Как примирить делание денег со спасением души

Работа адресована читателям, интересующимся философскими и психологическими проблемами.

ВВЕДЕНИЕ

Глава I. ЭМОЦИИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ

1. Эмоции и их функции

2. Проблема ценности эмоций и гедонистические теории поведения

3. Потребность в эмоциональном насыщении как природная основа ценности эмоций

4. Классификация эмоций и типов эмоциональной направленности личности

Глава II. ЭМОЦИИ И СКЛОННОСТИ

1. Счастье, эмоции и деятельность

2. Интересы

3. Мечты

4. Воспоминания

5. Компонентный анализ эмоционального содержания интересов, мечтаний и воспоминаний человека

Глава III. ЭМОЦИОНАЛЬНЫЕ ТИПЫ ЛИЧНОСТИ

1. Общий подход к психологической классификации индивидов

2. Типологические проявления эмоциональной направленности личности

3. Эмоциональные типы, типичность и гармоническое развитие личности

4. Эмоциональная и мировоззренческая направленность в их единстве и взаимодействии

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Примеряя к малому то, что сказано о большом, удостоверить меткость этого изречения мог бы и любой исследователь, В научной работе тоже не часто удается прийти к постановкеи решению какой-либо новой проблемы кратчайшим, прямым путем. Логика и психология мышления никогда полностью не совпадают. Той последовательной цепи изысканий, суждений и умозаключений, которую исследователь представляет на суд общественности в законченной работе, обычно не бывает в его действительных поисках; последние являются, так сказать, частным делом ученого, и он редко о них упоминает. Автор этой книги тоже не собирается водить читателей по лабиринтам своих мыслей. Но все же хотелось бы рассказать, "откуда все пошло". Тем более, что "все пошло" от фактов, с которыми, вероятно, сталкивались многие.

Внешне они очень разные, эти факты. Возьмем хотя бы такой.

"Я был склонен к грусти, к элегии, — все это было в рассказах Бунина, — пишет о себе молодой советский прозаик Виктор Лихоносов.— И всегда была в его вещах мелодия, тот "звук", без которого — сам признавался — он не мог написать первую строчку. Так вот музыка, тон, протяженность совпадали с настроем моей души, — и это правда, это не громкие слова. Поэтому я принимал Бунина как родного" ¹.

Это признание В. Лихоносова остановило на себе внимание потому, что чувство, звучания произведения "в ладя собственной душе было еще со школьных лет хорошо знакомо и мне. Ориентируясь на него, помнится, удавалось без ошибки выбирать интересную книгу, прочитав какой-нибудь абзац на любой, наугад раскрытой ее странице.

Нечто подобное происходило и с восприятием людей, событий, природы. С одной стороны, были просто хорошие люди, приятные события, красивые пейзажи. С другой, встречались одни, другие и третьи, по поводу которых хотелось по-пушкински: воскликнуть: "Это я!", выражая трудно передаваемое ощущение странной родственности воспринимаемого каким-то тайным "струнам своего сердца", совпадения их мелодии с его мелодией.

Много позднее, читая курс психологии в педагогическом институте, я провел со студентами следующий эксперимент: предложил им классифицировать слова: поцелуй, таракан, соловей и кашель. Оказалось, что это, как будто бы совсем несложное задание разные студенты выполнили совершенно различным образом. Часть из них представила классификацию: 1) поцелуй, кашель; 2) соловей, таракан. Другая сгруппировала эти слова совсем иначе: 1) соловей, поцелуй; 2) таракан, кашель. Первые при этом ссылались на то, что "поцелуй" и "кашель" представляют собой действия, а "соловей" и "таракан" — объекты, живые существа. Вторые мотивировали свое решение тем, что "соловей" и "поцелуй" приятны, а "таракан" и "кашель", наоборот, вызывают чувство брезгливости. Однако спора между "классификаторами" о правильности той и другой разбивки слов на группы не возникло: "Вообще-то, сгруппировать эти слова можно и так и этак", — согласились они. Дальнейшие опыты показали, что "эмоциональная классификация" явлений, как мы сначала назвали классификацию второго типа, идет много дальше подразделения вещей на "приятные" и "неприятные". Внутри каждого из таких подразделений есть свои "рубрики". Герой и знамя, розы и стихи, шампиньоны и ботинки были разнесены нашими испытуемыми по разным группам не потому, что здесь, как в первом случае, отделялось привлекательное от непривлекательного, а потому, что все классифицированные объекты были по-разному хороши и ценны.

Так впервые наглядно предстали две теоретически выделенные философами формы деления явлений действительности: понятийная и ценностная. Постепенно стало ясно и другое: то общее, что объединяет разные явления по их эмоциональному "звучанию" и соответствию последнего тому "звуку", который субъект находит в своей собственной "душе", тоже есть ценность, хотя и совершенно особого вида. В дальнейшем пришло убеждение, что как раз она создает очень важную линию ценностных ориентации личности, в значительной мере определяющую такие явления, как интересы и мечты человека, его мироощущение, его представление о счастье.

О сущности этой ценности, о ее месте в мотивационной структуре деятельности, о склонностях людей, их особых запросах к жизни, наконец, об их типах в зависимости от общего "эмоционального лейтмотива"

проявлений их личности и пойдет главным образом речь в этой книге.

Как и в каждой работе, в предлагаемой читателю книге помимо текста будет определенный подтекст — в данном случае общие теоретические позиции автора в понимании человека, механизма его активности, его ценностей и ценностных ориентации. Подробно излагать эти позиции здесь нет ни возможности, ни необходимости. Но совсем умолчать о них тоже было бы неверным, потому что это помешало бы читателю правильно разобраться в той системе понятий, которая далее будет использована. Постараемся поэтому хотя бы эскизно наметить общие теоретические координаты нашей специальной концепции.

Прежде всего сориентируемся в некоторых аксиологических проблемах, то есть проблемах теории ценностей.

Как известно, всех философов-марксистов, занимающихся вопросами аксиологии, в противоположность многим буржуазным теоретикам, объединяет признание того, что зачисление людьми тех или иных явлений материальной или духовной действительности в разряд ценностей имеет под собой объективные основания.

"Ценности, — подчеркивает С. Л. Рубинштейн, — ...производны от соотношения мира и человека, выражая то, чтб в мире, включая и то, что создает человек в процессе истории, значимо для человека" ¹.

Вместе с тем и в марксистской аксиологии понятие "ценность" трактуется не вполне однозначно. Одни авторы считают ценности неотделимыми от оценок, рассматривая те и другие как носителей "двуплановой информации объективно-субъективного содержания"¹. Другие полагают, что "ценность нельзя рассматривать как результат оценивающего сознания, она существует объективно" ².

Думается, что это столкновение двух позиций не может быть разрешено простым преодолением какой-либо одной из них как ошибочной. И в этой связи методологически оправданным представляется поставить вопрос о разграничении фактических и признаваемых ценностей.

В "ранг" признаваемых ценностей предмет или явление "возводятся" оценкой со стороны того или иного лица, класса или всего человечества. Только признаваемая ценность способна выполнять важнейшую ценностную функцию — функцию ориентира при формировании человеком решения о том или ином поведении. Явления же, не получившие никакой оценки, как бы вовсе не существуют для субъекта деятельности, даже если и оказывают на него исподволь определенное влияние.

Однако ценность не есть нечто не подлежащее обсуждению. О ценностях можно и

нужно спорить. Одни признаваемые ценности поддаются доказательной защите, другие — доказательному развенчанию. Одни из них оказываются истинными, другие — ложными. Но это как раз и означает, что кроме признаваемой ценности существует еще фактическая ценность (хотя, подчеркнем снова, в качестве мотивов поведения¹ могут выступать только признаваемые ценности, причем совершенно независимо от того, истинны они или ложны).

Глубинной основой разграничения фактических и признаваемых ценностей является характер понятия "потребность", по отношению к которой определяется значимость для людей тех или иных физических и духовных объектов. Словом "потребности" в научной литературе обозначают:

1) объективные нужды людей в определенных условиях, обеспечивающих их жизнь и развитие;

2) фундаментальные свойства личности, имеющие тенденцию определять ее отношение к действительности и собственным обязанностям, в конечном итоге — определять образ ее жизни и деятельности;

3) определенные состояния психики человека, отражающие недостаток веществ,

Поскольку во всех трех случаях мы сталкиваемся с действительно существующими фактами, бессмысленно спорить, какое представление о потребности является правильным. Здесь можно разве что условиться ввести во избежание путаницы разграничительную терминологию (например: нужда — потребность — потребностное состояние). Но это вопрос не принципиальный. Другое дело — правильное соотношение трех указанных содержаний понятия "потребность" с иными психологическими понятиями и представлениями. Несомненно, в частности, что понятие "фактическая ценность" определяется соответствием предмета или явления понятию потребности как объективной нужды, а не нужды понимаемой или переживаемой субъектом.

Такова наша позиция по вопросу о двух статусах понятия "ценность", В этой работе, впрочем, как правило, речь будет идти только о признаваемых положительных ценностях, называемых в таких случаях просто ценностями, что соответствует наиболее общей традиции использования данного термина. При этом, опять-таки в соответствии с традицией, слово "ценность" будет прилагаться как к явлению в целом, так и к одному лишь его ценностному качеству (сравните, например, выражения: "искусство — ценность" и "ценность искусства").

Другой, еще более сложный вопрос, до которому необходимо уже здесь высказать свои взгляды, — это вопрос о ценностных ориентациях человека и о тех "механизмах" его активности, в которых эти ориентации закреплены.

Ориентация человека на определенные ценности может возникнуть только в результате их предварительного признания (положительной оценки — рациональной или эмоциональной). Однако одного этого мало. Для каждого из нас существует масса объектов, которые мы признаем как ценности, но которые тем не менее существенного влияния на нашу деятельность не оказывают. Об ориентации на ту или иную ценность можно говорить только тогда, когда субъект так или иначе "запроектировал" в своем сознании (или "подсознании") овладение ею. А это человек делает, учитывая не только свои потребности, но и свои возможности. Формирование ценностных ориентации — сложный процесс, в который включена, в частности, и самооценка индивидуума.

Надо также иметь в виду, что для конкретной личности нет того обязательного движения от потребности к ценностям и ценностным ориентациям, которые существуют для человечества в целом. Для отдельного субъекта путь в ряде случаев может быть и прямо противоположным: перенимая от окружающих людей взгляд на нечто как на ценность, достойную того, чтобы на нее ориентироваться в своем поведении и деятельности, человек может тем самым закладывать в себе основы потребности, которой раньше у него не было.

Тем не менее, для того чтобы по-настоящему разобраться в далеко не единообразном характере ценностных ориентации, необходимо рассмотреть те внутренние образования личности, в которых эти ориентации или предпосылки к ним могут быть так или иначе закреплены. Лучше всего это рассмотрение начать с еще более широкого вопроса об источниках активности людей.

При абстрактном рассмотрении проблемы источник активности людей можно видеть в их объективных нуждах. Человечество для своего развития нуждается, например, в освоении новых пространств, в совершенствовании техники, в росте производства, в выработке новых, все более прогрессивных форм общественной жизни и т. д. Это, в общем, и определяет направление активности людей, некоторую суммарную составляющую их индивидуальных устремлений. Однако реализация объективных требований жизни в действиях людей происходит не автоматически, а через отражение этого императива необходимости в свойствах самого их организма и личности¹. Поскольку, например, жизнь невозможна без удержания и развития антиэнтропийных состояний за счет увеличения энтропии веществ окружающей среды, то потребностью организма является соответствующая жизнедеятельность. Для личности в свою очередь такой потребностью может стать потребность бороться за лучшее переустройство общества или за укрепление прогрессивного общественного строя.

Полагаем, что именно такие потребности-свойства и надо рассматривать как механизмы, направляющие нашу активность на овладение определенными ценностями.) Подробно эта точка зрения была обоснована в статье "Потребности, отношения и направленность личности"², все положения и аргументы которой мы излагать сейчас не станем. Скажем только, что в результате осуществленного в ней анализа потребностей-свойств был сделан вывод, что наиболее правильно их сущность раскрывается через понятие "программа жизнедеятельности".

"пищевая потребность" есть лишь следствие потребности "в производстве собственного тела"¹.

Этот взгляд на организацию активности организма и личности вполне согласуется и с мнением представителей естественных наук. Согласно П. К. Анохину, например, "организм как открытая система активно ищет для своих "входов" точно запрограммированных ее обменом веществ недостающих компонентов"². По мнению Н. П. Дубинина, "программа для человека", которая "задается при воспитании... формирует поведение [его] в семье и обществе" ³. Закрепившиеся, устойчивые программы жизнедеятельности человека постоянно дополняются экстренно образуемыми временными программами ("квази-потребностями", по Курту Левину), учитывающими специфику тех ситуаций, в которых приходится реализовывать основ-

ные программы. Так, например, основная Программа снабжения организма кислородом, осуществляемая обычно автоматически, дополняется программой определенных осознанных действий, если дышать человеку становится явно трудно. В этих случаях возникает потребность открыть форточку или выйти из душного помещения на улицу и т. д. Толчок для развертывания цепи познавательных, эмоциональных и волевых процессов, необходимых для формирования в нашем мозгу дополнительных программ жизнедеятельности, дают потребностные состояния. Последние, таким образом, непосредственно отражают не объективные нужды человека, как это часто утверждается, а ход реализации его программ-потребностей, которые сами формируются в конечном счете в результате отражения его объективных нужд. Состояния нуждаемости, как уже отмечалось, есть сигнал того, что осуществление этих программ почему-либо приостановилось и требуется принятие срочных мер, чтобы исправить положение. Поэтому одна и та же потребность человека (например, пищевая) дает о себе знать через трудно определимое множество разных потребностных состояний: одно — когда человек давно не ел; другое — когда он переел; третье — когда он съел не то, что надо, и т. д.

Формируемые в ответ на такие сигналы дополнительные программы поведения в общем ведут себя так же, как и основные, и в свою очередь могут потребностно переживаться и дополняться вторичными "программными достройками". Однако в отличие от основных программ-потребностей временные программы (намерения, "квази-потребности") живут недолго и стираются мозгом тотчас после их реализации.

В соответствии с такими механизмами нашей активности можно выделить два первых вида ценностных ориентации человека: простые ценностные ориентации, определяемые устойчивыми потребностями, и гаснущие ценностные ориентации, определяемые временными программами-потребностями.

В механизме дополнения постоянной программы-потребности временной особенно важную роль играют рождаемые первой оценочные отношения к создавшейся ситуации и включенным в нее объектам. Такого рода отношения чаще всего, выполнив свою роль, угасают. Но в определенных случаях (при очень интенсивном или неоднократном их переживании) они могут закрепиться в личности и эмансипироваться от породившей их потребности. Такие эмансипированные отношения, подобно следам прошлых восприятий, могут пребывать как в потенциальном, так и актуальном состояниях. В последнее состояние их приводит повторная встреча с объектом, когда-то уже стоявшим в определенном объективном отношении к потребностям человека, а теперь "пробуждающим" отразившую их тогда эмоцию уже вне реальной связи с этими потребностями. Тем не менее актуализация таких эмансипированных отношений способна также вызвать у человека определенные ценностные ориентации, которые назовем воспроизводымыми. Они не носят постоянного характера, как ориентации, за которыми стоит закрепленная потребность, но и не являются одноразовыми как гаснущие ценностные ориентации.

Наконец, последний вид ценностных ориентации возникает на следующей основе. Определенные субъективные отношения человека (как психологические, оценочные, так и практические, действенные) могут не только эмансипироваться от породивших их объективных потребностей, но и постепенно стать для личности самодовлеющей ценностью. В этом случае индивид специально программирует осуществление таких "ценных отношений" на будущее.

Программы отношений человека к действительности (или, что то же самое, потребности в определенном отношении к ней) могут иметь разную форму.

В убеждении программа отношения человека к действительности выражена в форме эмоционально окрашенного вербального самонаказа: "Жизнь дается один раз, и прожить ее надо так..." В идеале —в форме наглядного примера: сделав своим идеалом П. Корчагина, юноша старается так же относиться к своему народу, товарищам, труду и трудностям, как и он. В интересе в форме представления о предмете и деятельности, посредством которых данное отношение к миру может актуализироваться и реализоваться. Но во всех этих случаях мы сталкиваемся не просто с устойчивым отношением человека к чему-либо; а именно с запрограммированной установкой на такое отношение, за которое он готов бороться не только с другими, но и с самим собой. Просто закрепившееся эмансипированное отношение — реактивно (отзывчивость). Потребность в отношении активна (стремление помогать людям).

Важной особенностью таких зафиксированных в программах личности ориентации человека на те или иные отношения к миру является то, что эти ориентации часто маскируют свою сущность, проявляясь внешне через ориентации на определенные предметные ценности как средства осуществления "ценных отношений" и при поверхностном взгляде могут быть смешаны с простыми ориентациями. Однако в действительности эти два вида ценностных ориентации так же разнятся друг от друга, как разнится, скажем, направленность помыслов на пищу у гурмана и у изголодавшегося человека.

Для лучшего понимания особенностей предметных ориентации, создаваемых потребностями в отношении, рассмотрим следующий пример.

Коллекционер картин (как, впрочем, и всякий иной коллекционер) непосредственно ориентирован как будто бы на вполне материальные объекты. Но эти материальные объекты, разумеется, ценны для него не своими материальными качествами, а способностью возбуждать у него эстетические переживания. Кроме того, сама "охота" за полотнами живописи (репродукциями, марками и т. п.), равно как и изучение, размещение и демонстрация своих приобретений, представляет для коллекционера способ осуществления целого ряда других возможных ценных для него отношений к действительности — начиная с познавательных и кончая отношениями самоутверждения. Коллекционер потому и "ненасытен" в своей деятельности, что, приобретая материальные ценности, он, по существу, удовлетворяет потребность в определенных отношениях к миру. И удовлетворяет именно до тех пор, пока приобретает, изучает, обрабатывает, демонстрирует, — одним словом, действует, ибо отношение по своей природе процессуалъно, оно есть психическая и практическая деятельность.

В последние годы в психологии все чаще стали говорить об особой категории "ненасыщаемых" потребностей; однако, если вдуматься, это выражение не является точным с содержательной точки зрения. Всякая истинная (не "квази-") потребность одновременно и ненасыщаема (в том смысле, что ее нельзя однажды удовлетворить раз и навсегда, а необходимо постоянно или систематически удовлетворять) и насыщаема, ибо для истинной потребности возможна такая степень удовлетворения на данный момент, за которой уже последует перенасыщение. Впечатление же не насыщав мости некоторых потребностей создается вследствие того, что они удовлетворяются лишь "ценным отношением", а последнее, чтобы существовать, должно непрестанно вовлекать в свою сферу все новый и новый круг объектов. Поэтому если естественную потребность в ее связи с удовлетворяющими ее ценностями можно сравнить с ровно горящим огоньком свечи, то "потребность в отношении" надо уподобить пламени пожара, перебрасывающегося с одного объекта на другой и оттого при подходящих условиях без конца расширяющего радиус своего действия.

То же самое верно и по отношению к разным видам деятельности людей. Возьмем в качестве примера хотя бы Островского-Корчагина (автор так слит со своим героем, что не хочется их разъединять). Борьба с белогвардейцами в рядах красной конницы, участие в строительстве железной дороги, партийная работа, литература — последовательная ориентация молодого коммуниста на все эти совершенно разные формы деятельности была для него исполнением одной и той же программы отношения к жизни: борьбе за освобождение человечества.

Ценностные ориентации, создаваемые потребностями в отношении, мы будем называть проникающими ориентациями, поскольку одна и та же ориентация этого вида может выражать себя, проникая в очень разные сферы материальных и духовных объектов и деятельностей. Проникающие ориентации — наиболее важный вид ценностных ориентации. Именно они в своей соподчиненности и скоординированности друг с другом образуют, по нашему мнению, тот ведущий компонент в структуре личности, ко-

торый следует характеризовать как ее направленность.

Направленность личности имеет две стороны: морально-мировоззренческую и эмоциональную. Первая из них, по существу, уже рассмотрена во многих работах, например в тех, где исследовались коллективистический и индивидуалистический типы направленности¹. Вторая сторона, связанная с ориентацией личности на определенное качество отношений-переживаний, будет рассмотрена в данной книге.

Выделяя эти две стороны проблемы, следует, однако, помнить, что они расчленяются лишь в абстракции, а реально направленность личности есть единое сложное образование психической сферы человека, обусловливающее не реактивное, а активное поведение индивидуума, внутреннее единство и последовательность его целей, преодолевающее случайности жизненных ситуаций. Именно благодаря этому решающему компоненту — своей направленности — зрелая личность (если воспользоваться сравнением) становится похожей не на щепку, плывущую по течению, а на корабль, который вопреки бурям и ураганам, твердо идет своим курсом.

Мы кратко описали тот концептуальный "подтекст", в рамках которого станем рас-

Впервые приступая к исследованиям такого плана, мы стремились охватить весь основной круг относящихся к этой проблеме вопросов, следствием чего является известная фрагментарность их изложения. Но вызвано это осознанной необходимостью рассмотреть выделенную линию мотивации человеческого поведения в возможно большем числе важнейших связей и опосредствовании, без чего, как учил В. И. Ленин, нельзя уберечься от односторонностей, преувеличений и принципиальных ошибок в понимании сложного явления.

Глава I. ЭМОЦИИ В СИСТЕМЕ ЦЕННОСТЕЙ

1. Эмоции и их функции

Термины, обозначающие психические явления, обычно называемые эмоциями или чувствами, к сожалению, не имеют строгого значения, и среди психологов до сих пор идут дискуссии на тему "что значит что". Не вдаваясь в существо этих дискуссий, заметим только, что в данной работе употребляется, как правило, слово "эмоция" в его наиболее широком значении. Слово же "чувство", как и некоторые другие его синонимы, мы используем чисто контекстуально — главным образом для обозначения тех же эмоций или их комплексов.

Характеризуя эмоции в чисто феноменологическом, описательном плане, можно выделить такие их признаки: 1) представленность эмоций в сознании в форме непосредственных переживаний; 2) двойственный, психофизиологический характер этих явлений; с одной стороны — аффективное волнение, с другой — его органические проявления¹; 3) ярко выраженная субъективная окраска эмоций, присущее им качество особой "интимности".

Последнее проявляется, во-первых, в том, что, передавая свое переживание, человек может лишь словесно обозначить его, но не раскрыть наглядно; эмоцию не передашь, например, в рисунке, как можно это сделать с образом восприятия, представления или воображения. Во-вторых, "интимность" эмоции состоит также и в том, что для самого переживающего эмоцию субъекта она, говоря словами швейцарского психолога Э. Клапареда, "содержит свою значимость в себе", то есть является приятной или неприятной без всякого обращения к прошлому опыту. "Интимность" эмоций проявляется в трудноопределимой их связи с тем, что человек считает наиболее характерным для себя как живого существа. Современные электронно-вычислительные машины решают сложные математические задачи и могут успешно состязаться с не очень квалифицированными композиторами и шахматистами в искусстве сочинять музыку и играть в шахматы. Но если бы вдруг выяснилось, что обыкновенные конторские счеты способны испытывать хотя бы подобие самых простых человеческих эмоций, люди почувствовали бы несравненно большее свое родство с ними, чем сейчас с самыми совершенными компьютерами.

В современной философской и психологической литературе эмоции и мышление рассматриваются как тесно связанные между собой, однако принципиально разнородные процессы. Правда, иногда пишут об "эмоциональном мышлении", но в смысле научной метафоры. (Имеется в виду, что "мышление превращается из рационального в собственно эмоциональное тогда, когда основная тенденция его приводит к включению чувств, желаний в свой процесс и результат, выдает эти субъективные моменты за объективные свойства самих независимых от сознания материальных вещей и связей"¹. При классификации психических явлений мышление традиционно объединяют с ощущениями, восприятиями и некоторыми другими внутренними деятельностями в группу познавательных процессов, а эмоция либо выделяют в самостоятельный разряд, либо "приплюсовывают" к воле.

Нам представляется, однако, что на самом деле между эмоциями и мышлением существует гораздо большая общность, чем между мышлением и ощущениями и восприятиями. "Чистые" ощущения и восприятия как деятельности "снятия" идеальных копий с действительности — это информационные процессы, которые служат основой для ориентировки живого организма в мире объективных предметов и явлений, но сами по себе его ни на какое поведение не мобилизуют. Очень своеобразно это проявляется, например, в поведении людей, страдающих непереносимой физической болью, после операции рассечения лобных долей (лоботомии). Обычно больные, как говорится, прежде не находившие себе места, после операции в значительной мере избавляются от страданий, хотя, впрочем, и совершенно парадоксальным образом. Вот как рассказывает об этом американский ученый Д. Вулдридж: "Один врач, беседуя с больной после операции, задал ей обычный в таких случаях вопрос, чувствует ли она облегчение боли. Он был уверен, что получит утвердительный ответ, так как больная явно выглядела после операции более спокойной и довольной. Поэтому врач был немало удивлен, услышав от больной, что боль не только не исчезла, но даже не уменьшилась. При дальнейших расспросах выяснился важный факт, что операция привела не к ослаблению самой боли, а к такому изменению в психическом состоянии больной, в результате которого боль перестала беспокоить ее, хотя сама по себе не прекратилась. Расспросы других больных показали, что этот результат типичен. Фронтальная лоботомия не устраняет неизлечимую боль, а только изменяет отношение к ней больного"¹.

Описанный факт нельзя интерпретировать иначе, как в том смысле, что в результате лоботомии боль остается как органическое ощущение, но перестает вызывать общую эмоциональную оценку. Подобное "рафинирование" (от субъективного эмоционального компонента) ощущения боли приводит к тому, что больные перестают обращать на нее внимание.

Информация сама по себе никакой значимости не имеет: она приобретает ее в контексте потребностей субъекта. Эмоции и мышление — это внутренняя деятельность, в которой первичная информация о действительности подвергается определенной переработке, в результате чего организм (личность) получает "аргументы к действию".

Что же касается эмоций, то сводить их только к "аффективным волнениям" и физиологическим реакциям столь же неверно, как, скажем, относить к процессу письма одни появляющиеся при этом буквы и слова. В действительности эмоции в качестве процесса есть не что иное, как деятельность оценивания поступающей в мозг информации о внешнем и внутреннем мире, которую ощущения и восприятия кодируют в форме его субъективных образов.

Характеристика эмоций как своеобразных оценок действительности или, точнее, получаемой информации о ней — общепризнанная точка зрения советских психологов, физиологов и философов. Но при этом под оценками чаще всего имеются в виду только "аффективные волнения", то есть уже "вынесенные оценки", "оценки-приговоры", а не оценки как действия оценивания.

Фактически же эмоции суть и то и другое, подобно тому как ощущения и восприятия — это и процессы формирования субъективных образов объективного мира, и сами эти образы, "продукты" указанных процессов. Эмоциональная деятельность заключается в том, что отраженная мозгом действительность сопоставляется с запечатленными в нем же постоянными или временными программами жизнедеятельности организма и личности.

По существу, так представлено возникновение эмоций и в ряде современных физиологических теорий организации поведения живого организма.

Согласно П. К. Анохину, например, "положительное эмоциональное состояние типа удовлетворения какой-либо потребности возникает лишь в том случае, если обратная информация от результатов происшедшего действия... точно совпадает с аппаратом акцептора действия". Наоборот, "несовпадение обратных афферентных посылок от неполноценных результатов акта с акцептором действия" ведет к отрицательной эмоции¹. При этом отметим, что в последних работах П. К. Анохина понятие акцептора действия трактуется очень широко, охватывая и врожденные человеческие потребности. Так, он пишет, что у новорожденных "для принятия молока акцептор результата действия к моменту рождения бывает готов... Сравнительный аппарат у новорожденных также готов" ².

Рассуждая о механизме возникновения эмоций, большинство физиологов, как правило, определяют эмоцию с точки зрения эффекта, произведенного сопоставлением, неправомерно вынося само сопоставление за скобки эмоционального процесса. Между тем "аксиологическое сопоставление", то есть оценивание действительности с точки зрения потребностей, планов индивидуумов, составляет самую суть его. Иногда задаются вопросом (П. В. Симонов): почему, собственно, возникли эмоции, почему природа "не могла обойтись" одним разумом, мышлением? Да потому, что древние эмоции и были предформой мышления, выполнявшей самые простые и самые жизненно необходимые его

функции. Эмоция "заинтересованно", "пристрастно" оценивает действительность и доводит свою оценку до сведения организма на языке переживаний. Поэтому она открывает возможность своеобразных умозаключений о том, как следует себя вести, уже для животных, у которых нет собственно интеллектуальной деятельности.

