССР, Отделение общественных наук, I960. Хиггинс датирует эту битву 588 годом [The persian war of the emperor Maurice. Washington, 1939, p. 73], чем искажает ход событий. См.: Гумилев Л. Н. Восстание Бахрама Чу. бина.//Проблемы востоковедения. № 3, I960.

Вивьен де Сен-Мартен¹, а за ним Шаванн² и Маркварт³ считали это событие пограничной стычкой между персами и кушанскими князьками. Шаг вперед в изучении этого вопроса сделал С. П. Толстов⁴, показавший, что врагами персов были действительно тюрки. Продолжая его исследование, мне удалось установить, что Савэ — это удельный князь Великого каганата, известный китайским хронистам под именем Янсу-тегина⁵. Но этим вопрос не исчерпан. Все указанные авторы основывались либо на данных византийских источников, либо на арабской версии Табари⁶.

Древняя персидская версия, отраженная у Мирхонда весьма кратко, и более подробно у ранних авторов, до сих пор не подвергалась критическому разбору и сравнению. А между тем она сохранила и донесла до нас целый ряд чрезвычайно ценных и интересных подробностей, опущенных греками, армянами и арабами; именно у персидских авторов герои событий кажутся не бесплотными телами, а живыми, страстными и сильными людьми, в которых чувство долга переплетается с безудержным авантюризмом, а храбрость и благородство — с кровожадностью и жестокостью. Уже по этому одному персидская традиция заслуживает внимания, но, помимо того, подробности, приводимые в персидском источнике, дают нам возможность более глубоко проверить сообщаемые факты, благодаря чему удалось уничтожить еще одно темное пятно в истории Востока и восстановить ход событий, их причины и последствия. Балями, персидский переводчик Табари, мотивирует свое отступление от подлинника тем, что «Мохаммед бен-Джарир не дал историю Бахрама Чубины целиком. Я же нашел ее более полной в книге по истории Персии. Я излагаю согласно этой книге»⁷. По-видимому, здесь

¹ Lebeau. Histoire du Bas-Empire, t. X. Paris, 1828, pp. 278-280.

² ChavannesE. Documents sur les Tou-kiue (turks) occidentaux. SPb, 1903, pp. 242-243.

³ SMarqivartl.'WehrotundArang. 1938, p. 145,etc.

⁴ Толстое С. П. Тирания Абруя. Исторические записки. № 3,1938.

⁵ ГумилевЛ. Н. Великая распря восьмидесятых годов VI в. // Византийский временник. № XX, 1961.

⁶ Notdeke Т. Geschichte der Perser und Araber zur Zeit der Sassaniden. Leiden, 1879.

⁷ Chronique de Tabari. Traduit par H. Zotenberg, t. II. Paris, 1869, P-253.

имеется в виду «Хвадай-Намак» Данишвара, сочинение, составленное в 632-651 гг.¹ и до нас не дошедшее.

Осведомленность Данишвара не вызывает сомнений и поэтому сначала следует по возможности восстановить его версию. Она, как выяснено нами, наиболее полно воспроизведена в «Шахнаме» Абулькасима Фирдоуси².

Подходя к изучению поставленной проблемы, надо помнить, что «Шахнаме» не поэма в нашем смысле, а история в понимании того времени, причем написанная великолепным муттакарибом (амфибрахием). Отсюда подробные описания расположений войск, перечисления лиц и деталей, не имеющие конструктивного значения для развития темы, длинноты при передаче речи героев и многое другое. Все эти особенности имели значение для Фирдоуси-историка, а Фирдоуси-поэт проявил свой небывалый талант в предельно лаконичных этюдах природы, в сравнениях и мужественном пафосе при описании кульминационных точек событий.

Это и определило отбор текстов для перевода. Длинноты и повторения сознательно опущены, а там, где изложение событий необходимо, но стихотворная передача неоправдана, в повествование инкрустирован текст Мирхонда, что восполняет смысловой пробел и придает изложению стереоскопичность, облегчающую восприятие. Зато разделы, написанные Фирдоуси на высоком поэтическом напряжении, переданы почти дословно. Переводчик пытался дать адекватный перевод источника и тем самым передать его литературные достоинства, пропадающие при буквальном следовании за оригиналом. Поэтому он сохранил персидское произношение этнонима «тюрк», полагая, что разница между централ ьноазиатски ми «турками» VI века и турками-османами XIV-XX веков очевидна и не может вызвать недоразумений³. Переводчик старался уловить и сохранить сочетание лирических и патетических интонаций с подчас суховатыми и деловыми описаниями; величественных, иногда забытых слов с бытовыми выражениями, как, например, «победность» (пирузи) и «скорежился» (бипичид). Вслед за подлинником он то ослаблял, то усиливал интонационное напряжение, стремясь к тому, чтобы в повествовании о великом событии читатель услышал голос великого персидского поэта.

¹ Бертельс Е. Э. Абуль Касим Фирдоуси и его творчество. М. — Л., 1935, с. 35.

² ChristensenA. L'Iran sous les Sassanides. Copenhague, 1936, p. 63- См. также: Tha'alibi. Histoire des rois des Perses. Traduit par H. Zotenberg. Paris, 1900. Firdausi. Le livre des rois. Mohl. VI, 1868. Histoire des Sassanides par Mirkhond. Paris, 1843. Муджмаль ат-Таварих в-аль Кысас (па перс. яз.). Тегеран, 1942, с. 76.

³ Гумилев Л. Н. Три исчезнувших народа. //Сб. «Страны и пароды Востока». М.-Л, 1961.

В конце VI века международные противоречия достигли высшей точки напряжения. Виною тому были события, произошедшие на обоих концах Евразийского континента.

В середине VI века китайцы сбросили гнет иноземной династии Тоба-Вэй и в Северном Китае образовались два соперничающих царства: Бэй-Чжоу и Бэй-Ци. Тогда же тюрки объединили под властью своих хаганов Великую степь от Желтого моря до Черного и в их руки попал весь караванный путь и богатые согдийские города — опорные пункты караванной торговли — до границ Персии.

Одновременно Византия, только что завоевавшая гегемонию в Средиземноморье, получила жестокие удары от лангобардов в Италии и авар на Дунае. Чтобы отстоять свои границы, ей было необходимо вести долгую и беспощадную войну, а для этого нужны были деньги. Однако в VI веке золота в обороте было очень мало, следовательно, византийские императоры в качестве валюты должны были изыскивать ценности другого рода. Больше всех других товаров в варварской Европе ценились шелковые ткани, и шелк стал валютой, имевшей хождение наравне с золотом.

Византийская армия VI века в большей части состояла из наемников. Гунны, гепиды, герулы, вандалы, готы, славяне, армяне, арабы и кабилы охотно служили императору, но на плату воинам и подкупы варварских князей требовались огромные средства, и эти средства Византия обрела в производстве шелковых тканей, которые были лучшим подарком для германского или славянского князя. Однако шелк-сырец шел только из Китая. Казалось бы, для чего китайцам трудиться ради процветания константинопольского двора, но тут решающей силой оказались тюрки. Великий хан брал с Бэй-Чжоу плату за союз, а с Бэй-Ци за заключение сепаратного мира и, смеясь, говорил: «Только бы на юге два мальчика были покорны нам, тогда не нужно бояться бедности»¹.

Тюрки выкачивали из Китая столько шелка, что не могли потребить его сами. Тут на помощь к ним пришли их новые подданные — согдийские купцы, готовые весь излишек пряжи переправить в Византию, которая покупала его по установленной цене и вознаграждала себя на западных рынках. Но караванный путь шел через Иран, а шаханшах и император всегда были врагами. Персы с радостью прикрыли бы торговлю шелком вообще, но доходы от пошлин позволяли им содержать двор и войско. Поэтому они пропускали к своим врагам минимальное количество шелка по ценам, которые они сами назначали². В интересах Ирана было не увеличение оборота, а повышение цен, чтобы извлечь из рук своих врагов как можно больше золота и уменьшить возможности греков нанимать в Европе воинов для борьбы с Ираном. Эта система била также по интересам тюркских ханов и их друзей, согдийских купцов, ибо они не могли вывезти и продать свой товар. Попытки их договориться с персидским царем были неудачны; окольный путь через бесплодные степи к северу от Каспийского моря оказался труден и небезопасен, так как воинственные угры, отступавшие перед тяжелой конницей тюрок, могли легко подстеречь и разграбить любой купеческий караван.

В 569 году греки и тюрки сумели обменяться посольствами и установить, что их интересы совпадают. Так родился тюрко-византийский военный союз, направленный против Ирана.

С 579 года в Иране правил шах Хормизд, по матери родственник тюркского хана. Столпом его власти были двенадцать полков конных стрелков, обучавшихся своему искусству с детства. Это были профессиональные воины, получившие от шаха плату за службу³. Опираясь на них, Хормизд попытался уменьшить силу и влияние вечно фрондировавшей аристократии, но казни сделали его власть непопулярной в стране и тогда-то греки и тюрки нанесли решающий удар, который должен был покончить с Ираном и раскрыть ворота с востока на запад.

¹ Бичурин Н.Я. Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. М.-Л., 1951. Т. 1,с. 233-

² Пигулевская И. В. Византийская дипломатия и торговля шелком. //Византийский временник, 1947.Т. I, (XXV1), с. 187.

³ Cbristensen A. L'Iran sous les Sassanides. Copenhague, 1936. p. 362.

Осенью 589 года положение Ирана было отчаянным, ибо, как говорит арабский историк Табари, «Враги окружили Персию, как тетива — концы лука». Лишь мужество персидских конных стрелков и их полководца Бахрама Чубины отвело от страны смертельную угрозу¹. Бахрам лично застрелил предводителя тюрок, называемого в персидской литературе Шаба, или Савэ-шах.

Рассказ о войне, происходившей на западной границе Ирана, содержится в грузинских летописях: «Тогда император велел передать царю Грузии Гуараму значительные суммы денег, чтобы этот последний привлек войска северных народов и направил их на Персию. Гуарам так и сделал. Созвав осов, дзурдзуков и дидойцев, он дал им в начальники грузинских эриставов, и эти народы вошли в Азербайджан, который они принялись опустошать. Таково было печальное положение персов, отвлеченных другими заботами, когда появился в их стране человек по имени Бахрам Чубина, который дал битву тюркам, вторгшимся в Персию, о чем подробно рассказано в персидской истории. Он убил царя тюрок и обратил его армию в бегство; а что касается греческих войск, проникших на персидскую территорию, то они отступили и вернулись в Грецию². Современники событии единодушно расценивали победу при Герате как спасение Ирана от полного разгрома. Советник шаха Хормизда, Йезанбахш, говорил: «Если бы Савэ-шах прошел до Рума, то от Ирана остался бы комочек воска». Могущественные Саманиды возводили свою генеалогию к Бахра-му Чубине, а народные массы Восточного Ирана в тяжелый

¹ Биография Бахрама Чубины до 589 года известна очень мало. Он был из знатного парфянского рода Михранов, пошедшего на службу к Сасамидам. Бахрам служил в пограничных войсках и был марзбаном (пограничный начальник) в Армении и Азербайджане. Победа при Герате принесла Бахраму славу первого полководца, но интриги придворных и вызванная этим опала заставили его восстать во главе своих войск против непопулярного режима. Шах Хормизд был свергнут, и его сын Хосрой Парвиз бежал в Византию, а Бахрам объявил себя шахом.

² Broset. Histoire de la Georgie. СПб., 1849, 1, p. 220-221. Lebeau. Histoire dii Bas-Empire, X. Paris, 1828.

³ Пигулевская Н.В. Византия и Иран на рубеже VI и VII веков. М. — Л., 1946.

период арабского владычества создали легенду, что Бахрам Чубина воскреснет, вернется на землю и, изгнав арабов, победит ислам¹. Стихи об отражении тюркского нашествия сохранились во многих списках, украшенных миниатюрами, изображающими различные подвиги персидского полководца.

В Государственном Эрмитаже хранятся изображения самого Бахрама, шаха Хормизда, тюркских и персидских воинов VI века. Кроме того, известно много тюркских наскальных изображений, статуй и других предметов искусства, характеризующих эту жестокую, но волнующую сердце эпоху. В нашей работе читатель найдет образы далекого прошлого, запечатленные в металле, глине и чеканных строках величайшего персидского поэта Фирдоуси/Они приоткроют перед ним завесу ревнивого времени, познакомят его с тенями минувшего и, может быть, хоть на миг воскресят живую страницу великого прошлого народов Азии.

¹ Czegledy К. Bahrain Cobin and Persian apocaliptic literature. Acta Orientalia, 1958, t. VIII, f. I pp. 21-43.

ПОДВИГ БАХРАМА ЧУБИНЫ

Комментарий Л. Н. Гумилева см. в конце статьи.

...Царствование Хормизда ибн Нуширвана¹ продолжалось 12 лет. Когда он сел на царство, опытных людей унизил и всех писцов великих и священнослужителей и людей, которых отец его возвеличивал, всех до одного убил.

Затем Савэ-шах², турк, с четырьмя стами тысяч всадников вошел в Хорасан, и Хормизд оказался в тяжелом положении, ибо из Рума³ и Аравии⁴ и от хазар⁵ с четырех сторон напали на его царство и войска уже вошли в Иран. Тогда он послал Бахрама Чубина⁶ против Савэ-шаха, по указанию Михранситада⁷, который слышал турецкие предсказания в то время, когда родился Хормизд. Шах нашел Бахрама по признакам, которые указал Михран-ситад, и Бахрам пошел на Савэ-шаха, и это длинная история...

Муд'жмалъ ат-Таварих валъ-Кысас (анонимное сочинение 1126 г.)

Выступление Савэ-шаха против Хормизда

Лишь десять Хормиздовых лет пронеслись,

Повсюду враги на Иран поднялись.

С востока Савэ ополчился на бой,

Несметную силу ведя за собой:

Четыреста тысяч отважных бойцов

И тысячу двести военных слонов.

Как будто основу пронзают утки

От степи Гёратской до Мервской реки.

Под войском от войска не видно земли,

И войска не видно в подъятой пыли.

Он шаху Хормизду послание шлет:

«Сгоняй на работу подвластный народ.

Мосты и дороги повсюду чинить,

Еду припаси, чтобы войско кормить,

Да помни про сабли моей острие.

Хочу я пройти через царство твое!»

Речь турка у шаха застряла в ушах,

От страха всем телом скорежился шах.

А с западной кесарь пришел стороны,

Сто тысяч привел из румийской страны.

Воинственных всадников знатных родов.

Война поднялась из-за тех городов,

Что некогда славный Хосрой захватил,

А ныне их кесарь мечом возвратил.

Враги по хазарской дороге пришли.

Страна потемнела в подъятой пыли.

И вождь их пустил от армянских высот

Отрядами до Ардебильских ворот.

И войско пришло из арабской земли.

Вновь Амр и Аббас⁸ это войско вели.

Бесплодной пустынею стала страна,

Откуда тучнела Хормизда казна.

Куста не оставило войско врагов

До самых евфратских крутых берегов.

Когда же судьба потемнела кругом,

С границ поскакали гонец за гонцом

К Хормизду. Внезапной бедой удручен,

В убийстве мобедов⁹ раскаялся он.

В изгнании мудрые умерли зря,

Советчика не было подле царя.

Решился взволнованный царь наконец:

Велел он вельможам прийти во дворец.

И всем благородным поведал про то,

Что с древности самой не помнит никто,

Чтоб столько враждебных и мстительных стран

Войной одновременно шло на Иран.

Вельможи толпой поклонились ему,

Но все их советы свелись к одному:

О шах! Ты приятен и мудр, но хоть раз,

Для этого дела послушайся нас.

Ведь все мы, кого ты созвал на совет,

Не скажем того, что один лишь мобед.

Но ты зороастрову веру¹⁰ забыл,

Писцов¹' и мобедов ты сам истребил.

Подумай, где можно мобеда найти,

Чтоб пашу страну неустанно блюсти.

При шахском дворе отыскался мобед,

Он вышел и молвил Хормизду в ответ:

«О шах, не страшна нам хазарская рать,

Коль мы не помешкав пойдем воевать.

С румийцами вновь договор заключим.

Арабов немедленно в прах истребим.

Но грозный Савэ приближается к нам.

Чернейшее дело скрывается там.

Лишь турки с востока нахлынут волной,

Губительна трата минуты одной.

Войска собери, ибо славный Хосрой

Велик был лишь силой своей войсковой».

Военные списки доставили вмиг,

Счет войска по спискам ста тысяч достиг

Пехоты и конницы. Молвил мобед:

«С такими войсками страшиться не след.

Но следует кривду из сердца изгнать,

Царям подобает народ охранять».

И к кесарю шах направляет гонца,

Ученого мужа, бойца и писца.

И кесарю молвит: «В румийской стране

Ты царь, а чужого не надобно мне.

Те земли, что взял у тебя Нуширнан,

Возьми и не трогай Великий Иран».

И тотчас же кесарь, спокоен и рад,

Страны не обидев, вернулся назад.

От поднятой пыли померкла заря,

Войска собрались по приказу царя.

Хормизд их в армянские горы послал,

Хуррад фарроносный¹² начальником стал.

Дороги хазар преградили они,

В армянских горах победили они,

И многих убили из вражьих полков,

И много набили добычей вьюков.

И понял Хормизд, пролетела беда,

Теперь на востоке лишь зрела вражда.

Фирдоуси

Когда дух Хормизда от этих врагов освободился, он устроил совет с людьми разума и опытности об отражении Савэ-шаха. Тогда один из присутствующих на собрании доложил: «О государь! Отец мой такого человека знает, который по причине преклонного возраста, ныне, от службы отставленный, сидит дома». Хормизд сказал: «Да, я отца твоего хорошо знаю. Он во время Хосроя мою мать из Туркестана доставил в Иран. Теперь что ты о его словах скажешь?» Тот человек продолжал: «Когда вчера отец от меня услышал, что государю потребовался человек, чтобы послать его на войну с Савэ-шахом, то сказал: «Мне в этом случае следует рассказать и я обязан довести до слуха царя». Когда Хормизд услышал это, то приказал себя об этой тайне осведомить.

Старец сказал: «В то время, когда меня послал справедливый государь, шах Нуширван, в Туркестан сватать дочь хакана, хакан меня пожаловал всяческими подарками и ласками, и, осведомившись о цели посольства, приказал, чтобы дочерей его мне предъявили, дабы я, одну из них выбрав, доставил в Мадаин¹³. Однако, так как ханша-мать, которая была прабабушкой государю земли и времени и родственницей хакана, не хотела, чтобы ее дочь с ней разлучалась, она приказала, чтобы царевен и невольниц, разукрасив, мне показали, а дочь хакана без украшений была среди них. Но я, бросив взгляд на ту чистую жемчужину, похожую на высочайшего хакана, выбрал ее, причем хакан выказал расстройство. Хакан, послав к астрологу, приказал, чтобы тот посмотрел гороскоп этой великолепной звезды и об исходе жизни девушки в Персии сообщил. После осмотрительного изучения астролог доложил: «Из небесного расположения явствует, что эта достойная женщина от персидского царя родит сына, низкого роста с большими глазами и великим умом и к нему перейдет после отца его царство; некто из этой страны (Туркестана) ополчится для завоевания его страны, но этот счастливчик предводителя, высокого мужа, с большим лбом, с вьющимися волосами, полным лицом, смуглого, со сросшимися бровями, худощавого и зловредного, на войну с ним пошлет; он враждебного царя убьет, войско его погубит и имущество разграбит. Когда хакан узнал небесные тайны, то с царскою роскошью снарядил дочь в дорогу, чтобы я ее в Мадаин доставил».

Произнеся эти слова в совете Хормизда, многолетний старец скончался. Шах и присутствующие весьма этим были удивлены, и вес собравшиеся от ступеней высочайшего трона отправились на розыски; старательно ими занялись и после доложили государю: «Человек с вышеописанными приметами — это Бахрам Чубина. Он был один из спахбедов царского рода и с эпохи Нуширвана до времени Хормизда имел в своем ведении области Армению и Азербайджан. Он превосходил других персидских марзбанов обилием доблести, таланта и бодрости. После встречи с вельможами царства Хормизда Бахрама назначили на войну с Савэ-шахом. Когда указ о войне с Савэ-шахом для Бахрама Чубины был изготовлен, Хормизд, его из Армении вытребовав, приказал, чтобы войско, столь многочисленное, сколь он хочет, выбрал и на войну с Савэ-шахом отправился. Бахрам двенадцать тысяч знаменитых людей, в возрасте от сорока до пятидесяти лет, выбрал. Хормизд ему сказал: «Как ты со столь малым войском идешь на войну с человеком, у которого есть триста тысяч мужей?» Бахрам ответил: «То войско драгоценнее того, которое у него есть; многие из прежних полководцев считали, что с двенадцатью тысячами человек можно победить врагов несметных и войска неисчислимые».

Бахрам, совершив поход, достиг Хорасана.

Мирхонд

Отправка Хуррада Бурзина к Савэ-шаху

Нить мыслей у шаха вилась в голове,

Он помнил о войске и силе Савэ.

Он думал: как будет держаться Бахрам?

И сердце разбила тоска пополам.

А ночью Хуррада Бурзина позвал,

К зловредному турку скакать приказал.

Сказал он: «К Герату сперва поезжай,

Там войско в долине увидишь ты. Знай,

Что это воитель Бахрам Чубина,

Да будет победа ему суждена!

Его отыщи и ему расскажи,

Что радостной вестью из лести и лжи

Раскину тенета в глубокой тени,

Но тайну от прочих надежно храни».

В дорогу немедля собрался Хуррад,

Явился к Бахраму под город Герат

И тайное дело поведал ему:

«Раскинуты сети врагу твоему».