Проанализируем, например, такое наблюдение этологов. Самец небольшой рыбки колюшки одевается во время брачного сезона в яркий наряд; при этом брюшко у него становится ярко-красного цвета. В это время он вступает в драку с каждым самцом своего вида, оказавшимся на его территории. Как же он воспринимает другого самца? Простые и изящные опыты показали, что самец реагирует на продолговатый предмет, красный снизу. "Достаточно кусочка пластилина, напоминающего по форме веретено и окрашенного в красный цвет снизу, чтобы вызвать свирепое нападение" ¹.

Это типичный пример реакции животного на так называемый "релизер", или ключевой раздражитель, поведение, в котором нет ни грана интеллектуальности. Тем не менее по своей структуре оно изоморфно логической дедукции: "Все продолговатые предметы красные снизу — мои враги" (большая посылка). "Этот предмет продолговат и красен снизу" (малая посылка). "Следовательно, он мой враг" (умозаключение).

Операцию, аналогичную умозаключению, судя по свирепому нападению рыбки, у нее

Изоморфность эмоционального процесса логическому мышлению¹ не ограничивается тем, что тот и другой как бы строятся по одной схеме. Эмоции, подобно мышлению, в своих сопоставлениях нередко опираются на продукты своего прежнего функционирования. Если мышление создает понятия, то пережитые эмоции ведут к возникновению эмоциональных обобщений. У детей и так называемых "первобытных народов" эти обобщения еще плохо разграничены с понятиями и часто смешиваются с ними. Когда маленький мальчик, увидев пьяного, с испугом бежит к матери, крича ей: "бик!" (бык), то он пользуется именно таким обобщением.

Равным образом, как отметил известный исследователь "первобытного мышления" Люсьен Леви-Брюль, у нецивилизованных племен их "представления, не приобретшие формы правильных понятий, вовсе не обязательно лишены всякой общности. Общий эмоциональный элемент может некоторым образом заменить логическую общность"². В этом случае общность заключается "не в

каком-то неизменном или повторяющемся признаке... а скорее в окраске или, если угодно, в тональности, общей определенным представлениям и воспринимающейся субъектом как нечто присущее всем этим представлениям"¹.

В связи со сказанным может возникнуть вопрос: если эмоции и мышление одинаково основаны на сопоставлениях, то в чем тогда их различие? Оно, на наш взгляд, состоит в том, что при словесно-логическом мышлении сопоставляются либо одни образы объективной действительности и понятия о ней, либо (при аксиологическом подходе) те же образы и понятия, с одной стороны, и "идея потребности" — с другой. Так что процесс в этом случае развертывается главным образом на уровне корковых связей, преимущественно второсигнальных. Эмоциональный же процесс всегда в большой мере вовлекает в сферу своего действия и подкорку, "нижние этажи" мозга. "Те же древние струны, — пишет по этому поводу С. Л. Рубинштейн, — которые вибрировали в связи с примитивными инстинктами животного, продолжают вибрировать и звучать резонируя в самых глубинах организма, под воздействием подлинно человеческих потребностей и интересов" ².

Конечно, этот ответ носит очень общий характер, но все же он представляется нам

достаточным для того, чтобы, признав сходство процессов мышления и эмоций, не ставить между ними знака равенства. Следует, однако, отметить, что любое противопоставление мышления эмоциям вообще имеет смысл лишь постольку, поскольку мы выделяем в мышлении исключительно его рациональный, преимущественно словесно-логический механизм. Мышление же, взятое в целом со всеми его не только осознаваемыми, но и неосознаваемыми компонентами, противопоставить эмоциям вообще невозможно. В. И. Ленин писал: "...без "человеческих эмоций" никогда не бывало, нет и быть не может человеческого искания истины" ¹, Понимание этого ленинского положения в советской психологии долгое время ограничивалось представлениями об участии эмоций в мотивации мыслительной деятельности. На самом деле, однако, эмоции, как это показали интереснейшие исследования О. К. Тихомирова, не только активизируют мыслительные процессы, но, входя в их структуру, выполняют роль эвристик².

Так, при решении испытуемыми шахматных задач ходы, открывающие путь к правильному решению, как бы эмоционально притягивали к себе решающего, возвращали его внимание к себе вновь и вновь даже тогда, когда расчет вариантов долго отбрасывал их как негодные. Эмоции, по образному сравнению исследователя, в про-

цессе поиска правильного решения выполняли ту же роль, что слова "тепло" и "холодно" в известной детской игре на поиск спрятанного предмета¹. Данные других авторов, преимущественно математиков, указывают на первостепенную эвристическую роль эстетических эмоций. При этом есть основания думать, что эстетическая эмоциональная оценка зиждется на интуитивном постижении человеком степени объективной целесообразности соотношения элементов воспринимаемого объекта, соответствия его формы его назначению.

На связь эстетических эмоций с математической интуицией указывают многие. Согласно признаниям А. Пуанкаре, эстетическое чувство играло для него решающую роль при комбинировании идей и образов и, главное, при отборе из них наиболее продуктивных ².

Люди издавна восхищались красотой древнегреческого храма Парфенона с его знаменитой колоннадой. А недавно ленинградский архитектор С. В. Васильев установил, что каждая колонна Парфенона является идеально равнопрочным стержнем. Вместе с тем формула такого стержня была выведена только в XVIII веке при помощи дифференциального исчисления, которого античные математики не знали. А. Пунин,

по чьей статье "Архитектурный образ и тектоника" настоящий материал цитируется, замечает по этому поводу: "Очевидно, равнопрочность колонны является следствием какой-то интуиции строителей Парфенона, и очень возможно, что при этом важную роль сыграло то тонкое эстетическое осмысление тектонических закономерностей, которое так ярко и своеобразно отразилось в формах античных ордеров" ¹.

Проанализировав целый ряд других подобных фактов, тот же автор в заключение пишет: "Происходит на первый взгляд парадоксальное явление... Законы передачи усилий, законы распределения сил и напряжений являются объектом изучения "физики". Вместе с тем... они становятся объектом эмоционально-эстетического познания... Очевидно, где-то в глубинах человеческой психики, на каком-то определенном уровне возникает сложное "наложение", слияние логически воспринятой информации о тектонических закономерностях... и тех эмоциональных переживаний, которые формируют критерий прекрасного" ².

В этом высказывании неудачна только ссылка на логически воспринятую информацию: ведь сам автор выше показал, что как раз осознанно учитывать тектонические закономерности древние греки не могли. Речь, очевидно, должна идти о другом, а именно, что эталоны прекрасного, отражающие объ-

Эстетическое чувство, говоря словами С. Л. Рубинштейна, "уже не просто вызывается предметом, оно не только направляется на него, оно по-своему познает его собственную сущность" ¹. Возможно, именно на уровне "первобытных" эстетических чувств единый "ствол" эмоционально-оценочной деятельности древнего прачеловека постепенно выбросил из себя мощную ветвь рационального мышления, продолжая в то же время и сам расти ввысь. Как бы там ни было, но эмоции и мышление современного человека — это, образно говоря, два ответвления одного дерева: эмоции и мышление имеют одни истоки и тесно переплетаются

друг с другом в своем функционировании на высших уровнях.

Почему же эмоции и после возникновения мышления не были "сняты" им, а продолжают сохранять свое самостоятельное значение?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо прежде всего вспомнить о двойственной, психофизиологической природе эмоций. Они не просто отражают соответствие или несоответствие действительности нашим потребностям, установкам, прогнозам, не просто дают оценки поступающей в мозг информации о реальном. Они одновременно функционально и энергетически подготавливают

организм к поведению, адекватному этой оценке. По словам П. К. Анохина, "решающей чертой эмоционального состояния является его интегративность. Эмоции охватывают почти весь организм... производя почти моментальную интеграцию (объединение в одно целое) всех функций организма". Благодаря эмоциям "организм непрерывно остается в русле оптимальных жизненных функций"¹.

Даже так называемые астенические эмоции, снижающие уровень органической жизнедеятельности, отнюдь не лишены целесообразности. Человек, например, может "оцепенеть от ужаса". Но ужас как субъективное явление есть своего рода оценка, которую словами можно было бы выразить приблизительно так: "Передо мной враг, от ко-

Конечно, все вегетативные и "телесные" реакции при эмоциях "рассчитаны" на биологическую, а не на социальную целесообразность поведенческого воплощения эмоциональной "оценки". Отсюда нередкие "издержки" этих реакций, о чем немало пишется в медицинской литературе. Но в целом "физиологические сдвиги" при эмоциях — важный положительный фактор и в организации человеческой деятельности. Ведь помимо всего прочего, как отмечает Г. X, Шингаров, физиологические явления при эмоциях включают в себя и "настройку анализаторов", а тем самым сказываются и на интрапсихической регуляции и координации, других психических процессов^l. Поэтому деятельность, поддерживаемая эмоциями человека, протекает, как правило, много ус-

пешней, чем деятельность, к которой он себя принуждает одними "холодными доводами рассудка".

Особенностью сознательного человека является, однако, то, что эмоции не определяют его поведение ни единолично, ни сразу. Формирование "решения к действию" есть отдельный, сложный акт, в процессе которого тщательно взвешиваются все обстоятельства и мотивы. Но для того чтобы такое "взвешивание" могло полноценно осуществляться, необходима более отчетливая представленность в сознании личности всех субъективных аргументов "за" и "против" той или иной линии поведения. Поэтому эмоциональные оценки должны "звучать" долго и отчетливо. Но и это еще не все.

Главной особенностью эмоциональной деятельности человека, как мы думаем, является то, что она не только "производит" "аффективные волнения" как форму оценки факта, но сплошь и рядом включает эти свои "продукты" в новый "цикл" сопоставлений и оцениваний. Это создает своеобразную "многоэтажность" эмоциональных процессов у человека, причем если их первый, "подвальный этаж" в основном скрыт от самонаблюдения и объективируется разве что в своих готовых "продуктах" — оценках, то все другие "этажи" более или менее открыты для нашей интроспекции.

Хорошей иллюстрацией к сказанному может послужить стихотворная миниатюра "Отчего" М. Ю. Лермонтова.

Мне грустно, потому что я тебя люблю,

И знаю: молодость цветущую твою

Мне грустно... потому что весело тебе.

Абстрагируемся от "художественного статуса" стихотворения и взглянем на него просто как на документ об одном из моментов "душевной жизни" поэта. Тогда нетрудно будет воссоздать картину некоего психологического процесса. Исходный момент процесса — актуально переживаемое чувство любви автора к молодой девушке и наблюдение за ее весельем. Следующий момент — побуждаемое любовью размышление о судьбе девушки, приводящее к мысли о той "расплате" за беспечность и веселье, которая ее ожидает. Наконец, завершающий момент — "рассогласование" этого знания с любовью, рождающее у поэта глубокую грусть. Схема этого последнего момента, представляющего собой акт возникновения новой эмоции, такова: люблю (продукт предыдущих эмоциональных оцениваний) —> знаю (продукт мышления) —> грустно (производный эмоциональный продукт).

Раскрытая в стихотворении эмоция грусти поэта носит, как выражается А. Н. Леонтьев, идеаторный характер; она выступает как завершающий момент сложного эмоционального переживания, начинающегося с эмоциональной оценки и кончающегося также ей. Но "внутри" этого переживания функционирует мысль.

Эмоциональное переживание человека, таким образом, отнюдь не синоним простого "аффективного волнения", хотя последнее и является специфической чертой любой эмоции.

Если "аффективные волнения" можно уподобить отдельным звукам, то эмоциональные переживания — это музыка, секрет которой отнюдь не тождествен секрету устройства рояля. В музыке звуки объединяются в мелодию не по законам физики, а по законам гармонии. В эмоциональном переживании "аффективные волнения" сменяют друг друга и сливаются друг с другом в один цельный поток, скрепленный мыслью, не по законам физиологии, а по психологическим закономерностям человеческой деятельности.

На психологическом уровне анализа эмоций можно поэтому рассматривать эмоциональный процесс, в известной мере отвлекаясь от звучащих в глубине мозга "древних струн" и сосредоточивая внимание на "самодвижении" взаимодействующих друг с другом "психологических продуктов", главное направление которого определяют мотивы и программы личности. Реально психолог имеет дело не с отдельными эмоциональными актами, а с целостной психической деятельностью, которую он называет переживанием в том случае, когда она предельно насыщена чувственными оценочными моментами и рассматривается им с точки зрения этих моментов.

Эмоционально-оценочная деятельность человека должна еще стать предметом многих изысканий. Как показал П. В. Симонов, эмоциональная оценка несет в себе большое разностороннее содержание. Она не просто оценивает, насколько действительность соответствует потребности субъекта, но отражает в себе также изменения к лучшему или к худшему. "Сообщает" она и о том, с позиций какой потребности эта оценка "выставляется". "Потребность накладывает на эмоцию свой мощный отпечаток, придает эмоциональному состоянию качественно своеобразные черты. Излишне доказывать, что наслаждение от созерцания картины великого живописца несопоставимо с удовольствием, получаемым от поглощения шашлыка" ¹.

Правда, определить в настоящее время все оценочные параметры эмоций не представляется возможным. Вероятно, разные эмоции оценивают действительность по нескольким различным параметрам, поэтому, в отличие от П. В. Симонова, мы не видим сейчас возможности охватить все эмоции единой "измерительной формулой". Очевидно, для каждого их класса "формула" должна быть своя.

К числу таких классов (если "анатомировать" живое, сложное, текучее эмоциональное переживание) можно отнести следующие:

1. Наши желания (не "хотения"!) —простые и сложные — как оценки степени соответствия какого-либо объекта нашим потребностям. Назначение этих "оценок" — презентация в психике мотива деятельности ².

2. Эмоции, субъективно выявляющие себя в форме радости, огорчения, досады и т. п., как оценки изменения действительно-

Каждый из этих подклассов эмоциональных явлений обладает своими специфическими особенностями. Но их объединяет то, то все они выполняют аксиологическую функцию, являясь "с точки зрения интересов человека своего рода оценкой того, что происходит вне и внутри нac" ¹.

В этой своей функции они, несомненно, включены в мотивацию нашего поведения, но сами по себе мотивами не являются, как и не определяют единолично принятия решения о развертывании той или иной деятельности.

Мы попытались вычленить главное в эмоциях, то, "для чего их создала" эволюция, — их оценочную функцию, рассмотрев ее в некоторых основных аспектах.

Понятно, что эта функция необходима для существования организма и личности, для их ориентировки в мире, для организации их поведения. И поэтому про эмоции-оценки можно сказать, что они имеют для

нас большую ценность, но ценность эта служебная. Это ценность средства, а не цели¹. Однако, будучи всегда, при всех обстоятельствах (за исключением патологии), оценкой, эмоция не является только ею. И в этом — еще один из парадоксов "двойственности эмоций". Наряду с функцией оценок, имеющей лишь служебную ценность, некоторые эмоции обладают и другой функцией: они выступают и в качестве положительных самостоятельных ценностей. Этот факт достаточно хорошо осознан и вычленен житейской психологической интуицией, четко разграничившей случаи, когда человек что-либо делает с удовольствием и когда он чем-либо занимается ради удовольствия. Однако с теоретическим осмыслением указанному факту явно не повезло. С самого начала на него легла тень некоторых ошибочных философских и психологических концепций, критика которых, как это часто бывает, "выплеснула вместе с грязной водой и самого ребенка". И хотя в работах отдельных советских авторов (П. М. Якобсона, Л. И. Божович, Ю. А. Макаренко, а также ряда специалистов по эстетике) вскользь отмечается возможность появления потребности в определенных (особенно эстетических) переживаниях, однако попыток обстоятельного анализа данного явления до сих пор почти не предпринималось. Напротив, пока что весьма распространено мнение, будто любое признание эмоции в качестве ценности или мотива деятельности должно быть априорно отброшено как давно разоблаченная философская ошибка. Так, автор вышедшей в 1969 г. хорошей в целом книги "Формирование познавательных интересов у аномальных детей" Н. Г, Морозова, возражая против того, чтобы считать интерес мотивом, на странице 39 пишет: "Если бы мы стали на ту точку зрения, что интерес есть мотив, то пришли бы к гедонизму, согласно которому субъект действует ради переживания интереса или ради самого отношения".

Один из крупнейших советских психологов С. Л. Рубинштейн тоже, пожалуй, излишне категорично формулирует следующий тезис: "...не стремление к "счастью" (к удовольствиям и т. д.) определяет в качестве мотива, побуждения деятельность людей, их поведение, а соотношение между конкретными побуждениями и результатами их деятельности определяет их "счастье" и удовлетворение, которое они получают от жизни" ¹.

При таком положении дел в теории имеет смысл взглянуть на интересующее нас явление глазами людей, не озабоченных созданием каких-либо специальных философских или психологических концепций, и рассмотреть относящийся к этому явлению "живой" материал. Обратимся в первую очередь к наблюдательности писателей: если, как говорится, соответствующие факты имеют место, они едва ли могли ускользнуть от их внимания. И в самом деле, в произведениях писателей,

Совсем не то "любовь красивая". Она, — пишет Л. Н. Толстой, — "заключается в любви красоты самого чувства и его выражения. Для людей, которые так любят, — любимый предмет любезен только настолько, насколько он возбуждает то приятное чувство, сознанием и выражением которого они наслаждаются. Люди, которые любят красивой любовью... часто переменяют предметы своей любви, так как их главная цель состоит только в том, чтоб приятное чувство любви было постоянно возбуждаемо" ¹.

Вероятно, именно такую любовь имеет в виду и Вера из "Героя нашего времени" М. Ю. Лермонтова, когда, прощаясь с Печориным, пишет ему, что он любил ее толь-

кo "как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна". Его любви она противополагает свою "глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий".

В обоих этих случаях любовь в одном ее варианте выступает прежде всего как любовь к человеку, во втором — как любовь к тем любовным переживаниям, которые он вызывает.

Еще раньше подобное различие в любви заметили французский моралист Ларошфуко и английский поэт Байрон. Оба подчеркнули в заостренной и несколько преувеличенной форме возможность приобретения оценками статуса самостоятельных ценностей.

У Ларошфуко: "Когда женщина влюбляется впервые, она любит своего любовника; в дальнейшем она любит уже только любовь"¹.

У Байрона:

Лишь в первой страсти дорог нам любимый.

Потом любовь уж любят самоё...²

Из художественной литературы психолог может извлечь, однако, не одни только отвлеченно сформулированные результаты наблюдений писателей над особенностями функционирования чувств. В лирических высказываниях поэтов, а также в автобиографических текстах разнообразных авторов содержится и непосредственный "живой" материал, подкрепляющий и расширяющий такие наблюдения. Когда мы читаем, например, у Лермонтова уже цитированные строки: "Мне грустно, потому что я тебя люблю", то здесь грусть поэта, безусловно, выступает как оценка ситуации, скрытый драматизм которой он осознает. Но у того же М. Ю. Лермонтова мы встречаем и такое, например, признание: "Я жить хочу! хочу печали", где печаль (семантически — синоним грусти) выступает уже не в качестве оценки, а в качестве признаваемой поэтом ценности. При этом заслуживает специального внимания следующее характерное обстоятельство. Выступая в своей оценочной функции, печаль (грусть) всегда представляет собой отрицательную оценку действительности. И в то же время, оказывается, на же может выступать в качестве положительной ценности. Эта возможность коренного расхождения "личностного смысла" одной и той же эмоции в роли оценки и в роли ценности лучше всего демонстрирует необходимость различения этих ее ролей. Вот еще два фрагмента на ту же тему.

О господи, дай жгучего страданья

(Ф. И. Тютчев)

Пошли мне бури и ненастья,

Даруй мучительные дни, —

Но от преступного бесстрастья,

Но от покоя сохрани!

(И. С. Аксаков)

Положительную ценность для личности может образовать и пара полярных эмоций; читаем у М. Ю. Лермонтова:

...Я праздный отдал бы покой

Блаженства иль мучений.

Две противоположных эмоциональных оценки (блаженство и мучение) здесь выступают в качестве сходных, "взаимозаменяемых" эмоциональных ценностей.

Примеры легко можно продолжить, однако подчеркнем: вполне законный в других обстоятельствах скептицизм, который серьезные исследователи вправе питать к аргументации, построенной на материале художественной литературы, в данном случае был бы совершенно неоправданным. Здесь мы имеем дело не с выдумкой, не с фантазией, а именно с фактами высокой оценки художниками определенных переживаний. А то, что получило оценку (верную или ошибочную — неважно), есть признанная ценность. Ни о чем другом, кроме как о том, что некоторые эмоции могут выступать в качестве признаваемых людьми ценностей, речь здесь и не идет. Следовательно, обращаясь к художественной литературе, мы оперируем материалом не менее достоверным, чем, скажем, данные самого строгого эксперимента.

Для того чтобы обнажить какое-либо явление, необходимо представить его сначала в как можно более чистом виде, что и было выше сделано. Мы рассмотрели случаи, когда ценностная функция эмоций сама "била в глаза". Эта функция легко обнаруживается также при анализе таких видов деятельности, которые называют развлечениями или которые близки к таковым. Никого, вероятно, не удивит, если сказать, что определенный субъект слушает музыку ради эстетического наслаждения или читает детективный роман ради "острых ощущений". Тем более понятно, что человек может, предположим, пойти в Парк культуры и отдыха с целью развлечься при помощи различных аттракционов.

Однако, если рассмотреть вопрос более тщательно, можно убедиться, что и многие серьезные и ответственные виды деятельности совершаются в известной мере тоже ради почему-либо желанных переживаний. Не будем сейчас касаться сложных и, пожалуй, наиболее типичных случаев, где сам субъект не всегда осознает этот факт вполне адекватно. Их мы рассмотрим позднее. Но вот случай более простой. Приводим небольшой фрагмент из книги Н. М. Амосова "Мысли и сердце".

"Разговор зашел о профессии хирурга. Кто, почему, зачем пришел в клинику и терпит эту собачью работу. Семен:

— Мне нравятся сильные ощущения во время операции... Когда в руках держишь сердце — это такое чувство!..

"Сильные ощущения" многих прельщают. В один период моей жизни нравились и мне. А сейчас как-то обидно за больных, что они являются объектом таких чувств... Но все равно нельзя сбросить этот стимул. За ощущения во время операции хирургов платить днями и ночами черновой работы... Пожалуй, плохого в этом нет"¹.

Когда-то нам довелось прочесть знаменательные слова, сказанные одним ученым-геологом: "Новое видит тот, у кого новая

Однако на пути к исследованию такой проблемы с самого начала встает принципиальной важности вопрос о том, какая фактическая ценность скрывается за признаваемой ценностью переживаний, за человеческим влечением к некоторым из них. Кое-что видно сразу. Нет, например, сомнения в том, что ценность определенным эмоциям могут придавать нравственные соображения. Более того, нравственные установки личности вообще всепроникающи и, очевидно, в той или иной мере они сказываются на оценке человеком любого своего переживания. Поэтому далеко не всякая однажды пережитая человеком приятная эмоция может стать в дальнейшем объектом его специальных поисков. Но в то же время ясно и другое: отнюдь не один лишь нравственный момент определяет ценностное отношение индивидуума к своим собственным эмоциям. И не он в данном случае главный (вспомним о ценности "сильных ощущений" в воспоминаниях Н. М. Амосова). Многие эмоции чем-то привлекательны сами по себе. Чем же? Как объяснить их притягательность?

Конечно, на первый взгляд такие вопросы могут показаться просто странными, а ответ на них очевидным. Ведь мы сами, говоря в начале параграфа о феноменологии эмоций, приводили слова Э. Клапареда о том, что эмоция "содержит свою значимость в себе". Значит, она приятна потому, что приятна. И ценна по той же причине. Не станем, однако, спешить с "очевидными" ответами. Ведь долгие годы ответ на вопрос о том, почему у собаки текут слюни, когда она видит пищу, тоже казался совсем "детским". Но если отнестись к поставленным выше вопросам серьезно, то они должны прежде всего актуализировать в памяти мысль о философских и психологических теориях, получивших название гедонизма. Ведь именно гедонисты рассматривали эмоции не только как важные, но даже как единственные мотивы нашего поведения, а следовательно, как решающие жизненные

Посмотрим же, что представляют собой эти теории и не следует ли, хотя бы ча-стичнс, пересмотреть наше отношение к ним?

2. Проблема ценности эмоций и гедонистические теории поведения

Гедонистическая концепция (или, точнее, концепции) поведения имеет длительную историю, останавливаться на которой не входит в нашу задачу. Отметим только, что гедонизм возник как учение в этике, сводящее "все содержание разнообразных моральных требований... к общей цели — к получению наслаждения и избежанию страдания"¹. Элементы такой этики можно найти уже во взглядах чарваков (школа в древнеиндийской философии), но особенное развитие гедонизм получил в Древней Греции (Киренская школа — Аристипп, Евдокс, Анникерид; позже — родоначальник эвдемонизма Эпикур и другие). В эпоху Возрождения с позиции гедонизма строили свою этику великий итальянский гуманист Лорен-цо Балла и его ученик Эразм Роттердамский.

Гедонистические идеи проповедовались также в социологических теориях просветителей Т. Гоббса, Дж. Локка, П. Гассенди.

Французские материалисты XVIII в. Гельвеции, Гольбах и другие прибегали к гедонистическому истолкованию морали в своей борьбе против религиозного понимания нравственности.

В XIX в. интересный анализ "физиологии наслаждения" (точнее, его этики и психологии) представил итальянец Паоло Мантегацца, который предложил детальную классификацию наслаждений и выделил в соответствии с приверженностью к ним разные типы личностей. Гедонистических взглядов на смысл и цель человеческой жизни придерживаются и некоторые современные буржуазные теоретики — Дж. Сантаяна и Д. Дрейк в США, М. Шлик в Австрии и другие.

Говоря об эволюции гедонистической этики, надо отметить, что до эпохи империализма гедонизм в большинстве случаев сочетался с прогрессивными общественными идеями и служил их обоснованию. Однако последующее его развитие пошло уже "в условиях подчинения его принципов буржуазной морали..."¹. Если раньше это учение порождало "на одного сластолюбца сотню Гораци-ев", то "в новых исторических условиях гедонизм расцвел ядовитым цветком"². Неогедонизм уже ничего общего не имеет с гедонизмом в его первоначальной классической форме. Он превратился в проповедь

крайнего индивидуализма, жестокости и пессимизма"¹.

Если классический гедонизм, признавая наслаждение благом, вел речь о праве на наслаждение всех людей, то этические гедонисты нашего времени проповедуют наслаждение одного за счет другого, "сильных" за счет "слабых". При этом к наслаждению порой причисляют совершенно патологические формы отношения к действительности, к "ближнему своему". Английский этик Г. Уильямс в книге "Гедонизм, конфликт и жестокость" провозглашает право каждого индивида ради наслаждения доходить до крайних пределов, вплоть до права истязать других людей.

Мы видим, таким образом, что принцип наслаждения и мораль, которая из него выводится, эволюционируют вместе с эволюцией общественной жизни. Загнивание буржуазного общества ведет к деградации всех его этических концепций, в том числе и концепций гедонизма. Так этический гедонизм уже своей собственной историей демонстрирует, что принцип наслаждения не может считаться первичным, вневременным моральным принципом.

К. Маркс и Ф. Энгельс, подвергшие в "Немецкой идеологии" глубокой критике претензии гедонистов на открытие такого принципа, в связи с этим писали: "...философия наслаждения становилась пустой фразой,

как только она начинала претендовать на всеобщее значение и провозглашала себя жизнепониманием общества в целом"¹. На самом деле мораль каждого общества, в том числе и его отношение к наслаждению, отражает существующие в этом обществе отношения между людьми, и прежде всего производственные отношения. При каждом данном общественном строе люди вырабатывают определенные моральные нормы в первую очередь в соответствии с тем положением, которое они занимают в системе материального производства. В классовом обществе и мораль носит классовый характер, никакого единого морального принципа для антагонистических классов существовать не может.

Этический гедонизм в своих теоретических построениях всегда так или иначе опирался на определенные психологические представления о мотивации поведения человека. Французский философ и математик Блез Паскаль (1623—1662) в свое время высказался на этот счет в следующей категорической формуле: "Все люди стремятся к счастью — из этого правила нет исключений; способы у них разные, но цель одна... Человеческая воля направлена на достижение только этой цели. Счастье — побудительный мотив любых поступков любого человека, даже того, кто собирается повеситься" ².

В связи с этим в психологии и физиологии XX в. постепенно выделилось несколько специальных концепций поведения, которые в работах зарубежных авторов получили общее название психологического гедонизма. Именно он и представляет для нас основной интерес.

"Психологические гедонисты" — это собирательная характеристика. Согласно закрепившейся в истории психологии "номенклатуре", они нередко принадлежат к разным психологическим школам и направлениям, но всех их объединяет то, что они пытаются объяснить любые действия животных и человека эффектом страдания или наслаждения.