И к шаху Савэ он один поскакал,

Туда, где стояли слоны и войска.

Увидел царя, поклонился ему,

Один на один подольстился к нему.

К Герату советовал двинуть полки,

И турки дошли до гератской реки.

Турецкий разъезд, отряженный в дозор,

Заметил войска и Бахрамов шатер,

Он быстро вернулся с докладом к Савэ:

«Там войско и витязь у них во главе».

Савэ, к отступленью не видя пути, Хуррада

Бурзина велел привести;

И резкое слово, гневясь, произнес:

«Коварный, ты видишь утеса откос¹⁴.

Ты послан Хормиздом меня обольстить,

Раскинуть тенета и в них заманить.

Ты путь мне указывал в руки врагу,

Иранцы стоят на гератском лугу».

Хуррад отвечает, склонившись пред ним:

«Не верь подозрениям черным своим.

Наверно, там просто восточный марзбан,

Быть может, купеческий там караван.

А может быть, кто-нибудь, алча наград,

Царю в подкрепленье приводит отряд.

Ну кто же посмел бы восстать пред тобой,

Коль реки и горы выходят на бой.

Разведчика надо направить туда».

И царь, успокоясь, ответствовал — «да».

Хуррад, от царя возвращаясь в шатер,

Увидел, что ночь опускается с гор.

И скрылся от турок в глубокую тьму,

Чтоб смерть не приблизилась нынче к нему.

Царевича сразу направил хаган¹⁶,

Велев разузнать, для чего пехлеван¹⁷

Явился с войсками под город Герат,

И дал ему в свиту отборный отряд.

Царевич, до персов чуть-чуть не дойдя,

Отправил дружинника вызвать вождя.

Дружинник иранцам кричал: «Господа!

Кто вождь ваш? Пусть выйдет немедля сюда,

Затем, что наследник царя моего

Желает без стражи увидеть его».

Посыльного тотчас послали к шатрам;

Палатку немедля покинул Бахрам,

И славное знамя поставить¹⁸ велел.

Царевич, увидя его, подлетел

На резвом, покрывшемся пеной, коне

И крикнул: «То правда ль, как сказано мне,

Что будто в Иране обижен ты был

И кровью свое оскорбление смыл,

И ныне явился союзником к нам?»

«Господь упаси меня», — молвил Бахрам.

Я шаху Хормизду вернейший слуга,

Пришел я, чтоб выгнать из Парса¹⁹ врага.

Лишь вести о турках китайских равнин²⁰

С восточной границы дошли в Мадаин,

Хормизд меня вызвал и молвил: «Иди,

Пути их мечом и сгрелой прегради».

Царевич обратно, к отцу, поскакал

И все рассказал, что от перса слыхал.

Уверился царь в подозренье своем,

Немедля послал за иранским послом.

«Бежал он», — ответили слуги ему,

Он, кровью заплакав, сказал: «Не пойму,

Как пугь отыскал себе этот злодей,

Ведь ночь и повсюду без счета людей,

Позор, коль преступи о-небрежен дозор,

Мы жизнью заплатим за этот позор».

Сон Бахрзма

Ответив нахальному турку, спахбед²¹

Созвал благородных к себе на совет,

И все согласились сражаться, да так,

Чтоб сделался день как полуночный мрак.

Заснули иранцы и турки. Покой

В ту ночь утомленному был даровой.

Бахрам удалился в палатку и лег.

Но боль отодвинуть от сердца не мог.

Приснилось ему, что турецкая рать,

Во льва превратилась, чтоб с ним воевать.

Он видел, что войско разбито совсем,

К Багдаду дорога открыта совсем,

От витязей вражьих пощады он ждет,

И пеший, без спутников в поле идет.

Когда же очнулся от страшного сна,

Был мрачно задумчив Бахрам Чубина.

Он встал и оделся и вышел, но сон

Друзьям рассказать не осмелился он.

Веселый и бодрый явился Хуррад

И молвил: для битвы настала пора,

Взгляни на врагов и на наши силки²²

И души иранцев храни от тоски.

Уж утро блестит, как румийки лицо,

Пора для сражения ставить бойцов.

Бой Савэ и Бахрама

Савэ обратился к своим колдунам:

Колдуйте, сказал, чтоб иранским сердцам

Скорежиться, свиться, да так, чтоб вреда

Они не чинили для нас никогда.

И тут колдуны принялись колдовать,

Огонь они начали в небо бросать.

Все взвихрилось, черная туча пришла

И стрелы в иранцев метать начала.

Но понял и крикнул отважный Бахрам

Соратникам доблестным, верным друзьям:

«Закройте глаза, не смотрите кругом,

Ведите отряды на битву с врагом,

Бесовские стрелы не явь, а обман,

От них не бывает губительных ран.

Ведь турок придется оплакивать нам!»

И крик боевой полетел по полкам.

На поле сражения глянул Савэ,

Не видел успеха в своем колдовстве.

И как на ягненка бросается волк,

Так турки на левый ударили полк.

Разбили, на центр обратились, и тут

Увидел Бахрам, что иранцы бегут.

Трех турков он сам опрокинул с седла,

Промолвив: «Неправильно битва пошла,

Смотрите, каким должен сделаться бой,

Стыда у вас нет перед Богом и мной!»

А после он к правому прянул крылу,

Как лев, разъяренный в ответ на стрелу

Когда же врагов и отсюда отбил,

И знамя турецкое в прах уронил,

Вернулся и другу промолвил: «Беда;

Не сбыться бы этим словам никогда,

Но если все также продолжится бой,

То всем нам бежать иль идти на убой.

Быть может, дорогу для бегства найдем».

Искали, но горы стояли кругом²³.

Тогда обратился к соратнику он:

«Пред нами огромный железный заслон,

Лишь тот, кто пробьет его пикой стальной,

К иранскому шаху вернется живой.

Нам будет спасение — сабля и нож.

Укройся щитом и в кинжалы... Даешь!

И если удача появится тут,

Нам будет корона наградой за труд.

Ну кто б из нас белое черным нарек?

Будь доблестью — верность, надеждою — Бог!

Савэ обратился к своим старшинам:

«Откройте дорогу военным слонам,

И войско в последнюю бросьте борьбу,

Чтоб сделать им черной и тесной судьбу».

Спахбед на главу надевает шелом

И стрелы пускает весенним дождем.

И ринулось войско по следу вождя,

И звезд не видать от такого дождя.

Просверлены хоботы страшных слонов

Трехжальными²⁴ стрелами метких стрелков.

От боли слоны обратилися вспять,

Взбесившись, топтали турецкую рать,

Враги побежали, про битву забыв,

От крови долина как нильский разлив,

Турецкое войско смешало ряды.

Закончилось дело победой Беды.

За войском своим на холме небольшом

Савэ на престоле сидел золотом,

Смотрел на доселе отважных солдат,

Подобно лавине бегущих назад.

Все пылью покрыты, душой смятены,

А пьяные кровью и битвой слоны

Давили бегущих и гибнущих зря,

Слезами наполнились очи царя.

Арабскую лошадь ему подвели,

Вскочил он в седло, чтобы скрыться вдали.

Но сзади, как слон опьяненный, Бахрам,

С арканом и луком, летел по пятам.

Иранцам крича: «Горделивые, эй!

Беда их отметила меткой своей!

Окончилось время секретных речей,

Настала пора для старинных мечей!

Колите и стрелы пускайте опять,

То всадников дело, колоть и стрелять!»

На чалом²⁵ коне, как на скачущем льве,

Покинувши трон, уносился Савэ.

В руках у Бахрама мелькнула стрела

Из тополя древко, а перья орла,

С подобным воде²⁶, закаленным концом

И лук, заскрипев, изогнулся кольцом.

Когда же спустил тетиву Чубина,

То в турка до перьев вонзилась она.

Секунды Савэ не остался в седле,

Кровавый поток побежал по земле.

Так умер владыка златого венца

И рати, не знавшей числа и конца,

Затем лишь, что неба таков поворот²⁷,

А в нем состраданья никто не найдет. Когда же приблизился грозный Бахрам К кровавому трупу, лежавшему там, И царскую голову саблей отсек, Туда не пришел ни один человек, Лишь после бегущие турки нашли Безглавое тело в кровавой пыли, И землю наполнили стоном своим, А небо взволнованно вторило им. «То Божие дело, — сказал Пармуда-⁸, — Что счастье Бахрама не спало тогда». В ущелье стремилась толпа беглецов. Ущелье, от давки, полно мертвецов. Один из десятка, оставшись живой, Бежал, не убитый иранской стрелой, Ни острою саблей, ни длинным копьем, Ни жаждущим крови безумным слоном.

Казнь колдуна

К девятому часу кровавого дня,

Живыми остались лишь те, что стеня

Стояли, опутаны цепью стальной

С израненным телом и горькой душой.

Кольчуги и шлемы валялись в пыли,

Те шлемы сегодня голов не спасли.

Без всадников кони бродили везде,

И кровь растекалась подобно воде.

Спахбед неустанно бойцов объезжал,

Чтоб видеть, кто жив, кто в сражении пал.

И, встретив Хуррада, велел разузнать:

«О ком надлежит нам теперь горевать».

Хуррад, не замедлив, пошел по шатрам,

Увидев, что убыл из войска Бахрам,

Племянник спахбеда, один из вождей,

Искал и расспрашивал всюду людей,

Пытаясь напасть на утерянный след,

И трупы проверил, но знатного нет.

Спахбед с огорченьем про это узнал.

«О храбрый и добрый», — он с грустью сказал.

Вдруг, вечером поздно, является тот

И рыжего турка с собою ведет,

Урода, от злобы бессильной в слезах.

«О, вечно живи и не падай во прах!» —

Промолвил Бахраму великий Бахрам,

А гнусного турка допрашивал сам:

«Ты, адская рожа, теперь отвечай,

Родню без утайки свою называй.

Ведь матери плакать твоей надлежит».

И турок, склоняясь пред ним, говорит:

«Колдун я, а знатность чужда колдуну,

Когда ж предводитель идет на войну, Я сны колдовством насылаю на тех,

Кто тверд, чтоб спасался стремительней всех.

Твой сон — это дело науки моей,

Да надо бы средство искать посильней.

Под темным влиянием вредной звезды

На ветер пошли колдовские труды,

Но дай мне пощаду, и в новой борьбе

Полезным и верным я буду тебе».

Задумался, просьбу услышав, спахбед

И сделался желтым лица его цвет:

«Быть может, в какой-нибудь новой войне

Искусство его пригодится и мне».

Но после раздумья промолвил: «Савэ,

Нашел ли спасенье в его колдовстве?

Все доброе Бог посылает тому,

Кто, помня о благе, стремится к нему».

Он голову турку велел отрубить

И душу от тела велел отделить.

И казнь совершилась. Он, на ноги встав,

Сказал: «Ты, который воистину прав,

Победность, Величие, Царский Венец,

Печаль и Веселие наших сердец,

Священная Мощь над высот высотой!

Тот счастлив, кто смеет идти за тобой!»

А писарь²⁹ великий промолвил: «Спахбед,

Один ты, другого подобного нет. Не знали таких Феридун, Нуширван. Ты трон утверждаешь, спасая Иран, Народ охраняешь от злобной судьбы, Тебе пехлеваны другие — рабы. Отважным на поле и мудрым в совет Приходишь, потомок спахбеда, спахбед, Прекрасен рожденьем, прекрасен на вид. Поистине истинный ты Кеянид»³⁰. И воины те, что вокруг собрались, Прослушавши слово писца, разошлись.

Фирдоуси

Выстрел Бахрама спас Персию.

Табари

КОММЕНТАРИЙ

¹ Хормизд ибн Нуширван — персидский шах (579-590 гг.), сын Хосроя Нуширвана и тюркской царевны. Известен своей свирепостью в борьбе с аристократией. Был низвергнут аристократами-заговорщиками и убит.

² Савэ-шах — тюркский царевич, настоящее его имя было Янг-Соух, т. е. «Большой мороз». Искажение чтения имени возникло в IX-X веках при переходе на арабскую графику и арабские стихотворные размеры. См. Гумилев Л. Н. Великая распря восьмидесятых годов VI в.

³ Рум — Римская империя, в данном случае Византия.

⁴ Аравия — в VI веке не составляла единого государства; отдельные шейхи, фактически сохраняя самостоятельность, номинально подчинялись то Ирану, то Византии.

⁵ Хазары — как народ в VI веке еще не сложились; упоминание их в источнике является анахронизмом. На самом деле это были западные тюрки и союзные с ними кавказские племена.

⁶ Бахрам Чубина — полководец из старинного парфянского рода Михран. Имя его пишется то как «Чубин*, то как «Чубина». Поскольку Фирдоуси последовательно придерживается второго варианта написания, мы следуем ему в переводе текста «Шахнаме».

⁷ Михран-ситад — приближенный Хосроя Нуширвана; в 569 году ездил послом к тюркам и заключил с ними мир, скрепленный браком шаха с дочерью хана. См. примеч. 1.

⁸ Амр и Аббас — арабские шейхи, кочевавшие между Ираком и Сирией. Они продавали свои услуги и персидскому шаху, и византийскому императору, не стесняясь изменять обоим.

⁹ Мобеды — жрецы зороастрийской религии; поскольку звание мобеда было наследственным и требовало известной грамотности, мобеды сосредоточили в своих руках большую часть гражданского управления.

¹⁰ Зороастрова вера, или маздеизм, — религия, трактующая мир как борьбу доброго и злого начал, богов Ормузда и Аримана. Основана мудрецом Зердуштом, или Зороастром, жившим в Восточном Иране около IX века до н. э.

¹¹ Писцы, или дабиры (перс). Кроме мобедов, в Сасанид-ском Иране в гражданской службе использовались светские образованные люди из высших сословий.

¹² Фарр — право на власть, согласно теориям древних персов, являющееся прирожденным и окружающее как нимб голову законного властелина.

¹³ Мадаин — столица Персии, называемая также Тисбон, в греческой передаче Ктезифон, и Багдад. Последнее название было перенесено на новую столицу арабских халифов, построенную ниже по течению Тигра. Буквально Мадаин (араб.) значит «города», так как с Ктезифоном срослась в один город древняя Селевкия, расположенная на другой стороне Тигра.

¹⁴ Утеса откос ~ фигуральное выражение, означающее опасность.

¹⁵ Марзбан — пограничный военачальник.

¹⁶ Хаган — древнее произношение слова «хан».

¹⁷ Пехлеван — богатырь, витязь, храбрец.

¹⁸ Славное знамя поставить велел — это означает, что он повел переговоры совершенно официально как лицо, уполномоченное шахом.

¹⁹ Пapc — древнее название Персии, для этой эпохи синоним слова «Иран».

²⁰ Турки китайских равнин — восточные тюрки, по мнению Фирдоуси, господствовавшие в Китае. Это название для VI века является анахронизмом, но династия Тан, воцарившаяся в Китае в 619 году, действительно была тюркского происхождения и опиралась на тюрок, живших у Великой Китайской стены, что дало мусульманским авторам повод называть восточных тюрок китайскими.

²¹ Спахбед — главнокомандующий, воевода.

²² Наши силки — имеется в виду Гератская долина, оказавшаяся ловушкой, куда Хуррад Бурзин заманил тюрок Савэ-шаха, чтобы вынудить его отказаться от маневрирования и принять решительный бой.

²⁵ Горы стояли кругом — Гератская долина окружена высокими горами и имеет только два выхода: узкий проход Ба-ророн, вдоль течения Герируда, и перевал в юго-западной части через хребет Аман-кух. Тюрки прошли через Баророн и оставили его в тылу, а от перевала персов отрезала быстрая горная река — Герируд. Помимо этого, подъем на высокую гору не мог быть совершен в боевой обстановке, так как противник немедленно смял бы тылы.

²⁴ Трехжалъные стрелы — трехгранные наконечники с заточенными ребрами, употреблявшиеся как пробойные.

²⁵ Чалый конь — масть, весьма ценившаяся в Срединной Азии, наравне с рыжей, так как эта категория светлых мастей считалась символом солнечного сияния.

²⁶ Подобный воде наконечник стрелы — стальной и настолько хорошо закаленный, что блеском напоминаег поверхность воды.

²¹ Поворот неба — представление это очень древнее и сопоставимо с индийской теорией кармы и эллинским учением об «ананке» — роке. Это — безликая закономерность космоса, управляющая человеческими судьбами, но глухая к переживаниям людей.

²⁸ Пармуда — сын Савэ-шаха; имя его, буквально означающее «Приказной», является переводом тюркского слова «буюрук», имеющего то же значение и, возможно, употреблявшегося в древности как имя собственное или прозвище.

²⁴ Писарь Великий — дабир-и-бузург — высокая должность в Сасанидском Иране, нечто похожее на «канцлер».

³⁰ Кеянид — древняя легендарная династия персидских царей; в данном контексте — фигуральное изображение царственного величия.

ЕДИНСТВО И РАЗНООБРАЗИЕ СТЕПНОЙ КУЛЬТУРЫ ЕВРАЗИИ В СРЕДНИЕ ВЕКА (ОПЫТ АНАЛИЗА)

«Народы Азии и Африки», 1969, № 3, с. 78-87. (Статья написана в соавторстве с И. Эрдейи).

В современной западной историографии прижилось мнение, что кочевые народы Евразии представляют собой аморфную массу варваров, не способных к созданию культуры, хотя иногда воспринимающих достижения своих оседлых соседей. Поэтому в концепциях многих европейских ученых особенности-кочевого быта излагались суммарно, как «степная империя», без учета фактора времени и месга [31; 33]. Даже в лучшей сводке фактического материала, созданной таким крупным историком, как Р. Груссе, отсутствует попытка уловить ритмы закономерности, свойственной кочевникам, но это не снижает ценности его труда, потому что он сам названной нами выше задачи перед собой не ставил [25]. Это вызывает сожаление, потому что даже исчерпывающий подбор фактического материала, при отсутствии обобщения, дает повод недостаточно вдумчивому читателю сделать выводы, не предусмотренные автором.

В советской науке эту предвзятую мысль отчасти преодолела археология, ибо множество находок на территории евразийской степи показало наличие земледельческих поселений даже в глубокой древности. Однако взамен одной умозрительной концепции была предложена другая, согласно которой кочевники, беднея, превращались в земледельцев и тем самым приобщались к цивилизации¹. Концепция эта была неуязвима до тех пор, пока она не подверглась проверке с позиций сопредельных дисциплин: географии и антропологии. Игнорировались роль ландшафта как экономико-географического района, возможность адаптации и необратимость эволюции. Внесение в разработку проблемы этих неоспоримых моментов заставляет пересмотреть предложенную концепцию, тем более что возможностей к тому вполне достаточно.

¹ Историю вопроса опускаем. Последней солидной работой, где данная концепция взята за основу, является книга С А. Плетневой «От кочевий к городам» (М, 19б7).

Долгое время казалось, что интерпретация исторических процессов Срединной Азии невозможна потому, что в научном обороте нет достаточного количества проверенного материала. Но за последние полвека исследовательской работы ориенталистов всего мира переведено столько текстов, собрано столько материала, что речь может идти прежде всего о систематизации уже накопленного. И тут возникает первая трудность — выбор аспекта. Попытки механически перенести закономерности европейского социального развития в Центральную Азию потерпели неудачу, так как каждая большая этнокультурная целостность имеет свои локальные особенности и они тем больше, чем дальше отстоит географическая среда изучаемой области от европейского эталона. Поскольку развитие производительных сил в конечном счете всегда связано с природными возможностями [12], то, признавая единство всемирно-исторического процесса, никак нельзя игнорировать его модификации, имеющие для истолкования фактического материала огромное значение. Вместе с тем бессмысленно кодифицировать мелкие различия ландшафтов и биоценозов, потому что тогда можно дойти до абсурдного дробления на необозримое число малых единиц, скажем отдельных деревень, что не только не облегчит обозрение предмета в целом, но сделает его вообще немыслимым. Поэтому вместе с аспектом нам нужно выбрать масштаб, отвечающий поставленной цели. Иными словами, надо произвести этно-географическое районирование и на этой базе выделить объект исследования.

Географическая классификация этнокультурных регионов применялась давно и не без успеха. Как всякая классификация, она условна, но удобна и наглядна, что позволяет ею пользоваться для систематизации наших знаний. На Евразийском континенте легко выделяются три больших полуострова: Индия, Западная Европа и Левант, к которому примыкает

Северная Африка со схожим ландшафтом. Также отчетливо ограничена субтропическая зона муссонного увлажнения — Китай, причем граница с внутренними районами Азии ощущалась еще в III в. до н. э., когда была сооружена Великая Китайская стена как раз по границе ландшафтов. За пределами перечисленных регионов остается степная и лесостепная зона континента, ограниченная с севера непроходимой и не пригодной для жизни тайгой, за которой идет северный аналог степи — тундра. Но о ней надо говорить особо.

Этот последний регион уже 3000 лет является местом становления конно-кочевой культуры или, точнее, ряда культур: скифской, хуннской, древнетюркской и монгольской, связанных между собою так же, как эллино-римская культура Западной Европы связана с романо-германской культурой или с предшествовавшей ей крито-микенской. Во всемирно-историческом процессе развития человечества эти культуры представляются ступенями, в плане этногенеза — «квантами» процесса, разделенными мятежными эпохами, когда культурная традиция прерывалась. Точно такие «пустые» или «темные» периоды лежат между эпохами державы Хунну и Вечного тюркского эля (III—V вв.), падением Уйгурского ханства и созданием Монгольского улуса (IX— XI вв.). И, говоря словами Цезаря, hi omnes lingua, legibus, institutes inter se differunt, несмотря на то что основой хозяйства всюду был кочекой быт, как будто неспособный к прогрессу.