Существуют разные попытки классифицировать теории психологического гедонизма по их частным особенностям. Наиболее известны две классификации: одна подразделяет все гедонистические теории на гедонизм "прошлого", "настоящего" и "будущего"; другая выделяет "механический" и "телеологический" гедонизм¹. "Гедонизм прошлого" и "механический гедонизм" по существу совпадают друг с другом. Согласно этой двуименной теории, первоначально двигательные реакции любого живого организма, оказавшегося в проблемной ситуации, носят абсолютно хаотический характер и если и приводят к успеху, то чисто случайно. При этом удовольствие, "награждающее" удачный поведенческий акт, воздействует на структуры мозга так, что повторение его при сходных условиях становится более вероятным, чем раньше.

Как видно из сказанного, "механический гедонизм" — гедонизм особого сорта. Он не признает стремления к наслаждению: оно возникает "автоматически" и "автоматически" делает свое дело, формируя навык. Позтому взгляды "механических гедонистов" нас интересовать здесь не будут, как не имеющие непосредственной связи с проблемой, которая рассматривается в данной книге².

Все другие концепции психологического гедонизма связывают поведение животных и человека либо с действием непосредственно испытываемого страдания и наслаждения

("гедонизм настоящего"), либо с предвкушением предстоящих удовольствий ("гедонизм будущего", "телеологический гедонизм"). Эти концепции имеют прямое отношение к проблеме ценности эмоций и должны подвергнуться более подробному анализу. Однако рассматривать их по отдельности здесь не имеет смысла, тем более что они нередко сочетаются во взглядах одного и того же психолога. Так, по мнению американского теоретика Хендрика, ядро теории Фрейда составляет "гедонизм настоящего", но она также ассимилирует и "гедонизм будущего" ¹.

Все "телеологические" концепции психологического гедонизма, несмотря на громкие наименования, в сущности, очень несложны. Они в основном не выходят за пределы того взгляда на мотивацию поведения, с которым мы встретились у Паскаля.

Следует отметить, что, когда речь идет о поведении животных, то объяснение его с позиций психологического гедонизма можно встретить и у советских ученых. Согласно Ю. А. Макаренко, например, "стратегия и тактика поведения животного всегда строится с таким расчетом, чтобы из всех возможных вариантов выбрать тот, который является максимально полезным и доставляет максимум удовольствия. Это по существу и есть основной принцип поведения"².

Как же следует отнестись к концепции психологического гедонизма? Очевидно, ей нельзя дать однозначной оценки, вне зависимости от того, распространяется ли она только на животных или также и на человека. В последнем, единственно интересующем нас случае эта концепция поведения, несомненно, является глубоко ошибочной. Ее подверг критике уже американский психолог Гордон Олпорт. "Ничего не может быть более очевидного, — писал он, — чем факт, что наши влечения (при кислородном голодании, пищевом и сексуальном голоде) представляют стремление к уменьшению напряжения. И, однако... мы здесь встречаемся лишь с половиной проблемы... Мы не только стремимся сохранить наши старые привычки, но и, отвергая их, идем на риск в поиске новых: развитие происходит только при таком риске. Но риск и изменение ведут к возникновению новых, обычно отвергаемых напряжений, которых мы, однако, не считаем нужным избегать" ¹.

Критика Олпорта в адрес психологического гедонизма справедлива, но недостаточна. Она лишь фиксирует несоответствие теорий гедонизма фактам, но не вскрывает цепи причин, приведших гедонистов к ошибочной концепции. В этой цепи первым звеном является характерное для многих буржуазных ученых игнорирование качественной разницы между организацией поведения у живот-

При объяснении поведения животных такое смешение эмоциональных оценочных отношений с предметами оценок существенного значения не имеет. Ведь, как указывали К. Маркс и Ф. Энгельс, "животное не "относится" ни к чему и вообще не "относится"; для животного его отношение к другим не существует как отношение" ¹. Животное не различает предмет и свою эмоциональную оценку предмета и поэтому находится целиком во власти оценки. В сознании же человека эмоциональные оценки отделены от ценостей, и это освобождает его от неизбежности безропотного подчинения "кнуту" и "прянику" страданий и наслаждений.

"Слепота" психологических гедонистов как в отношении качественной разницы между животными и человеком, так и в отношении различий мотивационной роли оценок ценностей имеет много причин — классовых и гносеологических. Нам здесь, однако, хотелось бы подчеркнуть всего одну: приписывание побудительной способности_только эмоциям и отказ в ней мышлению. Чрезмерное подчеркивание исключительной роли

эмоций в обусловливании человеческой активности и умаление в этом обусловливании актов мышления (чем грешат не одни лишь психологические гедонисты) связано с осознанным или неосознанным отождествлением мотивации деятельности с ее энергетическим обеспечением, что особенно явно сказалось во фрейдовской концепции психической энергии влечений. Конечно, в регуляции тонуса организма эмоции действительно играют особую роль. Но одно дело повышать или понижать скорость обменных процессов организма, другое — определять цель и программу действий личности. В формировании же последних эмоции и мышление взаимодействуют самым тесным образом, причем, как правило, окончательное "добро" на развертывание той или иной деятельности дает именно мышление. Поэтому даже в тех ситуациях, когда поведение человека направлено в конечном счете на устранение неприятных эмоциональных состояний, его действия все равно невозможно объяснить с точки зрения примитивных концепций психологического гедонизма, редукции влечения и т. п. В этих концепциях воздействие страдания, влечения часто механистически мыслится по аналогии с силой пара или напора воды, толкающих "поршень поведения" в определенном направлении (существует, кстати, даже так называемая "гидравлическая модель влечения"). Но ведь реально для того, чтобы избавиться от страдания, личность часто идет на его значительное временное усиление. Достаточно вспомнить о человеке с зубной болью, направляющейся для лечения в зубоврачебный кабинет. В целом можно констатировать, что личность организует свою деятельность, не только исходя из эмоциональных оценок, но и с учетом всего своего прошлого опыта, знаний, убеждений, всей осознаваемой в данный момент системы своих программ-потребностей.

Именно последние (сами в большой мере являющиеся усвоенными программами общества) в конечном счете определяют борьбу человека за определенные ценности, в ходе которой рождаются его эмоции как одно из средств успешной ориентировки в этой борьбе.

Всего этого не учитывает психологический гедонизм, объявивший эмоцию единственным двигателем человеческого поведения, фактически подставивший ее на место объективных ценностей, которые она "пеленгует".

Но поступить таким образом значит не только не решить проблему ценности эмоций, в какой-то мере уже открытую немудрствующей житейской наблюдательностью, но, наоборот, скорее "закрыть" ее, слепив разные психологические факты в один ком.

Следует обратить внимание на тот факт, что психологический гедонизм отнюдь не преодоленная у нас теория. Чтобы оказаться гедонистом, вовсе не обязательно провозглашать бегство от страдания к наслаждению главным принципом поведения. Вполне достаточно, например, эклектически сочетать бесспорное положение о том, что потребно-

стп являются источниками нашей активности, с признанием их не чем иным, как особыми эмоциональными состояниями. Ведь отсюда логически следует, что эмоции признаются основным регулятором человеческой активности, а признание их основным регулятором, как справедливо заметил еще С. Л. Рубинштейн, "в конечном счете неизбежно оказывается более или менее утонченной формой старой гедонистической теории, согласно которой высший закон, определяющий человеческое поведение, сводится к тому, что человек всегда стремится к удовольствию, к приятному и избегает неприятного" ¹.

Преодоление гедонизма в объяснении поведения человека не состоит, однако, в том, чтобы идти по дороге, проложенной гедонистами, но в обратном, чем они, направлении, — то есть переквалифицировать эмоции из "только ценностей" в "только оценки". Требуется не безоговорочное отрицание мотивационной роли наслаждения, но раскрытие действительной сферы его влияния и его внутренней сущности.

Гедонизм состоит не в том, что теоретически признается тяготение людей к определенным приятным для них переживаниям, а в том, что этому тяготению придается "всеобщее значение".

В этой связи нельзя не напомнить, что наиболее глубокие и последовательные критики гедонизма — К. Маркс и Ф. Энгельс

отнюдь не отрицали важной роли наслаждения в жизни людей. Они прямо говорили о существовании потребности в наслаждении, неудовлетворение которой тяжело переживается человеком. Так, по их млению, у пролетариата "из-за длинного рабочего дня... потребность в наслаждении была доведена до высшей точки..." ¹.

Но Маркс и Энгельс не остановились на простой констатации факта возможности мотивации поведения желанием получить удовольствие. Они показали, что сами эти удовольствия носят преходящий исторический характер. Для общества, разбитого на антагонистические классы, типично то, что наслаждения всех его "сословий и классов должны были вообще быть либо ребяческими, утомительными, либо грубыми, потому что они всегда были оторваны от общей жизнедеятельности индивидов, от подливного содержания их жизни и более или менее сводились к тому, что бессодержательной деятельности давалось мнимое содержание"².

Естественно, что в будущем коммунистическом обществе положение должно коренным образом измениться так, чтобы наслаждение стало составной частью "общей жизнедеятельности" людей.

Из других высказываний К. Маркса, Ф. Энгельса и В. И. Ленина мы знаем, что высшим источником наслаждения при коммунизме должен прежде всего стать человеческий труд.

Теории гедонизма, как мы убедились, не способны продвинуть нас в решении этой загадки. Но зато марксистская критика гедонистической этики, высказывания Маркса, Энгельса, Ленина о наслаждении и труде дают нам надежный компас для того, чтобы не сбиться в своих поисках с правильного курса.

3. Потребность в эмоциональном насыщении как природная основа ценности эмоций

Рассмотрев основные тезисы концепций гедонизма, мы убедились, что они не помогают решению проблемы ценности эмоций, а скорее затушевывают ее. Существуют, однако, две другие области психологических

изысканий, откуда можно почерпнуть важные для правильного подхода к этой проблеме данные. Мы имеем в виду накопленный современной психологией печальные наблюдения за последствиями отрыва ребенка от матери, с одной стороны, и исследования вопроса о так называемой сенсорной депривации — с другой.

Размеры настоящей книги не дают нам возможности сколько-нибудь полно изложить соответствующий материал. Поэтому, касаясь первой группы наблюдений, скажем только, что, как выяснили американские, западноевропейские, а также польские психологи, потребность младенца в интимном контакте с матерью столь велика и значительна, что при его отсутствии никакие, даже идеальные гигиенические условия этой потери возместить не могут (если только места матери не занимает другая женщина). Дети в таком случае плохо развиваются, часто болеют, дают высокий процент смертности, а если и выживают, то до конца жизни отличаются ущербной эмоциональностью, "холодностью", низкой способностью к сопеживанию и сочувствию и т.д.

Что же касается явлений сенсорной депривации, то они наблюдаются при резком

ограничении притока раздражителей, воздействующих на органы чувств человека или животного. Экспериментально "сенсорный голод" вызывался у взрослых людей путем помещения их в специальные звуконепроницаемые кабины (сурдокамеры) с неизменными освещением, температурой и общей обстановкой. По данным, сообщенным в "Энциклопедии человеческого поведения" Р. М. Голденсона, на первых порах большинство испытуемых чувствует себя в такой обстановке хорошо, некоторые испытывают удовольствие. Однако уже через несколько часов отсутствие новых впечатлений начинает угнетать. Возникает беспокойство, скука, раздражение. В некоторых случаях появляется все усиливающийся страх, достигающий у отдельных лиц уровня паники. Наблюдаются парадоксальные явления в сфере восприятия. Тишина "начинает звучать". По словам одного испытуемого, для него "тишина была столь громкой, что, казалось, нож пронизывает барабанные перепонки". Одновременно возникают зрительные иллюзии и галлюцинации. Становится все труднее контролировать свои мысли и в конце концов испытуемые погружаются в грезы и фантазии¹.

Как мы видим, ни первая, ни вторая группа рассмотренных психологических изысканий не нацелены прямо на исследование эмоций. Явления нарушений психики, кото-

А раз дело обстоит именно таким образом, то это означает, что эмоциональное насыщение организма является его важной врожденной и прижизненно развивающейся потребностью. Потребность эта в своей исходной форме есть, очевидно, потребность физиологическая, несмотря на то, что сами эмоции несут в себе психологическое содержание. Ведь речь в данном случае идет не о несомненной ориентационной полезности эмоций; не о том, что без них организм мог бы остаться безучастным к воздействию вредного для него агента, а о том, что для физиологического благополучия организма помимо всего прочего необходимо, как выражался еще Т. Рибо, удовлетворять "естественное стремление каждого чувства проявлять свою функцию" ¹.

Разберемся подробнее в сущности такой потребности в эмоциональном насыщении и в том, как на ее основе у человека постепенно возникают социализированные и индивидуализированные программы содержатель-

Хорошо известно, что наши эмоции — "продукт" особых нервных аппаратов, находящихся в головном мозгу, главным образом в верхнестволовой его части и прилегающих областях архипалеокартекса. Существуют многочисленные работы, пытающиеся уточнить его структуру и расположение¹. Нас, однако, сейчас конкретное их строение и точная локализация нисколько не интересуют. Важно, что такие аппараты есть и поэтому нуждаются в регулярном функционировании, подобно всем другим органам и системам. В пользу этого мнения свидетельствуют, в частности, интересные данные американских физиологов Р. Мельзака и Т. X. Скотта, которые обнаружили, что у животных, выросших в условиях изоляции и, следовательно, эмоционального голодания, расстройство эмоциональной сферы достигало такого уровня, что они переставали реагировать даже на болевые раздражители, (Наблюдения над людьми также показывают, что длительная обедненная чувствами жизнь неизбежно ведет к часто неустранимому снижению эмоциональной сенситивности индивидуумов. По мнению известных зарубежных исследо-

1 См., например: В. Кеннон. Физиология эмоций. Телесные изменения при голоде, страхе и ярости. М., 1927; Э. Гелъгорн и Дж. Луфборроу. Эмоции и эмоциональные расстройства. М., 1966; "Экспериментальная нейрофизиология эмоций". М., 1972; /. Delgado. Emotions.— "Self — Selection Psychology Textbook". 1966.вателей эмоций Э. Гельгорна и Дж. Луфборроу, подобные факты объясняются патологическим снижением реактивности симпатического отдела гипоталамуса¹. С другой стороны, нормальное эмоциональное обеспечение человека, очевидно, не только помогает ему сохранить необходимую реактивность эмоциональных систем, но и способствует поддержанию оптимального тонуса всего его организма. В опытах на животных, во всяком случае, было доказано, что развитие в условиях эмоционально обогащенной обстановки протекает быстрее и успешнее¹.

Говоря о потребности организма в функционировании его эмоциональных аппаратов, подчеркнем, что при этом имеется в виду регулярная работа систем, связанных не только с продуцированием положительных эмоций, но и с отрицательными эмоциями. Одностороннее мнение о безусловной вредности последних для здоровья человека должно быть решительно отвергнуто. Если тяжелые переживания и являются порой причиной некоторых наших болезней, то это связано с особыми обстоятельствами. Они состоят прежде всего в том, что отрицательные эмоции выполняют более важную биологическую функцию по сравнению с положительными эмоциями. Не случайно механизм отрицательных эмоций функционирует у ребенка с первого дня появления его на свет, а положительные эмоции появляются значительно

позднее¹. Отрицательная эмоция — это сигнал тревоги, крик организма о том, что данная ситуация для него гибельна. Положительная эмоция — сигнал возвращенного благополучия. Ясно, что последнему сигналу нет нужды звучать долго, поэтому эмоциональная адаптация к хорошему наступает быстро. Сигнал же тревоги должен подаваться все время, пока опасность не устранена. Вследствие этого у здорового организма застойными могут оказаться только отрицательные эмоции. В естественных природных условиях, на которые "работала" до сих пор эволюция, такое положение дела ничего страшного не представляло.

Нашим животным предкам ситуации, приводящие к застойным отрицательным эмоциям, встречались крайне редко: все конфликты быстро кончались уничтожением соперника, собственной гибелью или бегством. К тому же при любом конфликте тут же реализовывались соответствующие моторные установки, что вело к уменьшению эмоционального напряжения. Только у людей (особенно если учесть их способность находиться под влиянием не только реальных, но и воображаемых ситуаций) эмоциональные конфликты могут принимать затяжной (иногда на месяцы и годы) характер. Понятно, что при этих условиях здоровье человека действительно часто страдает от переизбытка отрицательных эмоций, и тем сильнее уве-

личивается его потребность в нейтрализующих положительных переживаниях. Поэтому практически иногда, быть может, и есть смысл, как это делают врачи, подчеркивать полезность положительных эмоций и опасность отрицательных. Но теоретически отрицательные эмоции должны быть полностью реабилитированы в смысле их прямого влияния на здоровье, даже если не принимать во внимание такие их биологические функции, как сигнально-побудительная и мобилизующая, важность которых оценена уже давно. Отрицательные эмоции вредны лишь в избытке, как вредно в этом случае все (в том числе и положительные аффекты), что превышает норму, характеризующую то, в чем организм непосредственно нуждается¹. В пределах же некоей определенной силы и длительности, различных для людей разных возрастов, отрицательная эмоция безусловно тоже полезна. Страх, гнев, ярость повышают интенсивность обменных процессов, приводят к лучшему питанию мозга, усиливают сопротивляемость организма перегрузкам, инфекциям и т. д.

Мысль о том, что отрицательные эмоции в определенном их сочетании с положительными должны быть не вредны, а полезны организму, была высказана нами несколько лет тому назад². А недавно было опублико-

вано описание интересного экспериментального исследования, результаты которого прямо говорят в пользу данного взгляда: В. В. Фролькис, занимающийся проблемами долголетия, обнаружил, что из трех групп подопытных крыс дольше всего жили те, которых систематически подвергали стрессовым воздействиям средней силы — пугали, брали в руки и т. д.' В последние годы односторонний взгляд на отрицательные эмоции сменяется правильной их оценкой даже в среде врачей, имеющих дело с заболеваниями сердца. "...Жизнь современного человека в цивилизованном обществе немыслима без... отрицательных эмоций, — пишет профессор Г. Косицкий.— ...Оградить себя от этого невозможно, да и нет надобности. Ведь наш мозг нуждается в напряжении, тренировке, закаливании в такой же мере, как и мышцы" ².

Очень интересно осмыслить развиваемую здесь точку зрения в свете теории эмоций и эмоциональных расстройств, выдвигаемой уже упоминавшимися физиологами Э. Гельгорном и Дж. Луфборроу. По их мнению, нервные и гуморальные механизмы положительных и отрицательных эмоций находятся в строго сбалансированных отношениях друг с другом. При атом приятные эмоции связаны с доминированием парасимпатического

отдела нервной системы, а неприятные — симпатического отдела. В норме обе эти системы находятся в состоянии динамического равновесия. "Сдвиг" его вследствие застойной эмоции или каких-либо других причин ведет к патологическим расстройствам в организме¹.

Естественно, что такой сдвиг опасен вне зависимости от того, в каком направлении он произошел, а следовательно, для организма важно не сохранение однообразно положительных эмоциональных состояний, а постоянный их динамизм в рамках определенной, оптимальной для данного индивида интенсивности.

Таким образом, переживание положительных и отрицательных эмоций можно считать врожденной физиологической функциональной потребностью организма. Поскольку, однако, эмоции не могут возникать без внешних поводов, еще точнее говорить (как мы это и делаем) о врожденной (и прижизненно развивающейся) потребности в эмоциональном насыщении.

Рассмотрение эмоций в качестве объекта потребности может вызвать недоумение. Ведь эмоция является формой человеческого отношения к действительности, определяемого его насущными нуждами. Эмоции, следовательно, своеобразно "обслуживают" наши потребности, ориентируя необходимую для удовлетворения последних активность орга-

Способность производить движения необходима человеку для удовлетворения самых разных его потребностей. Движения еще более несомненно, чем эмоции, "обслуживают" потребности организма. В то же время наличие у человека потребности в движениях как таковых, помимо всякой их служебной роли, давно является общепризнанной истиной. Более того, сейчас стало очевидным, что в условиях современной цивилизации эта потребность человека в двигательной активности далеко не всегда удовлетворяется в достаточной степени (гиподинамия). "Без преувеличения можно сказать, что в наши дни миллионы людей испытывают "мускульный голод"" ¹.

Таким образом, совмещение ролей средства и объекта в одном и том же феномене — вещь принципиально возможная. А раз так.

В некоторых патологических случаях, когда больные теряют способность испытывать не только чувство любви, радости, но даже горе, печаль, чувство тоски становится столь мучительным, что нередко больные решаются на самоубийство ¹. Изнывающий от скуки, вызванной бесцельностью существования, пушкинский Онегин тоже с тоской мечтал об избавительном страдании: "Зачем я пулей в грудь не ранен?"

Дальнейшее сопоставление потребности человека в эмоциональном насыщении с его потребностью в двигательной активности поможет нам лучше уяснить некоторые общие и специальные особенности первой.

Очевидно, что свой мускульный голод человек насыщает как бы между прочим, в процессе разнообразной деятельности, в которой он участвует, чтобы удовлетворить другие

Потребность человека в эмоциональном насыщении тоже удовлетворяется главным образом походя, в процессе борьбы за достижение самых разных целей, которые индивид перед собой ставит и которые определяются самыми разными его нуждами — как биологическими, так и социальными. И так же, только в виде некоторой добавки к естественному попутному удовлетворению этой потребности, выступают случаи, когда эмоциональное насыщение становится самоцелью, как, например, при слушании музыки, чтении развлекательной литературы и т. д. И для той, и для другой потребности возможны, наконец, случаи, когда они прочно объединяются с вполне определенными деятельностями, к которым индивид "тянется" и ради достигаемых с их помощью социально значимых результатов, и ради самого их процесса, доставляющего ему функциональное удовлетворение.

Таким образом, потребность в эмоциональном насыщении во многом подобна потребности в движении. Вместе с тем было бы ошибкой видеть между двумя сравниваемыми потребностями только сходства и аналогии. Потребность в эмоциональном насыщении обладает и своими специфическими особенностями, которые коренным образом отличают ее от потребности в движении, равно как и от всех прочих функциональных потребностей. Все эти особенности обусловлены тем капитальным фактом, что эмоция связана с "обслуживаемыми" ею потребностями глубже, органичнее, теснее, чем движения или, скажем, умственные действия. Ведь она "обслуживает" потребности, выражая их, выражая характер их связи с действительностью в данный момент времени. Именно поэтому эмоции плохо поддаются волевой регуляции, их нельзя прямо вызвать по своему желанию, подобно двигательным актам. Из этого вытекает прежде всего такое важное следствие: в отличие от потребности в движении, потребность в эмоциональном насыщении даже в принципе нельзя удовлетворить чисто искусственным путем. В самом деле, хотя потребность в двигательной активности в норме удовлетворяется попутно, главным образом в процессе труда, все же существует принципиальная возможность "оторвать" удовлетворение этой функциональной потребности от трудовой деятельности человека, заменив последнюю вольными физическими упражнениями. Но никакой человек не может жить полноценной эмоциональной жизнью вне труда и борьбы за важные конкретные цели, Даже такие способы эмоционального насыщения, как слушание музыки, чтение и т. п., очевидно, возможны лишь постольку, поскольку данные произведения искусства возбуждают в человеке какие-то потребности, отношения, опять-таки сформировавшиеся в реальной жизни и ею поддерживаемые. По мере того как человек суживает свою деятельность, гаснет и его способность наслаждаться искусством. Занятия физкультурой могут сохранить высокий мускульный тонус и у бездельников, но не существует никакой гимнастики чувств, которая могла бы полностью компенсировать эмоциональное голодание, вызванное бесцельностью жизни. Английский сплин или русская хандра аристократии, хорошо описанные в классической литературе XIX в., — убедительное тому свидетельство.

Невозможность удовлетворить потребность в эмоциональном насыщении вне деятельности, вне борьбы за достижение определенных целей не единственная особенность данной потребности, вытекающая из самой природы эмоций. Другая важная ее черта — неоднородность и противоречивость ее проявления. Дело в том, что эмоции, выполняя свое назначение оценки действительности с точки зрения ее способности удовлетворить те или иные нужды человека или помешать их удовлетворению, неизбежно делятся на два полярные класса: приятные и неприятные, переживаемые как "наслаждение" и как "страдание" (в том смысле, какой вкладывали в эти слова психологические гедонисты). Именно благодаря этой полярности эмоциональные оценки способны выполнять свою ориентировочную функцию. Объекты, вызывающие приятные (положительные) эмоции как бы притягивают субъекта к себе; объекты, вызывающие неприятные (отрицательные) эмоции — отталкивают его. Играя различную сигнальную (психологическую) роль, положительные и отрицательные эмоции оказываются в разном соотношении с физиологической потребностью в систематическом функционировании "производящих" их "эмоциональных аппаратов".

Физиологическая потребность в функционировании "аппаратов поощрения" совпадает с психологической притягательностью их продукта". Следовательно, положительная эмоция часто оказывается, так сказать, дважды приятной — и как ободряющий сигнал и как эмоциональное действование, удовлетворяющее рассматриваемой функциональной потребности. Поэтому положительные эмоции всегда переживаются нами однозначно. Они просты по своей природе, и мы легко осознаем и принимаем наше влечение к ним. Совсем иное дело отрицательные эмоции, С одной стороны, отрицательная эмоция в силу своей сигнальной функции всегда отталкивает человека, с другой, при длительном бездействии нервных аппаратов человек начинает испытывать актуальную потребность в переживании этой эмоции, что придает ей парадоксальный положительный оттенок. При этом, поскольку порог эмоционального насыщения, очевидно, невысок (то есть для "насыщения" большой интенсивности эмоций не требуется), то соотношение приятного и неприятного оттенков переживания (порождаемых, с одной стороны, отрицательной сигнализационной функцией основной эмоции, а с другой, дополнительными эмоциональными сигналами об удовлетворении потребности в функционировании эмоциональных аппаратов), понятно, не должно оставаться неизменным. Слабая отрицательная эмоция будет слабо сигнализировать угрозу организму и достаточно хорошо эмоционально насыщать его. Сильная же эмоция этого знака будет не только сильно сигнализировать угрозу, но и с точки зрения удовлетворения потребности в эмоциональном насыщении окажется уже чрезмерно интенсивной.

Из сказанного следует, что сильная отрицательная эмоция явится безусловно неприятной, в то время как слабая станет переживаться двойственно. А раз так, то для каждого отдельного индивида должен существовать такой уровень интенсивности отрицательной эмоции, когда последняя в целом будет скорее притягивать, чем отталкивать его. Фактически так оно и есть. В пользу данного утверждения можно привести множество свидетельств, о некоторых из них мы уже говорили раньше. Приведем новые факты. Уже маленькие дети, например, любят, когда родители подбрасывают их кверху, и они громко взвизгивают при этом от страха и удовольствия. В более старшем возрасте неизъяснимо притягательными для детей становятся страшные сказки и рассказы. Легкая грусть тоже оценивается нами скорее как приятное, чем как неприятное состояние. Степень интенсивности отрицательных эмоций, которые сохраняют для нас известную притягательную силу, может быть увеличена при условии, что эти эмоции будут быстро сменяться положительными или даже сочетаться с ними. Самый повседневный факт для иллюстрации — психология спортивного болельщика. Как показывает само его название, он идет на стадион не для того, чтобы радоваться и веселиться, а для того, чтобы "болеть", то есть, сочувствуя любимой команде, попеременно испытывать то тревогу, то успокоение, то огорчение, то восторг. Он страстно желает победы своим фаворитам, но был бы, очевидно, разочарован, если бы победа далась им легко. Чем больше было в игре всяких острых и волнующих моментов, тем более удовлетворенным уходит он со стадиона. То же, впрочем, можно сказать и о самих участниках матча. И его и их "страдания" были достойно вознаграждены, и это дает ощущение счастья. Нетрудно сообразить, что похожие ситуации встречаются в жизни на каждом шагу и в сферах, далеких от спорта.

Интересно также отметить, что физиологическое исследование некоторых элементарных состояний острого наслаждения¹ показало, что при нем вовлекаются в работу две разные системы: парасимпатическая, связанная с положительными эмоциями, и симпатическая, являющаяся одним из нервных коррелятов отрицательных эмоций ².

В связи с изложенным хотелось бы сказать несколько слов и по поводу понятия о счастье. Что оно такое? Широко распространено представление о счастье как о "чистом" наслаждении, как о переживании "сплошного блаженства". Такое понимание неверно и приводит, с одной стороны, к искажению, извращению жизненных целей, с другой, к пессимистическим выводам. Первое выражается в том, что некоторые люди в погоне за счастьем стремятся уйти от преодоления всяких жизненных трудностей, от тревог и забот. В результате, убивая печали, они, как метко выразился один поэт, тем же выстрелом убивают и радости. Уделом этих пресыщенных удовольствиями индивидов становится почти постоянное чувство скуки, как выражение жестокого эмоционального голодания. Иногда на такую участь обрекают своих детей чересчур заботливые, но неразумные родители, стремящиеся создать им так называемое "безоблачное детство". Что же касается пессимистических философских выводов, то они основаны на сознании, что радости покупаются лишь ценой страданий. Мнение это верно, но, поскольку счастье неправильно отождествляют с блаженством, отсюда делается ошибочный вывод о непрочности и мимолетности первого.