Как это могло быть, хотя мы знаем, что было именно так?

Общепринято считать, что феодализм в Западной Европе возник при соревновании, а иногда соперничестве замка и города (Schloss und Burg), но в Степи не было и не могло возникнуть ни того, ни другого. Значит ли, что там не было развития?

Вместо привычных нам форм обитатели степей создали две свои собственные формы, связанные друг с другом постоянной борьбой: орду и племя (огуз) [13, с. 84]. Орда — это дружина эпохи военной демократии, но иногда приравниваемая ко всему народу. Племя — это территориально-хозяйственная единица, состоящая из экзогенных родов. Обычно племена составляли союзы, например, токуз-огуз — девять племен = уйгуры, или уч-огуз — три племени = карлуки, или хету-модер — семь [племен] = венгры и т.д., и существовали относительно самостоятельно, но когда орда целиком подчиняла племена, возникал эль — imperium, т. е. система сосуществования орды и племен.

При этом члены орды несли по существу функции европейского рыцарства, а члены племен — бюргерства. Можно представить всю историю кочевников как борьбу орд с племенами, хотя это вряд ли целесообразно, поскольку орды без племен не могли существовать, а племена без орд становились легкой добычей иноземных завоевателей. Происходившая же в действительности борьба должна рассматриваться как форма единства, обеспечивающая устойчивость системы в целом при неустойчивости ее отдельных звеньев.

Такова основная линия истории кочевников, а отдельные случаи рабовладения, или то и дело возникавшие феодальные институты, характерные для Европы и Леванта, в Великой степи были преходящими явлениями. Принцип феодализма — nullum officio sine beneficio — не мог быть осуществлен, так как, во-первых, всякое дело считалось общественной работой, а во-вторых, хану платить было нечем, поскольку он сам был должностным лицом, часто выборным пожизненно, питавшимся либо добычей, либо даяниями сопл'еменников. Деспотами ханы становились только в завоеванных землях с оседлым населением, ибо перенимали обычаи покоренного народа.

Все это не означает, что кочевой мир вовсе не знал феодализма. Феодальные институты встречаются постоянно, но на его границах. Например, ханы Тоба, они же императоры династии Северная Вэй, ввели для своих соплеменников систему фу-бин — подобие европейского бенефиция, и они же практиковали систему ленов; разбив хуинов в Хэси в 439 г., император Тай-у-ди пожаловал завоеванные земли хуннско-му принцу Ухою, который обязался лояльно служить династии Вэй. Но ленная система тобасцев оказалась недолговечной: вассалы отложились, а династия Вэй пала.

К феодальным институтам можно отнести икта — форму условного землевладения в сельджукском султанате. Но и она осуществилась лишь тогда, когда султаны Алп-Арслан и Мелик-шах покорили Иран и Малую Азию. До тех пор, пока сельджуки кочевали вокруг Аральского моря, их вождям нечем было оплачивать услуги соплеменников, и они получали их даром, но зато были вынуждены выполнять волю своих воинов.

В XIII в. монголы, завоевав Китай, Иран и Восточную Европу, пошли по пути тобасцев и сельджуков. Но уже в XIV в. они встретили сопротивление среди собственного домена, когда отколовшиеся от орд ойраты создали мощные родовые союзы без ханской власти, своего рода племенные республики, дожившие до середины XVIII в., тогда как феодальные государства монголов развалились уже в конце XIV—XV вв. Вывод из сказанного прост: прогресс и классообразование в Срединной Азии были связаны с всемирно-историческим процессом истории, а не с локальными особенностями кочевой культуры.

Прежде всего, что такое кочевой быт? Нам известны три формы степного скотоводства: 1) сезонное меридиональное, когда скот на зиму перегоняют на юг, как, например, в Монголии на окраину Гоби или в Калмыкии на Черные земли; 2) сезонное высотное, или яйлажное, когда летом скот выгоняют на горные пастбища (в Тарбагатае и Тянь-Шане) и 3) круглогодовое, таборное, применяемое в экстрааридных зонах Приаралья и Восточной Монголии [17, с. 6-7]. Все типы скотоводства определяются исключительно особенностями ландшафта и необходимостью адаптации, которая постепенно становится племенной традицией [3, с. 118-119]. Отсюда следует, что разнообразие природных условий определяет несходство культуры отдельных кочевых народов между собою.

Но климатические условия менялись, прежде всего степень увлажнения, и тогда сдвигались границы ландшафтных регионов [4, с. 85-94]. В мягком климате Европы подобные изменения ощущались мало, так как амортизировались близостью океана, но в континентальном климате Срединной Азии границы пустыни или тайги передвигались на сотни километров. А это означало, что пропадали или появлялись огромные пространства травянистых степей, и хозяйство кочевников переживало то подъемы, то упадки, с которыми были связаны судьбы степных государств. А поскольку Степь была окружена враждебными и агрессивными государствами вроде Китая, Арабского халифата или Священной Римской империи германской нации, то создавались коллизии, при которых экономический кризис был поводом для истребления или поглощения степного народа оседлыми соседями. Так погибли авары в Венгрии, шато в Китае, карлуки в Средней Азии и, наконец, ойраты под ударами китайско-маньчжурских войск у себя на родине (хотя и не бесследно). Исторические процессы взаимосвязаны.

Против тезиса о примитивности кочевых культур говорит то несомненное обстоятельство, что только путем кочевания были освоены для человека огромные площади полупустынь, сухих степей и суровых нагорий, где иная форма существования человека невозможна. Кочевник перегоняет свой скот строго по сезонам в определенном регионе и умеет скормить скоту всю траву, вырастающую в степи. Он использует даже пустыню, где весной быстрее всего стаивает снег и раньше всего появляются нежные, очень питательные травы. Там выгуливаются овцы после тяжелой зимы.

Кочевник больше привязан к своему региону, чем земледелец, потому что он не имеет таких запасов пищи, которые позволили бы ему быстро совершать далекие переселения, а его пища — овцы — передвигаются медленно. Самые большие переселения кочевников: хуннов, куманов, калмыков — с Иртыша на Урал были ничтожны сравнительно с движением, например, голландских буров из Капской земли в Трансвааль. Что же касается монголов XIII в., то их походы в Китай, Иран и Европу не были вязаны с переселениями [10, с. 521-522]. Монголы вели внешние войны по причинам политического характера небольшими армиями, прекрасно обученными и тренированными [см. там же, с. 442]. И успехи их объясняются не столько особенностями кочевого быта, сколько тем глубоким кризисом феодализма, который, по нашему мнению, произошел в XIII в.

Проблема борьбы земледельца со скотоводом была поставлена еще в Библии, но если автор книги Бытия стал на сторону Авеля, то европейские историки столь же категорично взяли под защиту Каина. Думается, что пристрастие здесь вредит пониманию, и целесообразно рассмотреть проблему, руководствуясь только научными соображениями.

Было бы ошибкой считать, что в степной зоне Евразии жили только кочевники. В Горном Алтае до сих пор известно оседлое скотоводство, так как разнообразие природных условий в горных долинах позволяет местным жителям — телен-гитам и телесам — обходиться без далеких перегонов скота. Однако это не выделяет эти народности из общеазиатской степной культуры. Во всех прочих отношениях они схожи со своими соседями: монголами и казахами, занимая промежуточное положение между ними. При этом надо учесть, что южные алтайцы произошли от древних тюрок (телесы) и телесского племени доланьгэ (теленгиты), т. е. истинных кочевников, приспособившихся к новым условиям в IX в. [5, с. 105-114].

Не менее показательно, что население речных долин Дона, Терека, поймы и дельты Волги с глубокой древности имело черты оседлого быта, занималось рыболовством (занятие, кочевникам несвойственное), иногда земледелием, садоводством (хазары) и отгонным скотоводством, как до последнего времени донские или гребенские казаки и астраханские татары [26, с. 60-103]. А на водораздельных степях, сменяя друг друга, пасли стада гунны, булгары, печенеги, куманы и ногайцы. Но кочевники пренебрегали речными долинами, используя берега рек для водопоев или для зимовок, так как гнус не дал бы возможности скоту нагуливать жир; кроме того, жители долин умели отстаивать свои земли от вторжений и даже переходить при случае в наступление, чему примером служит могущество Хазарского каганата, основавшегося на архипелаге дельты Волги, где кочевое хозяйство было вести вообще невозможно.

Мы вправе констатировать, что население степной и лесостепной зон Евразии представляло собой совокупность этнических групп, разнообразных не только по языкам (монголы, тюрки, иранцы, угры, славяне), но и по хозяйственному устройству, антропологическим признакам и духовной культуре. Роль последней особенно четко проступает на рубеже I и II тыс. н. э., когда в Степь стали проникать мировые религии и конфессиональный момент из племенного, охранительного превратился в этногенный признак. Поясняем мысль. Религия древних тюрок была разновидностью генотеизма. Почитание Неба (Тенгри) и Земли (Умай), в сочетании с культом предков-героев, было достоянием только одного племени — тюркютов, их интимным отношением с инобытием. Прозелитизм ограничивался инкорпорированными иноплеменниками, которых всегда было очень мало. Аналогичные генотеис-тические культы наблюдаются у современников Великого каганата, переживших его гибель: уйгуров, карлуков, печенегов, кыпчаков и даже киданей.

Но со второй половины VIII в. в Степь ворвались иные верования и овладели ею без остатка. Манихеи с 7бЗ г. превратили Уйгурию в теократическую республику с выборным ханом, начав религиозные гонения, чего до тех пор в Степи не было.

Несториане обратили в свою веру басмалов [8, с. 7], онгутов [30, с. 630], кераитов [25, с 245], а также часть гузов [2, с. 18-19], меркитов[25, с. 24б], джикилсй [2, с. 19-20] и оседлых уйгуров в Куче и Турфане [25, с. 252]. Православие распространилось среди дунайских болгар, хазар и аланов [1, с. 363]. Католицизм восторжествовал в Венгрии. Ислам был воспринят, в 960 г. карлуками, а до этого гузами и волжскими болгарами. А у монголов примитивная форма генотеизма заменилась «черной верой» — бон, принесенной проповедниками из Восточного Тибета в IX в. и ставшей государственным исповеданием [9, с. 31-38].

Меньше всего в эту эпоху распространился в Степи буддизм, так как в представлениях кочевников он ассоциировался с китайской культурой, которая для истых степняков была одиозна. Слишком много сил положили они на отражение танс-кой агрессии. В Тибете же в IX в. буддизм потерпел поражение и с огромным трудом восстановил какую-то часть былого влияния лишь, в XI в., когда идеологическая кристаллизация степи уже свершилась. Успехи буддийского учения ограничивались лишь государствами тангутов (Си-Ся), и киданей (Ляо), но поскольку в китайском махаянизме буддистом считается только монах, то масса рядовых кочевников оставалась за пределами доктрины. Эксгерриториальная буддийская община была в кочевом мире в дочингисовский период инородным телом. Аналогичное место на западной окраине степи заняла иудейская община, захватившая власть в Хазарском каганате и торговлю на караванных путях, соединявших Китай с Провансом [29, с. 681-682]. Иудейская Хазария порвала традиционный союз с Византией и блокировалась с мусульманскими эмиратами распавшегося халифата. Но одна проигранная кампания 965 г. восстановила положение: иудаизм исчез, а Хазарию разделили православие и ислам [1, с. 431-436].

Несмотря на то, что смесь непримиримых идеологических систем не может быть устойчивой, оказывается, что у всех евразийских народов есть общая демонология, т. е. практическое осмысление непонятных явлений. Перед силой народных верований отступили на задний план тонкости догматики мировых религий, и разнообразие культурных влияний стало лишь фоном для проявления единства осмысления мира способом, свойственным кочевым народам, уже не только степной, но и таежной зоны, например, тунгусам и алтайцам, а также русским поселенцам в Сибири, практически применявшим даже приемы шаманства, заимствованные у аборигенов.

Но если так обстоит дело с духовной культурой и социальными институтами, то так же, видимо, должно быть и с материальной культурой. Массовый материал — керамика, собираемая во фрагментах от Байкала до Дуная, показывает наличие того самого единства, которое мы ищем. Собственно говоря, в первом приближении различимы три большие культуры керамики:

1. Красная, прекрасно обожженная, сделанная на гончарном круге, черепок звонкий; сосуды — от огромных амфор для хранения воды (хумы) до изящных горшков и кувшинов. Этот тип керамики твердо датируется XIII—XVII вв., называется «татарским» и распространен от заволжских степей до села Тушина, где в 1608 г. располагался лагерь второго Лжедмит-рия, и поддерживавшие его казаки разбили немало посуды [14, с. 124-127].

2. Керамика лепная, из плохо промешанного теста с дресвой, крепко обожженная, но не до конца, ибо в изломе между двух бурых слоев просматривается слой черной недообожженной глины. Распространена она широко — от Байкала до Дона, и справедливо приписывается кочевникам: на востоке — курыканам, на западе — гузам, печенегам и куманам. Датируется IX—XII вв. н. э.¹

3. Керамика VII—IX вв. салтово-маяцкой культуры, несомненно восходящей к аланской, описана достаточно детально

¹ Обе культуры, прекрасно показывая эпоху, не дают никаких указаний на этническую или государственную принадлежность людей, евших из этих горшков. Если в первом случае можно говорить о мастерских, где керамическую посуду изготовляли, хотя она расходилась, видимо, весьма широко, то во втором случае и такой вывод будет не_: правомерен. Очевидно, в IX—XII вв. горшки лепили на стоянках, там же бросали разбитые, и так поступали все кочевые племена, независимо от их культуры, языка, религии, государственной принадлежности или политической ориентации.

[19]. Но из всех работ, посвященных этой теме, наше внимание привлекает последняя книга С. А. Плетневой, которая предлагает вниманию читателя выводы, представляющиеся дискуссионными [15, с. 3-12], начиная с того, что эта культура полностью приписана ею кочевникам-болгарам, которые постепенно стали оседать и строить города. Тезис этот вряд ли может быть доказан, потому что на территории, где распространена салтовская керамика в VII—IX вв. жили не только болгары, но и другие народы: авары, хазары, венгры и крымские готы [1, с. 357]. Народы эти были очень различны, а горшки у них всех были похожи. Затем гончарные варианты сал-товской керамики показывают наличие высокой техники, неосуществимой, да и ненужной в кочевом быте. Например, работами 1967 г. в цитадели Семендера¹ обнаружен культурный слой мощностью 0,5 м с большим количеством керамики сал-товского типа. Это все фрагменты больших сосудов, хранилищ воды и зерна, т. е. след наличия оседлого населения. А ведь болгары на Тереке никогда не жили и Семендер был построен персидскими инженерами для хазар [11, с. 179]. Иными словами, гораздо вероятнее считать салтовскую керамику, подобно вышеописанным, знамением времени, а не плодом деятельности какого-то одного этноса, в том числе и болгарского.

На всей указанной огромной территории от Дуная до Волги существовали значительные гончарные центры — некоторые из них, по всей видимости, сохраняли даже античные традиции. Они производили свои сосуды для местного оседлого населения и время от времени для пришлых переселенцев. Значит, за глиняной посудой скрываются совершенно разные этнические группы, жившие в одну эпоху. Возьмем, например, сложную проблему: интерпретацию аварских находок в Восточной Европе. До сих пор не решен вопрос об этническом составе Аварского каганата. Еще в 1906 г. Г. Надь, один из крупнейших венгерских археологов того времени, выдвинул гипотезу о болгарской принадлежности не только аварских племен VI в., но и VII—VIII вв. [21, с. 385-416]. В настоящее время исследования болгарского филолога В. Бешев-лиева [22, с. 108; 32] доказали, что четвертый из сыновей Кув-рата (его нельзя путать с Кубером начала VIII в.) переселился

¹ Отождествление Шелковского городища с Семендером см.: 6; 26, с. 83.

в Паннонию. Но ни подобных глиняных сосудов [15, с. 117 и след.], ни катакомбных могил на территории Карпато-Дунай-ского бассейна до сих пор не найдено, хотя они характерны для сравнительно большой части салтово-маяцкой культуры на территории Южной России. Мы отнюдь не собираемся поддерживать неверное мнение некоторых венгерских историков 50-х годов [там же, с. 6], которые значительную часть салтовской культура всячески старались связать с венграми. Напротив, мы хотим отметить, что в результате новых исследований болгарских, венгерских и советских археологов все ярче и ярче выявляется то, что разъединяет варианты салтово-маяцкой культуры. Уже сами явные различия в погребальном ритуале говорят о наличии не менее чем трех разных этнокультурных компонентов: трупосожжение, катакомбные могильники, ямы разного типа, наличие или отсутствие коня при погребении, а также неучтенные С. А. Плетневой наземные погребения в дельте Волги [7, с. 49- 51 ] и т. д. Обряд тру-поположения как такового еще не доказывает единства культуры. Не меньшее значение имеет изучение форм жилищ в области распространения салтово-маяцкой культуры. Типы жилищ также говорят о различии образа жизни, географической сферы и разноэтничности носителей данной культуры [15, с. 51 -64]. Трудность пока в том, что не раскопаны достаточно большие площади на поселениях. Но даже и сейчас напрашивается мнение, что на большинстве изученных селищ жили не кочевники, и поэтому-то наблюдается сходство раскопанных жилищ с постройками соседних оседлых народов. Что же касается юрт, то необходимо отметить, что настоящие юрты никогда не имеют углубления в земле, как полуземлянки, и не закреплены рядами колышков. Таким образом, круглые жилища, например Правобережного Цимлянского городища, никак нельзя считать юртами [см.: там же, с. 56, рис. 12]. Обратимся к аналогии. На территории Северо-Восточной Венгрии, возле дер. Гергелиугория, раскопками выявлены следы круглых полуземлянок X в. н. э. Врытая округлая яма в середине с очагом была покрыта — как показали следы столбов — четырехугольным навесом¹. Нет никаких оснований считать, что они имеют отношение к юртам. Не ту ли картину наблюдаем мы на Правобережном Цимлянском городище, которое, по мнению М. И. Артамонова, было уничтожено венграми? [1, с. 323]. Саркел, так же как и Семендер, возник не из поселений кочевников, оседавших в долине Дона, а был построен византийским инженером Петроной по заказу хазарского правительства как замок — укрытие для гарнизона из наемников. Третий крупный город Хазарии — Итиль — находился в пойме Волги-Ахтубы, где местное население издавна было оседлым, как и в дельте Волги. Во всех случаях мы наблюдаем не оседание кочевников, а специализацию этносов, адаптирующихся в тех или иных условиях ландшафта. Культурное общение обитателей речных долин с жителями водораздельных степей определяло сходство некоторых предметов широкого обихода, но нет никаких данных, подтверждающих мнение, что происходило этническое слияние, равно как и развитие от кочевий к городам, поскольку известно, что и те и другие существовали рядом до конца XIX в. Важное значение имеет прослеживание судьбы салтово-маяцкой культуры, точнее — тех народов, которые составляли разные «варианты» ее. Одна из четко выявленных групп аланского «варианта» на севере, где расположен сам верхнесалтовский катакомбный могильник, по-видимому, была полностью уничтожена походом венгров. В катакомбах не найдены монеты, датируемые после 20-х годов IX в. Носители материальной культуры данной северной группы строили небольшие городища-укрепления. Техника строительства стен лишний раз доказывает их предкавказское, аланс-кое происхождение [15, с. 44]. Это были просто пограничные крепости, где размещались гарнизоны хазарских наемников, и превращение их в города не может быть доказано. Пограничные хазарские крепости, например Саркел, также не имели никакого отношения к развитию или возникновению городов.

¹ Раскопки И. Эрдейи и Е. Симоновой 1966-1967 гг.

К городам и оседлой жизни обращала кочевников в средневековье всегда внешняя сила: авар покорил Карл Великий, кочевники венгры (или точнее — кабары, печенеги и др.) вынуждены были оставить прежний уклад своей жизни благодаря сильным рукам воеводы Гезы и его сына первого короля Стефана [27, с. 40; 23, с. 40; см. еще рец. на эту книгу: 34, с. 341 и след.]; половцев в Венгрии принудили к оседлой жизни не менее строгие приемы венгерских королей XIII—XIV вв. [Венская картинная хроника]. Значительная часть печенегов жила на определенной территории со своими табунами и служила в качестве легкой кавалерии XI—XIII вв. [16, с. 30-32] или в качестве пограничных войск, в результате чего постепенно ассимилировалась с венграми.

Карта распространения салтово-маяцкой культуры, составленная С А. Плетневой [15, с. 11], в какой-то мере ставит под сомнение ее основной тезис — этническую принадлежность данной археологической культуры. Вне поля зрения автора остались восточные памятники салтовского типа: Нижняя Волга, Терек, Сулак с притоками и могильники Башкирии [20, с. 316-317]. Простой учет этих памятников снимает вывод о болгарской принадлежности салтовской культуры. Скопления салтовской керамики, судя по карте, связаны с долинами Дона и Донца, а также предгорьями Крыма. Речные долины по своему ландшафту контрастируют с сухими степями и издавна имели свое, оседлое, население. В интересующую нас эпоху в долине Дона жили предки бродников, того самого народа, который стал широко известен под именем «казаков». (Процесс образования казачества, в частности его этногенез, гораздо сложнее. Но мы сейчас не входим в детальное рассмотрение связанных с этим проблем.) Маленькие леса «колки» на второй и первой террасах служили для них достаточным укрытием, откуда они наносили удары вторгавшимся кочевникам. Уж они-то на свою землю никого не пускали, даже при могучей Золотой Орде и буйных ногайских ордах. Поэтому для оседания кочевников не возникало никаких возможностей, даже если бы они к этому стремились.