В действительности же "страдание", то есть переживание тех или иных отрицательных эмоций, отнюдь не антипод счастья как чувства. Более того, последнее немыслимо без страдания, как немыслимо удовольствие от пищи без чувства голода, наслаждение отдыхом — без усталости. Счастье художника складывается не только из радостей, но и из мук творчества. Но это — страдание, которое тут же "снимается" наслаждением. Только недостаточно или несвоевременно "вознагражденное" страдание переживается как несчастье.

Часто наслаждение не просто гасит страдание, оно как бы вбирает его в себя, усиливается за его счет. Наиболее остро счастье переживается тогда, когда одновременно удовлетворяются все основные потребности человека, и в том числе его потребность в разновалентном эмоциональном насыщении. Именно поэтому, как отметил журналист А. Васинский, "в высшем счастье, в предельном жизнеупоении всегда есть какой-то элемент трагизма, какое-то отчаяние непосильной, непомерной красоты, крик счастья на высшей ноте переходит во что-то щемящее, в неслышимый ультразвук печали..."¹. "Замирающее от грустного счастья сердце" — так охарактеризовал эстетическое наслаждение А. В. Луначарский.

Свободный творческий труд даже чисто психологически является важнейшим источником человеческого счастья, потому что он, как ничто другое, способен насыщать нашу жизнь самыми разными эмоциями, структурированными так, что порождаемое им страдание тут же вознаграждается живой радостью реализации своих возможностей, наслаждением результатами своих усилий,

Характерно, что эта "психологическая реальность" в мозгу индивидуума, подобно его "физиологической реальности", в известном смысле тоже следует принципу динамического гомеостазиса, как это демонстрирует хотя бы теория когнитивного диссонанса¹.

Возникновение дисгармонии внутри духовного мира личности или между этим миром и поступающей извне информацией создает напряжение, подобное тому, что и при физиологических потребностных состояниях. Поэтому представления, сформированные в процессе социально обусловленного удовлетворения физиологических потребностей, могут подключаться к механизму этих последних, психологизируя и социализируя их. Такая психологизация потребностей ведет к тому, что одни формы их удовлетворения начинают предпочитаться другим. Так, людям становится далеко не безразлично, чем и как удовлетворить свою потребность в основных питательных веществах. К. Маркс по этому поводу писал: "Голод есть голод, однако голод, который утоляется вареным мясом, поедаемым с помощью ножа и вилки, это иной голод, чем тот, при котором проглатывают сырое мясо с помощью рук, ногтей и зубов"².

Внутренней подоплекой психологизации потребности в эмоциональном насыщении является образование эмоциональных представлений. В результате человек в своем поведении начинает ориентироваться не только на реально испытываемую эмоцию, но и на "предвкушаемое" переживание. В качестве такового сначала обыкновенно выступают положительные эмоции, в связи с чем значительно усложняются их функции: раньше они лишь "санкционировали" успешный поведенческий акт, мотивированный отрицательной эмоцией; теперь они сами становятся побуждающей силой. Поведение человека отныне не только "подталкивается сзади" — отрицательными эмоциями, страданием, но и "подтягивается спереди" — предвкушением положительных переживаний, как это, например, бывает с каждым, кто "нагуляв" здоровый аппетит, идет обедать, отчасти влекомый также предстоящим удовольствием. При таком положении дел эмоции человека все еще обслуживают какую-либо витальную потребность организма, и эмоциональное насыщение по-прежнему происходит как параллельный процесс. Однако уже и здесь положительная эмоция удовольствия до известной степени выступает как некоторая самостоятельная ценность. В определенных же случаях ее субъективная значимость возрастает настолько, что человек начинает к ней стремиться уже независимо от органического потребностного состояния. Более того, он рад специально вызвать такое состояние, чтобы затем можно было наслаждаться, утоляя его. Желанным здесь становится уже и само "страдание". Коль скоро это произошло, уже не столько эмоция начинает обслуживать потребность, сколько определенная потребность сама ставится человеком на службу полюбившемуся эмоциональному насыщению. В наиболее вульгарной и открытой форме это проявлялось в поведении тех римских патрициев, которые с помощью специальных приемов заставляли себя срыгивать съеденное, чтобы можно было наслаждаться изысканной пищей вновь и вновь. Тот же смысл, в общем, имеет и употребление разных специй, повышающих аппетит.

В главе II мы покажем, что, в сущности, по этому же принципу "переворачивания" исходных взаимоотношений между потребностями и эмоциями формируются и самые благородные склонности человека.

В роли переживаний, приобретающих до некоторой степени самостоятельную ценность для личности, могут, разумеется, оказаться и эмоции, возникающие на основе не биологических, а социальных потребностей индивида; определенное поведение человека может быть первоначально продиктовано ему только велением долга. Но, возможно, эмоции, пережитые в процессе такого поведения, окажутся настолько приятными, что в дальнейшем возникнет стремление повторить его уже в известной мере ради собственного удовольствия.

Во всех рассмотренных случаях у человека формируется особое, психологически обусловленное тяготение к определенным переживаниям. От исходной потребности в эмоциональном насыщении эта преобразованная потребность отличается следующим:

1. Человек теперь испытывает нужду не просто в любом случайном "наборе" эмоций, достаточном, чтобы заставить "звучать все струны" его эмоциональных аппаратов, а только в таком, который образует ту или иную полюбившуюся ему "эмоциональную мелодию", обладающую известной структурой и единством составляющих ее элементов.

2. Каждая из таких "мелодий" записана в эмоциональной памяти человека и как бы заранее запрограммирована "для исполнения"; она возникает не случайно, но в результате преднамеренного воссоздания соответствующей эмоциогенной ситуации.

3. Эмоциональные образы этой "мелодии" тесно спаяны с определенными зрительными, слуховыми и прочими представлениями, а также нередко и с определенным идейным содержанием.

4. У личности закрепляются специальные способы или формы удовлетворения ее потребности в эмоциональном насыщении. Как будет показано далее, в качестве таких специальных форм выступают интересы, мечты а некоторые воспоминания человека.

Для психолога наибольший интерес как раз и представляет такое опсихологизированное, заключенное в определенные формы, индивидуально дифференцированное эмоциональное насыщение, ставшее потребностью уже не одного только человеческого организма, но и личности. Однако в каком бы преобразованном виде эту потребность ни рассматривать, никогда не надо забывать о ее исходной функциональной физиологической основе. Без учета этого факта потребность в эмоциональном насыщении легко полностью свести к психологически как будто бы "самому по себе" понятному стремлению к наслаждению, удовольствию. Нельзя также упускать из виду, что специализированное эмоциональное насыщение через интересы, мечты и воспоминания всегда дополняется непроизвольным насыщением в процессе разных событий жизни и определенным образом взаимодействует с ним. Анализ этого взаимодействия, однако, требует специального исследования.

Описание того, что происходит с потребностью в эмоциональном насыщении при ее психологизации, еще не дает ответа на вопрос, как это происходит. Логика изложения нашего материала подсказывает, что пора ответить и на него, хотя бы в самых общих чертах.

Основной путь психологизации и индивидуализации эмоционального насыщения представляется нам так.

Первоначально характер эмоционального насыщения как бы целиком подчинен тем. целям, которые формирующаяся личность перед собой ставит, стремясь к удовлетворению самых разных своих потребностей. В зависимости от особенностей этих целей и условий их осуществления человек и переживает разные эмоции. Систематическая повторяемость таких целей и условий, вызванная конкретными обстоятельствами жизни и воспитания, приводит к повторяемости эмоциональных состояний. Некоторые из них сопровождают неудачу или предшествуют ей. Другие, напротив, так или иначе оказываются связанными с достижением цели. В результате в дальнейшем человек, ставя перед собой цели того же характера и "проектируя" в сознании пути их достижения, вместе с тем невольно "проектирует" одни эмоции и "отстраняется" от других. Ведь человек, как правильно подчеркивает Г. X. Шингаров, имеет возможность оперировать переживаниями так же, как и объектами внешнего мира¹. Наиболее яркий и типичный случай такого проектирования эмоций и оперирования ими мы имеем в мечтах. Мечтая, человек не только создает в своем воображении красочные картины достижения цели, но и вызывает у себя целую гамму соответствующих переживаний. Тем самым он наряду с образными "моделями потребного будущего" формирует в своем мозгу не менее важные эмоциональные его модели. Другими словами, у людей наряду с целевыми установками формируются также и установки на определенные комплексы эмоций.

Такие опсихологизированные потребности в эмоциональном насыщении, будучи по происхождению производными от целей, которые личность перед собой ставила, теперь

Веления этой потребности столь настоятельны, что люди всегда будут стремиться к тому, чтобы их деятельность не просто эмоционально насыщала их, но и имела какое-то объективное значение. Поэтому, например, свою мальчишескую любовь к "острым переживаниям" повзрослевший индивидуум всегда старается поставить на службу какой-либо идее. Какой именно — это определяется его общим мировоззрением. В других случаях, очевидно, влечение к определенным эмоциям само влияет на формирование идей о назначении человека. Ребенок, который с детства, говоря словами Льва Толстого, "полюбил любить", в более зрелом возрасте не без влияния своей эмоциональной установки, может прийти к мысли, что цель жизни заключается в служении другим людям. Возможны и разные другие пути соединения потребности в эмоциональном насыщении с потребностью в искании смысла жизни, но мы останавливаться на них не будем, поскольку не это является целью настоящей работы. Нам важно лишь подчеркнуть, что в норме потребность в эмоциональном насыщении, даже став потребностью личности, имеет тенденцию выступать "под сурдинку", в качестве аккомпанемента другим потребностям. Тем не менее она играет достаточно важную роль среди внутренних факторов, побуждающих нашу целенаправленную активность. Любая деятельность, которую человек выполняет не только по необходимости, ценна для него и тем, что удовлетворяет его влечение к определенным переживаниям. Без этого нет интереса, нет склонности. Еще Рихард Вагнер отметил, что творчески работающего человека отличает от ремесленника то, что первый, "независимо от цели его деятельности, испытывает наслаждение уже в самом творчестве". И это наслаждение (в него входят и муки творчества!) для каждого вида деятельности — свое. И хотя не оно, а чувство "должного" направляет наше поведение в реальном процессе нашей деятельности, однако сам ее выбор во многом диктуется закрепившимся у личности тяготением к определенным эмоциональным состояниям. Бывает, что два человека выбирают один и тот же вид деятельности и на первых порах как будто успешно с нею справляются. Но затем для одного из них работа становится все интереснее, а для другого — все скучнее. Почему это так? Очевидно, второму она не доставляет тех желанных эмоций, тяготение к которым у него сформировалось давно и прочно.

Таким образом, первоначально чисто функциональная потребность человека в эмоциональном насыщении, преобразуясь в стремление субъекта к определенным переживаниям своих отношений к действительности, становится одним из важных факторов, определяющих направленность его личности.

Быть может, именно эту сторону человека, названную нами его эмоциональной направленностью, в свое время интуитивно уловил "великий писатель земли русской" Лев Николаевич Толстой, который, по словам К. И. Чуковского, "первый понял, что, кроме всяких свойств, у человеческой личности есть как бы своя душевная мелодия, которую каждый из нас носит повсюду с собою, и что если мы захотим изобразить человека и изобразим его свойства, а этой душевной мелодии не изобразим, — то изображение наше будет ложь и клевета" ¹.

Как бы мы ни изучили убеждения, способности, интеллект, характер и темперамент человека, мы не сумеем его до конца понять, если оставим без внимания индивидуальные особенности его потребности в социализированном эмоциональном насыщении, в той особой гамме переживаний, к которой его неудержимо влечет как к чему-то свойственному его личности. И хотя человек далеко не всегда ясно осознаёт эти влекущие его переживания, ему, должно быть, становится скучно и тоскливо жить всякий раз, когда долго не встречаются ситуации, которые эти переживания вызывают.

"Чего ему надо?" — спрашивают себя другие, видя его тоскующим как будто бы без всяких причин. "Ах, никто меня не понимает!" — думает он в свою очередь...

4. Классификация эмоций и типов эмоциональной направленности личности

Изучение различных форм запечатления и проявления эмоциональной направленности людей требует и адекватной этой задаче классификации эмоций.

Попытки классифицировать эмоциональные состояния, переживания и чувства пред-

принимались неоднократно (Д. Юмом, Р. Декартом, В. Вундтом, А. Бэном, Н. Гротом, Т. Рибо, К. Ушинским, М. Аствацатуровым, К. Плучиком и другими). Однако, как правильно указывает П. В. Симонов, ни одна из предложенных классификаций не получила широкого признания и не сохранилась в качестве эффективного инструмента дальнейших поисков и уточнений. По мнению П. В. Симонова, это объясняется тем, что все эти классификации были построены на неверной теоретической основе или вовсе без нее. Взамен Симонов предлагает собственную классификацию эмоций, разработанную "с учетом их зависимости от величины потребности и размеров дефицита или прироста прагматической информации" ¹.

Однако для наших специальных целей интересная сама по себе классификация Симонова тоже не подходит. Очевидно, универсальную классификацию эмоций создать вообще невозможно, так что классификация, пригодная для решения одного круга задач, неизбежно должна быть заменена другой при решении задач иного сорта, принципиально отличных от первых. Во всяком случае, не столько в противовес прежним попыткам классифицировать эмоции, сколько в дополнение к ним предлагаем свой особый подход к решению данного вопроса. При этом следует сразу же предупредить, что объектом на-

Относительно подробно проблема классификации эмоций нами была освещена в специально посвященной этому вопросу статье¹. Здесь отметим только следующий очень важный в теоретическом отношении момент.

Приступая к классификации эмоций, нельзя упускать из виду, что они уже определенным образом смоделированы и класси-

фицированы в самом языке, которым мы пользуемся. При этом словесные "ярлычки" эмоций часто обозначают не цельное переживание, а лишь его определенное, особенно ярко выраженное качество — например, качество высокой положительной интенсивности чувств (восторг) или даже только одну высокую его интенсивность (волнение). В других случаях, наоборот, за одним словом скрывается не отдельная эмоция, а довольно "пестрый" их конгломерат (ревность). Можно было бы доказать, что для целей речевого общения людей такое положение дел удобно. Однако для классификаторов эмоциональных явлений оно представляет большую опасность оказаться жертвой "синдрома Пигмалиона", как американский математик Дж. Синг окрестил случаи, когда ученый принимает "модельный мир" ("М-Мир") за "действительный мир" ("Д-Мир") ¹. Увы, немало психологов, рассматривая эмоции, анализируют не столько переживания, сколько семантику слов.

В связи со сказанным перед исследователем эмоций исключительно остро встает не только проблема нахождения правильного основания их классификации, но и вопрос о принципах выделения "эмоциональных квантов", поскольку слова отнюдь не "квантуют" эмоциональную реальность однозначным образом.

Разрешить обе эти задачи на строго теоретическом уровне пока, к сожалению, вообще невозможно, поскольку психологам до сих пор не удалось еще полностью разобраться в "опорной базе" эмоций — структуре человеческих потребностей. Поэтому для классификации эмоций нам пришлось избрать полуэмпирический путь, при котором мы шли не от потребностей к эмоциям, а от предварительно собранного огромного "сырого материала" о "ценных" переживаниях к "просвечивающим" через них корреспондентным потребностям, положенным в конце концов в основание классификации. Вспомогательными критериями при этом служили, во-первых, наличие некоторой инварианты в эмоциональных ситуациях, порождающих эмоции той или иной категории (служение другим людям, решение познавательных задач и т. д.), во-вторых, — частая сочетаемость эмоций одной категории друг с другом, их коррелятивность. Это была долгая, многоэтапная работа, в процессе которой постепенно уменьшался разрыв между эмпирическими и теоретическими доводами в пользу той или иной группировки эмоциональных переживаний.

В разработанной таким путем и предлагаемой ниже классификации "ценных" переживаний используются только те их "речевые модели", которые обязательно передают специфический компонент эмоции, ее окрашенность "в цвет" определенной потребности. Такой моделью является, например, слово "нежность", но не являются слова "удовольствие", "радость", "восторг" без указания на их источник, ибо (повторим П. В. Cимонова) удовольствие от поедания шашлыка есть иная эмоция по сравнению с удовольствием от созерцания красивой картины, a "безумный восторг делания" (А. М.. Горький) отнюдь не тождествен "восторженной нежности" и т. д.

Приводим нашу классификацию "ценных" эмоций с примерами непосредственных высказываний людей об особо влекущих их переживаниях и специальным "эмоциональным инвентарем", предназначенным для решения задач, о которых будет рассказано позднее.

1. Альтруистические эмоции. Эти переживания возникают на основе потребности в содействии, помощи, покровительстве другим людям. Альтруистические переживания хорошо отражены в таких высказываниях студентов:

"Если говорить честно, то я больше всего люблю испытывать... нежность, заботу, тревогу за кого-то. Просто необходимо мне чувство, что я кому-то нужна, что то, что я делаю, тоже нужно другим, тогда у меня и работа спорится и, кажется, делать ее легко и приятно".

"Самое желанное чувство — когда сделаешь что-то приятное, нужное людям. В школе часто, даже регулярно, помогала друзьям в учебе. Ученик чего-то недопонимал, ты помог ему и видишь, как хорошо он отвечает на уроке... Такое ощущение, как будто душа рвется из меня, так хорошо".

Альтруистические эмоции люди могут испытывать, и не помогая другим реально, а лишь отождествляя себя в воображении с тем или иным благородным героем:

"Меня приводит в умиление, в трогательно-восторженное состояние, даже вызывает слезы радости, когда я читаю те книги, в которых описаны добрые дела какого-либо человека".

Инвентарий альтруистических эмоций: "Желание приносить другим радость и счастье" (А-1). "Чувство беспокойства за судьбу кого-либо, забота" (А-2). "Сопереживание удачи и радости другого" (А-3). "Чувство нежности или умиления" (А-4). "Чувство преданности" (А-5). "Чувство участия, жалости" (А-6).

2. Коммуникативные эмоции. Эти эмоции возникают на основе потребности в общении.

В формулировках студентов коммуникативные переживания переданы так: "Больше всего люблю те чувства, которые у меня возникают среди людей, которых я уважаю. В это время испытываю приподнятое, возвышенное состояние". "Когда тот или иной человек делает тебе что-то приятное, то... прямо реветь хочется от счастья".

Коммуникативные переживания нередко близки к альтруистическим. Надо отметить, что не всякая эмоция, возникающая при общении людей, является непременно коммуникативной. В процессе общения могут возникать любые эмоции; коммуникативными же являются только те из них, которые возникают как реакция на удовлетворение или неудовлетворение стремления к эмоциональной близости (иметь друга, сочувствующего собеседника и т. п.).

Инвентарий этих эмоций: "Желание общаться, делиться мыслями и переживаниями, найти им отклик" (КМ-1). "Чувство симпатии, расположения" (КМ-2), "Чувство уважения к кому-либо" (КМ-3). "Чувство признательности, благодарности" (КМ-4). "Чувство обожания кого-либо" (КМ-5). "Желание заслужить одобрение от близких и уважаемых людей" (КМ-6).

3. Глорические эмоции (от лат. gloria — слава). Эти эмоции связаны с потребностью в самоутверждении, в славе. Типичная для них эмоциональная ситуация — реальное или воображаемое "пожинание лавров". Она хорошо выявлена в следующем высказывании одного из наших респондентов: "Наиболее приятные переживания я испытываю тогда, когда являюсь предметом всеобщего внимания и восхищения. В противном случае у меня возникают самые неприятные чувства".

Инвентарий: "Стремление завоевать признание, почет" (ГЛ-1). "Чувство уязвленного самолюбия и желание взять реванш" (ГЛ-2). "Приятное щекотание самолюбия" (ГЛ-3). "Чувство гордости" (ГЛ-4). "Чувство превосходства" (ГЛ-5). "Чувство удовлетворения тем, что как бы вырос в собственных глазах, повысил ценность своей личности" (ГЛ-6).

4. Праксические эмоции. Термин "праксические чувства" введен в употребление П. М. Якобсоном, предложившим назвать так переживания, "вызываемые деятельностью, изменением ее в ходе работы, успешностью или неуспешностью ее, трудностями ее осуществления и завершения" ¹.

В примерах праксических чувств у П. М. Якобсона, однако, выступают очень сложные комплексы переживаний, в которые входят и такие эмоции, как эстетические, интеллектуальные и другие, только окрашенные в "праксические тона". Мы выделяем праксические эмоции в их чистом виде и специфичность таких эмоций, следуя взглядам К. Д. Ушинского и И. П. Павлова, связываем с "рефлексом цели"², "ибо цель или задача жизни есть только другая форма для выражения того же понятия "труда жизни""³.

Приведем несколько описаний студентами своих переживаний, которые мы относим к праксическйм: "Совершение полезного и нужного с большим напряжением воли". "Наиболее приятным для меня чувством является увлеченность работой, когда эта работа выполняется строго по тому плаву, который я

5. Пугнические эмоции (от лат. pugna — борьба). Эмоции, по нашему мнению, происходят от потребности в преодолении опасности, на основе которой позднее возникает интерес к борьбе.

Яркое описание этих переживаний мы находим, например, в воспоминаниях генерал-полковника Глеба Бакланова, Героя Советского Союза, мастера спорта СССР: "Я обогнал тех восемь или десять человек, которые поднялись в атаку вместе со мной. Я испытывал необычайное, восторженное возбуждение. В горле пощипывало. Временами перехватывало дыхание. Разгоряченное лицо пылало огнем". Он же признается: "Конечно, все, что приходилось делать мне на войне, делалось отнюдь не из "спортивного интереса"... Но в самом ходе боя... часто возникали переживания и ощущения, сходные с теми, которые были знакомы мне по спорту" ¹.

Хорошо передает переживание названного типа перед прыжком с парашютом космонавт Алексеи Леонов: "Перед шестым прыжком в душе все равно рождается какое-то томительно-ликующее ожидание и вместе с тем захватывающее чувство высоты, власти над природой, опасности"².

"...Я люблю это чувство — опасность", — сказал о себе укротитель Вальтер Запашный, объясняя, почему он предпочитает работать с хищниками³.

Любовь к подобным переживаниям отмечали и некоторые наши студенты, особенно с факультета физвоспитания: "Люблю острые ощущения, взвинчивающие нервы". "Ощущаешь какое-то тревожное возбуждение. Кажется, что переступаешь какую-то неведомую грань. Это страшновато и приятно".

Инвентарий: "Жажда острых ощущений" (ПГ-1). "Упоение опасностью, риском" (ПГ-2). "Чувство спортивного азарта" (ПГ-3). "Решительность" (ПГ-4). "Спортивная злость" (ПГ-5). "Чувство сильнейшего волевого и эмоционального напряжения, пре-

Чувство таинственности как типичная "романтическая эмоция" появляется у нас в связи не с любой тайной, а только там, где мы живо "ощущаем" свою включенность в число объектов, на которые распространяется действие загадочного фактора, особенно когда ему приписывается сознательная воля, одухотворенность. Чувство таинственного почти всегда включает в себя ожидание: вот сейчас что-то произойдет, что окажет решающее влияние на мою судьбу (или судьбу лица, за которое я "болею"). Там, где этого ожидания (хотя бы подсознательного) нет, там нет и чувства таинственности. Описание секрета самого хитрого технического устройства у нас такой эмоции не вызывает. Познание тайн природы, очевидно, может сопровождаться чувством таинственности в зависимости от того, насколько личностно и философски значимо человек воспринимает объект исследования. "Моя душа, я помню, с детских лет чудесного искала", — писал М. Ю. Лермонтов. Наши респонденты раскрывали свои романтические переживания в таких. выражениях: "Испытываешь всегда приятное, стремясь к неизвестному. Больше всего люблю быть там, где еще никто не был (гроты, пещеры и т. д.)". "Люблю чувство ожидания чего-то необыкновенного". "У меня особое волнение, подъем проявляются в том случае, когда чего-то ждешь, веришь, что скоро должно произойти что-то совершенно особенное".

Инвентарий: "Стремление к необычайному, неизведанному" (Р-1). "Ожидание чего-то необыкновенного и очень хорошего, светлого чуда" (Р-2). "Манящее чувство дали" (Р-3). "Волнующее чувство странно преображенного восприятия окружающего: все кажется иным, необыкновенным, полным значительности и тайны" (Р-4). "Чувство особой значительности происходящего" (Р-5). "Чувство зловеще-таинственного" ДР-6).

7. Гностические эмоции. Гностические (от греч, gnosis — знание) эмоции

8. Эстетические эмоции. Категория эстетических чувств выделена давно. Тем не менее в вопросе о природе и самом составе эстетических переживаний до настоящего времени остается еще много неясного. Сложность проблемы состоит в том, что эстетические отношения к изображаемому проявляются через все другие чувства — радость, гнев, тоску, отвращение, страдание, горе и т. д. Однако не ясно, "что представляет собой эстетическое чувство в чистом виде, без тех чувств, которые ему сопутствуют" ¹.

Несколько схематизируя разные точки зрения на эту проблему, можно выделить два основных взгляда. Согласно первому, эстетических эмоций в чистом виде просто не существует. "Своеобразие эстетических переживаний заключается в специфическом и неповторимом сочетании различных по своей направленности, интенсивности и значению эмоций"². Эстетическое впечатление — результат того, что "все чувства, переживания, мысли смешались, столкнулись друг с другом", и "это столкновение "очищает", преодолевает обычные чувства, зарождающиеся в процессе эстетического восприятия произведения искусства"³,

Согласно второму взгляду, эстетическая эмоция есть отражение потребности человека в гармонии с окружающим, которая представляет собой "соответствие, совпадение мер человека и мер предметов" ¹. Соответствие это отражается в чувстве красоты.

Первый взгляд хотя и не лишен основания, все же представляется нам узким. Против него говорит уже тот факт, что эстетическое чувство у нас может вызвать созерцание самого простого предмета, например, дерева, цветка или даже красиво окрашенной ткани. Никакого столкновения противоречивых чувств в этом случае нет. Мы также решительно отказываемся наперед считать всякое переживание эстетическим только потому, что оно вызвано у человека произведением искусства. По крайней мере литература, театр, кино "задевают" самые разные потребности. Нам лично ближе вторая точка зрения, хотя ее и нельзя признать достаточно отчетливой.

Думается, что в более или менее чистом виде эстетические эмоции вызываются только такими видами искусства, в которых форма и содержание совершенно неразделимы. К ним мы относим в первую очередь музыку. Такое же чисто эстетическое впечатление часто производит на нас красота природы. Процитируем несколько высказываний студентов: "Люблю то состояние грусти или какой-то прозрачной печали, когда слышу прекрасные звуки музыки". "Самое приятное

В высказываниях наших респондентов гедонистические переживания и соответствующие им эмоциональные ситуации описывались так: "Очень люблю состояние покоя, благополучия, свободы от обязанностей". "Люблю наслаждаться покоем и хорошим физическим самочувствием". "Самые лучшие радости, на мой взгляд, радости самые простые: вкусно поесть, сладко поспать, понежиться под солнцем на пляже".

Инвентарий: "Наслаждение приятными физическими ощущениями от вкусной пищи, тепла, солнца и т. д." (Г-1). "Чувство беззаботности, безмятежности" (Г-2). "Нега" ("Сладкая лень") (Г-3). "Чувство веселья" (Т-4). "Приятная бездумная возбужденность" (на танцах, вечеринках и т. д.) (Г-5). "Сладострастие" (Г-6) (Эта эмоция включена в данную категорию с некоторой "натяжкой").

10. Акизитивные эмоции (от франц. acquisition — приобретение). Эти эмоции возникают в связи с интересом к накоплению, "коллекционированию" вещей, выходящему за пределы практической нужды в них.

Конечно, коллекционирование предметов людьми чаще всего связано с удовлетворением не одной, а нескольких потребностей. Но в их числе, как мы думаем, можно выделить и чистую коллекционерскую потребность, проявляющуюся в том, что люди увлекаются коллекционированием чего угодно — от произведений искусства до зажигалок.

Переживание эмоций акизитивного типа может быть описано с помощью такого инвентария: "Стремление нечто многократно приобретать, накапливать, коллекционировать" (АК-1). "Радость по случаю увеличения своих накоплений" (АК-2). "Приятное чувство при обозрении своих накоплений, коллекций и т. д." (АК-3).

Такова наша классификация эмоций. Мы называем ее "открытой", подразумевая, что число выделенных нами эмоциональных категорий при необходимости можно дополнять, не нарушая положенного в ее основу принципа. Однако до сих пор у нас такой необходимости в процессе экспериментальных исследований не возникало 1.