С. А. Плетнева пришла к выводу, что «культура Хазарского каганата, представляющая культуру болгарских или, вернее, болгаро-аланских племен, создана этнически родственными племенами и, следовательно, является этнической» [15, с. 189]. Таким образом сами хазары выпали из истории.

В нашу задачу не входит рецензирование книги С. А. Плетневой, имеющей немало неоспоримых достоинств, в том числе и четкое изложение тезиса, вполне достойного того, чтобы стать предметом плодотворного научного диспута. Наша работа — только отклик на этот тезис, распространяемый автором на все «кочевнические образования: скифское, гуннское, тюркское, уйгурское, хакасское, арабское, татаро-монгольское и др.» [там же], которые будто бы «объединялись в государства только... когда часть населения обращалась к земледелию, создающему устойчивую экономическую базу». Этому тезису мы хотим противопоставить следующее положение: растущие кочевые орды или племенные союзы подчиняли себе соседние оседлые народы, либо инкорпорировали, не ассимилируя, группы земледельцев, либо на основе симбиоза создавали мощные державы — иногда на основе военной демократии, иногда феодальных отношений.

Кочевые скифы, ворвавшись в Причерноморье, покорили много оседлых племен трипольской культуры, которых Геродот потом именовал: скифы-земледельцы и скифы-пахари, отличая их от скифов царских и скифов-кочевников. Налицо симбиоз, а не оседание части населения [18, с. 48 и след.].

В 209 г. до н. э. шаньюй Модэ создал хуннскую державу с дисциплинированной армией и покорил охотничьи племена южных склонов Саян и Западной Маньчжурии. Во И в. в хуннские земли стали бежать китайские политические эмигранты, цяны, жуны и другие племена. Образовался слой оседлого населения, не смешивавшийся с хуннами и называвшийся цзылу, т.е. кулы [24, с. 519-571]. Слово кул, ныне обозначающее раба, в древности было названием иноземца, принятого, но не уравненного в правах. Кулы были и у тюрок, исполняя те же обязанности, что и у хуннов — занимались ремеслом и земледелием. Кроме того, и хунны, и тюрки получали необходимый им продукт от покоренных или союзных соседей. Опять-таки здесь не оседание кочевников, а разные формы междуэтнического контакта.

Сложнее с уйгурами. Этот степной, кочевой народ, захватив гегемонию в Монголии, соорудил два города Каракорум и Байбалык, но... руками приглашенных согдийцев и китайцев по заказу главы манихейской общины, сирийца или перса. В центре столицы стоял золотой шатер [28, с. 207]. Кочевание тут ни при чем. Когда же после 861 г. разбитые в степи уйгуры Бугу Цзюня осели в Турфане и Куче, то там не создалось государства, и глава оседлой, новой Уйгурии, носил титул идыкут, а не хан.

Хакасы и арабы упомянуты С. А. Плетневой, видимо, по ошибке. Хозяйство первых в Минусинской котловине было основано на ирригации и заготовках сена, т. е. это было оседлое скотоводство. Арабы же, создавшие халифат, были жителями оазисов, оседлыми еще со времен царя Соломона и царицы Савской (X в. до н. э.); и именно оседлые арабы разгромили кочевых бедуинов, сопротивлявшихся до последней возможности тем, кого они за своих не считали. Длиный арабский народ возник только вследствие побед Абу-Бекра (634 г.) и распался, как только ослабла власть халифов: бедуины Бахрейна освободились под знаменем карматства уже в IX в.

Татаро-монгольское государство, по словам авторитетнейшего очевидца Елюя Чуцая, «было основано в седле», а затем, после распадения на улусы, развитие пошло по тому же пути, как и у всех прочих. В Китае монгольские войска несли только гарнизонную службу, а возвращаясь домой, пасли скот, как их предки, но не оседали.

В Иране Хулагиды использовали сначала христианских, потом мусульманских грамотеев для службы в канцеляриях, а продукты земледелия получали в виде налога, но сами земледелием заниматься не стали.

В Литве и России, начиная с XIV в., многие татары покидали Орду и «выезжали» служить литовским и московским князьям. В Литве они образовали слой мелкой шляхты, сохранив веру ислама; в Москве, где крещение было обязательно, каждый багадур, поступавший на службу зимой, — получал шубу и дворянство, а летом — княжеский титул. Эти татары действительно перешли на оседлый быт, но при этом вышли из своего этноса и сохранили только специальность — пограничную военную службу, теперь уже с другой стороны.

Итак, не «от кочевий к городам», а сосуществование кочевий и городов при меняющихся формах взаимодействия. Все приведенные нами соображения имеют, помимо теоретической, еще одну практическую цель: преодоление трудностей, возникающих при интерпретации археологического материала. Только правильный аспект, включающий в себя обозрение географического разнообразия и этнофафических закономерностей адаптации этноса к ландшафту, позволяет отличить прогресс от натуральной самобытности.

ЛИТЕРАТУРА

1.    Артамонов М. И. История хазар. Л., 1962.

2.     Бартолъд В. О христианстве в Туркестане в домонгольский период. СПб., 1893.

3.     Гумилев Л. Н, По поводу предмета исторической географии. // «Вестник Ленинградского университета», № 18, 1965.

4.     Гумилев Л. Н. Истоки ритма кочевой культуры Срединной Азии. // «Народы Азии и Африки», 1966, № 4.

5.     Гумилев Л. Н. Алтайская ветвь тюрок-тукю. // «Советская археология», 1959, № 1.

6.     Гумилев Л.Н. Хазарияи Терек.//«ВестникЛГУ»,№ 24,1964.

7.    Гумилев Л.Н. Хазарские погребения в дельте Волги. // «Сообщения Государственного Эрмитажа», вып. XXVI, 1966.

8.    Гумилев Л.Н. Несторианство и Древняя Русь. // «Доклады по этнографии Всесоюзного Географического общества», вып. 5, 1967.

9.    ГумилевЛ. Н. Древнемонгольская религия. // «Доклады отделений и комиссий Географического общества СССР»,. Этнография, вып. 5, 1968.

10.  Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. II. Л., 1926.

11.  Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. М., 1962.

12.  Колесник С. В. Человек и географическая среда. Л., 1949-

13.  Кононов АД. Родословная туркмен. Сочинение Абу-л-Гази хана хивинского. М.—Л., 1958.

14.  Крупное Е.И. Городище «Трехсменный городок». // «Советская этнография», 1935, № 2.

15.  Плетнева С.А От кочевий к городам. М., 1967.

16.  Расовский Д.А Печенеги, торки и берендеи на Руси и в Уг-рии. // «Seminarium Kondakovianum», t. VI (1933), Praha.

17.  Руденко С И. К вопросу о формах скотоводческого хозяйства и о кочевниках. // «Материалы по этнографии Всесоюзного Географического общества», вып. 1. 1961.

18.   Смирнов А.П. Скифы. М., 1966.

19. Шрамко Я.А Керамика салкивско* культуры. // «Труды исторического факультета Харьковского государственного университета», т. 7, 1959.

20.   Эрдейи И. Большая Венгрия. // «Acta Archaelogica», t. 13, 1961.

21.   «Archaeologiai Ertesito», 1906.

22.  Besevliev V. Die protobulgarische Inschriften. Berlin, 1963.

23.  Bonis D. Istvan Kiraly. Budapest, 1957.

24.   ChavannesE. Les pays d'Occident d'apres le Wei-Lio. // «Toung Pao», ser. 2, vol. VI, 1905.

25.   GroussetR. L' Empire des steppes. Paris, I960.

26.   Gumilev L N. New Data on the History of the Khazars. // «Acta Archaeologica», 1.19- Budapest, 1968.

27.  MagisterP. Gesta Hungarorum. Budapest, 1932.

28.  Millet C. Sur le noms cereales chez les Ancients et particulier chez les arabes. // «Journal asiatique», t. V, 1865.

29.  Needfoam I. Science and Civilization of China. Vol. Ш. Cambridge, 1959.

30.  Pelliot P. Chretiens d'Asie Centrale et d'Extreme-Orient. // «Toung Pao», 1914.

31.  Pritsak O. Stammesnamen und Titulaturen der altaischen Volker, // «Ural-Altaische Jahrbucher», Bd. XXIV, Wiesbaden,

32.   Szadeczky-Kardoss S. Zum historischen Hintergrund der ersten Inschrift des Reiterreliefs von Madara. // «Akten des V. Inter-nationalen Kongress fiir griechische und lateinische Epi-graphik». Cambridge, 1967.

33.   ToynbeeA A Study of History. Abridgement of vol. I—VI by D. С Somervell. London — New York — Toronto, 1946.

34.   VaczyP. «Szazadok», t. 92, 1958.

СТРАНА ШАМБАЛА В ЛЕГЕНДЕ И ИСТОРИИ

«Азия и Африка сегодня», 1968, № 5, с. 48—50.

Французские авторы Л. Повель и Ж. Бержье в исключительно интересной статье «Какому богу поклонялся Гитлер?»¹ отметили, что учителя Гитлера — Дитрих Эккардт, Хаусхофер и Альфред Розенберг — почерпнули свою уверенность в том, что «их несут силы мрака* из тибетской легенды, переосмысленной ими для себя. По-видимому, они убедили и себя, и Гитлера, что эта легенда действительно тибетская и древняя. Фашистские идеологи исходили из того, что в глубокой древности на Востоке возникла некая страна Шамбала — центр могущества и насилия, управляющий стихиями и народами. Маги — водители народов — якобы могут заключать с Шамбалой мистические союзы, принося человеческие жертвы. По мнению вожаков нацизма, массовые человеческие жертвоприношения, побеждая равнодушие «Могущества — сил мрака, побуждали их к помощи жертводателям. Потому-то и были убиты шесть миллионов евреев и 750 тысяч цыган, что в этом руководители нацизма якобы видели глубокий магический смысл. Они обосновывали свои злодеяния верой в «силы мрака», но легенда, на которой они будто бы базировались, была плодом и последствием глубокого невежества европейского обывателя XX века.

Легенда о стране Шамбала в Тибете действительно существует и даже получила там особое распространение в тяжелый для Тибета XV в. Но рисуется Шамбала не как страна насилия, а как обитель блаженства и помещается где-то на северо-западе, подобно Утопии Томаса Мора или Атлантиде Платона. Правда, в одном из вариантов легенды имеется пророчество о грядущей войне Шамбалы с еретиками, нечто вроде описания апокалиптического конца мира и наступления вечного блаженства, но опять-таки не торжества мрака и насилия.

¹ «Наука и религия», 1966,  № 10—11.

Как всякая легенда, концепция Шамбалы имеет свою реальную основу, однако до тех пор, пока хроники древнетибетской религии бон были неизвестны европейским ученым, мысли о Шамбале питали только бредовую фантазию фашистских «теоретиков». Но в 60-е годы тибетские эмигранты опубликовали среди прочих сочинений «Тибетско-шашунский словарь», в котором была помещена карта страны Шамбала в специфической, непривычной для нас проекции. На первый взгляд, эта карта представляется совершенно фантастической, не имеющей никакого отношения к действительности, но научное исследование требует внимания, прилежания и уважения к самым непривычным формам изложения непонятных и неожиданных мыслей. Мы не можем требовать от древнего картографа, чтобы он изображал реальную действительность так, как привыкли видеть ее мы две тысячи лет спустя. Кто знает, может быть, через две тысячи лет и наши географические карты покажутся несовершенными и даже смешными. И поэтому, когда удалось прочесть сначала несколько названий, а потом уже и другие, то оказалось, что неизвестный древний географ изобразил страну, которую мы хорошо знаем по истории древнего мира.

ПУТЬ ИССЛЕДОВАНИЯ

Первое, что бросилось в глаза, — было хорошо известное нам название «сак». Кочевой народ саки, родственники скифов, воевали с парфянами в 127— 114 гг. до н. э. Сначала им удалось прорваться из Средней Азии в Иран, но потом они были оттеснены на его восточную окраину, в сухие степи, получившие название Сеистан (Сакастан). Это вполне реальное событие заставило нас продолжить поиски, увенчавшиеся успехом. Выяснилось, что центральный город страны Шамбала носил название Барпасаргад, то есть был одной из столиц Ахеменидской монархии. Наличие двух зафиксированных пунктов позволило ориентировать карту по странам света и определить еще несколько важных пунктов. К западу от Пасаргад расположена страна Хос, в которой легко угадать эламский город Сузы; тут филология и география совпадают. Как известно, к западу от Сузианы была расположена Вавилония, где в VI в. до н.э. господствовало семитское племя халдеев. На нашей карте халдеи названы словом, которое мы реконструируем как «гьялд», что соответствует их самоназванию «кал-ду», тогда как греческий, привычный нам вариант отстоит дальше от оригинала. Но самое интересное, что столица этой страны — Вавилон — наименован как «Страна, где собраны жрецы*. В этом названии отражено характерное для Вавилона обилие языческих культов. Обнадеженные успехом, мы двинулись дальше на запад и обнаружили, что карта заканчивается «Окружным вытянутым морем», на берегу которого расположены Пун (Финикия) и город Несендры, то есть Александрия. Таким образом, наш географ знал о существовании Египта, хотя отзывается о нем крайне нелестно. По его мнению, Египет — это «Страна демонов, крадущих людей» (по-видимому, работорговля и в те времена не вызывала восторга у наиболее интеллигентной части человечества).

Теперь попробуем двинуться от Пасаргад на восток. И там мы встречаем знакомые названия. На своем месте расположена страна Абадара — хорошо известная Бактрия, охватывающая современный Северный Афганистан и современный Южный Таджикистан. Южнее Бактрии лежит «Черная долина страданий», в которой нельзя не узнать страшную пустыню Белуджистана, где чуть было не погибло войско Александра Македонского. И наконец, к северу от Пасаргад лежит страна Гергайон, знаменитая Гиркания, страна воинственных горцев, которых древние авторы сравнивали с волками (по-персидски «волк» — «гург»).

Прочие названия требуют дальнейшей работы, и, вероятно, не все из них удастся расшифровать и сопоставить с уже известными. Собственно, так и должно быть, потому что древний восточный географ имел много сведений, которых не имели греки, и, следовательно, тибетский вариант географии Переднего Востока должен дополнить те отрывочные сведения, которые донесли до нас Геродот, Страбон и другие западные авторы. Но ведь это только повышает ценность источника, и будущее покажет, насколько он обогатит историческую географию. Нам же сейчас надлежит перейти к следующей проблеме: датировке эпохи создания карты. Отметим для начала, что автор знает город Александрию, стало быть, он жил после Александра Македонского. С другой стороны, на карте нет ни одного римского названия, а это значит, что карта составлялась до завоевания Востока Помпеем. Таким образом, не входя в противоречие ни с одним из названий источника, можно с уверенностью сказать, что автор был современником Се-левкидов и отразил на карте эпоху господства Сирии, руководимой македонскими завоевателями. Сирия по-персидски называется Шам, а слово «боло» означает «верх», «поверхность». Следовательно, Шамбала переводится как «господство Сирии», что и соответствовало действительности.

Этот, на первый взгляд неожиданный вывод подтверждается канвой исторических событий III—II вв, до н. э. Первые сирийские цари: Селевк Никатор и Антиох, объединив большую часть развалившейся Сирийской монархии, создали исключительно благоприятные условия для развития ремесел и торговли. Антиохия, построенная на реке Оронте, в течение многих веков представлялась прообразом веселой, разгульной и беззаботной жизни, а один из кварталов ее — Дафнэ был местом, где танцовщицы впервые открыли «стриптиз». Поэтому неудивительно, что тибетские горцы, встречавшиеся с сирийскими купцами в Хотане, Кашгарии и Балхе, наслушались рассказов о веселой жизни, и это дало достаточный повод для создания утопии, которая пережила и Селевкидскую монархию, и порожденные ею веселые беспутства. Таким образом, мы можем констатировать, что никаких специально «злых!, а тем более «потусторонних сил мрака» с легендой о Шамбале связывать не стоит: там поклонялись Афродите, Адонису, Таммузу, практически также Дионису, но не «могуществам, которые способствовали насилию и требовали человеческих жертв».

ПРОВЕРКА ВЫВОДА

Ученый не имеет права рассчитывать на доверие своих читателей и, больше того, сам не должен верить себе, пока не убедится в том, что выводы его безукоризненно правильны. Поэтому привлечем другие сочинения, в первую очередь «Биографию Шенраба».

Шенраб, основатель древней тибетской религии бон, которую часто именуют «черная вера», происходил из страны Олмо. На нашей карте она названа Хос (Сузиана). Олмо — это просто более древнее название Элама, что видно из тибетской аннотации к карте, которая названа как карта «Шушуна (Сузиана), Олмо (Элама) и Ирана».

Наличие древних названий не противоречит нашей датировке, а просто показывает эрудированность тибетского географа, знавшего, что Селевкидской монархии предшествовала Ахеменидская, первые цари которой происходили из Элама, из города Аншана. В биографии Шенраба (древность ее неоспорима) встречается ряд упоминаний о событиях, связанных с местами, отмеченными на нашей карте, которая тем самым является ключом к древнему тексту, смысл которого до сих пор не был раскрыт. Эламец Шенраб, проповедовавший религию света и правды, встретил сопротивление со стороны зо-роастрийцев, причинивших ему при помощи царя Ксеркса большие неприятности. Эти тибетские сведения корректируются недавно открытой надписью, в которой Ксеркс, называемый тибетцами Шрихарша (древнеперсидское Хшайарша), запретил почитание всех богов, кроме Ормузда. В числе прочих пострадал и бог Шенраба — древний Митра, последователи которого рассеялись по окраинам Персидской державы: на западе вплоть до Рима, а на востоке вплоть до Тибета.

Римский митраизм, побежденный христианством, принадлежит истории, но тибетский, под названием бон, существует до нашего времени. Его не мог сломить даже натиск буддизма, так как воинственные горцы предпочитали оптимистическую религию обожествленной природы, предписывающую верность слову, самопожертвование и любовь к миру, непонятной для них философии мудрецов Индии и Китая. В ответ на уверение в бренности всего сущего и в ничтожности всего земного, а также в бессилии нашего знания они отвечали: «Не слушай болтовню буддистов, твое сердце подскажет тебе, где черное, а где белое», а о том, что они считали «белым», то есть хорошим, гласит бонский гимн:

Да будет небо — сапфир!

Пусть желтое солнце мир

Наполнит светом своим

Оранжево-золотым!

Да будут ночи полны

Жемчужным блеском луны!

Пускай от звезд и планет

Спускается тихий свет,

И радуги окаем

Сияет синим огнем!

Пусть в небе мчатся ветра,

Пусть поит дождь океан,

Пусть будет вечной земля,

Родительница добра;

Здесь так зелены поля,

Так много прекрасных стран!

Как видно из содержания и интонации текста, эта концепция перекликается с наиболее мужественными и жизнеутверждающими настроениями, свойственными человечеству во все века, в том числе и в наше время. Последователи бона прошли через эпохи жестоких гонений, за две тысячи лет повторявшихся неоднократно, и пронесли для нас традицию древней науки, благодаря которой освещены многие темные моменты истории и разоблачены очень вредные предрассудки.

Итак, как ни странно, некоторые события, пережитые нами в XX в., находят себе объяснение в далекой истории, где заблуждения причудливо переплетаются с истиной, но истина их превозмогает.

Мы попытались очень кратко рассказать о древней тибетской карте и о некоторых событиях древнего мира. Теперь нам хотелось бы обратить внимание читателей на два весьма важных обстоятельства. Первое — это ценность традиционных сведений, передававшихся из поколения в поколение на протяжении тысячелетий. Даже нам, специалистам, кажется иногда просто невероятным, что в древних тибетских книгах содержатся вполне надежные сведения о древних странах и народах. Но, пожалуй, самое удивительное — это то, что в них есть описание и таких событий весьма далекого прошлого, о которых мы могли до недавнего времени только догадываться и строить разные, подчас противоречивые, предположения. И последнее: с каждым годом мы узнаем все больше фактов о культурном влиянии Востока на Запад и Запада на Восток, которое постоянно имело место на протяжении многих тысячелетий. Несомненно, что будущее развитие науки принесет еще немало интересного и неожиданного из истории развития нашей всемирной цивилизации.

ДРЕВНЕМОНГОЛЬСКАЯ РЕЛИГИЯ

Доклады отделений и комиссий Географического общества СССР. Этнография.Вып. 5. Л. 19б8,с.31-38.

Одной из наиболее пагубных для научного мышления ошибок являются предвзятые мнения, которые, будучи некогда высказаны как гипотезы, в дальнейшем принимаются как непререкаемые истины. Сила давности парализует критику, и ложное мнение укореняется, искажая картину исторического процесса. К числу таких мнений принадлежит представление о монгольской религии XII-XIII вв. как о примитивном язычестве.

В 1891 г. Дорджи Банзаров описал взгляды монгольских, вернее бурятских, современных ему язычников, снабдив сочинение большим количеством исторических экскурсов, и в заключение сделал вывод, «что так называемая шаманская религия, по крайней мере у монголов, не могла произойти от буддизма или какой-либо другой веры» [1, с. 5]. По его мнению, «черная вера монголов произошла из того же источника, из которого образовались многие древние религиозные системы; внешний мир — природа, внутренний мир — дух человека и явления того и другого, вот что было источником черной веры» [1,с. 5].

Согласно описанию Банзарова, черная вера заключается в почитании: а) неба, б) земли, в) огня, г) второстепенных богов — тэнгри и д) онгонов — душ умерших людей.