Цитированные выше высказывания наших респондентов и других лиц продемонст-

I. Назначение анкеты.

Данная анкета преследует цель установить такие различия, которые нельзя оценить в терминах "лучше — хуже". Поэтому любой ответ будет характеризовать Вас одинаково хорошо, если Вы ответите серьезно и искренне. Ваш долг — постараться точно выполнить инструкцию.

II. Инструкция.

Выполните, пожалуйста, в указанном порядке следующие задания:

1. Внимательно прочитайте нижеприведенный перечень приятных переживаний и запишите номер того из них, которое Вы' больше всего любите испытывать. Если совершенно уверены в правильности своего ответа, заключите выписанный номер в кружок.

2. Остальные номера расположите вправо по строчке в порядке предпочтения, которое Вы отдаете одной эмоции перед другой.

3. Отделите вертикальной чертой номера тех эмоций, которые Вы явно предпочитаете остальным.

Образец: 9 , 8, 4, 6, 5, 7, 2, 1, 10 (Если не уверены, что на первое место поставили действительно самое желанное для Вас переживание, заключать номер в кружок не надо).

III. Перечень переживаний.

1. Чувство необычайного, таинственного, неизведанного, появляющееся в незнакомой местности, обстановке.

2. Радостное волнение, нетерпение при приобретении новых вещей, предметов коллекционирования, удовольствие от мысли, что скоро их станет еще больше.

3. Радостное возбуждение, подъем, увлеченность, когда работа идет хорошо, когда видишь, что добиваешься успешных результатов.

4. Удовлетворение, гордость, подъем духа, когда можешь доказать свою ценность как личности или превосходство над соперниками, когда тобой искренне восхищаются.

5. Веселье, беззаботность, хорошее физическое самочувствие, наслаждение вкусной едой, отдыхом, непринужденной обстановкой, безопасностью и безмятежностью жизни.

6. Чувство радости и удовлетворения, когда удается сделать что-либо хорошее для дорогих тебе людей.

7. Горячий интерес, наслаждение при познании нового, при знакомстве с поразительными научными фактами. Радость и глубокое удовлетворение при постижении сути явлений, подтверждении Ваших догадок и предположений.

8. Боевое возбуждение, чувство риска, упоение им, азарт, острые ощущения в минуту борьбы, опасности.9. Радость, хорошее настроение, симпатия, признательность, когда общаешься с людьми, которых уважаешь и любишь. Когда видишь дружбу и взаимопонимание. Когда сам получаешь помощь и одобрение со стороны других людей.

10. Своеобразное сладкое и красивое чувство, возникающее при восприятии природы или музыки, стихов и других произведений искусства.

Глава II. ЭМОЦИИ И СКЛОННОСТИ

1. Счастье, эмоции и деятельность

Изложенный в предыдущей главе взгляд на эмоции как на оценки, способные одновременно выступать и в роли ценностей, представляется перспективным для анализа ряда серьезных философских, психологических, педагогических и социальных проблем. Самая широкая и общая из них — это проблема взаимосвязи счастья и деятельности. Она имеет много разных аспектов, но нас здесь будет интересовать только один — психологический.

Первый "темный" вопрос этой взаимосвязи — вопрос о том, в какой мере счастье может явиться мотивом деятельности человека.

Мнения относительно мотивирующей роли стремления к счастью у советских авторов не вполне совпадают. К тому же при более внимательном прочтении нередко можно обнаружить известную двойственность в решении этого вопроса и у одного и того же автора. Так, С. Л. Рубинштейн считает, что поведение, деятельность человека ни в коей мере не побуждаются стремлением к счастью. Соотношение между конкретными побуждениями и результатами деятельности человека определяет его счастье и удовлетворение от жизни¹. И в то же время психолог не отбрасывает вовсе значимость счастья для человека, а только утверждает, что оно должно прийти само собой, как "производный результат" дела жизни. Однако то обстоятельство, что вместо прямой погони за "синей птицей" счастья нам предлагается ловить ее с помощью "западни" честно выполняемого долга, отнюдь не выводит еще счастье из числа мотивов деятельности. В этом случае фактически рекомендуется лишь особая "хитрая стратегия" реализации этого мотива. Взятое в кавычки выражение мы позаимствовали у А. Н. Леонтьева. В отличие от С. Л. Рубинштейна, А. Н. Леонтьев не отрицает существования потребности в счастье, полагая, что концепции гедонизма "как и всякая большая ложь... опираются на фальсифицируемую ими правду" и что "правда эта состоит в том, что человек действительно стремится быть счастливым" ². Но счастье человек может достигнуть лишь особым образом. Каким же? А. Н. Леонтьев ссылается здесь на Милля, так что нам придется привести "двойную" цитату. "В свое время Дж. Ст. Милль писал: "Я понял, что

для того, чтобы быть счастливым, человек должен поставить перед собой какую-нибудь цель; тогда, стремясь к ней, он будет испытывать счастье, не заботясь о нем". Такова "хитрая стратегия" счастья. Это, говорил он, психологический закон" ¹.

Сочетать признание стремления к счастью с положением об особой стратегии его осуществления — удачная мысль А. Н. Леонтьева. Но "хитрая стратегия" счастья, как она изложена Дж. Ст. Миллем, хотя и заключает в себе зерно истины, все же оказывается еще недостаточно "хитрой". Постановка перед собой "какой-нибудь цели" человека автоматически счастливым не делает. Недаром классики мировой литературы показали нам немало человеческих типов с большими потенциальными задатками, которых постановка цели обогащения и яростное ее преследование привели не к счастью, а к полному душевному краху.

Для того чтобы правильно решить вопрос о стремлении к счастью как побуждению личности, равно как и о верной "стратегии" счастья, необходимо сначала определить содержание последнего понятия. На наш взгляд, удачная дефиниция счастья при рассмотрении его в психологическом плане дана в "Философской энциклопедии": "Счастье — переживание полноты бытия, связанное с самоосуществлением" ².

Настоящее счастье требует от человека такого самоуществления, при котором он реализует все свои человеческие потенции. А это невозможно сделать, замыкаясь в узком мирке личного благополучия, отрывая свое "самоосуществление" от борьбы за осуществление высоких идеалов человечества.

Полнота истинного человеческого самоосуществления зависит отнюдь не только от собственных усилий индивидуума. Для этого есть более или менее благоприятные обстоятельства жизни, в огромной мере определяемые степенью прогрессивности того общества, в котором живет и действует человек. Идеальные условия самоосуществления создаст только идеальный общественный строй — коммунизм.

В современном мире индивидуум не может быть абсолютно счастлив. Не может уже потому, что настоящий человек воспринимает трагедию людей в любой точке земного шара как личную беду, как удар по собственному самоосуществлению (правда, по той же причин и спектр его радостей тоже очень широк). Счастье, следовательно, не "безразмерно", у, него имеются не только качественные, но и количественные параметры. В каждый отдельный момент своей жизни человек чувствуем себя то умеренно, то безмерно счастливым, то несчастным, то находящимся где-то посредине между крайними состояниями.

Что же конкретно представляет собой это чувство, как оно аффективно переживается? Вопреки распространенному мнению, счастье столь же неверно отождествлять с удовольствием, как несчастье — со страданием. Мы уже вскользь касались этого вопроса в предыдущей главе, здесь лишь дополним и уточним те его характеристики, которые выше не могли быть должным образом развернуты.

Счастье как эмоция не есть какое-то "одноцветное переживание", поскольку оно связано с оценкой самоосуществления человека в самых разных сферах его жизни и деятельности. Счастье, подобно музыке, складывается из многих отдельных "мелодий". Упоение трудом, радости любви и общения с природой, спортивный азарт, наслаждение познанием мира и еще многое, многое другое — все это "мелодии" счастья. Говоря словами Константина Симонова, "ни любви, ни тоски, ни жалости, даже курского соловья" нельзя исключить из состава счастья, потому что если бы какой-то человек "обошелся" в жизни без всего названного, то это бы означало, что он не жил настоящей человеческой жизнью.

Слагаясь из самых разных переживаний, эмоция счастья тем не менее, конечно же, не есть любая сумма их. Пушкинское: "Мне грустно и легко; печаль моя светла; печаль моя полна тобою" — это тоже одна из "мелодий" счастья. Но, разумеется, этого не скажешь о печали, связанной с потерей близкого человека.

Более того, счастье вообще не является простым комплексом каких-либо переживаний, хотя бы и удачно сочетающихся друг с другом. Неизбежно включая в себя разные эмоциональные оценки, в том числе и отрицательные, оно одновременно есть и сливающаяся с ними в едином "звучании", интегрирующая их общая положительная оценка человеком течения своей жизни. "Жизнь идет "как надо", все мои потребности, и в том числе потребность в "ценных" переживаниях, реализуется наилучшим образом", — вот, собственно говоря, то, что на своеобразном "аффективном языке" сигнализирует человеку эта оценка. "Люблю, любима и счастлива", — пишет женщина своей подруге, потому что ее счастье не сводится только к переживаемой любви, но есть одновременно и эмоциональная оценка самого своего чувства и связанных с ним обстоятельств жизни.

Итак, счастье есть особая сложная интегративная эмоция, и, подобно другим эмоциям, оно тоже психологически двулико. Его первая функция — общая оценка деятельности человека, в которой он осуществляет себя. И в этой роли счастье действительно является не мотивом, а "производным результатом" человеческого поведения, как на этом настаивает С. Л. Рубинштейн. Но Счастье не остается только оценкой. Оно выступает для людей и как несомненная жизненная ценность. А тому, что является ценностью, естественно быть и мотивом.

Эта сложная для теоретиков дилемма — счастье и производный результат деятельности и ее мотив — практически большинством людей решается очень просто. Они не устраивают ни "погони" за счастьем как за наслаждением, но и не ставят по-миллевски перед собой "какую-нибудь цель", не заботясь о нем. Они стремятся выбрать для себя по возможности такую деятельность, которая дала бы им достижимый при данных обстоятельствах максимум счастья — в том смысле, как они это счастье понимают.

К. Маркс, например, считал, что самым счастливым человеком является тот, "кто принес счастье наибольшему количеству людей..." ¹. В стремлении к этой цели Марксу

часть приходилось жертвовать многим другим, что ему тоже было дорого как человеку, которому "ничто человеческое не чуждо". Это лишало его полноты счастья, заставляло страдать. Задумаемся, однако, смог ли бы К. Маркс чувствовать себя счастливым, "самоосуществившимся", если бы ради "другого" подавил в себе главную потребность — потребность служить людям? Несомненно, нет. Значит, даже в своем самопожертвовании человек не отторгает от себя то, что ему необходимо для настоящего счастья, а только делает трудный и достойный выбор между разными ценностями.

Но при такой постановке вопроса, может спросить нас читатель, не смыкается ли мотив счастья со всеми другими мотивами человека настолько, что выделять стремление к нему в качестве особого побуждения становится совершенно излишним? Такое смыкание действительно существует, но только в бесконечном далеке идеала. Оно существует лишь для того "абстрактного человека", у которого реальное самоосуществление и его эмоциональная оценка, равно как все его убеждения и чувства, настолько "подогнаны" друг к другу, что при решении любых психологических вопросов их можно, не задумываясь, "подставлять" одно взамен другого. "Подставлять" так же решительно, как это делал герой восточного фольклора Ходжа Насреддин в отношении себя и своей одежды, объясняя соседям, что кричал оттого, что жена била палкой его рубашку. Но мы имеем в виду реального человека, который чистую совесть, служить определенным общественным идеалам, но и хочет в то же время жить яркой эмоциональной жизнью, ощущать то упоение ею, которое называют счастьем. Оба побуждения образуют в его сознании единство, но не тождество.

Этот несомненный психологический факт ставит нас лицом к лицу со вторым "темным" вопросом взаимосвязи счастья и деятельности: с вопросом о том, каким же должно быть главное дело жизни человека, чтобы он мог получить от него максимум тех счастливых переживаний, которые знаменуют не падение, а возвышение личности и которые называют поэтому настоящим счастьем.

Решение этой проблемы требует от нас прежде всего анализа общей структуры возможной мотивации любой конкретной человеческой деятельности. Компоненты этой структуры могут быть выделены на равных основаниях, и тогда они предстанут перед нами в разном виде. Нам уже случалось показать¹, что, абстрагируясь от конкретного содержания реализующих себя в мотиве потребностей личности, все побуждения к деятельности удается свести к четырем мотивационным факторам. Первый из них — это прямой конечный результат деятельности (Р). Наиболее "прозрачным" примером такого мотива может быть случай, когда чело-

Во-вторых, мотивы проявляют себя отнюдь не независимо друг от друга, а взаимодействуют между собой. Так, абсолютная сила удовольствия от процесса деятельности, несомненно, будет меняться в зависимости от значимости ее результата. Решение самой хитроумной искусственной головоломки никогда не даст той интенсивности переживаний, что и решение важной научной проблемы. "Это чувство, — пишет о наслаждениях ученого знаменитый физик Макс Борн, — немного напоминает то, которое испытывает каждый при отгадывании кроссвордов. Но все же чувство, охватывающее исследователя в науке, неизмеримо более сильное..." ¹

В-третьих, в полимотивированной деятельности некоторые мотивационные компоненты могут выступать и в отрицательной форме. Когда оккупанты заставляют жителей оккупированного района копать окопы или принуждают рабочих участвовать в ремонте своих танков, то результаты такой деятельности отталкивают от себя (Р). Родители могут обещать сыну награду не за деятельность, а за отказ от определенных занятий (В). Некоторые виды деятельности (противозаконной) грозят наказанием (Д). Наконец, процесс деятельности порой бывает тягостен (П), даже когда человек осознает, что делает важное и нужное дело.

Проведенный анализ мотивационной структуры деятельности позволяет в самых общих чертах ответить на вопрос, какой должна быть эта структура, чтобы доставлять деятелю удовлетворение и наслаждение.

Прежде всего, объективное значение деятельности и ее личностный смысл не должны

расходиться друг с другом. Если эта деятельность направлена на созидание определенных ценностей, то именно эти ценности (Р) и должны быть основным мотивом деятельности субъекта. В таком мотиве чаще всего находят свою конкретизацию две самые важные духовные потребности "настоящего че-

ловека": потребность в служении обществу и потребность выразить, "реализовать" себя¹.

Другое необходимое условие для полного удовлетворения деятельностью (которое здесь особенно важно подчеркнуть, поскольку именно его упускает "формула" С. Л. Рубинштейна: счастье зависит от соотношения побуждения и результатов активности индивидуума) — это наслаждение от самого его процесса.

Превращение труда при коммунизме в первую жизненную потребность человека связано как раз с тем, что труд будет так организован и так "подогнан" к индивидуальным особенностям человека, что сможет приносить самую высокую радость и счастье даже помимо своих полезных результатов. Иначе говоря, труд в коммунистическом обществе для всех людей станет тем же, чем при капитализме он был лишь для отдельных "творческих личностей", о которых писал цитированный в предыдущей главе Рихард Вагнер.

Рабочий в капиталистическом обществе, который "для себя" производит только зарплату, не в состоянии оценивать свою работу иначе, как неизбежное зло. Но не могут

быть счастливы и встречающиеся еще в социалистическом обществе "калымщики", "ученые"-конъюнктурщики, бюрократы-"чи-нодралы" — словом, все те, у кого личностный смысл деятельности расходится с ее объективным значением.

Конечно, говоря о деятельности, надо иметь в виду, что она у человека многообразна. В течение дня ему приходится комбинировать самые различные виды занятий. Все они не могут иметь одну и ту же мотивацию: что-то мы неизбежно делаем без удовольствия, а что-то и только ради удовольствия. Но общий итог этих деятельностей будет тем более благоприятен, чем ближе он окажется к формуле:

Р₃ П₂ В_1-0 Д₀ (П₂ Р₃ В_1-0 Д₀)¹

Как мы думаем, с реальной деятельностью три ее морфологические единицы (преобразовательная, познавательная и ценностно-ориентационная) ¹ могут соотноситься двояким образом. С одной стороны, с точки зрения своего конечного назначения. Так, труд строителя будет преобразовательным трудом, труд ученого — познавательным и т. д. С другой стороны, с точки зрения количественного соотношения этих морфологических элементов деятельности в реальных занятиях личности. В одном случае, скажем, преобразовательная по своему назначению деятельность может включать в себя "первоэлементы" познания и оценки лишь в самом минимальном количестве; в другом — эти же морфологические единицы в составе такой же по эффекту деятельности могут стать чуть ли не главным содержанием ее процесса.

Каждый из "первоэлементов" деятельности имеет свою психологическую "опорную

Мы знаем, например, что "острее" всего эмоционально переживается новое, а нового в деятельности бывает тем больше, чем больше элементов творчества личность в нее вносит. Самый круг вовлекаемых в деятельность потребностей человека зависит от того, что у него "есть за душой".

Наконец, как мы уже частично убедились при рассмотрении "ценных" эмоций, люди не просто испытывают потребность в богатой эмоциональной жизни, но по-разному тяготеют к разным переживаниям. У них поэтому могут быть и разные запросы к процессу деятельности как источнику тех или иных эмоций. Этот факт, по существу, уже подводит нас к вопросу об индивидуальных склонностях людей. В феноменологическом плане склонность можно определить как расположенность к какой-либо деятельности —

материально-предметной или идеальной. В этом случае мы имеем дело или с интересами человека, или с его воспоминаниями и мечтами. До сих пор эти явления анализировались вне связи друг с другом. Мы рассмотрим их под единым углом зрения, исходя из развиваемого нами положения о том, что человеческие эмоции способны одновременно выступать в двух разных ролях: в роли оценок, "помечающих" предмет деятельности и регулирующих ее ход, и в роли самодовлеющих ценностей, которые обогащают и превращают в дополнительный мотив деятельности сам ее процесс.

2. Интересы

Возможно, не найдется другой психологической проблемы, которую бы изучали так интенсивно, как проблему интереса. А между тем его природа во многом продолжает оставаться загадкой для психологов.

Почти в каждой посвященной интересу работе он определяется по-своему, но дело даже не в этом. Разноголосица существует и в толковании многих других психологических понятий, и выше мы с нею уже сталкивались не раз. Однако когда сравниваешь различные мнения об интересе, поражает иное: они часто оказываются настолько далеки друг от друга, что можно подумать, будто речь идет о совершенно разных вещах.

Не случайно поэтому уже давно один из добросовестнейших исследователей рассматриваемой проблемы пришел к выводу, что интереса как самостоятельного и единого психологического явления вообще не существует и что само понятие "интерес" должно быть изгнано из психологии и педагогики¹.

В наше время так резко и определенно никто уже не выражается, однако, сводя интерес к другим психологическим категориям, многие авторы фактически встают на ту же позицию.

Между тем все люди интуитивно чувствуют, что интерес — это все-таки феномен особого порядка, и именно поэтому продолжают его исследовать с самых разных точек зрения.

На наш взгляд, интерес как психологическая реальность не сводим ни к каким другим психологическим фактам, хотя и довольно близок некоторым из них. При этом мы полагаем, что за "веером" противоположных мнений об интересе кроются не заблуждения исследователей, а "схватывание" каждым из них тех или иных отдельных его сторон или проявлений, частично совпадающих с проявлениями других образований психики.

Чтобы понять природу человеческих интересов, их сущность надо искать не в специфике "чувства интереса", а в чем-то совсем ином. Надо также учесть многообразие, текучесть, "переливчатость" психологиче-

Такой интерес проявляется не просто во внимании к тем или иным фактам, как нередко считают, а прежде всего в страстном и непреходящем увлечении определенной деятельностью. Это интерес, который не только нельзя противопоставить склонности, но который как раз и есть не что иное, как один из ее видов (другие два — приверженность к известного рода мечтам и воспоминаниям). Нельзя не согласиться с А. Г. Ковалевым, когда он, выступая против сведения интереса к одним познавательным устремлениям субъекта, пишет: "Психологи, разделяющие эту концепцию, по существу, суживают понятие "интерес"... Очевидно, что каждый интерес включает в какой-то мере познавательное отношение личности к объекту, но не может быть сведен к нему" ¹.

Интерес проявляется и в "нацеленности" психических процессов, и в личной "приязни" к определенной деятельности, в побуждении к ней, и в особом эмоциональном отношении к окружающему миру². Именно такой, закрепившийся в личности в качестве особого побуждающего механизма ее поведения интерес и будет отправным для нашего анализа его природы и сущности. Необходимость указанного анализа диктуется неразрешенностью вопроса о взаимоотношениях интересов и потребностей. Здесь, в этом вопросе, — основной "узел" всех противоречий, всех дискуссий. Не "развязав" его, трудно двигаться дальше в развитии конкретных эмпирических исследований.

Основные высказанные по этому поводу точки зрения либо, отождествляют интерес с познавательной потребностью, либо сводят

его к определенной форме самых разных потребностей (В. М. Шепель, Ю. В. Шаров, А. Г. Спиркин), либо, наконец, считают его особым, отличным от потребностей свойством или отношением личности (С. Л. Рубинштейн, А. Г. Ковалев и другие). Не имея возможности в данной книге внимательно проанализировать все "за" и "против" перечисленных точек зрения, скажем только, что с позиций той основной идеи, которая здесь развивается, нам представляется более приемлемой точка зрения С. Л. Рубинштейна, А. Г. Ковалева и Н. Г. Морозовой. Формулировка Н. Г. Морозовой, на наш взгляд, имеет несомненную эвристическую ценность для понимания особой природы интереса; интерес, читаем мы в ее монографии, — это "отношение, перерастающее в направленность личности" ¹. Если понимать направленность как систему потребностей в отношении, то так, в сущности, оно и есть. Но Н. Г. Морозова, в соответствии со своим чисто "гностическим" толкованием интереса, под перерастанием отношения в направленность личности имела в виду "отвлечение познавательной деятельности от потребности". Все же уже одно то, что исследовательница почувствовала невозможность трактовать интерес просто как познавательное или эмоциональное выражение потребности, представляется нам шагом вперед в познании его природы.

В целом можно констатировать, что проблема соотношения интересов и потребностей оказалась чрезвычайно "твердым орешком" для психологической теории. Во всех конкретных исследованиях явственно проступает теснейшая связь интересов с потребностями, сходство этих феноменов, отсутствие ясных границ между ними. И в то же время большинство исследователей интуитивно уверены в несводимости одного из них к другому. Интерес если и есть модифицированная потребность, то какая-то совсем особая, непохожая на все иные. Однако отличие его от обычных потребностей очень тонкое; его многие хорошо "чувствуют", но, начиная объяснять, называют признаки, которые на самом деле не могут служить основанием для дифференцировки.

Как же решить проблему природы интереса? Ключ к пониманию сущности интересов личности мы видим в рассмотрении динамики отношений между потребностями и эмоциями, которая как раз и приводит, по нашему мнению, к возникновению таких интересов-свойств ("образований", "механизмов").

Как мы уже отмечали в § 3 главы I, эта динамика состоит в том, что, выступая в первую очередь как индикаторы потребностей человека, эмоции постепенно сами все более становятся "предметом" его особых психологических потребностей, приобретают известную "самоценность", начиная заранее предвкушаться личностью. Когда мы рассматриваем "свежесформированный" интеpec личности в его функционировании, мы встречаемся с теми же потребностями и эмоциями, с которыми встречались и до его образования. Именно поэтому проявление интереса так трудно отдифференцировать от проявления потребностей. Но суть интереса не в его элементах, а в характере связи между ними. В "механизм" каждого интереса входят потребности, которые приобрели служебную функцию.

Рассмотрим следующие факты.

У всякого человека опасность активизирует потребность в самосохранении, вызывает состояние тревоги, напряженности. Выйти из этого состояния можно по-разному. Возможен неполноценный, частичный выход, который, погасив тревогу, создает неудовлетворенность иного рода (отступил—унизил себя, нарушил долг и т. д.). Возможен и такой выход, который удовлетворит потребность в самосохранении одновременно с другими потребностями. Он — в преодолении опасности, в победе над нею: сама успешная реализация задачи вызывает здесь положительные эмоции, причем меняется отношение человека к опасности — он начинает "презирать" ее. Презрение к опасности может закрепиться в личности, стать чертой характера. Но это еще не интерес. Тысячи и тысячи героев Великой Отечественной войны научились за ее годы бесстрашно смотреть в глаза смерти. Но подавляющее большинство таких людей вернулось после окончания войны к самым мирным гражданским профессиям, отнюдь не тоскуя о том, что теперь им не приходится ежедневно рисковать жизнью. Это не значит, конечно, что пережитые отношения никак не закрепились в них и что их прошлый эмоциональный опыт не сможет актуализироваться при возникновении соответствующих ситуаций. Однако специально таких ситуаций они не ищут. В то же время, как отметил Б. М. Теплов, "бывают люди, для которых опасность является жизненной потребностью, которые стремятся к ней и в борьбе с ней находят величайшую радость жизни"¹. Эта своеобразная потребность в опасности есть, по существу, потребность в переживании тех отношений, которые она у личности актуализирует. Более точное имя этой специфической потребности — интерес, который всегда связан с жаждой положительных эмоций и с готовностью ради них пойти на страдание. При этом само страдание настолько сливается с предвкушением удовольствия выхода из него, что становится чувством, которое А. С. Пушкин очень метко назвал "полумучительной отрадой". Это — одно из самых характерных переживаний, возникающих в процессе функционирования всякого непосредственного интереса.

Можно выделить две группы таких интересов. Первый вид интересов никакого иного мотива, кроме наслаждения разными переживаниями, возникающими в процессе

определенной деятельности с определенными объектами, не имеет. Он реализуется в активности, которую можно описать формулой: П₃ Р₀ В₀ Д₀. Интересы этого вида мы назвали процессуальными. Самый смысл процессуального интереса спортивного "болельщика" в том плане, как мы этот интерес трактуем, хорошо передан спортивными обозревателями Виктором Пшенкиным и Борисом Федосовым: "Спасибо футболу. Спасибо ему за то, что он дарит людям радость, заставляет их переживать, волноваться, грустить, ликовать. В этом — прелесть футбола. В этом его сила и власть над миллионами верных приверженцев" ¹.

Такую же потребность в объекте как источнике желанных переживаний представляет для многих интерес к художественной литературе, к музыке, к разным формам общения с людьми и т. д.

Чисто процессуальные интересы, однако, редко занимают большое место в жизни человека. Человек хочет переживать определенные эмоции, наслаждаться ими. Но он стремится также соединить приятное с полезным и должным. И это стремление реализуется в другой разновидности интересов, которые можно назвать процессуально-целевыми. При функционировании последних личность, "играя" одними своими потребностями и наслаждаясь возникающими при этом эмоциями, одновременно удовлетворяет другие свои потребности — чаще всего

При процессуально-целевом интересе человеку важна не только приятность самого процесса деятельности, но и ее продукт, результат. Важны более отдаленные последствия, к которым она ведет. Процессуально-целевой интерес — это характерная для той или иной личности программа определенной деятельности, которую, как правило, можно описать формулой: П₂ Р₃ В_1-0 Д₀. Читатель легко заметит, что эта формула совпадает с нашей "формулой счастья", приведенной в предыдущем параграфе. Это естественно, ибо человек чувствует себя по-настоящему счастливым только тогда, когда увлечен интересной для него деятельностью.

Конечно, удовлетворяя этот свой интерес, человек все же действует ради определенной объективной цели, однако и здесь наряду с целевым компонентом мотивации деятельности сохраняется и процессуальный мотивационный компонент. Правда, здесь он иногда отходит на второй план. Бывают моменты, когда в процессе борьбы за цель приходится жертвовать удовольствием ради лучших объективных результатов. Но этот факт только подчеркивает, что объективная цель — еще не все в интересе: не всегда наиболее короткий и верный путь к ней сопровождается и наибольшим чувством интереса. Так, шахматист талевского склада может порой отказаться от заманчивого, но неясного комбинационного продолжения в игре с относительно слабым противником ради того, чтобы принести своей команде "верное очко". Это, однако, сделает для него самого данную партию малоинтересной при всей его большой заинтересованности в ее исходе. Если же человеку сплошь придется заниматься определенной деятельностью, мотивируемой только достигаемым с ее помощью результатом, то непосредственный интерес исчезнет, перед нами окажется занятие по долгу или по необходимости.

Типичное проявление процессуально-целевого интереса мы встретим там, где удовольствие от осуществляемой деятельности и ее эффективность станут положительно

В интересах этого типа, таким образом, происходит новое усложнение функции эмоций: как бы поменявшись ролями "слуги" и "господина" с рождающими их потребностями, эмоции вновь фактически становятся на службу другим потребностям человека. Однако генетически и "тонально" они часто оказываются совершенно разнородны с этими последними — и это один из характерных признаков интереса. Например, у большинства ученых их интерес к науке несомненно включает в себя удовлетворение потребностей в служении людям и самоутверждении, однако в процессе его функционирования ученые переживают главным образом гностические, а не альтруистические или глорические, эмоции. При этом в известной мере всегда сохраняется и отмеченная выше "самоцельная" значимость эмоций, которые, приобретая новые функции, не теряют и своих прежних качеств.

То обстоятельство, что, удовлетворяя свой процессуально-целевой интерес, человек действует и ради получаемого наслаждения и ради объективной цели, не должно, однако, приводить к представлению, будто такой интерес лишен внутренней целостности. Напротив, целостность обеспечивается двуединой функцией его целевого компонента: последний как раз и определяет деятельность, которая своей процессуальной стороной удовлетворяет прежде всего потребность в эмоциональном насыщении, а своей результативной стороной — многие другие материальные и духовные потребности человека. Конечно, эта двуединая функция идеально выполняется только для запроектированных идеальных условий деятельности, а при нарушении их личности приходится жертвовать какой-то долей удовольствия ради достижения результатов. Поэтому в процессе функционирования процессуально-целевого интереса живое чувство интереса порою может на время исчезать, полностью уступая место сознанию долга. Но, как уже говорилось, такие моменты не должны быть длительными и частыми, иначе непосредственный интерес-склонность в конце концов угаснет.

Из всего вышесказанного видно, что хотя интерес и объединяет в себе разные потребности личности, и прежде всего наиболее специфичные "эмоциональные потребности", только ими его содержание не исчерпывается. Он содержит в себе и некоторую общую схему их одновременного удовлетворения посредством действования в определенной предметной сфере, почему мы иногда и характеризуем его как "психический механизм".

Деятельность, в которой выражают себя интересы, может носить разный характер. Иногда она ограничивается только познавательными процессами, и тогда отмечают, что люди нечто смотрят с интересом, нечто слушают с интересом или нечто изучают с интересом. Порой при определении интереса его только к одному этому характерному проявлению и сводят. Но, конечно, на самом деле человек может также и работать с интересом, и играть с интересом и т. д. При этом в зависимости от конкретного характера такой деятельности интерес будет выражаться через разные эмоции, иметь разную эмоциональную структуру. Этот-то факт зорко и подметил А. С. Ананьин, но он сделал отсюда неверный вывод, что интерес — это псевдопонятие, ибо специфического, всегда себе равного чувства интереса не существует. Но дело не в чувстве. Чувство интереса (при частом наличии в нем и некоторых отмеченных выше специфических моментов), в общем, действительно, может быть разным и порой порождаться обычными потребностями, еще не образовавшими особого механизма интереса-склонности. Так, познавательное отношение интереса

При длительном ущемлении какой-либо потребности, например, опять-таки, при том же голодании, эмоционально-познавательное отношение к объекту способно приобрести черты некоторой устойчивости, временно эмансипироваться от потребности. Но и это чувство интереса еще не будет проявлением свойства личности. В книге воспоминаний "Люди, годы, жизнь" Илья Эренбург рассказывает о своем поведении и самочувствии после длительной, но оставшейся позади голодовки следующее: "Нелегко было унять психологический голод. Пообедав, я останавливался возле булочной или колбасной, разглядывал хлебцы различной формы, сосиски, пирожки. Так смотрят любители на редкие безделушки в витрине антиквара. Я изучал меню, вывешенные у входа в многочисленные рестораны; названия блюд звучали как стихи"¹.

В подобном поведении писателя внешне было много такого, что присуще человеку с

гастрономическими интересами. Но у него этот интерес был интересом-состоянием, обусловленным длительным ущемлением потребности и не имевшим специального механизма в структуре самой личности. Поэтому спустя непродолжительное время "психологический голод" угас. У людей же с гастрономическими интересами описанное отношение к пище не угасает, в сколь бы обеспеченных условиях они ни жили. Происходит это потому, что гурман стремится уже не к удовлетворению своей пищевой потребности, а к удовлетворению потребности в "гастрономических переживаниях" и настойчиво ищет средства возбуждать их в себе как можно чаще и сильнее.

Поэтому, как уже отмечалось, основные особенности интереса-склонности не столько проявляются в специфике его переживаний, сколько в том, что он заключает в себе особую программу организации этих переживаний. Это специальный психический механизм, побуждающий человека к такой деятельности, которая не только удовлетворяет его потребность в объективных достижениях, но и приносит ему желанное эмоциональное насыщение. При этом он так "организует" возбуждение одних потребностей человека, что они в конечном счете через посредство эмоций и деятельности начинают служить другим его потребностям.

Таким образом, интерес есть очень сложное образование человеческой психики. Ему трудно дать точную и краткую дефиницию, ибо "чем богаче подлежащий определению

предмет, т. е. чем больше различных сторон он предоставляет рассмотрению, тем более различными оказываются даваемые ему дефиниции" ¹. В качестве же рабочего определения можно обозначить интерес как особую психологическую потребность личности в определенных предметах и видах деятельности как источниках желанных переживаний и средствах достижения желанных целей. Такое определение дает по крайней мере возможность четко отграничить интересы от других сходных с ними явлений, объяснить и другие их производные особенности. Главные из них — их активность, экспансивность и способность усиленно стимулировать познавательную деятельность (что толкнуло некоторых психологов на трактовку их как проявления познавательной потребности).

Поскольку механизм интереса включает в себя удовлетворение потребности в переживаниях, а интенсивно переживается только новое, это не может не придать деятельности, движимой интересом, усиленно поисковый, творческий характер. Хотя неудовлетворенная потребность тоже должна найти свой объект, но, выражаясь метафорически, он у нее чаще может быть "под руками". Она вполне удовлетворяется знакомым, привычным. Интересу же всегда нужна новизна, ибо однообразие убивает эмоции. Человека, скажем, влечет к природе, общение

Приведем сравнение. Если человека оставляет равнодушным предмет его физиологической потребности, скажем, вид чистой ключевой воды, это означает, что его потребность удовлетворена, и эту воду он просто не пьет, и только. Но в нашем случае субъект испытывает глубокое неудовлетворение оттого, что природа на этот раз не вызывает у него знакомого волнения. Что-то в человеке протестует против такого положения. Ему скучно, серо. А он хочет переживать, хочет испытать и на этот раз известное ему по прежнему опыту сильное и прекрасное чувство восхищения красотой окружающего. Его эмоциональное отношение к природе пока что "спит", но влечение к переживанию этого "запрограммированного" отношения в нем живо и сильно. И он уходит все дальше и дальше от города, испытывая потребность найти такие ландшафты, которые пробудят в нем желанные эмоции. Отсюда прежде всего познавательное проявление его интереса (тоже обозначаемое словом "интерес") — пристальное вглядывание в окружающее. Наконец, он находит нечто новое, "неприевшееся", что задевает его "за живое". Теперь его интерес полностью удовлетворяется. Он испытывал потребность в определенных переживаниях, и он имеет их. Он еще пристальнее смотрит вокруг себя, но он делает не только это: он ходит, рвет цветы, вдыхает новые ароматы, быть может, фотографирует или купается в озере — словом, "общается с природой".

Его живое чувство интереса к ней в данный момент — это чувство успешно удовлетворяемой потребности в желанных переживаниях.

Входящая в "механизм" каждого личностного интереса потребность в переживаниях определяет и своеобразную его экспансивность. Обычная потребность часто "скромна" и консервативна. Многие люди привыкают к определенной пище, к определенной одежде, к определенной домашней обстановке и не хотят в них ничего менять. Ими (людьми) руководит чистая потребность. Но если у кого-либо сформировался "гастрономический интерес" или интерес к нарядам, к меблировке квартиры — переменам не будет конца, и сфера включаемых в состав интереса объектов станет с каждым днем все расширяться: без новизны нет сильных переживаний. Часто говорят о ненасыщаемости интереса как об особенности, отличающей его от потребности; но что следует понимать под "ненасыщаемостью"? На время можно насытить и интерес. Насытить же раз и навсегда нельзя не только интерес, но и настоящую потребность, и притом не только "духовную", но даже и физиологическую. Интерес ненасыщаем в том смысле, что "ему все мало", он должен захватывать все новый и новый круг объектов или постоянно открывать новое в старом. Соответственно интерес и более активен по сравнению с рядом других потребностей.

У людей существует потребность в когнитивной гармонии, в ясности представлений. Проблемность всегда мучительна, и не одни Эйнштейны стремятся к "бегству от удивления". Но для последних важно не просто "убежать от удивления", но постоянно убегать от него. Здесь только один путь: талант находит в жизни все новое и новое удивительное.

Все сказано на свете.

Не сказанного нет.

Но вечно людям светит не сказанного свет.

(Н. Матвеева)

Потребность чаще всего удовлетворяется результатом, интересу важен процесс. Если же про некоторые "духовные"потребности можно сказать то же самое (в смысле их направленности на процесс), это означает только, что между ними и интересами личности никакой разницы нет, что они и есть такой вид потребностей, специальное название для которых — интересы.

Таково наше понимание проблемы интересов. Однако всякая теоретическая концепция имеет тем большее значение, чем лучше она позволяет овладеть явлением, подсказывая новые подходы для его эмпирического изучения.

Далее мы как раз и покажем, каким образом наша трактовка интересов связана с решением тех вопросов, которые были поставлены здесь. Это, однако, целесообразнее сделать после того, как мы рассмотрим два других тесно связанных с интересами личности

феномена — мечты и воспоминания.

3. Мечты

Текучесть и многозначность явлений, обозначаемых понятием "мечта", во многом аналогична явлениям интереса. Подобно тому как интересом порой называют простую заинтересованность в чем-либо как в средстве достижения определенной цели, так и мечтой нередко именуют одно лишь сильное желание. Интерес в смысле заинтересованности еще не является непосредственным интересом, но может перерасти в него. Равным образом страстное желание нередко рождает мечту в более полном и строгом значении этого слова.

Этим, однако, аналогия далеко не исчерпывается. Как и чувство интереса, процесс мечтания может быть и проявлением особого механизма в личности, ее склонности, и чисто ситуативной реакцией на внешнее воздействие. Наконец, как мы увидим далее, мечту тоже можно разделить на два разных вида, один из которых легко ассоциируется с процессуальными, а другой — с процессуально-целевыми интересами.

Мечты следует отличать от грез. Но дело не в том, что мечта осуществима, а греза — нет, как иногда думают. Дело в степени их осознанности в связи с ведущими программами личности. Нам представляется во многом удачной мысль французского психолога М. Гарсии-Барросо¹, что мечты и бессознательные фантазии находятся на двух противоположных полюсах по отношению к активности Я: они соответствуют одобряемому и неодобряемому желанию. В его формулировке следовало бы, однако, заменить "неодобряемое желание" "несанкционированным", то есть не оцененным личностью всесторонне, не сопоставленным с другими ее стремлениями.

Настоящая мечта, во-первых, всегда проявляется в работе воображения, рождающего образы желаемого будущего; во-вторых, имеет яркую эмоциональную окраску; в-третьих, осознанна. И, наконец, в-четвертых, прочно закреплена в личности. Если мы с такими предварительными критериями подойдем к проблеме мечты, то прежде всего должны будем констатировать, что в отличие от проблемы интереса она разрабатывалась в психологической литературе чрезвычайно слабо. Старым зарубежным авторам вообще было свойственно пренебрежительное отношение к мечте. Известный французский психолог Т. Рибо, например, смотрел на нее как на своего рода пустоцвет, появляющийся на "древе" творческого воображения, когда оно "загнивает" вследствие "бессилия воли" субъекта. Мечта, по его мнению, удел сенти

ментальных. "Действительно страстные люди не бывают мечтателями" ¹.

В современной англо-американской и отчасти французской психологической литературе отдельных статей, посвященных мечте, можно найти немало, но большинство из них касается частных вопросов, главным образом связи содержания мечтаний с социальным статусом личности. В тех же работах, где затрагивается сущность и функции мечты, трактовка ее дается с психоаналитических или бихевиористских позиций. Об общих моментах в трактовке мечты психоаналитиками и бихевиористами мы напишем немного позднее. Дополнительные же "привнесения" в ее концепцию со стороны каждого отдельного автора освещать здесь неуместно. Скажем только, что советскому читателю они могут показаться дикими. Такова, например, точка зрения Анны Фрейд, пытающейся вывести многие мечты из подавленной... "потребности в мастурбации"².

Взгляд отечественных авторов на мечту отличается прежде всего ярко выраженной положительной ее оценкой.

Исключительно большое значение мечты в стимуляции человеческой активности было подчеркнуто В. И. Лениным³, и ленинская оценка мечты стала основополагающей для

Недостаточная разработка проблемы мечты побудила нас, прежде чем анализировать ее в специально интересующем нас плане, провести сначала общее ее изучение. Опишем следующее эмпирическое изыскание, результаты которого интересны с точки зрения обозначения основных контуров возможного варианта теории мечты. Объектом этого изыскания стали студенты I и II курсов Симферопольского университета (всего около 200 человек). Им были заданы вопросы, сформулированные так, чтобы ответы на них могли раскрыть процесс становления мечты и подтвердить, дополнить или опровергнуть постепенно сложившиеся у нас взгляды на нее. Вопросы эти были следующие: "О чем Вы преимущественно мечтали в детстве, начиная с того времени, с которого Вы хорошо помните свои мечты? Не помните ли Вы, при каких обстоятельствах у Вас эти мечты впервые возникли? Что чаще всего побуждало Вас мечтать в дальнейшем? Как протекал сам процесс мечтания? (Опишите его как можно подробнее и конкретнее.) Какие эмоции Вы чаще всего испытывали в процессе мечтания? Не можете ли сказать, как влияли Ваши, мечты на восприятие окружающего, на отношение к разным явлениям жизни, на поведение? Как сказались Ваши мечты на формировании Вашего характера, на выборе профессии? Как Вы считаете, были ли какие-либо внешние обстоятельства, систематически побуждавшие Вашу мечту развиваться в определенном направлении, или, однажды возникнув под влиянием внешних причин, мечта в дальнейшем развивалась "сама собой"? Считаете ли Вы себя натурой действенной или мечтательной?"

После получения нами студенческих работ и их предварительного анализа с каждым из опрашиваемых проводилась дополнительная беседа наедине с целью уточнения сообщенных им фактов.

В план проведения исследования входило также сопоставление данных о мечтах студентов с типом их общей эмоциональной направленности (ОЭН). Тот или иной тип ОЭН мы приписывали студенту в зависимости от переживания, на которое он указывал как на наиболее желанное, работая с тест-анкетой, приведенной в § 4 главы I¹. Это тестирование специально проводилось задолго (более чем за полгода) до изучения мечты и никак в сознании испытуемых с последним не связывалось.

Зарубежные, главным образом психоаналитические, концепции мечты ставят последнюю в тесную связь с фрустрацией. Мечта, фантазирование рассматриваются как своеобразный способ разрядки нестерпимого эмоционального напряжения. Т. Шибутани, например, пишет по этому поводу: "...чаще всего мечтания выполняют функции компенсации. Они способствуют поддержанию слабых надежд, смягчению чувства неполноценности или уменьшению каких-то действительных обид" ¹.

Данные нашего исследования свидетельствуют о том, что подобный взгляд на мечту имеет свои резоны. Действительно, зафиксировано, что примерно в 70% случаев, когда наши испытуемые могли припомнить, при каких обстоятельствах у них впервые возникла мечта, они называли ту или иную фрустрирующую ситуацию. И все же точка зрения, сформулированная Т. Шибутани, кажется нам односторонней. Во-первых, существует довольно значительный процент случаев (30%), когда мечта впервые появляется

у школьника не в результате фрустрации, а, напротив, как реакция на успех, одобрение, на захватывающее зрелище и т. д. Во-вторых, и это главное, функция мечты не остается неизменной. Вопреки мнению Т. Шибутани, мечта не является чем-то вроде пилюль от головной боли, от приема которых школьники сразу отказываются, как только боль прошла. Возникшая даже под влиянием фрустрации, мечта продолжает "жить" в сознании ученика и после того, как первоначально породившие ее причины исчезли. Так дело обстояло у 80% наших исследуемых. Явившись сначала способом заглушить душевную боль, обиду, мечта с течением времени нередко превращается в средство "насыщения" личности желанными переживаниями. Не случайно многие студенты упоминают, что впоследствии они начинали чаще всего мечтать, оказавшись в одиночестве, на скучном уроке или дома, то есть в состоянии известного эмоционального голодания. Динамика мечты, следовательно, состоит в том, что, будучи первоначально простой реакцией на сильно возбуждающую (чаще всего травмирующую) внешнюю ситуацию, она затем нередко становится внутренней потребностью личности. Это не значит, что такая мечта не зависит, от внешних условий жизни человека. Но если раньше она возникала при переизбытке эмоций, то теперь она появляется также при их недостатке. Более того, мечта сама становится как бы своеобразным эмоциональным переживанием, без которого школьник (да и взрослый молодой человек) жить уже не может. "Мне иногда кажется, что я всегда мечтаю, — пишет студентка Татьяна К.— Если не мечтать, то совсем не интересно жить". Такое высказывание типично.

С этой внутренней динамичностью мечты, очевидно, связана и динамичность ее влияния на поведение человека. Зарубежные исследователи подчеркивают преимущественно замещающую функцию мечты (способ уйти от реального действия, связанного со слишком большим риском или трудом). Посредством мечты люди, так сказать, "спускают пары" своих излишне горячих стремлений. Экспериментально было доказано, например, уменьшение реальной агрессивности человека после "агрессивных" мечтаний¹, Подобные взгляды являются следствием метафизического подхода к оценке мечты, неспособности рассмотреть явление во всей его противоречивости. В действительности все обстоит сложнее. Мечтание, фантазирование иногда помогают человеку отступить от цели, заменяя реальное действие воображаемым, но в то же время они же мешают "уйти" от цели совсем, забыть о ней, ибо в процессе мечтания всегда "проектируются цели", создаются внутренние модели "потребного будущего", которые обладают большой побуждающей силой.

В наших исследованиях 9 из 37 юношей рассказали о том, как они в свои школьные годы при конфликте с более сильными или

более смелыми сверстниками "отступали в мечту". Получалось, что сладость действительной победы они заменяли сладостью победы воображаемой. Но в то же время семеро из этих девяти в той же мечте "спроектировали" цели и способы избавления от своей физической и моральной слабости при помощи спорта. И в дальнейшем их мечтания-игры были одновременно и наслаждением и побуждением к действию, к преодолению своей лени и малодушия.

Положительную, побуждающую силу мечты в рассматриваемом исследовании отметили 90% опрашиваемых. Любопытны ответы студентов на последний вопрос анкеты: считают ли они себя натурой действенной или мечтательной? Несмотря на "провоцирующий" характер вопроса (он как бы заранее предопределяет противопоставление мечты и действия), многие отвечающие прямо или косвенно отвергали такое противопоставление. Так, уже знакомая нам Татьяна К., которой кажется, что она "всегда мечтает", дала следующий ответ: "Мне трудно ответить на этот вопрос. Мне кажется, я одинаково мечтательная и действенная натура", — и привела факты, свидетельствующие о справедливости этой самооценки.

Таким образом, функции мечты, рассмотренные в субъективном и объективной аспектах, оказываются диалектически изменчивыми. Мечтание может и ослаблять внутреннее эмоциональное напряжение личности, и создавать его. Оно как бы помогает человеку легче перенести свое отступление от цели и в то же время закрепляет в его сознании эту цель. Мечтая, субъект сплошь и рядом стремится к одному — доставить себе удовольствие. Но объективно это мечтание всегда так или иначе сказывается на его поведении, на его восприятии жизненных явлений.

Значение компенсаторной, насыщающей (эмоциями) и побуждающей функций мечты-процесса трудно переоценить. Но только ими дело не ограничивается. Анализ ретроспективных отчетов студентов об их мечтах позволяет утверждать, что параллельно и в тесной связи с компенсаторной функцией мечты, при помощи ее осуществляется еще один важнейший процесс — процесс переработки и сложной, подчас неожиданной психической ассимиляции тех внешних воздействий, которые привели к фрустрации.

Закономерность формирования личности далеко не всегда можно предугадать, руководствуясь только "здравым смыслом". В частности, иногда получается так, что антипедагогическое по своей сути воздействие на личность не только не "портит" ее, но, напротив, способствует выработке ценных человеческих качеств. Случаи, когда конечный эффект внешнего воздействия оказывается противоположным характеру этого воздействия, мы назвали негативной ассимиляцией, противопоставив ее ассимиляции позитивной¹. Очевидно, именно мечта является тем

Для иллюстрации этого "механизма" приведем отрывки из работы студентки математического факультета нашего университета Марины С. Девушка с детских лет мечтала стать учительницей. Она пишет: "Как зародилась у меня эта мечта? Случилось это так... Не виделась я со своими родителями три года, и вот они приехали. Через неделю после приезда — у мамы день рождения. И в этот день я получила от учительницы замечание. Так как оно не первое, она вызывает маму в школу. Я прошу подождать хоть день, объясняю причину. Но наша строгая "классная дама" остается непреклонной. И я вспоминаю все ее ошибки, она мне кажется самым неприятным, самым черствым и жестоким человеком. Я в отчаянии, что не могу переубедить ее. Я говорю: "Вы поступили несправедливо, когда-нибудь я вам это докажу". Как-то получилось, что это маленькое событие стало не только основой моей мечты, но и решило дальнейшую мою жизнь. Я стала мечтать... Я мечтала о школе, в которой будут только такие учителя, которые умеют понять чувства ребят, будут для них близкими, дорогими. И сама мечтала стать самой лучшей среди учителей. Я мечтала о том, как буду любима детьми, как буду отдавать им все, а они будут ценить меня за это. О том, как смогу заменить кому-то мать... Мне было интересно мечтать. Мои мечты что-то меняли мне, в моем характере, в отношении к жизни".

Определенный по нашей методике тип общей эмоциональной направленности Марины С. — альтруистический; девушка хорошо проявила себя в общественной работе с детьми, посещает специальный педагогический факультатив. Все это позволяет отнестись к ее высказываниям с достаточным доверием.

Среди полученных материалов мы насчитали 27 случаев такого рода негативной ассимиляции отрицательных примеров поведения, осуществленной через "механизм" мечтания.

Разумеется, мечта служит своеобразным "механизмом" переработки и усвоения внешних воздействий не только в момент своего возникновения, но и в дальнейшем. По словам студента Леонида З., он "воспринимал и оценивал жизненные явления через призму своих мечтаний". Такое же восприятие действительности через "призму мечтаний" мы наблюдаем и в приведенном выше отрывке из работы Марины С. Под влиянием мечты у девушки повысилось чувство ответственности за судьбу других людей.

Как видно из работ студентов, в детском и подростковом возрасте предмет желаний часто бывает настолько нереальным, что его неосуществимость осознают даже сами мечтатели. Такие мечты мы называем мечтами-играми. Чаще всего дети и подростки прибегают к таким мечтам ради самоутешения или "самоуслаждения". Эти мечты следует отличать от более рациональной их формы — мечты-плана. В современной советской психологии закрепилось резкое противопоставление обеих форм. "Здоровую, действенную, общественно направленную мечту, которая поднимает человека на борьбу, вдохновляет на труд, — чихаем мы в одном учебнике психологии, — нельзя смешивать с пустой, бесплодной, необоснованной мечтательностью... расслабляющей человека, заменяющей ему жизнь в реальном мире жизнью в воображении, фантазии, в мире грез, которые никогда не найдут своего воплощения в действительности" ¹. С этой оценкой мечты-плана и мечты-игры нельзя не согласиться, когда речь идет о взрослой, уже сформировавшейся личности. Однако, очевидно, было бы неверным ее абсолютизировать. Возможно, что в юношеском, подростковом, а тем более в младшем школьном возрасте такое мечтание-фантазирование, подобно игре и сказке, является не только неизбежным, но и необходимым элементом душевной жизни развивающейся личности. Согласно ретроспективным отчетам наших студентов, почти каждый из них прошел через эту стадию наивного мечтательства. При этом в 50% случаев отмечен постепенный переход от мечты-игры к мечте-плану. Однако у 10% исследуемых такого перехода явно не произошло, детская форма наивной мечтательности закрепилась и в какой-то степени стала отгораживать их от действительности. "Я — типичный Манилов", — откровенно написал о себе один студент. Учи-

По нашему мнению, еще более важное значение мечтаний молодых людей состоит в том, что в них "проектируется" их будущее отношение к миру. Происходит это чаще всего не прямо, а в форме многочисленных воображаемых ситуаций, в которых эти отношения переживаются и реализуются, в тех воображаемых ролях, которые личность разыгрывает в своей мечте. Законность такого предположения становится вполне очевидной в свете данных советского психолога Р. Г. Натадзе о возможности выработки фиксированной установки на основе воображения. Такая установка отличается широко иррадиированным, целостно-личностным характером и, по мнению Р. Г. Натадзе, "особенно легко возникает... в детском возрасте" ¹.

Таким образом, мечта — это важнейший элемент нашей духовной жизни и важнейший механизм формирования нашей личности.

Очевидно, особенно важна роль мечты в детском и юношеском возрасте, хотя для людей творческого склада она, несомненно, сохраняет свое большое значение на протяже-

нии всей их жизни. Как писал А. Франс: "Есть великая мудрость в том, чтобы сохранить склонность к мечтанию. Мечты придают миру интерес и смысл".

4. Воспоминания

Проблема "воспоминания и личность" далеко не нова; истоки ее мы находим уже у Платона и Аристотеля. После выделения психологии в самостоятельную науку увеличился и поток работ, так или иначе касающихся этой проблемы¹. При всем том, однако, задача исследования воспоминаний пока еще недостаточно выкристаллизовалась из более широкой проблемы "память и личность". В употреблении самого термина "воспоминание", как отмечал П. П. Блонский, долгое время допускался "ряд ошибок, смешений и путаниц"². Кроме того, по ряду причин феномен воспоминания оказался в центре внимания главным образом у представителей идеалистических направлений в психологии, в частности у фрейдистов. Последние, с одной стороны, спекулятивно конструировали свои теории личности, в которых важнейшая роль отводилась мифологическим "родовым воспоминаниям" и вытесненным "за порог сознания" травмирующим воспоминаниям

Правда, в 30-х годах за исследование проблемы воспоминаний взялся П. П. Блонский. Но его исследование пошло в мало интересном направлении, ибо он не смог правильно определить сущность воспоминаний, полагая, что главная их особенность состоит в их непроизвольности¹. Много позднее воспоминания стали объектом теоретического анализа С. Л. Рубинштейна, который проник в их суть гораздо глубже. Он охарактеризовал воспоминания не просто иначе, чем Блонский, а принципиально иначе. Блонский пытался усмотреть специфику воспоминаний в способе их актуализации, Рубинштейн — в их особой связи с прошлым и настоящим личности. По мнению последнего, "воспоминание — это представление, отнесенное к более или менее точно определенному моменту в истории нашей жизни"². Такая трактовка помогает осознать ту особую роль, которую играют воспоминания в нашей жизни по сравнению с другими формами отражения опыта. "Эта сторона памяти, — пишет о них С. Л. Рубинштейн, — неразрывно связана со всем процессом формирования личности... Это историческая память, в которой выражается единство нашего личного сознания. Это специфическая человеческая память" ³.

С точкой зрения С. Л. Рубинштейна на воспоминания надо полностью согласиться. Подчеркнем только, что воспоминание, как

К. С. Станиславский считал, что все дело во временной дистанции; время поэтизирует воспоминания¹. Однако есть немало событий, не таких уж и тяжелых, о которых мы тем не менее вспоминать очень не любим. Поэтизация, следовательно, носит избирательный характер и, значит, "виновато" в ней не одно) только время. Если вдумчиво проанализировать наиболее притягательные для нас воспоминания, то можно увидеть, что они привлекают нас не столько отражающимся в них "голым содержанием", сколько его психологическим, личностным смыслом.

Бывший солдат-фронтовик с удовольствием вспоминает о боевых днях своей молодости не из-за любви к военной "романтике", а из-за пережитых в то трудное время своих отношений к миру: ведь именно тогда он особенно остро прочувствовал свою любовь к Родине, узнал настоящую цену дружбе, скрепленной кровью, понял, чего стоит он сам. И сейчас, оживляя в своей памяти прошлое, он делает это главным образом ради того, чтобы снова и снова испытать эти дорогие для него отношения к миру. Сам он может этого не осознавать, но фактически вся притягательность воспоминаний как раз в этом — в живом воспроизведении, воссоздании прежде пережитых отношений, в переносе их из прошлого в настоящее и проецировании в будущее. Не случайно воспоминания часто переходят в мечты. Не случайно люди нередко обращаются к воспоминаниям тогда, когда настоящее и будущее кажутся им беспро-

Отмеченная выше объективная функция воспоминаний — закрепление отношений, пережитых в прошлом, и перенос их в будущее — чаще всего осуществляется помимо сознательных намерений человека. Непосредственным же побуждением к воспоминаниям является в большинстве случаев доставляемое ими удовольствие¹. "Удивительно... на-

Метод исследования был примерно таким же, как и при анализе мечты. Использовались письменные рассказы опрашиваемых о себе, как анонимные, так и подписанные. Проводилось дополнительное контрольное интервьюирование. Ответы студентов сопоставлялись с типом их ОЭН и показателями экстраверсии — интроверсии по Г. Айзенку ¹.