Уже самое количество и разнотипность божеств заставляют нас заподозрить, что мы имеем не стройную систему политеизма, как, например, эллинская религия, а синкретизм, т. е. сосуществование различных верований, не всегда достаточно увязанных между собой. Роль шамана, по Банзарову, заключается в том, что он «является жрецом, врачом и волхвом или гадателем» [1, с. 37]. Как жрец — он приносит жертвы по праздникам и по другим поводам, как врач — он вызывает духа, мучающего больного, и принимает его в свое тело; роль его как гадателя ясна.

Нет сомнений, что современные Банзарову буряты использовали именно такую систему. Но так ли было в XII и XIII вв.?

Несколько иначе выглядит монгольская, религия XIII в. у Н. Веселовского [3, с. 81-101], писавшего исключительно на основании письменных источников. Несмотря на то что на первой странице перечислена почти вся известная литература о монгольских верованиях, Веселовский упорно называет религию татар шаманизмом, понимая под этим последним эклектическое сочетание всевозможных религиозных представлений.

На первое место Веселовский ставит поклонение огню, считая это явление свойственным всем примитивным религиям (?!), на второе — поклонение солнцу и луне [3, с. 92]; об этом культе Банзаров не сообщает. Затем идет поклонение кусту, «смысл которого мы разгадать теперь не можем» [3, с. 94], и поклонение идолам, которых Н. Веселовский отождествляет с онгонами-духами предков, хотя тут же называет их «хранителями счастья, стад, покровителями звероловства» и т.д. [3, с. 96]. Противоречие не смущает автора.

Конец работы посвящен вопросу о веротерпимости татар, вытекающей якобы из их религиозных представлений, но, однако, необходимо установить, что Веселовский дает совершенно иную картину, нежели Банзаров, и вместе с тем делает ту же ошибку, смешивая в одно целое: 1) культ природы, 2) магию и приметы и 3) экстатические манипуляции шаманских медиумов. Подобно Банзарову, он принимает исторически сложившийся синкретизм за догматику положительной религии.

Вернемся к Банзарову. При внимательном прочтении его книги немедленно возникают вопросы: 1) С какими духами имеют дело шаманы? С духами ли умерших, т. е. онгонами, или с духами природы — земли = этуген (что следует из именования шаманок-идоган) [1, с. 16]? 2) Какое отношение имеют шаманские духи к главному богу — Небу? 3) Почему главному богу шаманы никак не поклоняются и даже игнорируют его?

4) Банзаров пишет, что «Небо» нельзя считать тождественным с богом [ 1, с. 7-8], так как Небо монголы представляли Правителем мира, вечным Правосудным и Источником жизни. А что же тогда бог? 5) Банзаров усиленно и тенденциозно старается представить Небо безличным и сообщить культу Неба в ХПГв. деизм, который он наблюдал в XIX в., хотя факты, приводимые им ниже из источников XIII в., противоречат этому. 6) Банзаров выводит культ огня из зороастрийской Персии, вопреки своему первоначальному утверждению об автохтон-ности шаманизма. Верный предвзятому мнению об автохтон-ности черной веры, Банзаров смешивает в одно религиозные понятия хуннов III века до н. э., тюрков VI века н. э., монголов XIII века и бурят XIX века. Естественно, что эти различные культуры увязать в единую систему невозможно, но это и нужно было Банзарову, боровшемуся с шаманизмом с позиций буддизма [1, с. 45-46].

Чрезвычайно ценные сведения о древней религии монголов мы можем найти у Вельгельма Рубрука, монаха-минорита, ездившего к Мангу-хану и весьма интересовавшегося вопросами религии. Он предпринял свое путешествие, дабы убедиться, что Сартак, сын Батыя, действительно христианин, как ему сообщили его осведомители — черноморские купцы. Оно так и оказалось, но любопытно, что секретарь Сартака, Койяк запретил Рубруку говорить Батыю, что Сартак — христианин, сказав: «Он не христианин, а Моал» [6, с. 114]. Рубрук был возмущен тем, что татары путают религии и нации, однако надо думать, что Койяк, сам несторианин, понимал, что говорил. Когда Рубрук прибыл к Мангу-хану, то ему удалось участвовать в религиозном диспуте, где мусульмане и христиане, объединившись на платформе единобожия, полемизировали с буддистами. Тогда высказал свою точку зрения и Мэнгу-хан. Он сказал: «Мы, Моалы, верим в единого Бога, которым мы живем и с которым умрем...» Волю бога узнавали через прорицателей [6, с. 173-174]. Это и было credo монгольской веры, столь сокращенно записанное Рубруком. Очевидно, ее и имел в виду Койяк, противопоставляя монголов христианам, и несомненно, что эта доктрина значительно отличается от описанного Банзаровым политеизма. Но можно ли все-таки считать ее монотеизмом?

Плано Карпини в главе «О Богопочитании татар» говорит следующее: «Они веруют в единого Бога, которого признают творцом всего видимого и невидимого, а также признают его творцом как блаженства в этом мире, так и мучений, однако они не чтут его молитвами, или похвалами, или каким-нибудь обрядом. Тем не менее у них есть какие-то идолы из войлока...» Сверх того, «они набожно поклоняются солнцу, луне и огню, а также воде и земле, посвящая им начатки пищи и пития и преимущественно утром, раньше чем начнут есть или пить» [6, с. 28, 29].

Плано Карпини хотя и не замечен в сознательной лжи, но требует осторожного к себе отношения. Во время бешеной езды на перекладных до ставки Гуюка и обратно, при недоедании и незнании языка трудно произвести исчерпывающие наблюдения. Поэтому нет на нем вины за то, что поклонение Небу он понял как поклонение светилам и к культу земли самочинно прибавил культ воды. В остальном он согласен с Гай-тоном-армянином, сообщающим нам: «Они (татары) знают единого, вечного бога и призывают его имя, но это все. Они не молятся и не удерживаются от грехов ради страха божьего» [9, с. 72].

Не менее определенно о монотеистическом богопочитании говорит Рашид ад-Дин:

1.  В разговоре с сыновьями Чингисхан сказал: «Силою Господнею и с помощью Небесною я завоевал для вас, деток, царство» [2, с. 96].

2. В наказе Джэбэ и Субутаю Чингисхан сказал: «Силою Бога великого, пока не возьмете его (Мухаммеда) в руки, не возвращайтесь» [2, с. 60].

3. Чингисхан сказал про себя «...дело его, словно новый месяц, возрастает со дня на день; от Неба силою Всевышнего Бога нисходит победоносная помощь, а на земле, помощью его, явилось благоденствие» [2, с. 121].

4. В наказе воинам: «И пусть он (воин), всегда моля усердно Всевышнего Бога, со смиренным сердцем желает украшения восьми сторон, дабы силою Предвечного Господа можно было взять в одном месте четыре предела» [2, с. 123].

5. Наконец, есть текст молитвы Чингисхана, когда он молился на вершине холма, повесив на шею пояс, развязав завязки плаща и пав на колени: «О предвечный Господь, ты знаешь и ведаешь, что Алтан-хан начал вражду... Я семь ищущий за кровь возмездия и мщения. Если знаешь, что возмездие мое правое, ниспошли свыше мне силу и победоносность и повели, чтобы мне помогали ангелы, люди, пери и дивы* [2, с. 127].

Эти слова могли бы показаться традиционными мусульманскими обращениями к Аллаху, но имя Аллаха нигде не упоминается, а везде стоит персидское слово «Худб».

Но самые драгоценные сведения о наличии у монголов культа верховного единого бога берем мы из «Сокровенного сказания». Там этот бог называется «Вечное Небо». Монголы различали материальное «голубое» небо от духовного «Вечного» Неба [1, с. 6]. «Вечное» Небо, согласно Банзарову, не было личным богом, а лишь мировым порядком, но не только вышеприведенные, но и нижеследующие цитаты убеждают нас в противном.

В словах Чингисхана Вечное Небо выступает как податель помощи. «Вечное Небо умножит силу и мощь вашу и предаст в ваши руки Тогтаевых сыновей» [7, § 199], или «Когда с помощью Вечного Неба будем преобразовывать всенародное государство наше...» [7, § 203].

Но Вечное Небо требует не только молитвы, но и активности: «...ты, Чжурчедай, ударил на врага. Ты опрокинул всех: и чжиргинцев, и тубеганцев, и дунхаитов, и тысячу отборной охраны Хори-Шилемуна. Когда же ты продвинулся до главного среднего полка, то стрелою-учумах ты ранил в щеку румяного Сангума. Вот почему Вечное Небо открыло нам двери и путь» [7, § 208].

Как мы видим, Вечное Небо — бог — не только податель активной помощи, но и требующий активности у своих верных, т. е. более активный, чем кальвинистский Gott, дающий спасение по вере без дел.

Как будто мы можем признать у монголов культ единого, всемогущего и активного бога, но дело обстоит не так просто.

«Сокровенное сказание» с полной определенностью сообщает нам, что Тэнгри был единственным богом монголов, наряду с Небом упоминается Земля — Этуген. Темучин сказал: «Мы... умножаемые в силе Небом и Землей, нареченные могучим Тэнгри и доставляемые матерью-Землей» [7, §113]; «...в кераитском походе мы, восприняв умножение сил от Неба и Земли, сокрушили и полонили кераитский народ» [7, § 208].

Тут — явный дуализм, но надо полагать, что Небо почитается больше Земли, так как Небо постоянно упоминается без Земли, тогда как Земля без Неба — никогда.

Плано Карпини сообщает, что татары через чародеев вопрошают бога Итогу, которого команы (тюрки) называют Кам [6, с. 31]. Итога, по вполне справедливой догадке Банза-рова, безусловно, монгольская Этуген, а кам — шаман [1, с. 16]. Согласно Плано Карпини, монголы боялись этого божества и приносили ему жертву. Этуген почиталась путем сооружения «обо», причем в древности над обо совершались кровавые жертвоприношения [1, с. 18-19].

Не менее определенно говорит о наличии двоебожия Марко Поло: «Они (?) говорят, что есть верховный небесный бог: ежедневно они возжигают ему курения и просят у него доброго разумения и здоровья... Есть у них бог, зовут они его Натигай и говорят, что то бог земной, бережет он их сынов и их скот да хлеб» [4, с. 90, 275].

И в другом месте: «...у каждого высоко на стене прибита табличка, на которой написано имя, обозначающее всевышнего небесного бога. Ей поклоняются с кадилом фимиама, поднимают руки вверх и кладут земные поклоны, чтобы бог дал хороший ум и здоровье, а другого не просят. Ниже, на полу стоит изображение, которое зовется Натигаем; бог земных вещей, рождающихся по всей земле. Ему придают жену и детей и поклоняются также... У него просят хорошей погоды, земных плодов, сыновей и т. п.» [4, с. 126].

Это двуединое божество монголов было известно русским летописцам, которые рассматривали его как дьявола. В Ипатьевской летописи по этому поводу сказано: «Приходящая цесари, и князи, и вельможе, солнцю и лоуне (т. е. небу) и земли, дьяволу и умершим во аде отцомь их и дедом и мате-рямь (онгонам) водяше около коус-та поклонятся им, о скверная прелесть их» [3, с. 806]. Понятия, разнящиеся между собой, разделены предлогом и? но в выражении «земли, дьяволу» «и» нет. Очевидно, по современной орфографии должно было бы стоять «земле-дьяволу». А русские люди XIII века о дьяволе имели достаточное представление и не путали его никогда и ни с кем. Верные ранневизантийской традиции Нового Завета, они считали дьяволами древних богов, противников Христа. Так, дух бездны назывался по-еврейски Абаддон, а по-эллински —

Аполлон [5, IX, II]. К числу дьяволов самого высокого разряда ранние христиане относили Митру, наиболее опасного соперника христианства. Так что тут можно с большой долей вероятия сказать, что Этуген в понимании русского летописца отождествилась с каким-то известным ему эллинским божеством. Но с каким? Ведь Этуген нераздельна с Тэнгри, и летописец это понимал.

А сами монголы? Ведь они-то свое божество не считали злым началом, что вполне вытекает из приведенных цитат. Но так как религии без определения зла не бывает, то обратимся к рассмотрению того, против чего боролось монгольское двуединое божество, иными словами: что монголы считалигрехом?

Убийство, насилие, грабеж, угон скота как грех не рассматривались. Это была бытовая норма, способ взаимоотношений между племенами. Понятия «разврат» вообще не было, потому что женщина была уважаема и с ее желаниями мужчины считались. Непослушание каралось только в военных условиях; как расхлябанность оно осуждалось, но считалось за слабость, а не за грех. Только одно представлялось монголам чудовищным — обман доверившегося и предательство. Убийство посла монголы всегда рассматривали как повод к войне, и вполне достаточный. Когда воины мятежного Джамухи выдали своего вождя Чингисхану, их казнили перед глазами преданного князя. Зато когда кераитский полководец в арьергардном бою задержал монголов, чтобы дать время своему хану уйти от потони, он был помилован и принят в монгольское войско в чине нойона. Принцип был настолько силен, что выгода и ущерб при соблюдении его не принимались во внимание. Значит, этот принцип был частью мировоззрения, т. е. монгольское божество было врагом лжи, дозволяя своим верным все остальные наклонности и поступки. Это — очень важная деталь. Так ведут себя по отношению к людям далеко не все боги. Поэтому обратим внимание на имя монгольского божества, тем более что оно сохранилось до XIX в. Это персидское слово, известное весьма широко, — Хормуста (не путать с именем Ормузд). Это имя помещено в словаре Голстунского и Ковалевского, у Дорчжи Банзарова [1, с 11] и у Блоше [10, с. 41].

Банзаров не сомневается, что Хормуста и Небо — одно и то же. Чингисхана называли то сыном Неба, то сыном Хормусты, то по-китайски Тянь-цзы (прекрасный корректив. —Л.Г.). Буддисты, переводя санскритские и тибетские книги на монгольский язык, именовали Индру Хормустой, что показывает на то, что этот термин успел уже укорениться в Монголии к моменту начала буддийской пропаганды. Тут даже Банзаров уступает очевидности и, вопреки собственным заявлениям об автохтон-ности черной веры, замечает; «При лучшем знакомстве с шаманством монголов найдется в нем, может, много общего с учением Зороастра» [1, с. 25]. Но что эти религии роднит и что разделяет? Прежде всего отпадает трактовка Тэнгри — Вечного Неба как безличного мирового порядка. Она и до этого противоречила фактам, а сейчас с ней можно вовсе не считаться. Но отсутствие вражды между небесным и земным божествами исключает концепцию влияния зороастризма.

Иранская терминология, очевидно, попала к монголам не через зороастрийцев, а через манихеев, обративших в 762-763 гг. уйгуров. Однако монголы полностью переосмыслили персидское слово и, назвав свое божество Хормустой, заставили его кооперироваться с подземным женским началом, что придало исповеданию черты, не свойственные прототипу. Равным образом невозможно называть древнемонгольскую религию шаманизмом. В стройной философии шаманизма нет месга для божества, создателя или промыслителя. Там мир состоит из верхнего, среднего, в котором живут люди, и нижнего; мы бы сказали макромир, мезомир и микромир. Люди верхнего и нижнего миров, попадая в средний мир, воспринимаются как духи, но так же воспринимаются ими люди среднего мира, попадающие к ним. Общение между мирами осуществляется шаманами (индийское слово, означающее «слушающий» звуки инобытия в состоянии экстаза). Это практика, а не догма. Общение связано с половой связью женщины иного мира (аями) с мальчиком, который и становится благодаря этому шаманом [8]. «Мировое древо», прорастающее через все три мира, — образ, который в переводе на современный язык означает имманентность инобытия. Ну что тут общего с древнемонгольской религией?

Несколько больше параллелей с угорской религией, которую сами ее носители не отождествляют с тунгусским шаманством. Там тоже есть небесное доброе божество — Юма и злое земное — Керемет, но, в отличие от монгольской веры, вся активность принадлежит Керемету. Это близко, но не то. Скорее, у монголов имела место древнеазийская концепция, подвергшаяся влиянию манихейства и оформившаяся не раньше IX в. в стройную систему. Крайне важно, что эта система резко противопоставляла себя христианству, игравшему в это время в Центральной Азии самую активную роль. Такой религией может быть только бон — тибетская черная вера.

И тут возникает последний вопрос: мог ли дружить монгольский бог Хормуста с Христом? Вряд ли! Ни манихейские традиции, ни объединение светлого, небесного начала с земным и темным не могли быть приемлемы для христиан. Соперничества между Триединым и Двуединым не могло не быть, и тень вражды легла на монгольскую историю ХШ века.

Еще в 1206 г. светская власть в лице Чингисхана и духовная, представленная священнослужителем — жрецом Кокочу, как это часто бывает, столкнулись, и Кокочу был предательски убит. Сама черная вера не была поколеблена, но с этого времени и речи не возникало об ограничении несторианства. Исключение представляли только члены ханского рода, которым запрещалось креститься. Но победа несторианства была эфемерна: в конце ХШ в. оно претерпело военный разгром, от которого не оправилось. Разделение Монгольского улуса оказалось роковым и для черной веры.

Древнемонгольская религия исчезла потому, что ее носители — монгольская знать — приняли на западе ислам, а на востоке — буддизм. И тогда-то в страну, лишенную вождей и принципов, широкой струей влилась шаманистская практика, образовав у бурят, халхасцев, алтайцев и тувинцев причудливые формы идеологического синкретизма, являющиеся продуктом распада оригинальных религиозных систем.

ЛИТЕРАТУРА

1.    Банзаров Д. Черная вера. СПб., 1891.

2.    Березин И.Н. Собрание летописей, II. // Труды Восточного отд. Русского Археологического общества, 1888, XV.

3.     Веселовский Н. О религии татар по русским летописям. / / Журнал Министерства народного просвещения, Пг. Т. LXIV, 1916, № 7, отд. 2.

4. Книга Марко Поло. М., 1955.

5. Новый Завет. Откровение Иоанна Богослова.

6. Карпини Я. История монголов. Рубрук В. Путешествия в восточные страны. М., 1957.

7. Козин С.А Сокровенное сказание. М.-Л., 1941.

8.    Штернберг Л. Я. Избранничество в религии. // Первобытная религия в свете этнографии. Л., 1936.

9. Bergeron P. Voyages faits en Asie dans les XII, XIII, XIV et XV siecles. La Haye, 1735-10. BloshetE. Etudes sur l'historie religieuse de J'Iran. // Revue de l'historie de religion. T. 38. P., 1878.

БОН (ДРЕВНЯЯ ТИБЕТСКАЯ РЕЛИГИЯ)

* Доклады отделений и комиссий Географического общества СССР. Этнография. 1970. Вып. 15- Л., с. 72-90. (Работа написана в соавторстве с Б. И. Кузнецовым.)

Когда в середине VII века по приглашению тибетского владыки Сронцангамбо в Тибет явились из Индии буддийские монахи, то они столкнулись там не с первобытным язычеством — почитанием сил природы, не с шаманизмом — практикой вызывания духов и даже не с культом мертвых предков, а с продуманной, теоретически отработанной религиозной системой, носившей название бон. Несмотря на активную поддержку центральной власти, буддистам пришлось выдержать тысячелетнюю борьбу, в результате которой им не удалось достигнуть полной победы. До сих пор в Тибете наряду с желтой верой — ламаизмом существует и учение бона, с той лишь разницей, что борьба между этими религиями больше не влечет за собой ни гекатомб из человеческих тел, ни потоков крови. Однако все это имело место в первые века проникновения буддизма в Тибет (VII-XI вв.).

В специальной работе нам удалось установить, что политические формы этой борьбы были связаны с соперничеством между монархом и аристократией [4, с. 108-110], но это не исчерпывает проблемы. В самом деле, социальная борьба не всегда предполагает наличие разных идеологических систем. Так, например, во Франции члены «Лиги общественного блага» были такими же хорошими католиками, как и король Людовик XI, а греческие базилевсы, низложенные греческой аристократией полисов, почитали тех же олимпийских богов, что и их противники. В Тибете идеологическая борьба накладывалась на социальную, и это придавало историческим коллизиям небывалую остроту [6]. Для того чтобы привлечь на свою сторону те или иные слои тибетского народа, религиозная система должна отвечать принятым этнографическим представлениям и настолько резко отличаться от соперничающей системы, чтобы массы могли ощущать это различие непосредственно, без сложных теологических разъяснений.

В чем же было различие буддизма и бона? Если судить по сохранившимся до наших дней материалам, то мифологическая система в обеих этих религиях имеет много общих черт. Этика обща для всех теистических систем: рекомендуется делать добро, устраняться от зла, проповедовать истину и т. п. Иконография тибетского буддизма и бона почти неотличима, за исключением направления лучей свастики; кроме того, в процессе истории возникает новое учение бона (бегйур бон, то есть измененное бон), компромиссное по отношению к буддизму, и тантрический буддизм, в котором стирались внешние различия между доктриной великого спокойствия и обычаями ею завоеванной горной страны. Так все-таки почему же не возникло слияние этих религий, несмотря на то что оно устроило бы тех и других? Очевидно, наряду с чертами сходства имели место элементы различия настолько существенные, что именно они определили ход истории культуры Тибета. Наша задача в том, чтобы отыскать их и объяснить причины несовместимости обоих мировоззрений.

Начнем с известного, т. е. с буддизма. Буддизм, как известно, не является связью человека с богом, потому что он отрицает бога, а точнее — относится к этой проблеме с абсолютным равнодушием. Буддизм также и не средство спасения души, бессмертия которой он в общем-то не признает. Целью буддизма является спасение избранных, т. е. монахов, «ставших на путь», а мирянам, сочувствующим буддийской доктрине, за помощь и милостыню буддийской общине монахов предлагается «утешение» и возможность хорошего перерождения, с тем чтобы в одной из последующих жизней, спустя миллионы лет, стать монахом. Эта идея проходит красной нитью через всю сутру «Мудрец и дурак» [14].