Прежде всего следует заметить, что его данные опровергают бытующее представление, будто к воспоминаниям склонны лишь люди пожилого возраста. На самом деле "услаждать" себя воспроизведением приятных событий прошлого любят уже многие ученики и студенты. Вот характерные для них высказывания: "Я очень люблю проводить время, предаваясь воспоминаниям. Иногда я могу просидеть так часами, особенно если люди и окружающая обстановка соответствуют моему настроению". "Люблю вспоминать о прожитом, мне это доставляет большое наслаждение". "Должен человек вспоминать! Ведь не обращаясь к прошлому, он обворовывает себя".

Большинство старшеклассников и студентов "тратят" на воспоминания 5—6 часов в неделю. Но некоторые из них бывают погружены в воспоминания по нескольку часов в день, причем любовь к воспоминаниям хорошо коррелирует с интроверсией, определенной по тесту Айзенка.

Наше предположение о том, что непосредственно воспоминания чаще всего служат для удовлетворения потребности людей в

3. Второй состав экспертов в качестве типичных воспоминаний выделил такие, которые явно соответствовали типу ОЭН студентов, представивших работы. В качестве примера приводим названные типичными воспоминания студентов из коммуникативной, эстетической и пугнической групп. Читатели сами смогут убедиться, насколько эти воспоминания соответствуют определенному по тест-анкете типу ОЭН их авторов, который для экспертов оставался неизвестным,

I. Студентка Татьяна Н. (коммуникативный тип ОЭН).

"Я часто вспоминаю наш класс, нашу школу. Я вспоминаю ту дружбу, ту сплоченность, которая у нас была в классе. Вспоминаю, как мы весело и хорошо проводили выходные дни и каникулы. Ходили в походы, ходили классом в театр, кино или просто вечером гуляли на берегу моря. Вспоминаю мечты своих товарищей, кто кем мечтал стать и кто как осуществил свою мечту. Вспоминаю, как мы переживали друг за друга, как помогали друг другу в учебе. Мне всегда приятно от этого воспоминания".

II. Студентка Людмила Г. (эстетический тип ОЭН).

"Когда мне становится больно и трудно в этом мире, я ухожу в мир своего детства. Моя память возвращает мне солнечный мир, и воспоминания кажутся забытой и вновь услышанной когда-то любимой музыкой. Я часто вспоминаю одно и то же. Я, маленькая, стою у клумбы. На ней какие-то большие цветы на длинных стеблях. Я повернула один из них обеими руками к себе и смотрю в него. Яркий день, и цветок красный-красный близко у моих глаз. Он закрывает все. Я не вижу ничего, кроме этого цветка. Красный цветок, красный мир, а внутри черные тычинки и пыльца. И очень хочется, чтобы он был живым, чтобы он мог рассказать мне свою тайну, похожую на сказку. Но цветы не умеют разговаривать...

Воспоминания о девочке, хотевшей узнать тайну цветка, вызывают легкую грусть. Это время никогда не вернуть. Но и сейчас мне многое кажется необыкновенным и хочется познать это необыкновенное".

III. Студентка Надежда Н. (пугнический тип ОЭН).

"Часто вспоминаю, люблю вспоминать об играх во дворе — в войну, в лапту, в волейбол, в охотников. Устраивали военные игры в лесу, привлекала подвижность, азарт игры. Чаще всего вспоминаю о том, как мы заблудились однажды, но не было страха. Даже обрадовались; "Вот настоящие партизаны, забрели — не могут выбраться. За каждым деревом видим врага своего".Оценивая приведенные данные, можно сделать вывод, что предположение о теснейшей связи воспоминаний с направленностью личности нашло полное подтверждение во всех формах анализа.

Многие из описанных студентами воспоминаний — это воспоминания о событиях детства. И то, что они совпали с нынешним типом ОЭН молодых людей, свидетельствует, что эти воспоминания сыграли немалую роль в его закреплении.

Хотелось бы обратить внимание читателей и еще на одну деталь: насколько заметно отличающимися друг от друга по своему внутреннему миру выступили перед нами студенты, когда мы познакомились с их систематическими воспоминаниями. 6 них проявилась интимная, скрытая, неожиданная сторона натуры девушек и юношей, квинтэссенция их индивидуальности. Вспомним хотя бы цитировавшуюся выше студентку V курса университета Надежду Н. Уже замужняя женщина, "без пяти минут учитель", одна из лучших студенток на курсе, она, оказывается, до сих пор тяготеет к воспоминаниям о детских играх в войну. Зная студентку, в это даже как-то не веришь. Но не случайно великий знаток человеческой души Л. Н. Толстой любил повторять, что несоотвествие переживаний человека его действительному положению — вернейший признак истины. В приверженности личности к неожиданным для нее воспоминаниям, очевидно, выражаются ее нереализованные, но стремящиеся к реализации тенденции. С ними нельзя не считаться, если мы хотим по-настоящему понять человека.

Говоря о воспоминаниях, следует выделить одну очень специфическую их форму, связанную с посещением "родных" или ставших "родными" "уголков земли". Такие воспоминания, возникающие при встрече с памятными объектами, в большой мере включают в себя актуализацию особого рода неосознаваемых ассоциаций, образованных в эмоциональной сфере личности в ее прежнем опыте. Благодаря этому данные воспоминания отличаются исключительной, нередко загадочной эмоциональной насыщенностью и притягательностью. В результате у многих людей формируется склонность к посещению памятных мест специально ради получаемого от этого удовольствия. В такой склонности интерес и воспоминания уже совершенно сплавлены друг с другом.

5. Компонентный анализ эмоционального содержания интересов, мечтаний и воспоминаний человека

То или иное теоретическое объяснение, выявляющее скрытые до этого аспекты каких-либо психологических явлений, побуждает и делает возможным нахождение новых методов их исследования. Методологические "выходы" теории — один из важных критериев ее содержательности. Поэтому, хотяданная работа и не предназначена для изложения узкоспециальных вопросов изучения человеческих склонностей, представляется необходимым хотя бы в самой обобщенной и выборочно-иллюстративной форме все-таки этих вопросов коснуться.

Как мы имели возможность убедиться, интересы, мечты и воспоминания представляют собой далеко не одноплановые психологические феномены. Они проявляются как определенным образом ориентированные и эмоционально окрашенные процессы восприятия, мышления, воображения, памяти и предметной деятельности, но за этими процессами стоят специальные образования личности, ее склонности — активные "механизмы" ее направленности. Структура их сложна, а функции многозначны и отнюдь не тождественны у разных их видов. Однако имеется один общий момент для всех категорий склонностей человека. Все они связаны с образованием постоянной процессуальной мотивации определенной деятельности, обеспечивающей субъекта "ценными эмоциями".

Без этого момента может быть деятельность по необходимости, по долгу, по совести, даже по привычке, но истинной склонности без процессуальной мотивации нет, Склонность начинается там, где представления о деятельности накрепко вспаиваются" с представлениями о сопутствующих ей волнующих переживаниях, без которых человек уже не может быть удовлетворен своей жизнью.

Выявить эти более или менее постоянные переживания, испытываемые человеком в процессе функционирования его интереса, мечты или воспоминания, значит "увидеть" наиболее интимную сторону данных феноменов, глубже познать их значение для личности. В связи с этим нами был предложен специальный метод исследования склонностей, названный компонентным анализом их эмоционального состава.

Идея его проста. Это, по существу, расспрос людей о тех переживаниях, которые они систематически испытывают в процессе той или иной деятельности. Ответы исследуемых на такой расспрос выражаются в отборе ими карточек, на которые занесен систематизированный "инвентарий" эмоций, описанный нами ранее. Разумеется, этот "инвентарий" не может охватить всего богатства переживаний человека в процессе деятельности, но их общий характер он репрезентирует более или менее удовлетворительно. Он составлен так, чтобы получаемые ответы характеризовали переживания субъекта не только качественно, но и количественно. Основные операции математического анализа данных, применявшиеся нами, суть следующие: 1) определение особенностей эмоционального состава того или иного интереса как такового (сравнение данных по одному и тому же интересу у большой группы исследуемых); 2) определение общего состава эмоционального насыщения личности отдельно по интересам, мечтам и воспоминаниям; 3) расчет коэффициентов ранговой корреляции между ними; 4) вычисление совокупного эмоционального насыщения личности через все виды ее склонностей.

Первая из названных операций выявляет существенные эмоциональные характеристики интересов; все остальные — самой личности.

Подробно названный метод анализа склонностей человека изложен нами в специальной статье¹, здесь же мы только бегло рассмотрим некоторые теоретически и практически важные данные, полученные с его помощью.

Прежде всего было подтверждено, что чувство интереса не есть нечто единообразное. Переживание интереса к физике существенно отличается от переживания интереса к педагогической деятельности, спорту или фотографии. Существуют также различия в эмоциональном содержании одного и того же интереса у разных людей. Это связано со следующим, как нам представляется, теоретически важным фактом.

Оказалось, что в эмоциональном содержании интереса можно выделить три состава эмоций. Во-первых, это эмоции, переживаемые при функционировании данного интереса всеми лицами, у которых он сформировался; во-вторых, это эмоции, которые оказываются разными у разных, достаточно больших групп людей; в-третьих, — эмоции, отмечаемые лишь в виде исключения отдельными

Мы охарактеризовали исследуемых первой группы как лиц, у которых структура их общей эмоциональной направленности очень близка к эмоциональной структуре педагогического интереса. Всех остальных мы отнесли ко второй группе с меньшим совпадением этих структур. Вследствие большого временного интервала между тестированием ОЭН исследуемых и их опросом относительно желания быть учителем, сопоставление тех и других данных, по существу, приобрело характер проверки возможности заранее прогнозировать предрасположенность молодых людей к развитию и закреплению у них педагогического интереса. Результаты организованного таким образом сопоставления представлены в таблице 1; в нижней ее строке помещен показатель статистической достоверности связи, вычисленный ввиду небольшого состава исследуемых по "точному тесту Фишера"¹.

Аналогичные результаты получены и в отношении студентов ряда других факультетов, с той только разницей, что здесь большого временного интервала между тестиро-

нием и опросом не было.

индивид, посвятивший себя науке, непременно должен характеризоваться доминированием влечения к гностическим эмоциям, а человек искусства — к эстетическим. В действительности по своей преобладающей эмоциональной направленности первый может быть, скажем, "романтиком", а второй "альтруистом" и т. д. В атом смысле наш подход к выделению типов ОЭН существенным образом отличается от подходов других авторов, в особенности от классификации личности по ее основным ориентациям, предложенной немецким философом-идеалистом Э. Шпрангером ("экономический человек" хозяйства, "теоретический человек" науки, "эстетический человек" искусства, "социальный человек" любви и самоотдачи, "политический человек" власти и "религиозный человек").

Возможность полных или значительных совпадений эмоциональных компонентов предметно различных интересов означает, что жесткой предназначенности человека только для какой-либо одной профессии или сферы жизни не существует.

Отметим и другое. Вследствие того, что предметно одинаковые интересы у разных людей могут приобретать разное эмоциональное содержание, изучение той личностной "психологической почвы", на которой воспитатель-педагог собирается сформировать определенный интерес у своего воспитанника, очевидно, способно не только вскрыть меру сложности этой задачи, но и подсказать ему специальные пути для ее решения в каждом конкретном случае. Можно, например, предполагать, что, формируя интерес к педагогической деятельности у "гностиков", следует с самого начала широко знакомить их с проблемными вопросами педагогики, вынося на первый план ее парадоксы. Для людей же "пугнического" типа ту же деятельность лучше всего раскрыть как своеобразную, не лишенную азарта борьбу с трудностями, и т. д.

Наконец, в силу тех же обстоятельств может быть выдвинута идея об одном из средств преодоления асоциальных склонностей трудновоспитуемых подростков. Она состоит в том, что интерес к социально неприемлемой деятельности легче всего можно вытеснить другим, положительным интересом при том условии, что этот последний будет иметь формально сходную с первым эмоциональную структуру.

Эти дедуктивно выдвигаемые положения, пока проверенные автором лишь в небольших "пристрелочных" экспериментах, разумеется, должны быть еще конкретизированы и уточнены в специальных исследованиях.

Следующий вопрос, который мы пытались решить путем специальной обработки данных компонентного анализа, касался соответствия типа ОЭН личности и ее совокупного эмоционального насыщения через все ее интересы, мечты и воспоминания. Выяснилось, что, хотя жесткой связи между эмоциональным насыщением и типом ОЭН нет, тип личности несомненно сказывается на эмоциональном содержании склонностей. Это дает основание предполагать, что эмоциональная направленность человека, сама первоначально сформировавшись в определенной его деятельности, затем начинает оказывать влияние на выбор им новых деятельностей. Склонность как бы пускает корни в личность, а затем эти корни в каждой благоприятной ситуации прорастают новыми побегами.

Отмеченный факт мы и наблюдали, собственно говоря, в приводимом выше примере зависимости формирования интереса к педагогической деятельности от структуры эмоциональной направленности личности (см. таблицу 1).

Таковы основные итоги исследования, проведенного с помощью метода компонентного анализа. В целом он облек "в плоть и кровь" ранее высказанные нами теоретические взгляды на склонности человека, а также наметил некоторые пути реализации заложенных в этих взглядах возможностей лучшего овладения явлениями.

Вместе с тем компонентный анализ и последующее сопоставление и обобщение его данных предоставили в наше распоряжение ряд дополнительных интересных фактов и сведений, частично уже выходящих за рамки развиваемых нами здесь положений.

Прежде всего выяснилось, что хотя интересы, мечты и воспоминания по своему эмоциональному составу имеют тенденцию положительно коррелировать друг с другом, однако наряду с нею существует и тенденция к некоторым специфическим различиям в их преобладающей эмоциональной окраске. Эти различия состоят в том, что мечты и воспоминания, при меньшем разнообразии их эмоционального содержания, чаще, чем интересы, бывают пронизаны альтруистическими, коммуникативными и лирическими переживаниями. Высокий "удельный вес" данных эмоциональных компонентов в совокупном эмоциональном содержании мечтаний и воспоминаний был найден у большинства наших исследуемых, в том числе и у тех, у кого в составе интересов эти же эмоции были представлены чрезвычайно скупо. Это создает, в частности, впечатление наличия у юношей и девушек гораздо больших "альтруистических потенций", чем им удается реализовать через интересы, особенно связанные с практической деятельностью. Далее в качестве любопытного факта можно отметить, что на фоне обычной положительной эмоциональной корреляции интересов, мечтаний и воспоминаний у некоторых лиц первая форма активного эмоционального насыщения коррелирует с двумя другими явно отрицательно. Это означает, что данные личности живут в своих мечтах и воспоминаниях совсем иной эмоциональной жизнью, чем в своих интересах, что выдвигает на будущее задачу выяснить причину такой "разорванности" и ее влияние на поведение и характер соответствующих лиц. Наконец, можно упомянуть и о том, что, как показало специальное изыскание, степень сходства эмоционального насыщения людей может служить одним из критериев их психологической совместимости; коэффициент корреляции по совокупному эмоциональному насыщению у лиц, "душевно" легко понимающих друг друга, имел тенденцию быть выше, чем у тех, между кем взаимопонимание было затруднено.

Помимо изложения этих фактических сведений позволим себе также указать на одну задачу, которую с помощью компонентного анализа предстоит решить в будущем. Она состоит в классификации интересов с учетом сходства их константного эмоционального состава. Такая классификация, на наш взгляд, может в свою очередь облегчить разработку целого ряда вопросов, связанных с проблемой профконсультации и профориентации выпускников школ, испытывающих трудности в выборе профессии "по душе". В частности, она важна для определения комплексов психологически близких профессий¹.

1. Общий подход к психологической классификации индивидов

С типами общей эмоциональной направленности читатель уже познакомился в предшествующей части книги. Но до сих пор мы говорили о типах лишь вскользь. Теперь они станут главным предметом нашего внимания.

Начнем с вопроса о том, как вообще выделяют те или иные типы личности. Если рассматривать разные существующие типологии, то первым впечатлением будет, что различным подходам к выделению типов нет числа. Однако при более тщательном анализе материалов можно обнаружить два основных подхода. Первый из них мы бы назвали комбинаторным. Суть его в том, что берутся все известные параметры личности, рассматриваемой в том или ином плане, и определяются их возможные комбинации, каждая из которых и квалифицируется как отдельный тип.

Этот путь создания типологий неудовлетворителен по многим причинам и, в частности, потому, что, как правило, он дает бесконечное множество типов. Чтобы преодолеть это затруднение, часто описывают в качестве основных типов лишь часть комбинаций, но тогда приходится делать оговорку, что большинство людей относится к "смешанным типам". Такое заявление, однако, равносильно признанию, что данная типология по сути дела практического значения не имеет.

Другой подход состоит в выделении типов в соответствии с взаимосвязанными особенностями поведения людей. Эти особенности производны от того или иного доминирующего причинного фактора — социального, психологического или физиологического.

Подобный подход осуществляется в двух вариантах — эмпирическом и теоретическом.

В первом случае путь лежит от эмпирически выявленных симптомокомплексов каких-либо человеческих черт к попыткам "угадать" за этими комплексами их общие основания. Нередко для этой цели используется специальный метод математической статистики, называемый факторным анализом. Однако "факторы", выявляемые с помощью такого анализа, "это только выражение корреляций между измерениями поведения. Это не сущности, лежащие за этими корреляциями, не причинные факторы, а только описательные понятия"¹. Реальный причинный фактор, определяющий особенности типа, в этом случае часто так и остается неразгаданным. Поэтому эмпирический путь создания типологий личности есть путь нащупывания истины вслепую из-за того, что исследование начинается, если так можно выразиться, "не с того конца". Тем не менее именно по этому пути пока идут в своих исследованиях многие психологи, особенно за рубежом.

Противоположный, теоретический способ определения типов и их характеристик демонстрируют нам классики марксизма-ленинизма. Выделяя разные социальные типы личности, К. Маркс и В. И. Ленин всегда начинают с доминирующего причинного фактора (в данном случае — с положения человека в системе общественного производства) и только затем обращаются к симптомокомплексу тех наблюдаемых социальных и психологических характеристик, которые этот фактор обусловливает. Так, К. Маркс, выделяя тип буржуа, показывает, что общественное положение побуждает его быть мошенником, корыстолюбцем, бессердечным и бездушным эгоистом, лицемером и т. п.²

Прежде всего обратим внимание на то, что в своем выделении таких типов мы пошли именно тем путем, который выше признали лучшим. Мы исходили из гипотезы, что фиксация в сознании индивида представления o тех или иных переживаниях, как наиболее желанных и ценных, является сущностной особенностью личности — причинным фактором, который должен сказаться на очень многих ее проявлениях. А это уже надлежало доказать опытным путем, способным не только подтвердить правильность типологии, но и как бы количественно измерить ее значимость. Ведь формально безупречные классификации личности можно фабриковать без конца. Но право на существование в качестве научных они имеют лишь при условии, что охватывают и объясняют достаточно широкий диапазон личностных проявлений.

Определить, насколько психологически весомы выделенные нами типы, — таково было основное назначение наших эмпирических изысканий. Оно обусловило и их стратегию — меньше всего мы стремились исследовать все черты каждого типа ОЭН или все подробности проявления хотя бы одного из них. Наша задача была сходна с задачей геологической разведки новых территорий, которая не разрабатывает недра, а лишь стремится установить, насколько они богаты полезными ископаемыми; как и для нее, нам достаточно было одних лишь надежных "пробных образцов", из этих недр извлеченных.

Здесь не место подробно обосновывать примененные нами исследовательские методики. Скажем только, что точкой отсчета в этих исследованиях служило убеждение в неправомерности того разделения методов психологии на субъективный и объективный, которое первоначально было выдвинуто интроспекционистами, а затем некритически воспринято и их идейными противниками.

Объективный метод исследования психики обеспечивается отнюдь не тем, что исследователь отказывается судить о переживаниях человека на основе его высказываний. Действительно объективный метод — это путь движения к истине через установление устойчивого соответствия нескольких разнопорядковых рядов фактов. Не способ получения первоначальных данных, но "ход познания приводит его к объективной истине"¹.

Всего в исследованиях, на которые мы далее станем ссылаться, участвовало свыше тысячи молодых людей — студентов, старших школьников и учащихся ПТУ.

Кроме того, нельзя упускать из виду, что сама эмоциональная направленность есть лишь абстрагированная сторона конкретно направленного индивида, проявление которой в большой мере определено тем, с какими его морально-мировоззренческими программами она взаимодействует, как она "сцеплена" с ними в его процессуально-целевых интересах, в его мечтах и воспоминаниях.

2. Типологические проявления эмоциональной направленности личности

Почти все выделенные нами типы ОЭН в социальном отношении более или менее равноценны. Некоторое исключение в худшую сторону, возможно, представляют только глорический, гедонистический и акизитивный типы, хотя и это утверждение не может быть абсолютизировано.

Тем не менее различия в эмоциональной направленности накладывают глубокий отпечаток на весь строй духовной жизни индивидов. Правомерность отнесения подобного рода различий в духовном облике людей к фактору эмоциональной направленности проверялась нами, как было указано в предыдущем параграфе, в целой серии массовых эмпирических исследований.

Самое первое из таких исследований было посвящено вопросу о влиянии типа ОЭН людей на общие особенности их эмоционального самочувствия. В данном случае нас интересовали не только те эмоции, которые "запроектированы" в различных склонностях человека, но и вся его эмоциональная жизнь в целом.

Ради выяснения этого наши исследуемые наряду с определением своего типа до тест-анкете работали со специальным опросником, ответы на который раскрывали содержание их наиболее частых переживаний — приятных и неприятных, вызванных внешними ситуациями и оценкой собственного поведения.

Результаты исследования доказали, что принадлежность человека к тому или иному типу ОЭН действительно заметно сказывается на общей "архитектонике" его эмоциональной жизни. Главная тенденция состоит в том, что каждый тип имеет присущую ему основную "плоскость" колебания самочувствия от счастливого до несчастного. Для "альтруистов" она лежит в координатах переживаний единения с людьми — отчуждения от них; для "романтиков" в координатах необычайности -- обыденности и т. п. В полярности этих координат есть один принципиально важный момент: она не вполне равнозначна той полярности, с которой мы сталкиваемся в обычном подразделении эмоций на положительные и отрицательные. Так, для "альтруистов" реализуемые в альтруистических действиях жалость и сострадание часто ближе лежат к положительному полюсу координат, чем к отрицательному¹.

"Эмоции несчастья" для каждого типа — это не просто "страдание" это — обобщен-

Подчеркнуты те коэффициенты частоты переживания каждой эмоции¹, по которым

Таблица 3

Данные по высоким рангам представлены в таблице 4¹.

Таблица 4.

Типы ОЭН	Процент высоких "внутренних рангов"
	отзывчивость	трудолюбие	интеллектуальное развитие
Альтуристический	47,8	30,4	21,8
Праксический	16,2	63,9	30,6
Гностический	6,2	50,0	68,8

Таким образом, тип ОЭН создает тенденцию к тому, чтобы корреспондирующее с ним свойство заняло у его представителей доминирующее положение среди всех других их качеств. Статистическая достоверность этого вывода высока.

Выяснилось также, что для каждого типа вообще существует своя, наиболее характерная иерархия качеств. У "альтру-

Факторное воздействие типа ОЭН на иерархию свойств личности и ее эмоциональную жизнь — показательное явление. Но только им дело не ограничивается. Эмоциональная направленность также значительно влияет на систему предпочтений и оценок людей в разных видах деятельности. Мы это видели уже при анализе интересов, мечтаний и воспоминаний. Заметно выявляется роль эмоциональной направленности и при исследовании психологической совместимости индивидов. Хотя общее отношение людей друг к другу определяется прежде всего оценкой моральных качеств партнеров по труду и общению, однако легкость взаимопонимания, теснота "интимного контакта" в большой мере зависит и от сходства типа или общей структуры ОЭН. Это было установлено нами в ряде опытов, наиболее простой из которых состоял в следующем. Мы просили наших студентов назвать фамилии тех сокурсников, с кем они легче всего добиваются взаимопонимания, и тех, с кем их контакт затруднен. После этого высчитывались коэффициенты ранговой корреляции по ранжировке эмоций, перечисленных в тест-анкете, между "близкими" и "далёкими". Чаще всего коэффициент корреляции между "близкими" оказывался значительно выше, чем между "далекими", что свидетельствует о важной роли сходства структуры эмоциональной направленности для хорошего понимания молодыми людьми друг друга¹.

Та же закономерность проявилась при исследовании вопроса о влиянии эмоциональной направленности на выбор "спутни-

Тип ОЭН не влиял на уровень "литературной продукции" молодых людей, если брать ее в целом. Однако оказалось, что одни сюжеты лучше удаются лицам альтруистического и коммуникативного типов, другие — "эстетикам" и "романтикам" и т. д. Сочиняя рассказ на заданную тему: "Росла яблонька, радовала людей, но однажды ее кто-то погубил", лица первых двух названных типов ОЭН гораздо чаще других драматизировали свое повествование, связывая судьбу дерева с судьбой человека. В 50% случаев в их сочинениях встречался мотив яблоньки-памятника, например:

"В деревне Осипово жил старик, Семен Потапович, бывший колхозник, а теперь пенсионер... Был у него сын, да убили его во время войны и жену Потапыча убили... И решил старик посадить яблоню... Пусть цветет и шумит своими молодыми ветвями, а он будет сидеть под ней и вспоминать своих близких..."

Концовка рассказа у этих же лиц нередко повествовала о гибели вместе с яблонькой и того человека, который ее посадил: "Мать встала перед яблонькой и сказала, что не даст рубить, что, рубя дерево, они рубят жизнь человеческую. Но что фашистам до человеческой жизни? Засмеялся фашист и выстрелил в женщину".

У всех остальных исследуемых подобные мотивы встречались в 10 раз реже. Сюжет строился совсем иначе и в общем был беднее событиями и переживаниями людей. Лица эстетического типа, в частности, смысловым центром своего рассказа делали погибшую красоту дерева: "За деревенькой, на треугольнике, образованном речкой и большаком, по которому шли войска, раскинулся колхозный сад. Израненные стальным ливнем, стояли деревья, воздев к небу обгорелые ветви свои. А у самой дороги, тихо шелестя листвой, задумчиво стояла яблонька. Казалось, как видение стояла она на пути проходящих солдат... Залитая лучами солнца, встречала она победителей. И подравнивались ряды проходящих рот, подтягивались солдаты, загорались усталые глаза, и запекшиеся губы шептали как клятву: "Вся земля зацветет и станет такой, как ты, гордой и непреклонной".

А утром, поднявшись с привала, бойцы увидели только кучу веток и разлапистые следы прошедшей ночью танковой колонны. Янтарными слезами горели в лучах утреннего солнца капельки росы и скатывались на сырую землю".

Как мы видим, автор пытался ввести в рассказ "идейный мотив", но художественное чутье ему изменило, и он обрек яблоньку на гибель под колесами наших же танков, будучи слишком захвачен стремлением передать трагичность обреченной красоты.

Совсем иначе справились те же лица с описанием конкретного пейзажа, открывавшегося из окна аудитории, где проводился эксперимент. Лучшие результаты здесь дали юноши и девушки эстетического типа. Но главное различие между испытуемыми опять-таки было не в уровне, а в духе работ, в их стиле. Особенностью описаний студентов коммуникативного и альтруистического типов ОЭН было своеобразное распространение коммуникативного отношения на неживую природу. В более слабых работах это выражалось в наличии ненужных олицетворений, в частом употреблении сентиментальных метафор и прямых обращений к природе, в оценке ее явлений в терминах "добра и зла". В работах посильнее та же тенденция была выражена гораздо тоньше, давая о себе знать в особо теплом и мягком тоне повествования, в особых "коммуникативных" его интонациях.

Для работ "праксиков" было характерно вкрапление в описание пейзажа прозаично-деловых оценок, частое употребление вводных слов, указывающих на степень достоверности событий или на связь между ними, выражение своих намерений в связи с погодными условиями и т, д. У более художественно развитых авторов праксический тип ОЭН давал о себе знать в большой динамичности и точности пейзажного изображения.

Описания студентов эстетического типа в целом характеризовались наличием двух рядов признаков — таких, которые легко поддаются выделению и счету, и таких, которые сводятся лишь к определенному общему впечатлению. К первым можно было отнести лаконичность описаний (среднее количество слов у "альтруистов" = 105, у "праксиков" = 90, у представителей эстетического типа = 70) и преобладание безличной формы над личной. Ко вторым — стремление к экспрессии, к передаче цельного общего впечатления о пейзаже, статичность и минорность. Восприятие у студентов эстетического типа было, так сказать, резонирующим, окрашивающимся в эмоциональные тона, соответствующие объективному характеру пейзажа, в то время как у других рассмотренных типов ОЭН восприятие казалось скорее проецирующим, более зависящим от чувств, которые владели молодыми людьми еще до акта восприятия.