Мы не будем входить в идеологические тонкости различных направлений буддизма, так как в интересующем нас этнографическом плане эта проблема не дает нам путей к решению основного вопроса. Для нас важно другое: что представляла собой община монахов, к чему она стремилась и чего добивалась? В Индии основу буддийской общины составляли не брамины, гордые своими знаниями, не раджи и воины, проливающие кровь, не крестьяне, привязанные к своим полям и семьям, не дикие охотники-ведды, ежеминутно ощущающие реальность окружающего их мира. И тем не менее буддийская община монахов существовала и росла. В системе многочисленных мелких индийских княжеств далеко не все молодые люди находили применение для своих способностей и энергии. Большинство мирилось с невозможностью сделать карьеру и добиться успеха в жизни. Но наиболее энергичные и честолюбивые персоны искали выход, хотя бы психологический, из безвыходного положения, в которое их поставила историческая судьба. В случае прямого восстания против установленного порядка их ждала немедленная гибель, и тогда они отвергали жизнь, обманувшую их, вставали на путь ее преодоления ради достижения вечного покоя — нирваны. Во имя пассивности они развивали бешеную активность, находя в этом выход для обуревавших их страстей. Де-вадатта, кузен Будды Шакьямуни, желая захватить власть над буддийской общиной, принял участие в государственном перевороте, так как надеялся на покровительство нового царя [14, с. 314-315].

Но торжества буддисты достигли только при создании обширных централизованных государств. И Ашока (III в. до н. э.), и Канишка (II в. до н. э.), и Харша Вардана (VII в. н. э.), покоряя обширные территории, неизбежно угнетали местное население и неизбежно восстанавливали его против себя. Однако правители нуждались не только в военной силе, но и в интеллигентных чиновниках, а вербовать последних из числа угнетенных было нецелесообразно. Вот тут-то и пригодилась им экстерриториальная буддийская община, в свою очередь использовавшая правителей в своих целях. А цель у буддистов была одна: перевести возможно большее количество людей в нирвану. Это означало, что лучшая часть общества должна была научиться пренебрегать мирскими заботами и исчезнуть из жизни без остатка. Действительно, исчезала наиболее искренняя, творческая, жертвенная часть общества, а оставался шлак и пепел, вследствие чего великие империи гибли [4].

Несколько иначе выступили буддисты в Китае. Во-первых, в Китае проповедники желтой веры столкнулись с даосами, проповедовавшими практически сходное учение. Во-вторых, горячими противниками буддистов выступили конфуцианцы, атеисты, ставившие своей целью укрепление земного государства и общества. Буддизм сумел закрепиться в Китае, хотя и не без труда. Но даже в эпоху Тан (VII-X вв.), в период наибольшего распространения буддизма и расцвета буддийской культуры в Китае, эта доктрина оставалась в основном модным заграничным учением, которое охватывало главным образом небольшой круг интеллигентов, эстетов-чиновников, уставших от бесконечных дворцовых интриг. Это учение оправдывало их бегство на лоно природы, где в уединении они писали утонченные стихи (как, например, Ван Вэй), ловили рыбу, сидя с удочками на берегу озер, и пьянствовали в кельях со своими друзьями, которые приезжали к ним на время полечить свои издерганные интригами нервы.

Несколько иное положение было в Тибете. Долгое время буддистам не удавалось заполучить в свою среду ни одного тибетского монаха. Вся община состояла из иностранцев: индийцев, китайцев, хотанцев, но благодаря поддержке монарха она удерживала ведущее положение. Для того чтобы обеспечить покровительство светской власти, буддисты создали учение о дхармапалах, хранителях веры, жертвующих своей душой ради торжества «Закона*. Согласно буддийскому догмату, убийца ни при каких условиях не мог войти в нирвану, а убивать врагов буддизма было необходимо. И тогда была предложена концепция, согласно которой человек, жертвовавший своим будущим блаженством ради сегодняшней победы, достоин поклонения и почитания наряду с совершеннейшими из людей — бодисатвами. Следовательно, ему разрешалось в этой жизни и пролитие крови, и общение с женщинами, и роскошь, лишь бы он, охранив от врагов «Закон», дал возможность своим современникам беспрепятственно вступить на «Путь». Не исключалась возможность специального воплощения (аватара) доброго бодисатвы в гневной ипостаси для борьбы с врагами веры. Так, например, весьма популярный быкоголовый Ямантака («Убивающий смерть») был воплощением бодисатвы мудрости Манджушри, и его же воплощением был тибетский монарх Тисрондецан (VIII в. н. э.) [7], которого никто не обвинял в мягкости. Но при всем этом надо помнить, что нигде и никогда буддисты не отступали от своего основного тезиса об иллюзорности видимого мира, хотя разные школы и расходились по этому вопросу в деталях. В аспекте этики это означало, что любовь к миру является самым большим препятствием для достижения цели — нирваны. Эта характерная особенность буддизма отличала его от теистических систем христианства, ислама и веданты. Не эта ли разница в таком кардинальном вопросе была причиной абсолютного несходства буддизма и бона, а тем самым одной из причин обострения кровопролитной социальной борьбы, которая в IX в. не позволила Тибету стать гегемоном Центральной Азии?

В настоящее время бон исповедуется в Сиккиме, отчасти в Бутане, в Западном Тибете, в китайских провинциях Сычуа-ни и Юньнани южно китайскими народностями мань, лоло, лису и др. Материалы по бонской религии весьма скудны. Это, прежде всего, китайские сведения древние [2] и новые [8], затем записки моравского миссионера А. Франке [16] и дипломатического агента Ч. Белла [11] и, наконец, подлинная бон-ская рукопись, доставленная Сарат Чандра Дасом и частично переведенная на немецкий язык Лауфером [20]. Наиболее полные современные исследования по бону содержатся в работах Г. Гофмана [19] и Р. А. Стейна [21]. Сведения, которые даются по бону в европейских работах, противоречивы и туманны. Что же касается описания бона в тибетских источниках, составленных буддистами, то тут приходится считаться с возможностью заведомой фальсификации фактов.

Божество, почитаемое бойцами, согласно Ч. Беллу, носит название Кунтузанпо («кун ту бзанг по»), букв. «Всеблагой». Но так как ничто не может, по мнению бонцев, появиться без отца и матери, то рядом с этим божеством существует богиня, выступающая то как нежная «Великая мать милосердия и любви», то как гневная «Славная царица трех миров», управляющая всем миром, включая Китай, Тибет, Шаншун и Ли. Ли — тибетское название Хотана [11, с. 15-77]. Эта богиня почитается даже больше, чем ее муж, так как ее сила связана с землей, вследствие чего она в Западном Тибете называется «Земля-мать* [16, с. 53].

Согласно бонской космологии, мир устроен из трех сфер: небесная область богов — белого цвета, земная область людей — красного цвета и нижний мир водяных духов — синего цвета. Мистическое дерево прорастает сквозь все три вселенные и является путем, по которому миры сносятся между собой [16, с. 53]. По одной из бонских версий, в мире, в котором не было ни формы, ни реальности, появился чудесный человек между бытием и небытием, который стал называться «Сотворенный, владыка сущего». В мире тогда не было времен года, сами собой росли леса, но не было животных. Затем возникают свет белый и свет черный, после чего появляется черный человек, олицетворение зла, создатель раздоров и войн. Но появляется также и белый человек, окруженный светом, которого называют «Тот, кто любит все сущее». Он дает тепло солнцу, приказывает звездам, дает законы и т. п. [21, с. 209]. Тибетцы знают много сортов демонов, весьма разнящихся между собой [15, с. 636]. Это лха, небожители, добрые духи белого цвета, большей частью мужчины. Они животворны, хотя бог войны Далха (Дгралха) яростен и силен, как величайший бес. Мелкие духи этого сорта используются как защитники ламаизма. Описание белых духов у Уодделя совпадает с описанием верхнего мира у А. Франке, и, надо полагать, бон-ские боги относятся к числу белых духов. Землю населяют злые духи цан (бцан), мужчины красного цвета. Обычно это — мстящий дух жреца, недовольного своей смертью. Обитают они преимущественно в окрестностях храмов. Главные враги бонцев и ламаистов — демоны дуд (бдуд, мара), в большинстве мужчины черного цвета и очень злобные. Самые злые из них — де ('дре), или хладе (лха 'дре), мужчины и женщины. Прочие духи значительно уступают по силе и размаху вышеописанным. Перечисляются бесы звезд дон (гдон), пестрые, причиняющие болезни, демоны-людоеды синпо (срин по) и многие другие.

Основателем бонской религии, заложившим основы ее иерархии и культа, считается Шенраб-мибо из Ирана (по другой версии — из Шаншуна), жизнь которого датируется временем «до пришествия буддизма». Сохранилась легендарная биография Шенраба, из которой можно заключить, что он жил, имея учеников, и умер спокойно, оставив после себя исповедание с причудливо переплетенными элементами эзотеризма и прозелитизма. Согласно биографии Шенраба, учение началось с крещения учителя в святом озере (или море) при участии богов, людей и нагов [17, с. 104]. Затем говорится о проповеди учения и обращении в него многих людей и, наконец, о том, как Шенраб, обратив дэврв и асуров, примирил их между собой. А. Франке приводит некоторые притчи, приписываемые Шенрабу, например: «Те, которые не способны понять поучения, подобны гороху, бросаемому на скалу», или: «Ты будешь желать лучшего другому, как ты хочешь добра для себя» [17, с. 106]. Перед смертью Шенраб предрек вечность своего учения и предсказал приход «доброго учителя» [17, с. 108—109]. А. Франке, приводя примеры такого рода, стремится доказать, что есть связь между боном и евангельским христианством.

В общем, европейский материал по бонской религии настолько скуден и противоречив, что не дает возможности не только делать какие-либо выводы, но даже строить гипотезы. Поэтому перейдем непосредственно к тибетским бонским источникам, и в первую очередь к краткому изложению наиболее важных и интересных мест сочинения «Зермиг» [13]. Это сочинение представляет собой биографию Шенраба, на которую мы уже ссылались выше.

Глава первая — «Предшественники Шенраба» [13, с. 2-15]. Первым предшественником Шенраба был в весьма отдаленные времена Тогйал Екхен («гто ргйал йе кхйен»). Этот учитель проповедовал учение живым существам, которых мучили пять ядов (гордыня, страх, гнев, зависть, темнота ума), которые могут подавить бонские боги — бог-жрец «Белый свет» (лха гшен 'од дкар) и другие. Он спас от круговорота бытия великое множество живых существ и избавил их от физических мук, из состояния страдания привел их в место покоя. Но на бесчисленное множество живых существ его проповедь не подействовала. Тогда он отправился в небесный дворец «Бирюзовый дом», что в области «Колеса великого света», к богу Елха, обладающему лампадой душ (йе лха семе кии сгрон ма чан), и рассказал свою биографию.

Их было три брата: чистый, светлый и мудрый. Они повсюду проповедовали Учение. Потом сам он принял тело человека и имя Тогйал Екхен и появился на земле. Проповедь была неудачной, и Тогйал Екхен спрашивает, почему же это так у него получилось. Бог Елха, отвечая ему, говорит, что люди — негодяи, мучимые пятью ядами, и спасти их даже он не в состоянии. Он советует учителю не отчаиваться и продолжать свою деятельность, так как за это он достигнет совершенного места (груб па'и гнас). Тогда учитель отправился к богу «Царь бытия» (срид па'и ргйал по йе му ргйуд дкар по). Царь бытия успокаивает его и говорит, что в будущем все будет лучше. Учитель подумал: «Боги, жрецы и бытие (лха гшен срид) — эти трое будут находиться в едином учении... боги и бытие устали в круговороте бытия, и они выйдут из мира страданий» [ 13, с. 13]. Затем учитель сказал, что когда он выйдет из мира страданий, то после этого в среднюю калпу появится милосердный учитель, который всех избавит от страданий и круговорота бытия.

Глава вторая — «О родителях Шенраба» [13, с. 15-39]. Милосердие богов уменьшилось, уменьшилось и милосердие бога Елха, обладающего лампадой душ. В то же время расширились и умножились страны мира. У истоков четырех великих рек в стране, что в западной части мира между горами и скалами, было государство Длинная долина Олмо ('ол мо лунг ринг). Там жили индийские люди (дзам бу линг ги), и было их четыре рода: великие, имеющие отношение к царскому роду, имеющие отношение к роду князей (рдже' у), могущественные, имеющие отношение к роду жрецов (брам зе), и низшие, имеющие отношение к роду землепашцев. В той чистой стране главным князем города Барпо Согйад (бар по со бргйад) был выбран некто по имени Мугйал Ланги Тхемпа (дму ргйал дан гйи тхем па) из династии My (дму), из царского рода. Был он великим человеком, благородным, заботился о живых существах, как отец о детях. Его жена из страны Пхйа была таких же качеств, как и ее муж. Так как они заботились о людях, то у них весной в восьмой день полной луны родился принц. Когда ему исполнилось 13 лет, он взял себе в жены принцессу из города Ланлин (ланг линг).

Глава третья — «О рождении Шенраба» [13, с. 39-78]. На небе было божество по имени «Чистое дитя бытия» (срид па' и кхйе'у гсал бы), который был милосерден и думал о благе живых существ. Он отправился на небо к богу-жрецу, к богу мудрости «Белый свет» за советом. Изложив свое дело, он сказал, что подготовил учение и хочет его проповедовать. Бог одобрил его начинание и посоветовал появиться на земле в наиболее подходящем облике человека: «Не ходи учить к богам... боги предаются наслаждениям, нет у них свободного времени, чтоб услышать учение бон, невозможное это дело. Не ходи учить к асурам, погрязли они в муках побед и поражений, нет у них времени слушать учение бон, невозможное это дело. Не ходи учить в страну животных. Они настолько глупы, что обезумели, покрыты мраком. Они жрут друг друга и поэтому дрожат от страха и убегают. Этими страданиями они охвачены, нет у них времени слушать учение бон... Не ходи к претам... не ходи учить в ад... а иди учить в страну людей, которые шести категорий (классов)... Там распространи учение бон.» [13, с. 41-43]. Он выбрал себе страну, город и семью, в которой должен был родиться, и вошел чудесным образом в жену принца. Когда Шенраб родился, то в стране наступило ликование. Люди и разные божества делают подношения родителям и ребенку и совершают вокруг них круг почета.

Глава четвертая — «О распространении учения Шенраба» [13, с. 78-91]. С неба появляются бонские бодисатвы (гйунг друнг семе дпа'), которые приходят к Шенрабу и просят его рассказать об учении. «В боне — ширина беспредельная, если силу (дбанг по) его действительно нести, то будет объяснено бон в ответах, словах и предсказаниях», — так ответил Шенраб [ 13, с. 80]. Бонские божества начинают с восторгом проповедовать его слова. Затем они опять обращаются к Шенрабу и просят сообщить суть учения. Он сообщает: «Вы, жрецы (гшеи по), которые спрашиваете, если обладаете умом средней силы, то объяснено бон [будет как] продолжение бытия (срид па ргйуд> [13, с. 82]. Опять боги приходят (среди богов Индра и Брама) и задают вопрос об учении. Шенраб отвечает: «Так как у меня, о Вы, спрашивающие, есть благословенная высокая сила, то Вам будет объяснено учение бон черных заклинаний». Боги это восприняли и повсюду, везде, по всей земле покорили злых духов (бдуд, мара), которые мешают. Когда учителю исполняется три года, то он совершает в море традиционное омовение. В заключение говорится, что он объяснил то, как обращать (покорять) телом, словами и сердцем.

Глава пятая— «О почитании божеств» [13, с. 91-150]. Учитель объяснял бон, но люди, будучи большими грешниками, хотя и слушали, но не обращались (в веру) и по-прежнему рождались в аду. По милосердию своему он обратился ко всем богам-жрецам (лха гшен), чтобы рассеять мрак кармы и вести живых и мертвых. Пять ядов жгут душу, но трудность обратить человека в том, что мешает этому демон (бдуд). Учитель проповедует людям страны Олмо: «Прилагайте усердие, обладайте законами, предавайтесь созерцанию, учитесь мудрости, совершайте молебствия, совершайте заклинания (тхабс сгруб), делайте подношения, проявляйте силу, обладайте знаниями! Избавляясь от пяти ядов, Вы избавляетесь от круговорота бытия». Далее воздается хвала богам-жрецам (лха гшен), бон и бонской свастике: «Бон — это бог (небожитель), рожденный из центра юндун (гйунг друнг — бонская свастика)... Бон — это жрец (гшен), рожденный из центра юндун (заклинание повторяется десятки раз)... Бон — это бог, рожденный из центра неба, бон — это жрец, рожденный из центра неба. Бон — это бог, рожденный из центра бытия, бон — это жрец, рожденный из центра бытия».

Глава шестая — «О почитании трехсот лхамо (дэви)» [13, с. 150-221]. Учитель отправляется проповедовать на Восток. Он говорит следующее: для того чтобы рассеять мрак тела, слова и сердца, надо почитать триста «лхамо». Его спрашивают об их признаках, и он отвечает, что бывают «лхамо сферы Творящие благо, Осуществляющие суть, Совершенный блеск, небесные лхамо Бесконечного неба, Свет-сияет-беско-нечно, Сто тысяч лучей света, Распространяющие лучи света, лхамо Ветра, Огня, Воды, Земли, Свет покоряющий багровых и черных демонов (бдуд), Хранительница солнца, обладающая светлыми лучами солнца, покоряющая демонов, Лучистая луна, покоряющая демонов-рыб, Красная стрела-молния, покоряющая демонов, приносящих вред (гнод сбйин), лхамо Востока светлая лампада, Обладающая языками пламени полыхающего, лхамо Светлая лампада, лхамо Распространяющая светлый свет солнца» и много других. Люди страны Хос-мо, где проповедовал учитель, очистились от всех грехов, а учитель вернулся к себе на родину в страну Олмо.

Глава седьмая — «О женитьбе Шенраба» [13, с. 221-236]. Учитель взял себе жену из страны Хосмо, чтобы быть как все люди. Приглашают жреца (брам зе, брахмана), который, исследовав его жену, говорит, что у нее хорошие признаки. Воздается хвала этим хорошим признакам.

Глава восьмая — «О детях Шенраба» [13, с. 236-309]. У Шенраба рождается сын. Появляются боги Индра и Брама и обмывают сына. Жрец, брахман исследует знаки на теле сына и находит их хорошими. Затем один из учеников спрашивает Шенраба о мире (земле), и тот отвечает: «Число материальных миров непрерывно из чистоты (из ясного) выходит. Частное (отдельное) — вот имя мира, оно есть название неизменного мира (Вселенной), трудно покорить его, и он действительно неизменный. Он единственный, опирающийся на основу эфира (ветра), равномерно возникая, равномерно (ровно) разрушается. Он состоит из континентов и больших континентов, из мрака и большого мрака, железных гор и больших железных гор, каждый маленький континент, их три тысячи, окружен маленькими железными горами...» и т. д.

Глава девятая — «О почитании тысяч богов (дэвов), жрецов, бытия и лхамо (деви)» [13, с. 309-504]. Воздается хвала всем богам, а также воздается хвала и учителю Шенрабу, проповедующему на Западе [13, с. 404-405].

Глава десятая — «О том, как его (Шенраба) искушал демон (бдуд)» [13, с. 504-560]. Есть так называемое государство «Обладающее лучами света свастики (бонской) мрака». В центре черной армии мрака был демон по имени «Проникающие Длинные руки» (кхйаб па лаг ринг), который был очень недоволен. Все демоны обратили на это внимание и спрашивают его о причине плохого настроения. Он отвечает, что учитель Шенраб, проповедуя свое учение, отвращает людей от демонов, так что их страна может стать совсем пустой. Шенраб — великий лжец и обманщик. «Я тот, кто спорил за свет очень страдающий, за покоренные мной земли и страны. Я тот, кто ратовал за то, чтобы действительно сражаться. Я тот, кто горит огнем за то, чтобы действительно быть в злобе... Люди страдающие теперь не страдающими становятся, люди спорящие теперь становятся не спорящими, люди сражающиеся теперь идут к миру и не сражаются, люди злобствующие теперь идут к миру, не злобствуют, люди, которые имеют сжигание огнем, теперь идут к несжиганию. Люди отвращаются от нас, и мало таких, которые осуществляют деятельность демонов. Немногие уходят от деятельности жрецов (гшен), немногие произносят грубые слова демонов... И мою эту темную страну делают светлой, несуществующей» [13, с. 506-509].

Демоны насылают на людей мор, эпидемии и т. п. Учитель прочитал заклинание и тем избавил всех от напастей демонов. Сообщается, что божеством-покровителем («йи дам») Шенраба было божество-жрец Белый свет [13, с. 518]. Далее, демоны под видом его отца, матери, брата и друзей появляются перед Шенрабом и пытаются искушать его, убеждают отказаться от своей деятельности. Учитель прочитал молитву, и все люди этой молитвой стали блаженными (умиротворенными), и этой молитвой он победил армии демонов, которые вошли в его окружение. Князь демонов в расстройстве и одиночестве бежал в свою страну. «Закатилось учение демона, а учение Шенраба распространяется» [13, с. 560].

Глава одиннадцатая — «О том, как демон искушал окружение Шенраба» [13, с.563-652). Демон «Длинные руки» сидит в темном доме и переживает. К нему приходят демоны «мамо» и демоны «ма-син» («ма мо», «ма срин»). Они предлагают ему следующее: раз он не может победить учителя Шенраба, то стоит взяться за его учеников. Если окружение учителя будет побеждено, то наступит конец и бонскому учению.

Армия демонов отправляется в поход на страну Олмо. Но благословением чудесным милосердия учителя Шенраба между деревьями садов заполыхало пламя, и языками красного пламени была побеждена и отвращена эта армия. Демоны вторично собираются в поход, намереваясь разрушить город, в котором живет учитель. Но из города хлынул поток воды, и демоны были побеждены и отвращены. Снова демоны идут в поход, решив прикончить на этот раз его детей, жену, женщин, скот, учеников.

Учитель как раз в это время подвизался в раю. Его сын в этот самый момент в стране Олмо у подножия горы проповедовал верующим ученикам учение юндун-бон (свастика-бон) о непрерывности бытия («срид ргйуд», бытие-цепь). Сто мальчиков совершенных появилось, которые совершили вокруг него круг почета и воздали почести. Они сказали: «Мы уверовали в бон и пришли к тебе. Просим растолковать истинное бон — причины и результаты». О себе они сказали, что они дети драконов и деви. Он им ответил, что надо внимательно слушать: «Короткое тело, прижатые руки, встав на колени, сложить ладони, затаив дыхание и оцепенев — слушать!» Эти слуги демона ему говорят, что любовью не просветить живые существа, и просят рассказать про бон, которое полыхает, словно огонь гнева.

Сын Шенраба им говорит, что обладающие гневом рождаются в аду. Слуги демона просят рассказать про учение бон, которое кипит, словно поток страстей. Он им отвечает, что обладающие страстью люди рождаются в месте, где связаны души (сердца), а если они рождаются людьми, то бедняками, а по смерти попадают в то самое место. Слуги демона говорят: «Умных-то ведь немного, расскажи-ка про бон, что упорядочивает невежество». Он им отвечает, что невежды-кретины («гти-муг») рождаются в стране скотов. Если же рождаются людьми, то становятся идиотами-заиками, а потом рождаются в стране скотов. Демоны ему указывают на то, что много завистливых, рождающихся повсеместно, и просят рассказать про бон, которое появилось, как зависть. Возражая им, он говорит, что завистливые рождаются людьми в далеких (варварских) странах.

А если в центре, то военачальниками армии, держащими шелковое знамя, а потом рождаются в диких странах. Демоны выдвигают новый довод: если мирно обращать живые существа, то таких будет немного, и просят рассказать про бон, которое бушует, словно ветер гордыни.

Сын Шенраба опровергает это следующим образом: обладающие гордыней, по его мнению, рождаются в странах асуров. Если они рождаются людьми, то они солдаты, держащие оружие. Демоны ему говорят, что немногие придерживаются правильных поучений, а держащихся еретических — много. Он им отвечает, что держащиеся еретических поучений рождаются долгоживущими дэвами. А если рождаются людьми, то бывают недобродетельнымя нищими. А потом, накопив причины кармы, рождаются долгоживущими дэвами. Демоны ему сказали: «Все-то ты врешь!» — и исчезли в небе.

Тогда демоны решили взяться за женщин и одержать победу на этом поприще. Они явились к женам и дочерям учителя и стали их искушать, говоря о сладости сексуальных отношений и порицая учителя Шенраба, который осуждал сластолюбие. Одна из дочерей Шенраба не устояла от искушения и отдалась демону «Длинные руки». У нее со временем родилось два демоненка, а она сама превратилась в ведьму и оказалась в стране демонов. Ее детишки-демонята однажды так искусали свою маму, откусив ей груди, что она была близка к смерти. Учитель, будучи милосердным, сказал, что ее можно спасти, если она вернется и совершит омовение в озере. Ее убедили вернуться, и она отправилась к себе домой, приняв прежний облик красивой женщины. Демонята тоже были спасены и стали людьми. Посрамленные демоны становятся восторженными адорантами учителя Шенраба.

В заключительных главах излагается, как демон изводил животных (лошадей) учителя и опустошал его земли, а также говорится о решении учителя выйти из мира страданий. Он решил уйти, так как выполнил свою миссию на земле. Когда он умирает, то тело его сжигают: «Тело умершего Шенраба распалось, и благодаря тому, что душа очистилась сожжением, юндун-бон (свастика-бон) заставляет учение полыхать и сиять, как огонь» [13, с. 1068]. «Появляющееся сжигается огнем... муки духовные, собранные в сердце, сжигаются огнем мудрости* [13, с. 1076].

Другие имеющиеся в нашем распоряжении бонские священные книги мало что прибавляют к изложенному выше, поэтому на них мы здесь останавливаться не будем. В дополнение приведем описание бонских священнодействий из китайских источников.

Бонские священнодействия описаны в китайских хрониках [2]. В них говорится, что каждый год на царском кладбище среди специально посаженных деревьев собираются царь и сановники для произнесения малой клятвы. Жертвенным животным — баранам, собакам и обезьянам — ломают ноги, потрошат (живьем) и разрубают на куски, а жрец произносит перед духами неба и земли, гор, рек, солнца, луны и звезд следующую молитву: «Кто изменится в мыслях и будет питать злоумышление и непостоянство, да истребят тех духи, как сих скотов» [2, с. 235].

Далее в хрониках сообщается, что раз в три года совершается великая клятва. Ночью на жертвенник ставят разные яства и закалывают лошадей, рогатый скот и ослов. В заклинании говорят: «Надлежит вам единодушно и всеми силами охранять мой дом. Духи неба и земли ведают вашими помышлениями. Кто изменит сей клятве, да будет тот изрублен, подобно жертвенным животным» [2, с. 235].

В рассказе о посольстве Ли Юаць-Дина в Лхасу в 822 году дано описание ритуала клятвы при заключении мирного договора: «Жрецы с птичьим убором на голове и тигровым поясом били в литавры... Клятвенный жертвенник в поперечнике имел десять шагов, в вышину — два фута». При чтении клятвы присутствующие «помазывали уста кровью» [2, с. 220-221].

Итак, мы получили возможно более полное описание бонской веры и бонской церкви в плане этнографическом и историко-культурном. Но тем не менее мы не ответили на основной вопрос: какого бога почитали и с каким злом боролись ревнители религии бон?

Из приведенных текстов можно извлечь несколько сведений, опорных пунктов для дальнейших исследований:

1. Родина Шенраба, Длинная долина Олмо, согласно источнику, находилась на континенте Джамбудвипа (тиб. дзам бу глинг — древнее название Индии, а впоследствии и прилегающих к ней стран). Во главе страны Олмо стояли не брамины, а воины-кшатрии. К какому бы времени ни относились сведения изучаемого нами текста, но каста кшатриев никогда не была связана с дравидами, и поэтому указание на господство «чистых» следует рассматривать как намек на арийское происхождение племени, из которого вышел Шенраб.

2. Соответственно этому из индийских мифологических реминисценций в тексте выступают только чисто арийские божества Брама и Индра, а дравидские Шива и Вишну даже не упомянуты. Эти два обстоятельства позволяют сосредоточить поиски аналогий среди древних арийских культов.

3. Указано, что Шенраб — эманация света [3, с. 881], а его божество-покровитель — бог-жрец «Белый свет», и это позволяет отграничить бонскую доктрину от древнеарийского политеизма и зороастризма, так как ни в том, ни в другом специальное почитание света в догматику не введено. Известно, что в древнем Тибете в добуддийские времена тибетцы хоронили умерших в земле [21, с. 168]. Труп Шенраба был сожжен, и это одно указывает на разницу между бон и зороастризмом, ибо в последнем трупы выкладывались на башню молчания, дабы не оскорблять священного огня и земли соприкосновением с нечистым телом.

Отметив эти этнографические особенности, попробуем перенести проблему в иную плоскость и подыскать ответ на два вопроса: в какого бога верили бонды и что являлось у них злом? Несмотря на то что большинство религий трактует

нравственные проблемы довольно сходно, сочетание элементов в каждой из них индивидуально и неповторимо, и самым главным из них является учение о природе добра и зла. Несмотря на то что практическая этика в теологических системах различается в очень редких случаях и мало, метафизически восприятие доброго и злого, а не полезного и вредного совпадает очень редко, и то лишь в тех случаях, когда одна религия происходит от другой. Демоны, враждебные Шенра-бу, именуются мара, то есть обман, ложь, зло. Это указание позволяет сразу же отбросить поиски аналогий в древнеарий-ской религии, где зла как самостоятельной силы вообще не было, и в каноническом зороастризме, в котором Ариман выступает как равноценный соперник Ормузда. Только в христианстве дьявол назван отцом лжи, но бон гораздо древнее апостольской проповеди, и это совпадение надо признать случайным. В источниках постоянно отмечается, что бонская религия требует от последователей активной проповеди и борьбы за правду, а никак не стремления к покою, свойственного буддийской доктрине.

Центральные бонские божества трактуются как Царь бытия, Белый свет, Чистое дитя бытия, Бог, рожденный из центра неба, и т. д. Это значит, что тут мы имеем не поклонение какой-либо из сил природы, а космосу в целом. Вот важное наблюдение, которое приближает нас к цели. Бону чужда идея аскезы, почитаются наряду с мужскими женские божества, и даже верховный бог Санпо (сангс по) имеет свою женскую ипостась — Мать бытия Чучам (чху лчам) [23, с. 8].

И наконец, текст сообщает, что учитель Шенраб проповедовал не только на востоке, но и на западе. В том же произведении «Зермиг» есть еще одно важное место, а именно: в качестве одного из переводчиков и комментаторов бонс-ких книг наряду с индийскими и китайскими учеными назван «Мудрейший в Риме Хризостом-оратор» (кхром ла мкхас па гсер тхогс лче 'бйамс) [13, с. 1123]. Значит, следуя текстам, мы должны искать описанную систему также и к западу от Памира, в Иране и Средиземноморском бассейне в первые пятьдесят лет до нашей эры и в первые века нашей эры. Поскольку история религии античного мира изучена достаточно полно, можно сказать достаточно уверенно, что только один культ отвечает всем условиям — это культ

Митры, древнеарийского божества космоса, покровителя воинов, борца против лжи и обмана.

Культ Митры пережил длинную эволюцию. На заре истории Митра выступает в первобытной ведийской религии как сын Адитьи (Природы или Бытия) и брат Варуны, эллинским аналогом которого был Уран. Вначале Митра и Варуна почитались вместе [1, с. 25], но затем их судьбы разошлись. Уран пал жертвой Сатурна (Времени), а Митра остался в иранской мифологии и даже теологии как божество, хранящее клятвы и наказывающее лжецов. В десятом яште «Авесты» есть много гимнов, посвященных Митре. Приведем только один, но характерный текст. Ахурамазда обратился к Спитама-Заратуш-ре, говоря: «Поистине, когда я сотворил Митру, владыку обширных пастбищ, о Спитама, я сотворил его столь же достойным жертвоприношений и молитв, как и я сам, Ахурамазда. Злодей, который солжет Митре (или нарушит договор), навлечет смерть на всю страну, причинит миру такое же зло, как сто грешников. О Спитама, не нарушай договора ни с верующими, ни с неверующими, так как Митра и для верных, и для неверных» [1, с. 279]. Древний Митра, гений небесного света, почитался наравне с Ахурамаздой, и Дарий Гистасп отвел одинаково почтенные места эмблемам Ормузда и Митры на стенах своей усыпальницы (486 г. до н. э.) [1, с. 293].

Иногда Митра считается божеством, совмещающим мужской и женский пол. На некоторых митраистских памятниках встречаются символы бога и богини. На многих барельефах Митра закалывает быка или барана, что указывает на связь культа с жертвоприношениями, но главные культовые действия совершались тайно. Ксеркс специальным указом запретил почитание дэвов в своей империи, но Митра и Анахита были исключены из числа гонимых богов и упомянуты в надписи Артаксеркса как союзники Ахурамазды [12, с. 8-9]. Однако культ Митры в Иране был вытеснен почитанием Амеша Спент, и впоследствии Митра выступает как самостоятельное божество, находящееся посередине между Ормуздом и Ари-маном [12, с. 4-6]. Значение культа Митры в Иране заметно снизилось, а расхождения его с зороастризмом обострились. Зато в Малой Азии культ Митры расцвел. Ему поклонялся Мит-ридат, его чтили киликийские пираты, у которых культ Митры заимствовали римские солдаты, некоторые императоры, например Аврелиан, Диоклетиан, Юлиан Отступник [9, с. 47-48], а в Иране — полководец Бахрам Чубин [10, с. 39].

Западный митраизм — поклонение «Непобедимому солнцу» — не выдержал соперничества с христианством и исламом и бесследно исчез. Зато на востоке он сохранился у эф-талитов, где поборником его выступил царь Михиракула, борец против буддизма [18, с. 120-123]. Царство эфталитов в начале VI в. включало в себя Дардистан в Западном Тибете [3, с. 135], так что культурное общение между эфталитами и страной Шаншун было легким и даже неизбежным.

Согласно основному тезису митраизма, Небо вместе со своей супругой Землей правит всеми другими богами, порожденными основным двуединым божеством [12, с. 110-111]. Не этот ли культ мы находим у тибетцев и монголов до принятия ими буддизма? Дальше, Земля-производительница, terra Mater, оплодотворенная водой, занимает важное место и в ритуалах, и в учении митраизма [12, с. 116—117], а у бонцев один из основных ритуалов — поливание земли водой: «Дым благовоний присоединяется к облакам. В чистую красивую чашку наливается чистая вода, и держат (ее) в правой (стороне или руке). Поливают маленькую зеленую травку и держат (чашку) в левой (руке), кладут (потом) в драгоценный чистый сосуд» [13, с. 831]. В митраизме четыре основных ветра вместе с четырьмя временами года обожествляются как гении природных сил [12, с. 117], и точно такая же концепция имеется в учении бон. И самое главное, с Ормуздом Митра в мире, а иногда и в дружбе, но Ариман ему враг [12, с. 112]. Название злого духа на шаншунском языке Эр, т. е. первый слог имени Ариман [13, с. 504]. Митра — божество света, согласно «Авесте», на медальоне из Киликии изображен в виде молодого мужчины с короной на голове и кинжалом в правой руке, который он приготовился вонзить в горло жертвенному быку. На нем набедренная повязка, напоминающая короткую юбку со складками, тело выше пояса обнажено. Корона представляет собой узкий небольшой обруч по размеру головы, увенчанный острыми зубцами. Эту корону, символ сияющего света, Митра получил от солнца, над которым он одержал победу. Лезвие кинжала короткое и широкое, рукоятка заканчивается несколькими, одно над другим, шарообразными утолщениями [12, с. 28]. В боне аналогом Митры является божество «Белый свет», причем его называют не просто божеством («лха»), а божеством-жрецом («лха-гшен»). Слово «жрец» («плен») у бон-цев имело вполне конкретное значение: в древнем Тибете именно это лицо вонзало кинжал в горло жертвенному животному при совершении религиозных ритуалов [22, с. 102-104].

Основатель бона учитель Шенраб считается эманацией света, причем его божеством-покровителем был «Белый свет-». Шенраб — не имя, а прозвище — «совершеннейший жрец», его родовое имя было, как уже выше говорилось, Дму (по другим источникам — Дмура). Обожествление отдельных лиц имело место также и в западном митраизме. Известно, что царю Трдату Армянскому поклонялись, как эманации Митры, а император Нерон даже собирался лично принять участие в церемонии воздавания почестей этому царю, как божеству [12, с. 85-86].

Теперь обратимся к современным тибетским изображениям Шенраба и сравним их с изображениями Митры из Малой Азии. На тибетских цветных рисунках мы видим Шенраба сидящим на троне, на нем короткая набедренная повязка, тело выше пояса обнажено. На голове корона, точно такая же, как и у Митры, а в правой руке Шенраба — золотой кинжал с широким и коротким лезвием и с уже знакомой нам рукояткой. Кинжал Шенраба отличается от кинжала Митры только большей длиной рукоятки, которая вытянута настолько, что весь этот клинок выглядит скорее скипетром, чем орудием убийства [19, с. 213]. Изменение формы бонского кинжала объясняется, по нашему мнению, тем, что бонцы давно уже отказались под влиянием буддизма от кровавых ритуалов, которые в настоящее время уже не существуют. К этому следует еще добавить, что митраистский кинжал был введен в реквизит тибетских лам-тантристов, вероятнее всего, в VIII в. Падмасамбхавой для подавления злых духов и существует до сих пор, сохраняя свою древнейшую форму.

Но не только культовые детали и не столько они определяют близость учений митраизма и бона. Восточный митраизм, сохранивший архаичные черты, не сделался, подобно западному, религией победы или военного успеха, а остался учением борьбы за правду и верность. Он не превратился в «Непобедимое солнце», а сохранил свою космическую природу, где солнце было только «глаз Митры», а сам он — божество-жрец «Белый свет». Врагом восточного Митры, как и бонского «Белого света», были ложь, обман и предательство, причем под последним понималось злоупотребление доверием. Именно эта догматическая и одновременно психологическая черта роднит митраизм с религией бон и ответвлениями бона у древних монголов [5].

И наконец, последний вопрос: почему митраизм так не ладил с буддизмом, хотя довольно спокойно позволил поглотить себя христианству и исламу? Общее в буддизме и боне (митраизме) — указание верующим делать добрые дела и стремиться к самоусовершенствованию, но понимание добра и цели, ради которой следует совершенствоваться, диаметрально противоположно. Буддисты считают добром либо «неделание», либо пропаганду своего учения, которое в конечном счете ведет к тому же «неделанию» ради полного исчезновения из жизни. Митраисты, наоборот, предписывают борьбу за правду и справедливость, т. е. военные подвиги, а во время войны отшельники рассматриваются ими как дезертиры. С точки зрения буддиста, мир — обитель мучений, из которой надо бежать; прекращение процесса восстановления жизни, т. е. безбрачие, — обязательное условие спасения. В митраизме Митра — «хозяин обширных полей»; которым он дает плодородие. Он дает прирост поголовью стад, он также дает тем, кто честен, здоровье, изобилие и богатство. Он — тот, кто раздает не только материальные, но и духовные блага [12, с. 4]. Короче говоря, митраизм — жизнеутверждающая система. Но если так, то проповедь борьбы с жизнью, утверждение, что прекрасный мир, окружающий нас, — майя (иллюзия), что полное безделие — самое подходящее занятие для талантливого человека и что лучшее средство для торжества добра — это непротивление злу, — все это представлялось митраис-там-бонцам чудовищной ложью, а с ложью надо было бороться, так предписывал их закон. Вот почему буддизм встретил такое яростное сопротивление в Тибете и Монголии и победил, да и то не полностью, только тогда, когда внутренние войны унесли в бездну самую деятельную часть населения, а у оставшихся уже не было ни сил, ни желания противостоять новому учению, которое сулило мир и призывало выйти из этого жестокого мира страданий. Тогда в Азии и восторжествовала желтая вера.

Уже после того как наша статья была закончена, нам удалось расшифровать древнюю тибетскую географическую карту, которая была опубликована в Тибетско-шаншунском словаре [23]. Выяснилось благодаря этой карте, что страна Олмо — это не что иное, как Элам, под которым имеется в виду Иран времен Ахеменидов, город, в котором родился Шенраб, — Пасаргады. Удалось также установить, что начало возникновения бонского учения относится ко времени завоевания персами Мидии и Вавилона (эти эпизоды есть в тибетских источниках), т. е. ко времени Кира II. Согласно тибетским источникам, которые корректируются древними иранскими, бонское учение в Иране было почти полностью уничтожено Ксерксом (V в. до н. э.), которого тибетцы называют Кхриши, а также Шрихарша (др. перс. Хшаярша). Удалось также разобрать одно темное место из биографии Шенраба, в которой, как мы теперь понимаем, говорится о том, что это сочинение было первоначально составлено в Эламе, где оно и было записано финикийскими буквами [13, с. 1167].

ЛИТЕРАТУРА

1.    Беттани и Дуглас. Великие религии Востока. М., 1899.

2.    Иакинф (Н.Я. Бичурин). История Тибета и Хухунора. Т. I. СПб., 1833.

3.    Гумилев Л.Н. Эфталиты и их соседи в IV веке // Вестник древней истории. 1959, № 1.

4.    Гумилев Л.Н. Легенда и действительность в древней истории Тибета. // Вестник истории мировой культуры. I960, № 3.

5.    Гумилев Л. Н. Древнемонгольская религия // Докл. отделений и комиссий Географического общества СССР. Этнография. Вып. 5, Л, 1968.

6.    ГумилевЛ. Н. Величие и падение Древнего Тибета. // Страны и народы Востока. Вып. VIII, 1969-

7.    ГумилевЛ.Н., Кузнецов Б. И. Опыт разбора тибетского пиктографического письма. Сборник статей по семиотике.

8.    Ивановский А О. Материалы для истории инородцев Юго-Западного Китая. СПб., 1887.

9-    НиколаевЮ. В поисках за божеством. Очерки по истории гностицизма. СПб., 1913.

10.   Себеос. История императора Ираклия. Перевод К Латка-нова. СПб., 1862.

11.   Bell Ch. The Religion of Tibet. Oxford, 1931.

12.   Cumont F. Les misteres de Mithra. Bruxelles, 1913.

13.   'Dus-parin-po-che'irgyundgzer-mig. Delhi, 1965.

14.   'Dzangs blun oder der Weise und der Thor. / Aus dem tibe-tischen tibersetzt... von I. J. Schmidt. Th. 1, SPb., 1843.