Чтобы конкретизировать сказанное, приведем две лучшие пейзажные зарисовки, встретившиеся у студентов коммуникативного и эстетического типов.

Екатерина О. (коммуникативный тип ОЭН).

"Еще утром, только, только проснувшись, почувствовала что-то очень, очень хорошее. Оказывается, выпал снег! В марте — снег! Почему-то сразу поднялось настроение.

Сейчас из окна видна небольшая рощица и пруд. Деревья припорошены снегом. Чуть ветер колыхнет ветки, и снег падает. И хотя день неприветливый, небо хмурое, но все равно хорошо. Чувствуется, что воздух свежий и чистый. Это очень красиво, когда все-все в снегу. И деревья, и кусты, и земля. Завидуешь мальчишкам, которых замечаешь у пруда. И даже воробьям, которые примостились на ветках. Сидят нахохлившись. Они недовольны крымской весной. Им, наверное, холодно. Хотя мороза совсем нет... Немного трудно передать свои чувства. Чувствуешь все: и радость, и удивление, и грусть".

Лариса К. (эстетический тип ОЭН).

"Белый день. Даль в дымке. Деревья будто нарисованы белым и коричневым. Снег с деревьев падает медленно на мокрую землю. За деревьями серый пруд. Вокруг него черные кусты. Холодно. Дальние силуэты домов, белые пятна крыш, черточки столбов. На горизонте горы. Белое, коричневое и серое".

Кстати, девушка — автор последнего описания, по мнению наших экспертов (писателя, журналиста, учителей), абсолютно лучшего среди всех сданных нам, в школе за все годы обучения ни разу, по ее словам, не имела оценки за сочинение выше "посредственно". Такую же оценку она получила и на вступительных экзаменах на математический факультет Крымского педагогического института. Когда мы, заинтересовавшись этим фактом, дали девушке еще несколько специальных тем, то оказалось, что с некоторыми из них она действительно справилась не очень хорошо, другие же были выполнены на уровне явно выше того, с каким мы встречались у других студентов. Мы считаем это очень показательным явлением, которое вместе с ранее приведенными нами данными свидетельствует о том, что учащийся по-настоящему может проявить свои литературные

способности только на корреспондентном его эмоциональной направленности материале.

Очевидно, это обстоятельство надо учитывать и на вступительных экзаменах в вуз, и при обучении в школе.

Связь "типологических" особенностей литературной продукции с особенностями самого видения мира была подтверждена в исследовании с выбором готовых "моделей" восприятия некоторых ситуаций представителями разных типов ОЭН. Выяснилось, например, что и здесь у представителей альтруистического и коммуникативного типов "проскальзывает" тенденция "морального восприятия" природы, как дружественной или враждебной человеку, в то время как у лиц романтического типа — тенденция воспринимать природу в "координатах" своего "слияния" — "разлада" с нею.

Интересно отметить, что такие же тенденции можно проследить и у больших писателей и поэтов, скажем у Н. А. Некрасова и И. С. Никитина, с одной стороны, и у М. Ю. Лермонтова и Ф. И. Тютчева — с другой (например, у Н. А. Некрасова: "...мне лепетал любимый лес: верь — нет милей родных небес...", "...лес с какой-то неприязнью в меня бросал холодные листы". У Ф. И. Тютчева: "...все во мне, и я во всем...", "...и отчего же в общем хоре душа не то поет, что море...").

Принадлежность первой группы поэтов к коммуникативному или альтруистическому типу, а вторых — к романтическому можно предположить на основе ряда их высказываний о себе (например, у М. Ю. Лермонтова: "Мой ум не по пустякам к чему-то тайному стремился", и т. п.).

Возвращаясь вновь к нашим исследованиям студентов и старших школьников, отметим результаты еще одной, последней серии экспериментов, в которой было установлено, что эмоциональная направленность создает многочисленные тенденции предпочтений и в отношении к самым разным предметам, явлениям, ситуациям — от определения любимых песен, стихотворений и книг до желания жить в больших, шумных или маленьких, уютных городах и населенных пунктах.

Юноши и девушки с разной эмоциональной направленностью по-разному ассимилируют многие внешние воздействия, по-разному представляют свое личное счастье. Так, девушки альтруистического и коммуникативного типов, выполняя задание — описать, как бы они изобразили счастье, если бы были художниками, — в 64% случаев предложили явно "семейные" ситуации: "Мать и отец склонились над ребенком в кроватке"; "Солнце, мать с ребенком" и т. д. Среди остальных студенток подобные ситуации решили изобразить только 17% испытуемых. Эти данные, между прочим, говорят и о том, что более частые ранние браки у девушек с коммуникативной и альтруистической направленностью отнюдь не случайное явление.

Таковы основные результаты исследования вопроса об эмоциональной направленности человека как причинном факторе самого широкого спектра проявлений его личности.

В заключение посмотрим, как определенная эмоциональная направленность, "сплетаясь" с другими особенностями человека в неповторимое единство, дает себя знать на протяжении всей его жизни. Это можно сделать путем анализа автобиографий и дневников многих замечательных людей.

Возьмем в качестве примера дневники и письма Ф. Э. Дзержинского¹. "Железный Фе-

ликс", как назвал Дзержинского народ, был грозой для врагов революции. Но главной притягательной ценностью в жизни этого человека была любовь к людям: "Я хотел бы

обнять своей любовью все человечество..." (стр. 27). "...Я остался таким же, каким и был, хотя для многих нет имени страшнее моего. Любовь сегодня, как и раньше, она все для меня..." (стр. 260). Любовь для Ф. Дзержинского непременно активна и самоотверженна: "Любовь зовет к действию, к борьбе..." (стр. 178).

Но в то же время для него, как для личности с ярко выраженной альтруистической эмоциональной направленностью, огромное значение имело само по себе переживание любви, положительный эмоциональный контакт с окружающими: "...самое великое счастье в жизни человека — это те чувства, которые ты можешь дать людям и люди

тебе..." (стр. 219). "Настоящий праздник души — слияние человеческих чувств" (стр. 222).

Утверждая, что "счастье — это не жизнь без забот и печалей, счастье— это состояние души", Дзержинский подтверждает свою мысль следующим примером: "Взгляни... на ту бедную мать, которая полюбила всем сердцем свое дитя: как она бывает счастлива... когда ребенок прижмется к ней, улыбнется и прощебечет: "Ма-ма"; один этот миг вознаградит ее за миллион печалей, ибо ради таких минут живет человек" (стр. 34; курсив наш.-- Б. Д.).

Этот пример с матерью для Дзержинского отнюдь не случаен. Он близок его собственной натуре, как близки ему "трогательные чувства" (стр. 70, 245), которые вызывают дети: "...я люблю детей так, как никого другого... Я никогда не сумел бы так полюбить женщину, как их люблю...

В особенно тяжкие минуты я мечтаю о том, что я взял какого-либо ребенка, подкидыша, и ношусь с ним, и нам хорошо. Я живу для него, ощущаю его около себя, он любит меня той детской любовью, в которой нет фальши, я ощущаю тепло этой любви, и мне страшно хочется иметь его около себя... Часто-часто мне кажется, что даже мать не любит детей так горячо, как я..." (стр.. 55—56).

Он "хотел бы быть отцом и в душу маленького существа влить все хорошее, что есть на свете, видеть, как под лучами... (его) любви к нему развился бы пышный цветок человеческой души" (стр. 73).

"Без любящих сердец, без мечтаний я не мог бы жить", — признается Дзержинский (стр. 73).

Таков лейтмотив "личного счастья" для альтруистически направленной личности. Это не делает ее односторонней, но этим как бы определяется все остальное. Поэтому для Дзержинского "работа — слияние своей жизни со всем миром" (стр. 180). Поэтому даже его восприятие красоты природы как бы обусловлено его любовью к людям: "...в сердце моем столько любви, что мне вечно слышно музыка полей, и леса, и неба голубого..." (стр. 224).Интересно отметить, что содержащиеся в письмах и дневниках Дзержинского описания природы следуют тем же стилистическим и иным тенденциям, которые мы признали характерными для альтруистического и коммуникативного типов ОЭН. Это и переход от восприятия природы к мыслям о людях: "Так прекрасен мир! И тем более сжимается мое сердце, когда подумаешь об ужасах человеческой жизни!". И этический, гуманистический "окрас" этого восприятия: "...вечером заглянет ко мне за решетку звездочка и как будто что-то говорит тихонько..." (стр. 237). "...Стройные, но печальные березы кланяются мне" (стр. 70). Луна "глядит равнодушно" (стр. 89). Листья "улыбаются солнцу". Мягкий воздух "ласкает". Небо "улыбается им (людям), суля успех" (стр. 50). Весенний дождик "радостен" (стр. 85).

И употребление уменьшительно-ласкательных слов для обозначения явлений природы: "солнышко", "травка", "звездочка".

В то же время автобиографические записки Ф. Э. Дзержинского хорошо, показывают и пределы влияния эмоциональной направленности на поведение человека. Как ни хочется молодому Феликсу Эдмундовичу посвятить себя воспитанию детей, он говорит: "Я не могу себе этого позволить, я должен странствовать все время, ас ребенком не мог бы" (стр. 56).

Мировоззренческая направленность революционера, чувство долга и сострадания к угнетенным побуждают его отказаться от более легкого пути удовлетворения своей потребности в альтруистических переживаниях в узкой сфере общения с несколькими близкими людьми и встать на трудный путь служения трудовому народу. Так у реального индивида та или иная его общая эмоциональная направленность конкретизируется через его убеждения, ч:ерез вполне определенные объекты его привязанностей.

Тем не менее, как мы видели на материале всего этого раздела, выявленная даже в самой абстрактной форме ОЭН личности уже дает нам очень многое для понимания того, что данному человеку непременно должно быть предоставлено в жизни, чтобы он получил свою долю удовлетворения и счастья. Ибо, как глубоко заметил Ф. Э. Дзержинский, "нужно иметь минуты счастья, чтобы жить и быть светлым лучом в жизни, вызывающим кругом радость, и чтобы уметь страдать и не быть сломленным ничем, ничем..." (стр. 240-241).

3. Эмоциональные типы, типичность и гармоническое развитие личности

Рассматривая типы общей эмоциональной направленности людей, мы до сих пор избегали обсуждения одного вопроса большой теоретической важности, на котором теперь пришло время остановиться.

Как помнит читатель, при исследовании типов ОЭН мы определяем принадлежность индивидуума к тому или иному из них в зависимости от того, какой категории эмоций он приписывает наибольшую ценность. При этом различия респондентов в оценке всех других переживаний игнорируются. Если, например, испытуемые А и Б, ранжируя разные категории переживаний по степени их притягательности, на первое место ставят, скажем, "гностические" эмоции, а исследуемый В отдает предпочтение "праксическим", то именно первые двое попадают в одну и ту же группу "гностиков", а последний оказывается в другой, "праксической" группе (хотя, быть может, по ранжировке всех иных переживаний больше сходства обнаруживается уже между А и В).

При применении типологического подхода как приема статистического исследования обстоятельства такого рода не имеют большого значения. Ведь если все испытуемые в репрезентативной группе упорядочены по какой-либо доминирующей черте, то влияние их общего фактора на результаты выполнения какого-либо задания все же должно сказаться достаточно отчетливо. Каждая "типовая группа" в целом ярко выявляла свои особенности, позволяя конструировать модель поведения некоторой типичной личности, принадлежащей к репрезентируемому типу ОЭН. Однако каждый реальный индивидуум этого типа далеко не во всех случаях вел себя в полном соответствии с этой моделью. Иначе говоря, разные исследуемые в разной степени проявляли свое типологическое своеобразие.

Очевидно, степень типичности поведения каждого такого лица должна определяться степенью доминирования у него "типообразующего мотива" над всеми другими мотивами. Не до конца ясно, однако, чем же эта большая или меньшая степень доминирования конкретно обеспечивается? А это проблема, далеко выходящая за рамки решения задач типологии одной лишь эмоциональной направленности людей. Выделение типов по характеру доминирующего мотива или причинного поведенческого фактора какого-либо иного порядка — распространенный прием в психологии. Он может рассматриваться и как модель более сложных типологий. Поэтому от правильного решения вопроса о том, какова сущность доминантного отношения какой-либо одной "первичной черты" к другим однопорядковым с нею чертам, зависит многое в трактовке типа и типичности вообще, равно как и в более глубоком проникновении в проблему гармонического и вместе с тем индивидуально своеобразного развития личности человека.

Всякое доминирование определенного мотива или какого-либо другого фактора поведения над иными факторами того же порядка несомненно требует, чтобы первый фактор превосходил по силе остальные. Отсюда как будто естественно предположить, что и всякое усиление доминирования одного человеческого стремления над остальными может быть достигнуто только за счет дальнейшего разрыва в силе (личностной значимости) доминантного и субдоминантного мотивов(или разрыва в степени развития определенных "черт" и т. д.). На этом предположении и зиждятся, в сущности, многие типологические представления. "Типологический подход использует, по существу, относительную, а не абсолютную систему измерения, — пишет американский психолог А. Анастази... — По мере того как возрастает оценка индивида по одному компоненту, его оценки по другим должны падать"¹.

Первое следствие, которое вытекает из таких представлений, состоит в том, что тип есть не что иное, как идеализированная крайность. Реальные индивидуумы могут лишь более или менее приближаться к этой крайности, и чем ближе они к ней подходят, тем одностороннее, дисгармоничнее они становятся. В отличие от этого "средний тип", "золотая середина" и близко стоящие к нему реальные лица характеризуются таким развитием своих свойств и побуждений, при котором ни одно из них не может пересилить

организаторы", 5) "игровой тип", 6) "инертный тип"¹

Сама классификация здесь ясно говорит о том, что ни интеллектуал-теоретик, ни общественник-организатор, ни практик не мыслятся автором типологии как возможные гармонически развитые субъекты. Гармоническая личность — это индивидуум, стоящий как бы посредине между этими "крайностями".

При описании типов высшей нервной деятельности психологи нередко подчеркивают преимущества "среднего типа", как гармоничного, над односторонним — "мыслительным" и "художественным". "Для производственного труда, — пишет, например, Н. Д. Левитов, — вредны крайности как мыслительного типа (оторванность от жизни), так и художественного типа ("из-за деревьев не видят леса"), но эти крайности у учащихся встречаются редко"².

Другим следствием из тех же представлений является потеря доверия к типологическому подходу и попытка заменить его так называемым "димензиональным", при котором личность просто характеризуется данными о степени развития каждого из ее свойств, потребностей и т. д. "Концепция типов, — писал американский философ и психолог У. Шелдон, — сыграла свою положи-

тельную роль в изучении личности, но сами типы при этом, пожалуй, больше всего напоминали шесты, поддерживающие бельевую веревку, иными словами, что-то такое, к чему можно было "подвесить" всю классификацию. По мере того как "веревка" заполнялась, представление о типах отходило на задний план и, наконец, совсем исчезло, уступив место представлению о непрерывном распределении" ¹.

Если последовательно придерживаться тех взглядов на тип, о которых мы говорили выше, то очевидно, что типологический подход может иметь значение только как определенный прием исследования, но должен быть признан неудовлетворительным для характеристики конкретных лиц, которые интересны для нас сами по себе. Во всяком случае, если степень доминирования тех или иных мотивов, черт личности определяется всего лишь их, так сказать, количественным, "пропорциональным" преобладанием над остальными мотивами или чертами, то "димензиональные" характеристики людей будут точнее типологических.

Таковы легко напрашивающиеся выводы из того представления о сущности доминирования одних факторов поведения над другими, о которых мы говорили выше. Верны ли, однако, сами эти представления? Факты, с которыми мы столкнулись в исследованиях эмоциональной направленности людей, пока-

Что же касается оценки уровня всестороннего развития, то мы, исходя из допущения, что интеллектуальное развитие, отзывчивость и трудолюбие более или менее удовлетворительно репрезентируют классическую триаду всесторонности — "ум, сердце и волю", установили для нее следующие индикаторы:

1. Высокий уровень развития — по крайней мере два рейтинговых показателя¹ выше

на в личности не только в словесно выраженных убеждениях, но и в неосознанных установках субъекта¹. Однако суть ее от этого не меняется.

В связи с этой главной особенностью морально-мировоззренческой направленности находятся и другие ее специальные черты. Так, в отличие от эмоциональной, удовлетворение морально-мировоззренческой направленности не всегда сопровождается приятными переживаниями, оно может покупаться иной раз и ценою отказа от личных удовольствий. (Парадоксально, но сказанное относится не только к лицам с общественной направленностью, а даже и к эгоистам: разного рода Каренины, для которых "должное" заключается в "делании карьеры", тоже способны жертвовать этому многими своими радостями.)

Обе стороны нашей направленности — эмоциональная и морально-мировоззренческая, как не раз уже подчеркивалось, выражаются в деятельности, мотивируют ее. Но первая влияет только на выбор сферы деятельности и ее процессуальные моменты, а вторая главным образом определяет, кому или чему эта деятельность посвящается.

Факт такого проявления "двуединства" направленности в деятельности людей хорошо отражен в выступлении по телевидению 10 октября 1975 г. академика Б. М. Кедрова, отметившего "двойную преданность" совет-

В большинстве случаев, однако, морально-мировоззренческие потребности не подавляют эмоциональные, но придают им особое выражение и "звучание". Личность с эстетической направленностью, нашедшая свое призвание в поэтической деятельности, может творить, следуя морально-мировоззренческой программе А. С. Пушкина: "Мой друг, отчизне посвятим души прекрасные порывы!". Но она может придерживаться и заветов молодого В. Я. Брюсова: "...Никому не сочувствуй... Поклоняйся искусству — только ему, безраздумно, бесцельно". Совершенно ясно, что в том и другом случае мы встретимся с разной поэтической деятельностью, и поэтический интерес одного субъекта не будет тождествен поэтическому интересу другого.

Равным образом "альтруистический" тип ОЭН у одних людей может быть связан с желанием служить всему человечеству, а у других — только с любовью к своей семье. Ясно, что это будут очень разные "альтруисты". Впрочем, различие между людьми с этим типом ОЭН окажется еще разительнее, если мы рассмотрим "эмоционального альтруиста", не признающего иного долга, кроме "долга" перед собственной персоной. Крайний случай в этом отношении представляет женщина, описанная французским психологом П. Жанэ в работе "Любовь и ненависть". Эта "альтруистка" в погоне за трогательными переживаниями специально доводила свою дочь до слез, бросаясь вслед за этим к ней с утешениями. Свое поведение она объяснила Жанэ следующим образом: "Да, это верно. Все происходит так, как вам рассказала моя дочь... Но подумайте, как это привлекательно: моей дочери это большого зла не причиняет, она только поплачет немножко, а я после этого так за ней ухаживаю и ласкаю. И это мне дает так много"¹.

Добавим, что такое сочетание альтруистической эмоциональной направленности с крайне эгоистической моральной отнюдь не так уж редко, как может показаться. Многие "дамы-благотворительницы" в капиталистических странах, в сущности, недалеко ушли от женщины, описанной Жанэ. Пример подобного рода "эгоистического альтруизма" приводит и И. И. Мечников в своих "Этюдах оптимизма" ².

Мы, однако, не думаем, что только морально-мировоззренческая направленность воздействует на проявление эмоциональной. Примат мировоззренческих программ личности не надо абсолютизировать. Очевидно, должно существовать и обратное влияние. Ведь само первоначальное усвоение индивидом определенных взглядов, идей, теорий, способных со временем стать ориентирами и программами поведения личности¹, в большой мере зависит и от ее эмоциональной направленности, которая, надо полагать, начинает складываться у человека с самого раннего детства.

Выделение различных линий направленности человека — мировоззренческой и эмоциональной — связано с тем, что эмоциональ-

ное содержание процесса деятельности детерминируется не только чувством, которое помечает ее результативный мотив. Для советского рабочего, колхозника, ученого и т. п. результативный мотив их деятельности одинаково "помечен" чувством любви к своей социалистической Родине, однако процессы их деятельности не являются эмоционально тождественными. Поэтому люди, разделяющие одно и то же мировоззрение и обладающие одними и теми же моральными установками, могут по-разному эмоционально оценивать разные виды деятельности, а это и делает полезным для решения ряда теоретических и практических задач абстрагирование "эмоциональной линии" направленности людей, если только при этом не забывать, что мы имеем дело именно с абстракцией, правомерной лишь в известных пределах. От такой абстракции необходимо идти к рассмотрению обеих выделенных линий направленности в их единстве и взаимодействии, в котором каждая из них приобретает новые качества и характеристики.

Таково вкратце наше представление о связи и взаимодействии исследованной нами эмоциональной направленности с морально-мировозренческой направленностью, которые важно четко дифференцировать и постоянно соотносить друг с другом в научном психологическом анализе личности человека, ставшего объектом изучения и воспитания.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Человеческая личность — совершенно уникальное явление в мире "живой материи". Один из аспектов этой ее уникальности связан с проблемой цели жизни.

Философы различают цели субъективные и объективные. Под объективной целью понимается "заданное тем или иным законом... фиксированное состояние в развитии некоторой системы, за которой признается свойство саморегуляции"¹. Все живые существа, кроме человека, подчинены только объективной цели; эта цель — выживание. Уцелеть самому и оставить потомство — вот единственная "задача", которую "решает" животное всем своим поведением. Оно, по словам классиков марксизма, постоянно пребывает в "царстве необходимости".

"Первые выделившиеся из животного царства люди были во всем существенном

так же несвободны, как и сами животные; но каждый шаг вперед на пути культуры был шагом к свободе"¹. Преодоление несвободы связано со способностью людей к целеполаганию, к постановке сознательных субъективных целей, которые затем "как закон" определяют способ и характер их действий².

Сознательные цели человека уже не носят непременно утилитарного характера. Люди и субъективно и объективно перестают стремиться к одному лишь выживанию любой ценой; они начинают искать цеди более высокого плана. Спектр этих целей чрезвычайно широк и различен для разных эпох, классов, социальных групп и отдельных лиц. В него входят и цели, основанные на убеждении, что смысл человеческой жизни — "быть сознанием вселённой" (С. Л. Рубинштейн), и на вере, что "человек создан для счастья, как птица для полета" (В. Г. Короленко), и многие, многие другие. Не станем на этом вопросе сейчас останавливаться, не будем также соотносить цели высшего плана с целями, диктуемыми той самой необходимостью обеспечить себе возможность простого физического существования, давление которой, при всей относительной свободе человека, пока еще весьма сильно³. Зафиксируем

лишь ту старую истину, что "не хлебом единым жив человек" и не одной лишь борьбой за существование определяется деятельность людей. Борьба (в том числе и классовая) за лучшую, достойную человека жизнь уже не есть простая борьба за выживание. У человека, как совершенно уникального представителя "живого мира", возникает бесконечное разнообразие форм его внешней и внутренней деятельности. Особой, неведомой животным формой деятельности выступает так называемая "духовная жизнь" личности. "Духовная жизнь" не есть простая сумма разнообразных психических реакций человека на внешние воздействия. Это сложнейшая работа его внутреннего "проектного бюро", в котором происходит отбор, классификация о культивирование разного рода ценностей, намечаются и вынашиваются жизненные проекты, создаются новые программы отношения к действительности, "конструируются" будущие моральные, эстетические и волевые качества личности. Бывает так, что индивид, на час-другой уединившийся для этой внутренней работы "самотворчества", выходит из своего уединения уже во многом иным человеком, с иным, чем прежде, реагированием на те же самые внешние воздействия.

В таком внутреннем "проектном бюро" в большой мере конструируется, а затем и направляет деятельность индивида особый механизм его неповторимо своеобразной социальной активности, называемый направленностью личности. Чем лучше сформирован этот механизм, тем более свободным по отношению к внешним влияниям становится поведение человека. Так, происхождение, материальное положение, образование, далеко уже не детский возраст — все необходимо предрекало М. В. Ломоносову обычную судьбу и деятельность крестьянина-помора. Однако направленность личности Ломоносова была настолько интенсивна, что вопреки "необходимости" определила иную его судьбу — судьбу ученого-энциклопедиста, который составил гордость русской науки.

Направленность человека — ведущий компонент структуры личности. Другие ее компоненты — характер, способности, фонд знаний и навыков, механизм самосознания — могут быть правильно определены и оценены лишь в связи с ее направленностью. Характер, способности и знания определяют большую или меньшую трудность реализации человеком своей направленности. Механизм самосознания позволяет ему вовремя обнаруживать различные "рассогласования" между направленностью и другими подчиненными компонентами его личности и принимать меры к устранению этих "неувязок" (деятельность самовоспитания и самообразования).

Эту книгу мы посвятили одному важному, но до сих пор остававшемуся в тени аспекту направленности личности, названному нами ее общей эмоциональной направленностью. В основу нашего выделения и исследования эмоциональной направленности личности как феномена особого рода, не сводимого к простой "эмоциональной окрашенности" человеческих устремлений, положена идея о том, что психологическая сущность эмоций

В учете этой второй, ценностной роли эмоций мы видим ключ к пониманию и продуктивному анализу феномена склонностей в его трех основных формах: приверженности к определенным предметным деятельностям (интересы), приверженности к мечтам и приверженности к воспоминаниям.

Продуктивный анализ "эмоционального состава" склонностей потребовал от нас предварительного создания специальной (именно для этой цели предназначенной) классификации "эмоций высокой ценности". В человеческих эмоциях в целом можно выделить, с одной стороны, их предметную отнесенность (нежность к другу, восхищение другом), а с другой — их особую "аффективную тональность", особое "эмоциональное звучание" (нежность к сыну и к котенку, умиление ребенком и "птахой").

Это "разложение" эмоции на ее предметное содержание и "аффективную тональность" сопоставимо с "разложением" песни на слова и мотив. Мы классифицировали эмоции по их "мотиву" — то есть по "эмоциональному звучанию" или "тональности".

В результате применения основанного на такой классификации "ценных" эмоций особого способа анализа интересов, мечтаний и воспоминаний были определены некоторые важные особенности эмоционального содержания склонностей человека. Выяснилась также возможность большого эмоционального родства предметно очень разных деятельностей, к которым склонен один и тот же человек. С этим фактом естественно связать серьезные практические надежды в области воспитания и перевоспитания подростков и юношей. Поскольку, например, иные асоциальные интересы подростков, будучи совершенно неприемлемы для общества своим предметным содержанием, не несут в себе никакой "тональной патологии", то кажется естественным попытаться отучить от них этих ребят, обращая их от асоциальной деятельности к деятельностям социально полезным, но со сходным "эмоциональным звучанием". В небольших масштабах такие эксперименты нами уже ставились.

Мы зафиксировали также существование разных типов общей эмоциональной направленности людей, показав, что принадлежность к тому или иному типу сказывается на всей эмоциональной жизни человека, на иерархической организации свойств его характера, на контактах с другими людьми, на вкусах, на творческой деятельности, на видении мира, на представлениях о счастье и т. д.

В сопоставлении с эмоциональным содержанием различных видов деятельности знание типа и общей структуры эмоциональной направленности конкретных лиц, очевидно, может в известной мере помочь подобрать для них ряд наиболее соответствующих их направленности профессиональных занятий, что может быть использовано для дальнейшей разработки научных основ профориентации и профконсультации.

Наконец, в процессе исследования типов ОЭН (как побочный продукт этих изысканий) были получены данные, заставившие сформулировать некоторые положения о сущности типа, о взаимосвязи типичности с гармоническим развитием человека, о соотношении направленности и характера. Эти материалы могут оказаться полезными с точки зрения теории и практики формирования гармонической личности в наших школах на путях, принципиально намеченных новой Конституцией СССР, Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О дальнейшем совершенствовании обучения, воспитания учащихся общеобразовательных школ и подготовки их к труду".

Таковы вкратце основные выводы нашей работы. Некоторые из них носят предварительный (или дискуссионный) характер. Однако сама постановка вопроса о подходе к проблеме личности с позиций анализа ценностной стороны эмоций, думается, достаточно перспективна для дальнейшей разработки марксистско-ленинского учения о человеке.

Додонов Б. И.

Д60 Эмоция как ценность. М., Политиздат, 1978. 272 с. (Над чем работают, о чем спорят философы).

Книга кандидата психологических наук, доцента Симферопольского государственного университета В. И. Додонова рассматривает проблему эмоций в своеобразном ракурсе — с точки зрения теории ценностей. Автор выдвигает и обосновывает положение об эмоциональной направленности личности как специфической для каждого человека потребности в эмоциональных переживаниях, показывает, что человек проявляется как личность прежде всего в активной, мировоззренчески и эмоционально направленной деятельности.

Работа адресована читателям, интересующимся философскими и психологическими проблемами.