15.   Encyclopaedic of Religions and Ethics, vol. IV, Chicago, 1915.

16.  Francke AH. A History ofWestern Tibet. London, 1907.

17.  Francke A H, Das Christentum und die tibetische Bon-Religion // Deutsche Forchung, Heft 5, Berlin, 1928.

18.   Ghirschman R. M. Les Chionites-Hephthalites, Caire, 1948.

19.  Hoffmann H. Quellen zur Geschichte der tibetischen Bon-Religion. Mainz- Wesbaden, 1950.

20.   Laufer B. Uber ein tibetisches Geschichtwerk der Bonpo // T'oung Pao. Ser. II, 1901, vol. II.

21.   SteinR.A La civilisation tibetaine. P., 1962.

22.   Thomas F. W. Tibetan Literary Texts and Documents concerning Chinese Turkestan. Pt. Ill, L, 1955.

23.   Tibetan-Zang-zung Dictionary. Delhi, 1967.

Л. Н. ГУМИЛЕВ, А. П. ОКЛАДНИКОВ
ФЕНОМЕН КУЛЬТУРЫ МАЛЫХ НАРОДОВ СЕВЕРА

* «Декоративное искусство», 1982, № 8.

Редакция обратилась к Л. И. Гумилеву и А. П. Окладникову, известным советским ученым, для которых жизнь народов Севера — предмет пристального научного интереса, с просьбой встретиться в редакции журнала «Декоративное искусство СССР» и обсудить судьбы древних культур Севера. Ученые согласились на встречу и прислали в редакцию предварительные ответы на интересующие нас вопросы. Одна-ко осенью 1981 года А. П. Окладников скончался, и встреча, задуманная нами, не состоялась. В этом номере мы публикуем те материалы, которые, хотя и были присланы в качестве предварительных, представляют тем не менее несомненный интерес для читателей журнала.

«ДИ СССР»: Каков феномен культуры малых народов Севера?

Л. Н. Гумилев: Культура народов Севера интересна и самобытна. Для меня бесспорно и то, что она относится, с точки зрения истории этногенеза, к числу реликтовых. Однако, для того чтобы верно ответить на вопрос, предложенный редакцией, представляется целесообразным задуматься, чем определено своеобразие этой культуры и почему мы имеем нравственное право называть ее реликтовой, хотя реликтом является этнос, а культуру такого этноса в соответствии со взглядами этнографов можно назвать традиционной, но не примитивной. Оговорить последнее мне кажется наиболее важным, поскольку еще нередко бытует мнение о существовании народов, «одаренных» способностью воспринимать цивилизацию и лишенных этой способности, более культурных и менее культурных, высокоорганизованных и примитивных. Подобная сортировка народов не просто абсурдна, но и безнравственна, ибо за «примитивностью» той или иной культуры таится историческая судьба народа.

Для начала локализуем понятие Севера. Север — это и Арктика, и Субарктика. Это и лесотундровая полоса от Кольского полуострова до Берингова пролива, на которой, как подсчитано, проживает 26 народностей. К Северу же мы можем в зависимости от времени и цели отнести и финно-угорские народы Камы. Ясно, что Алтай, Тува и Саяны не будут Севером, хотя Алтай — эти Афины Евразийских степей — сыграл свою роль в этногенезе «северян». С другой стороны, к северным народам относятся и русские старожильские группы: казаки на Колыме, староверы, русско-сибирские метисы. Все эти этносы обобщенно называют северными, или сибирскими. У большинства из них, я бы сказал, общая географическая судьба: они были мигрантами, переселенцами, вынужденными реадаптироваться к новому для них ландшафту. Но при этом у народов Севера куда больше различий, чем общего. Они пришли из разных историко-культурных регионов Евразии и по-разному развили свои социальные институты, но этническая судьба — судьба переселенцев — была у них общей. И все они, как все этносы-мигранты, уходили туда, где могли подыскать себе сходные условия с теми, к которым они привыкли на родине. Это правило действовало всегда и везде. Мы знаем, что не только у людей, но и у этносов есть родина. Родиной относа является то сочетание ландшафтов, где он сложился как система. Мы, русские, например, всегда помним, что у нас своя родина. И про англичан Киплинг писал: «Но матери нас научили, что старая Англия — дом». Родиной северных народов, исходной родиной, была цветущая евразийская степь, окаймленная непроходимой сибирской тайгой.

Тайга была освоена эвенками. Удивительна их судьба, занявших Восточно-Сибирское плоскогорье, то есть половину Сибири. Их приспособление к ландшафту шло чрезвычайно медленно, столетия, но зато они освоили крайне трудоемкую культуру пастьбы северного оленя в лесу, а не в тундре, освоили охоту, запомнили места перелета и линьки птиц, хорошей рыбной ловли. Со временем им стали подвластны все районы водораздельной тайги от Енисея до Охотского моря, благодаря им тайга стала ожившей. Все русское освоение Сибири опирается на уникальный опыт эвенков по поддержанию жизни в тайге, не говоря уже о том, что и сегодня без проводников-эвенков не обходится ни одна экспедиция, ни одна геологическая партия. У этих пришельцев из Забайкалья приспособление к новым условиям жизни поглотило те усилия, которые в другом случае могли бы быть использованы для создания- памятников материальной культуры.

Юкагиры — пешие охотники, прирожденные топографы, изумительно знают местность и передают ее на рисунках. Из домашних животных у юкагиров была только собака, но Колыму, Индигирку они тем не менее освоили великолепно. А ведь это крайняя полоса человеческой Ойкумены у Ледовитого океана. В фольклоре юкагиры считают себя очень многочисленным этносом, северное сияние даже русские старожилы называют юкагирским огнем, — по поверьям юкагиров, это тысячи горящих юкагирских костров на небе.

А вот теперь я скажу главное: народы, которые иногда называют «отсталыми», «примитивными», — просто реликты этносов, переживших свой расцвет. Начало пускового момента этногенеза большинства их относится к III в. до н. э. Можно абсолютно точно утверждать: народы Севера — это очень старые этносы. Потому так бедна их материальная культура и так фрагментарна культура духовная. Этногенезы — процессы природные и дискретные, а потому этносам свойственно такое понятие, как возраст. А фаза развития этноса либо способствует консервации культуры, либо уже не в состоянии помочь отстоять памятники культуры, которые все не вечны.

Многие этносы Севера, считавшиеся находящимися на ранних ступенях развития цивилизации, в силу крайне низкого уровня техники, которой они пользуются, переживают конечные, а не начальные фазы этногенеза. Нет, эти люди просто старше нас, а вовсе не несмышленыши, которым еще только предстоит пройти весь путь, благополучно проделанный нами.

Жизнь любого этноса длится приблизительно 1200 лет, его историческая эпоха включает три фазы: акматическую, когда этнос предельно активен, пассионарен и перерабатывает ландшафт, кулътурогенную, когда идет накопление культуры и технических достижений и утверждается общество с развитыми социальными институтами; обскуративную, когда уже не происходит переделки ландшафта и культура оформляется в традицию. После этого наступает гомеостаз — взаимодействие остатков этноса с окружающим ландшафтом, то равновесие с природой, которым восхищаются и которому завидуют путешественники.

Примеры с этносами нашего Севера убеждают, что судьба всех этносов — постепенный переход к этноландшафтно-му равновесию. Рано или поздно, а точнее, через 1200 плюс — минус сто лет, все этносы приходят к этому равновесию, или, говоря иначе, входят в биоценоз того или иного региона как высшее, завершающее звено. При этом прирост населения стабилизируется, сокращается или прекращается вовсе — не из-за того, что природа начинает подавлять силы этноса, а потому, что первоначальный энергетический запас движения этноса гасится, энергия расходуется не восполняясь, и жизненный цикл у такого этноса повторяется в каждом поколении без изменения. Вот что важно, и от этого ни одному этносу не уйти.

Возьмем, к примеру, эскимосов. Их предки были из Океании, — Микранезии. В I в. н. э. они прошли вверх по течению Куросиво вдоль востока Сибири на север Канады, а уже в X веке отогнали индейцев до южной границы Канады, сбросили викингов в Гренландии в море и остановились в экспансии на границах чуть ли не наших поморов.

На все это ушло 1200 лет, и к XIV веку передвижения эскимосов оканчиваются и они вступают в гармоничное равновесие с природой. Теперь их изучают этнографы и культурологи, но их усилиями мы, образно говоря, видим лишь кадр, в то время как за кадром остается прошлая бурная, полная драматических событий жизнь. Потому, исходя из фактов, требуется раздельное изучение культуры, традиции которой не прерываются, и этногенеза.

Этногенез — процесс природный. Он возникает вследствие определенного пассионарного толчка, какого-то импульса, затухает, когда теряется первоначальный энергетический запас, и зависит от условий географических, климатических, а также психофизиологических, то есть от того, кто же является субстратом возникшего этноса. Ибо люди, каждый из нас, несут на себе груз поколений и сигнальную, не только генетическую, память своих предков, то есть традиции поведения: кто как поступал. И когда люди совершенно неосознанно переоформляются в новый этнос, каждый приносит что-то свое. Именно эта неповторимость этносов, это их постоянное индивидуальное существование, когда каждый знает, что за неудачу он заплатит непоправимой гибелью, а при удаче то, что он скопил, сможет передать потомкам, снимает вопрос о расовых теориях и полноценности и неполноценности этносов.

Внутриэтническую эволюцию проделали все этносы, которые теперь иногда называются примитивными только потому, что их великая незаписанная история тонет во мгле веков.

А. П. Окладников: Культура народов Севера — это культура малочисленных народов, которая с точки зрения индустриального XX века может рассматриваться как культура, требующая только защиты перед лицом нашей электронно-машинной цивилизации. Хрупкие и беззащитные культуры обычно называют этнографическими, архаическими или даже реликтовыми.

Что важнее для культуры сегодня? То ли, что северные народы создали неповторимый уклад и живут и развиваются, как правило, не выходя из традиционных условий своего бытования? Или то, что их культура входит в общий состав культурного наследия человечества и обогащает ее общую картину своей специфической интонацией?

Нельзя разделять народ и создание его рук — культуру, искусство. Проблемы культуры народов Севера, как и иных немногочисленных народов планеты — это сложная проблема развития, охраны, поддержки и одновременно планомерного изучения этой культуры.

Культура северных народов независимо от ее объема — это часть богатейшей культуры нашей страны, живой и необходимой всем. Поэтому сам термин «реликтовая культура», хотя я и понимаю его исторический смысл, кажется мне не совсем уместным для обозначения культуры Севера. Пожалуй, я бы предпочел говорить о культурном наследии, которое досталось северным народам от их далеких предков, наследии, которое они сумели донести до нас.

Археологические экспедиции 1950-1970-х годов нашли в Сибири такие сокровища, которые сразу же сняли вопрос о неспособности населявших ее народов к самостоятельному творчеству. До наших экспедиций никто не предполагал, что в глубинах Сибири, Центральной Азии может быть открыто палеолитическое искусство. Принято было считать, что пещерные росписи, классическое искусство каменного века, ледниковой эпохи нам оставлены на сравнительно ограниченном пространстве Западной Европы — во Франции и Испании. Только Запад считался родиной искусства, недаром исследователь пещерной живописи Анри Бейль одну из своих работ назвал «Запад — родина великого искусства». Никто не предполагал, что Азия может дать произведения искусства, но уступающие западноевропейским. За последнее десятилетие в Сибири в палеолитических стоянках Мальта и Буреть были найдены великолепные скульптурные изображения женщин, птиц, мамонта. На Лене открыты наскальные росписи этого же периода. Я не говорю уж о Каповой пещере, открытой Рюминым и Бадером.

Исследования в Сибири, в Центральной Азии позволяют установить, что процесс развития человеческого общества былединым и шел он одновременно на всем обширном пространстве Европы и Азии, или Азии и Европы между Тихим и Атлантическим океанами. Еще недавно Северная Азия выглядела как регион, который осваивался человеком и его предками лишь на очень поздней стадии первобытной истории: 10—20 тысяч лет назад. Но вот на небольшой речке Улалинке, недалеко от Горно-Алтайска была найдена мастерская каменного века. Инвентарь Улалинки удивительно напоминает памятники Африки, в том числе знаменитый Олдовэйский каньон, где найден самый древний человек на Земле. Возраст Улалинки приближается к рубежу Олдовэя: около 700 тысяч лет. На территории нашей страны, в Сибири находится древнейшее поселение Азии. И именно Алтаю принадлежала важнейшая роль в первоначальном освоении нашими далекими предками пространств Северной Азии — тайги и тундры. Это — палеолит. Но и памятники неолита Сибири, лесного неолита составляют значительный пласт общемировой культуры новокаменного века. Этот пласт географически включал в себя народы и искусство от арктических районов Скандинавии и Карелии до Берингова и Охотского морей. У охотничье-ры-боловецких племен еще долго доминировали живые образы зверей, родственные по духу палеолитическим изображениям, и сохранялась породившая их охотничья магия, которую зафиксировали русские исследователи и миссионеры.

Изучение наскальных изображений в таежной полосе Сибири привлекает внимание всех, кто интересуется историей культуры. Этот интерес понятен. В наскальных изображениях с наибольшей силой раскрывается духовный мир первобытного человека, его мировоззрение и эстетические представления. Этот мир несравненно более сложный и богатый, чем можно было ожидать. А эстетические представления, точнее, эстетический канон наскальной живописи, рисунков — все то, что называют «дожанровым искусством», становится необходимым для углубления нашего духовного развития.

Я не буду говорить о том, что писаницы, скульптурные изображения из поселений охотников и звероловов — такие же непреходящие ценности искусства, как и памятники архитектуры и живописи более поздних времен. Это общеизвестно. История искусства прихотлива и прерывиста. Ныне живущие охотничье-рыболовецкие народы Севера, стоящие у истоков пробуждения творчества, причастны к мировым достижениям культуры наравне со всеми народами планеты.

Искусство северных народов — очень старое искусство. Скорее всего, мы знаем лишь какую-то его часть, сохранившуюся до наших дней. Каждый ушедший день нашего современного искусства только прибавляет величие утру искусства — тому творческому началу, которое с титаническим упорством сохранили малые народы севера Сибири.

«ДИ СССР»: Что нужно сделать для сохранения и сбережения этой культуры?

Л. Н. Гумилев: Нужно ли охранять реликтовые культуры и как это сделать? Скажу так по-моему, нужно охранять не культуру, а сами этносы и их ареалы, которые, как мы понимаем, часть их этнической истории. Тогда сохранится и культура. Так вот, не надо сосредоточиваться на охране памятников материальной культуры северных народов. Нравственным будет сохранить эти народы в органичной для них среде обитания такими, какие они есть. У них свои, выработанные полутора-тысячелетием, стереотипы поведения, свои психологические установки — не надо их ломать, предлагая взамен наши на том только основании, что наши связаны с лучшей техникой и наукой.

Народы, находящиеся в состоянии равновесия с природой, заслуживают любви, охраны и уважения. Пассионарное напряжение у этих народов слабое, но отсутствие видовой пассионарности у этноса означает лишь характеристику качества вида, а не определенных людей. На людях это не отражается никак; ни в биологическом, ни в социальном планах. При свободе выбора, существующей в нашей стране, при наших широких возможностях для самореализации, любые представители этих этносов всегда найдут свою дорогу, найдут, где приложить силы. Все сказанное не означает, что этносы Севера приближаются к «конечной» цели своего развития. У этногенеза всегда более сложная дорога, и сколько раз было, что этногенные процессы «перетасовывают» и новые системные связи живых представителей старого этноса. И сколько раз волны событий (а сегодня у нас, в нашей стране такое заботливое, уважительное отношение к народам, живущим в трудных природных условиях) возносили «традиционные» этносы на новый виток этнического и социального развития.

Почему-то считается, что сегодня зависимость северных народов от природы меньшая, чем сто лет назад. Что это означает? Что народы эти одолели суровую северную природу? Что они не чувствуют холода? Или работают меньше? Нет, они по-прежнему единое целое с природой, по-прежнему связаны со своим кормящим ландшафтом.

Поэтому я предлагаю поддерживать все правительственные мероприятия по охране природы, а тем самым и северных народов.

У нас, соседей северных народов, есть перед ними обязательства еще и потому, что наши предки — замечательные землепроходцы прошли Сибирь от Урала до Тихого океана, и большинство сибирских народов вошло в российский суперэтнос безболезненно и сразу (я имею в виду не социальный строй, а этнические контакты). К счастью для России, в ее истории не было тотального уничтожения слабых народов по принципу расы или идеологии, и этой заслугой предков можно гордиться.

Енисейские народы перемешивались с русскими. С алтайцами русские составляли очень крепкие смеси, крепкие браки. Потомки русских землепроходцев и местных женщин составили русско-сибирский субэтнос — «чалдоны».

Мы собираем вещественные остатки некогда живших племен и народов, так как справедливо считаем, что без памяти о них история человечества будет неполной, ущербной. Но можно ли взирать на наших современников, старших братьев, на их родные места с чувством ничем не оправданного превосходства? Или являться туда во всеоружии нашей, в других условиях возникшей культуры и учить их жить заново? Давайте не повторять ошибок европейцев.

Не надо думать, что всему на свете можно быстро научиться, в том числе и жизни в тайге или тундре. У северных народов на это ушли столетия.

Я повторяю: охранять культуру, не охраняя этнос, бессмысленно. Культура ведь плодотворна тогда, когда она живая, органически связанная с жизнью ее носителя. Нет, я не выступаю против культуры как таковой. Я просто хочу сказать, что культура не дает адекватной картины творческих возможностей этноса, они могли проявиться и иначе, все зависит от исторической судьбы. Я хочу предостеречь от культурологической аберрации, при которой памятники культуры выступают единственным источником сведений о народе.

А. П. Окладников: Для нас вопрос состоит не в том, сохранять или нет самобытную культуру северных народов, их драгоценное культурное наследие, а в том, как лучше сделать это в условиях, с одной стороны, натиска НТР, и с другой — тенденции к интернационализации культур. Мы знаем резервации для индейцев в США. Да, эти резервации поддерживаются государством, но существуют как своего рода заповедники, заказники для диких животных. Индейцы живут в них для удовлетворения любознательности ученых, стремящихся в лабораторных условиях изучить, осмыслить замечательную, яркую культуру североамериканских индейцев, давно исчезнувшую на всем огромном пространстве Америки, и для развлечения пресыщенных впечатлениями туристов, которые, в известной мере, и обеспечивают возможность существования резерваций. На потребу тем и другим индейцы выделывают то каменные наконечники стрел, то дивные глиняные сосуды, каждый из которых является произведением искусства.

Мастера в этом случае обречены на жалкую жизнь, обречены без конца заниматься одним и тем же в замкнутом кругу, отгороженные от жизни высокой стеной отчужденности.

Естественно, резервация как путь решения проблемы, сохранения малых народов нас удовлетворить не может. И, прежде всего, потому, что культуры малых народов — полноправные участницы культурогенеза страны. То есть они тоже находятся в динамике, в развитии, участвуют в процессе взаимообмена, взаимообогащения культур наших народов, в них вливается новое содержание извне. Всей стране известны, например, удивительные хореографические коллективы далекой Чукотки, Камчатки, представляющие собой бесспорную ценность для современной хореографии. Прошлое, сохраненное малыми народами, народами Севера, представляет собой огромный культурный пласт, но чуждый влияниям современности, и это та принципиальная точка зрения, которая руководит и нашими взглядами на искусство малых народов, и практическими мероприятиями, направленными на его сохранение. То есть, иными словами, необходимо стремиться не к изоляции этих культур, а наоборот, открывать им широкий путь в современную действительность. Вот такова по-настоящему продуктивная позиция. Следствием этой позиции стала и хорошо известная сейчас литература малых народов нашей страны, обогатившая советскую культуру великолепными произведениями Владимира Санги, Юрия Рытхеу, нанайского писателя Ходжера. Поэтому — никакой изоляции, никакого отчуждения, напротив, самое широкое взаимообогащение, но без потери малой культурой своей самобытности, неповторимости. Это — необходимое условие существования любой культуры. Ведь только, скажем, нивх может описать события прошлого и настоящего своего народа в особой, оригинальной, присущей этому народу художественной форме.

То есть сохранять надо культурную традицию, которая представляет собой непреходящую ценность. Например, мы все с наслаждением читаем знаменитый героический эпос якутов «Олонхо». А кто из европейских писателей мог бы сравнить грозовую тучу с распластанной шкурой медведя? Это особое видение, особый взгляд, и этот взгляд, это видение мира нам ценнее всего. Оно питается традицией прошлого, и его надо непременно сохранить.

Не представляю себе, что дети в чукотской школе не умели бы танцевать танец моржа или танец ворона; немыслимо, чтобы исчезало мастерство женщин, умеющих вышивать по оленьему волосу сухожильными нитками; немыслимо, чтобы исчезло вот это живое восприятие действительности, богатое и сочное, которое поражает нас в произведениях национальных художников.

Конечно, в той же чукотской школе дети, как и все дети, увлекаются магнитофоном и кино, отвлекаются — скажем так — от своей национальной культуры. Но значит ли это, что их надо лишать фильмов и современной музыки? Думаю, что нет. Думаю, что существует прямая связь между развитием техники и возможностью охраны культурных традиций малых народов. Не говоря уже о прямой пропаганде по радио и телевидению, тот же магнитофон может быть использован для записи туземных исполнителей песен и фольклора. Техника должна помочь донести до потомков исчезающий голос предков. Техника должна не уничтожить, а расширить и углубить диапазон влияния своей культуры на малые народы.

Есть прямая связь между красной книгой, в которую вписаны имена исчезающих видов представителей флоры и фауны, и тем, что наблюдаем мы в этнической истории человечества. Сохранению подлежит прежде всего эстетическое восприятие мира, которое создавалось, укреплялось, росло в течение тысячелетий, не просто веков — тысячелетий! Вот этот оригинальный, неповторимый эстетический мир и нужно охранять — он очень нужен нам, всем людям нынешнего дня.

Ваш брат-человек Марсель из Казани,
мыслитель, искатель Истины и Смысла Жизни.
«Сверхновый Мировой Порядок, или Истина Освободит Вас»
www.MarsExX.ru/
marsexxхnarod.ru